*** Как и всегда в шумной толпе, в многолюдье торгового центра я чувствовал себя особенно одиноким. Мимо проносилась извечная вереница лиц – то - радостных, и улыбающихся, то – сумрачных и сосредоточенных. Деловитых. Лица расплывались и превращались в одно бессмысленное радужное пятно. Всё было как всегда. Мозг отчаянно сопротивлялся накатывавшей волне уныния, приобретавшей призрачный оттенок безысходности. Я выхватывал из толпы отдельные яркие стоп-кадры. Вот девочка лет пяти, захлёбываясь слезами, клянчила у мамы леденец. Вот подросток в спортивной куртке с накинутым на голову капюшоном громко и без стеснения матерился в прижатый к уху мобильник. Эффектная блондинка в ярко-красном брючном костюме и с отстраненным взглядом быстро шла по направлению к эскалатору прямо ко мне навстречу, не замечая никого и ничего вокруг. Интеллигентная парочка выскользнула из книжного магазина. Мужчина бережно поддерживал снизу фирменный пакет, набитый книгами, а его спутница порывалась ухватить его за локоть. Людям вокруг не было до меня никакого дела. Что ж, мне до них тоже. Сегодня было воскресенье, и пару часов назад оно превратилось в тот самый "особенный" день. Так я называл дни, когда без лишних слов одевался и уходил из дома до вечера. Чем я занимался? Ничем. Как правило, бесцельно бродил по городу, отключив сотовый телефон. Заглядывал в магазинчики, ничего не покупая, шатался по торговыи центрам, пил кофе в недорогих кафешках. Кофе или чай и ничего крепче. К пиву и любому другому алкоголю я был равнодушен. В моем случае "равнодушен" не означало, что я выпивал по праздникам или в свой день рождения. Я не употреблял спиртное совсем. Подростком я постоянно слышал от отца с матерью, что алкоголь - яд для моей нервной системы, и, по-видимому, они добились своей цели. Кто-то или что-то сверху, наверное, тоже незримо шепнуло предостережение. Я никогда не имел ни малейшего желания проверить, насколько верным было утверждение родителей. Каблук туфли блондинки в красном предательски скользнул по кафельной плитке, когда она почти поравнялась со мной. Брючный костюм сверкнул алой молнией. Она падала медленно, смотря точно мне в лицо и отставив в сторону руку с зажатой в ней розовой сумочкой. Пряди волос осыпались белым водопадиком. Ресницы с шумом захлопнулись, обрывая пронзительный взгляд сияющих янтарных глаз. Сквозь тонкую ткань пиджака я ощутил тепло её кожи в своих руках. Я успел поймать красотку налету. Привычным жестом я приподнял тело вверх, и теперь лицо девушки оказалось прямо напротив моих глаз. Она широко распахнула глаза и уставилась на меня в упор – в дремавшем мозге секундная стрелка часов не остановилась, но замедлила бег и теперь почти сравнялась в своём ходе с минутной. Её зрачки расширились и мерно пульсировали в такт едва слышному тиканью в моей голове, а красноватые прожилки сосудиков в белках набухли и словно источали какую-то непонятную внутреннюю энергию. Взгляд из безжизненного и пустого на глазах превращался в призывный, прожигавший меня насквозь двумя коричневыми лучами. Музыка, гремевшая в торговом центре, внезапно стихла. Она вздохнула и слегка прикрыла веки, будто оценивая и запоминая. Изучая изнутри. Модный хит снова рванул из динамиков. С губ блондинки слетела тихая невнятная благодарность. Эскалатор продолжил свой бесконечный путь. Я отпустил её и пробормотал что-то в ответ. Люди неспеша двигались в такт безжизненным ступенькам. Кто-то, конечно же, смотрел на нас. Оказавшись в центре внимания, пусть и ненадолго, я растерялся. Как обычно. Смущение лилось с потолка горячей водой из душа, стекало по щекам и каплями пота размазывалось на спине. Назойливое желание обернуться исчезло. Я почти физически ощущал, как девушка расплывалась позади меня бледным кровавым пятном. Фосфоресцирующие карие глаза какое-то время ещё горели в потоках электрического света, а затем потускнели, но не погасли совсем, а замерли поодаль в дремотном ожидании. Красная ткань костюма выгорела и полиняла под пронзительным светом ламп. Я с детства считался странным. Никто никогда не называл так мальчика Глеба, но он несомненно это знал. В школе я не был изгоем, но одноклассникки всегда относились ко мне с определенной настороженностью. Близких друзей у Глеба не было, и я дружил со всеми понемногу. Потом начал понимать причины недоверчивости моих одноклассников и воспринимать её как должное. Еще в начальной школе со мной случались непонятные приступы вроде кратковременных трансов, когда становилось трудно дышать, тело била дрожь, а перед глазами вихрями мельтешили разноцветные картинки. Я называл их "мультиками". Им всегда предшествовало волнение или другие сильные эмоции. Однажды меня вызвали к доске, а я, как назло, не выучил урок. В другой раз приступ случился после драки с одноклассником. После эмоций в дело всегда вступало обоняние. Запахи появлялись заранее, зачастую совершенно не соответствуя окружающей действительности, как аромат лимонов в классе в морозное декабрьское утро. Запахи были последним, что я всегда помнил отчётливо. «Мультики» наступали им на пятки. Иногда картинки и образы пугали, иногда забавляли, порой оставляли равнодушным. Приходя в сознание, я обнаруживал себя обессиленно лежавшим на полу, но в моей памяти сохранялось немногое. Мне рассказывали, что я просто стремительно падал навзничь и несколько минут лежал на спине с открытыми глазами, тяжело дыша. Белки глаз вращались, а руки совершали резкие порывистые взмахи. Но ни судорог, ни конвульсий, ни пены изо рта. Приступы происходили примерно раз в три-четыре месяца. Родители отвели меня к неврологу для обследования на предмет возможной эпилепсии, но врачи не подтвердили подозрений и вообще не смогли поставить диагноз. Электроэнцефалограмма мозга не выявила наличие отклонений, рефлексы мышц были адекватными. Я не страдал ни заиканием ни энурезом. В конце концов, невролог отделался бессмысленной формулировкой о гиперреакции организма на переутомление, и меня записали почти что в симулянты. Последний раз я смотрел «мультики» лет в двенадцать. Потом они внезапно исчезли, ровно так, как и появились. Подростком я иногда испытывал непонятные приступы полузабытья и жуткой сонливости, но они редко случались во время школьных уроков и потому не сильно досаждали, а впоследствии и вовсе прекратились. В армию меня взяли без ограничений, и там точно было не до трансов, а после демобилизации я повстречал Яну. После свадьбы же всё предыдущее в жизни казалось таким далеким и происходившим совсем не со мной. И всё-таки я почти физически ощущал свою странность. Как я уже говорил, не употреблял алкоголь. Почти не курил. В свободное от смен время любил, лёжа на диване, рассматривать альбомы с гравюрами Иеронима Босха и офортами Гойи, мысленно дополняя их при этом новыми деталями и словно стремясь сделать ещё более фантастическими и извращёнными. Обожал философские эссе Камю, Ницше и английскую готику девятнадцатого века. "Чуму" Альбера Камю я прочитал четыре раза, с каждым прочтением открывая в ней что-то новое. Меня вдохновляли дикие фантазии Эдгара По, мрачная эстетика Брэдбери и современное фэнтези - Толкиен, Роулинг, Кунц, "Тёмная башня" Стивена Кинга. К музыке и спорту я был равнодушен. Со школьными и армейскими товарищами я не поддерживал никаких отношений, а новыми друзьями так и не обзавёлся. Моими единственными друзьями были книги и живопись, и ещё немного жена. Яна старалась меня понимать, снисходительно относилась к моим необычным пристрастиям, сосредоточиваясь на ведении домашнего хозяйства. При этом она неплохо зарабатывала, и в целом нам хватало. Жена никогда не обуждала дома мои дела на работе, и я был ей за это благодарен. Впрочем, будучи неразговорчивым и молчаливым по натуре, я не страдал словоохотливостью. Иногда чаша терпения супруги всё-таки переполнялась, и тогда Яна становилась просто невыносимой. Что до меня, то несмотря на свою замкнутость, я был отнюдь не из тех, кто покорно выслушивает претензии и упрёки в свой адрес. Сначала я отвечал, в меру своей вспыльчивости был резок, перепалка разрасталась, и в воздухе отчетливо рисовались контуры большого семейного скандала. Через пару лет семейной жизни я набрался опыта и старался с достоинством уйти в самом начале конфликта, позволяя Яне вдоволь выплеснуть эмоции перед