Так у меня под кроватью поселились Каляка и Маляка. Они прилетели на самолете из Австралии присмотреть за квартирой их друга, профессора Иннокентия Петровича. Я пробовала объяснить Каляке, что живу в этой квартире с рождения и профессор тут ни причем, но он не верил моим словам. Сначала сердился, потом снисходительно улыбался – в конце концов я перестала настаивать. Я привязалась к Каляке и Маляке, ведь ничего более удивительного в моей жизни до сих пор не было. Осенние вечера в ожидании родителей пролетали незаметно. По утрам я шла на уроки и с нетерпением ждала последнего звонка, чтобы вернуться к чудикам. Каляка ворчал, что я задерживаюсь, и суп давно остыл. Маляка встречала меня смехом и визгом и просила посмотреть новую картинку, которую нарисовала в мое отсутствие. Каляка был помешан на чистоте, каждое утро будил меня ревом пылесоса. Маляка показывала ему, в какую сторону тащить пылесосную трубу, и визжала от восторга, когда пылесос случайно проглатывал фантик или носок. Каляка был жутким ворчуном, но умел готовить вкуснейшие сахарные булочки, за которые я прощала ему любые нравоучения. Маляка часами рылась в кошельке с моей косметикой, рассыпала и снова собирала бусы, пробовала мамины помады и румяна. Раз в неделю мы вместе проводили ревизию Малякиного гардероба. Она примеряла свои бесконечные юбочки, шарфики и беретки, шитые из лоскутов, а я должна была говорить комплименты ее безупречному вкусу. Если я молчала, Маляка обижалась и уходила плакать под кровать, откуда ее было невозможно вытащить. Каляка сердился на меня и обещал пожаловаться Иннокентию Петровичу, когда тот вернется из Австралии. Я долго извинялась и выманивала Маляку из-под кровати банановой карамелью. Вместе мы ходили в соседний парк за опавшими кленовыми листьями для осенних букетов и аппликаций. Каляка с Малякой забирались в мой рюкзак, я несла их на улицу, а они, глядя в прорезанные ножницами дырки, говорили, какие листья лучше подойдут для букета. Маляку укачивало, и она кричала, чтобы я прекратила трясти рюкзак, иначе она его испортит. С Калякой мы играли в гонки на компьютере – он нажимал ногами кнопки скорости на клавиатуре, а я управляла мышкой. Каляка обожал домино и шахматы, но плохо понимал правила, проигрывал и всегда сердился. Маляка разбиралась в правилах, но играла редко, в исключительных случаях. Однажды в нашей школе объявили шахматный турнир. Я играла плохо, но очень хотела выступить, чтобы порадовать папу к приезду – он всегда любил шахматы. Поэтому в выходной, спрыгнув с кровати, напялила рубашку и джинсы, открыла дверь чулана и взялась перекапывать старые номера журнала «Шахматист», которые папа собирал больше двадцати лет. Из-под кровати выскочил заспанный Каляка: – Ну и чего мы устроили с утра пораньше? Этот шум, когда нормальные люди спят… Возмутительно! – даже ножкой притопнул. – Чего ты кипятишься? Лучше скажи, ты умеешь в шахматы играть? - спросила я, пытаясь разобраться в задаче. – Ничего не понимаю. Е два, цэ три… Что за китайская азбука? – Е – это енот. Или еловый кот, это точно, – сказал Каляка и потер подбородок рукой. – Ты уверен? Не припомню фигур с такими названиями. – Абсолютно точно. А цэ… – Цыпленок! – пискнула Маляка из-под кровати. – Ты что?! Цикада, и только, – Каляка подбежал и подергал меня за штанину. – Покажи! Ну да, все очень просто, сейчас... Вытащи доску, – и помчался под кровать. Я положила черно-белые клетки на ковер и уселась по-турецки. Каляка вернулся с меховым лоскутом от моей старой шубы и встал на Е2. – Учись: из енота я превращаюсь… – он перешел на другую клетку, и затрещал, застрекотал, как самая настоящая цикада, а лоскуток швырнул под кровать. – Нет, нет, – с писком выскочила Маляка в желтом платьице и желтой панаме. – Я превращаюсь, я – в цып-цып-цыпленка!!! – прыгнула с разбега на доску, спихивая Каляку с С2. Они устроили возню, а у меня заболел