Моя Советская Армия 14. Загорская тюрьма.
«Самое жалкое, что есть на свете – это толпа, вот и армия – толпа, идут в бой не оттого, что в них вспыхнула храбрость – им придаёт храбрости сознание, что их много и что ими командуют».
Марк Твен
В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, в мой год рождения, по решению Министерства охраны общественного порядка РСФСР, был образован совершенно новый вид мест содержания под стражей – СИЗО (Следственный изолятор). В этом месте подследственные и подсудимые коротали свои дни в ожидании суда, а осуждённые и задержанные содержались до момента конвоирования и экстрадиции.
Да, дорогой мой читатель, я не сошёл с ума, затеяв эту закрытую, постыдную для системы тему, по которой могут всю правду рассказать, только сидевшие и конвоирующие. А таковых, будьте уверены, было вполне предостаточно. Но вот ведь какая интересная штука – наша с вами история, когда на Олимпе начинают её подстраивать под свою историческую общественную систему… В начале восьмидесятых ещё много было в живых людей, прошедших Сталинские лагеря. Не спорю, что личность Сталина неоднозначна, но не хотел бы я попасть за колючую проволоку на десяток лет, почти ни за что, и толкать перед собой тачку по Беломорканалу от начала и до двухстороннего воспаления лёгких. Да, были настоящие шпионы, да, были контрреволюционеры и уголовники самых разных мастей, но на каждого из них – с десяток бесплатной рабской силы, иначе и не назовёшь. Сказывались, да и сейчас отражаются с тех злополучных времён, в некоторой мере, вечные перегибы на местах, когда сверху скажут, чтобы «расстреляли два человека, а лишают жизни пятьдесят» для полного и уверенного отчёта.
И что же эти, бывшие сидельцы, прошедшие ад произвола, видят на Брежневской свободе? Пока ещё только видят, но молчат. А наблюдают они неимоверный рост коррупции и воровства среди чиновников, когда гаечки в, растущих с быстротой молнии, бюрократических аппаратах расслабили и каждый на своём месте стал видеть в себе удельного князька со сладенькой и неповторимой властью, при поддержке круговой поруки, самими же и созданной. Нет, Хрущёв и Брежнев не уничтожили Сталина, они перевернули кишки в обратную сторону тех, за чей жизненный счёт происходили великие преобразования в стране. Тот же самый – переворот кишок, только в обратную сторону, произошёл во время правления Горбачёва. Но началось не с предателей Горбачёва и Ельцина. Большой вклад в это дело внёс Андропов.
Я противник любых революций и всегда говорю, что если бы был постепенный переход от царизма, или если бы был постепенный переход от Сталинизма, или если бы был постепенный переход от времён застоя, то наша бы с вами история работала бы на благо самих людей, положивших немало жизней для собственного будущего, а не системы, меняющейся с годами во благо новых участников, стремящихся неустанно по трупам к такой вечной мечте для всех времён и народов, как власть – вкусненькой желанной, до помутнения в гнилых мозгах. Андропов стал резко закручивать проржавевшие коррупцией гаечки, обнажая зловредные участки и не предлагая ничего взамен. Система не выдержала, совершив резкий поворот – пошла буром на само государство. Животный инстинкт сработал по законам самой матушки природы. Вот когда идёшь на свинью с длинным ножом, то она не мчится назад, если пространства много сзади и спереди, но в сторону не уйти. Она-скотина не поворачивается, чтобы убежать, а идёт на тебя в упор.
Ой, что это я, совсем не боюсь утонуть в болоте собственных размышлений, а ведь божился, будто буду приводить одни лишь факты из собственных воспоминаний. Будучи в то время отъявленным противником Сталинизма, наслушался я воспоминаний от родственников, когда родной дядя вынес из окружения полковое знамя, обмотав его вокруг себя, и загремел на десять лет лагерей, а потом в штрафном батальоне кровью смыл позор свой, совершенно не заслуженный. Вот и тогда, в последний месяц правления Юрия Андропова, я вдруг стал ловить себя на мысли, что мы и сейчас как-то неправильно живём и, что у нас не только в армии проявляются негативные моменты в полной мере, но система и есть сама – отражение нашего всего неблагополучного государства. Государства, которое мы все с таким усердием строили. Но гниль расползалась исподволь, переиначив не только, казалось бы, истинно настоящее, общественное устройство, но и полностью перекроив мозги наши.
