Станислав Шуляк КАИН ЖИВ вторая книга откровений Да будет всякая молитва твоя исковым заявлением твоего метафизического неустройства, отчетом твоей мистической неопытности!.. А все же многие ль нигилисты имеют за душою своей лицензию на безверие? А то ведь повадились, натурально повадились лишать нигилизм его первозданной гносеологической легитимности. Каков же главный напиток, данный тебе от мира для утоления твоей метафизической жажды? Отворотное зелье... Нет такой смерти, которая не может быть славной новостью, нет такого конца света, из которого нельзя сделать великолепный клип. А способен ли ты сам в вибрациях своих изможденных нервов распознать мадригалы мизантропии, да гимны нигилизма? Береги, художник, в себе свой талант судорожный, свой ум оголтелый и свое трагическое реноме!.. Следовало бы и за завесой обыденного уметь распознавать пульсации, символы и смятения мира... А ведь иногда в недрах мира – никакого огня, но одни лишь сомнения и недоговоренности... Мир – территория растраты. Все никак здесь не сходятся дебеты с кредитами Всевышнего. Погибнуть, всего лишь погибнуть (и даже к себе погибель призывать) цветом неопыляемым!.. Испробовать, что ли, после черного юмора еще и свою белую обреченность?! Я вам немало еще выскажу горького и несправедливого. В сущности, я и призван для одного только горького и несправедливого. Во всей нынешней поэзии видится не наущенье муз, скорее – наущенье мух. Быть может, и вообще: вся поэзия существует лишь для утилизации залежалых продуктов языка... Трудами и талантами своими всегда хотел добиться тотальной безвестности, да только не всегда сие удавалось. Люби, свободный человек, игру в крови и кровь в игре. Свобода – лишь способ человечьей неподлинности. А возможно ль все же простить многолетнюю иноземную снисходительность по поводу вековечной русской подлости?! Да ведь мне, с понурой и безудержной моей гениальностью, следует осваивать территории фальшивой подспудной безжизненности. Немало возможно написать еще стихотворений в прозе, в хрипоте, в агонии, в метафизике, в ужасе, в безмолвии... Бог творящ, мир творим, и активное, и пассивное их полны неоконченного, эскизного... А посему тебе, с твоими креативными интенциями, удел лишь состязаться с Всевышним в ваших животворных приблизительностях. А еще иногда этот мир кажется чьей-то неудачной шуткой. Разве ж можно эту шутку назвать удачной?! Сему Богу нельзя не быть безликим, ибо Он – иноземное заимствование, причем в прескверном переводе. А быть может, все же к миру, объятому водами до души его, смерть придет от девятого вала заурядности. Нет такого позитивного, которое нельзя было бы подорвать сомнительным. Разумность, человечность, терпимость... Все никак не оправиться миру после стародавних погромов гуманизма... Нужно уметь видеть в человеке лишь худшее из животных, включая пресмыкающихся, хищников и всеядных... А еще полагать высшим видом изобретательства – изобретения новых ошибок – логических, стилистических, синтаксических, мировоззренческих... Да будут же все процветания мира под знаменем наших неисповедимых, безграничных, фатальных ошибок!.. Конец света тем ближе, чем более в мире произрастет поколений, у которых в няньках был экран телевизора. Меж отчаянием и восторгом лишь суметь проползти по жизни средней линией горечи. Жизнь свою воспринимать не как мельканье несуразных и безнадежных дней своих, но как растянувшуюся на множество постылых десятилетий смертоносную метафизическую асфиксию... Только мелкомыслящие не испытывают страха перед единомышленниками. Мир есть шум и навязчивая вещественность. С паршивого больного хоть стон в копилку звуковой заурядности и тотального физического неустройства. Гуманизм, толерантность, дружеское участие... Что ж еще остается, как не отстреливаться от судьбы своей и предназначения недвусмысленными снарядами метафизических императивов?! Творить, как жить!.. И жить, изнемогая!.. Ни дня не в лепрозории творчества! Паранойя как искушение, как вызов, как миссия... Да