Сидячих мест в маршрутке – одиннадцать, поэтому в ней едут примерно двадцать человек. Когда около дома писателей залезают еще пятеро, всем внутри становится странно. Я бы и рад уступить место дородной тетке в цветастом платье, но не могу, потому что она все равно уже сидит у меня на плечах. Шевелиться мне трудно, а дышу я в малюсенькое боковое окошко – единственное, не закупоренное наглухо, и то пришлось как следует поддеть карманным ножом. Солнце, отражающееся от моря внизу, хлещет по серпантину, словно семихвостка по заднице мазохиста. Мне не понятно, зачем мы сели в эту пыльную маршрутку. На теплоходе было бы куда лучше – просторнее, тише, есть чем дышать и есть на что посмотреть. Я даже смог бы там разговаривать с тобой, а здесь, чтобы к тебе обратиться, я должен протискивать голову между потными телесами офонаревших от жары курортников-дикарей. Кроме того, толстая баба, присевшая мне на плечи, сильно сковывает движения, и для меня даже почесать нос – проблема. От этого и от духоты я начинаю чувствовать себя Тором, попавшим в объятия Мирового Змея. На бесчисленных поворотах маршрутка скрипит всем свои пропыленным корпусом. Мне вспоминается скрип половиц на выставке бонсаи в Никитском ботаническом саду, хотя он совсем не похож. В заколдованной сонной комнате под нашими ногами скрипели не половицы, а жернова энтропии, бессильные перемолоть остановленное песком, изящными камнями и маленькими растеньицами время, а все время этой маршрутки кончилось еще до ее появления на свет. Еще мне вспоминаются черноморские медузы. Скрип тут ни при чем, просто мне очень хочется оказаться сейчас там, где их обычно видно. Я закрываю глаза, и духота куда-то отступает, а вместо нее серебрятся пеной салатного цвета волны, а в них жемчужной россыпью – молодые медузки, радужные кусочки воды, пойманной хрупкой мимолетной жизнью. Кто-то в маршрутке начинает жрать шоколад. Мне приходится зажмурить еще и ноздри, от нехватки кислорода перед глазами плывут круги, и под скрипучее колыхание и потное давление на плечи я кажусь себе одной из медуз, висящих в толще прохладной воды. Я позволяю медузовости пропитать все мое тело, потому что, безо всякого сомнения, ни одна медуза никогда не станет жрать шоколад, даже в такую жару. Им, как и мне, не надо ничего, кроме спокойного течения и солнечного света, который очень важен, я пока не могу вспомнить, почему, но мне на это плевать, как и на сраный шоколад. Когда я наконец вылезаю из маршрутки и вижу, как ты одергиваешь платье, мне охватывает такое приятное чувство, что я вспоминаю, что там было со светом. Медузы едят солнечный свет.