Отлично помню оттепель в феврале, вдруг набежавшей за сильными морозами, когда комендант получил телефонограмму и отдал приказ собрать из сержантов с солдатами команду для командировки в Загорскую тюрьму. Так следственный изолятор называли местные жители, но также называют СИЗО и сейчас в современном Сергиеве-посаде. Мичман отдал приказание, чтобы загрузили горячую пищу в термосах на шишагу (ГАЗ-66). Попутно, мы получили сухой паёк и отправились в путь. Всего в команду попали десять человек. Первые пять ехали сразу, другая пятёрка должна была поменять на следующий день. На ночь, разумеется, все возвращались в часть, поскольку сам город Загорск находился в непосредственной близости.
Вот ведь какая интересная штука застряла в мозгах моих тогда: две знаменитые достопримечательности образовались с годами в славном городе Загорске – Сергиево Посадская Лавра и… тюрьма, стоящая чуть-чуть наискосок от знаменитого монастыря – напротив. У тюрьмы, расположенной в центре старинного города, уже тогда была дурная слава, мол, сюда попадают те, кого надобно спрятать понадёжнее, похоронить либо сломать в интересах обвинения. А нам, солдатикам, очень даже было в ту пору интересно: что же скрывает за собой высоченный забор следственного изолятора. Тюрьма оказалась фортом, построенным в одна тысяча семьсот восемьдесят втором году при императрице Екатерине Второй.
Первое, что бросилось сразу в глаза – неустроенность толстенных стен из древнего красного кирпича, даже на подступах со двора в здание, в которое нас, конечно не пустили, но рассказали про внутреннее расположение потом сами сидельцы, где сырость и теснота с предрасположенностью на погибель. Но тогда, оглядываясь во дворе тюрьмы по сторонам, я был ошеломлён до «потери сознания». Ещё только, когда подъезжали к СИЗО, раздался от решёток многочисленных, вдавленных во внутрь окон, невероятный шум. Оглушительно гремело, стучало, надсадно слышались, что было особенно непонятно – крики «Ура»! Даже солнце вышло из-за высоченной крыши, топя мороз сосулек, падающих, казалось бы, не от него, а от рёва арестантов.
— Тихо-тихо… — прижал старшина палец к губам, видя наше непонятное смущение с растерянностью. — Генсек Андропов помер.
— Ах… — сказал я, притворно качая из стороны в сторону головой, ни сколько, не сопереживая, но делая вид определённого участия, положенного для нашего патриотического самосознания. — Но ничего непонятно… Совсем. — сделал ваш покорный слуга солдатское заключение.
— Амнистия, мля… — показал мне кулак мичман. — Амнистия.
Всё встало на свои места. В нашей стране было уже заведено правило, что как только помирает генсек, значит жди амнистии для заключённых. Загорская тюрьма салютовала в своей безысходности и одновременно в какой-то непредсказуемой радости!
Одна из основных проблем этой тюрьмы – явная переполненность. И с этим ничего поделать было нельзя, особенно с приходом к власти Андропова. В камерах, где положено сидеть восьми арестантам, и в былые времена коротали сроки от десяти до пятнадцати. Но вот уже, как примерно с год, в этих же камерах находилось до тридцати человек. Кровати стали ставить не в два яруса, а в четыре. Обслуживающего персонала стало категорически не хватать. И так все работали на износ, почти без выходных. Вот и обратились люди в малиновых погонах за помощью к краснопогонникам из армейской гауптвахты. Троих наших солдат тут же отправили до вечера на вышки, им мичман выделил боевые патроны. Мне с напарником надлежало на комендантском бобике выводить арестованных женщин к следователю в прокуратуру. Нам старшина патронов не дал…
— Обойдётесь, — говорил.