будет же больше твоих побед и рекордов в великом спорте умалишенности!.. Реформы бесформенного – тоже творчество. Сакральное, хтоническое, предрассудки, предопределение... Народы гордятся пред миром безбрежностью своих валовых мистических продуктов. А много ль ты видел на свете художников с аортами рваными, с нервами воспаленными, с духом сверкающим?! А сам ты бывал таковым? И в пенье птиц возможно угадать влияние разнообразных птичьих конфессий. И как же ты вообще позволяешь жить в своей груди своему предателю – сердцу?! Сочинив свою эволюцию и даже слепо уверовав в нее, человек отнюдь не стал гордиться своей прародительницей – обезьяной. На войне и в перемириях все же следует пользоваться разными дезодорантами. Кто же способен увидеть превосходство скрытного мира над вещным? А иные в мире-театре Богу своему согласны отводить лишь роль бутафора. Нервы бы резиновые, да душу безразмерную – тогда и с миром возможно было бы сойтись на почве взаимной приемлемости. Ныне открытия Америки аналогичны ходьбе в отвращения. Быть человеком ночи и затмения, ворочать постылые сизифовы камни по душе, уметь изгнать логику из крови сосудов своих и воздуха груди своей, произвести свет и добро в заклятые враги смысла и своеобразия... Как это, интересно, человек всегда умудряется отыскать себе Бога, даже не стоящего порядочного безверия?! Для чего еще нужна эта страна, если не для создания русского шума, русского мусора, русского негодования, русской грусти?! Много есть способов постепенного перехода из жизни в смерть. Кто-то делает это при помощи искусства. Никогда не падают в цене акции смерти. Единственные из акций, не падающие в цене... Медицина – перпетуум мобиле смерти. И лишь иногда удивляешься, как это самому с собой в жизни довелось встретиться... Крылья у орлов особенно изнашиваются от безветрий. Какие ж все-таки нужны воля с тщеславием, чтобы пробиться в сем мире в главные горемыки?! У добра скудные приманки. Воровской жаргон всегда богаче праведнического. При производстве смысла всегда образуются и побочные продукты. А кто-то кроме побочных продуктов ничего иного и не производит. Да будь же в сердце своем виртуозным скептиком, презревшим все изощренные технологии творчества!.. Что, если самому со всем наличным миром своим водрузиться на спины трех китов – притчи, софизма, анекдота!.. А ведь все же миру от красоты не спасение, но лишь одно напряжение желчи. Одни саркастические соблазны. Быть буревестником беспричинного и неосновательного. Возвещать над миром грядущую зарю негодяйства!.. Нет шедевра, в котором при желании не сыщешь и фиаско. Провал – вообще подспудная цель стремлений художника. Лучше быть орудием, чем жертвой. Посему, чем быть прокаженным, будь же лучше самою проказой!.. А недодуманными нашими до конца идеями дорога в ничтожество вымощена. Плыть бы, все плыть романтическими водами, когда бы не саркастические якоря!.. После поцелуя Иуды и дружеские рукопожатия стали, пожалуй, смертельно опасны. А еще вслед за страхом пред белым листом родился страх пред здравым смыслом. Иные помышляют и о конце света в отдельно взятой стране или даже переулке. Эсхатология есть вдохновеннейшая из всех возможных человечьих игр на понижение. Человек есть бог понижения и растраты. Все мы под пятою у наших символов, мифов, святынь. Эйфелева башня, беззастенчиво довлеющая над миром, в сердце всякого парижанина. Коррумпированный компас и четыре стороны света спутает. Если вдруг все закончится, но только не мы, кому из нас хватит эксцентричности для нового сотворения мира? Сказано: «Будьте как боги». Скрыто: «Если на то вам, конечно, хватит остроумия». Искусство – самый косвенный из всех возможных в мире путей для достижения всех возможных в мире целей. Обширны когорты нигилистов, и виною тому модные болезни безразличия. Душа мира ныне поперхнулась знаком «минус». Пусти артиллериста в дом гуманитария, и он там станет насаждать искусство вечных недолетов. А много ль ты видел на свете согбенностей духа от груза гениальности?! Всё