Глава тридцатая.

"Сила дьявола в его ангельском терпении".

Станислав Ежи Лец.

«Ненависть к русским была и продолжает ещё быть у немцев их первой революционной страстью».

Фридрих Энгельс «Демократический панславизм», 1849г.

Из дневника Ивана…

Невероятно, но, чтобы преодолеть все негативные явления присущие каждому человеку в той или иной степени, их надо непременно вырастить. А как же? Ведь младенец должен испытать на себе все эгоистические наклонности и только потом начинает с ними бороться. Ведь с чем бороться, если ты сам это чувство не испытал? Также и с человечеством в целом. Совсем неудивительно, что мы всё своё время, данное нам на известное проживание, тратим с великим упоением на то, чтобы найти в своей жизни то самое главное, без которого не может быть сама жизнь. Но это, самое-самое главное, вдруг затерялось, как всегда где-то в прошлом или, конечно, ожидает в будущем. А оно, главное, ведь вот здесь… Тут, рядышком… Перед нашими глазами, прям в настоящем моменте. А мы, как всегда – не осознаём, не видим, не принимаем или просто не замечаем.

А время… Время ведь тем и прекрасно, что оно всегда настоящее. Побывав в прошлом и предсказав будущее, мы вытягиваем из этих времён в настоящее буквально всё, что пережили, что почувствовали и прочувствовали, что намыслили и домыслили. Наше сознание вечное и только в наших руках каковым оно будет? А будет оно таковым, чем мы его наполним: слезами или смехом, хныканьем или восторгом, горем или радостью. А если по каким-либо причинам не можем сотворить сейчас и именно вот в этот момент, то просто обязаны это сделать в последующих днях, данных нам, как ещё неоднократные возможности. Я говорю и утверждаю осознанное: мы сейчас живём и действуем только для того, чтобы творить, прежде всего себе, счастливое будущее.

-------------------------------------------

Иван покатился по не очень чистому полу, неистово гогоча. Ведь лица идеологов-революционеров до такой степени растянулись в невероятном недоумении, то впору было забыть все приличия и смеяться во всё лужённое горло. Прошка – ноль эмоции, непрестанно пережёвывал что-то солёное и вкусное, уступая место на деревянной лавке, куда то и дело норовил водрузиться Карл Маркс. Но вдруг Вильгельм Либкнехт сообразил вовремя и завопил нетрезвым голосом:

— Други-други! Пусть несут ещё нам пива!

И действительно, по скорому заказу уже стоял стол, сервированный таким же набором кружек с пивом и закусками…

— Чур меня! — Воскликнул Эдгар Бауэр, — я уж было чертанулся второпях. О-о-о… may goth!

— Гляди, Ваня, — чавкал громко Прохор, — чичас одумаются завсегдатаи ентова заведения и влупят крупным философам по первое число за то, что их идеи стопудовые енти прохиндеи политические заняли.

— Да уж… — только и оставалось ответить Ивану. — В таком виде лицезреть главных идеологов Октябрьской революции, наверное, не приходилось никому. Здорово их наш Ленин и Сталин к своим учениям приспособили.

— Тут ведь вот какая штуковина вырисовывается: вожди вашенские творчески совокупили учение Маркса и Энгельса с новыми историческими реалиями. Так и сказали, мол, «Марксизм не догма, а руководство к действию».

Иван почесал несуществующей рукой в призрачном затылке и показал свою учёность в данном вопросе, мол, не зря в Универе штаны просиживал, изучая Марксистко-Ленинскую теорию:

— Но ведь этот безмерный любитель пива блестящий знаток экономики того времени, судя по «Капиталу» тому же. Пусть большинство предсказаний его не сбылось, но хотя бы верно он предсказал наступление глобализации как неизбежного следствия капитализма, а также роли науки как непосредственной общественной силы в производстве.

