Интернет йокнулся снова. Хорошая привычка: тырить и не доверять. На диске скачана целая библиотека. Мифы, легенды о воскрешении, анабиоз у животных, биохимия на, увы, недоступном уровне. Всё, что хоть отдалённо по теме. Я не всерьёз рассчитывал найти ответ, а тупил в них, чтобы меня оставили в покое, наедине с моим недоумением. Как же, оставят… – Что сиднем-то сидеть? Не дров наколоть, так хоть прогулялся бы, – Сева Вячеславович облокотился на край стола. – Посмотри на меня, сын. Я тебе скажу, как есть. Мы не знаем причины, но всё так и пойдёт дальше: то по мёртвой, то по живой луне. И не вздумай! Жизнь и смерть – всё проходит. А что это значит? Что местами меняется, но чур... Чур – тот, кто стоит на меже, остаётся на ней. Без него их тоже не будет. И ты не вздумай! Не имеешь права. Тут я потерял нить разговора и молча прослушал краткий экскурс в родовые суеверия. Если честно, таким тоном рассказывают страшилки у костра. Впрочем, ок: мне ли сомневаться? --------------------- Сева Вячеславович был предельно серьёзен: – …когда Межичи поднялись до царской службы, глава семейства получил должность – землеустроитель, межеватель. Я кивнул, знаю. – Герба и девиза у Межичей не было, но всегда были принципы. Ты слышишь меня? Первый и главный: не отворачиваться от рода. Не покидать свой род! Например, самоубийство… Это – страшный грех. Неискупимая вина против рода. Покончившие с собой тоже здесь, они рядом по мёртвой луне, но спиной ко всем… Голодные не как люди, а как звери. Человек, наложивший на себя руки, не может брать им еду. Век диджитал тотал, и мы над заставкой винды лбом ко лбу... – …руками не может взять. Зубами рвёт… Наклоняется и лакает… Молчит… У него нет лица, потому что сам отвернулся… Но если его не кормить, он не уйдёт, Межка! Он обернётся. Хуже зверя оголодает и бросится на своих. Кто ему ближе всех, на того и бросится… – Сожрёт? – Да. И не важно, по какой луне. Самоубийце всё равно, мёртв или жив тот, кто его предал... Набросится и будет грызть: рот, горло, внутренности, до костного мозга. Он хочет согреться, успокоиться, попасть обратно в дом… Трясётся всё сильней и вгрызается сильней. Его дрожь, как тепло жизни – не проходит. – Э? Тепло-то как раз проходит. Или ты про вечные адские муки? Это чудовище однажды прекратит существовать? – Я не скажу. Дед считал, что любой мертвец исчезает, забыв своё имя, не знаю. Слава Румын разложил бы тебе по полочкам… --------------------- Смысл дальнейшего повествования был тот, что, покончив с первым блюдом, зверь озирается вокруг. Кто ещё есть рядом? – А рядом всегда свой род, Межка. Вот какое это преступление: худшее против рода! Если зверь стал пожирать людей, насытить его обычной пищей невозможно. Он больше не верит! – Во что? – Никому! Вера это самое главное Межка… Ты не видел, а мне довелось: когда весь род собирается за столом, звери тоже за столом… Затылки, опущенные головы… Исподлобья посматривают, из-за плеча… Сами-то они не слепые! Это страшно, Межка. Я видел их… Отец не хотел рассказывать. Он сделал явное усилие над собой. --------------------- – Было так. Однажды я надерзил деду, моему бате, и пригрозил... Ну да, что удавлюсь. Он не отлупил меня, а запер в подполе. Усмехнулся: «Гляди, раскаешься. Повиниться как собака на брюхе приползёшь… Решил, что тебе под землю пора? В подполе живи. Пожалуй в свой новый дом! Там и родня твоя – ближе некуда». Отец смотрел вниз немигающими глазами. – Был зимний солнцеворот, день поминовения Сильвана Межича. Что в доме, то и в подполе темень. Буря столбы повалила, электричества нет. Я посмеялся этому, лёг на пустые мешки и слушал, как вверху топают гости. Открываю глаза – рядом со мной тоже гости… На коленях, на четвереньках стоят, без рук едят из высокой кучи выбирают куски мяса. Над ней – чёрная луна, как остывший уголь в золе, в пепельном свете. Один мертвец с земли ест. Опускает голову в переломанное что-то… наподобие дерева без коры. Но не дерево. Голые согнутые колени, острые локти торчат, лицо закрывают, волосы затоптаны в тёмной луже. Странно пахнет: карамелью, гнилой и свежей кровью, не то речной водой. Зверь в три погибели. Хруст… Я вижу его трясущийся затылок. Из-под его спины: «Нет, нет…» Зверь грызёт и лакает. Он захлёбывается, тогда слышно: «Нет, нет…» Тихо, слабо. И это жутче хруста, что тихо-тихо, прямо нутро вспарывает, это страшней всего… На месте луны открывается подпол, и сверху кидают еды вдвое, втрое больше, чем готовят на праздничный стол! Брр, ну и зрелище… – Как ты сбежал, па? – Никак. Я оцепенел, ни крикнуть, ни пальцем пошевелить. До лестницы шаг – я не могу. Я даже на брюхе не мог ползти! Батя утром за мной спустился, на руках вынес, и я покаялся перед ним… С тех пор даже в шутку – никогда. И ты не смей! Ахаха, так вот он к чему! Не, суицид это не моё! Я слушал, кивал. Чего тут возразишь.