ДЕТИ ЯНУСА (заметки наблюдателя) “ "А,итальянцы…” (НАРОДНОЕ) « - А что ты изучаешь? Где твои книги?- спросил кавалер Помидор. • Я изучаю мошенников, ваша милость. Как раз сейчас передо мной стоит один из них,и я ни за что не упущу случая изучить его как следует. • Aх, ты изучаешь мошенников? Это любопытно. Впрочем, в этой деревне все мошенники. Если ты нашел нового, покажи-ка мне его. • С удовольствием, ваша милость,- ответил Чиполлино, лукаво подмигнув». ( ДЖАННИ РОДАРИ.”ЧИПОЛЛИНО”) «Потрясающе: итальянская жизнь настолько очаровательна, что ей под силу победить в одночасье даже злосчастный катар!» ( ГЕРМАН ГЕССЕ . “ИТАЛЬЯНСКИЙ ДНЕВНИК”). “ Ах, писать труды по истории искусства - какое это приятное и необременительное занятие, особенно если устроиться так же хорошо, как Анри Бейль , то есть на три четверти переписывать их из других книг, а остальное заполнять, не стесняясь, анекдотами и курьезами; но какое счастье - приблизиться к великим умам хотя бы в качестве дилетанта !” ( СТЕФАН ЦВЕЙГ “ СТЕНДАЛЬ” ) «Прошлое освещает будущее, поскольку у мира все та же судьба;и то что есть и будет, уже было; и те же самые вещи возвращаются, но под иными именами и в ином цвете; однако не каждый распознает их, но лишь тот, кто мудр, и наблюдает и оценивает их старательно». (ФРАНЧЕСКО ГВИЧЧАРДИНИ) • Не растекаясь в витиеватых фразах, могу сказать, что я чист и невинен как и всякий артист. • Стоп! Хватит! - останавливает съемку режиссер. С группой Центрального телевидения я работаю на вилле “ Ностра Дамус” в итальянском городе Реджо Эмилии. Наш объект - обликом и по характеру напоминающий нервического Паганини - местный музыкант Уберто Пьерони. В начале 80-х , для популярности, певцам было необходимо, утверждали критики, прогастролировать в двух странах: Израиле и СССР. И на нашу сцену стремились попасть все, кто успех терял или же желал его обрести. Среди них был и итальянский певец Риккардо Фольи. Со звездными замашками, надменный, он был тяжел в разговоре и наше интервью прервалось, когда на мой вопрос о музыкальном образовании певца, за него ответил его менеджер Джан-Пьеро Симонтакки: “Он закончил консерваторию … у конвейера.” Словом, материал, который я был должен сделать по заданию редакции одного молодежного журнала, не клеился. Но я не сдавался. И помня, что нередко о “герое” больше и лучше, чем он сам, могут рассказать знающие его люди, решил поговорить о певце с музыкантами из его группы. Так я и познакомился с Уберто Пьерони,который принимал участие в выступлениях Риккардо Фольи в качестве клавишника.Недовольный тем,что в Россию ему пришлось приехать как безликому аккомпаниатору,сам певец и композитор, Уберто поведал мне много интересного о том, кому подыгрывал. За несколько дней общения у нас завязалось некое подобие дружеских отношений и напоследок мы обменялись адресами. Через несколько лет, странствуя по Италии, я навестил Уберто в Реджо-Эмилии. • А нельзя ли выпустить в России мою пластинку?- спросил он меня тогда.- И организовать гастроли? • Надо прозондировать почву… Зондирование дало положительные результаты: после переговоров за выпуск пластинки согласилась взяться фирма Стаса Намина, гастроли же предложили провести по принципу творческого обмена: наш артист или артистка(ей оказалась Татьяна Овсеенко) едет выступать в Италию, а Уберто - в Россию. Кроме того, появилась возможность устроить предваряющие выход пластинки и гастроли выступления музыканта по ЦТ и в молодежных радиопередачах. Узнав новости, Уберто был на седьмом небе от восторга. И вскоре прибыл в Москву в сопровождении громадного парня и молодящейся сорокалетней дамы. • Боян Погремилович, мой друг, баритон из Югославии,- отрекомендовал он скалоподобного молодого человека.- А это Катерина Дзекини, школьная учительница, моя бликая подруга. Последовали выступления Уберто и Бояна в программе “Добрый вечер, Москва”, интервью на радио, во время которых ведущие, недалеко впрочем уходя от истины, так и норовили называть крупного югославского баритона не Погремиловичем, а Погромиловичем, подписание со Стасом Наминым контракта на выпуск 25000-м тиражем пластинки под названием “Итальянские эмоции” и отдельного контракта - со мной. • Ты будешь моим менеджером с русской стороны, - сообщил мне Уберто на кухне однокомнатной квартиры, которую я снял для него на Юго-Западной. - А Катерина - с итальянской. • Но она же школьная учительница. Ей тетрадки надо проверять, -попытался я отшутится. • Ничего!- парировал Уберто. - Найдет время. Когда через несколько месяцев, появилась необходимость снять в Италии для раскручивания диска клип и серию интервью с Уберто, я понял,что значит быть менеджером с русской стороны. • Я заплачу вашим телевизионщикам за работу,- сказал мне маэстро, -а их пребывание в Италии и перелет оплатишь ты. • ? • Ну ты же получишь в конце свои проценты. Искусство требует жертв - и вот я с телевизионной группой в Италии. Итальянский менеджер забабахала широкую программку. К нашему приезду в местной газете появилась статьи, которую вполне можно было озаглавить “Наконец-то Россия дождалась маэстро!”