«ALL INCLUSIVE» означало: пей и закусывай с утра до позднего вечера, пока пузо не лопнет. А еще - безупречно солнечную погоду, гарантированно теплое море и номер с кондиционером. Распластавшись на лежаке, в тени огромного зонтика, он думал, что так уже было: давным-давно в пионерском лагере. Там тоже был свой замкнутый мир благополучия, который включал все (all inclusive): и звуки горна, и подъем флага, и купание в реке, и кружки по интересам, и послеобеденный «тихий час», и сладкий полдник с печеньем и сливовым вареньем, и вечернее кино, и танцы в клубе. Но как же его тянуло тогда к прорехе в заборе, через которую тайком он мог выбираться за границы «счастливого детства». С моря прилетел ветер и ринулся на камыши, расшевелив их узкие, длинные листья, похожие на клювы длинношеих птиц; и листья задрожали, стали дотрагиваться друг до друга и скрещиваться своими острыми концами. Почему говорят: шумел камыш? – удивился он. – Какое странное это слово: шум. Шумит чайник на кухне, шумят соседи за стеной; за окном шумят машины, шумит улица, город; в комнате шумит включенный телевизор - рябит пустым экраном в три часа ночи. У человека появляется шум в ушах и сердце, и ему уже слышится шум погони. И он хочет бежать из города, чтобы услышать шум дождя, шум леса, моря. Но у него ничего не получается, и он напивается до умопомрачения и начинает орать: «Шумел камыш…» А ведь камыш не шумит, он нежничает. И опять пришло сравнение с птицами: постукивают, соприкасаясь, клювы; раскачиваются крылья, распушая на ветру перья, - в гомоне птичьей колонии не различимы тихие вибрации, они ускользают от уха. В его предыдущей машине, старенькой «шестерке», тоже кроме гула мотора ничего не было слышно. А в новом автомобиле, у которого тихий движок и усиленная звукоизоляция, ухо ловит шуршание пластика в салоне. И в жизни, если вдуматься, тоже есть что-то громкое и что-то тихое. «Громкое» изо дня в день лупит и лупит. А «тихое» продолжает звучать. Только неслышно, пока не представится случай. И мысль эта - неожиданно - так полоснула его по разморенной душе, что он даже привскочил, пытаясь ухватить что-то мельком всплывшее в памяти. Утро. Солнце, поднимаясь, заглядывает за край морской глади, видит узоры береговой каймы, осевшую гряду гор, выходящую отрогами к морю. Всматривается в нить дороги, которая вьется вдоль берега, и замечает машину, спешащую в аэропорт, - в ней обнаруживается гость-беглец. Солнце злобно раскаляется, испуская радиацию. Через какое-то время иное солнце (или тоже солнце, но над другой землей), лениво просушивая обрызганное дождем поле, поглядывает на другую машину, которая, казалось, тоже лениво или нехотя, - а как еще можно ездить по колдобинам? - двигалась по грунтовой дороге вдоль неспешно текущей реки. Человек, сидевший в машине, то сильно давил на газ, то запоздало тормозил, - отчего машина попадала в разбитую колею и с трудом, буксуя в глиняной жиже, выбиралась оттуда, - похоже, водитель нервничал. Внезапно автомобиль остановился, дверь отворилась, человек выскочил из машины, подбежал к обрывистому берегу, глянул вниз - на заросли ивняка у воды, потом огляделся, будто сверяя местность с невидимой картой, посмотрел внимательно на заросшее тимофеевкой поле, нырнул в машину и уехал. Оказавшись дома, он тут же бросился к столу и просидел весь вечер, исписывая листки бумаги. Он нашел это место по памяти и был поражен, что оно существует - и существует независимо от его воспоминаний. Та же зыбь на реке - он несет ее на руках – легкую в воде. И то же слабое солнце, встретившее их на берегу. Они лежат на песке, он смотрит ей в глаза, и дрожь