телевизором и в общении по телефону с подругами. В те дни я исчезал до ночи, не звонил, а напротив, выключал мобильник. Потом я возвращался, и она встречала меня, как ни в чём не бывало. Я часто задавал себе вопрос, почему она со мной, но не находил ответа. Сегодня случилась именно такое воскресенье, и нужно было убить время до вечера. На третьем этаже торгового центра располагался кинотеатр. Световые табло навязчиво бросали в глаза анонсы, и я решил пойти на любой ближайший сеанс. Так уйдёт пара часов. Время только подкрадывалось к полудню, и народу у касс было немного. Я скользнул взглядом по рекламе, отмечая жанры. Триллер, комедия, фантастика, ужасы. Актёры меня мало интересовали. Я не увлекался киноиндустрией и не следил за новинками. Интерес к кино выливался в невнимательный просмотр премьерных сериалов по центральным каналам, да иногда каких-нибудь нашумевших картин. Да, пожалуй, сейчас ужасы. Я остановил свой выбор на второразрядном голливудском ужастике только потому, что сеанс начинался через десять минут. Дома с женой мы иногда по ночам смотрели фильмы ужасов, в основном, ради забавы. Она была очень впечатлительной и, возможно, именно поэтому инициатором ночных просмотров всегда выступал я. Меня занимала атмосфера страха, приправленная зловещей приглушённой музыкой и вскриками жертв. Нервное дыхание Яны, судорожно прижимавшейся в темноте, приятно щекотало спину. Тогда её озноб входил в мои поры, проникал в мышцы и кровь и оседал на стенках горла привкусом мятных леденцов. После окончания фильма хорошо было заняться с ней сексом. Название фильма прошелестело мимо в складках бордовой портьеры при входе в зал, и предпоследний ряд радостно салютовал оскалившейся челюстью пустых кресел. Но спокойствие разом улетучилось, потому что на втором от края сиденье в моём ряду лежал клетчатый носовой платок. Кто-то, по-видимому, забыл его после первого утреннего сеанса, или же он просто случайно выпал из кармана зрителя. Я попытался сосредоточиться и подавить подступавший к горлу комок, но дыхание уже перехватило и застыло в груди. Теперь уже не было смысла сбрасывать платок с кресла на пол, и я постарался просто спокойно пройти мимо. Поздно! Воспоминание проснулось, ожило и закрыло лицо мятой тканью в крупную сине-белую клетку. Вечный платок, туго завязанный на затылке и всё же неизменно соскальзывавший с головы маленького больного существа женского пола. Девочки одиннадцати лет, чей следующий день рождения мерцал и скрывался в тумане неизвестности, призрачном и смертельном. С одиннадцати лет я возненавидел клетчатую ткань. В моей одежде и предметах обихода исчезло всё клетчатое. Потому что оно напоминало о той странной девочке в лагере, а затем память транзитом всегда переносилась в другое жаркое и ненавистное лето, нагрянувшее через четыре года. В одиннадцать лет я впервые в жизни отправился в детский лагерь. Мне там совсем не понравилось. В нашем отряде была девчонка, недавно перенесшая сеансы не то химиотерапии, не то лучевой терапии. Потом я понял, что лечилась она от рака, но тогда о такой болезни я не знал. Запомнилось выражение ее глаз - позднее я в полной мере осознал значение этого взгляда. В нем царила обреченность и словно какое-то умиротворение. Взгляд ребёнка, да нет, уже взрослого человека, смотревшего наперёд через судьбу. И радовавшегося каждому слову, каждой улыбке, каждому часу жизни. У неё на голове всегда был повязан клетчатый сине-белый платок, ужасно веселивший ребят в отряде. И она смеялась над собой вместе с нами, но не ртом, а глазами, блестевшими под лысым черепом. Иногда мы смеху ради стаскивали с её головы платок и, перебрасывая трофей друг другу, дразнили её, а она гонялась за платком, пытаясь вернуть его назад. Смена продолжалась месяц, и девочка смеялась каждый день. Потом мы разъехались по домам. Я больше никогда её не встречал. Я даже не помнил её имя. Прошло четыре года, и так улыбалась моя мать. Выцветшими глазами, осколками пожелтевших зубов, бескровными полосками губ. Метастазы росли и множились, выступая на коже красными пятнами под цвет стильного женского костюма. Температура жарила угасавшее тело сильнее июньского солнца за окном палаты. Лимфоузлы набухали. Волосы выпадали и клочьями усеивали подушку. Химиотерапия убивала быстрее опухоли. Карий взгляд угасал и расплывался по палате при свете тусклых грязных ламп. Жизнь вокруг крутилась медленно и равномерно как непрерывно двигавшийся эскалатор. Больные иногда умирали. Платок сползал с безволосой головы и бесшумно ложился на сиденья стульев, в ряд стоявших у стены рядом с продавленной больничной койкой. *** Я сел и медленно оглядел зал. Фильм, видимо, не очень котировался, о чём наглядно говорило количество желавших его посмотреть. Со своего места в предпоследнем ряду я прекрасно видел всех пятерых. Две девчонки пубертатного возраста во втором ряду. Эти хихикали и толкались, поглощали поп-корн, и поочередно запрокидывали головы, глотая колу. Парочка в разгар периода "romantique" в четвертом. Яростно и громко целовались, не смущаясь и не смотря по сторонам, девушка почти влезла на колени к парню. Вряд ли увидят в фильме больше моего. Да ещё перед началом сеанса в зале появился плешивый пожилой мужик в светло-коричневой ветровке, занявший место прямо впереди меня через четыре ряда. В голове возник образ заядлого киномана, пописывающего никем не читаемые рецензии с претензией на величие непризнанного гения. Вокруг круглой и бледной лысины забавно торчал венчик рыжевато-седых волос, а очки поблескивали в свете бликов с экрана. Всё, цифра шесть олицетворяла меня. Реклама, хлынувшая с экрана перед сеансом, оглушала, и я пожалел, что не взял с собой хотя бы газировку. Затем свет погас, пошли титры, и я откинулся в кресле, полуприкрыв глаза. Сюжет фильма не очень интересовал. Я пришёл сюда не для того, чтобы насладиться сомнительного качества кинопродукцией, а лишь отдохнуть от людей, от повседневной суеты, от галереи равнодушных лиц в бесконечной анфиладе улиц. От Яны. Титры промелькнули перед глазами, зазвучала тревожная музыка. Из-под опущенных век я лениво смотрел, как группа молодёжи снаряжала лодку для сплава по речке на пикник, но внимание вдруг привлёк тот забавный лысый старичок, сидевший передо мной. Он явно казался чем-то недовольным и даже обеспокоенным, ёрзал в кресле, вертел головой и постоянно бросал взгляды на входную дверь в кинозал. Весь его вид говорил о крайнем нетерпении. Очки бесшумно стреляли по сторонам экранными бликами. Наблюдать за ним со стороны было забавно и даже немного смешно. Через пару минут дверь в зал со скрипом отворилась, и улыбка сползла с моих губ. Под навязчивый и нервный аккомпанемент объект ожидания старика горделиво прошествовал мимо меня неторопливой походкой. Бордовые портьеры при входе слегка колыхались в такт стуку каблучков. Облегающие брюки ненавязчиво подчеркивали стройность бёдер, а красный пиджак поставил в моих зрачках эффектный восклицательный знак в конце восторженного эпитета. Неяркий свет по бокам лестничных проходов и прерывистое свечение экрана приглушали медовую свежесть волос, рассыпавшихся по плечам, но я не мог её не оценить. Девушка направилась к тому ряду, где сидел лысый старик, явно готовясь занять место рядом со своим спутником. У меня снова перехватило дыхание, но сейчас клетчатый платок оказался ни при чём. Интерес к фильму окончательно угас, потому что я узнал эту блондинку. Двадцать минут назад она стремительно шла сквозь толпу к эскалатору. Тепло её тела вновь согрело кожу на руке. Не без внутреннего удовольствия я отметил, что перед тем, как присесть, она быстро перевела взгляд назад и слегка задержала его на мне. При неверном свете и отблесках с экрана показалось, что глаза её на секунду вспыхнули двумя искорками. Этого было достаточно, чтобы внутри уже разгорелся кошачий желтоватый огонёк. Не знаю почему, но она меня привлекала. Девушка села, и теперь я уже не мог видеть ее лица. Через плечо у нее была перекинута всё та же небольшая розовая сумочка, она сняла её и положила рядом. Немолодой спутник повернул к ней лицо и слегка притянул к себе за плечи. Я смотрел прямо на его профиль. Глаза за стеклами очков светились яростно и как-то неприятно, он резко выговорил ей что-то, но я не смог разобрать ни слова. Затем он успокоился и