Сергей Носов (Санкт-Петербург, Россия) Поэзия ХХI века СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ: Носов Сергей Николаевич. Родился в Ленинграде ( Санкт-Петербурге) в 1956 году. Историк, филолог, литературный критик, эссеист и поэт. Доктор филологических наук и кандидат исторических наук. С 1982 по 2013 годы являлся ведущим сотрудником Пушкинского Дома (Института Русской Литературы) Российской Академии Наук. Автор большого числа работ по истории русской литературы и мысли и в том числе нескольких известных книг о русских выдающихся писателях и мыслителях, оставивших свой заметный след в истории русской культуры: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М. «Советский писатель». 1990; В. В. Розанов Эстетика свободы. СПб. «Логос» 1993; Лики творчестве Вл. Соловьева СПб. Издательство «Дм. Буланин» 2008; Антирационализм в художественно-философском творчестве основателя русского славянофильства И.В. Киреевского. СПб. 2009. Публиковал произведения разных жанров во многих ведущих российских литературных журналах — «Звезда», «Новый мир», «Нева», «Север», «Новый журнал», в парижской русскоязычной газете «Русская мысль» и др. Стихи впервые опубликованы были в русском самиздате — в ленинградском самиздатском журнале «Часы» 1980-е годы. В годы горбачевской «Перестройки» был допущен и в официальную советскую печать. Входил как поэт в «Антологию русского верлибра», «Антологию русского лиризма», печатал стихи в «Дне поэзии России» и «Дне поэзии Ленинграда» журналах «Семь искусств» (Ганновер), в петербургском «Новом журнале», альманахах «Истоки», «Петрополь» и многих др. изданиях, в петербургских и эмигрантских газетах. После долгого перерыва вернулся в поэзию в 2015 году. И вновь начал активно печататься как поэт – в журналах «НЕВА», «Семь искусств», «Российский Колокол» , «Перископ», «ЗИНЗИВЕР», «ПАРУС», «Сибирские огни», «АРГАМАК», «КУБАНЬ». «НОВЫЙ СВЕТ», « ДЕТИ РА», «МЕТАМОРФОЗЫ» , «СОВРЕМЕНАЯ ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА» и др., в изданиях «Антология Евразии»,», «ПОЭТОГРАД», «ДРУГИЕ», «КАМЕРТОН», «АРТБУХТА», «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» , «Форма слова» и «Антология литературы ХХ1 века», в альманахах « НОВЫЙ ЕНИСЕЙСКИЙ ЛИТЕРАТОР», «45-Я ПАРАЛЛЕЛЬ», «ПОРТ-ФОЛИО, «Под часами», «Менестрель», «ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ БУКВ», « АРИНА НН» , в сборнике посвященном 150-летию со дня рождения К. Бальмонта, сборнике «СЕРЕБРЯНЫЕ ГОЛУБИ(К 125-летию М.И. Цветаевой) и в целом ряде других литературных изданий. В 2016 году стал финалистом ряда поэтических премий – премии «Поэт года», «Наследие» и др. Стихи переводились на несколько европейских языков. Живет в Санкт-Петербурге. ПОЭЗИЯ ХХ1 ВЕКА На излете ХХ века русская поэзия пережила эпоху девальвации высокого поэтического слова, девальвацию самой категории возвышенного, которое стало восприниматься уже не — только скептически, но зачастую и со знаком «минус» — в негативном и ироническом свете, как демонстрация высокопарной наигранной риторики. Символ этой эпохи — поэзия Бродского, поэзия бесспорно выдающаяся, но выдающаяся в первую очередь своим разъедающим и всепоглощающим скептицизмом, ставшая волей исторической судьбы, можно сказать, классикой скептической поэзии на долгие времена. До этого же, в разгар советской эпохи, в СССР безраздельно царствовала как раз поэзия высоких слов, незаметно превратившихся в пустые слова, в безоглядное и безудержное пустозвонство. Узнаваемые символы поэзии этого рода — Вознесенский и Евтушенко, эти близнецы-братья «прогрессивной» советской поэзии, сводившейся к красивым словам, широковещательным декларациям и банально-романтическим проповедям любви и счастья, которые сначала увлекли советских людей (в очередной раз), а потом безмерно и уже окончательно им наскучили. И как посильная замена «надувной» патетики Вознесенского-Евтушенко (особенно последнего конечно) быстро получила распространение обывательская поэзия и поэзия всепобеждающей пошлости и мещанства. Ее идеальное воплощение — обильное как