колотит его тело. В поле трещат кузнечики, и совсем не слышно, как шелестит трава, зато сердце быстро и сильно стучит, работая секундомером. Он пытается приподнять ее, чтобы расстегнуть на спине застежку; ему неудобно - не на что опереться, и ее худенькие горячие плечики никак не отрываются от примятой травы. - Ну, что, «писатель», пора бы и по хозяйству помочь. Он оглянулся: за спиной стояла Лида с помойным ведром в руке. В детстве была такая игра в «секреты». Ты делаешь ямку в земле, кладешь туда фольгу из-под конфет, затем цветы, листики или какие-нибудь дорогие тебе вещицы, сверху накрываешь стеклом и забрасываешь землей, - маскируешь. Потом можно украдкой раскрыть секрет, главное не забыть место, найти его по приметам, только тебе известным. И вот, с затаенным дыханием ты разгребаешь землю, и вдруг обнажается стекло, а под ним – поблескивая фольгой, оживает картинка, сохранившаяся в точности такой, какой ты ее оставил. Доверить секрет можно только настоящему другу. Лида - настоящий друг; он забрал у нее ведро и передал ей листочки с записями, - читай. Лида прочитала и заплакала. - Ну, что ты? – растрогался он. - Господи, за что мне всё это, - заголосила она, всхлипывая. - Любишь его, всё для него делаешь, а потом оказывается, что ты - просто мотор, который только рычит. - А ты не рычи, – сказал он обиженно и вышел. Во дворе гуляли сумерки и ветер. Он добрался до помойки и опорожнил ведро в мусорный бак. Где-то рядом прошлепала по луже собака, и старческий голос позвал её: «Пальма, пальма». И потом другой голос – женский, зычный - запел: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня, в вас много жизни, много ласки, в вас много страсти и огня…» - Это Русланова, - рядом обнаружился старик с большим целлофановым пакетом в руке. На ремешке, перевешенном наискосок через плечо, висел допотопный транзисторный приемник. - Вы, молодой человек, уже, конечно, такую певицу не помните, – будто продолжая спор, обратился к нему старик. - А ведь это – голос моего времени. Я тогда - жил, любил. «Я опущусь на дно морское и поднимусь за облака, - признавался в чужой любви приемник. - Я всё отдам тебе земное, лишь только ты люби меня…» Интересно: а было ли у них с Лидой то, - сильное, яростное, - o чем пела Русланова. И ему почему-то припомнился вечер, когда они возвращались из гостей, и его по дороге сильно развезло. Возле самого дома Лида не выдержала и заорала на весь двор: «Чтоб ты сдох, скотина! Отцепись от меня!» Она оттолкнула его, и он, покачнувшись, рухнул в лужу. Ярко сияли на небе осенние звезды, он лежал, скрестив на груди руки, и Лида смотрела на него сверху и смеялась. Голос Руслановой затих, и диктор объявил, что передача «Встреча с песней» завершилась. - Я его знаю. Это Виктор Татарский, у него была такая программа, популярная: «Запишите на ваши магнитофоны». А про Русланову я тоже слышал, – сказал он и подумал, что для старика эта передача, наверное, как игра в «секреты». Только «секреты» - из его молодости. Старик покивал головой и выключил транзистор. «Пальма, Пальма»,- позвал он собаку и начал рыться в мусорном бачке. Он проснулся как обычно - раньше Лиды и стал смотреть на неё. Она открыла глаза и тоже стала смотреть на него. Они обычно так делали утром – просыпались и смотрели друг на друга. Верхняя губа ее немного подергивалась – трепетно. Она любила его и искала в его глазах подтверждение тому, что любима. Он удивился, как раньше этого не замечал: ведь её губы похожи на … - Камыши, - прошептал он. - Ты что шепчешь? – тихо, одними губами спросила Лида. И он тоже тихо, одними губами ответил: - Я не шепчу – я нежничаю.