Нас с устрашающим народ “бетакамом” за несколько дней протащили по всему городу и его окрестностям. Уже отсняты куски, где Уберто прогуливается на фоне горных пейзажей, позирует на развалинах средневековых замков, в присутствии онемевшего местного дворянства проводит разбор вальсов Шопена в салоне одного из князей Реджо Эмилии, ведет в родительском доме на фоне семейных фотоальбомов беседу с отцом, который никогда не принимал всерьез занятие сына, ужинает в ресторане “Амаркорд”, где обычно по вечерам развлекает посетителей игрой на фортепьяно. • Стоп! Хватит! - режиссер останавливает съемку. • А насчет чистоты и невинности - это не перебор?- спрашиваю я у Уберто. • Нет! Так оно и есть!- спокойно отвечает он и, заглянув в свой блокнот, сообщает нам:- Осталось снять кусок в Остуни. Это километров девятьсот отсюда. Ехать -завтра. Там надо будет взять природный фон и пару ресторанов. Я сам не поеду:работа есть. Вас там встретят. Ну и, когда вернетесь, выступим на местном телевидении, в передаче “Светский салон” .Вот, пожалуй, и все. До завтра! • Пока.- И мы отправляемся в гостиницу “Ариосто”, которую нам Уберто рекомендовал по приезде как” самую уютную в городе”. Старик Тонино обычно сидит за конторкой напротив входной двери и, складывая «в столбик», остроугольным почерком выписывает счета. Клиентов он приветствует взмахом руки, обращаясь к ним - “Чао, адвокат” или “Добрый день , бригадир”, хотя никто их них никогда не был ни адвокатом, ни бригадиром. Такие уж у старика причуды… Звонит телефон .Тонино поднимает трубку: • Отель “Ариосто”. Минуточку! Даю линию.- И ,прищурившись, водит штекером по панели в поисках нужного гнезда: телефонная станция в гостинице - времен Муссолини. Старик остается верен той эпохе. Хлебнув самодельного винца(“ разве сравнишь с этой химией из супермаркета!”), он любит вспоминать, что носил в молодости фашистскую повязку и как однажды бросил в лицо Пальмиро Тольяти, не желавшему пропустить его на коммунистический праздник: “Земля, дорогой мой, принадлежит и красным, и черным!” Ностальгирующему старику, должно быть, не просто живется в этих местах. Помимо того, что напротив его гостиницы ,на месте бывшей синагоги, расположена ячейка компартии, весь регион Эмилия Романья, к которому относится город Реджо Эмилия, - традиционно считается в Италии самым красным. И самым парадоксальным. Суть этой земли отражена в уживающихся рядом друг с другом персонажах, придуманных юмористом Джованни Гварески: в разговаривающем с распятым Христом священнике доне Камилло и шумном человечном коммунисте Пеппоне. После войны в этих краях дети коммунистов посещали церковные школы( других тогда не было), дома слушали разговоры родителей о социальной справедливости, - и спроси у них том , кто такая Мадонна, уверенно отвечали:” Дочка Ленина!” В наши же дни, хотя в Эмилии Романьи еще женятся и отправляются в последний путь под звуки “Интернационала”, исполняемого духовым оркестром, и нередко с пеной у рта вам будут доказывать, что СССР - лучшее место на Земле, это наиболее развитый регион Италии. А Реджо Эмилия, чьи улицы носят имена советских героев, уже несколько лет держит в стране первенство по уровню жизни. Земля, на которой сосредоточены автомобильные фабрики “Ламборгини”,”Бугати”, “ Феррари”, “Мазерати”, недосягаемого производителя мотоциклов - фирмы «Дукати», заводы крупнейшей моторной фирмы “Ламбордини”, поставляющие во все страны мира керамическую плитку производства Сассуоло,- вызвала восхищение у экс-президента США Буша, и, обычно скупой на похвалы, он заявил журналистам: “ Вот где она - настоящая Америка!” Несмотря на это ,люди здесь постоянно сетуют на экономический кризис. А старик Тонино порой ворчит: • Эх, дуче нет! Ох, он бы вставил клизму этим проходимцам из правительства! Но на самом деле старик больше причастен к искусству, нежели к политике. Он не прочь рассказать, как в его гостинице, носящей имя выдающегося реджанца поэта Людовико Ариосто, останавливались многие знаменитые драматические артисты Италии, когда приезжали с гастролями в местный театр ( один из лучших в стране),находящейся в двух шагах от его заведения. Себя лично Тонино считает музыкантом (видимо по этой причине Уберто и порекомендовал его нам),что подтверждает ежедневным подергиванием струн на древней мандолине и едкими критическими замечаниями в адрес современных эстрадных исполнителей. Каждый четверг его навещает друг гитарист - и тогда до позднего вечера они лабают в холле на пару, настежь распахнув входные двери отеля. • Добрый вечер , синьор журналист,- увидев меня в дверях, старик оживился.