затяжные, беспросветные осенние дожди и характерно мещанское творчество Александра Кушнера, которое каким-то образом продолжается и до сих пор. Мещанская стихия в поэзии оказалась настолько широкой, всеприемлющей и благодатной, что у нее быстро появились и новые провозвестники. В частности, небезызвестный и очень характерный в этом плане петербургский стихотворец, Алексей Пурин. Его сочинительство очень типично как как своего рода эталон пошлости, эталон пустой развлекательно-обывательской поэзии нашего времени, по которому легко и удобно измерять «степень пошлости» и в поэзии других находящихся до сих пор «в ходу» стихотворцев, принадлежащих по сути своего сочинительства к той же отжившей советско-мещанской эпохе конца ХХ века, на которой давно уже пора поставить крест. --------------------------------------- Поздние советские и первые постсоветские годы в нашей поэзии стали эпохой банальности и посредственности, когда подавляющиее большинство активно печатавшихся поэтов были очень похожи на «семь дочерей князя Тугоуховского» в великой комедии Грибоедова, как мы помним, совершенно неотличимых друг от друга. Стихи самых разных авторов, печатавшихся тогда в солидных толстых журналах, были настолько похожи, что их авторов легко можно было перепутать и без потерь заменить одного другим. Поэтическая индивидуальность полностью исчерпала себя как явление. Поэзия стала и безмерно банальной и духовно обыденной и стертой. Но это не могло, конечно, продолжаться вечно. Освежающая волна в нашей поэзии была неизбежна и ей предстояло смыть всю духовную слизь и накипь пустозвонства и пошлости, накопившуюся за долгие годы. На самом деле семидесятые, восьмидесятые и девяностые годы в нашей отечественной поэзии ХХ века очень напоминали те же годы в русской поэзии Х1Х столетия, где поэтом-домоседом Апухтиным стал какой-нибудь Кушнер, а рядовым сентиментальным и пошлым Надсоном — какой-нибудь Пурин. (Хотя, конечно же, в действительности оба названные сочинителя намного беднее по дарованиям, ниже по уровню стихотворчества и много меньше по своей исторической в русской поэзии чем Апухтин и Семен Надсон соответственно) Великий Бродский же на их фоне — это великий Некрасов своего времени, только Некрасов «наизнанку», тоже прогрессивно— демократический, но народ вовсе не жалеющий и даже не замечающий… Некрасов, благополучно перебравшийся за океан… И тогда,Ю в последние десятилетия Х1Х века, тоже остро ощущалась в отечественной поэзии застойность, засилье штампов, пошлость, обывательщина и отсутствие подлинного «нового слова». И тогда русской поэтической культуре тоже предстояло на рубеже Х1Х и ХХ веков пробудиться от сна. И она пробудилась — явились символисты, Мережковский, Зинаида Гиппиус, Бальмонт, Брюсов и наконец Блок… Тоже самое по большому счету происходит и сейчас. Литература и в особенности поэзия в России как будто вновь и вновь совершает свой неизбежный «вековой круг», вековой цикл развития. И на рубеже нового столетия в России — всегда вырастали новые таланты и появлялись новые яркие имена в поэзии. Одним из бесспорно самых ярких новых имен в русской поэзии нынешнего, сравнительно недавно начавшего свой отсчет времени в истории ХХ1 века, является имя необычнейшего из необычных поэтов нашего времени Евгения Степанова. Поэзия Евгения Степанова известна, публикуется и признана среди ценителей отечественной литературы и в широкой читательской среде уже достаточно давно. Но тот знаменательный и светлый переворот в нашей поэтической культуре, который поэзия Евгения Степанова ознаменовала своим появлением на российской поэтическом небосклоне, еще совершенно не осознан, не осмыслен, а отчасти даже не понят и не признан нашими современниками. Творчество Евгения Степанова порой воспринимается нашими современниками столь искаженно и мы бы сказали неадекватно как будто они в силу неизъяснимого обмана зрения видят его в фантастическом кривом зеркале и нередко с совершенно серьезным видом выдают, глубокомысленно рассуждая о поэзии Евгения Степанова, следующие, к примеру, перлы. Лев Аннинский, уважаемый метр той еще «старосоветской» литературной критики в привычном для себя залихватском, наигранно искреннем душевном порыве пишет: «Евгений Степанов, пятидесятилетний мастер стиха, донесший в Москву из тамбовской дали ощущение огромной страны, по которой гуляют теперь потомки тех послевоенных гармонистов, что не давали уснуть овдовевшим солдаткам…» Да уж… очень похож Евгений Степанов как большой современный поэт на «потомков послевоенных гармонистов»!