— Эх, голова – два уха! То же мне… предсказал… енти предсказания у любого экономиста выплыли бы при известном рассмотрении темы. — Прошка вертел головой во все стороны, присматривая очередной момент, чтобы вновь влить в себя очередную порцию блаженного пива. — Известны тебе, к примеру, некоторое скопище сытых олигархов? Так вот, Маркс и положил им начало в интеллектуальном и финансовом отношении. А ево жизнь… Ух ты, голубчик, полное свидетельство провала скверных до безумия идей. Какой, к нашим чертям собачим, он экономист, не умеющий экономить? Какой организатор, чьи революционные организации немедленно разваливались? Какой пророк, если пророчества не сбылись? Он же, тварина учёная, возомнившая себя борцом за свободу и независимость, прожил всю жисть на деньги Энгельса и при этом никогда не вылезал из долгов. Карлуша до такой степени самозванец, выражающий интересы рабочего класса, но сам и часа не проведший из всей своей жизни за ручным трудом, что сказать страшно. Мавр ентот завсегда откровенно ненавидел буржуазных интеллигентов, пасторов-еретиков и людей, жаждущих неограниченной власти, потому что сам был таковым и терпеть не мог соперников. А ведь только они, все мною перечисленные, и воспринимали всерьёз марксистские идеи.

В это самое время, за столом происходило чрезмерное возлияние с сопутствующими беседами на любую, какую только вздумается, тему…

— Я бы не советовал, — говорил Маркс Эдгару, — вам плотно завтракать, сохраняя тем самым прилично места для принятия чудной жидкости во внутрь вожделенных возможностей.

— Ну, знаете ли… Посоветуйте это лучше вашему глубокоуважаемому другу Фридриху Энгельсу. Пусть свой завтрак отдаст рабочим. Да-да… Пусть отдаст.

— По-моему, деятельность Фридриха достойна всяческого уважения. Ведь не молод буржуа уже, а столько энергии.

— Помилуйте, Карл, он о вас совсем недавно был совершенно другого мнения. Увы…

— Однако…

— Авантюристы мы с вами, Маркс, — засмеялся Бауэр, — Именно так он нас и обозначил, мол, деятельность наша по существу, чистейшей воды блеф. Что это вы так засуетились?

— Вот как, — допил Карл пиво, — заинтриговали.

— Вот-вот… Он делает ставку на поражение, а не на победу. Ибо поражение поставит его перед необходимостью решительных действий. Впрочем, и вы таковой при ближайшем рассмотрении. Позвольте, эти интересные задумки есть у любого богатого джентльмена, дабы возвыситься за счёт поражения голытьбы, выступающей в качестве разменной монеты.

— Да бросьте вы, — ворчал Вильгельм, вступая в беседу, видя, что ему мало уделяется внимания.

— Мы вас с удовольствием слушаем, — ответил Эдгар, отрыгивая газами пива, в поднесённую ко рту ладонь.

— Очень уж неудобно после высочайших материй.

— Что-нибудь, — усмехнулся Карл Маркс, — по части слабого пола?

— Угадали…

— Ого, наверное, вчерашняя особа? — Ну… В некотором роде. — Да уж, у вас чудесная память, хоть мы и были под шафе.

— Это вы, милый Мавр, были под шафе, — поправил собеседника Вильгельм. — Да будет вам известно, что я и половины не выпил того, что отхлебнули вы с небывалым упоением.

— Неужто? Вот почему вам дали положительный ответ, а меня отвергли.

— Ах, да… Со слабым полом вам никогда не везло, если не считать служанки, да ещё… ещё одной служанки.

Принесли вновь и вновь пива. Иван с Прохором внимательно слушали, ожидая чем закончится столь нелицеприятно возникший под пьяную руку разговор.

— Вы несёте чушь, герр Либкнехт.

— Но Фридрих, друг ваш разлюбезный, всё же обскакал, наглец. Хотя, помилуйте, в Европе мода есть на дела таковые… чтобы воспитывать совместно общего ребёнка от одной жены.

— Может вызвать мне вас на дуэль?

— Дуэль? — Сделал Вильгельм удивлённое лицо, — а разве в наши дни ещё случаются дуэли?

