38.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 18. НЕПРОСТОЕ НАЧАЛО. МЕЧНИКОВА 59. Чтобы что-то добиться от человека, чтобы каждое мгновение жизни пошло ему во благо, причем отнюдь не такое, какое человек желает сам себе в основном, чтобы необходимые качества заставить развиваться или освободить их, уже существующие и бездействующие, как и закрепить, Бог использует по отношению к нему через Судьбу и повороты в ней, как и через окружающий мир во всем его многообразии Великое Божественное и оно же Святое Насилие, которое имеет свойство тянуться всю жизнь непременно в заданной плоскости и в заданном направлении. У каждого только свои, беря за основу уже существующие, имеющие свои предпосылки, качества, которые следует гранить и гранить, отшлифовывая до блеска, дабы они засверкали и дали Богу возможность сдвинуть с места, поднять на ступень невежественное живое существо, дабы обратить его Себе на службу все в том же материальном мире. Божественное насилие – факт, есть то, что человек называет в своей судьбе неблагоприятным (однако, Божественное Насилие может казаться человеку и крайне успешным и благоприятным), человеку может казаться также несправедливым, случайным стечением обстоятельств, роком, как нечто привнесенное человеческим фактором, воспринимаемое, как события, не имеющие к тебе никакого отношения, которые вообще никогда не связывал мыслью с собой и своей судьбой. На самом деле все и каждому предначертано до рождения, вычислено скрупулезно Божественной Мыслью и совсем не обязано совпадать с человеческими внутренними установками, как и ожиданиями; те же даны, как своя причина идти вперед, а уж что там будет по пути и что будет извлечено побочным продуктом, – Один Бог Знает. На самом деле, все - есть вершение Божественной Справедливости, которая может быть обоих знаков, есть претворение Воли Бога или возмездие Бога, которое, если в одной жизни не нашло времени и места в человеческой судьбе, переносится в жизнь следующую. Так что и младенец с рождения уже несет на себе свою ношу из прошлого и отнюдь не является чистым листом бумаги. Бог непременно учитывает карму человека, направление его движения в данной жизни, как и учитывает его духовные и материальные силы и резервы, его возможность и вероятность извлечь, его существующие качества и те которые надо привнести и те, которые надо ослабить или от которых следует отказаться. В противном случае Божественные Уроки дожидаются своего часа и откладываются на несколько воплощений вперед, порою досадно подпорчивая успехи человека и требуя латания духовных дыр прошлых воплощений, ибо чудесным образом они никак не исчезают, но могут отаукиваться, принося ему самому немалую непредвиденную боль. Судьба каждого имеет удивительные как бы случайности и состыковки, где каждому строго определено его личное место, время всем контактам и проявлениям, всем встречам и совпадениям, подогнано колесико к колесику. И только Один Бог вершит само движение в механизме судьбы, средствами материальными, простыми, естественными для человека, приводя и уводя, давая труд и безделие, встречи и расставания, победы и поражения, благоприятное и неблагоприятное, давая догадки и сомнения, давая повод и растерянность, как и недоумение, давая надежду и сомневая в ней, давая страдания неожиданной природы и руки, через которые и поддерживает, дабы весь запущенный механизм связей и отношений в судьбе не развалился и каждый сыграл в нем свою роль от сих до сих, не имея никакой возможности раньше выйти из игры, или сделать в ней шаг в сторону или вынести из всего не то, что наметил Сам Бог. Каждый в своей жизни обставлен четко своим окружением, единственно верным, уместным, и каждый, как на шахматной Божественной доске, идет тогда, когда пришло именно его время без альтернативы, хотя иллюзорная энергия Бога всегда на страже и не лишает материалиста понимания множества вариантов, что все от него, по его желанию или случайно, или из-за других, что человек считывает, как свою свободу, как свои ошибки и поражения, а потому и извлекает Уроки действенно, привязывая результаты только к себе и так давая себе новые установки, по сути, поднимаясь на новую ступень своего развития и входя в союзники к Богу и Божественному Плану, что помогает его не тащить, но вести. Однако, Божественное Насилие тянется всю жизнь и в разных проявлениях, со всех сторон, дабы повернуть человека также в ту степь, где он еще толком не бывал, не имел продолжительной практики, в чем еще пасует, что, порою, считает и ниже себя и своего достоинства, или запретным плодом, или слишком высоким, или слишком низким, что оградил от своего сознания стеной, что ему кажется слишком просто или сложно, обыденно, обывательски, или недосягаемо, не зная, что обходит, готов проигнорировать то, без чего и Бог не признает и не примет и что не позволит Божественной Волей и Насилием обойти. Заставит Бог принять новую норму отношений, приучит именно к такой реакции, даст именно отсюда мысль и здесь привлечет к рассуждениям, убедит это считать правильным и на этом стоять и это отстаивать, и за это получать свои бонусы в виде качеств, убеждений и Самой Милости Бога. И вновь и снова. Через другой этап Божественного Насилия - одно утвердить, другое убрать, а третье привнести, а в четвертом усомниться, а в пятом – задать с Богом себе программу на будущее. В этой связи и вся моя жизнь была примером Святого Божественного Насилия, дающего мне в итоге то, что я распознала только в конце, оценила и приняла, как лучшее, что только мог дать Высший Отец. Семейная жизнь – именно в таком насилии – оказалась для меня Святым Писанием, из которого Божьей Милостью и Справедливостью я извлекла лучший опыт и лучшее понимание, как и лучшее, основополагающее направление своего движения. Саша оказался прекрасным орудием в Руках Бога, имеющим право по его карме быть таким орудием, в меру несовершенным, в меру понятливым, в меру гибким, в меру жестким, разумным, но какой-то неизвестной мне природы разума… и в большой степени способным всем этим абсолютно невольно поднять, углубить и расширить диапазон моих мыслительных и умственных способностей, о том не подозревая, но применяя меня к себе в плане личного удобства, тяготея к минусу, и не умеющего выходить за пределы своего бестолкового эго. Критическая точка приносимого им мне страдания всегда была велика, а значит, не слаб должен был быть и результат моего становления в плане, задуманном Богом. В этой жизни он должен был, едва дублируя моего отца по вредности и непредвиденности, повести меня всем дурным в себе вначале, а я незаметно для него всем лучшим в себе в конце(как и потихоньку в середине), тогда, когда казалось и сказать больше нечего… Однако, от начала и до старости, как ни странно, как ни удивительно, как ни противоречиво, но был он в моем деле, в моих планах и их претворении Богом данным мне лучшим другом и помощником, лучшим моим слушателем в плане наставлений, ибо, склонив голову, слушал, не перебивая, мои к нему просьбы и в них выраженные