— А ежели чё? — спрашивал я, уж так хотелось почувствовать себя на самом боевом, так сказать, взводе.
— Разговорчики, мля, — сердился командир. — К карабину штык-нож примкнуть и в полное распоряжение следователя военной прокуратуры! Вопросы есть?
— Никак нет!
— Выполнять!
— Есть!
Наша задача заключалась в том, чтобы сопроводить выведенную арестованную из ворот СИЗО в расположение прокуратуры и там охранять в коридоре до окончания работы следователя, потом арестованную следовало сопроводить обратно. Передние места от задних были отгорожены в автомобиле решёткой. Когда вывели из ворот женщину, у меня сразу перед глазами встала легендарная «Сонька-золотая ручка»! Она была в шикарном по тем временам пальто с невероятным размером воротника, не знаю какого, но очень редкого зверя. Напомаженная ярко красным и напудрена белым в целый слой, а уж ресницы веерами нагибала к щекам дорогущая чёрная тушь, волосы то ли париком казались такими пышными, то ли таковыми они и были, словно у Аллы Пугачёвой – рыжей копной. Её усадили между нами и вся эта напыщенность ушла куда-то далеко прочь от надсадного запаха тюрьмы, который не могли, ни в коей мере, заглушить самые дорогие духи на свете.
— Штыками, глядите, потолки мне не изрисуйте, — только и сказал водитель.
— Постараемся, — ответил я и замолчал, ведь строго-настрого запретили разговаривать с арестованными, а та…
— Ох, хоть промежду мужчинок чуток посидеть и то наслаждение непередаваемое, — хихикала наша арестантка. — Мальчики, какие же вы молоденькие! Сколько уже в армии?
— Год, — не выдержал мой напарник.
— И я год… — сразу погрустнела лет тридцати пяти Зинаида, как она потом представилась. Эх, мальчишки, словно Стеньку Разина охраняете! Ещё вспомните меня… Вы только потом поймёте, что присутствуете при историческом моменте, когда сопровождаете заведующую Военторга города Москвы.
Я сразу понял, почему-то, тогда, что ей необходимо выговориться, хотя бы перед нами, очиститься, пусть даже вот таким способом, оправдаться так просто, но с надрывом, поскольку некому было больше поплакаться, да и вообще пообщаться с людьми со свободы. И всё, что сейчас расскажу, будет с её слов…
Наша подопечная шла по экономической, но страшной статье, поскольку существовал определённый предел, после которого следовала неминуемо смертная казнь. Она умыкнула, правдою или неправдою, с Военторга пятнадцать тысяч рублей всего. Столько стоил автомобиль Волга на чёрном рынке. Потом ей присудили восемь лет, а вот отсидела она их полностью или нет, сказать не могу, поскольку буквально через два года всё в нашей стране переменилось. Ведь здесь, в Загорской тюрьме даже экономисты стояли на ранг выше от воров и убийц и заполняли, в отличие от мужских камер довольно высокое место. Я думал сначала, что это СИЗО чисто женское, но оказалось потом, что тут содержались и мужчины, и даже несовершеннолетние, конечно же, в разных отделениях и камерах. Но представьте только, сколько тут, в отличие от разного рода экономических акул, содержалось обычных мелких спекулянтов, держателей незначительной суммы валюты и так называемых тунеядцев. К концу восьмидесятых большая половина тюремных апартаментов резко опустела.
Во многие камеры, как говорила наша знакомая, практически не попадал свежий воздух и не пробивался дневной свет. В СИЗО было всего два маленьких кабинета для свиданий, поэтому адвокатам нужно было занимать очередь для встреч с подзащитной ещё ночью. Не было горячей воды и вообще, само здание не ремонтировалось со времён царя гороха. Зинаида несколько раз попадала на облаву с обысками с полным раздеванием и много раз получала отказ в лечении даже при острой зубной боли. Арестантки делились по статьям. Самые уважаемые в женском отделении, как я уже говорил, были экономические статьи. Самые плохие – насилие против детей. Таковые, постоянно мыли туалеты и это никем совершенно не обсуждалось, а принималось запросто, как само-собой вытекающее. Одно то было очень даже замечательно, что разделяли курящих от некурящих.
