Холодный морозный воздух планеты вместе с хриплым дыханием проникал в легкие усталого путника. Он шел, местами проваливаясь по колено, по белой целине некогда тропического леса. Позади остался долгий путь, впереди были километры мерзлоты и снежной пурги, но человек знал, что цель, которая находится там – за пределами взора оправдывает все средства. Тяжелые ноги, перемотанные в нескольких местах пропитавшимися кровью бинтами, с трудом проламывали наст, где-то под снегом изредка подалась кочка или камень, и человек падал на колено, но упрямо поднимался и двигался вперед, подгоняемый своей целью и раздававшимся сзади, воем Зверя. Они уже давно играли в эту бесконечную игру на выживание, давно шли по холодной планете, тысячелетия назад брошенной людьми в день, когда последний теплый луч солнца ласкал ее поверхность. Они шли друг за другом каждый к своей цели – один, чтобы выжить и выполнить возложенную на него миссию, второй, подгоняемый жаждой голодной утробы и запахом крови. Иногда, человек останавливался на долгий привал, обустраивая себе ночлег из вмёрзших в лед пальмовых листьев – ему приходилось сбивать с них тонкую прозрачную пленку застывшей воды, чтобы сложить некое подобие шалаша. Он собирал сухостой по округе, пока бледно-розовый диск холодной звезды освещал искристую поверхность ледяного бескрайнего моря с клочьями вечнозеленых, застывших во льду деревьев. Он разжигал костер, и огонь от него скрывал горящие во мгле глаза Зверя, наблюдавшего из кустов, потом же, когда же пламя сходило на нет, человек, сидя прислонившись к какому-нибудь стволу дерева подбрасывал в костер очередную ветку, разгоняя ледяную мглу. Глаза странника с каждым днем пути наполнялись пустотой, не обреченной пустотой, у него была цель, но той пустотой, которая легко читается в любом взгляде, смотрящем в беспросветное будущее. Иногда подолгу разглядывал звезды на черном покрывале неба, такие далекие и такие близкие. Его взгляд блуждал словно по черному ковру с россыпью бриллиантов на нем, и проходя сквозь диск расколотой пополам луны искал знакомые созвездия и не находил их. Эта планета умирала. Она умирала уже очень давно, с тех пор, когда ее обитатели достигли вершины своего развития, погрузились на корабли и отправились в бесконечное путешествие во вселенную, в поисках нового дома. Она умирала каждый день на протяжении вот уже миллиона лет, и будет умирать столько же, скользя в пустоте чернильного вакуума межзвездного пространства вместе со своей затухающей звездой. Путник устал, остановился, чтобы перевести дух и оглянулся назад. Где-то в ста метрах сзади, на проторенной тропинке продавленного снега стоял Зверь и смотрел на него. Его шерсть местами свалялась, смешавшись с вмерзшей в нее водой, висела сосульками по исхудавшим бокам, из приоткрытой пасти валил густой пар. Хищник терпеливо ждал, иногда склоняя голову к ноге и вылизывая свежую рану на передней лапе. Он умел ждать, этот хозяин ледяного мира. Его организм перестроился за несколько сотен лет выживания. Его разум сделал качественный скачок вперед, и если бы можно было поглядеть его умными глазами на происходящее, то ими можно было бы увидеть не цель, не сытный обед, а такого же опасного, как он сам хищника, стоявшего на двух ногах впереди на расстоянии четырех-пяти прыжков. Зверь уже однажды допустил ошибку, посчитав что жертва выдохлась и настал час пиршества – он напал в предрассветный час, когда по его разумению добыча была не в состоянии сопротивляться. Зверь не помнил, что именно его тогда спасло – интуиция или инстинкт, но отпрянь он на секунду-другую позже и куда более холодная, нежели лед, сталь клинка не просто рассекла бы ему кожу на лапе, она не оставила бы ему шансов. С того момента он решил, что лучше подождет. Жертва должна вымотаться, устать и упасть бес сил, и тогда придет его время. Может быть сегодня ночью. Или завтра. Он подождет, он терпеливый. Да и свист рассекаемого сталью воздуха еще стоит в его ушах, пробуждая в где-то в потаенных глубинах души давно забытое чувство страха. Пока зверь размышлял над тем, сколько ему еще ждать, путник повернулся и сделал новый шаг. Налетел морозный ветер, подняв вспаханный ногами человека снег, горсть холодной взвеси попала в глаза Зверю, заставив его замотать головой… а когда он стряхнул налипшие на морду снежинки – он оторопело застыл на месте, не веря в происходящее. Жертвы больше не было. Впереди, в трех прыжках, которые Зверь, пусть и с некоторой опаской, ожидая подвоха, сделал – был нетронутый участок снежного покрова. След обрывался. Человек, стоявший тут буквально секунду назад, исчез. Хищник втянул носом воздух и разочарованно завыл… *** Путник сделал шаг вперед и прислушался к далекому вою Зверя. Это была уже не