Почему же, хочу я спросить, так упорно молчат все наши писатели и поэты? Почему не предупреждают людей об кажущейся опасности со стороны бесов? Может неспроста, раз связаны невидимыми нитями с самой преисподней? Ведь если даже что-то и пишут бумагомаратели, то почему-то всегда чего-то, да не договаривают. Я вот, например, пишу всё как есть, всю правду матку! Наверное…

- Ну как тебе сегодняшнее представление? – спрашивала Эйда Ивана уже дома за чашкой удивительного кофе, сваренного на углях из известного нам всем места.

- Мне больше твои пояснения по теме понравились, которые ведут озадаченные мозги в ещё худшие сомнения и разочарования. Раз я хочу и желаю в своих мыслях с помыслами такого мстительного коварства к своим врагам, с которыми знаком лишь по придуманным книжкам, то насколько далеко я уверенно ушёл, хромая? Теперь такое что-то знаю, милый мой гид, что аж ещё страшнее становится. Но пытки уж дюже зловещие… Ведь тех гадов, не знаю кем обозвать, даже жалко стало.

- Зловещие, говоришь! – нахмурила Эйда чудные бровки, - да уж по сравнению с вашими земными издевательствами, сладенькими они покажутся. Легкотня для тех, кто испытал действительно ужасные пытки, которые ни чета подземельным, разве что длятся не вечно. И разница великая имеется: под землёй получаешь по заслугам, а наверху в большинстве случаев ни за что. Тем более, я тебе уже показывала фон и как берутся из твоей собственной башки твои же видения. Чтобы проще было тебе представить… Это, словно при видеомонтаже - футажи на зелёном поле. Но вижу - идёшь ты постепенно в собственных рассуждениях по правильному пути. А теперь полюбуйся… - наслаждайся настоящим диким ужасом! И не в преисподней чёртовой, ни в гиене огненной, а в самой, что ни на есть земной жизни вашей…

Стена, что напротив, будто услышала и ушла вдаль обесцветившись враз. На её месте мрачный подвал образовался, где палач времён древних вязал к ногам испытуемого колодки тяжкие. Он, словно подпругу у лошади, опробовал надёжность своей работы и встал обеими ногами на них… Далее, глядя в глаза совсем ещё юного паренька, полные невыразимого ужаса, палач стал нетерпеливо подпрыгивать и вопить на своего подручного:

- Ты пошто, охламон разэтакий, кнутом не бьёшь? Ну-ка вдарь, покамест сам на дыбу не подвесился! Да так удачно вдарь, щёб кожа лоскутьями от тела предательского отваливалась!

Иван поперхнулся и отставил кофе. Вены на шее вздулись и глаза не моргая уставились на происходящие злодеяния, буквально в нескольких метрах от него. А в это время кости людские невыносимо хрустели, выходили страшно из суставов собственных, некоторые ломались глухо и жилы рвались, а кожа от небывалого напряжения лопалась. Казалось, что кирпичные стены в два метра толщиной не выдерживают орущего воя и шатаются из стороны в сторону.

- Охолонь, Васятка, – кричал палач ученику, - надобны его мучения, а не смерть. Пущай сам таперича исходит в муках великих! Накось, бери перо и записывай…

Васька вытер холщовым передником кровь с лица и примостился возле невысокого столика на одно колено.

- Записывай: Шина… то бишь раскалённое до красна железо. Им, разожжённым, сходу водить с осторожной медлительностью и тихостью по телесам человечьим. Кожи кои с надобностью начнут шипеть, шквариться и вздыматься пузырями великими. Пишешь?

- Пишу.

- А пошто голову в плечи втягиваешь? Чай тебе не хрен жевать! Из казней всех самые наилегчайшие - вешать, да головы рубить.

Иван глядел и слушал не шелохнувшись, а палач продолжал диктовать помощнику-ученику:

- Пиши далее: Хомуты… Глава, руки с ногами притягиваются в едино место, покамест злейшие мучительства не зачнутся. Покудова кости, лежащие по суставам сокрушаться не зачнут и кровь из ушей, из уст, из ноздрей и даже из очей не похлещет.

- Записал, паршивец? Енто тебе не хухры-мухры, чёрт знает, где работать. Туточки наука какая-никакая требувается! Грамотность, подход учёный и другие дела практические…

- А чаво яво, дядечка?

- Не твово ума дело. Тебе поручили, дык и твори мастерство! С девкой их надысь припёрли… Вроде как показала на них дворова кухарка, тоже пытаная… Будто заговорщики оне и с послом польским шушукались. Малец ентот медовый месяц, слыхивал я, едва и дотянул любовно с ней. А той-то язык вырвали учора при нём, при муже… Выстебали кнутищем спину вдоль и поперёк, да и сослали нагишом в поле дикое, в степь бескрайнюю ветры догонять. А нам токмо таперича ишшо пытки озвучивать многие. Ентот на других сродственников намедни указал, и когось не знамши даже.