- Может быть, выпьем винца? • Нельзя, синьор Тонино,- отказываюсь я уже не в первый раз,- работы много… Журналисты пьют страшно! • Это как ? • Один мой коллега, синьор Тонино, выпил как-то раз в Мадриде с хозяином гостиницы, а на следующий день открыл глаза и понял, что он в Париже… • Как же так?! • Когда ветер странствий бьет в ноздрю, доводы разума - бессильны! • Вот те на! • Лучше поставьте мне будильник на шесть утра. Завтра я уезжаю на пару дней в Остуни. Городок расположен между Бари и Бриндизи, древним портом Брундизием, откуда Помпей на погибель римской республики выманил перешедшего Рубикон Цезаря за пределы Италии. Остуни называют белым городом за цвет его домов матовеющих под голубым небом перед бескрайней лазурью Адриатического моря. Это юг полуострова -мир вечного односезонья, мир лишенный границ. Солнце здесь будто плавит течение времени. Все эпохи размываются в танцующем струями горячем воздухе и их выраженные камнем очертания теряют свою четкость в мареве. Даже запахи утрачивают здесь свою ассоциативную очерченность, и в отличие от северных побережий , где прибитые к берегу водоросли напоминают о давно немытом общественном туалете, на юге они не вызывают неприятных обонятельных ощущений. Жизнь воспринимается здесь как нечто данное и не требующее изменений, которое с трудом поддается оценкам и делению на хорошее и плохо: oна просто есть. Это ощущение здесь настолько сильно, что неизбежно вспоминается, что в некоторых диалектах юга отсутствуют наречия “хорошо” и “плохо”. Здесь от всего исходит ощущение того, что главное в земной жизни - что-то неземное. Под палящим солнцем, вблизи все обновляющей воды, человек здесь словно пребывает в истомном соитии со Вселенной и каждое его движение, каждое действие, как нигде, воспринимаются здесь как некий ритуал, который он совершает для мелких земных божков, оскорбляя тем самым верховное божество мира . Это своего рода европейская нирвана. Эмблемой юга могла бы стать фигура человека, который, раскинув руки, открывает себя стихиям космоса и несущему энергию солнцу. Юг Италии назывался в древности Великой Грецией: греков здесь было больше, чем в самой Греции, а греческие храмы в Селинунте и Пестуме уже стояли десятки лет, когда Перикл только начинал строительство знаменитого Парфенона. В этих предрасполагающих к философской созерцательности местах прижилось космогоническое мировосприятие эллинов , что сделало их обитателей непохожими на других жителей Италии. В основе здешнего образа жизни - то особое ценностное состояние, которое римляне определяли непереводимым словом “otium” , противопоставлявшимся понятию «negotium», обозначавшему активную деятельность, включая коммерческую, о чем говорит производное слово “негоциант”. В средние века юг Италии был своего рода вотчиной религиозного мистицизма, излюбленным местом отшельников. В Калабрии, родился и проповедовал величайший пророк Иоахим дель Фьоре (Иоахим Флорский), считавший, что будущность принадлежит исключительно отшельнику, который будет служить связующим звеном между Западной и Восточной Церквами и примирит со временем все великие религиозные группы человечества в единой трансцендентной вере в Духа, проповедью своею смягчая сердца язычников и направляя древний Израиль, утомленный своим долгим сопротивлением, в недра вечной Церкви. «Гористая местность Калабрии,- пишет французский историк Эмиль Жебар, - с ее дикими ущельями и неожиданно открывающимися видами на залитое солнцем море очень благоприятствовала мистическому настроению. И заметим еще, что этот мистицизм, живший в горах Калабрии, находился в совершенно исключительных условиях: с тех самых высот, на которых они скрылись от мира, отшельники свободно могли наблюдать за обеими великими религиями, поделившими между собой ту часть мира, известного средневековым людям, которую не успела еще завладеть Римская церковь: мы разумеем Ислам и Восточную церковь. Однажды случилось так, что во время проповеди Иоахима о грехах человеческих небо покрылось тучами и пошел было сильный дождь, но внезапно облака прорвались в одном месте и радостный луч солнца сразу залил светом всю церковь. Иоахим остановился на полуслове, запел Veni Creator и вместе с народом вышел на паперть приветствовать солнце.” Чувствовать тайну в солнце, и видеть солнце в тайне,- природная благость на юге усиливает в человеке религиозность. Ибо религия, как заметил русский историк Ф.Зелинский, это не то, что вера, или исповедание, или благочестие ; это таинственная цепь, «связывающая» (religans) нас с чем-то выше нас, в чем бы оно ни заключалось; мы можем прекратить все практики благочестия, можем отказаться ото всех догматов, составляющих какое-нибудь исповедание, можем даже потерять всякую веру – но мы остаемся религиозны до тех пор, пока отводим в своем миросозерцании известную область великому Непознаваемому и чувствуем нашу относительность к нему. “Все мы вышли из моря,-сказал мне однажды сицилийский рыбак.- А оно, вон, видите, сливается с небом. Оно его продолжение. А значит, и все мы спускаемся сверху” . На юге многие обладают художественным видением действительности и поэтическим дарованием. Порой это объясняют температурными характеристиками территории : жара, из-за ее особенности вызывать у человека существенные энергетические потери, не способствует практике таких «внешних» видов искусств, как , например, скульптура или живопись, и творческий процесс при ней смещается «внутрь» человека, давая как результат энергоемкое слово. Как бы то ни было, именно эта часть полуострова дала Италии наибольшее число поэтов, писателей, философов и проповедников. Здесь родились величайший итальянский драматург Пиранделло, крупнейший философ Бенедетто Кроче, известнейший литератор Габриеле Д‘ Аннунцио... Наиболее знаменитые университетские профессора во все времена были в Италии выходцами с юга. Здесь, на юге, полуграмотный почтальон, едва узнав, что такое