убеждения после очередного его запоя или разгула на семейном фронте, ибо был тем, кто тревожил себя лучшей наставительной мыслью, когда она приходила вовремя и не многотомно, увлекался ею, отзывался на нее из глубины наносного юношеского и детского опыта из жизни в родительском доме, умел отличать плевра от зерен и медленно, но все же учился корректировать себя и свои поступки, шел на диалог и дорожил духовными, нравственными, назидательными, естественно проистекающими из событий разговорами, переходя постепенно от уважения, принятия тела к уважению духа. Но первый год удался его разгулом в степени невероятно большой, чему и посвящена данная глава. Ему еще предстояло стать для меня самым щедрым человеком, ибо это разумное зерно было в нем и ему надо было дать возможность прорасти в нужном направлении, в направлении, которое имел ввиду Бог, так, чтобы плоды послужили и ему на будущее (как кармические последствия благочестивой деятельности) и тому делу, которое предназначалось в Божественном промысле мне. Мне нужна была поддержка в связи с той ролью, которую в этой жизни отвел мне Бог, но управляемая Богом абсолютно, зримая и понимаемая мною, как от Бога, но через мужа моего, которую единственно я и могла бы принять, не чуждая мне, но тянущаяся из обоюдного прошлого, как и этой совместной обоюдной жизни, поддержка, которую я должна была взрастить Волею Бога в нем всеми внутренними резервами, вовлекая его в свои дела всеми усилиями воли и необходимости, терпением, осмыслением, как и результатом неслабого Божественного Насилия. Это станет ясно любому, когда наша, теперь уже совместная история, будет видна всем во всей полноте, когда будут видны разительные перемены в Саше и во мне, и когда воспоют гимн любой семье, умеющей претерпевать и прощать, и корректировать себя, и друг друга слушать, ибо просто так Бог двоих не соединяет, даже на минуту. Это повествование ни есть уникальный случай, ибо многие так и идут, когда сошлись двое, претерпевая многие преграды и, по сути, страдания, два не самых лучших человека со своими проблемами и своим несовершенством, у которых позади, однако, было небольшое общее прошлое, обоюдные долги, сошлись без свадьбы, без предложения руки и сердца, без обещаний друг другу, без особых надежд и притязаний, сошлись, чтобы отдать друг другу Волею Бога часть себя, своего характера, своих качеств и пониманий, через что еще раз профильтровать другое сознание, не мысля, однако, о том, автоматически, когда-никогда Волею Бога осознавая, что из этого получается, сошлись, чтобы продолжить жизнь тех, кому должны в телах своих детей и внуков, сошлись, чтобы поставить в итоге точку в своих отношениях в этом материальном мире, и далее встреча им предстоит только на плане духовном, куда придет сначала один, а потом – другой.... Каждый взял с собою в жизнь, ни много ни мало, как качества предыдущих воплощений, которые еще толком не проявились, и семейные традиции и устои, как они виделись и понимались в своей семье, зрелые и незрелые, как и опыт самостоятельных шагов по судьбе, которые пока считались главным своим наполнителем, и которые окружающие люди, кого Бог назначил, уже брались активно подправлять, ибо другим с этими качествами было неудобно или несовместимо. Через тело и все его чувства Бог начинал работать надо мной по новому кругу, качествами другого человека, достаточно греховными, ибо праведностью тут особо Божественное дело не сдвинешь (а Божественное дело у Бога на каждого и любое), поскольку надо было мое великое эго сравнять с землей, то, что вело меня и утешало, что я называла внутренним стержнем в себе и опорой. Все это надо было под корень, чтобы на ровном месте, не отягощенном амбициями и материальными стимулами, месте преображенном путем естественным, скованным необходимостью, повести меня так, чтобы я начинала исполнять Уроки и Наставления Бога другие и именно из них извлекала потребное духу, и чтобы они были по возможности направлены не на себя и не ради себя и не во имя себя. Тогда, в таком плане и при таком условии Бог брался меня преобразовывать, дабы из меня исходило не греховное, или ни в такой степени, ибо предстояла прямая служба Богу, что всегда имеет существенную оговорку – человек должен быть податливым, идти и претерпевать только на поводу судьбы, преследуя пусть несколько свои цели, ибо идет с закрытыми глазами, но фактически борясь не за себя и свои идеи утопические, а за других и во имя других, держа свои цели в силу обстоятельств едва и только в таком русле достигая намеченные качества и именно те, которые далее, когда будет определена и провозглашена Богом обоюдная цель движения, будут основанием для Бога вести и извлекать намеченное Богом из так подготовленной души. Т.е. следовало мое эго убить и на его месте воздвигнуть Эго, сливающееся с Волей Бога на меня и с Божественной целью и через пути только те, которые не сосредотачивают на себе, но выводят во вне и взращивают по пути качества земные, крайне Богу необходимые, ибо без них и не будет понимающего контакта с другими людьми, не будет синтезировано из меня то, что имеет ввиду Бог, ибо направление ума будет ущербным. Это могла дать только семья, семья требующая, постоянно держащая в напряжении этих требований, дрессирующая, напоминающая жесткостью своих условий, через человека неотступного в необходимую для этого меру, имеющего внутреннее на это право, достаточно материальное, но у Бога все идет в дело и во благо. И это право в итоге – моя зависимость полная, моя парализованность материальная, моё бесприданное положение, моя физическая слабость, мой страх за ребенка, моя невозможность повлиять на ситуацию ввиду своего рода уникальности отца и сложившихся с ним отношений. Все было Богом обставлено так, чтобы результат получился однозначно. Саша же шел по пути своей неотесанной естественности, добывал у меня огонька и мог бы остаться на пепелище, если бы не Божественный промысел и все тот же мой страх за ребенка: куда бы я с ним, ничего не имея? Корректировать друг друга – входило в Планы Бога, но это было подземное течение, отнюдь не видимое ни одной стороне. Саша никогда на свои устои не смотрел философски, никогда не задумывался о своих качествах, но принимал их в себе, как данные, естественно верные и распоряжался ими, не очень заботясь о других, почти вслепую, но обозревать плоды ему Бог все же давал, как бы ни исходил он из животного права сильной стороны, служа собой мне невероятно неприемлемыми тисками, где я не могла и шелохнуться, ибо ситуация, воздвигнутая таким образом Всевышним, именно через это и должна была работать надо мной, подправляя во мне и озвучивая новые акценты, на которые я никак не хотела смотреть раньше, не отдавая их значимости должное, да и не умея идти против себя и зарабатывать свои качества своим личным на себя планом. Жить на квартире нам с Сашей почти не пришлось. В моей жизни было очень много также щадящих совпадений, почти чудес, хранящих меня во всей круговерти событий. Сам Бог устроил так, что