наше этическое – оно же и самое тщеславное. Бремя дней моралиста – в трудах тщеславия. Фразы власти много зауряднее таких, которые уже одним своим явлением могли бы обеспечить в сообществах безусловную и беспредельную власть фразы. Да будет, двуногий, в каждый из дней твоих больше врагов и соблазнов для упражнения в тайной жизни твоей несправедливой, безобразной крови!.. Жаждать, жаждать со всею неумолчностью сердца всякий раз возвещать иным прохудившимся цивилизациям лишь новый блистательный вандализм!.. А как же можно быть подобным Богу, когда не знаешь ни имя Его и ни даже божий pin-code? Если и возможно обратиться миру человеком, так разве что возведенным на кровяных, слезных и желчных основаниях. Даже и сердце твое ударами своими и перебоями способно выдать постыдные тайны твоего оскудения. Смысл – непрошенный гость в мире крови твоей. Замысловаты пути человеков, преданных безыдейности. Эхо не образуется от неуслышанных голосов. Всегда и везде, со всею своей оголтелостью сердца, со всем энтузиазмом висков и подмышек, быть суперзвездою безвестности и нереализованных замыслов!.. Ныне даже многие миссионеры прозябают без миссий. А сколькие из человеков сходны с территориями без полезных ископаемых и даже с черствою бесплодной почвой?! В сущности, ведь всякое творчество есть переход – от восторга перед задуманным к ужасу от исполненного. Впрочем, все мы обречены прожить век свой под земным арестом. Иные из нас, быть может, под надмирным... Россия – оккупационная зона нового либерализма... Быть ловцом бесчеловечия, радеть об устройствах тайной жизни сарказмов, осуществлять все записные проекты содроганий, полагать мизантропию лучшим извлечением из ума. Полагать в национальном лишь расширенное захолустное, коего высшее проявление – всечеловеческое... Быть может, и сами мы – лишь строчки в божественном кроссворде, расположенные по горизонтали или по вертикали. И пересечения наши – в точках ярости, любви, равнодушия... Концам света, должно быть, предшествуют исчерпанности наречий и судороги языков. А вот еще пронестись над миром, над человеками и делами их заурядными с реактивным своим равнодушием... Как же все-таки научиться различать их гордое с их негодным, их достойное с их негодяйским? От такого мира и славу-то принять – грех. Впрочем, у того и не бывает никаких праведных приношений. В сущности, путь человека к Богу – это путь бесчисленных Его (Бога) переименований. Сам же человек обречен на имя свое, на имена рода и смысла свои, наименование суть вдыхание жизни в иное тлеющее в безнадежности и прозябающее в неузнанности. Зарыться по локоть, по самую душу в тяжелый пророческий глинозем, в мистические земные средоточия... Ибо где ж еще иначе искать оправданий ненастного своего дара? Да и возможны ль вообще такие оправдания? И все никак самому не произойти в заложники вдохновенных содроганий расы... И что ж, ожидать еще взлета искусств на фоне исчерпанных этносов?.. Ныне и поблевать сходить невозможно без того, чтобы не споткнуться об оптимизм. Все мы – лишь синонимы, разнообразные обозначения одной и той же заурядной сути. И вообще – многого ли стоит эволюция, что не сможет одолеть, отвергнуть, отринуть человека?! Ныне ведь мир таков, что всякой старости полагается лишь единственное, но неоспоримое преимущество – отсутствие будущего. И быть может, и мы сами своим причудливым расположением определяем счастья и бедствия звезд. Свиньи с вошедшими в них бесами... Не есть ли сие облик нашей нынешней власти?! В русском человеке важнее инстинкта самосохранения пресловутый его инстинкт абсурда. От Сотворения мира и до Окончания его история человека была и будет тождественна истории кощунства. В мире иногда и само существование может казаться побочным продуктом искусств. Уметь произойти в прославленные отщепенцы скудного и безжалостного народа своего... А еще бывает так трудно спасать нацию от ее проклятого самоуважения, жизни и смысла своих не хватит для того... Увидеть венец вырождения хозяйства и