первая попытка ускользнуть от этого опасного хищника, и, наверное, не последняя. Сколько он себя помнил, этот чернильный дух преследовал его с самого первого дня появления на планете. Человек очень устал. Ресурсы выделенного ему тела стремительно подходили к концу, а возложенная миссия никак не хотела показывать финишную прямую. Он исчерпал все возможности и не хотел бороться с одним из последних живых существ этого угасающего мира. Он предпочёл борьбе – сдачу, но не ту, которая временно насытит победителя, а ту, которая закончит эту партию вничью. Пройдет совсем немного времени, и хищник снова возьмет след, почует запах крови и начнет очередную бесконечную погоню. А пока этого не произошло – нужно двигаться вперед, в наступающую ночь, не останавливаться до самого подножья высоких гор, которые казалось – подпирают здесь небосвод. Там он найдет место для привала и попробует сбить хищника со следа, а пока что – очередной шаг в глубоком снегу, и красочные картины чужого прошлого перед глазами. *** Это была зеленая долина, от края до края ее укрывала мягкая зеленая поверхность травы, чуть справа подступал тропический лес, запутавшийся в лианах и стремившийся выбраться из их пут, а слева раскинулось глубокое синее озеро пресной воды, питавшееся с горных ручьев, ниспадавших, казалось бы, с самого неба, которое держалось краешком голубизны за высоченные остроконечные пики горной гряды. Тут не было осени, не было желто-коричневых ее красок, а вечнозеленая поросль травы ни разу не пряталась под снегом с самого дня формирования этой долины. Воздух и сейчас был чист, но в памяти он был теплым и мягким, и не обжигал легкие льдом при попытке вдохнуть его полной грудью. И сквозь него в отдалении, на практически отвесных стенах скал впереди был виден словно прилепленный рукотворный, но с тем несуразный архитектурный набросок, выделявшийся своей неестественностью по сравнению с окружающим пейзажем. Полукруглая ломанная чаша сооружения с покатой крышей, к которой поднималась узкая горная тропа, петлявшая меж скал. Некогда здесь было самое уединенное место на планете, о котором уже никто не помнил, а те, кто посещал эту долину – не могли увидеть его, потому что для того требовалось истинное зрение. Зрение, не замыленное технологией и не обернутое в стекла очков, зрение слепца, который видит не глазами, но душой. Если подняться по тропе, которая брала начало у прозрачного, кристально чистого источника – можно было попасть на террасу, нависавшую на высоте облаков, с которой открывался вид на бесконечно зеленый мир. Открыв тяжелую, поросшую темным мхом, но крепкую дверь с почерневшей от бесконечности бронзовой ручкой можно было попасть в гостиную, вымощенную гладким гранитом, с камином в углу. В аскетично обустроенном помещении, кроме кресла и пустого каменного стола взгляду не за что было больше зацепиться. Но в этом доме всегда было тепло. А камин горел с тихим гулом, тонкими языками пламени, которые уходя в трубу подчиняясь тяге – не давали дыма. Те редкие посетители, которые смогли открыть дверь, могли посидеть в кресле у камина, наблюдая за неспешной игрой оранжевых колючих языков, слушая тихие порывы ветра за стеной. Человек шел по снегу к началу тропы и вспоминал… В тот бесконечно далекий день, когда он впервые попал в эту долину безмятежности – он был охотником дикого племени, проходящим испытание первой крови, охотником, которым он так и не стал. Он преследовал дичь, чтобы принести пищу роду, и она привела его путанными тропами и беспрестанной погоней к подножью горы. Он помнил, как бросил дротик там, где начиналась тропа и начал карабкаться вверх, хватаясь за мокрые от недавнего дождя пучки травы, чтобы не скатиться вниз… Подъем был долгим, он несколько раз застывал на почти отвесном склоне, и оглядывался назад, борясь с тошнотой и головокружением, пока не поднялся до высоты, откуда можно был дотронуться рукой до проплывавшего мимо облака. Казалось бы, чем выше поднимаешься, тем страшнее падать вниз, но он уже не мыслил такими категориями, давно была сброшена накидка из волчьей шкуры, наверху был удивительно тепло, несмотря на нескончаемый ветер. Давно была забыта цель – подстрелить первую дичь, доказать своим соплеменникам право на место у костра, и выбор приглянувшейся женщины. Все это осталось позади, внизу, под тенью облаков, а впереди, в бесконечной выси он увидел террасу и конец тропы. Когда он обессиленный рухнул на плоской поверхности террасы он уже не помнил своего имени, но твердо знал, в чем его предназначение. Он долго стоял на краю, над бездной, а его ставшие седыми волосы развевало ветром, слезились от немощности глаза, еще пару минут назад бывшие глазами юнца, а прямая спина гнулась от тяжести бремени хранителя