Яблоко на чайном столике почти сгнило, неприятно было на него смотреть. Женщины и не смотрели. И друг на друга тоже не смотрели. Не хотелось видеть, в кого они превратились. Рабочий день начинался с шипения Гадюкиной: - Ну, что, проститутки? Еще не уволились? Тогда пашите! И никаких чаепитий и болтовни. Дружить мои подчиненные права не имеют. При этом в отделе время от времени происходили тихие истерики. И только когда кто-нибудь увольнялся, разговаривал в полный голос. Курочкина даже кричала. Однако ее крик тонул в тишине, как в ватном одеяле. Также время от времени сотрудницы их отдела собирались пожаловаться на свою начальницу Главному, но откладывали визит к нему по причине нерешительности и разобщенности. С того дня, как Гадюкина положила на чайный столик яблоко, сотрудницы в отделе стали ссориться. Кто-то переметнулся в свиту начальницы, изучал ее настроение и требования, подстраивался . Однако требования у Гадюкиной были непомерные, а жалила она так неожиданно и больно, что подстроиться под нее было невозможно. Когда за Курочкиной закрылась дверь, Птицына оглянулась вокруг и заметила, что работников в их отделе значительно поредело, и скоро она останется с Гадюкиной один на один. Птицына задумалась, не написать ли ей заявление об уходе добровольно, но где гарантия, что на новом месте работы в начальство не проползла такая же Гадюкина? Говорят, этих тварей развелось так много, что ступить некуда. Надо набраться смелости и поговорить с девочками. Птицына открыла было рот, чтобы высказаться, но Страусова быстро спряталась за компьютер, а Вертишейкина зашипела, как змея. Подумать только, научилась. Все-таки не простое яблочко начальница на стол положила. Приколдовывает Гадюкина. Птицына встала, расправила плечи и пошла к Главному. Фамилия у меня гордая, подумала она, надо ей соответствовать. Шла и чувствовала за спиной крылья. Однако у двери высокого начальства замерла и осторожно постучалась пальцем, как клювом. Подождала немного, толкнула дверь и вскрикнула от неожиданности. В открывшемся проеме Птицына увидела пришпиленного к стене Главного и Гадюкину сверху. Птицыной показалось, что Главный запутался в Гадюкиной, как муха в паутине и жужжит от отчаяния. Птицына замерла на несколько секунд, потом шагнула назад и прикрыла за собой дверь. Стало понятно, что Главного уже не спасти и жаловаться больше некому. Птицына почувствовала, как крылья у нее опускаются. Еще чуть-чуть, и она навсегда разучится летать. Тогда Птицына вернулась в свой отдел, взяла яблоко и выкинула его в окно. Потом выдернула у себя перо, макнула его в чернила и стала рисовать. Штрихи ложились на лист хаотично. Птицына понимала, что это было отражением ее внутреннего сумбура. Она действовала интуитивно, на ощупь. Постепенно стало видно, что штрихи соединяются в линии, которые сплелись на листке в черный клубок змей. Заразила все-таки, горько подумала Птицына. Однако змеи скоро расползлись, а на рисунке можно было разглядеть женщину с руками, сложенными то ли для объятья, то ли укачивания ребенка. Только между рук у нее сквозит пустота. В эту секунду Птицына испытала острую жалость к женщине и нарисовала солнышко в ее ладонях, пусть согреется. Птицына выпустила перышко в окно и некоторое время задумчиво следила за его полетом. Она знала, что у нее все получилось. Колдовство у женщин в крови.