метафора, может спросить : “Так значит, мир со всеми его морями, горами, всей его природой - тоже метафора чего-то ?” Сегодня древние добродетели созерцательного юга на севере Италии считаются чуть ли не пороками. Северяне пренебрежительно называют своих соседей “поэтами”, вкладывая в это слово все испытываемое ими отвращение к тем, “кто не хочет крутиться всю жизнь волчком ради обогащения”. Менее прогретые солнцем и в большинстве своем, поскольку удалены от моря, не ощущающие животворности воды, они стоят на одну ступень ниже, по сравнению с южанами, в понимании космичности жизни, дарованном обитателям некоторых мест нашей планеты в виде возможности , испытывая на себе плавящее воздействие лучей и видя перед собой единение стихий, чувствовать свою причастность к тайнам Вселенной и несуетливо пребывать в мире . Бог севера - типично италийский бог Янус, бог инициативы, практичности, бог, давший людям деньги, а бог юга - это наделенный чертами греческого Кроноса Сатурн в своем качестве бога безвременья, самодостаточности и блаженного созерцания космоса. Поэтому все новое воспринимается здесь как чуждое и все то, что пытались когда-либо насильственно насадить на юге, неизбежно отторгалось или перерабатывалось до неузнаваемости.Так, например, через несколько лет после введения в Южной Италии наполеоновского кодекса, он был до такой степени “обработан” местными традициями и мировоззрением, что французские адвокаты не могли в нем узнать свое детище.. Не оказалась созвучной образу жизни юга и промышленная революция, инстинктивно понимая, что предлагаемые ею выгоды не стоят требуемых жертв, в дисциплинированном производстве полезных предметов южане счастья не разглядели . Они неуютно чувствуют себя в новых производственных системах и часто их побеждают тупые конкуренты с бульдожьей хваткой. Но они не собираются сдаваться и превращаться в homines economici - героев профитного общества, глупо посвящающих себя исключительно деланию денег. Юг горд своим прошлым и остается ему верным.“Так было,- сказал мне однажды знакомый калабриец из селения Калимера, что на греческом, на котором здесь говорят до сих пор, означает «добрый день !». - И так будет всегда.” Ритм жизни юга – оtium, севера -negotium. Со стороны можем показаться, будто близость неисповедимого космоса и ощущение планетарности жизни отвращает южан от земного. Предпочитая деньгам спокойствие и “внутренний зов”, они готовы жить в посредственных условиях, лишь бы иметь возможность не расставаться со своим приближенным к Непознаваемому миросозерцанием и пребывать в мире так, как им по душе. “ Так немного надо этим людям,- писал классик итальянской литературы Джованни Верга ,- чтобы в своих расшатанных живописных домишках, глядя на которые издали, кажется, будто они претерпели качку, - они находили то, что вы с остервенением ищете в Париже или Ницце…” Здесь действительно может создаться впечатление, что, счастье, как сказал французский писатель Поль Леото, это шагать следом за старым псом , закидывая в рот вишню. “ Покой в сочетании с достоинством”- так, пожалуй, можно определить словами Цицерона образ жизни юга. Достоинство и честь - здесь не просто слова. Недаром юг Италии нередко называют нравственным противовесом экономически развитого севера. В отличие от северян, которые стремятся к власти, чтобы обогатиться, южане как правило, если обогащаются, делают это исключительно для того, чтобы властвовать. Ведь именно власть позволяет безмятежно пребывать в otium - этом далеком от экономики блаженном состоянии созерцания и открытости космосу: она охраняет достоинство, без которого невозможен ни покой, ни размеренная радость каждому простому мгновению жизни. На некоторых южных диалектах нельзя сказать: я хочу есть. Этой надрывной формуле севера, в которой слышится готовность во все тяжкие броситься на заработки, в них соответствует дышащее степенностью древнее выражение « я хочу, чтобы я ел» , -которое, звуча властно и именно власть отражая, указывает на то, что об удовлетворении желания должен позаботиться окружающий мир . « Южанин,- пишет Луиджи Бардзини, - мыслит не экономическими категориями, а категориями власти, категориями политическими.» В этом нет ничего удивительного, напротив, это лишнее подтверждение философичности и натуральности бытия юга : ведь власть – древнее денег… Правда, вести безмятежное существование, охраняемое силой личного авторитета, становится все сложнее. Идти спокойно за старым псом, увы, как выясняется, можно лишь в том случае, если неподалеку есть подчиненные твоей воле молодые цепные псы . “Желание казаться, иметь видимость, - пишет итальянский писатель Лучано Де Крешенцо,- при всем том, во что сегодня эта видимость обходится, заставляют тебя проституировать и заканчивается тем, что ты уже не можешь придаваться otium, который, если хорошенько посмотреть, является наижеланнейшей метой мудреца”. Так , слово «поэзия» обретает свое древнее значение – действие, тот, кто в душе поэт, становится опасней пистолета, предрасположенность к созерцательности оборачивается бедами, и “мой покой и мое достоинство” становится “нашим делом”, или как говорят итальянцы, “коза ностра”... « Если завтра засадить за решетку всех мафиози,- писал в XIX веке о юге Италии министр народного образования Паскуале Виллари,- к вечеру мафия будет восстановлена, ибо ее никто не создавал и она рождается как естественная форма этого общества.» Ждали нас в ресторанчике “ У Пеппино”, расположенном недалеко от Остуни, на берегу моря. Увидев его хозяина оператор Родзиевский, человек фонтанирующий юмором, сразу же окрестил его Пеппино Кровавым. • Т-а-а-к ! Ну посмотрим, чем нас Кровавый будет кормить,- усаживаясь за cтол, с явной заинтересованностью в голосе протягивает помреж Тырышкин. • Ну конечно же будете пиццу,- бойко определяет наш выбор неожиданно возникший за моей спиной Пеппино.