Лена соблазнилась любовью к ней молодого человека, Сам Бог дал возможность родственникам купить для нее фундамент дома, а вместе с ним и надежду, Сам Бог распределил каждому его поле деятельности, разведя Сашу и Лену по месту их жительства, ибо Саша был склонен возвращаться к старым местам и из оставленных им женщин и, жалея их, делать себе друзей сексуального порядка. Также Сам Бог хранил меня до времени у Анны Федоровны и Сам дал опеку Саши надо мной, устроив его работу на Доватора. Сам Бог до времени все скрыл от родителей и привел их тогда в Ростов-на-Дону, когда ребенок родился. Сам Бог руками благословенной Анны Федоровны принес мне еду в виде передачи, ибо схватки были долгими, изнурительными, и до родов я сутки не ела и очень, очень была голодна, Сам Бог во время схваток определил меня в палату, где лежала еще одна женщина, тоже рожавшая и абсолютно слепая, показав мне, что есть женщины, чье положение куда сложнее, и заставивший ценить этим то, что есть. Также Сам Бог возвестил моих родителей о рождении дочери через тетю Аню, тем сняв с меня необходимость что-то объяснять. Сам Бог сделал так, что Саша, наконец, определился и не пришлось мне испить новую чашу отцовского ада и тети Аниного опеки, ибо и она была человеком своенравным и не очень надежным, ибо своя рубаха для нее была ближе к телу, что ни говори… Сам Бог экономил на моей еде, ибо и роды были для меня тяжелыми, с ручным вмешательством, я вся изошла кровью во время схваток, брошенная в предродовой палате…, на крики мои вообще не реагировали… с трудом родив даже маленького по весу ребенка (2,500), познав на себе всю тягость роженицы, у которой не получается, которая вся истекает кровью, которую за это нещадно материли, ибо вся палата была в крови… - от боли я не могла лежать, поднималась и падала, цепляясь за что можно… Слепая роженица в это время шуршала шоколадкой и тихо стонала… К слепой женщине подходили несколько раз и затем увели, обо мне как бы забыв… Все Бог сделал так, как надо, показав мне реалии жизни, показав мне унижение, уже в который раз дав вкусить этот плод с той стороны, где я и не ожидала. Унижения есть самый лучший способ прибить эго и умнеть, но дается он тем, кто его может выдержать, правильно для себя понять и нужное извлечь, главное с тем, чтобы не ожесточиться. А мат – дело при родах святое. Ничто так не приводит в чувства и не мобилизует. Воистину, Бог всегда прав. И то, что я экономила, покупала детские вещи так, что чемоданчик мой был полон необходимым для ребенка, – все оказалось кстати, все повернуло ко мне сердца, все пришлось впору. Так, не подозревая о том, я дала Богу основание повернуть Сашу лицом ко мне окончательно и в такой щепетильной ситуации, что в итоге послужило также причиной сделать ему свой выбор однозначно, ибо мужчины тоже смотрят на то, насколько им ставят в обязанности. Это было мое маленькое приданное, как и двести рублей, которые я сэкономила на себе, ибо не могла знать, как обойдется со мной судьба как только я выпишусь из роддома. И эти деньги также пошли тотчас на нашу зарождающуюся семью. Также, Сам Бог дал мне великое торжество и любовь к ребенку, когда он в первый раз дал о себе знать. Это чувство небесного, святого порядка, неподдающееся описанию, не имеющее земных аналогов. Такое ликование, такую радость, такой гимн в себе я не испытывала никогда, и Сам Бог лелеял ребенка в чреве моем присутствием рядом Саши, ибо воспринимал все наивно и чудесно искренне, радостно и трогательно, хотя еще не мог в себе это чувство соединить с материальной поддержкой, помощью, тем обеспечив себе в будущем своем рождении в теле женщины подобную ситуацию, ибо лучшее понимание извлекается через того же рода страдания, которые нанес другими. И через него в свое время Бог пропустит такой опыт чужой неумеренной жадности, подняв теперь на верх его суть, то, что в нем было несовершенно, дабы дать возможность последовать и реакциям греховной деятельности. Но это уже его судьба, где меня не будет. Я же свое получила и свое этим приобрела. Так что, все мною приобретенное для ребенка входило в меня материнским чувством, ибо это тоже путь влияния на человека, Божественный промысел, ибо куда приятней то, что отрываешь от себя на твою новую часть, во благо ей, любя ее, учась жертвовать, ибо мозги ранее были направлены на другое, другим жили, из другого желали извлекать, не зная, что без этой практики, без такой любви ничего у Бога не заслужишь и ничто существенное в свой багаж не отложишь. Поэтому, наполняя чемодан пеленками, распашонками, чепчиками, костюмчиками, одеяльцами, уголком и всем другим, я испытывала чувства непередаваемого удовлетворения. Бог не лишил меня руками другого этой радости. Я вновь и вновь пересматривала, слаживала, подкупала еще, решая для себя вопросы хватит ли, подойдет ли и никому о том не хвасталась и ни перед кем за то не отчитывалась, по сути, и не надеясь ни на что и боясь смотреть в эту сторону. Но когда Саша забирал у Анны Федоровны мой чемодан, он уже знал, что все для ребенка, девочки, готово и только поставил перед собой задачу купить коляску, которую с Леной и купил, склонив ее на этот подвиг, ибо был обаятелен, когда ему что-то было надо, и умел общаться с женщинами достаточно неплохо, никогда не сжигая мосты. Видя мою старательность и не притязание, Саша еще больше и бесповоротно разворачивался ко мне сердцем и все более склонялся к тому, чтобы со мной соединиться, к чему его и подводил Бог, делая это и осторожно, и настойчиво через мой характер и качества, через тети Анин опыт и влияние, через также противоборство родственникам, которые этим и подталкивали, а также ситуацией, которая была создана и для Лены, как и освобождающимся местом в общежитии, как и приездом моих родителей. Все должно было сыграть свою роль, ибо не просто было оставить красивую женщину и сына, как две капли воды на него похожего, когда все было закреплено свадьбой и благословением с обеих сторон. Не просто было Саше и противостоять родне своей, где только его мать сказала: «И я у своего мужа была второй…». Но время все должно было расставить по местам, и все ко мне в дальнейшем должны были развернуться по-доброму и даже уважать, и даже спрашивать совета или мнение… Но это уже было потом. Но мама Катя, приняв меня сердцем сразу (поскольку она была моей родной матерью из прошлой жизни, а моя мама – была Сашиной матерью; и потому Бог давал им только лучшее чувство: его мамы ко мне и моей мамы – к нему), однако никогда не обращалась ко мне на «ты», но только на «вы», и не только она, но и братья Саши и первое время сестры, от чего их отучить было невероятно. Таковы были предпосылки тому дню, когда мы с Сашей вошли в общежитскую комнату, не думая, не зная, что за это следует воздать хвалу Богу, как и за все положительное и негативное, за все, что было и будет, ибо еще не умели так мыслить, но были в своих надеждах начать новую жизнь, ибо был ребенок, была семья, которой Волею Бога должно было быть, поскольку, имея на меня Свой План, лучшей