… И какие же это были «гармонисты» такие послевоенные? Степан Щипачев что-ли? Может, быть и правда в каком-то смысле этот Степан и был «сталинским гармонистом», к тому же действительно «послевоенным»… времен «ленинградского дела» и постановления Партии «О журналах «Звезда» и «Ленинград» « , выбросившего из советской литературы и Ахматову и Зощенко очень надолго. По крайней мере заснуть «овдовевшим солдаткам» Степан Щипачев и ему подобные гармонисты соцреализма действительно не давали. Силен, силен в осмыслении отечественной поэзии наш дорогой Лев Аннинский! Тут уж ничего не скажешь… Но есть суждения о поэзии Евгения Степанова и еще глубокомысленнее, да, к тому же в простоте своей еще смешнее. Так например, известный наш «космический поэт», Константин Кедров, заявляет совершенно серьезно: «Мне очень нравится стихотворение Степанова, состоящее из одного предложения « Я хотел написать стихотворение. И не смог. Здесь какая-то пушкинская простота.» Почувствовал, видимо, наш космический кудесник в этом стихотворении что-то сказанное про него самого — знакомое это ему самому чувство: «Хотел написать стихотворение. И не смог.» Бывает. На самом деле же в этом стихе-реплике — сгусток иронии конечно… Оно в чем-то напоминает поэтические эскапады обериутов, напоминает раннего Заболоцкого с его Ивановыми… В нем поддельныйи комический «лирический герой» преднамеренно крайне простоват — эдакий наивный простак , Ваня Иванов, вечный образ-символ незатейливых обывательских душ … И никакой тут нет «пушкинской простоты». Все наоборот. Этим строкам Евгения Степанова сродни на самом деле такие едко сатирические его строки: «нетути призвания скажем напрямки а хотят признания эти дураки.» Но конечно, же Константин Кедров и должен был принять любую едкую иронию в простоте своей за откровенное признание наивного «лирического героя», в котором он видит, «скажем напрямки», родственную себе душу. И сам бы признался откровенно наш непревзойденный в своей «пушкинской простоте» Константин Кедров что «хотел написать стихотворение. И не смог.» — да неудобно…, неловно как-то перед читателями. Потому и называет наш поэт космоса Евгения Степанова каким-то Сталкером в литературе, говорящим на запретные темы и посещающим некие «запретные места». «Он (Е .Степанов – С. Н.) идет туда, куда вход запрещен» — это по мнению господина Кедрова самая большая похвала. Хотя что, собственно, хорошего в «запретных местах» — нам, например, непонятно. Разве, что током дернет хорошенько или в яму глубокую неожиданно провалишься… Очень часто попытки критики и литературоведения осмыслить поэтическое творчество Евгения Степанова рассыпаются в прах или сводятся только к откровенно комическим утверждениям и выводам. И это говорит о сложности такой задачи, если серьезно к ней относиться. Так не где-нибудь, а в авторитетных «Вопросах Литературы» Татьяна Бек в свое время писала, что «Евгений Степанов с веселой усмешкой отказывается от развязной поп-горизонтали, противопоставляя ей эстетику детского здоровья..» И в подтверждение этого, безусловно, похвального в своем благонамеренном нравственном пафосе вывода приводила следующие строки поэта: «Длинноногая путанка Скажет мне: «Что хочешь ты?» Я хочу читать Бианки, И читать до темноты.» С точки зрения уважаемой Татьяны Бек это и есть образец «эстетики детского здоровья» — отвечать «длинноногой путанке», что хочу читать Бианки (а не чего-то другого из области ее услуг) и «читать до темноты.» Игривой иронии поэта Татьяна Бек здесь не чувствует…. Ей кажется, что все это только «о детском здоровье» написано. А вот нам кажется — что этот