- В Италии нужно есть пиццу. Вскоре перед нами появляются металлические подносы, на каждом из которых дымится тонкая полуметровая в диаметре лепешка с расплавившимся сыром, помидорами и зеленью, мало имеющая общего с тем,чем под названием пицца нас потчуют в российских кабаках. Одним из первых литературных упоминаний о пицце, считается приписываемое Виргилию стихотворение “Moretum”. Герой его, Симил, “пахарь малого поля”,встав рано утром, размолов зерно и замесив хлеб, сажает его в печь, “Глиняной миской поверх накрывает и жар насыпает”. Приправой к хлебу, однако, у него оказывается только кружок сыра, поскольку он человек бедный и “Близ очага у него не висели на крючьях для мяса Окорока или туша свиньи, прокопченная с солью”. Тогда Симил находит другую приправу. Он выходит в огород, набирает там чеснок, сельдерей, руту, кориандр и, подлив немного масла стирает их в каменной ступке в единую плотную массу вместе с сыром. “Он собирает стряпню и комок из месива лепит: По завершеньи оно справедливо зовется “толченкой” ”. Вместе с теплым хлебом эта толченка - moretum - и составляла его завтрак , съев который Симил запрягает пару быков в плуг и идет в поле. “На сегодня голод ему не страшен”. Толченка была единственным блюдом римских бедняков, съедаемым ими во время jentaculum ( утренней закуски) и prandium (дневного завтрака). Главное в них было то, что человек ел в одиночку. Все же,что римлянин делал один, было для него необходимостью, данью природе, скучной повседневной прозой, лишенной подлинного, то есть общественного ,содержания. Этим содержанием обладал обед (cena),и из всех видов приема пищи только он был трапезой в полном смысле этого слова. Время переодело понятия и сместило акценты. Сегодня, называя “толченку” пиццей ( слово происходит от диалектных глаголов с тем же значением “мять”, “толочь”), итальянцы поедают ее не в одиночку на завтрак, чтобы набраться сил, а во время cena, (это слово теперь означает “ужин”), то есть в сутолоке социального общения. “Ну что, пойдем съедим пиццу?” - так звучит в Италии приглашение в ресторан. Толченка стала образом Апеннин, образом незамысловатым, образом гедонистским: ведь мука, вода, и преимущественно растительные компоненты сочетают в пицце минимум расходов и максимум вкуса, минимум цены и максимум удовольствия. В этом выражается исторически сложившийся особый талант итальянцев- их непревзойденное умение получать и доставлять радость незначительными усилиями. Пеппино присаживается к нам за стол и как небезразличный к гостям хозяин интересуется: • Ну как? Вкусно было? • Угу!- дохлебывая кофе, отвечаем мы почти хором. • Вот и чудненько! Теперь я вам расскажу, что нужно сделать завтра. А в целом,что рассказывать? Завтра вы должны заехать в городское полицейское управление: вам там дадут сопровождающего.Места-то, сами понимаете, какие: хоть красиво, но все же - юг… Словом, тот человек вас во все и посвятит. А ночевать будете у меня в летнем доме на берегу. Уберто вам, наверно, говорил? Хороший парень этот Уберто! Концерты здесь такие заделывал: народ гулял вовсю.Ну, в общем, вот ключи и адрес.Это совсем рядом. Доехать очень просто. Проще можно только умереть.-Пеппино рисует на салфетке маршрут.- Понятно? • Да. • Ну и хорошо! Пеппино убирает в карман авторучку и ,изменив бойкий ритм своей речи на вкрадчивый, спрашивает: • Ребят, а у вас нет знакомых девчонок, которые хотели бы поработать в Италии? • Кем?- спрашиваю я. • Ну по хозяйству помочь и так далее… Клиент, знаете, как на русских идет! У-у! Страшное дело! У меня была здесь одна ваша. Люба… Добрая девушка! Подарки мне привезла. Хотите покажу? Сейчас! -И он почти бегом устремляется по внешней лестнице на второй этаж. • Во! - через несколько минут, опережая Пеппино, раздается его полный торжественности возглас. И затем он предстает перед нами сам: в шапке- ушанке, варежках с изображением оленей и с красным бубном в руке. • Во!- повторяет Пеппино, явно ожидая нашего одобрения. • Охренеть!- восклицает Родзиевский. - Сейчас Мать Моржиху начнет из моря вызывать. Шаман! Любка-то ,наверно, была чукча. Домик Пеппино у моря - пять комнат под плоской крышей. Разбредаемся кто куда. • Ребята,- неожиданно раздается голос Родзиевского,- а Любка и по хозяйству не волокет. Видимо, Кровавому бабы нужны исключительно для “и так далее”. • А что такое? • Да здесь все простыни помечены любовью. На следующий день в сопровождении приставленного к нам средних лет полицейского по имени Мимино мы бродим по узким извилистым улочкам Остуни, снимая, как выразился Уберто, фон.