— А знаете, — перекинул вдруг Карл Маркс свой взгляд на стоявший неподалёку стол, за которым пили пиво несколько человек, — не нравятся мне вон те англичане. — Может умышленно, а может нет, перевёл он тему разговора в другое русло. — Кто мы? И кто они? Ведь им даже в голову не может прийти, что рядом с ними сидят и пьют их паршивое пиво из их паршивой страны настоящие учёные-философы, радетели свободной жизни всего немецкого народа.

Тут же, после слов Карла, за тем столиком спонтанно возникло громкое пение. Прошка метнулся быстро в ту сторону и почти сразу же поступило приглашение присоединиться немецких революционеров к английским джентльменам. Невероятно, но всё-таки случилась необыкновенная встреча свободолюбивых, но чрезмерно подвыпивших сподвижников, образуя некий интернационал под покровом Лондонского паба.

Всё шло хорошо, пока речь не зашла о патриотизме. Бауэр начал высмеивать англичан, называя их иностранными снобами, никуда не годными в политической жизни хотя бы своей страны. Либкнехт, тот, не долго думая, перевёл опасную струю в сторону творчества, где опять же нахваливал только немецкие науки и музыку, чрезмерно прославляя их. Маркс же задвинул такое, что у всех присутствующих отвалились челюсти… Он с превеликим умилением отметил, будто немцы превосходят англичан по всем параметрам, а особенно политической интеллигентностью. И тут… Случилось то, что непременно должно было случится: спустившись с недосягаемых немецких высот чудного красноречия на несовершенную от противных людишек английскую землю, товарищи коммунисты поняли, что их в обязательном порядке будут очень сильно бить. Несравненный наш Остап Бендер добавил бы, случись ему присутствовать в столь диковинной стране, мол, «возможно ногами».

— Валим отсель, — услышал Иван голос Прошки, — начнут швырять что ни попадя. Ну их… Одни неприятности от ентих учёных пьяных.

Не успели друзья вдохнуть уличного Лондонского воздуха, как увидели выбегающих немцев с душераздирающим криком. Они пустились наутёк, пока Бауэр не споткнулся о кучу щебня.

— Hurra, Idee!

— Что он сказал? — Спросил Иван.

— Ура, грит… Идея.

Пьяные немецкие коммунисты с небывалым проворством кидали во все стороны куски щебня, которые во множественном числе попадали по уличным фонарям, разбивая те в дребезги. Откуда только не возьмись, примчались Лондонские полицейские, от коих вся компания ударилась в бега. Эдгар упал, а Маркс враз перепрыгнул через своего товарища и, оттолкнув в сторону Вильгельма, такого дал дёру, что его только и видели.

Прошка не стал более наслаждаться уличной картиной славного Лондона девятнадцатого века. Он с силой затащил Ивана обратно в Паб и буквально напал на аппетитную свинину и колбасы одновременно. Иван, недолго думая, приступил к поеданию отбивной из телятины, приготовленной по знаменитым английским рецептам.

— И что? — С невероятным усилием пережёвывал кусок отбивной Иван. — И что тут такого? Что мы увидели? Пьяных в дерьмо революционеров?

— Да будет тебе известно, тупое создание, — отхлёбывал уже в очередной и многократный раз пиво Прошка, пользуясь временной суматохой, созданной им самим же, — тебе показаны вот енти самые боги, в коих превратила твоя советская власть обычных деляг и пройдох, пусть даже с невероятными экономическими знаниями.

— Но…

— И никаких но, дядя! Всегда, исподволь нам навязывают такого рода божков для своего же собственного благополучия. Ага… А как же? Токмо в очередной раз твою недоверчивую душонку вразумляю, что деньги, описанные Фридрихом Энгельсом и Карлом Марксом в своих трудах, ничегошеньки не значат. Слава – так себе, а вот власть… Власть – она сладенькая, власть – она страстная, власть – она самое-самое… Даже при незначительном влиянии власти на человека, когда он властвует над малым количеством людей, она приносит наиприятнейшие ощущения. Что же, если касаемо власти над целым народом? Туточки вам кокаин и секс – так себе, выступают дополнительным развлечением. Власть сильнее наркотика стимулирует те же центры удовольствия, ибо в реальном времени насаждается и эндрофин поступает в кровь, наслаждая мозг намного сильнее, будоража сознание, возвеличивая и вознося до небес.