приобнял её за шею. При этом блондиночка в красном не сделала попытки ни придвинуться к нему ближе, ни отстраниться от него. Она уставилась перед собой, он тоже отвернулся к экрану, и их головы неподвижно замерли, возвышаясь над спинками кресел. Рука старика по-прежнему обнимала спутницу за плечи и пальцами слегка ласкала их. Пламя в голове гудело и набирало силу. Я неотрывно наблюдал за ними. Они не разговаривали и почти не шевелились. Красный пиджак алел в полумраке зала. Белокурые локоны слегка развевались. Узловатые старческие пальцы легонько и как бы с укором касались упругой женской шейки. Я точно видел набухшие на запястье вены. Под химическими лучами кинопроектора волосы старика, опоясывавшие лысину, начали вылезать и сползать грязноватыми клочками на воротник ветровки. Главные герои уже наметили место для пикника на опушке леса и теперь взяли курс к берегу. Из-за прибрежных кустов за компанией уже следили внимательные глаза, изучая, анализируя и выбирая первую жертву. Остро наточенный топорик и большой разделочный нож изнывали в ожидании подле их хозяина. По всему выходило, что ждать оставалось недолго. Пятнышки кровавых брызг стали заранее просачиваться сквозь поры экрана, собирались струйками и медленно потекли вниз. Сидевшая передо мной парочка очень интриговала. Со своего места оказалось удобно наблюдать за ними. В кафе их вполне можно было принять за отца и дочь, а может, даже за дедушку и внучку, решивших отобедать вместе в часы редкого совместного досуга. Но его рука, нежно лежавшая на плечах спутницы, не оставляла сомнений в отношениях. Со стороны всё выглядело очень странно. Мужчина, помимо возраста и внешней непривлекательности, совсем не выглядел респектабельно в отличие от лоска и элегантности девушки, нарочито бросавшихся в глаза. Самым же непонятным казалось то, каким ветром их вообще занесло на фильм, явно предназначенный для молодёжной аудитории. Их присутствие здесь не соответствовало происходящему ещё более, чем разница в возрасте между ними. Незаметно мысли о странном дуэте перетекли в совсем иную плоскость, сколь непристойную, столь и объяснимую. Фантазия моя всегда была на высоте, и я любил сочинять про себя истории о знакомых и незнакомых люлях, к примеру, просто встреченных на улице и чем-то привлекших внимание. Меня начал занимать вопрос, как часто они занимаются сексом? Притворяется ли она при этом? А, может, у них есть некие договоренности, и он закрывает глаза на кое-что с её стороны? Я рассмеялся вполголоса. В конце концов, никто не отменял предположений о действительно любящей друг друга паре, счастливой именно в такой своей непохожести. Да, я родился фантазёром. В детской голове ежеминутно рождались и мгновенно умирали десятки идей. В пять лет я до смерти напугал маму, убедительно рассказав ей о костре, только что разведённом её малышом в спальне. В десять вообразил себе мифического друга, жившего в соседнем доме, и придумал ему не только имя, но и подробную биографию. В двенадцать зачитывался приключенческой и фантастической литературой. Безудержное воображение рисовало образы свирепых пиратов, благородных индейцев, отважных мореплавателей и астронавтов. Потом начался короткий, но бурный период игровых приставок, быстро пресечённый родителями из-за опасений по поводу моей якобы неуравновешенной психики. В пятнадцать лет детство окончательно умерло вместе с мамой, и я неумолимо и страшно быстро повзрослел. Но фантазии тоже повзрослели и оставались при мне, всё также загораясь, вспыхивая и исчезая мириадами звёздочек в небесных полушариях мозга. Вот и сейчас интерес к необычной парочке, разгоревшийся в считанные секунды, улетучивался. Лодка предположений причаливала к берегу, швартуясь у пристани в Заливе Неинтереса. Жёлтое пламя костра на опушке леса затухало под первыми струйками осеннего дождя, обещавшего быть затяжным. Неподалёку от поляны на опушке леса Зло уже показало из кустов своё лицо, и пубертатные девочки наперегонки неслись к нему навстречу, визжа и похрустывая поп-корном. Влюблённая парочка выбралась из-под жгучего одеяла петтинга и теперь примеривала теплое покрывало сладкого томления, щекотавшего изнутри шерстью милого страха. Первая жертва заливала подбородок потёками бутафорской крови, и глаза её уставились в небо профессиональным взглядом трупа из фильмов класса "В". Я перевёл взгляд на экран, пытаясь сосредоточиться, но затем прикрыл глаза в ожидании новой добычи и снова откинулся на спинку кресла. Сердце в груди замедлило бешеный до того ритм. Я задержал дыхание, стараясь успокоиться. Ужасы на экране совсем не волновали меня. Винегрет из плоских диалогов и до тошноты предсказуемого сюжета навевал скуку, несмотря на все старания сценаристов. Конфета страха давно растаяла под блестящей обёрткой банальности. Кажется, я задремал, потому что, открыв глаза, поначалу не понял, где нахожусь. Экран по-прежнему светился, но теперь в отдалении, и ветки деревьев закрывали обзор. Голоса с экрана долетали как через набитую перьями подушку, лежавшую в изголовье больничной кровати. Мне пришлось слегка изогнуть шею, чтобы посмотреть на сидевшую впереди парочку. Сквозь древесные сучья мрачно мерцала луна. В кинозале стало холодно, словно в непролазной лесной чащобе в середине ноября. Задул пронизывающий ветер. Фигуры скрывались за ветвями, но порыв ветра сейчас отодвинул их, и я явственно увидел картину, всколыхнувшую волны возмущения в груди. Через четыре ряда впереди блондинка в красном брючном костюме осторожно прижимала к груди сумочку, повернув личико ко мне в профиль. Открыв рот, она пыталась шёпотом оглушить монстра, продиравшегося к ней сквозь кусты из соседнего кресла. Глаза маньяка сверкали из-под очков, и он неистово размахивал руками прямо перед своей жертвой. Слов я не слышал. Старческая слюна брызгала во все стороны ядовитыми фонтанчиками. Истошный крик вырвался из горла сексапильной брюнетки, ползшей между деревьев навстречу призрачному спасению. В последний момент девушка привстала на колени, готовясь умереть. Топорик молнией сверкнул посреди лесной чащи и проломил затылок жертвы с грохотом захлопнувшегося сиденья. Струя коричневой крови хлынула из бутылки колы в горло школьницы. Под ногами блондинки, решительно устремившейся к входной двери, хрустнули ветки, раскиданные по полу. Я ощутил на себе яростный взгляд старика, устремлённый вслед покидавшей его спутнице. - Эй! - окликнул я его сзади. - Оставьте её в покое! Старик обернулся и молча уставился на меня. Изо рта его зазмеилась ненависть и начала клубами заволакивать пространство между рядами, но очередной порыв свежего ветра из чащи отнёс её в сторону. Воздух передо мной остался чистым и незамутненным, и сквозь мерцавшие атомы кислорода я видел, как она обернулась и остановила на мне свой взгляд. Лучи света из зрачков полились горячими потоками, и я ощущал их теплое прикосновение на лице. Портьера при входе ещё раз шевельнулась, но теперь уже под дуновением ветра изо рта лысого старика. Он скрывался в тени деревьев в полном одиночестве, но в компании полуголой красотки с размозжённой головой. Старик отвернулся, оставив мне праздник тихой эйфории от маленькой победы. Итак, мы снова остались в зале вшестером. По-видимому, размолвка между парочкой вышла серьёзная, хотя я и не услышал ни единого слова во время их ссоры. Почему-то я ощутил искреннюю радость за девушку, покинувшую своего неприятного и непонятного спутника. К моему удивлению он не сделал попыток ни остановить ее, ни последовать за ней. Сейчас он просто повернул голову к экрану и внимательно наблюдал за развитием сюжета. Действие немного приостановилось, и в тишине, наступившей в зале, отчётливо слышались поцелуи влюблённых, вновь нырнувших под одеяло ласк. *** Я снова впал в странное оцепенение. Тихий шелест осеннего леса возвращал ощущения в чистое и страшное детство. Я не чувствовал рук и ног, но осознавал, что экран вновь приблизился на расстояние удара топориком. Голоса остававшихся в живых героев свивали гнёзда в барабанных перепонках и застывали в них как смола. Ветви деревьев распрямились и взвились к потолку зала, словно кроны дубов после индейской казни, отпущенные к небу с привязанными половинками тел приговорённых. Теперь я не видел жертв. От жара проектора потёки крови на экране высохли и бесследно