веселый стих скорее о «длинногогих путанках», чем о детях и говорит вовсе не о выдуманной какой-то «эстетике детского здоровья», а таит в себе отблеск эротической игры… Подводных течений и скрытых смыслов в замечательной и при этом необычайно сложной и в высшей степени не однолинейной поэзии Евгения Степанова, в которой всегда есть «двойное дно», наши критики и эстеты обычно не хотят и не умеют видеть.. И это свидетельствует о том, что наша литературная среда к серьезному осмыслению поэзии Евгения Степанова еще просто не готова. Видят, что это — в высшей степени неординарная поэзия, но что сказать о ней по существу и не знают…. Или смешные заявления делают, или безмерно наивные. Или же пускаются в омут пустых общих слов, столь же красивых сколь и ничего не значащих… Вот что заявил, например, в журнале «Москва» некий Юрий Влодов по поводу одной из поэтических книг нашего действительно замечательного поэта: «Всю книга Евгения Степанова — цельная цитата, подтверждающая непохожесть, энергичную порывистость.» Сказано значительно, на вид весомо и внушительно… Но что сказано? Вот что такое «цельная цитата», да еще почему-то подтверждающая какую-то « непохожесть» и одновременно «энергичную порывистость». Как понять чем является эта так называемая «цельная цитата»? Что вся поэтическая книга Евгения Степанова — есть некая цитата что ли? Тогда что в этом хорошего? И как может эта книга-«цельная цитата» подтверждать «непохожесть»? Непохожесть на что? Ну хотя бы с «энергической порывистостью» все более или менее понятно — действительно бывает такая порывистость, бурная, энергическая… А в остальном это глубокомысленное высказывание господина Влодова — сплошная абракадабра с претензией на значительность. Так пишут когда не знают что сказать, а хочется заявить что-то убедительное, весомое… Вот и заявляют тогда с важностью — не пойми что… в духе абсурдистской мудрости старой народной сказки — иди туда не знаю куда, найди то не знаю что… Хорошо сказал о поэзии Евгения Степанова в свое время Александр Иванов: «Необычные стихи, интересные, ни на что не похожие.» Это бесспорно так и есть. Но ведь это — не определение отличительных черт и свойств поэзии Евгения Степанова. Необычным, интересным, ни на что не похожим может быть все что угодно, не обязательно даже поэзия. Таким может быть и остров в океане, и город какой-нибудь на краю света, и погода, и череда удивительных событий. Чтобы осмыслить поэзию действительно яркого автора надо дать ей ясное определение, указать ее место в литературе, выявить ее отличительные черты. И вот с этим у литературной критики нашей при ее обращении к творчеству Евгения Степанова дело обстоит явно плохо. Нельзя сказать, что попыток дать сущностное определение творчества Евгения Степанова-поэта вообще не было. Такие попытки были. Однако, они в целом они не выглядят убедительно. Так, скажем, Юрий Милорава утверждал: «Евгения Степанова можно считать первым русским поэтом-сюрреалистом.» Это серьезное заявление. Но так ли это? Элементы сюрреализма в многообразной и разноликой порой поэзии Евгения Степанова выявить, вероятно, можно. Но к этим элементам сюрреалистического мировосприятия творчество Евгения Степанова явно не сводится. Ведь сюрреализм – это, прежде всего, безоглядное погружение в глубины подсознания, а для Евгения Степанова как поэта важен и внешний объективный мир. И отражения этого внешнего мира, окружающего человека, в поэтическом творчестве Евгения Степанова и многочисленны, и замечательно ярки и реалистичны порой. Прав же был, к примеру, и Е .