воспитывающей и подготавливающей партии Бог на меня не видел. Рождение ребенка было действительно важнейшим событием в моей жизни; но при этом никуда не девалось, даже притушевываясь основательно, мое направление внутреннего устремления. Что бы я ни делала, я никак не могла избавиться от присутствующего во мне чувства избранности, ибо стерженек во мне заставлял все видеть через призму некоего своего предназначения, как необходимости и неотвратимости и с тем, чтобы однажды проявить себя; и этот момент я в себе караулила, чутко прислушивалась, не теряла его из мыслительного процесса, им сносила свои боли, через эту цель все пропускала, ей молилась, втайне задавая себе вопрос: почему я так привержена этой по сути невидимой цели, неужели я так мечтаю написать одну единственную книгу и для чего? В любой библиотеке их пруд пруди. Одно и то же разными словами. И почему я так лелею эту мысль, ставлю ее в себе столь высоко и служу ей. Ужели одна книга, пусть две или три в моей жизни столь важны для меня и других? Что мне нужно? Слава? Деньги? Почет… Я приходила неизменно к тому, что ничего не желаю себе, не знаю, с чем это едят, но высказаться почему-то обязана, и это, сам процесс, удивительно приятен. «Писать. Но внутри… Что там? Как отзовется во мне то, что я пережила? Каким новшеством для других? А желание писать уже теперь нестерпимо. И я знаю, я точно знаю, что если войду в себя, то оттуда пойдут мысли удивительно сокровенные, ибо уже приходили. Им нужно находить время, они любят уединение, они поражают даже мое сознание… Но не теперь… Но когда?...». Такие мысли отнюдь не мешали музе со мной знаться, не остужали пыл. Но было непонятно, как моя личная жизнь синтезирует из себя нечто словесное, как оно там внутри меня и где перерабатывается, ибо потоки слов просятся наружу уже как-то оформленные, а что-то во мне останавливает их и говорит им: «Не время, потерпите, будет час…». Так жила надежда, так жила большая уверенность, так жило сомнение, так виделся и не виделся путь, но центром всего была неизменно дочь, как моя величайшая удача в жизни, почти непреднамеренная, от Бога, неотъемлемая…, а Саша – недоразумение основательное, однако дающее положение в этом мире, незыбкость и определенность, к которому иногда проявлялось чувство, но столь незначительное, ибо он отнюдь не ставил целью себя любить, хотя на эту тему любил меня пытать, шел по пути семьи, не разбирая особо дороги, как все, как он это понимал, едва имея и цель впереди, не ища особо свое место в жизни, не желая себе особых душевных трудностей, как и материальных, не приспосабливаясь, не применяясь, прямой в своем проявлении, как веник, и гибкий только тогда, когда Бог изнутри смягчал его, ибо это было необходимо, дабы и я выжила, умея больше терпеть, чем противостоять, поскольку с трудом применялась к нему, постигала на себе его характер и пока все больше молчала, что в его глазах меня несправедливо упрощало, и он более был склонен к тому, чтобы ему противостояли, проявляли характер, но в меру. Это умела делать с ним моя мама и у нее убеждать получалось. Это так же получалось у тети Ани. Но они были от него независимы материально, и это было существенно. Я же больше входила на первых порах в обиды, еще не чувствуя в себе силу противоборства решительного, ибо, будучи замужем, все еще не чувствовала почвы под ногами, а он был тот человек, который на это смотрел и никогда не мыслил, что все приходяще в этом мире. Я же шла только на разговоры, когда он был расположен, и это, как правило, рождало в нем ко мне интерес, который, однако, быстро ослабевал, ибо его суть была сутью быка изначально, а в человеческом типе это выражалось в том, чтобы не признавать свои ошибки, но усиленно валить на другого все проблемы и ситуации семейных перипетий, также мгновенно гневаться, оскорблять и ставить на место, однако, прислушиваясь усиленно к мнению других. Но, а поскольку в мою защиту говорила только мама и то редко, ибо не была свидетелем многого, то положение мое оставляло на первых порах желать лучшего, но и только, ибо жить под постоянным напряжением почему-то было и полезно. Во всяком случае, через эту мою практику семейной жизни и не только Бог достигал то, что на гнев любого или вспышку, я уже в итоге, спустя многие годы, вообще никак не реагировала, но приобретала устойчивое чувство отрешенности, испытывая в себе штиль, знание причины и следствий и могла угомонить несколькими словами, точностью, спокойной беспристрастной речью, что и сказать уже в ответ было нечего, ибо речь была такова, что не имела в себе гнева и других материальных чувств, а потому убедительна и разумна, как и память не уходила в забвение, но подсказывала кстати, как и напоминала, как и позволяла оперировать и отрезвлять взорвавшегося любого. Но это было потом. А пока был страх, бывали слезы, безысходность и желание уйти без оглядки. Но куда? Судьба, Бог, тем и связывал, что денег никогда не давал, как и подходящие руки помощи, а без них в материальном мире вопросы почти не решаются… Таким образом в какой-то момент своей жизни я поняла, что не я, но она меня ведет и требует от меня учитывать ее условия и то положительное, что есть. А положительным было – крыша над головой, прописка там, откуда тебя не выселят и главное – дочь. А Саша был тот, кто так себя обставил, но и не по своей особой воле, ибо, возможно, мог метнуться в любую сторону. Но казачий норов Лены его все же остужал и било по самолюбию только от одной мысли, что он может оказаться под каблуком. Мои же плюсы были – моя внешность, моя учеба в университете, любовь Саши, которая точно была по всему, и характер, ибо я была уже хорошо битой отцом и по жизни и так подготовленной к тому, чтобы не лезть на рожон, смягчать ситуации, не обострять, была более склонна к просьбам и благоразумным обсуждениям, к мирным переговорам и другой женской гибкости, ценящей и отвечающей на Сашину отходчивость, ибо был он и рыбкой (все это вначале) и несомненно самым определяющим фактором – совместный ребенок, его копия также, где он мог проявить свои отцовские чувства в полной мере в плане купать и прогуливаться с коляской. Но этим и ограничивался, поскольку тяжело работал и уставал, да и деньги как-то старался придерживать, ибо четвертая их часть уходила на алименты, что было существенно, поскольку я не работала. Родители, в целом удовлетворенные исходом событий, уехали в Кировабад, чтобы отправить в Ростов-на-Дону контейнер с мебелью, и скоро обосновались на новом месте, наводя в новом жилье уют и не забыв перед отъездом из Кировабада всем объявить, что я удачно вышла замуж и родила дочь, будучи не то чтобы тщеславными, но желающими хоть так взять свой родительский реванш. И здесь Бог позаботился о том, чтобы мы жили не очень далеко друг от друга, так что расстояние преодолевалось легко пешком, по Мечникова и до Переезда, в среднем за полчаса. И так мы становились единственными и желанными гостями моих переехавших и, наконец, удовлетворенных родителей, и впору было наслаждаться