испарились. Серийный убийца приступил к новым приготовлениям. Очередной жертвой он наметил длинноногую рыжеволосую девицу, закрывшуюся в летнем домике и в истерике искавшую хоть какое-то подобие оружия. Маньяк подкрадывался, неслышно ступая ногами, обутыми в мягкие теннисные туфли, по усыпанной листвой земле. Каждое движение ступней отмечалось взвизгом музыки. В унисон горячих аккордов шаги приближались размеренно и неторопливо. Я не услышал, но почувствовал их рядом. На этот раз дверь не скрипнула, и дуновение от колыхания портьеры не щекотнуло лицо. Краем глаза я осознал, что тонкие женские пальчики с розовым маникюром бесшумно откинули соседнее сиденье. Облачко дорогого парфюма окутало мрачным ароматом. Я машинально отметил, что маникюр на ногтях прекрасно сочетался с цветом дамской сумочки. Длинные ноги, обтянутые тонкой красной тканью, на секунду замерли, а потом вытянулись в полуметре от моего кресла. Я повернул голову навстречу волосам оттенка восхитительного дикого мёда и взглянул туда, куда так страстно хотелось посмотреть и куда так неотвязно манило. В её глаза. В прошлый раз я уже поразился её взгляду. Теперь же понял, что скорее я даже не познал его в полной мере. Это были совершенно удивительные глаза, карие, бездонные, поглощавшие и пожиравшие тебя заживо. В окружавшей полутьме я мог бы ошибиться, но они, казалось, сами подсвечивали себя изнутри, а тут ещё и луна выскользнула из-за туч в сверкающем небе кинозала. Желтоватые крапинки в зрачках вспыхивали, отражая лунный свет. В исходившем от деревьев призрачном свечении я увидел её лицо в зареве глаз - тонкие, блестящие губы, прямой нос и пряди светлых волос, спадавших на высокий лоб. Она улыбнулась белоснежной улыбкой и проговорила быстрым хрипловатым шёпотом: - Добрый день! Спасибо за участие и помощь! Тогда, у эскалатора, и здесь, только что! Он услышал вас и оставил меня в покое. По крайней мере, сейчас. - Добрый день, - тихо откликнулся я, стараясь утихомирить сердце, вновь стучавшее в бешеном ритме. - Всё в порядке, не благодарите, не надо. У вас всё хорошо? - Да. Спасибо, - ещё раз повторила она шёпотом. - Я вернулась очень тихо, и он меня не заметил. Пожалуйста, говорите как можно тише, иначе он услышит. Мы и так слишком близко. - Хорошо, - прошептал я и замолчал. Мысли закончились, а недосказанные слова застряли комьями в голосовых связках. Она сидела рядом и тоже молчала, и это было прекрасно. Я отвернулся от неё и упёрся взглядом в потолок. Холодок в желудке поддразнивал, но ноги налились свинцом и отяжелели. Странно, ведь пару минут назад я не ощущал их совсем. Сейчас же я их снова не чувствовал, но уже как-то по иному. Одно дело, когда конечности затекают утром после завершения долгого неприятного сна и резкого пробуждения, и совсем другое, когда ты бодрствуешь и отчаянно волнуешься. - Вы смотрите фильм? - спросила она. - Мне кажется, не очень! - Совсем его не смотрю, - прошептал я с лёгкой усмешкой, повернув к ней лицо, чтобы она лучше его разглядела. - Вы, наверное, тоже! - Да, - отозвалась она как-то рассеянно, но взгляд её внимательно скользил по фигуре старика впереди. Тот сидел неподвижно, уставившись на экран, и, казалось, всецело был поглощён фильмом. Тем временем рыжеволосая девица демонстрировала нам не только свой оголившийся бюст внушительных размеров, но и незаурядную смелость, вооружившись кухонным ножом и открыв свой сезон охоты на охотника. Впрочем, её сезон близился к закрытию, едва начавшись. - Спускайтесь вниз, - прошептала она. - Он может обернуться в любую секунду. - В каком смысле? - Я искренне удивился, потому что не понял её. Вместо ответа она положила руку мне на шею и с силой подтолкнула вперёд, соскальзывая при этом с кресла. Через секунду она устроилась прямо на полу. Другой рукой осторожно придерживала сиденье, чтобы то невзначай не хлопнуло. Все действия она проделала быстро и абсолютно бесшумно. - Идите ко мне, - прошептала она. - Так он нас точно не заметит. Ошарашенный, я последовал за ней, и мы очутились в проходе между рядами. Ряд сзади нас пустовал, и никто не мог видеть этого странного поступка. Звук с экрана доносился теперь слегка приглушенно, а всё происходившее в фильме видеть я больше не мог. Через щель между креслами пробивался только маленький кусочек экрана. - Вот так безопасней, - откликнулась девушка. - Странно, что мы оказались здесь, на этом сеансе. Вы так любите фильмы ужасов? - Не очень - ответил я. - По правде говоря, я вообще не люблю кино. Но сейчас мне всё равно, где быть и что делать. Кино так кино. Такой уж сегодня день. - И я совсем не люблю ужастики, - прошептала блондинка. - Но его они весьма привлекают. Взгляните! Я взглянул в просвет между креслами впереди и поймал в прицел голову с блестящей лысиной в окантовке всклокоченных волос. Пушистый венчик подрагивал в такт рыжеволосому фонтану, сверкавшему во тьме летнего домика. Он внимательно прислушивался к судорожному хриплому дыханию длинноногой девицы, сопровождаемому яростным хрустом поп-корна. Вопрос о месте нахождения спутницы, похоже, его ничуть не волновал. - У меня странный муж, - полувопросительно-полуутвердительно проговорила она. Уголёк неподдельного изумления вновь вспыхнул в золе угасшего костра фантазий. Одна из них всё-таки оказалась реальностью. Теперь же фантазия злорадно плясала рубиновыми огоньками посреди пепла всех остальных. Я отвернулся от отблеска пламени, скользнувшего по глазам, и придвинулся к ней. - Он - ваш муж? - прошептал я почти негодующе. - Никогда бы не подумал, честно сказать! - Что здесь такого? - в её словах я, казалось, уловил гневные нотки. - Да, он - мой супруг. Старше меня на тридцать четыре года. Так бывает. - Да уж, - пробормотал я. - Извините. Я не знал, что сказать. Мозги превратились в серую кашу, остывавшую в костяном котелке над тлеющими углями. - Да, - повторила она за мной, но теперь уже как-то беззаботно. Гнев растаял под лунным светом, если вообще был. - Ему шестьдесят два, и есть вещи, которые неизменно сопутствуют этому возрасту. Гипертония, сердечная аритмия и всё такое. Болезни сказываются на его настроении и отравляют характер. Вот мы опять поссорились. Она помолчала несколько секунд. - Есть и другие проблемы. Она замолкла, словно предоставляя мне возможность развить тему. Признаюсь, соблазн у меня был, но я предпочёл сменить разговор. - Зачем вы мне рассказываете о проблемах вашего мужа? - спросил я. – Не допускаете, что мне это может быть неинтересно? Я допустил ошибку в дебюте и проиграл партию, получив детский мат. - Вы так думаете? - произнесла она тихо и с расстановкой. - А мне кажется, вам весьма интересно. Все вопросы в ваших глазах, они бултыхаются на поверхности и резвятся как головастики в пруду. Вы ждёте, нет, вы жаждете ответов, но так ли легко мне их вам предоставить? И должна ли я вообще? - Но вы же сами завели этот разговор, - я надеялся, что моя фраза прозвучала резонно. Она не ответила ничего. Но её молчание давало однозначный ответ, что слова мои выглядели глупо. Ситуация вообще развивалась наиглупейшим образом. Вместо того, чтобы наслаждаться убийством времени под аккомпанемент убийств несуществующих героев, я как идиот погрузился в непонятную и бессмысленную реальность. Вместо того, чтобы удобно откинуться в кресле и расслабиться, почему-то приходилось в страшном напряжении полулежать в проходе между рядами рядом с чужой красивой женщиной, которую видел первый день в жизни, и обсуждать с ней здоровье её престарелого мужа. Нужно было немедленно всё прекращать. - Вы ошибаетесь - сказал я чуть громче, чем раньше, стараясь придать голосу необходимую твёрдость. - Извините, но его здоровье мне по барабану. Я опёрся рукой о пол, поднимаясь, но она резко дёрнула меня за плечо вниз. - Не надо, - стремительно прошептала она. - Пожалуйста, не вставайте, я очень прошу вас. Тогда мне тоже придётся встать, а если он увидит нас вместе, мне снова не поздоровится. У него ужасный нрав и нервы ни к чёрту. Я сказала, мне нужно выйти, чтобы успокоиться и привести себя в порядок, и я вернусь минут через двадцать. Побудьте со мной. Вы можете меня выслушать? Я помедлил пару секунд, после чего кивнул. И повернул голову к её лицу. Сначала не произошло ничего. Но потом её расширенные в полумраке зрачки неожиданно сузились, а радужная оболочка