Вдоль стен домов, сидя на стульях так живописно ,будто позируют невидимому художнику, беседуют старики. При нашем приближении они замолкают, провожают нас взглядом и возвращаются к прерванному разговору. Жарища - невыносимая. Мимино лениво бредет рядом с нами, часто приподнимая фуражку и вытирая платком пот со лба. Иногда его останавливают знакомые и после приветствия взглядом спрашивают: “Чего это ты ?”На что Мимино, слегка задирая голову и морща лоб, также взглядом отвечает: “А что поделаешь?!” Мимикой и жестами итальянцы способны выразить практически все. “И, в отличие от бытующего среди иностранцев мнения,- пишет журналист Луиджи Бардзини,- они несут в себе драматической напыщенности и не состоят в конвульсивном дерганье рук и безостановочном вращении глаз. В распространении этого заблуждения за границей повинна эмфатическая манера жестикуляции оперных певцов, представляющая собой грубую карикатуру на естественный жестовый язык итальянцев. В действительности же наиболее эффективными являются более экономичные, почти незаметные жесты. Очень часто простой жест, сопровождающийся определенной игрой лицевых мускулов, может заменить , не только отдельные слова, но и красноречивый, развернутый монолог. В качестве примера представьте себе двух синьоров, сидящих за столиком в кафе. Один из них , щедро сыпля фразами, излагает какой-нибудь сложный, волнующий его вопрос. Ну, скажем, утверждает, что вскоре мир изменится к лучшему под влиянием чего-то нового и прогрессивного. Он мог бы, например, сказать: « Этот наш старый континент Европа, древняя старушка Европа, разделенная на на нации, поделенные в свою очередь между провинциями, каждая из которых живет своей замкнутой жизнью, говоря на непонятном другим языке, храня свои предрассудки , свои идеи, свои недостатки, свой гнев... И каждый из нас, наслаждаясь воспоминаниями о поражениях, нанесенных соседям, совершенно забывает о поражениях, которые соседи нанесли ему... Какой легкой стала бы жизнь, если бы мы слились в одну великую нацию, Европу, стали бы христианским миром прошлого, мечтой Карла Великого, Меттерниха и других великих людей...» Другой синьор слушает его терпеливо. В какой-то момент, словно смятенный обилием аргументов и чрезмерным оптимизмом своего приятеля , он медленно вытягивает руку вверх, перпендикулярно столу, и одновременно издает подобный вздоху долгий звук «и-и-и-и». Лицо его при этом выражает легкую усталость и некоторое недоверие. Мимика эта означает : « С какой поспешностью ты делаешь выводы, друг мой, как витиеваты твои рассуждения, сколь необоснованны твои надежды, ведь все мы прекрасно знаем, что мир всегда был таким и что все блестящие решения наших трудностей в свою очередь порождали множество иных проблем, трудностей , часто куда более серьезных и более гнетущих, чем те, которые нам были до этого привычны.» В 1832 году в Неаполе с посвящением наследному принцу Пруссии Фредерику Гогенцоллерну был издан огромный труд под названием “ Мимика и жесты древних у современных неаполитанцев.” Его автор -священник и историк из Неаполя Андреа де Иорио- начал с того, что попытался расшифровать значение сцен, изображенных на греческих вазах и римских барельефах. Он задался вопросом: а что бы выражали своими жестами и мимикой все эти изображенные боги и смертные, будь они современными ему неаполитанцами, и как бы современный ему глухой неаполитанец интерпретировал их? Даже при поверхностном знакомстве с этой книгой, можно увидеть, что зарегистрированные в ней жесты – натуральны, вполне понятны, универсальны и не привязаны ни к какой конкретной эпохе. Поскольку они фактически не изменились с 1832 года, вполне возможно, как и хотел доказать Андреа де Иорио, что таким же значением они были наделены и во времена древние. Как ни странно, этот труд - единственная до сих пор серьезная работа, посвященная столь существенному явлению в жизни Италии, “где интерпретация выражений лица является важнейшим искусством, искусством, которое необходимо постичь в детстве и которое для выживания в окружающем мире, вероятно, более значимо, чем умение читать”. Как советует тот же Луиджи Бардзини, если произносимые слова контрастируют с сопровождающей их мимикой, на них не стоит обращать внимание: главное - выражение лица. “Наша земля,- пишет исследовательница Изабелла Латтес Кауфманн,- на протяжении многих веков была перекрестком на пути к Востоку, подвергалась вторжениям и владычеству иностранцев. В связи с этим возникали трудности в общении с представителями других народов. И во всяком случае, вначале, эти трудности преодолевались итальянцами при помощи языка жестов и мимики, языка, который передавался из поколения в поколение, постепенно приобретая местную окраску в каждом регионе полуострова”. Здесь, на юге, помимо криптомимических символов мафии, исконным считается жест, заключающийся в медленном перебирании пальцами одной из рук под подбородком и означающий: “ А мне наплевать!”