радушием мамы и сдержанной доброжелательностью отца. Однако, такое затишье было ему не очень свойственно, однако, и причин для гнева он не находил, ибо я не жила с ребенком на его шее, была как-то пристроена, и он подучивал меня смалчивать Саше, дабы, благодаря ему, получить и квартиру, поскольку он стоял на очереди, и стать, таким образом, независимой и твердо стоящей на ногах ростовчанкой. Отец и теперь как-то преследовал свою цель касательно проектирования города будущего, мне же было в этой части все-равно, ибо только две вещи могли меня интересовать – моя дочь Светлана и моя никуда не уходящая цель писать, ибо муза приходила неотвратимо, буквально глядела в мои глаза и напоминала, давая чувство великой ответственности и наслаждая изнутри энергиями неземными. Предчувствия становились сильными до боли и взгляд начинал скользить мимо всего и устремлялся внутрь… Непередаваемое чувство. Но что писать… Отношения с Сашей были особенно в первый год для меня отнюдь не простыми и много раз была готова уйти от него навсегда, но идти было некуда, да и он неизменно замаливал свои грехи, как мог, чаще всего ласками, и этим спасал положение почти всегда, ибо так и был устроен. Пятого января 1980 года мы с Сашей расписались, накрыли в общежитии стол, и вся его родня, успевшая уже примириться с переменами в своей степени, найдя меня не очень-то и плохой внешне и по речи, как и мои родители пожелали нам долгих лет совместной жизни и время пошло. Фамилию Саши с его согласия я не взяла, но оставила свою, поскольку об этом просил отец всегда, да и не хотелось возиться с документами. Здесь хотелось бы напомнить, что наша дочь Светлана, родившаяся 28 марта 1979 года, была воплощением Анисима, отца Саши, умершего в начале лета 1978 года и родившимся у меня ровно через девять месяцев моей дочерью (как мне было впоследствии поведано Богом). Будучи человеком крайне неуравновешенным, дебоширом и любящим загулы и женщин, рано осиротевший, познавший бродяжничества и нищету, не знающий, как свести концы с концами в своей деревеньке, намытарившийся в вечных поисках работы, чтобы прокормить большую семью, намыкавшийся по жизни Анисим умирал очень тяжело в результате сильнейшего алкогольного отравления, умирал смертью мучительной и долгой, воздававшей ему за многие прегрешения, до последнего мгновения своей жизни извиваясь от сильнейших болей, в потрясении, в состоянии крайне тяжелом, в стонах и муках. Надо знать, что когда человек после такой смерти рождается сразу, то душа рождается с потенциалом невыплеснутых страданий, в достаточно сильном нервном потрясении, с плохим аппетитом, почти в стрессе, с внутренним дискомфортом, продолжая выплескивать в мир свою боль, психическую надломленность, свое неустройство, тянущееся шлейфом из прошлого воплощения. Ничто и никуда не деется. Таким людям Бог Милостью Своей дает терпеливые руки матери и любовь, постепенно сводящие на нет отзвуки прошлого воплощения и его последствий. Это необходимо, ибо у маленького ребенка плоды такого предыдущего воплощения выражаются в новом рождении в расстройстве психики, в нервозности, у таких детей очень плохой сон, дрожат ручки, они постоянно плачут, просятся на руки, желают любви и ласки, как и внимания. Хотя при взрослении устремляют все силы свои приложить к тому, где им не удавалось, могут сохранять на первых порах свои привычки, но они постепенно ослабевают, ибо уходит на нет причина, которая их вызывала в большой степени, поскольку Бог дает новое окружение, открывает новые возможности и помогает душе себя реализовывать в лучшей обстановке и в более благоприятном направлении. В этой связи Светлана очень часто ночью плакала, вскрикивала, стонала, днем закатывала истерики и утихомиривалась только тогда, когда я брала ее на руки, принимая материнские ласки и утешения всем своим сердечком, вслушиваясь в них, прося их, настаивая на них. Саша в отличие от многих отцов к ребенку был разумен, не был сторонником жестких мер, не возражал, что я ребенка буквально не выпускаю с рук, не запрещал постоянно подходить к ее кроватке, не приучал засыпать самостоятельно, и в этом я была ему благодарна, ибо были и те из его родственников, кто придерживался другого мнения и практически не подходили к своим детям ночью и не беря их на руки лишний раз. Бог знал мое сердце и знал карму Светы, а потому давал нормальное понимание Саше там, где это было просто необходимо, но при этом у него были и определенные требования ко мне, которые были достаточно обременительны, но на которых он стоял и требовал от меня неизменно и очень не просто было к его требованиям примениться. Однако и далеко не всегда, но уже относительно меня и с целью моего воспитания, ибо Бог имел на меня и Свои Планы. Всех этих Ведических тонкостей касательно перерождений я знать не могла, но исходила только из понимания, что дороже у меня никого нет, и за нее я была готова принять любой неравный бой. Но Саша против Светы никогда не шел, ибо любил ее, как свою дочь, и это было отрадно, да и Бог, заняв его тяжелой работой, отводил от дочери в плане особого воспитания и ненужных требований. Поскольку Светлана была очень беспокойным ребенком и постоянно плакала, я делала все, не спуская ее с рук, я уставала так, что уже едва ходила, я выбивалась из сил, падала от усталости и мечтала хоть раз выспаться. Саша работал на стройке в три смены, и его это не касалось. Если ребенок ночью плакал, он переворачивался на другой бок, этим красноречиво говоря, что ему надо выспаться. Но вопросов или требований к нему не было. Было желание выдержать. Саша не делал скидки никогда. Это было для него в порядке вещей. Все входило в мои обязанности – ребенок, бессонные ночи, магазины, уборка, стирка (конечно же ручная), приготовление еды, как и обязанность ему подавать и неизменно убирать после него, ибо мыть посуду или хотя бы убрать ее со стола, или сполоснуть чашку после чая было для него неприемлемо. И, несомненно, важной моей обязанностью было провожать его на работу, давая с собой термос или два с едой, как и все мыть и приводить в порядок, когда он возвращался. Если ребенок засыпал и я засыпала, не в силах приготовить вечером на утро, то непременно надо было встать в пять утра и приготовить кастрюлю еды, чтобы к его уходу на работу в его портфеле уже стояли термосы, и еда ожидала на завтрак. Сбоев он не терпел, не принимал, ибо я на них и не имела право, поскольку ничего не внесла в дом, будучи бесприданницей, и хоть он об этом никогда не говорил, но это было понятно, это было красноречиво, это было то, что давало ему право. Я худела на глазах, мама всплескивала руками, но сама была под игом отца, который пристрастился к вину, и его скандалы становились систематическими и жестокими, отсылающего ее неизменно на работу, в то время, как сам писал свой проект, свою величайшую в жизни утопию, касающуюся проектирования города-дома, сделав это смыслом всей своей жизни и только в теплый период отправляющийся в Сочи или на набережную Дона подзаработать деньжат