изменилась и наполнилась тёмным густым цветом ореховой нуги. Крапинки яркого ядовитого пламени внутри зрачков поблёскивали и затухали, но уже внутри моего тела. Слабость заливала мышцы, а она начала говорить, тихо и быстро, сбивчиво и как-то горячечно, торопясь и глотая окончания слов. Изредка она кивала себе словно в подтверждение сказанных слов. Я не расслышал и половины её рассказа. Сперва я пытался, но фразы выскакивали из её губ незавершёнными, двусмысленными, и я никак не мог уловить их суть. Они долетали до меня обессилеными, угасавшими, источавшими странную логику, которую было не понять. Я судорожно цеплялся за те слова, что всё-таки впечатывались отметинами в мозг. Меня поразило то, что старик богат. "Не смотрите на его одежду, на его внешний вид, - шептала она, - он безразличен к атрибутам, к роскоши". Жизнь где-то свела их. Её - молодую, красивую, властную девчонку, выросшую в бедности, но жаждавшую достатка и роскоши, и его – немолодого, на излёте лет романтика с давно выросшими детьми, искавшего красивую упаковку своей успешности; она уцепилась за этот шанс, и вот они вместе, фантик потускнел при свете лампы супружеской спальни, она пыталась даже не любить, а не ненавидеть, а он любил и где-то втайне обожал, но отвращение уже захлёстывало и накрывало её, но ещё пока не с головой. Она взяла мою руку в свою, стискивая пальчиками запястье в такт словам, и я её совсем уже не слышал, и дикие крики с экрана отзывались где-то далеко и отстранённо в полушариях как отзвук ударов словесных молотков, которыми она торопливо и часто била меня наотмашь. Она замолчала. Розовые ноготки поглаживали и слегка царапали кожу, и я наблюдал, как её рука оказалась поверх моей. Она пододвинулась и почти прижалась ко мне. Страсть начинала охватывать, как волны посреди бескрайнего океана захлёстывают одинокого пловца, потерпевшего кораблекрушение. У него пока еще хватало сил противостоять им, но сил этих оставалось не так уж много, опереться на волну было нельзя, и, кроме того, кружил в отдалении чёрный плавник акулы, нацепившей очки на сморщенный нос. Коричневые волны желания приливали и медленно отступали, оставляя на теле фосфоресцирующие крапинки соли, а зрачки мерцали передо мной и выплёскивали всё новые и новые щекочущие струйки. Я начинал медленно терять рассудок, и осознавал, насколько это было приятно. У меня никогда не было других женщин, кроме Яны. Но мысль о возможном обладании сейчас этой девушкой застилала взгляд пеленой и сужала концентрированные круги возбуждения в кипящем мозге. Ещё чуть-чуть, и желание рванётся вперёд акулой, бешено вращая глазами в пароксизме кровавого экстаза, судорожно разевая пасть с рядами треугольных зубов страсти, вгрызающихся в плоть изнутри. Во рту пересохло, и я облизал языком губы. Словно поняв моё состояние, она слегка отодвинулась и отняла свою руку. Чтобы успокоиться, я отвернулся и уставился в просвет между креслами. Мне снова была видна лысая макушка черепа. Внезапно он повернул голову и бросил яростный взгляд на входную дверь. По-видимому, уже не в первый раз. Но с его места ему никак не было видно наше укрытие. - Почему вы одни? - раздался у меня в ухе её настойчивый шёпот, и рука вновь прикоснулась к моему запястью. - Вы не женаты? - Женат, - отозвался я, стараясь придать голосу ровное выражение. - Но сегодня я один. Моя жена дома, она не ходит на подобные фильмы. - Как хорошо, - протянула она задумчиво. - Как хорошо, что мы вот так странно встретились. В голове промелькнула мысль, что сейчас нужно подняться и уйти. Наплевать на свой интерес к забавному старичку-мужу, на чарующий взгляд бездонных карих глаз, на плавнички страсти, пляшущие на гребнях волн желания. Уйти, сбежать, ради себя, ради Яны, ради старика. Даже ради неё, в конце концов. Нужно всего лишь поднять руку, взять её за плечо и отстранить. Встать, и потом всё будет проще. Не думать о крапинках, пламенеющих в её зрачках. Не чувствовать розовое прикосновение на запястье. Я поднял руку, взял её за плечо и привлёк к себе. Всё стало так просто. Губы слились в поцелуе. Страсть расплескалась по полу колой, пролитой из бутылки школьницы. Тело рыжеволосой девицы содрогалось в агонии. Кровь лилась на её белую спортивную куртку, придавая сходство с ярко-красным женским пиджаком. Стон жертвы заглушал стон страсти. Я сжал в объятиях горячее тело, захлёбываясь в волнах парфюма и задыхаясь в пыли под креслами. Её глаза сверкали неистово и желанно. Внезапно она отстранила меня таким мягким, но таким твёрдым жестом, не допускающим возражений. - Нет, не надо. Не сейчас. Сейчас я просто хочу уйти вместе с тобой. Тяжело дыша, я отпустил её и привалился к ножке кресла. Она лежала рядом, нервными движениями разглаживая безнадёжно измятый костюм и пытаясь отряхнуть его от пыли. И тут я понял, что мы до сих пор не знаем имён друг друга. *** Кровь стучала в висках паровым молотом. В горле страшно пересохло, но мысль о желанном глотке воды утонула где-то в полу под пучиной Мирового океана. Я не хотел смывать вкус её слюны, оставшийся во рту после поцелуев. На какое-то время мной снова овладела нерешительность, но затем я пересилил себя и задал идиотский вопрос: - Как вас зовут? - фраза прозвучала пошло, и слова запрыгали серыми отвратительными крысами, скрывшимися во тьме кинозала. Она ответила очень тихо и как-то невнятно. В грохоте молчаливой лесной чащи, отбивающем ритм в моей голове, в тихом плеске реки, до которой в сумерках добрались три ещё остававшихся в живых героя, я не смог разобрать, какое имя она произнесла. Почему-то показалось неприличным переспрашивать. Я надеялся, что в дальнейшем разговоре она снова упомянет своё имя. Несколько секунд мы помолчали, а затем она поинтересовалась, как зовут меня. - Глеб. - Давай уйдем вместе, Глеб, - повторила она тихо, но настойчиво. Я не знал, что сказать в ответ. В моём понимании уйти - означало поехать сейчас вместе с ней. Но куда? Ясен день, не домой. В гостиницу? Возможно. Но там понадобится паспорт, которого с собой нет. Куда ещё? К её подруге с просьбой освободить квартиру на пару часов? Нет, так я не хочу. Стало немного не по себе. Я не представлял, что нужно сказать. Я даже не знал, как к ней обратиться. Она уловила мою нерешительность и ободряюще улыбнулась. Лицо её ненадолго скрылось в темноте, и крапинки в зрачках погасли. Орехового цвета океан мирно спал в ночи. - Всё в порядке? У тебя такой вид! - Да, всё хорошо! Она снова улыбнулась, и теперь улыбка её источала миллиард миллионов фотонов света, несшихся через бесконечное полуметровое пространство. Тепло коснулось моей кожи, и всё вокруг стало таким неважным, несущественным и не имевшим значения. "Мы уже на ты", - пронзила острая мысль, рассекая мозг подобно лезвию топорика в ночи. "Так мало людей в мире, кто мог бы обратиться ко мне на "ты". Мама умерла, отец уже четыре года как безнадежно проигрывает войну со всемогущим Господином Рассеянным Склерозом, других родственников нет. Друзей тоже нет. Только жена, да несколько человек на работе обращались ко мне на "ты". Впрочем, на работе все они всегда являлись коллегами. Да и разговаривал я на работе немного. В основном там окружали меня люди молчаливые. Но кто же она мне сейчас? Поверхность океана слегка колыхнулась и дрогнула, и перед глазами предстала картинка вспененной коричневато-мутной воды. Я никогда не пользовался пеной для ванн. Стоя под душем, я всегда старался поменьше смотреть на белые мыльные струйки, сползавшие вниз по коже и несшиеся в сток по эмалированной поверхности. Они вызывали внутри то отдаленное и мерзкое детское чувство, воспоминание из лета, когда комья пены быстро таяли на сочном зелёном ковре, залитом солнцем. Почему мне пришла в голову мысль о пене? Я понял, что виной были те крапинки в зрачках. Они мерцали и выдавливали из себя пену, как намыленная пористая губка, когда сжимаешь её в руке. Стало неспокойно, но словно проникая вглубь волнения и усмиряя его, тонкая рука с розовым маникюром поднялась и нежно сжала моё предплечье. Длинные ногти впились в кожу, и уголки её губ дрогнули в усмешке. Красный брючный костюм переливался отблесками дьявольского пламени, от светло-розоватого оттенка до кроваво-лилового, и глядя на него, я враз ощутил умиротворение. Мерцающие в отсветах бликов губы приблизились к моему