— Вот если бы лесбиянок ещё разделяли, так было бы вообще хорошо! — смеялась арестованная на всю машину.
— А что попадаются такие? — опять не выдержал мой напарник.
— А то, — оживилась ещё больше Зина, — поначалу как-то в диковинку было, а потом… привыкаешь ко всему: ко всяким их ужимочкам с приласкалочками у всех на виду; к капроновым чулкам, в которые они усиленно кашу трамбовали, создавая из них невероятные чудеса в образе фаллоса.
— Вот так да, — стеснялся я очень и боялся что-то сказать, но тоже не выдержал… — И такое бывает?
— Что-ты! А ещё и брагу умудрялись делать, пока кто-то не вложил и теперь это ни для кого не секрет. Собирался в тихую хлеб, он плесневел сам по себе, понемногу… Потом хлеб заворачивали в простынь, раскатывали в ней и клали в матрас, на котором по очереди лежали и грели. Мякиш нагревался и начинал бродить. Вода была и сахар гораздо легче добыть, он в посылках присутствовал непременно. Получались бражные напитки. Кстати, такая бражка выходила только из тюремного хлеба, выступающего в качестве дрожжей, именно с таким привкусом интересным. Но это всё так… От безделья, — вдруг всплакнула она. — А знаете, что самое страшное в СИЗО? Это даже не унижения и даже не физическая расправа, а то, что ты не знаешь ничего, даже времени не видишь, не знаешь, что происходит на воле, что происходит с твоим делом, как близкие твои тебя и себя чувствуют. Самое страшное – совершенно невозможно рассчитывать на оправдание и возврат к нормальной жизни, в общество, в свою семью… Но следователь хочет помочь мне с мужем встретиться перед судом, дай Бог ему здоровья.
Когда наша арестованная стала рассказывать про распорядок дня и приём пищи, то почти всё стало похожим с нашей армией: подъём в шесть утра, но на шконках валяться днём можно; отбой тоже в десять вечера; еда из дешёвой молочной каши и бурды, похожей на чай; суп, порой, с неочищенным картофелем и овощами на свиных поджарках, овсянка из овса в кожуре с кусочками сои, вонючая капуста. Карцеры, так вообще очень похожи на наши камеры в армейской тюрьме, но можно там сидеть, а у нас даже сидеть нельзя. Вот тогда я и представил нашу армию в образе тюрьмы, а гауптавахту – вроде, как в виде карцера, хотя там и карцер отдельно был, но в гораздо худшем состоянии, чем в обычной тюрьме. И ещё я тогда подумал, что за экономические преступления, нужно отвечать в полной мере, но не испытывать физические мучения. Достаточно взыскать все ущербы, конфисковать имущество у осуждённого и его ближайших родственников, занести в чёрный список при принятии на работу и выпустить в белый свет. Всё! Зачем все эти тюрьмы для них, ведь родственники провинившегося и так его сами прибьют, а для преступников с незначительными хищениями будет хорошая школа жизни. Нет, ты что? Власть держащие, любыми способами будут охранять собственную систему с круговой порукой, лишая жизни или её сроков избранно, по интересной для самих себя схеме.
Были на территории СИЗО отдельные прогулочные дворики – четыре стены, сверху сетка. Наши солдаты, будучи на вышке для охраны, рассказывали…
— Мы им кидаем батон сверху, пока никто не видит, может голодные, а они нам снизу кричат: «Эй, солдатик, лучше б ты хрен свой показал! Сделай одолжение!»
Мы сухой паёк съедали в полной мере, покупая батон и размещая на него консервы, а то, что находилось в термосах из солдатской кухни, пытались передать заключённым под стражу через охранников. Но женщины попробовали один раз наши обеды и более категорически брать их отказались.