силуэтами. В добавок ко всему, Светлана постоянно болела, поскольку у нее были большие гланды и очень часто простуда увенчивалась очень высокой температурой. Крошечный ребенок постоянно, то и дело горел, и я рыдала над ним, не зная, как сбить температуру, заворачивая ее в мокрые пеленки, выжатые в уксусе с водой, и страдая от страданий этого крошечного тельца, истошно плачущего от мокрой холодной пеленки, не отходила от нее ночами и иногда нас увозила скорая, что было событием крайне нежелательным, ибо Саша терял прислугу. Трудности в семье он не переносил, становился крайне ненадежным, истеричным, гневным, не видящим и не слышащим. Он был для меня величайшей школой терпения, лучшим учебником ни на кого не рассчитывать, лучшим практическим руководством, как нельзя жить в семье и строить отношения. Но он себя вел так, как позволяла моя карма, ибо следует напомнить, что в позапрошлой жизни я занималась революционным делом, расклеивала листовки и сидела по тюрьмам, а заботу о наших детях, об их здоровье и болезнях брал на себя он и его мать. И тогда у нас были дети, и тогда они болели. Потому Бог снова сделал нас супругами, дал ему освобождение рук и взвалил на меня в этой жизни то, что осталось моим долгом из прошлого. В этом была существенная причина, и в этой жизни, прежде, чем Бог заговорил со мной, я должна была отдать долги такого порядка или быть в процессе отдачи и извлечь свои уроки, что и происходило. Я обязана была свое претерпеть, ибо и такой опыт должен был иметь место в моей жизни. Саше же Бог давал свое понимание и свои причины, исходя из его качеств, и не особо давал мне его винить, но претерпевать и так двигаться в семейной жизни вперед, иногда, однако, позволяя высказывать ему в надлежащей форме свои пожелания, которые чаще всего таковыми на первых порах и оставались, ибо все, что требовало от него больших усилий, чем средних, им автоматически отвергалось, ибо пока такова была его суть и понимание. Когда я ложилась со Светланой в больницу, что было частенько, для Саши это была трагедия. Он переходил на сухой поек и проявлял свое возмущение самым недопустимым образом. Он приходил в больницу редко, его невозможно было обязать стирать и приносить пеленки или делать необходимые покупки, из еды он приносил только молоко и булочку и кричал в окно, что уже устал один и не придет меня забирать, что вообще приходить не будет, требуя, чтобы я у врача выяснила, когда нас выпишут, своей бестактностью и несдержанностью доводя меня до слез и удивляя всех в палате своим непониманием. Кармически это на самом деле было оправдано, ибо в прошлой жизни, посещая меня в тюрьме и принося мне передачи постоянно, он исчерпал в этой части долг передо мной, и такое поведение было ему позволительно, поддерживалось Богом, как и соответствовало его качествам. Этих тонкостей я знать не могла, но Бог давал мне и такую науку, поскольку она была мною заслужена и потому, что отсюда извлекалось все то же чувство не привязанности, терпение, нетребовательность и умение рассчитывать на себя, что, по Мнению Бога, мне было необходимо, ибо без этого, без такого опыта и качеств в материальном мире в духовном развитии делать нечего. Я должна была столкнуться с тем, вывести для себя то, что и с таким человеком можно жить, и он может стать другом, что и его можно любить, что и без него не обойтись, ибо любовь к Саше должна была во мне расти постепенно из того, что на фоне всего сделал он для меня и других своими лучшими качествами, чтобы через эту призму смотрела и на других людей, учась не перечеркивать человека, как бы он себя не проявлял, ибо каждого Бог ведет так и развивает так, что в нем есть не только отрицательные, но и положительные качества, иногда очень высокого порядка, но чтобы они проявились к тебе, их надо заслужить и прежде всего у Бога, и прежде всего терпением, и прежде всего пониманием, отводя каждому в сознании своем место достойное, ибо нет ни одного человека у Бога, который бы был не достоин лучших слов и немалого уважения, как бы себя ни проявлял. Все было, по сути, терпимо, все не нарушало жизненно важные функции семьи, все можно было принять, подправлять, корректировать, во все привносить плоды и своего участия и свои слова, и свои поступки. Все это называлось идти к друг другу, и многие примеры вокруг, в том же общежитии говорили о том, что у всех есть свои проблемы, все желают себе счастья и все строят его своими руками через терпение, выяснение отношений, через необходимость и жесткость обстоятельств. С многим приходилось мириться. Ребенку Саша игрушки не покупал, был любитель припрятывать деньги, неизменно следуя совету тети Ани, который коснулся и меня – не открывать обе половинки. Это понимание стало его девизом по жизни и деньги приходилось у него только выпрашивать, хотя на необходимые нужды Бог смягчал его сердце почти сразу. И так бывало. Алименты делали его очень зажимистым, а я уже вся обнашивалась и ходила в плачевном состоянии, не зная, в чем выйти на прогулку с ребенком. Не счесть, сколько раз были ситуации, когда кормить ребенка было нечем, когда нечем было кормить и семью. Если не удавалось с утра достать молоко, то приходилось варить манную кашку или на воде, или на мороженном. Светлана ела плохо постоянно, плевалась, порою надолго отказывалась от еды, так что кормление ребенка было единственной моей целью, изо дня в день. И только от этого я зависела и только в этом черпала свою радость, если ребенок ел. Моя усталость не знала границ, все валилось из рук, я ходила словно в тумане, чувствуя свое отяжелевшее, не желающее ничего делать тело, мечтая только о сне. И когда ребенок днем засыпал, я ложилась рядом и буквально проваливалась в тяжелый беспробудный сон, обняв свою крошку, уткнувшись в ее тельце носом и вдыхая аромат кислого молока, исходивший всегда из ее нежной кожи, успокаивающий своим благоуханием. Мне хотелось, чтоб мы были только вдвоем и более никого, но Бог думал иначе, и это было лучше. Но кто бы мне тогда сказал, что это, уже существующее, лучше и что, хочу я или нет, но Саша в этом мире всем в себе и есть моя опора, моя лучшая стена, и добрым и жадным в себе, и понятливым и неразумным, и спешащим на помощь и нет. Сколько бы ни ругала его, но лучше его, кто посвятил мне всю свою жизнь, у меня не было, как и не было лучше моих родителей, сколько бы я на них ни обижалась, ибо через этих людей давал мне Сам Бог и только то, что было лучшее, дабы я не стала духовно уродливой и неприспособленной. Тогда это не понималось, все терпелось, все хотелось как-то иначе. Но… что заслужила. Иногда днем мне удавалось поспать два –три часа и вдруг, словно от какого-то толчка вскакивала в непонятном страхе, смятении, почти ужасе, что я сплю, а еще не прибрано, еда не приготовлена. Я жила почти по принципу: да убоится жена мужа своего. Весь мой мною лелеянный интеллект свелся в бытии к банальному страху, сердце колотилось, я покрывалась испариной, подхватывала ребенка и бежала на кухню, чтобы разогреть кашку и накормить малышку, чтобы перемыть гору посуды и пр.