лицу, и она нежно, но сильно поцеловала меня. Её язык щекотал и дразнил. Железы пульсировали и наливались изнутри огнём, и пульсация эта странно сочеталась с холодком в желудке, слабостью в ногах и отрешённостью в голове. - Пойдём, Глеб, - хрипло сказала она почти в голос и взяла меня за руку. Сквозь радужную оболочку глаз взгляд её промчался по залитой луной тропинке прямиком в мозг и не давал дышать. Я глядел на неё безнадёжно и обречённо, как кролик смотрит в гипнотизирующий немигающий взгляд удава. Искорки в зрачках теперь уже не вспыхивали, а мерцали призрачным светом холодно и отчуждённо. Она смотрела на экран сквозь мою плоть и кровь, и кадры из фильма отражались в её глазах в перевёрнутом виде. Но я воспринимал каждый кадр от начала до конца. После смерти той рыжеволосой девицы я толком ничего не знал о сюжете, но мне всё было ясно. Доставляло удовольствие разделять картинку в её зрачках на отдельные фрагменты, переворачивать их и вникать в суть. Она подсказывала происходящее действие лёгким прикосновением руки и иногда поцелуем. Страсть не ушла, но, отчаявшись добраться до причала с привязанной лодкой, затихла, выбравшись из глухого леса и разложив костёр на берегу реки. Эрекция была настороже, как и внимательные глаза за стёклами очков. Набухшие лимфоузлы гнали лимфу по телу наперегонки с кровью. Оставшаяся в живых троица - два парня, один со сломанной ногой и сильно израненная девушка - судорожно грелась подле неяркого пламени костра. Маньяк затих в охотничьем домике неподалёку, и свет луны в полной мере являл ему обстановку на берегу. Речной песок был мелким и вязким, и мои кроссовки сразу же стали утопать в нём. Вода блестела, отражаясь в лунном свете. Костёр горел метрах в ста справа, но мы были скрыты тенью прибрежных зарослей, и никто не мог увидеть нашего убежища. Остро пахнуло речной водой, дымом, а еще опавшей листвой и страхом. Я сделал шаг по направлению к огню, но она ухватила меня за локоть: - Нет, Глеб, не надо к ним. Они нам не помощники. Пойми, они - жертвы, беспомощное и безропотное стадо, обреченное на смерть, пусть даже сейчас они развели костёр и пытаются хорохориться. У них только один человек здоров, да и тот трус. С ними разделаются, и скорее рано, чем поздно. Нам же надо выживать и делать это самим! - Он сейчас в охотничьем домике, метрах в трёхстах отсюда, - прошептал я. - До причала с лодкой около километра, но кусты заканчиваются, и нам придется бежать по открытому побережью. Ты готова? Она покачала головой и поцеловала меня: - В охотничьем домике есть кладовая с карабинами, и если он захочет попрактиковаться в стрельбе, мы будем представлять две восхитительные мишени под лунным светом. А стреляет он неплохо, поверь. - Какие варианты? - спросил я, медленно опускаясь на дно её блестящих карих глаз. - Их два. Первый - как ты предлагаешь, бежать к лодке, трусливо мчаться подобно зайцам, в ужасе от мысли быть подстреленными на бегу. Счастье, если он застрелит нас сразу же. Но это вряд ли. Зная его суть, он сперва только ранит нас, намеренно, дабы лишить возможности передвигаться, а затем начнет потихоньку добивать. Пуля в плечо, пуля в ногу, пуля в живот. И вот мы валяемся на песке в лужах крови и молим его о том, чтобы он нас прикончил. А учитывая богатство его фантазии, он не захочет убивать нас просто так, а придумает что-нибудь эдакое. Например, заставит одного убить другого якобы в обмен на жизнь. Нет, Глеб, прости, но я не побегу. Я - за второй вариант. - Какой? - я задал вопрос, уже будучи уверенным в ответе. И он прозвучал именно таким: - Покончить с ним. Нанести удар первыми. Наше преимущество во внезапности. Он сосредоточен на этой компании у реки, и вряд ли принимает нас в расчёт. Конечно, он знает о нашем присутствии неподалеку, в его списке мы окажемся, только когда побежим к лодке в крестике прицела карабина. И уж, конечно, он никак не ожидает никакого подвоха. - Но у нас нет оружия, - нерешительно проговорил я. Её глаза яростно сверкнули, и неловко повисла тишина. Я служил в армии, и меня обучали приёмам рукопашного боя, в том числе и тем, с помощью которых можно убить человека голыми руками. К тому же её близость определенно придавала сил. - Ты сможешь, - проговорила она раздельно и медленно, словно убеждая в какой-то тривиальности, вроде того, что Земля - круглая. И я знал, что смогу. Я познакомился с ней сегодня, где-то тут на опушке леса, близ реки. Я уже позабыл точное место нашей первой встречи. Днём я привязал лодку у причала в паре километров вниз по течению, и решил прогуляться вдоль берега. Выдался погожий денёк, и мне предоставилась счастливая возможность в одиночку побродить по лесу до самых сумерек. Я любил уединенность, и меня вполне устроило, что за всё время встретил только пробежавших мимо двух девчонок-школьниц, невесть как очутившихся в этих достаточно глухих местах. Да ещё заметил парня с девушкой, расстеливших покрывало прямо на траве на опушке леса. Судя по их недвусмысленным намерениям, они явно собирались заниматься любовью на природе. Впрочем, в любовном экстазе они не замечали никого и ничего по сторонам, и мне удалось неслышно отступить за стволы деревьев, чтобы не помешать счастливому уединению парочки. Её я увидел позже, ближе к вечеру, подумывая уже о возвращении к лодке. Алая парка скользила ярким пятном между деревьев, и она грациозно передвигалась по лесу, аккуратно переступая через поваленные сучья и обходя заросли кустарников. Волосы выбились из-под капюшона и рассыпались по плечам белыми струями. Лицо было неестественно белым и словно застывшим от испуга, а в карих глазах свила гнездо тревога. Она бросилась ко мне какими-то странными неровными скачками, мягко отталкиваясь от земли обутыми в мокасины ногами, схватила за рукав и повлекла за собой в лесную чащу, в глушь, где никто не мог бы нас увидеть. Она говорила быстро и немного странно, вся её история тоже была странной, но я ни секунды не сомневался в правдивости её слов. Она ждала защиты, и я должен стать её спасителем. В её глазах сквозили мольба, отчаяние, и какая-то доверительность, нет... расположенность ко мне. В моей персоне она видела в не только защитника, а ещё... друга. Она хотела меня, но не в том опошленном всеми плотском смысле, а в смысле некоего духовного единения, родства, дружбы, подогреваемом всё же изнутри моим желанием, самым что ни есть физическим. Она стала мне другом, а друзья не лгут. Рассказ её был коротким, но искренним. Не было времени на долгие пересуды. Поездка на пикник в погожий осенний денёк обернулся кошмаром. Её муж, и до того отличавшийся странностями, сегодня окончательно тронулся рассудком и объявил время охоты. Так бывает в жизни, и люди иногда сходят с ума. Но болезнь его, доселе таившаяся в глубине души, сегодня вырвалась наружу буйным багровым цветом и проросла ростками чудовищного маниакального психоза. Атмосфера тихого семейного пикника на лесной опушке оказалась безнадежно испорчена разудалой компанией молодёжи, затесавшейся по соседству с ними. Именно эта группка молодых людей довела мужа до нервного срыва, стала причиной его помешательства, и первая жертва была из этой компании. Она даже не могла предположить, какой демон проснулся в душе уже немолодого супруга и наполнит его тело необузданной первобытной силой и отталкивающей жестокостью. Он принялся за убийства молодых людей вдохновенно и изощрённо. Она не могла убежать далеко и наблюдала за разворачивающейся картиной с ужасом и осознанием собственной полной беспомощности. Без сомнения он оставил её на потом. Сейчас его больше заботила та троица на берегу. Но в закоулках памяти безусловно хранился образ молодой красивой жены, и он вытащит его на свет после того, как разделается с последней жертвой. Образ жены, которую будет так приятно выпотрошить напоследок. Правда струилась из глаз и собиралась на кончике её язычка, и она передавала мне её по крупицам во время поцелуев. Она страстно прижималась ко мне, я ощущал упругость груди и знал, что произойдет между нами потом, после завершения нашего дела. Сейчас мы осторожно пробирались по чаще к охотничьему домику, стоявшему на небольшой полянке. Свет из одинокого окошка лился между деревьев желтоватым пламенем. Мы подступили к поляне вплотную. Окно было приоткрыто и полузадёрнуто шторой в крупную