- Ну как тебе? – спросила Эйда бросив взгляд на закрывшуюся стену. – Кого ругать туточки? Иль царя Петра, новую столицу государства Рассейскаго на костях людских отстроившего? Может время просто таковое было с жестокими понятиями житейскими и сознанием в башках человечьих? Ведь по сути дела, не был бы человек нынешний так жесток, то не вырвался бы в природе в первые ряды из большого скопления подвидов людских. Не пора ли нам самим себя пенять научиться, а не царей клясть до седьмого колена?

- А где же вы, черти, были? А ещё смотрящие, – стал возмущаться Иван.

- Там и были, где сейчас находимся. Для вселенной требуется крепкое биологическое тело в качестве носителя мозгов, грубо говоря, постоянно обновляющихся и развивающихся. Развитие - наша цель, неужто не вкурил до сего дня? И потом… Сам же видел мерзких личностей, искупающих свою вину в наших апартаментах пред всеми людьми в целом.

Эйда откусила кусочек от горького шоколада, потрепала Ванины волосы и продолжила:

- Многие народы выживали путём жестокого обращения к себе подобным, иначе света белого не видать. Возьми аланов иль амазонок донских, что кожу у врагов своих живьём сдирали и вместо попоны на лошадей укладывали, дабы задница не так потела и не скользила. Ой, не будем в дебри далеко заходить, нырнём куда ближе по времени. Хотя бы к Катеньке Второй в гости заявимся. Тем более с её другом Руссо по переписке ты давно очно знаком.

Моментально стена снова ушла вдаль и открылся вид на лакейский подъезд зимнего дворца в Питере. На тропке стоял коленками больными мужик из села дальнего. Видно нужда до такой степени его довела, что добрался он до столицы с прошением о великодушии со стороны самой государыни великой. Вдруг явилась императрица Екатерина с маленькой собачонкой. Видно сама решила выгулять очаровательное лохматое существо, да и самой подышать свежим воздухом всхотнулось.

- Не губи, матушка, - заголосил мужик навзрыд, - токмо выслушай Христа ради!

- Вот ишшо… Откель ты взялся, убогий?

- Тайно бежал, матушка, не скрою… Ведь дверей не ведал твоих, абы показать очам царственным несправедливость великую.

Екатерина обошла его кругом, хотела было кликнуть стражу, но увидела в глазах мужичьих такую боль невозможную, кричащую до неба, что остановилась, великодушно спрашивая:

- Почему беспокоишь тут власть всевышнюю, мужик?

- А как же быть-то мне сударушка, ведь трёх жён уже в могилы закопал и, если б своей смертью оне померли…

- А ну-ка продолжай… Велю тебе!

- Вареньку мою, жену последнюю, помещица наша раскалёнными кузнечными щипцами жгла до той поры, покудова милая моя не разродилась в муках страшных. А изверг в юбке, издеватель жены моей, не поленившись, собственной персоной ребёночка за огороды забросила свиньям на объедение. Всего малыша обглодали свиньи-то, а потом и кости сожрали не давясь.

Екатерина Вторая смотрела на мужика не моргая, внимательно вслушиваясь в каждое слово его. А тот с безнадёжной тоской продолжал страшный рассказ свой:

- Фроську, первую жену мою, раздела до нага, пред всей деревней провела для всеобчиву устрашения, да в пруд зимой загнала и смотрела, пока та на смерть не замёрзла. Смеялась так дико, што собаки поседели вскорости. Катьку поленом дубасила до той поры, пока не упала вторая жёнушка. А та кипятку принесла и давай, вроде как отхаживать, ажно мясо от костей отваливаться кусками стало.

- Сколь крепостных ишшо эта тварь сгубила? – насупила брови императрица великая.

- Скажем, две сотни уж будет и кажному такие пытки страшные придумывала, что в самом Аду не сыщешь небось. А сколько помимо из деревни нашей народу пропало, за то, что осмеливались жалиться на кровопивицу, не перечесть.

- А что ж чиновники мои из юстиц-коллегии не докладают по сю пору про душегубицу сю?

- Дык, ведь знамо дело, люблят оне гостевать с заморскими винами, с телятиной, да медами. Помещица их на всю зиму обеспечивает, дабы те не рыпались и относились со снихождением.

- А ну-ка, кто таковая, помещица твоя?

Всё пропало разом, стена на место стала, Эйда загадочно улыбаясь, стала переспрашивать оторопевшего Ивана:

- Ну что, Ваня, кто сия помещица злая? Тебе ли не знать…

- Да уж знаю… Знаю, что Салтычиха, не иначе, тварью той будет.