(откуда она только бралась), чтобы как-то по-быстрому все вещи послаживать, поскольку они имели свойство валяться, где попало, далее усаживала ребенка на коляску, всовывала в его ручонки небьющуюся посуду и готовила еду. Так что к приходу Саши старалась все сделать и молилась Богу, чтобы он пришел трезвый… Он сразу садился за стол, уплетал тарелку супа или борща, не хваля и не ругая, не приглашая за стол, не интересуясь, ела я или нет. Я тихонько рассказывала ему о прошедшем дне, он слушал, в чем-то интересовался, особо на порядок внимание не обращал, но вот в шкафу беспорядок не терпел и однажды одним движением все вывалил на пол, предупредив, что следующий раз просто все выкинет в окно. Увы, руки до всего не доходили, как и желание. Ели мы каждый сам по себе, кому когда вздумается, ибо это началось с Саши, с его многодетной семьи, где каждый тащил себе в рот, когда придется и что придется, да и с опеки тети Ани, которая возвела его эго в ранг мужчины и хозяина, где места для внимания к другим было маловато. Много раз я ожидала Сашу с работы и не садилась есть, желая, чтобы все было по-семейному, но, завидев хотя бы одну тарелку супа на столе, он садился есть, не поджидая, когда появится еще одна тарелка. И я устранилась. Мое место стало после него за столом и позади него, когда мы куда-то шли. Это не было его надуманным принципом, но его пониманием, невежеством, неуважением, воспитанностью, нормальным состоянием, где на замечания он смотрел, как ребенок, соглашался, что не прав, но продолжал в том же духе. На самом деле, в этом элемент праведности, это должно быть женским пониманием непременно, но и не целью мужчины. Это тоже была неплохая задумка Бога на меня, ибо со временем я никогда не садилась есть, пока не накормлю всю семью и всех гостей, и всю живность в доме, сама давая себе право поесть первой, когда была очень редко, но одна. Да и не торопилась никогда вперед его, училась вверяться ему, мужу, уже порою иной раз совсем не ориентируясь, куда мы идем, где находимся. Я вверяла ему себя и шла следом, ибо угнаться на каблуках за ним было невероятно. Научив себя вверяться мужу, можно легко понять, как вверяться Богу. И далее… ела только после молитвы и благодарности, когда заговорила реально с Богом, как и вверяла себя Богу, как и моих детей во многих непредвиденных ситуациях. Долгая практика в одном, давала понимание в практике другой, религиозной, но своим путем и в свое время, ибо Бог все использует в этом материальном мире в направлении развить те качества, которые лягут в основу религиозного понимания, праведности, служению Богу. У каждого пути свои и уникальные, каждому его карма идет на пользу. Каждому Бог дает в его жизни те навыки, которые станут незаменимыми в духовном плане, а потому любую, тем более самую трудную практику, включающую с материальной точки зрения жестокость, насилие и унижение, следует принять, как от Бога, и вынести, и претерпеть, но так, чтобы и воспитывать другого, ибо и это Бог также хочет от человека. Речь идет о культуре отношений, о поведении, качествах, роли речи и умении учитывать обстоятельства. Но об этом значительно позже. В родительском доме, надо отдать отцу должное, все садились за стол вместе, все вкусное делилось поровну, нельзя и непонятно было, что значит есть с кулака, есть одному, есть, не спрашивая других, не предлагая; отец здесь был очень тверд и требовал честного отношения к еде, без привилегий и, как и Саша, был неприхотлив. Жадность, однако, моего отца в еде все-таки чувствовалась. Саша же, как бы жадным по жизни ни был, как бы ни был расчетлив, но никогда эту жадность в еде я не чувствовала, но невнимательность, что не одно и то же. Он никогда едой не попрекал, при нем можно было не боясь предложить еду любому и накормить, что для меня было существенно, ценно и вызывало к нему благодарность. Иногда с зарплаты Саша делал большие базары. Саша в своей сути был во многом похож на мою маму, ибо она была его мамой из позапрошлого воплощения. Так же, как и она, он был запаслив, если позволяли деньги, шел по пути «чтоб было», более склонялся к мнению других и часто ставил их себе за основу, легко поддавался на совет и дорожил мнением о себе, хотя к этому не прикладывал особых стараний. Видя, что у нас частенько нет еды, что я не справляюсь с базаром, что мне непросто, мама советовала ему запасаться тем, что возможно, самым главным, а главное было мясо, а далее постное масло, мед, крупы, сахар, картошка и прочее, что я никак не могла взять в толк, ибо на каждом шагу это можно было купить. И потому иногда по воскресеньям он собирал меня с ним ранним утром на рынок или на ярмарку, и мы выстаивали две очереди то тут, то там и на радость маме приезжали домой с полными сумками, а она в это время смотрела ребенка; и она успокаивалась, считая, что такого рода избыток есть основа семейного рая и благоденствия и настраивала меня на голубцы или фаршированный перец, тем стараясь угодить Саше, да и себе. Тут уж мне приходилось себя ломать. Ибо никак не видела толку в таких больших базарах, поскольку хранить все особо было негде и уходило бестолково сходу, а в результате ни денег, ни еды, и начиналась перепалка с Сашей, что я де не хорошая хозяйка, что не так распределила и ни так пустила в дело. Мое тяготение к скромной еде, однако, уже основательно засело в меня, был результат моей жизни одной и моей вечно вынужденной экономии, как и результат философствований отца, у которого практически с мамой это не выходило, но в его городе-доме так жил каждый, заботясь не о животе своем, но о духовном возрождении и здоровом быте. Но Саша, будучи неприхотливым, тяготел к еде порядочной, основательной и сытной, хотя никогда не делал выговоры и за супы постные, но к ним просил хоть кашу. Жизнь с Сашей была всегда непредвиденной в плане выпивки. Не было таких красных дней календаря, которые бы страховали меня от его дебоширства и пьяного разгула. Самое непредвиденное можно было ожидать от него и на Новый Год, и на Восьмое марта, и на мое день рождение, и когда я была беременная. Его скидки устремлялись к нулю, а мои праздники вообще отменялись и заменялись подчас горючими слезами и тайной мольбой расстаться с ним навсегда, чтобы глаза мои его не видели. Вот долгий, очень долгий путь, сначала идущий от отца, а потом и от Саши, когда я на праздники для себя и в честь себя вообще переставала реагировать. Больно, но и через боль такого рода Бог отучал и от этого направления мирских вожделений, делая йогом не через Святые Писания, не через преданное служение Богу, не через религиозную конфессию, но прививая мне такое желание и такое понимание, называемое элементом отрешения, очень просто, через давление и качества человека, который жил рядом, который не ставил своей целью мое духовное продвижение, но жил и поступал так, как позволяли ему его качества и как ему было удобно и не мешало проявлять себя, себя не ущемляя. Не зная особых поблажек в этом направлении в своей семье, не зная