чёрно-белую клетку. Клетчатый рисунок поначалу вызвал во мне оторопь, непонятную мучительную слабость, впрочем, скользнувшую тенью среди деревьев. Теперь он уже был приятен. Я пристально вгляделся в окно, и было здорово осознавать, как ритмично колыхавшаяся занавесь успокаивает и одновременно бодрит. Мы миновали последние деревья перед поляной, и от домика нас отделяли только несколько рядов небольших естественных возвышений, вроде пригорков, следовавших параллельно друг за другом. Этих возвышений насчитывалось три или четыре, но они казались небольшими, и преодолеть их не составляло большого труда. Ночь сгустилась вокруг чёрным облаком, ветер стих совсем, и только в отдалении, за домом, мерцали неяркие сполохи света, похожие на блики, и рокотали отзвуки грома, чем-то напоминавшие человеческие голоса. *** Она сжала мне руку горячо и нежно. Мы неотступно наблюдали за светящимся окном из-под ветвей берёзы, росшей перед домом. На секунду почудилось, что где-то впереди, слева от домика, из кустов показались головы тех девчонок-школьниц, которых сегодня повстречал в лесу, и я даже представил себе их испуганные лица. Но, слава Богу, то было лишь видение. Девчонки, конечно же, давно уже дома, и тот ужас, что творится здесь под сенью деревьев, пройдет мимо них стороной. Мы не говорили ни слова, но мысленно координировали свой план. Я смеривал взглядом расстояние до окна - метров пять-шесть, не больше. Эти возвышения я преодолею тихо и быстро, а затем придется влезть в окно. Цель скрывалась прямо за окном, маньяк вёл себя осторожно и молчаливо, но приподнявшись на цыпочках, мне удалось рассмотреть его блестящую бледную лысину, скрываемую клетчатой шторой. Он затаился посреди комнаты, спиной к окну, и в руках должен мерцать охотничий карабин. Я нуждался в её взгляде, ободряющем, поддерживающем, и она одарила меня им, именно таким, каким я его жаждал. Ногти впились в мою ладонь, и последние частички истины медленно перетекли с её губ ко мне в рот. Оставался невыясненным только один вопрос, но я знал, что получу на него ответ буквально через несколько секунд. Воспоминание о том случае из детства, после которого и пришли первые "мультики", которое я так гнал от себя каждый раз в ванной среди потоков мыльной пены, подступало и окружало, пока ещё накрытое громадным клетчатым платком с изображением умиравшей от рака женщины. Но вот платок медленно поплыл вниз, лицо женщины исказилось в мучительной агонии, и мерзкая пена полилась под ноги на траву с ветки берёзы. В промоинах белоснежных хлопьев я наконец увидел всю картину целиком, именно такой, какой она предстала передо мной почти пятнадцать лет назад. Я закончил первый класс, и мне исполнилось восемь. Не помню уже, откуда я шёл и куда, робкий, болезненный, застенчивый ребёнок, но очутился я возле гаражей неподалёку от своего двора. Отчётливо врезалось в память, что в руке я держал наполовину съеденное эскимо. Внезапно перед глазами выросла толпа, человек пять-шесть подростков в возрасте от одиннадцати до четырнадцати. Некоторые жили в моём доме или в домах по соседству, и я знал их в лицо, пара ребят была совсем незнакома. Они сгрудились в кружок, обступив худого паренька по имени Саша, в руках у которого что-то темнело. Не просто темнело, а извивалось и мяукало, но Саша крепко держал свою добычу. На меня подростки не обратили никакого внимания, и я хотел незаметно прошмыгнуть мимо, но сатанинская сила заставила, напротив, замедлить шаг. Как раз в этот момент круг подростков разомкнулся, и я увидел то, что отчаянно пыталось вырваться из Сашиных рук. Тут до меня дошло, что он поймал обычную бродячую кошку, тощую и голодную. На шее у неё уже болталась верёвка, а я, несмотря на свой возраст, имел кое-какое представление о таких вещах, и тогда я осознал, что Саша и остальная дворовая шпана будет сейчас эту кошку вешать. Я остановился, а мальчишки, не замечая меня, потащили животное к берёзе, росшей тут же, у гаражей. Меня охватил нечеловеческий мучительный страх, ноги отяжелели и сделались совсем непослушными, но я продолжал смотреть и смотреть. Кошка отчаянно сопротивлялась, пищала и сучила лапами, но Саша вцепился пальцами ей в загривок, да и все мальчишки были рядом на подхвате. Шансов у животного не было. Кошку подтянули к нижней ветке берёзы, перекинули веревку через сук, и петля начала медленно затягивалась на её шее, а я всё глядел и глядел на неё, немея от ужаса, но ещё и от странного, притягательного интереса к происходящему. Верёвка натянулась, и животное повисло, дёргаясь под веткой. Издалека мой обзор не позволял мне рассмотреть всё хорошо, и, чтобы лучше видеть, пришлось подбежать поближе. Я запомнил глаза кошки, они медленно вылезали из орбит, а пасть открылась и уже не закрывалась, розовый язык вывалился наружу, и пена, пузырясь, выступила из пасти. Мальчишки гоготали и улюлюкали. Кошка пыталась найти опору для задних лап, но лишь судорожно взбивала ими воздух, и верёвка затягивалась на шее всё сильнее, и воздух уже совсем не проникал в её лёгкие, и она слабела, и движения её становились всё медленнее и беспомощнее. Пена падала и ложилась хлопьями на зелёную траву, потому что дело было в июле, и кошка, наконец, затихла в кроне берёзы, а мальчишки разбежались, так и не взглянув на меня, и я подошёл совсем близко к трупу и запомнил взгляд мёртвых глаз - жёлтый в крапинку, ненавидящий и пронизывающий. Струйки пены свисали из пасти и пока ещё не засохли, а на траве уже собралась белая лужица. Хвост висел как плётка. И тогда мой интерес умер вместе с кошкой, а в сердце проник ужас, и я бежал домой со всех ног, и только дома понял, что описался по дороге. Всё увиденное сохранилось в мозгу фрагментарно, обрывками, и никогда до сегодняшнего дня, до встречи с этой странной девушкой в красном и с кошачьими глазами, моя память не воспроизводила эту историю целиком. Белые хлопья перестали падать с ветвей берёзы, словно внезапно закончился сильный снегопад. Я взглянул под ноги на траву, но пена уже растаяла, не оставив и следа. Я ощущал в ночи рядом с собой шумное дыхание девушки. Она снова стиснула мою руку и слегка подтолкнула по направлению к домику. Я выпрыгнул вперёд как легкоатлет на спринтерской дистанции, вырывающийся из колодок с сигналом стартового пистолета. Перелезть через пригорки оказалось делом нетрудным, и вот уже замаячило окно со слегка колыхающейся клетчатой шторой. Я подтянулся на руках и влез в окно настолько быстро, насколько мог. Не знаю почему, но меня не ждали. Маньяк сидел спиной к окну на кресле, поставленном посреди комнаты, и он начал поворачивать голову в мою сторону, но я был быстр и уже протягивал ладони сзади к его лицу. Вопреки моим ожиданиям, в его руках я не увидел карабина. И вообще он не держал в руках ничего. В отличие от меня. Сейчас я понял, зачем она стиснула мне левую ладонь перед прыжком. Она вложила в мою руку самый обычный носовой платок, измятый, клетчатый. Мелькнула мысль, что где-то я уже видел этот платок, но сейчас некогда было вспоминать. Правой рукой я схватил его за подбородок, а левой, той, что держала платок, зажал ему рот. Силы мне всегда было не занимать, попробовал бы я иначе ворочать тяжести на работе, а теперь я напряг мышцы до предела. У старика же силы закончились моментально. Сначала он пытался вывернуться и судорожно цеплялся пальцами за мои руки, но быстро ослаб и обмяк. Я зажимал ему рот и нос ещё минут пять, ощущая, как под руками холодеет его кожа. Платок намок, и я подумал, что изо рта у него пошла пена, опять эта чёртова ненавистная пена, но отняв ткань от сморщенного лица, понял, что ошибся. Платок побагровел от крови, вытекавшей из носа старика. Наконец я оставил в покое его голову, отодвинул тело в кресле от себя немного вперёд, повернулся и неторопливо спрыгнул из окна. Она ждала у домика, прижав руку ко рту и смотря перед собой бессмысленным взглядом. Дрожа, я подошёл к ней, обнял за плечи и притянул к себе. Мы поцеловались, но теперь не яростно и страстно, а медленно и многообещающе, как любовники на пороге спальни в предвкушении бурной ночи. Лес принял нас как ночных животных, спешащих укрыться в чаще, но где-то вдалеке свечение становилось всё сильнее и приближалось к нам, а отдалённый рокот набирал силу и мощь. Моя рука протянулась к её груди и сжала её. Ночь