духа народных в собирательстве нетерпимости... Нужно всю жизнь орудовать словом, чтобы в конце концов понять, что нет в жизни человека худшего врага и изменника, чем оное. Только та хороша проказа, только то соблазнительно изгойство, которые принимаешь на себя добровольно. В мире и власти ныне слишком узок диапазон комического, уже от одного этого конец света действительно неизбежен. Каин жив. Он и теперь живее всех живых. Он так и не стал Словом, зато он стал властью. А еще иногда наше смиренное есть худшее из нашего абсурдного. В мире и в музыке нет такой гармонии, которую не стоило бы нарушить иными саркастическими подголосками. Из яйца выходит омлет. Ценность (и смысл) большинства существований тоже, впрочем, вовсе не выше этого самого омлета. А ведь возможно всю жизнь свою изобретать новые пафосы, но ни одному из них в таковой не давать места. Капитулировать прежде, чем это будет вызвано необходимостью. Капитулировать прежде самой осады и даже до того, как обнаружится неприятель. Мало кто способен осознать трагическое величие тотального пессимизма. Да, конечно, постгутенбергова эпоха есть эпоха обратной эволюции вкуса. Но лишь на телевидении мы наблюдаем ежедневно и ежечасно высший пилотаж пошлости. Призван был для покоя и для парадоксов, но лишь жизнь загубил ядом непоседливости. Чем более смотришь на нынешних либералов, тем более душою тянет в реакционеры. Христовы лишь десять заповедей. Сатанинские – все остальные. Ведь все же, кто бы что ни говорил, гуманность есть всечеловеческая местечковость. Наше бытие, возможно, задохнулось бы в ионосфере надмирного, когда бы не балласт наших обыденных обстоятельств... А еще метафизика есть лишь концептуализм несуществующего и невероятного. А ты успел поучаствовать в добивании издыхающего зверя – тоталитаризма? А вот же еще и новые звери восходят на твою постылую тропу!.. Ведь, в сущности, пророк – это лишь тот, кто работает со Словом, с тем, что осталось от того, что было в начале. Бог давно приватизирован неравными долями в оскуделых сердцах фальшивых проповедников. Да будь же не человеком и не двуногим, но лишь червем взыскующим! И доведи же до блеска и безотчетности свою избранную аутоидиосинкразию!.. А смысл – наш главный тлен. И сами – тлены мы у смысла. Богу и миру друг с другом тесно. Посему выхода нет: либо одному из них умереть, либо другому пропасть без вести. Мир – территория тотальной неподлинности. Жизнь и смысл в нем – лишь величайшие из паллиативов. Ищи же общий знаменатель для всех живущих и страждущих, и, возможно, найдется он в пошлости. Кто из нас дней своих не растратчик? Кто из нас смысла своего не банкрот? Впрочем, заурядностью дней своих мы и в ближних своих производим пространства оскуделости. У кого из нас более, чем у Бога, комплексов, фобий, маний, синкразий? Все мы ходим по жизни по щиколотку. Тогда как нужно бы по горло. Тогда как нужно с головой. Отринь подспудное, беги от сокровенного и лишь тогда сравняешься с ближними своими лживыми подоплеками. Ведь, в сущности, сущности не существует... А еще существование твое – лишь неустойчивый баланс между животным, умственным, духовным и энтропийным... Всеми делами рук своих и смысла своего человек лишь утверждает свое человеческое. Без Каина не было бы и Гутенберга. Быстрее расширяющейся вселенной расширяются и границы всего нашего непристойного. Евреи... Нужно вообще быть большим повесой или большим негодяем, чтобы к такому народу явиться Спасителем. Любишь жизнь свою – люби и смерть свою. А уж порою закосневши в бодрствовании, лишь оттачивай искусство снов своих и наваждений. Вот уж воистину страна чудес! В России нынче даже сдохнуть иные норовят на халяву. А мне вообще по сердцу все экстремальные человеческие проявления. Например, безразличие... И при всем почтении к философии сонную артерию лучше резать бритвой Жиллетта, чем Оккама. А иной из шизофреников способен слышать не только небывалые голоса, но также и образующееся от тех мнимое эхо. Нужно жить, ежедневно за собою