. Именно его получил в ответ Гарибальди, когда недалеко от Мессины, разбудив дремавшего под рожковым деревом деревенского парня, попытался призвать его “на борьбу за освобождение братьев от кровавой тирании Бурбонов”. В ресторанах, где мы снимаем ,согласно пожеланию Уберто, нам задают один и тот же вопрос: “ Это действительно будут показывать по вашему телевидению?” • Несомненно,- отвечаю я, хотя до конца не понимаю, почему это их так волнует. Ситуацию неожиданно проясняет Мимино: • Уберто здесь вместе со своей подругой пиццерию собирается открывать. Она квартиру уже у нас в городе купила. Летом будет здесь жить. Словом, Уберто поступил, как настоящий северянин: он превратил нас в некое подобие ореола своей призрачной власти и выпустил на местных конкурентов , чтобы иметь возможность спокойно зарабатывать деньги. Логика его расчета проста: если у него связи с Россией, лучше его не трогать: образ красавицы-Москвы, где , теперь, после того, как ранее сдерживаемый тоталитаризмом великий двигатель всей русской жизни -зависть – стремительно набирает обороты и, словно следуя безумной русской максиме « бей своих, чтоб чужие боялись», выстрелить стало все равно, что поздороваться, - уже начал укореняться в сознании европейцев. У нас кончаются сигареты, а магазины - закрыты. • Сейчас что-нибудь придумаем,- говорит Мимино. Мы оказываемся в каком-то баре, в котором ,судя по отсутствию специальной “табачной” вывески при входе, сигареты не продаются. • Есть?- cпрашивает Мимино у хозяина и, вероятно, чтобы не смущать его, первый раз за весь день ,снимает фуражку. Бармен окидывает нас взглядом, затем закрывает входную дверь. Вернувшись за стойку, он нагибается, поднимает мраморную плиту пола и спрашивает: • Вам какие? • “Мальборо”,- отвечаю я,- пачек пять. Бармен выкладывает на стойку сигареты. • Сколько?- cпрашиваю я. • Десять тысяч. Цена почти в два раза ниже, чем обычная. Я рассматриваю пачку : надпись не итальянская, марки - нет. Бармен кивает в сторону моря, за которым, недалеко, Албания. • Э-э,- прирывает наш немой диалог Мимино,- всем надо жить. Это незначительное,бытовое проявление того, что называется омертой - круговой порукой. На юге Италии омерта - одно из постоянных условий существования людей. “ Она здесь - как климат, среднестатистический показатель выпадения осадков или местный диалект”. Соблюдение ее основного правила -“ничего не видел, ничего не слышал, а если и был ,то спал”,позволяет сохранить достоинство и жизнь. Мы возвращаемся в Реджо Эмилию. Музыка в динамиках неожиданно прерывается и голос диктора сообщает, что по дороге из аэропорта в Палермо, в местечке Капачи, на подложенном под полотно автострады взрывном устройстве взлетела на воздух машина со следователем Джованни Фальконе. Известный мафиозо Томмазо Бушетта,который раскаялся и помогал полиции раскручивать запутанные преступления мафии, незадолго до трагедии, когда следствие вплотную подошло к связям мафиози и политиков, сказал Фальконе: “Теперь нам осталось понять,кто умрет первым - я или вы”. Местная телевизионная передача “Светский салон” - популярна в Реджо Эмилии. Ее гостями обычно бывают знаменитые персонажи города. Сегодня черед Уберто Пьерони. Ведущий - Витторио Беневелли представляет героя, согласно подготовленной итальянским менеджером музыканта сценарной записке: он-де пользуется небывалым успехом в России, грядет его масштабное турне по республикам нашей страны, выходит диск и т.д. Затем слово предоставляется мне. Сорок минут рассказываю о том, сколь замечательно музыка Уберто, какой он даровитый музыкант, давая телезрителям понять, что в России Пьерони считают одним из лидеров итальянской эстрады. Словом, вокруг нервной затворнической жизни музыканта я рисую пышную барочную картину, достойную быть обрамлением фигуры уровня Фрэнка Синатры. Герой застенчиво улыбается в камеру. И, когда его просят объяснить свой успех, размеренно говорит: • Ничего удивительного в этом нет. Моя музыка мелодична, а в России мелодия - важнее ритма. Национальный музыкальный слух русских воспитан на итальянской опере, которая была и остается непревзойденной. Для нас музыка долгое время была единственным средством выражения внутреннего мира. Гейне пишет в своих “Путевых заметках”: “В порабощенной Италии слова непозволительны. Здесь томление своего сердца можно передать лишь посредством музыки.” Я придерживаюсь мелодических традиций нашей музыкальной культуры и поэтому, думаю, доступен и понятен повсюду. Изменять национальной мелодичности в угоду, быть может, более отражающим современную социальную динамику ритмам я не собираюсь. В конце концов, оставаясь наедине с самим собой или же пребывая в ситуациях, где превалируют чувства, человек испытывает большую потребность в мелодичности, нежели в ритмичности. Мелодичность - более естественна. Так что я был и буду верным последователем Палестрины. Маэстро улыбается. Передача закончена.Музыкальным фоном к титрам идет одна из песен Уберто. • Ну вот и все,- довольно говорит он нам.- Теперь смонтируйте отснятый материал - и перед моими гастролями запустим его в ваш эфир .Спасибо. Мы выходим из студии.