Мне раз восемь попалось, что я участвовал в сопровождении Зинаиды в прокуратуру. Чего только не услышал про тюремное житие-бытие: и про то, как некоторые пытались повеситься на простыне и даже получалось; как многие резали себе вены; как некоторые пытались переспать с адвокатом, иногда с успехом; что психологическое состояние каждого, кто здесь находится такое, что все думают только о себе и абсолютно до лампочки на тех, кто рядом с тобой, лишь бы на тебя чужая вша не прыгнула и не упала какая-нибудь дрянь на голову. Ещё она рассказывала о девушке, которая выбросила своего ребёнка в окно от безнадёги и таким образом, как бы сделала меньшее зло, по её мнению, чем другая женщина, торговавшая осознано наркотиками. Я не понимал этого ничего и даже не пытался размышлять, ведь и то, и другое – противно для моих мозгов. Ведь какая разница, что лучше или хуже – оба случая ужасны и гадки, и должны быть непременно наказаны.
Впрочем, однажды, будучи в этой же командировке, которая продолжалась довольно продолжительное время, я конвоировал девушку несовершеннолетнюю. Следователю позвонили, и он позвал меня из коридора, чтобы покараулил подследственную и документы, оставшиеся на столе. Девушка посмеивалась, играла словами, настраивая на разговор. Но я увидел её открытое дело, лежащее на столе. Убило то, что она оказалась уже в таком возрасте мамой, которая влила ложку уксуса своему трёхмесячному ребёнку и, таким вот образом, умертвила его. Я выводил маму-убийцу несколько раз к следователю и когда, чисто случайно, ещё раз остались с ней наедине в кабинете, опять попросили присмотреть за подследственной, вовремя его отсутствия, очень хотелось двинуть прикладом по физиономии после очередной её шуточки. А потом сам про себя думал и переживал: «Откуда у меня такой злостный порыв вдруг наметился, ведь я ещё не до конца осознал, что, когда и почему – чисто звериный инстинкт вдруг проснулся от одного известия, что убили малыша». Я потом интересовался – дали ей три года. «Странные у нас законы», — повторял про себя, «За пятнадцать тысяч, украденных у государства – восемь лет, за убийство человека – три года. Не пойти ли мне после армии на юридический факультет?»
Зинаиде всё же повезло. Следователь не обманул и разрешил ей свидание прямо у себя в кабинете на несколько часов. Он запер все бумаги в сейф, впустил мужа, кстати, полковника и велел мне охранять снаружи, заперев дверь ключом. А это было полнейшим нарушением тогдашней системы, и ведь не побоялся следователь прокуратуры. Полковник пришёл с огромным свёртком и, заходя в кабинет – насквозь просверлил взглядом мой карабин, с примкнутым штыком, а потом и меня самого, аж мурашки побежали по спине. Я слышал, чем они там занимались… Слышал и охи со вздохами, и громкий плач навзрыд – до сотрясения стен и моих извилин.
Эта командировка перевернула напрочь мои мозги со всеми представлениями об окружающем мире. К службе в армии добавились ещё более многочисленные вопросы, на которые у меня не было ответов. Но било по мозгам неустанно, что никогда бы, ни за какие коврижки не хотелось бы мне побывать на месте узников, но ещё больше на месте постоянных их охранников. Но судьба-злодейка всё же предоставила мне возможность испробовать себя немного на одном месте – в армии, и на другом – в девяностых годах.
Чего-то подумалось: как же это так? Вся жизнь на Земле такая неправильная. И зачем тогда она возникла и существует?
Нежуковский
пн, 25/01/2021 - 19:14
Дык, сам дядя Энштейн сказал колысь: Всё, что вы видите вокруг себя, на самом деле нет, потому что вы это всё сами и придумали)))
дядя Вова
вт, 26/01/2021 - 00:23
Привет, Володя! Как говорится: "от сумы и от тюрьмы не зарекайся".
ЛЕСЯ
пн, 25/01/2021 - 21:07
Эт точно...
дядя Вова
вт, 26/01/2021 - 00:25
))) Ага... Привет!
дядя Вова
вт, 26/01/2021 - 00:24