сжигая мосты, ибо в смерть свою и так попадешь, а обратно для себя мостов не построишь. Не во всякой душе уместится сизифов труд отвращения. Ныне все чаще услышишь, что этическое без Бога – все равно, что собачья конура без собаки. От рожденья до смерти шествуй всегда дорогою рисков и обыденных обстоятельств. Путь твой, человек, – генеральная репетиция посмертного блошиного бега. Двуногий! Да будет тоска твоя главнейшим воздухом ноосферы!.. Возможно ли быть Творцом, не будучи также и повелителем энтропии?! Не следует и затевать никакой философии, когда возле самых истоков ее не просматривается генерального плана ее грядущей дискредитации. А ведь Ницше – это тот же Каин. Только без каиновой решительности. А еще быть безропотным дерном Всевышнего, который то и дело безжалостно вспарывает злой штык обстоятельств... Американцы пишут всегда на долларах своих: «In God We Trust». Быть может, то же скоро станут писать и на презервативах. Возможно ль измыслить лучшее подтверждение их национальной исчерпанности?! Всегда ли Бог больше самого существования? А ведь мир, с его онтологическим неустройством, все же не приносит Творцу своему ноты ярости и протеста, но лишь – песни трепета и раболепия. Во всяких сражениях сил добра и сил зла лишь укрепляются позиции сил безразличия. Харакири, самопотрошение – всегда есть тайная мечта истинного эксгибициониста. История – биография мира, но с обязательной гносеологической червоточиной. Нет истории без червоточины недостоверности и фальшивой креативности. В наказание миру, в награду себе – лишь суметь устроить проект великого от того отстранения. Ныне мысль тем более кажется современной, чем более в ней блужданий по обочинам, чем более апологий распадов и бессодержательностей. Цельное заметено, засыпано трухою веков, прахом поколений, пеплом недоверия... Провозглашая смерть Бога, Ницше лишь констатировал оскудение среды необходимой для естественного божественного бытия. Не смерть Бога, но опустошение сердца... Можно подумать, осуждающие Каина – всегда сторожа братьев своих... Все мы – каиновы наследники, с нашими камнями за пазухами... Искусство настоящего (или тщащееся быть таковым) есть всегда обустройство территории отсутствия. Отсутствия сакрального, гуманистического, онтологического... Пред лицом Творения все художники пребывают в ранге минималистов. Кто ж из нас не жертва идей своих и намерений? Кто из живущих не пасынок идеального? Усилиями всех богословов и богоборцев лишь произвели Всевышнего своего и дела Его надмирные, непознаваемые – в вывески (в штандарты) особенного сакрального несуществования. Всякий священнослужитель – драгдилер Господа своего... Не для того ли все чрезвычайности обстоятельств в наших существованиях, чтобы померяться впоследствии достоинствами наших агоний?! Быть может, Бог для человеков – то же, что и Павлов для своих собак. Решил вдруг протянуть миру руку – не забудь же спрятать в ней яростного ежа! Эдем был фальстартом рода человеческого, сотворенного и призванного для уникальной греховной и негодяйской миссии. То, что называют падением, было лишь обращением к единственно возможному, истинному пути. Пути человеческому... Изрядные потребны трагические навыки для внезапных устройств перед миром иных бенефисов безнадежности. Когда соколы опускаются слишком низко, они иногда запутываются в водорослях. Надмирное всегда – подспудный поводырь хтонического. А не от ироний ли все атеросклерозы в организмах абсурда? Всем опытом дней своих безнадежных, всею тяжестью смысла своего оголтелого, дорасти, дотянуться до щиколоток или коленей твоей подспудной мизантропии, а еще с радостью бессердечия своего вдруг сгинуть в дебрях обоюдоострой досады, в закоулках последних, неизбежных депрессий!.. Пред лицом великого, пред лицом безысходного можно одинаково устраивать свои нерасчетливые карьеры энтузиазма. Быть может, ты всего лишь мерещишься миру, который мерещится тебе, и всякий смысл твой – лишь мерцание категорического и утверждение несуществующего и