Харитонов, заметивший о Евгении Степанове как поэте: «ему с удивительной легкостью даются вполне себе традиционные стихи, в которых есть глубина, и ирония, и обилие вкусных поэтических находок.» И в области традиционной поэзии Е. Степанов, бесспорно, не чувствует себя беспомощным или совершенно чужим. Но все таки это прежде всего — поэт-новатор, ошеломляюще яркий и порой непредсказуемый, легко и свободно меняющий лики своего поэтического творчества. И во всех этих ликах Евгения Степанова и его поэзии, конечно же, проявляется нечто общее и главное — ошеломляющая свобода творческого «Я» поэта, для которого как будто нет непреодолимых рамок, канонов, ограничений. Причем, безусловно, поэзия Евгения Степанова — знак окружающего нас исторического времени и символ нашей эпохи, главным духовным качеством, главной отличительной чертой которой была и остается именно СВОБОДА. Можно сколько угодно говорить теперь о преимуществах советской жизни и самого былого СССР в сравнении с жизнью современного общества, с сопоставлении с организацией многих сфер жизни в нынешней России. Но одного в СССР точно и однозначно не было — СВОБОДЫ. Вот не было ее и все! И не было свободы не только в советской жизни, но и в советской культуре и литературе, конечно. О поэтах и писателях тогдашняя власть заботилась, хорошо их кормила, если они «пели советские песни» и писали что нужно и так как требуется, прославляли социализм, советский образ жизни и пр. Но никакой свободы советская власть писателям не давала. Свободы просто не было в арсенале ее ценностей. И советский человек не знал и не мог знать, что такое свобода. Не знал, что такое свобода и советский писатель и поэт. Не знал не только потому, что ему было предписано соблюдать жесткие идеологические нормы, установленные властью Партии, которые ему, скажем, «развернуться не давали». Он не ощущал «воздуха» свободы и в своем собственном творческом сознании. Сознание советского деятеля культуры и советского писателя и поэта, в частности, было наводнено некими «правилами», которые надо непременно неукоснительно соблюдать. Об этом ему собственный «внутренний голос» говорил не меньше, чем предписания тогдашних коммунистических властей предержащих. И в поэзии это были хотя бы те же традиционные правила стихосложения, те же хореи и ямбы тому подобное. А вовсе не обязательно нормы чисто идеологические. В советской поэзии ко всему неканоническому, ко всему, что выходит за рамки «правил», за пределы установленных норм и форм относились крайне враждебно — с неприязнью и непониманием. Не принимали, например, стихи без знаков препинания и заглавных букв, очень настороженно воспринимали стихи без рифмы или без должной традиционной системы строк и строф пр. Все это — характерные черты советской эпохи. Тогда более всего боялись непредсказуемости СВОБОДЫ, боялись плодов СВОБОДЫ. В 1990-е годы мы все в России поняли, вынуждены были понять, что у свободы бывает и «темный лик» — свобода, превращающаяся в произвол, что бывает и беспредел разнузданной свободы. Но вектор развития нашего общества остается тем не менее прежним — к все большей и большей свободе человека., к все больше свободе сознания и творчества. Это выражается и в культуре в целом, и в литературе, и в обычной жизни простых людей. Препоны свободе человека ставятся и сейчас (государством, ведущими религиями), но время неумолимо их разрушает. Неумолимо и постоянно. Возьмем хотя бы сексуальную свободу и запретную при советской власти тему секса. Сейчас в Интернете о сексе увидеть и прочитать можно все что угодно -решительно все! Ничего запретного в этой сфере жизни на пространстве Интернета уже просто не существует. Или такие запреты (блокировку определенных сайтов и пр.) при желании может обойти любой разбирающийся в Интернете человек. Далеко не так было даже в свободные 1990-е годы — тогда в России создателей порнографической продукции, например, и к судам порой привлекали за нарушение определенных правил (демонстрацию половых органов крупным планом и т. д.) А теперь — нет и тени всего этого. С темой секса в масштабе нашего общества произошло фактически тоже самое, что некогда произошло и с судьбой знаменитого романа Набокова «Лолита» — запрещали, запрещали, осуждали, осуждали… И в конце концов сдались. Покорились природе человеческой. Тоже самое происходит и в других сферах жизни человека и общества — свобода становится осязаемой реальностью и двигателем общественного развития. И может ли литература, может ли поэзия остаться в стороне от всего этого НАВОДНЕНИЯ СВОБОДЫ В НАШЕЙ ЖИЗНИ? — Не может