Синьор Беневелли берет меня под локоть и заговорчески произносит: • Нам бы не помешало встретиться. У меня есть кое-какие мыслишки. “Светский салон”, как вы сами понимаете, для меня всего лишь приятное времяпрепровождение. Основное в моей жизни - совсем другие вещи. Я вам позвоню на днях. Где вы остановились? • В “Ариосто”. • А-а, у Тонино… Яркий человек. Дед все никак не мог уняться и продолжал подбивать меня на выпивку. Видно, мой рассказ о коллеге, оказавшемся спьяну в Париже, его заинтриговал, и он хотел собственными глазами увидеть, как пьют журналисты. И однажды я ему уважил. На очередное предложение отведать домашней борматушки я махнул рукой - “ давай”,а про себя сказал:”Ну сам выпросил, старик!” Экспромтик получился славненький. После первых десяти бутылок Тонино вызвал по телефону друга-музыканта - и в гостинице до поздней ночи звенели гитара и мандолина. В орбиту организованного мною действа вовлекался всяк переступавший порог гостиницы. Дед то и дело нырял в погреб за бутылками. По холлу с подносами сновали узкоглазые официанты, вызванные из соседнего китайского ресторанчика. В углу, окутанный клубами дыма, мой приятель Андрей, говорящий только по-русски, а в подпитии начинающий обычно заикаться, посвящал окревевшую итальянскую парочку в особенности географии СССР: - У нас Каракум есть, у нас… Казылкум есть… У нас до хера чего есть! Люд танцевал, пел, бесновался. Был праздник плоти - карнавал. После импровизированной пирушки два дня вместо Тонино за конторкой сидела его жена. Самого старика я увидел лишь на третий день. Он загружал в машину ящики с пустыми бутылками( вероятно для нового разлива). • Есть такое мнение: выпили немножко.- Я кивком показал на пустую посуду. • А ведь вы говорили, что журналисты, как выпьют ,едут куда-нибудь… • Не всегда! Беневелли ждал меня в холле гостиницы: • Мне бы хотелось с вами поговорить. Идемте ко мне в офис. Мы идем с ним по улице. - Странный старик этот Тонино,- говорит Беневелли.- Я позвонил в гостиницу, попросил соединить меня с вами, а он мне : “Русские? Кто такие? Никогда не слышал!” Пришлось зайти. В офисе, на дверях которого висит табличка “Региональный представитель страховой компаниии…”, он знакомит меня со своей секретаршей: • Мариза… Одна из комнат завалена зелеными бананами. - Что это ? Запасы на зиму? • Нет. Это память о бизнесе, который я затеял с неграми из Конго. Сами негры тоже у меня здесь жили. Почти месяц. Представились бизнесменами, а оказалось, что у них нет денег даже на гостиницу. Не выгонишь же… А бананы - это образцы… Вот остались… Он сидит за столом в высоком резном кресле, похожем на трон. На мизинце левой руки - перстень с большим рубином. На стене, над его головой - диплом кавалера Республики, выданный “синьору Беневелли за многолетний труд на благо родины…”Рядом его фамильный герб - дерево с обрубленными ветвями. - Так было везде,- объясняет господин Беневелли,-куда приходили мои предки. Но он сам - с тщательно подточенными ногтями и безупречно ровным ежиком крашенных волос на голове - скорее походит на деревцо в английском парке, нежели на кравожадного жестокого рыцаря. На его столе звонит телефон. • Да. Добрый день, дотторе! Нет, с этим домом история не простая… Следует продолжительная беседа, судя по которой , кавалер труда берется за любые дела, сулящие прибыль. Наконец он кладет трубку: • Извините… Очень тягомотный человек…Но он- мой клиент. У меня же еще своя консультационная фирма. Ну да ладно. С вами я, собственно, вот о чем хотел поговорить… Вы , насколько я понял, журналист? • Да. • А что если в вашей газете сделать раздел “Кройка и шитье”? • Зачем? • Для популяризации итальянской моды. Понимаете? А потом можно было бы открыть в Москве магазин по продаже лоскутков. Как идея? • Лоскутков? • То есть я хотел сказать: нестандартных отрезов материи. Знаете, когда штука заканчивается, остаются немерные отрезы… Тогда и цены совсем другие! Словом, возможности неплохие. У нас здесь тоже такой магазин есть. Может быть, пойдем посмотрим? В магазине обеденный перерыв. На витрине -завернутые в разноцветные куски материи манекены. • Понимаете, какая мысль?- энтузиазмирует Беневелли.- Неплохо, правда? Женщины могли бы покупать и шить. А рубрику в вашей газете назовем - “Итальянская мода”! - Дабы подчеркнуть эффектность придуманного им заголовка, он проводит в воздухе невидимую черту:- Дзак! • Что ж, можно попробовать!- говорю я, хотя слабо верю в успех предприятия. Неожиданно из-за угла выскакивает старичок с всклокоченными волосами. Устремив на Беневелли безумный взор, он начинает как заведенный повторять: • Дай на кофе! Дай на кофе! Кавалер дает ему пару монет - и старичок исчезает за тем же углом. • Знаменитым 180-м законом в Италии закрыли все психиатрические больницы. ,-комментирует Беневелли. - Теперь лечат только амбулаторно и к тому же только по желанию больного… • По-вашему это правильно? • У нас есть старая поговорка: если бы безумие причиняло боль, из каждого дома доносились бы крики… • А если они совершают преступление? • Ну тогда их помещают в судебно-исполнительные больницы… И то с массой оговорок. • Как удалось провести этот закон? • Сторонники антипсихиатрического движения доказали, что содержание в изоляции ускоряет и усиливает развитие болезни. Словом, вырывать из обычной жизни негуманно. Политики их поддержали. Я, кстати, тоже занимаюсь политикой. Я президент исторического центра города. Если хотите, приходите сегодня вечером в муниципалитет: у нас по пятницам у дебаты. Послушаете…