небывалого? У России бы точно мог быть иной, особенный путь. Ежели бы, конечно, не русский народ... Что такое жизнь твоя, двуногий? Приумножение в мире – шума, смрада, абсурда, биомассы... В сфере высших прозрений человеческих всегда и пребывает и осознание себя лишь подручным материалом беспредельного и неизбывного сатанинского строительства. Всегда проще отыскивать эпическое в несуществующем, невозможном, немыслимом, чем в обыденном. Впрочем, и это – вопрос лишь приоритетов и темперамента. А ведь весь русский акмеизм был придуман на спор, и шутки ради. Должно быть, просто прежде лучше умели шутить, а также жизнь свою умели сделать ставкою в мимолетном споре. Впрочем еще ведь, и Бога, возможно, изобрести на спор... Творчество – всегда покушение на несвободу мира, на его оцепенение, на его пресекшееся дыхание. Не бывает сакральных находок без исступления. Уметь застыть метафизическою червоточиной на теле бытия!.. Быть родимым пятном на щиколотке надмирной монотонности!.. Описывая траву, дерево, ветер, будто на битву выходишь с их неизбывным косноязычием. И в заплечном мешке твоем – неуспех, обреченность... Иногда наименование есть первый шаг к утрате идентичности. А какой же из атеизмов не берет начала своего с уличения Всевышнего в иных сакральных недостачах? Говорят, чем далее от Бога – тем больше эксцентричности. Дьявол – воплощенный эксцентрик. Человек – лишь заложник всех возможных надмирных эксцентриситетов. В пустоте небес конденсации чудотворства разглядишь лишь при посредстве просветленной оптики причудливости. Зрение для заурядного, прозрения для небывалого... А все же, не будь дьявола, в мире было бы гораздо меньше (и уж, разумеется, того же качества) игривости. Есть ли что-либо более тщеславное, нежели сакральное? Вот же и небеса лояльнее к тем, кто им служит, нежели к тем, кто их поносит. По ту сторону Стены Плача еврея – всегда стена радости антисемита. Так трудно человеку добиться божьего благоволения, что кажется: Бог человеческий – главнейший из мизантропов. Имени Бога не знают, но и пароль в свое существование – им неведом... Кто ж из двуногих не шествует под гордым знаменем неведения?! Мир так же смертен, как и всякий человек, и ему лишь нужно стремиться сохранить память о себе, приумножая знаки своего присутствия, материальные и мистические... Читаешь Буковски – тот всегда блюет; Венедикт Ерофеев, напротив, не блюет никогда (он «природу уважает»). В этом, пожалуй, главное отличие американской литературы от русской. Стоицизм, терпение, замкнутость выше блевотины. Тошнота без рвоты – не в том ли половина смутного русского экзистенциализма?! Не существовало б вовсе, должно быть, почвы для греха, не будь в нашем теле такой способности к злоупотреблениям, содроганиям и раскаяньям. Высота духа нации, возможно, определяется глубиною падения ее подонков. Неважно, кто кого создал по своему образу и подобию – Бог человека или человек Бога. Важно, что оба друг друга стоят. Как же хорошо нужно знать дорогу, чтобы чувствовать и ее середину. Жизнь – потеха двуногих истуканов, в избытке поглощающих яды обыденности. Отчего бы той самой простоте, что хуже воровства, не возвести всякое сморканье твое, всякую тошноту или одышку – в ранг повседневных пророчеств? Бог и дьявол меж собою состязаются за звание главного абсурдиста. Оттого, быть может, данное направление столь преуспевает. Упорство, снисходительность, терпимость... Или тебе нужны еще иные адреса бесов? Во всякой религии больше эклектики, чем во всякой эклектике – религии. Сердце верующего облагорожено тысячею елеев. Ангелы будто бы официанты небесной благодати – лживые, ленивые, вороватые, несуществующие... Праведничество закоснело в формате благодарности. Ныне нет праведных, могущих произойти в заместители Всевышнего в делах гнева. Кажется, экстремизм, угнездившийся ныне в сообществах, есть лучшее из их омолаживающих средств. Терпимость – согбенность мира, ярости масс есть его (мира) мистические боеголовки. Неудобство высокого всегда укрепляет