— Во всех городах бывшего Советского Союза имеются улицы с названием двух «ярых борцов за свободу» Маркса и Энгельса, — утвердительно кивал головой Иван.

— Все мы, дружище, на подсознательном уровне стремимся стать частью важного, чего-то такого великого. Зачастую чувственно важной неизменной вещицей становилась религия – «опиум для народа», по выражению Маркса, утешительница и обезболивающее средство, правда, имеющая наркотическое свойство. Чрейда объясняет такой момент, что мы уже были когда-то все единым целым в состоянии сингулярности. А теперь мы, являясь ничтожно малыми частичками в космическом пространстве стремимся к общему знаменателю. Одиночество – состояние противоестественное, отсюда и охота небывалая к идеальному состоянию.

— Отсюда и образы, так необходимые для нужного, всем без исключения, единения! — Воскликнул Иван.

— Во-в-в-в… — Захлебнулся было Прошка пивом. — Вот и молоток ты после ентова, Ваня! Токмо енти образы, на которые воздействуют группы людей или отдельные люди, действующие в явных интересах таковых групп, и являются, безусловно, общественным мнением с охрененной заглавной буквы. Удивительные образы, запущенные в сознание людей, почти всегда вводят их в заблуждения относительно правдашней жизни. Во как… — Прошка глубоко вдохнул по более воздуха, да выдохнул с тонну пивного пара так, что на соседней улице достопочтенного города Лондона, все, без исключения, уважающие себя леди и джентльмены, поморщились от угара невиданной до селе силы и мощи. — Повсеместно запускают новейшие виды опиатов такого рода. Хотя, вряд ли… Человечешки глупенькие, как неоднократно уже говаривал, тупые любители наступать на одни и те же грабли. Ранее был Колизей, таперича массовые спортивные зрелища, требующие огромных затрат, но имеющие своих покровителей, несомненно выигрывающих на данном деле, создавая дополнительные образы. Затем идут, опять же из глубины веков, распущенные сексуальные влечения, мало того – уже ставят их в закон. Пропаганда разнузданного секса и наркомании отвлекают людей от назревших проблем. А в это время развёртывается судьба каждого из вас, каждого в отдельности… Но токмо в строго определённые моменты драгоценного времени возможны как успехи, так и поражения. Оно, время – главная составляющая нашей жизни, от которой отвлекают насаждаемые образы. Время – нить, из которой плетётся паутинка судьбы, то бишь, непостижимая природа, которую мы в определённых условиях и знать не хотим, и даже не думаем об этом. Дружи со временем, Ванечка, дружи… Станешь неуязвимым во всём, даже в нашем с тобой положении, которое я бы даже врагу своему не пожелал бы.

Иван с большой тревогой посмотрел на своего собеседника и что-то ёкнуло под сердцем, предупреждая о чём-то непонятном для него самого. Он уже предполагал, что приходит всему конец, что он неминуемо расстанется с Прошкой, тем более, что тому предначертано распыление по Вселенной, даже если он сам останется в фаворе у Чрейды. А Прохор, будто чувствовал, да даже не чувствовал, а знал, что творится на душе у его друга, и с огорчением великим посмотрел поверх головы Ивана…

— Вона она, чернота-то нашенская, — прошептал тихо он.

Иван обернулся и вздрогнул от неимоверного удивления, но больше от удушающего страха, возникшего внезапно, надсадно, убивающе... На скамье сидел Карл Маркс и тряс огромной бородой, ухмыляясь. Он был в семейных трусах и майке образца времён Советского Союза семидесятых годов двадцатого столетия. Смешон и нелеп он вызывал чувство непомерного ужаса.

— Ну что, мальчишки! — Заявил он хитро и страшно. — Здрасти, приехали! Время ваше вышло! Ключик один на двоих и как вы им воспользуетесь, теперь не имеет никакого значения.