конечно! Однако, в ту же отечественную поэзию свобода по настоящему пришла с большим историческим опозданием — только на рубеже ХХ1 века. И этому есть объяснения — свобода внешняя, дарованная самими историческими событиями, должна была перевоплотиться во внутреннюю свободу человека. А это — долгий процесс. Для советского писателя и поэта внутренняя духовная свобода была — как необычнейшее и неприятное состояние невесомости. Он в этой невесомости только беспомощно барахтался… И ждал только избавления от нее. Ждал когда же вернется вновь привычное «земное тяготение», позволяющее ему благополучно жить и успешно творить. Первым поэтом России который во всем своем творчестве с замечательной легкостью обошелся без «земного тяготения» обыденной плоской и унылой реальности, смело погрузился в океан свободы был Евгений Степанов — одни из наиболее ярких поэтов России ХХ1 века. Очевидно что поэзия Евгения Степанова имеет «знаковый характер» и является ярким выражением нашей эпохи. Только не всегда наши современники решаются открыто сказать об этом. И далеко не всегда умеют объяснить и адекватно выразить свои чувства и мысли. Ведь есть мысли и есть представления и явления, которые перерастают свои собственные границы и становятся ВЕЯНИЯМИ ЭПОХИ. И они с трудом умещаются тогда в рамки каких-то однозначных определений и четких формулировок. Веяния есть веяния — стихия, нераздельная со свободой. ВОТ ТАКИМ ВЛАСТНЫМ, МОГУЩЕСТВЕНЫМ, УВЛЕКАЮЩИМ ВЕЯНИЕМ СВОБОДЫ И СТАЛА В НАШУ ЭПОХУ ПОЭЗИЯ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВА. Она впитала в себя — воздух нашего времени и его живую душу, нераздельную с «душой свободы», творящей новые миры и погружающей нас в глубины непознанного. Но обратимся к самой поэзии Евгении Степанова. И постараемся увидеть и понять ее такой какой она предстает сама по себе, вне навязанных извне суждений и мнений о ней. . . . так мужик западает на запах и движется к цели к этой узенькой щели которая сводит как герыч с ума так язык добывает сахар из леденца-карамели так барсук волочит колосья в барсучьи свои закрома так бежит точно стайер в тонюсеньком теле берёзы не берёзовый сок – венценосно-друидная кровь так христос-человечество не убоявшись угрозы князя тьмы – улыбается строит добротный кров так становятся плотью идея и ткань неживая оживает что было утраченным и неживым так душа повзрослев и ничего-ничего не желая все-таки хочет общенья и общенья желательно с Ним Удивительные стихи! Они — как бабушкин клубок вязальной пряжи разматываются и разматываются, легко убегая, и в тоже время таят в себе философическую глубину, скрывают в себе тайны вселенских обобщений и проникновения под покров бытия, в самые сокровенные его глубины. Такая поэзия покоряет без слов и не нуждается в многотрудных и глубокомысленных комментариях — ею надо жить, она как будто сама собой проникает в твою плоть и кровь и становится неотъемлемой частью твоей души и превращается для тебя в символ вечной, полной метаморфоз жизни на земле. А вот и совсем другие стихи Евгения Степанова. Вглядимся и в них. СОИТИЕ секс у растений хорошо описала в газете Поэтоград канадская поэтесса Лорна Крозье а еще есть секс у деревьев когда они сплетаются весенними ветками у хороших книг плотно стоящих (!) на книжных полках у веселых облаков плывущих над нами у вагонов поездов соприкасающихся друг с дружкой и т. д. соитие как матрица бытия все-таки жизнь непобедима Неожиданно. Смело. Ошеломляет. И ничем не похоже на классику. Новое слово в поэзии, смелое раскованное и дерзновенное. И трудно с этим спорить. И нечего на это возразить. Не принять такую поэзию — да, можно. Но это значит не принять то, к пониманию и признанию чего пришла сама жизнь в начале ХХ1 века. Это — классика поэзии ХХ1 века. Живая и подлинная классика новой поэзии нашего времени. А есть ли у нас иные новаторы в поэзии из числа тех, кто всерьез претендует на звание Поэта? Есть такие! — Могут громко крикнуть многие с галерки вместе с лидером большевистской революции, Владимиром Лениным, гордо кричавшим некогда «Есть такая