КРАПИВНАЯ КОРОЛЕВА (СКАЗКА) В одной старинной усадьбе у почтенно старого дома рос обширнейший сад. За садом был постоянный и тщательный уход, но он был настолько велик, что в отдалённых его уголках находилось всё же место растениям, на которые искусные садоводы обыкновенно смотрят с едва скрываемым неудовольствием негодующего сожаленья и чуть ли не презрительного порицанья. Если в центре сада красовался пышным цветом ухоженного благополучия преогромно разросшийся куст тёмно-бордовых благоухающих роз, если чуть поодаль, в аккуратной правильности геометрического расчёта, эффектно размещались послушно разросшиеся цветы размером чуть поменьше — тюльпаны и лилии, а ещё дальше — гиацинты и крокусы, гвоздики и астры, левкои, маки и пионы, то за ними, в отдалении запущенного захолустья, дивным сплетением дикой вольницы разрослись чертополох и крапива, репейник и лопух, первоцвет, жёлтый дрок, ноготки, маргаритки да лиловые васильки. Ещё в саду жил эльф. Он был настолько крохотен и мал, что легко мог разместиться в самом крохотном и малом бутоне самого скромного и неказисто неприметного цветка. Впрочем, именно эльф был истинным владельцем сада и каждую осень он объявлял о растении, которое, по его мнению, было минувшим летом самым достойным и прекрасным из всех обитателей. Этому растению присваивался почётный королевский титул, вручались королевские регалии, воздавались королевские почести и в его-то цветах волшебный эльф обустраивал свои роскошные апартаменты да и жил всё следующее лето. Чаще всего (всегда) королевой обширнейшего сада объявлялся куст обворожительно благоухающих тёмно-бордовых роз. Да и могло ли быть иначе? Кто бы мог ещё похвалиться столь изысканной статью, столь благородным окрасом и столь утончённым благоуханием любого из бутонов преогромно разросшегося куста? И все цветы в саду, хоть втайне, быть может, завидовали и мечтали о королевском титуле, всё же признавали безусловное превосходство розового куста. И тюльпаны, и лилии, и гиацинты, и крокусы, а чуть поодаль гвоздики, астры, левкои, и пионы,— все-все подобострастно склоняли пред королевой-розой головки-цветы, скрещивали листочки-руки да и гнули свои стебли в глубоком реверансе. Все-все эти цветы, поскольку сами себя они горделиво относили к роду потомственно вельможной знати, все-все эти цветы строжайше и неукоснительнейше придерживались правил дворцово-садового этикета. Всем им было приятно, полезно да и просто необходимо говорить о розовом кусте церемониальным языком напыщенной преданности, восторга и всенепременно взволнованнейшего преклоненья. Тюльпаны с серьёзной значимостью говорили о бесподобно научном уме их величества, гиацинты подобострастным голосом распространялись о снисходительном человеколюбии да щедрости королевы-розы, крокусы же, важно надув и без того благообразно полные и круглые щёки, в пиетете безусловного обожанья твердили о достопочтенной великости да благословенной незаменимости растущего посреди сада розового куста. Впрочем, все остальные растения, бестолково расплодившиеся в отдалении околичного захолустья (чертополох и крапива, колокольчики да петушьи гребешки, репейник и лопух, первоцвет и фиалки, ноготки, маргаритки да лиловые васильки), все-все они относились к разряду справедливо презираемой, бессмысленной черни. Оттого-то эти растения и не пели хвалебных славословий да величальных здравиц, — все эти растения были простодушно необразованны, глупы и вольнолюбиво наивны одновременно. Они были глупы и необразованны даже до того, что им был незнаком язык незамысловато увёртливой придворной лести. На эту-то деревенщину растения, которые были приближены к их величеству королевскому кусту, растения изысканно благородные да возвышенно щеголеватые, поглядывали свысока. Да и то, стоило ли снисходить до этой провинциальной черни, ведь никто из этих дикарей никогда не станет (и никогда не посмеет об этом даже возмечтать!), никогда не станет королевой их прекрасно ухоженного, обширнейшего сада! Сада, существующего единственно и только для избранных счастливцев их узкого круга отборнейшей знати! Так в конце и этого лета все готовились к переизбранию королевы. Все уже заранее, почти наверняка, знали, что её величеством королевой обширнейшего сада вновь станет преогромно разросшийся розовый куст. Дворцовая знать торжественно принаряжалась к прекрасно знакомой и немыслимо пышной процедуре объявления королевского имени, к воздаянию причитающихся её величеству церемониальных почестей да вручению бесценно значимых королевских регалий. Тюльпаны и лилии усердно разучивали величальную хоровую песнь, гиацинты твердили издавна повторяющиеся, слово в слово, тексты поздравительных речей, крокусы да левкои бесчисленнейшее число раз оттачивали мастерство скрещивания листочков да приседания в глубоко преклонённом, почтительном реверансе. Душистый хмель, выходец из черни, неведомо каким образом