— Ведь просили, господин хороший, не надо петь, — раздался в полутёмном помещении голос охранника, где сидел связанный по рукам и ногам Нечаев. — По сопатке вмиг получишь и враз расхочется.

Нечаев, прекратив петь, глубоко озабоченным взглядом, смотрел на прибывших. Один, который был какой-то застенчивый, оказался тот ещё щельмец — моргнул незатейливо глазом как бы, между прочим. А у второго заключённый под стражу вообще неестественные наклонности обнаружил в собственном подсознании. А когда тот сплюнул в сторону и пообещал, что преисподняя по нему плачет, глядя добрыми глазами, то сомнения обуяли бедную голову арестанта от невероятных переживаний душевных. Мол, вот какие скромняги, с первого взгляда и не поймёшь.

— Надо же, революция какие убытки претерпела! — уселся один из них, напротив.

— Мы, к-кажется знакомы? — неуверенно промямлил Нечаев.

— Гляди, Ванятка, — воскликнул второй, опираясь на палку, не уделяя никакого внимания бывалому арестанту, — пред тобой новый совершенный тип, чичас он нам попытается раскрыть всю свою сущность, всю свою природу, так сказать, настоящего революционера.

Нечаев смотрел исподлобья, не решаясь возразить и трусливо поинтересовался:

— С кем имею честь, так сказать?

— Ты? Ты имеешь честь? Ты же дружка свово замочил намедни, мразота!

— Как вы… Да как вы…

— Смеем-смеем, дядя! Впрочем, надобно к тебе уголовных подкинуть, а ведь уголовные элементы, теперь с политическими натурами — друзья, навеки! Не так ли?

— А как же! — воодушевился тут же Нечаев, задрав высоко голову от того, что по всей видимости терять-то уже было нечего. — Мы вместе должны быть! Вместе! Понимаете?

— Так нужно для скорейшей революции, — улыбался мило тот, который стоял, подталкивая другого в плечо, — оне тех будут пользовать для политического террора, чтобы государство разрушить до самого основания, а затем вышвырнут их и нас с тобой на задворки, а сами управлять зачнут вновь созданной республикой на основе того же рабского труда и всем говорить, как правильно они среди них хлебные пайки распределяють. Потом передерутся промеж собой и… Сказка про белого бычка!

— Ну, уж и нет, — освоившись, стал возмущаться бунтарь, — нам нужны свободные люди – не рабы. Нам нужны вот такие, которые ни разу не брали в руки книги и не пользовались ни одной привилегией, которыми, собственно, наделены никчёмные людишки вам же и в ущерб. И потом… За такими и мужики потянуться со всеми правдами и неправдами.

— Вона, милок! А ты, тоди чаво в образованные подалси?

— Для того, чтобы направляющая сила была хоть какая!

— Ну, дык, я и говорю — чтобы нами руководить, распределять и направлять на войны, на стройки, на голод попутно, ради будущего огонька счастья, который уже в самом начале предали и продали с потрохами со всей своей учёностью.

— Учёность масс предвидится в будущем, будьте уверены, а пока… Интеллигенция должна понять, что никакие книги общество не развивают и об жизни простого народа не имеем, практически, никакого представления. Потому и нужны мужики! А чтобы их подтолкнуть и направить в процесс разрушения государства, необходимы ваша решительность и вседозволенность, исходящих из вопреки — из противозаконности.

— Ладно мы. Да ладно даже те… Так ведь вы же опосля и всех интеллигентиков изничтожите, а оставшихся перекуёте до неузнаваемости. Например, в Москве у образованного общества имеются иные виды…

— Лично я предполагаю, как у вас в Москве… Но у нас в Иванове, в самом, что ни на есть чёртовом болоте скукотища страшенная, где всё время что-то течёт и капает, где лужи вонизменные до не могу, где не видно душонки человеческой хоть какой бы то ни было. Зато семейство животных руководит каждым закоулком и наслаждается по-своему: коровы срут в подворотнях, свиньи валяются в собственных испражнениях, куры и те – роются в навозе; и там, и там бесконечные банды собак. Среди всего этого безобразия купчишки ивановские гуляют степенно и важно, давно скупившие и сотню раз продавшие наши душонки никчёмные.

— Во как! — стал один чесать в затылке, — загнул, так загнул… Гляди, Ванятка, на него! На ентова чуда-юда! Вроде и восторженность с увлечением есть, но не туда оне направлены. Токмо так оно и видится: природа преданного своим идеям революционера, исключает полностью и бесповоротно романтизм и всяческую на то чувствительность. Да и купчишки твои, ещё обжиться не успели опосля раскрепощения… Нехай сто раз продали, вы же в тышшу чуток не уложитесь!

— Мысли ваши, — глядел Нечаев в упор напротив сидящего, — неделикатно рассматривают меня и трогают мозги неуклюжими и неземными лапами.

— А ты как хотел? Думаешь, достучаться до тебя хочу? Оченно надо! Для когось енту цирковую программу обеспечиваю!Вы же, сучье отродье, любыми путями стремитесь в какие бы то ни было, но в управляющие! Да так стремитесь, чтобы не трудиться в поте лица на благо народа, по ком, собственно и печётесь неистово, а для его же и ограбления, в итоге, и постепенного уничтожения во благо самого себя!

— Кто вы такой, чёрт возьми?

— Он и есть.