очага. Он прошел в гостиную, и прикрыл за собой дверь. С трудом разгибая колени доплелся до кресла и упал в него, борясь с наваливавшейся усталостью. Он не видел, как его молодость, его сила вдохнула энергию в солнце и оно, выстрелив огромным протуберанцем, сверкнуло вспышкой на небосводе, да и не изобрели еще тогда люди нужной аппаратуры, чтобы зафиксировать многократно возросшую силу солнечного ветра. А его племя наутро даже не вспомнило, что он был. И только шаман, смотря на языки пламени костра в своем жилище прошептал несколько давно забытых слов, начертив на утоптанном песке кусочек снова ставшего ярким солнца… *** И вот он вновь стоит у подножья тропы. Ее спираль закручивается, уходя вверх, оттуда падает снег и где-то вдалеке поднимается ледяной шторм. Человек слышит за спиной хрип и оборачивается, выхватывая клинок… он встречается взглядом со Зверем. Буквально в трех-четырех метрах, тот сидит сзади и ждет, когда жертва бросит мешающую подъему сталь, чтобы прыгнуть, схватить теплую вкусную плоть зубами… Человек усмехается, и отбрасывает клинок в сторону, и успевает увидеть, как передние лапы Зверя отрываются от снежной, искристой поверхности и мгновение превращается в вечность, когда хищник повисает в прыжке за секунду до того, как поймать за горло свою жертву. Этой секунды достаточно, чтобы выхватить нож и убить Зверя, достаточно чтобы пригнуться, и Зверь пронесется над головой, не найдя цели, достаточно чтобы ударить Зверя сжатыми в кулак пальцами в трахею, лишить его кислорода и одержать над ним верх. Человек просто стоит и ждет. В высоте на небосклоне, за миллионы световых лет исчезает одна из звезд. То, что случилось очень давно, видит глаз Человека только сейчас спустя время, эту точку очень трудно разглядеть невооруженным взглядом, да и не останется больше на этой умирающей планете никого, кто смог бы оценить масштабы этой трагедии. Остается только холодное тело путника и рычащий, купающийся в крови хищник. Он катается по снегу, в приступе безумия, охватившего его от победы, от его морды, окрашенной в красный цвет валит пар, лапы промокли красной краской, разлетающейся брызгами на метры, а снег вокруг уже давно розовый как сахарная вата. Хищник долго насыщается, разрывая остывающую плоть человека и его осоловевший взор останавливается на начале тропы… Он поднимает взгляд выше, прослеживая путь к вершине и начинает подъем, под вой налетевшего ветра, под начало снежного бурана. Зверь карабкается вверх, словно от этого зависит его жизнь, и не останавливается даже тогда, когда почти погасшее солнце скрывается за темной тучей и в землю у подножья горы бьет первая молния. Он хрипит, его легкие почти не справляются с возросшей нагрузкой, а застывшая в лед кровь Человека на лапах заставляет их разъезжаться в стороны, грозя прекратить такой трудный спуск в случае любого неосторожного движения. И вот Он на террасе, распластался на ее внезапно теплой каменной поверхности и пытается восстановить силы. Он видит полуприкрытую дверь, и его поседевший загривок вздыбливается, ощущая исходящую из-за двери необъяснимую природу силы. Зверь ползет к двери, поскуливая от накатившейся немощи и продавливает мордой щель в дверном проеме, проваливаясь внутрь, в гостиную. Камин холоден и пуст, кресло покрыто инеем, а на столе лежит клинок так больно ранивший его несколько дней назад… Зверь подползает к камину, его дыхание паром вырывается и втягивается в камин и мерзлые угли начинают тлеть, от них поднимаются струйки дыма, а хищник в попытке согреться подтягивает ставшее непослушным тело ближе к теплу и на нем вспыхивает кровь побежденной внизу жертвы, а камин уже не тлеет, он выстреливает пламенем вверх и мгновенно разгорается, а снаружи, за толстой каменной стеной внезапно разгорается почти потухшее Солнце… *** Очнувшись от дремоты, Человек выпрямился в кресле и задумчиво посмотрел на языки пламени в камине. Потом он встал, вытащил из ножен клинок, положил его на стол, постоял немного, вышел на террасу и позвал Зверя. Вдвоем они спустились вниз, в долину, где снег уже остался только в тенях шелестящих крон, а под ногами блестела свежая, еще мокрая от талой воды зеленая поросль травы. Ярко светило солнце. По небу стремительно неслись клочья разорванных кучевых облаков, а со стороны вскрывшегося ледяного озера дул теплый ветер. Человек опустил руку, ощутив, как Собака лизнула его ладонь, потрепал ее по загривку, и они пошли в сторону оттаивающего леса. Когда-нибудь, когда воздух вновь сможет говорить на холодном языке, а земля снова начнет хранить воспоминания о тепле – они вернутся сюда, как возвращались уже многократно, вернутся чтобы принести с собой еще один кусочек солнца в увядающий в безвременье, покинутый человечеством мир.