высеявшийся среди сердитых гвоздик, выказал себя прямым поэтом да, как и подобает безродным поэтам-выскочкам, готовился прочесть целую стихотворную поэму, в которой бы витиевато и пространно рассказывалась обширнейшая история королевского рода от приснопамятно давних времён Адама да Евы. Надо отметить, что захолустная деревенщина также готовилась ко дню ежегодного празднества. Правда, чертополох и повилика, колокольчики да петушьи гребешки, репейник да лопух ничего не смыслили в придворно-садовом этикете, а если бы даже и разбирались в тонкостях приветственного коленопреклоненья, то всё равно на них никто бы не обратил ни малейшего внимания. Оттого жители околичного захолустья лишь старались как можно выше вытянуть свои стебельки да поднять вверх свои головы-цветочки, что бы, упаси Господи, издали, за зарослями безродных своих собратьев, не пропустить чего-либо примечательно важного из дворцово-театрализованного действа. И только крапива этой осенью оставалась безучастна ко всеобще ожидаемым торжествам. Ещё с ранней весны, каждое утро, из почтенно старого дома к крапиве наведывалась женщина. Женщина была печально несчастна и чем-то сильно огорчена. Каждый раз она приходила с золотыми садовыми ножницами. Этими-то ножницами женщина пребольно отсекала у крапивы её жгучие листья. Каждый раз — целый пучок молоденьких, едва зазеленевших листочков. Крапивные листочки женщине были необходимы для того, что бы варить целебное снадобье её заболевшему сыночку. Всякий раз, когда женщина собирала тугой пучок этих листьев, она просила прощения у крапивы, которую так пребольно истязала. Всякий раз, обрезая крапиву и собирая листочки, в горестном размышлении своём о сыне, она невольными, тихими материнскими слезами омывала свежие крапивные раны. И крапиве казалось, что порезы болят меньше, что с каждым утром женщина приходит к ней чуть-чуть веселее против прежнего, что материнские слёзы из несчастно-обречённых и безнадёжных понемногу превращаются в благостно-терпеливые слёзы утешенной матери. И поэтому крапива, изо всех сил стараясь к следующему утру пустить весёлую поросль нежных молоденьких листочков, жадно тянула из почвы целительный сок земли. И не было дня, что бы, придя поутру к крапиве, изгоревавшаяся женщина не увидала на обнажённых ветвях крапивного куста благословенное великолепие юной, только что пробившейся листвы. Так продолжалось всю весну и лето. В конце же лета из почтенно старого дома на прогулку впервые вышли женщина и её ещё бледный и худой, но уже выздоровевший сын. Оттого-то этой осенью крапива была опустошённо безлиственна и несчастна, оттого-то голые стебли её никак не годились для присутствия, да что там присутствия, просто для наблюдения за пышным действом величания королевы их сада. Одинокий и жалкий крапивный куст стыдливо сиротел в самом неприметном, глухом и бесславно заброшенном углу сада. Позади чертополоха и лопуха, колокольчиков да петушьих гребешков, репейника да повилики... позади всех... Наконец наступил день, когда эльф должен был объявить новую королеву сада. Крокусы, важно надув и без того круглые щёки, торжественно замерли в почтительном ожидании, маки заранее залились чудной краской восхищения и неожиданного восторга, душистый хмель взволнованно онемел, забыв с какого именно листочка необходимо читать бессмертно величальную свою поэму. Роза, упоенно сохраняя лоск апломбной нарочитости, афишируясь фасоном отменных нарядов, ярко красовалась в великолепии дворцового своего окружения. Кто был прекраснее её, кто был благородно значимей и достойнее?.. И вот эльф объявил королевой сада... королевой сада... несчастно оборванную, нагую и неприметно безродную крапиву! Нужно ли описывать неподдельное изумление обитателей сада? О, как негодующе важно надулось вельможное племя крокусов да тюльпанов, как в искреннейшем непонимании затрепетали фрейлины-гвоздики, как манерно заломили ручки придворные лилии!.. О, как отчуждённо и неприязненно холодно отвернулись прочь чертополох и лопух, первоцвет да жёлтый дрок, ноготки да лиловые васильки! А впрочем, что нового? — так уж издавна заведено: великодушно бескорыстное благодеяние крайне редко вознаграждается подобающим образом. Если же судьба и захочет каким-либо случайным невпопадом прислужиться тебе по достоинству, то никто не выразит сильнее и доходчиво очевиднее крайней степени своей недоумевающей досады, как какой-нибудь равный тебе, завистливый и глупый сотоварищ твой — репейник. Хотя ещё одно: находчивый душистый хмель всё же выявил изворотливость соображения — поменяв порядок листочков и слов, он таки прочёл пред всеми свою пространно виршованную летопись, свою бессмертную поэму о древности и патриархальной досточтимости Великокрапивного королевского рода. Но стоит ли удивляться? Ведь душистый хмель выказал себя прямым поэтом,— ему ли пристало брезгать подлогом верноподданнического благоговенья?