живот от смеха. – Вот глупыши! Тоже мне, шахматисты. Ничего вы не умеете. – Мне вообще-то нравятся шахматы, – обиделась Маляка, но тут же повеселела. – Я буду Королевой, ура! – А я – Слоном, – засмеялась я. – Потому что самая большая. – А я кем? – задумался Каляка. – Ладьей? Но это даже не живое существо. Буду Конем! – и тут же заржал баском. – И-и-и-го-го! Вперед, кавалерия! Полдня мы дурачились и смеялись, а на следующий день я выиграла турнир по шахматам среди учеников пятых классов. Рассказать о них ребятам из школы я не могла – Каляка был категорически против. – Раз уж тебе по странному недоразумению повезло познакомиться с нами – так тому и быть. Но из-за твоей болтовни я не собираюсь переезжать в зоопарк или цирк! Я живу на свете двести девяносто девять лет и, между прочим, все из них на свободе, – он возмущался так, будто я уже кому-то проболталась. – Ладно, ладно, Каляка. Я все поняла. Буду молчаливей рыбы. Каляка покрутил пальцем у виска. Маляка выплюнула конфету, которую никак не могла прожевать, перегнулась пополам и давай хохотать. – Рыбы!.. Вот умора! Не знаю более болтливых существ, чем рыбы! – Рыбы не говорят. Мы по природоведению проходили. – Не говорят??? – выдавила Маляка и снова разразилась безудержным смехом. – Эти заядлые сплетницы?! Не знаю, что вы там проходили. У нас в Австралии все рыбы разговаривают! Хочешь знать свежайшие новости, спроси у любого малька – все выболтает. Я пожала плечами и пробормотала, что в Австралии я не была и, может, я и ошибаюсь, но буду молчать про Каляку и Маляку даже под пытками. Однажды я вернулась из школы, но не услышала ни воплей Маляки, ни ворчания Каляки. Вместо этого громко орал телевизор из комнаты. Не разувшись, я бросилась убавлять звук и обнаружила в комнате странную картину. Маляка лежала на полу, уткнувшись носом в ковер; Каляка ходил по кругу, опустив голову, и дергал себя за рыжие волосы. В телевизоре пел Лев Лещенко. Я выключила телевизор, в ушах зазвенело. Странно, Каляка даже не отругал меня за то, что встала на ковер в ботинках. – Что это с вами? Маляка жалобно запищала, заплакала: – Все ужасно! Не может, не может быть хуже! Каляка посмотрел в мою сторону невидящим взглядом, подошел к Маляке и погладил ее по голове. – Кто-нибудь мне объяснит, что случилось? Каляка вздохнул и сел на пол. Я присела рядом с ним. – Мы хотели посмотреть концерт Льва Лещенко по телевидению. Включили на пять минут раньше, а там – она, – Каляка еще раз вздохнул, закрыл лицо ладонями. – Кто она? Маляка стукнулась головой о пол и снова расплакалась. – Она сказала, что скоро начнется ЭТО! – пищала Маляка. – ЭТО уже в Красноярске и Тюмени, и через три недели будет здесь! А Иннокентий Петрович вернется только через месяц! И мы не можем бросить его квартиру, пока он не вернется! Как его предупредить, что скоро начнется ЭТО? – Что – ЭТО? – ЭТО ужасно, – прошептал Каляка и опустил голову на колени. – Хм, – я пожала плечами. – Не понимаю, о чем речь, но что бы это ни было, наверняка из этого должен быть выход. Давайте пока приготовим обед, а после подумаем, что можно сделать. Каляка встрепенулся, почесал затылок: – Неплохая идея! На голодный желудок думается хуже, ты права. Маляка вмиг заулыбалась, облизнулась и убежала на кухню. В ходе обеда мне удалось выяснить, что чудики видели в телевизоре некую женщину с палочкой в руке, возможно, колдунью. Я внимательно просмотрела в газете программу телепередач, но кроме безобидного прогноза погоды перед концертом Льва Лещенко ничего не нашла. Каляка и Маляка уверяли, что женщина появилась внезапно, и что она способна на ужасное колдовство. Ее обязательно нужно остановить, иначе случится страшное. Что именно, ни тот, ни другая объяснить не могли – Каляка замер, не произнеся ни слова; Маляка заплакала, заколотила ручонками по столу. Я кое-как их успокоила и старалась некоторое время не касаться ЭТОЙ темы.