партия!», когда речь зашла о том кто, какая сила способна взять на себя все бремя власти в России. Но только «захватить власть» в русской поэзии и оказаться на вершине российского поэтического Олимпа этим претендентам «на трон» — явно не по плечу. Вот небезызвестный и уже опоминавшийся выше Константин Кедров тоже претендует на новаторство. От Солнца отделяется Земля А от Земли рождается Луна Весь этот СОЛНЦЕЗЕМЛЕЛУННЫЙ оборот Меня пленит и за душу берет Детский сад. Младшая группа. И ничего больше. Эти СОЛНЦЕЗЕМЛЕЛУННЫЕ СТИХИ есть откровенное воплощение совершенно детской простоты и поразительной наивности, граничащей с глупостью. Такое читать можно только для смеха или для забавы. Или еще один претендент на большую оригинальность и утонченность. Да, еще к тому же редактор журнала поэзии «Арион», Алексей Алехин. «остался с охапкой ветра в руках.» Это стихотворение такое у господина Алехина…. Здорово, правда?! Поэт остался «с охапкой ветра»… До такого и действительно додуматься надо! Ведь не каждый додумается, например, что можно остаться «с куском воды», или «с лужей снега»…. Только сползание мысли и эмоций в запретную (а для кого-то и заветную) сферу идиотизма до сих пор поэзией, к великому сожалению, не считалось… Но и традиционалисты наши, настоящие и мнимые, порой не лучше. Возьмем шедевры Алексея Пурина. И даже мёртвою весною я сберегу (а вы вольны?) за замороженной десною обол сосулечной слюны! Красочные какие стихи! Надо же! Сберегай, сберегай наш дивный поэт «обол сосулечной слюны»… за «замороженной десною». Часто видимо приходится бывать многоуважмоемому Алексей Пурину у зубного врача. И правдивая у него память об этих сеансах лечения у стоматолога — сразу видно, что поэт-реалист, достойный наследник нашей дорогой классики. Преемник Пушкина можно сказать. Нынешний российский поэтический Парнас — вообще причудливое место… Кого только там порой не встретишь. Иногда кажется, что это на самом деле чаща дремучего леса, где кто только не живет, какие только лешие не бродят, и какие только ведьмы не прячутся там в своих избушках на курьих ножках. Впрочем, о дамах мы всегда хорошо отзываемся. Даже если они и вполне себе бездарны как поэты. Поэтому о них — ни слова…. Конечно, дутые поэтические имена и искусственно сфабрикованные в силу тех или иных обстоятельств поэтические репутации поблекнут, забудутся через время. И когда-то от них не останется и следа не только в Реке Времен, но и в памяти ценителей русской поэзии. Однако, для этого должны пройти еще годы н годы… А пока, коротая время — и свое собственное личное время, и время историческое — лучше всего вновь обратиться к замечательной поэзии Евгения Степанова, не обращая внимания на всю поэтическую шелуху вокруг нее. . . . начинается нечто такое чему ни к чему ни слова ни дороги прикоснусь и пойму посмотрю и пойму не пойму слишком много в итоге вознесётся воздушный над офисом шар упадёт на лепешку коровью точно дракула кровью упьётся комар и умрёт переполненный кровью а росточек который зимою зачах разомлеет в объятиях лета и в обычных свинцово-пунцовых глазах заневестится унция света я покаюсь за спешку стихи и грехи я засну как трехлетний мальчонка и приснится деревня поют петухи петухи кукарекают звонко ------------------------------------------ Мы убеждены, что поэзия Евгения Степанова явилась заком рождения новой эпохи в нашей отечественной поэтической культуре — эпохи действительного свободного творчества, ЭПОХИ СВОБОДЫ. В эту эпоху единственным мерилом достижений поэта становится его талант, его творческая уникальность, мощь и неповторимость — никакие правила и нормы уже не играют роли. Можно писать рифмованные стихи и стихи без рифмы, стихи возвышенные и стихи иронические, стихи философические и стихи сентиментальные или скептические — это уже само по себе не имеет значения. Все решает исключительность и глубина и мощь поэтического дарования. И только она. Настоящий большой Поэт нашей эпохи творит всегда предельно свободно. Он — подлинный хозяин Царства Головокружительной, Ошеломляющей Поэтической Свободы.