особых поблажек и с мужем в продолжении, я увидела, что так даже и не плохо, однако, отнюдь не посчитала этот путь приемлемым для всех и никогда для других его не проповедовала, ибо не была и против того, что другой человек желает сам себе. Но только поддерживала все, что удовлетворяет чувства в свою меру и в соответствии со ступенью и качествами человека. Маленькие премудрости, ведущие незримо к духовному развитию я принимала от жизни и судьбы безболезненно, кроме тех случаев, когда жизнь предлагала жестокость, прямое и неслабое насилие или не дай Бог угрозу жизни и здоровью ребенку, которому, не имея возможности ничего дать, я отдавала свое сердце и руки и как могла хранила от обид, ибо Саша в пьяном виде вел себя достаточно угрожающе и можно сказать отвратительно, он буквально превращался в животное, разъяренного быка, с которым нужно было говорить очень осторожно, во всем потакая, заласкивая, прося, а то и умоляя, отводя, следя, не выпуская из виду…. Ребенка он любил и не мог тронуть, но любую непредвиденную случайность я ожидала и была настороже. Это была великая аскеза. Мое бедное эго неизменно прибивалось, становясь ниже низшего предела, устремляясь к нулю, хотя и имело от Бога способность тот час распрямляться и не считать себя хуже, но ради ребенка стягивала себя в едва видимую точку, ибо страх за него устремлялся к бесконечности. Приход Саши с работы никогда не был для меня долгожданным событием, к его шагам по коридору я не прислушивалась с любовью, но с тревогой. Они становились слишком твердыми, как чеканными, когда он был подвыпивший. В этом звуке я считывала угрозу и желала только одного, чтобы обошлось. Он не входил, он вваливался в комнату, и все сразу становилось понятным. Его с порога развозило, и он валился на тахту, едва успев или не успев сбросить с себя верхнюю одежду. Однако, он отнюдь не собирался отсыпаться. Работая в бригаде, он постоянно вовлекался во всякого рода мероприятия, связанные со всеми праздниками подряд, включая дни рождения, так что приходил домой изрядно подвыпивший, частенько и раскручивал себя настолько, насколько позволяла его дурь. А она позволяла немало. Сначала казалось, что он притих, заснул и может быть пронесет. Но очень скоро его начинало мутить, и пьяные, нечеловеческие животноподобные крики начинали вырываться из него угрожающе и отвратительно. Я бросалась к нему, нащупывала пульс, подносила мокрое полотенце, вытирая его обильную слюну и руки, молниеносно таща тазик, стаскивая его с кровати, дрожащими руками снимая брюки, одежду, носки, спрашивая, не плохо ли ему. Он же куражился, отталкивал меня, крича, что сам, но снова валился, грозя вырвать на постель, хотя постель была уже обречена, как и пол… Он валился или сползал на пол и рвал в тазик истошно, ругаясь, почти носом касаясь блевотины. Я тащила тряпку, воду, его самого на себе, ибо он рвался все сметать на своем пути, дрожащими руками брал кружку и пил жадно воду, так что глотки булькали и замирали в нем его тяжелой отдышкой и вытаращенными глазами… Я стаскивала с него обувь, ублажала ласковыми словами, сама умывала водой, помогала сходить по малому, ибо его руки ничего не могли держать толком, даже свой путеводитель. Отчаянно не желая прилечь и утихомириться, он принимал самую устойчивую позу – на четвереньках и мыча и невнятно говоря, как и издавая звуки ужасные, он устремлялся так обследовать комнату и порою застревал между ножек телевизора и курчавым лбом долбил и упирался в стену, пытаясь ее пробить, что ли… В страхе, что он перевернет телевизор, что до смерти напугает ребенка, что поранится сам, я сама залазила под телевизор на карачках и выталкивала его оттуда, поясняя, что дальше ползти некуда, и потихоньку выруливала его назад, приговаривая, что теперь можно и отдохнуть, с чем он в конце концов соглашался, а я, испытав великое внутреннее напряжение и самоконтроль, поздравляла себя с тем, что первая атака отбита, а до второй может быть не дойдет, ибо могло закончится и рукоприкладством ко мне, что, однако, Саша не очень практиковал, ибо внутри себя оценивал отношение к нему, как и мои старания, и уже утром легко винился, ссылаясь на то, что ничего не помнит. Я же все сводила частенько к шутке, хотя в самый момент было далеко не до шуток. Когда же он был трезвый и мог нормально воспринимать, я говорила, что такая практика ему вредна, ибо он бледнел и сердце его, судя по пульсу, может и не выдержать. Любя себя, он прислушивался к моим прогнозам и интересовался, насколько он был плох. Тут уж я ему масла подливала, ибо на жалость ко мне он еще особо не тянул, ну, разве что чисто символически. Вообще, жизнь с Сашей была посложнее, чем на действующей мине. Он мог взорваться там, где и не ждешь; не гнев, но ярость и тупое нежелание понимать ситуацию, агрессивность охватывали его мгновенно по случаю пустяковому, а на действительные просчеты он мог вообще не посмотреть. Он понятия не имел, что значит себя контролировать, что значит себя признать виновным или неправым. Однако на обиды он мог реагировать, особенно на молчание. Его лицо озаряла столь невинная и разоружающая улыбка, что сердиться долго было категорически невозможно. Но к случаю прочитать ему небольшую лекцию, а потом при случае ее повторить в другом варианте, смешивая с шутками и додумками, было возможным, было и спасительным. С ним меня спасало действительно только слово. Ни крик, ни унижения, ни требования, ни упреки, но доброжелательная и настойчивая речь, также контролируемая, ибо резервов слушать у него и тем более вникать было еще маловато, но и порою было увлекательно в форме анекдота послушать о себе и узнать резюме. О, как я училась с ним нормальной русской речи, как я училась практически контролировать свой гнев, как я училась говорить ни тогда, когда рвется наружу, а когда сердце подсказывало, что время говорить пришло и будет на пользу. Как я училась искать ласковые слова, гладить его шевелюру, когда готова была вообще плюнуть в его сторону, как я училась глядеть ему в лицо, зная, что теперь он может и ударить, но выдерживая напряжение, выдерживая и считывая его волю и обезоруживая внутренним штилем и как бы доброжелательностью. На самом деле это тоже йога, йога практическая, йога продиктованная, йога в женском теле, йога того, кто ограничен возможностями, кто плоды такой йоги может посвятить ребенку, ибо ради него, поскольку еще не знает, что плоды всех йог принадлежат Богу и результат будет не слабый, когда человек это знает. Однако и мои внутренние постоянные усилия даром не проходили. На самом деле я училась выживать в экстремальных семейных ситуациях, как, впрочем, все, ибо это есть в свою меру в каждой семье. Слава Богу, Саша никогда не бегал за мной с ножом или топором, а вот в семье моей любимой тети Лены это практиковалось Виктором и ни раз, когда она босиком выбегала на мороз. В каждой семье есть своя трагедия. Но никогда насилие человека ему не проходит зря. Это говорит та, с которой заговорил Сам Бог. И об этом я еще поведаю. Продолжение следует.