акции ничтожного. Уже для того, возможно, следовало бы распять Христа, чтобы было потом чем попрекнуть евреев. Двуногому следует решительнее шагать дорогою самодеятельных светопреставлений. Катаклизмы – копирайты Творения. Слабое сознание тщится в высоком соединить несоединимое, угадать небывалое. Так для человека разумного Бог его есть панацея-плацебо. Удивляться ли истории, той, что имеем, когда главнейшие влияния на нее оказывают самый беспощадный из промыслов, именуемый божьим, и каинов генофонд?! Земли истории омыты ливнями забывчивости. Память – соперница времени. Имеющий наблюдательность да направит ее на сыскание в себе следа, того, что оставил в нем нынешний истекший день!.. Да будет же искушенность твоя лишь виртуознейшей примирительницей бодрствования твоего и твоего похмелья. Блаженны святотатствующие, ибо кто кроме них ныне свидетельствует о сохранности святынь?! Что есть все твои изречения? Не катаклизмы ли неразумного? Не взрывы ли бессловесности? Не вспышки ли тьмы? Доколе мир будет терпеть тебя в своих заурядных постояльцах? Уж не рассчитываешь ли ты разделить с тем иные из его подспудных апокалипсисов?! Да будет душа двуногого, закосневшего в неуверенности, застывшею на полдороге между неспособностью к любви и созреванием для измен!.. Чем более в нас гнездится инстинктов, тем более существование наше сходно с буриме. Инстинкты – рифмы нечистого, сарказмы – созвучия Бога. И еще скажу: в сумерках ежедневного человека от ангела отличишь лишь по габаритным огням инстинктов. Если бы все цветы, произраставшие в мире, были бы колючими, то даже и самые беззащитные из нас обладали бы шкурами броненосцев. Высшей же добродетелью среди двуногих почиталось бы отвращение к прекрасному. Собери воедино весь абсурд сердца своего! Будь ходатаем бессодержательного! Будь адвокатом безжалостного! Будь певцом безнадежности!.. Критика – это подпорка одного бессилия (квазинаучного) всем прочим видам бессилия – креативному, потребительскому... Критик читателю – не подпорка, но лишь теоретик их обоюдного фиаско. Если действительно в Начале было Слово, то известное нам ныне качество Продолжения может нас лишь убедить в том, что было Оно Эвфемизмом. Прежде, чем в сознании двуногого утвердишь хоть пригорок какого-то нового бога, столько следует там утвердить эверестов новых гностики, риторики, софистики... Бог не посев и не почва, бог – урожай. Впрочем, истребленный, разумеется, нерадением и непогодою... Что есть омлет? Неудавшийся путь курицы. Слишком уж многое свидетельствует о неразумности мирового устройства. Отчего, например, посуда моя мне не благодарна во время мытья моего оной? Отчего ж и я свои благодарности не умею отливать в формы заботы? Эволюция – заплечный мешок всякого живущего, где тот носит все достояние рода своего, всю наличность биологического вида своего. Похоже, двуногий всю свою эволюцию употребил для выработки умения на замечать в мире примет сакрального присутствия. Время между Словом и первым взятым в руку камнем было временем наиболее точного соответствия человека самому себе. Каин был первый последовательный практик безжалостного человечьего общежития. Правота земная и правота небесная – это две совершенно различных правоты. Более того – и от всякого, самого ничтожного, уголка мироздания следует ожидать своей собственной, отдельной, особенной правоты. Столкновение же всех оных будут производить величайшие боль и скрежет Бога и мира, единственно данные в обращение чутким, жалостливым душам. На скамью подсудимых никогда не садись без причины, в праздности или в усталости, ибо – как ты можешь знать – вдруг всегда пребывавшие здесь чужие вины не успели еще разбрестись далеко. А уж тем более – над самим собою победы... Триумфальные арки, они для кого-то – и арки фиаско. И ведь с каким усердием или с каким бесстыдством стараются не пускать меня даже в свои лжепророки!.. Возможно, и Бог был бы чуть-чуть милосерднее к двуногим, не будь в их молитвах такого количества спама. К тому же еще: всякий конец света есть его (света) перезагрузка. Ныне я и ты не образуют мы. Всяк свою лелеет паранойю. Взгляни: все ли творения твои таковы, что ты день ото дня лишь набираешь очки прокажённости, зарабатываешь баллы отверженности?! Подслушано. – Что у тебя болит? – У меня болит Россия. Быть может, над миром вообще пространство ничего. На земле же, на почве, в сообществах – вакханалия всё, лишь с тоскою о несоединимости, лишь с меланхолией о небезграничности... Чем меньше Бога, тем трудней Его исчислить. Впрочем, ведь всегда количество божественного присутствия обратно пропорционально количеству присутствия человеческого. Сыщи лишь укромный уголок для своего неизбывного содрогания на великом пути человеческом – пути от логоса к подлогу. При господствующей идеологии – мизантропии – господствующей эстетикой станет брезгливость. Чем далее, тем более в мире на смену всем великим религиям приходит маркетинг. Все грызуны заводятся от обильных припасов, всякий бог – от ожидания выгод. Да что ж это за язык такой, где с матерью связаны все табуированные слова?! Быть может, лучше саму мать запретить, чтобы хоть слова очистить?! Дураки и дороги... Русские слишком привыкли ездить по бездорожью, чтобы бороться и с дураками, довольствуясь лишь закрытием сих блаженных вакансий для себя самих. Гении призываются для артикуляции горьких истин и распознавания скрытых красот, прочие же – лишь для насаждения звонких или угрюмых безразличий и освоения дремучих обыденностей. И пересечение тех – в точках неприязни, негодования, неблагодарности... Гении – саперы мироздания, их удел – взрывы, подкопы, да наведения мостов. Мое соперничество с Богом в том, чтобы посягать на частицу Его гнева. Экспроприация части божьего гнева на человека, на его достоинство, на его права суть природная миссия моя. Под правами человека всегда понималось нечто совсем уж невообразимое. В самом деле, к чему ТАКОМУ человеку еще и какие-то права?! Это уж какая-то насмешка и над человеком, и над самим правом, и даже над словом, оное означающим. И вообще – надо бы в России извести понятие права и даже само это слово – искушений сделается поменьше. И главное – еще людей, твердящих такое слово, извести тоже. Слуги дьявола ныне укрылись под прозвищем правозащитников. Столько в мире катастрофического, скоропостижного, трагического, и потому все долгожители, в первую очередь, – баловни случайности. Прийти в мир для обольщения всех его параллелей и меридианов, для отрезвления всех его закоулков, урочищ и пастбищ, для истребления всех его тленов, смрадов и ржавчин, говорить с ним с позиции силы на языке отчуждения, играть с ним в его великие бейсболы и лотереи, молчать с ним разными молчаниями, меряться лишь смыслами и безнадежностями, сожалеть лишь о небывалом и неисполненном. Человек есть контрафактное изделие в сем контрафактном мире. Бог – фальшивомонетчик мира и существования. Ты жизни своей не зачинщик, ты смерти своей лишь ловец. Рано становиться нам голубями да барашками, мы еще волками да лисами не побыли в должной мере. В мире-мерзавце страною-изгоем быть не зазорно. Выкрик посреди тотальных шепотов да помалкиваний – либо идиотизм, либо пророчество. Вербальный облик мира всецело определяют давшие обеты словоблудия. В голубином сословии ястребы давно оккупировали вакансии главнейших пернатых патриотов. Никак не дают вольной жизни безразличию навязчивые оккупации духовности. Оптимизм – прерогатива бессмертных (либо – идиотов). Пессимизм – мертвых при жизни. Подслушано. У американцев флаг звездно-пархатый. Человек без Бога и Бог без человека живут как будто исподтишка. Стремясь к бесцельному, вглядываясь в несуществующее, приумножая перечни обиняков. Бог – не достоинство двуногого, но его (достоинства) принижение. Если Бога нет, чьи же тогда душат мир метастазы?! А ведь все же Бога нет, есть Посторонний. К Нему – вся тоска твоя, вся неустроенность, все слабости и сомнения!.. Все метания бездушия твоего, все горделивые изречения, причиндалы и фанаберии...