ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ ИЛИ КАК Я РО-ЖАЛА Недавно перечитывала А. Вознесенского и наткнулась на это стихотворение: Медсестра Тоня, дело молодое, сказала – за полотенцами… Крыса в родильном доме проела щеку младенцу. «Сейчас введем против шока Я одна, а крыс много…» Крыса, почти с дипломом, крыса, забывшая Бога, крыса в родильном доме проела младенцу щеку! Крыса мы, все долдоним, все обо всем высоком. Крыса в родильном доме проела щеку младенцу! Спасаем людей на льдине, на Марс засылаем проекты, Крыса в доме родильном младенцу щеку проела. Крыса в доме родильном Проела младенцу щеку. Дай Бог тебе, Тоня сына. Храни его, ради Бога. А я и не знала тогда, что рожала именно в этом роддоме. Когда-то в детстве мой дед (испанец, бывший военный мо-ряк), заменивший мне отца, учил: «Хочешь чего-то достичь – борись!» Вот с тех пор и борюсь, сколько себя помню. За жизнь, ме-сто под солнцем, за завтрашний день, да мало ли за что. Воин я. Явно в прошлой жизни была эдаким Шварценеггером. Воин – одиночка, воин-победитель. Ура! Happy end… Правда до аплодисментов мне еще далеко. Хотя кто знает? Ой! О чем это я? Ах, да! О том, как я рожала. Дело было в феврале. Зима, холод, на работу – на двух ав-тобусах, как селедки в банке. Хоть бы раз кто место уступил! Да я не об этом. Главное - у меня будет сын. Почему сын, поясню. Дар у меня такой, иногда точно знаю, что со мной случится, ко-гда и где. Я воин-одиночка с даром предвидения. Почти что Ванга с бластером. Что будет мальчик, знала без всяких УЗИ. А зачем мне это самое УЗИ, если врач из ЖЭКа, узнав, что срок семь не-дель, округлив и без того, огромные, как у совы, глаза, строго скомандовала: «К глав. врачу!» Я покорно направилась к указанной мне двери. «Коронелли рожать! Вы что, с ума сошли?» - услышала я голоса. Через ми-нуту дверь широко распахнулась. Толстая тетка с белыми, крашеными волосами, замотанными в пучок, очки в пол-лица. «Дело – труба», - мелькнула мысль. - Вот направление в Институт матери и ребенка. Вы на себя посмотрите! Куда Вам рожать? Аборт и точка! «Сопротивление бесполезно», - подумала я и трясущимися от страха руками взяла листок. Тот самый знаменитый институт. «Ну, думаю, сейчас «све-тила» докажут этой тетке, что рожать необходимо». Зря надеялась. - Нет! - хором сказали два генетика, с виду умных, бегло просмотрев предоставленную мною выписку. - Даун! – вынесли приговор. Я вышла в коридор, меня трясло. Правильно, у меня может родиться только псих. Я схватилась за рукав проходившего ми-мо старичка в белом халате, как за спасительную соломинку. - Меня - на аборт, - реву я, - даун, ууу! - Дитя мое, кто даун? А ну-ка пойдемте. Осмотрел, и тихо мне на ухо: - Рожайте себе на здоровье. И не такие рожают. А в кон-сультацию – ни-ни, нервы-то не железные, поди. Я, кивая головой, говорю: - А диагноз? - Да плюньте вы на все. Ешьте витамины и рожайте. Ясно? «Ну, думаю, витамины я люблю». - Спасибо Вам, доктор! Прошло восемь месяцев. Бужу мужа. - Пора. Поехали. Роддом близко. - Что вы, девушка? Мы вас взять не можем. Срок-то ма-ленький. Поезжайте в специализированный роддом. - Как маленький? – я в недоумении. Опять в «скорую» и вперед! “Фигаро - тут, фигаро – там”. Из спеца меня отправили обратно – срок вдруг оказался в норме. - Это опять вы? Мы же сказали… Муж молчит, а я, блин, по натуре воин-одиночка. Мой ку-лак ударил по столу и чашки с чаем, подпрыгнув, жалобно звякнули. - Остаюсь! Сорочка была в дырочку, как сейчас помню. Одеял и про-стыней вообще не было. Из окна дует, а дверь закрывать нельзя. Камера пыток прямо! Никого, медперсонал вымер. - Доченька, ты что мерзнешь? – окликнул меня рабочий в синем халате. - А вы кто? - Лифт ремонтирую. Я сейчас… Вот вам два одеяла, грей-тесь. И пошел, ругаясь, на чем свет стоит. «Мир не без добрых людей», - подумала, я, засыпая перед рассветом. Но поспать не удалось. Безжалостная медсестра тормошила: «Пора на УЗИ!», еле разомкнув глаза, поплелась в кабинет. - Это вы Коронелли? А я вам не скажу, кто у вас будет - объявляет «добрый» доктор, ехидно улыбаясь, сверкнув бело-снежными зубами. - Почему? – устало спрашиваю, не удивляясь уже ничему. - Зачем вы стучали кулаком по столу? – мстительно отвеча-ет он. - Не надо. Скоро сама узнаю, - гордо парирую я. «Вот гад!» - Ах, вот вы какая? Предродовая палата. Лежу. Рядом – девушка, с опытом, со-ветует: - Кричи, а то никто не подойдет. - Что кричать-то? – вспоминаю Кэт из «Семнадцати мгнове-ний весны». Мюллер ее раскусил: она мама кричала по-русски. Значит, буду кричать по-испански. Но тут волна боли захлест-нула с такой силой, что я заверещала как свисток. «Какая мама?» Даже охрипла. Сама не ожидала. Я же воин-победитель. А они, как известно, не визжат. Потом три дня весь роддом прихо-дил посмотреть на меня, как на местную достопримечательность. Вот она – слава. - Ой! Лезет! И-и-и! - прибежала медсестра. - Давай вставай, хватит орать, иди вон в ту комнату. - Я не могу, ребенок выскочит. - Ничего. - Мне бы каталку. - Сама дойдешь. Иду, даже бегу. Лезу, как скалолаз, на высоченную кровать, придерживая свой огромный живот. - Помогите, трудно же. - Ничего, сама, сама. Как рожать – трудно, а как (мат опус-кается), то, как кролики. От хамства теряю дар речи. - И-и-и! - Ох, оглушила. Тужься. - Не могу, сил нет. Обещали же кесарево. - И так сойдет, тужься. «Я воин», - вспоминаю в перерывах между схватками. Беру командование на себя. - Делайте мне надсечки, ребенок задохнется, - ору. - Нет, тужься. - Делайте! И-и-и! Спорить нет сил. Боль – дикая. Но я не уступаю. Победите-ли не сдаются! И тут я отрываю железную ручку от кровати. У акушерки истерика. - Сломала! Инвентарь! Ах, ты …! Надсечки сделаны, боль ушла. Спать… - У тебя мальчик, смотри. - Знаю, - говорю сквозь сон. Меня – на каталку, в очередь часа на четыре, «зашиваться», как объяснил народ. Лежать в коридоре почти голышом – ерунда по сравнению с рыжим хирургом, похожим на таракана и фашиста одновре-менно. «Шил» без наркоза для быстроты процесса. Мужу сказали, что я и сын умерли. Похоронив нас мыслен-но, он просидел всю ночь в приемном покое. А куда идти – жизнь кончена. И только утром пробегавшая мимо медсестра сказала: - Живы. Перепутали. Когда мне, наконец, принесли сына в палату, прижав к гру-ди его крошечное хрупкое тельце, я подумала: «Вылитый Пушкин, надо же! Как мне повезло! Мой кудрявый сын, я так тебя люблю!»