У Прохора в один миг выросли рога на взлохмаченной голове, вместо ладоней появились копыта, а вместо носа – смешной пятачок. Откуда-то на огромной нижней губе взялась массивная курительная трубка из морёного дуба, которую он пытался раскурить, нервно причмокивая.

— Тут вот какое дело, Ваня, — одновременно пытался говорить он, — вот почему мы и оказались здесь. Это не тот Маркс, которого мы видели с час назад. Дух ево. Их тёмных сил енто чучело. С нами всегда он был. Подослали, чтобы завершил своё чёрное дело по велению высших сил. От того свободу он некую поимеет в оцифрованной вселенской системе, потому и не даст никому пощады. Я знал, но нельзя было ничего говорить тебе, дабы ты сам до всего дошёл, сам всё постиг и разобрался в жизненной суете, как и было допреж велено. Ключ один и он не твой. С ним ты научился обращаться, но… Спастись, при стечении некоторых обстоятельств может только один из нас. И то – ненадолго, опять же. Найдут по тому же ключу. Есть вариант скитаться по всей Вселенной, но для ентова момента практика необходима соответствующая. Ты таковую практику уже поимел частично. Так что, отправляйся немедля…

— Куда? Отправляйся?

— Дык, куды тебе схочется, — рявкнул Маркс, поправляя на собственной заднице лохматый хвост, выпадающий из широких труселей, — этому созданию уже сейчас дорожка к распылению уготована. Вона… Раскурился напоследок, земного табачку всхотнулось, подлецу. А вы, человечешки подленькие, долгонько ишшо из кабалы эгоистической выбираться будете. Ох, долгонько… Вы состоите из ваших страхов, убеждений гнилых, дурацких комплексов, странных верований и вечных-вечных желаний. Язык вашего Эго – до безумия бесконтрольный ум, который то и дело болтает, осуждает и критикует. Но само Эго – несуществующая реальность… Всего лишь мнимость, плод воображения, возникший в сознании и в процессе развития наделённый этим же сознанием всеми качествами реально живущего существа. Но Эго человеческое, как и коллективное – существует в ушедшем прошлом и в не наступившем будущем. То есть во времени, которого уже нет, и которого ещё нет. А вот противопоставление Эго отдельных людей и их коллективов ведёт неминуемо к гибели всего живого на земле. Чрейда основательно подпортила себе нервы, чтобы выявить в процессе развития Вселенского сознания отдельные личности на отдельно взятой планете, но иначе было нельзя. Так, впрочем, и будет происходить в дальнейшей эволюции людей-придурков.

Прохор переглянулся с Иваном, подмигнул ему и пыхнул наглым образом дыма в ноздри неугомонного Карла Маркса. Затянулся вновь и…

— Ты сам знаешь, Ваня, как я сдружился с тобой. Токмо повинится хотца на прощание. Нет тебя на земле. Нет, в живых ни тама, ни тута… нету с того самого времени, покудова ты в подземелье не очутился.

— Да знаю я… Знаю, дружище! Чай ведь сам же и догадался. Меня уже неживого в подземелье спустили на экскурсию эту. Понял я.

— Ну, а раз понял, — улыбнулся Прохор, — включай же своё эго… Включай, Ваня. Не то ента образина через десяток секунд в распыл пущать зачнёт.

— Ага, — гоготал неимоверно Карлуша, предвкушая чудное удовольствие в свою пользу получить, — отсчёт пошёл…

— Валяй, — хмыкнул Прошка.

— Десять, девять…

Раздумывать было совсем некогда. Да Иван и не пытался ничего такого предпринимать. Он просто не знал, как ему поступить и что сделать.

— Восемь, семь, шесть…

Прохор вынул трубку изо рта, отхлебнул пива и зевнул в полное собственное удовольствие.

— Пять, четыре, три…

На предпоследней секунде Иван сжал ключ в кулаке, закатил глаза и перед самым исчезновением, вдруг кинул его в раскрытый рот Прошки. А на последней, прозвучавшей секунде, исчез в неизвестности и сам Прохор.