- Верно, угадал. Для посторонних людей обычный, скажем, человек, а в душе сволочь последняя. Как таких нам распознать с кондачка, поведай? Или этот, как его? Что с Ростова на Дону маньяк? А-а-а, вспомнила, Чикотило… Тут ведь знаешь дело какое? Что Салтычиха, что Чикатило и им подобные, которых, поверь, превеликое множество, прошли дегенерацию совсем не случайно. Имелись на то некие секретные мотивы, которых не выудить из головы. В штаны и под юбку требуется заглядывать.

- Есть у нас такой товарищ господин, - аж подпрыгнул Ваня на месте, показывая свою достоверную учёность и начитанность. - Не гениального ли Фрейда ты мне, Эйда, сегодня впариваешь?

- И его тоже, Ванечка, и его… Заглянуть садисту в штаны гораздо проще, чем в голову. И уже там, в штанах, можно достоверно прям судить, что происходит у хитроумного и вероломного мучителя в голове. Чикотил с Салтычихами в прошедшие века было гораздо больше, чем в нынешнее время. О чём доподлинно свидетельствует наша удивительная работа на невидимом тебе фронте. Впрочем, я тебе ещё одну историю покажу столетней давности… Твои места донские, кстати, ставшие родными.

Показалась хата мазаная глиной, соломой крытая. На завалинке сидел белый офицер Верхне-Донской армии и слушал донесение ординарца:

- На Казанку пришли, для разгрому и усмирению казаков, большие силы карательных войск. Среди них, как водится, матросы были из бандитских формирований по анархическому подобию и китайцы. Эти китайцы больше позади были моряков красноармейских, тыча штыками опаздывающих и стреляя в отступающих… Особенно страшно те китайцы казаков мучали… В деревянную бочку сажали когось, и гвоздями кованными бочку ту обстукивали по бокам, чтобы острия во внутрь были. Бочку ту с телом ещё живым с кручи скатывали и смеялись до упаду, когда оттудова окровавленный кусок мяса вываливался. Те китайцы грязные хужее свиней, треклятые, с духом таким тяжёлым, что блевать охота. А матросня та пьяными посносиловали казачек-беженок в слободе Криушанской и русскими бабами не брезговали. Всех поимели, ежели кто не убёг. А китацы носились за девочками малыми и мальчонок догоняли и сносиловали опять же. Опосля, как разбили их, то в мешках вещевых много золотых украшений было найдено, денег царских, ложек и вилок из серебра. А бабы те сносилованные с детишками кричали и плакали и нагишом в сторону Шумилинки убёгли. Тама уже были кто ветками прикрытые, а кто и кофты на ноги одевал. Казаки озверели сердцем и телом всем опосля такого случая и бабы тоже взяли в руки топоры с косами и под командованием стариков вышли в поле на бой с матросами. Анархисты крикнули Ура, и беженцы бабы крикнули Ура и побёгли вперёд, подняв вилы с топорами на красных моряков. А тут и казаки подоспели на помощь. Да, попали вскорости под матросские пулемёты и погибло более двух сотен их, но озверелость достигла такой степени, что прорвались оне к красным… врезались и пошли рубить головы без пощады хоть к одному. Казаки сняли ленточки с матросских шапок от их пароходов и принесли в станицы раздать казачатам для игр ихних.

- Ну и хватит на этом, - сказала Эйда и щёлкнула премилым хвостиком.

- Да уж, - отозвался Иван, - террору в те времена завсегда хватало, как с белой, так и с красной стороны.

- Ой, Ванечка, Ванечка… В любую революцию сволочня разная на поверхность вылезает, словно то дерьмо на воде и мутит народ повсеместно разжигая страсти эдакие. Вот разе не больной человек тогда в Шумилинке сидел в качестве комиссара карательного отряда?

- Кто такой?

- Не такой, а такая… Помнишь старенький фильм «Служили два товарища»? Там была прототипом той Маруси - командирша красного отряда. Она повелела расстрелять без разбора Янковского и Быкова, только потому, что в тачанке шинель белого офицера обнаружили. Кличка у неё во время гражданской войны Демон была. Она не убивала, не пытала, а … чуть что – «Снять перчатки»! А «Снять перчатки» - значит кожу сдёрнуть, начиная с запястий, словно перчатки на обеих руках. И пинка под зад, мол, иди куда хочешь. Разве может такое простая баба русская придумать? Кстати, у нас её по сю пору нет… Видно покровитель серьёзный у Демона существует. Нигде её душонку найти не можем.

- Уморила ты меня, Эйда, - содрогнулся всем телом Иван. – Впору опять напиться бы…

Эйда удивлённо приподняла очаровательную головку, а Ваня успокаивающе продолжил:

- Та не волнуйся ты так… Пойду прилягу, пережую… может и усну сегодня. Твою дивизию… как всё сложно в дивном мире чёртовом…