исчезала, сменяясь предрассветным сумраком, желтоватый свет в окне погас совсем, и лишь сотни светлячков цепочкой протягивались по бокам от нас, освещая дорогу с обеих сторон. Грохот теперь царил прямо над нами, наполняя воздух бессмысленным рёвом. Деревья внезапно кончились, пейзаж сменился живописной долиной, которую я раньше никогда не видел, а над нашими головами мерцало огромное прямоугольное зарево. Я присел на пригорок, она села рядом, и мы обратили взгляды к свету. Прошло, наверное, минуты три, когда долина вспыхнула морем разноцветных огоньков, и заструился прохладный ветерок. Неясный грохот переродился, обрёл форму человеческих голосов вдалеке, но людей не было видно. Она сидела, сжимая мою руку. - Спасибо, - прошептала она в алеющем сумраке и прижалась губами к щеке. - Благодаря тебе я покинула ад. - Это судьба, что мы вот так повстречались, - откликнулся я, целуя её в лоб. Она потёрлась белокурыми прядями о моё лицо, но это был не дружеский жест признательности, а жест отрицания. Она вскинула глаза и посмотрела почти в упор. Её рука по-прежнему сжимала мою на подлокотнике кресла. Прямоугольник киноэкрана буравил нас сотнями невидимых лучей. Долина перед нами растворилась, я чувствовал себя как после освежающего долгого сна, но девушка в красном по-прежнему оставалась реальностью рядом. Мне было уютно и тепло от её присутствия. - Нет, не судьба, - продолжила она разговор, но я плохо помнил его и не до конца воспринимал смысл сказанных ею слов. - Ты не знаешь всего. Сегодня утром я в очередной раз разругалась со своим мужем, шла к выходу из торгового центра, и мы с тобой столкнулись у эскалатора. Вот это действительно была случайность, когда я споткнулась и чуть не упала на тебя. Всё остальное... нет. Я поняла, что ты - тот, кого я так долго искала. Прочитала в твоих глазах. В них всё как на ладони - все твои страхи, сомнения и желания. Одиночество, что окружает тебя, и твоё безумное желание вырваться из этого круга. И ещё твоё... впрочем, не будем. Я всё это увидела тогда. - Подожди, но ты же оказалась здесь, на этом дурацком сеансе! Мы же могли встретиться только случайно! Она слегка улыбнулась и похлопала меня по руке. - Нет, не случайно! Я не стала спускаться тогда по эскалатору, а пошла за тобой, увидела, что ты берешь билет на этот сеанс. Пришлось быстренько помириться с мужем и уговорить его пойти на фильм. Как он был зол, он совсем не любит фильмы ужасов, но противиться всё же не посмел. Это была его ошибка! Но смотри, как он сейчас спокоен. Я взглянул на плешивую голову пожилого супруга. Мы сидели всего лишь через ряд позади него, но я совсем не запомнил, как мы пересаживались. Он сидел, по-прежнему уставясь на экран, и даже снял очки, словно так ему было лучше видно. От долгого сидения у него, видимо, затекла спина, потому что он слегка съехал в кресле вперёд и немного накренился набок. Впрочем, вид у него был расслабленным и беззаботным. - Да уж, - я слегка улыбнулся. - Ему не очень интересно. Она рассмеялась в голос, ничуть не заботясь о том, что муж может её услышать. - Поверь, совсем неинтересно! Я осознал, насколько фильм может не представлять интереса, когда сам посмотрел на экран. Сюжет был безвозвратно утерян мною за то время, когда я спал. Кажется, предстояла финальная схватка между маньяком и оставшимся в живых трусливым героем, но какое мне теперь до неё дело. Во сне я уже одержал свою главную победу, вытащив из петли тело мёртвой кошки, болтавшееся на дереве. Всю жизнь я был одинок, и потому бессилен против ужасов своих воспоминаний, но сейчас, обретя друга, я наконец-то вырвался из цепких когтей страха, державших за шею все эти годы. - Тебе спасибо! - прошептал я, целуя девушку. - Это я покинул ад! - У каждого свой ад, - ответила она. - Я отлучусь, дорогой! И она ушла, оставив шлейф дорогих духов в ноздрях и размеренный стук каблучков в ушах. Сначала я ждал её с уверенностью, что она вот-вот вернётся, потом уже с лёгким беспокойством, затем с нескрываемым раздражением. Сейчас я легко мог понять недовольство её мужа в начале сеанса. По-видимому, она была из тех женщин, кто вечно заставляет ждать. Но она не возвращалась. Минут через десять я понял, что она не придёт. Злость и какое-то странное облегчение боролись во мне, как два остававшихся в живых киношных героя в кульминационном поединке. Там всё казалось предельно простым - по всем законам экранного жанра хороший парень обязательно должен убить плохого. А что за схватка происходит в моей душе? Приз для победителя маячил костром на горизонте рассудка, и что-то внутри меня рвалось к полыхавшим полушариям мерно пульсировавшими дорогами артерий. В ожидании отмашки флага на финише стало ясно одно - настала пора уходить. Я встал и начал медленно продвигаться по пустынному ряду к выходу, внимательно смотря себя под ноги. Кроссовок скользнул по смятому носовому платку в крупную сине-белую клетку, по-прежнему лежавшему на полу. Постой-ка, но тогда он лежал на кресле! В другом ряду! И не был выпачкан в чем-то чёрном! Клетчатая противопехотная мина взорвалась под ногой, жаля тело безжалостными осколками адреналина. Я машинально поднял платок и поднес его к глазам. Однозначно, это была свежая, уже подсыхающая кровь! Мне ли её не знать! Я поспешно выбежал в проход и устремился в тот ряд, в котором сидел супруг моей новой знакомой. Он не обратил на меня никакого внимания, и на то у него были очень веские причины. Его глаза сейчас, даже при всём желании их хозяина, вряд ли могли увидеть что-то, кроме темноты. Они смотрели на экран неподвижно и, казалось бы, заинтересованно, но ледяным и бессмысленным вниманием мертвеца. Рот перекосился набок и открылся. В левой, сведенной судорогой, руке старик сжимал очки. Струйка крови стекала из правой ноздри вниз к подбородку. Сдавленный хрип прозвенел в моих ушах, но звук этот вырвался не из приоткрытого рта трупа, а из динамиков стереосистемы. Я медленно протянул руку к его шее, уже зная итог наперёд. Подушечки пальцев ощутили холод дряблой старческой кожи. От прикосновения голова старика отвалилась направо и назад, кровь закапала на воротник ветровки. Что ж, при обширном остром инсульте случаются иногда кровотечения из носа. Я видел такое не раз. - Не повезло тебе сегодня, дружище, - тихо проговорил я. – Угораздило тебя сватить удар во время просмотра ужастика. Веселее было бы только, если б ты сдох на своей молодой супруге. - Я усмехнулся. - Но твоя жена всё-таки будет удовлетворена, когда узнает. А мы с тобой скоро увидимся. Завтра моя смена, а пока ты охладишься в холодильничке. Там и встретимся. А может, утром будешь лежать на столе в ожидании аутопсии. Интересно, что же с тобой всё-таки случилось? Но мы тебя вскроем, и всё станет ясно. До завтра, приятель. Мне пора, понедельник - день тяжёлый, и для санитара в морге - не исключение. Мне ещё с женой вопрос решить надо. Я похлопал его по холодной щеке и направился к выходу, бросая взгляд на экран. Финальная схватка в фильме завершалась под бравурную музыку. Трусливый хороший парень набрался-таки смелости и всадил плохому парню нож в брюшину. Кровь заливала майку плохого парня, и он упал на колени, прижимая руки к животу и явно собираясь отдать концы. Глаза смотрели в камеру ясным и незамутненным взглядом здорового человека. Пустая бутылка колы катилась по полу, издавая характерный пластмассовый звук. Мне стало смешно. - Бред! - прошептал я. - Просто чушь! Там труп и тут труп. Там удар в живот, здесь удар в мозг. Смерть в кино стала реальностью в жизни. Так бывает. До финальных титров оставалась пара минут, но зрители, те, что остались в живых к концу сеанса, не торопились к выходу из зала и спокойно сидели на местах. Я вышел в проход и, поднимаясь по ступенькам к двери, ещё раз посмотрел на клетчатый сине-белый платок, сжатый в левой руке. Пятна крови на нём окончательно подсохли, и в неярком свете за спиной показалось, что они побледнели, выцвели и местами словно бы испарились. Отстветы с экрана мешали рассмотреть его лучше. Я засунул платок в карман. У входа в кинозал стояла металлическая урна для использованных билетов, и я могу выбросить его туда. Впрочем, в торговом центре полно других урн, найду, где выбросить платок. Или вообще где-то на улице. А не принести ли его домой? Я мог бы показать свою находку Яне. Платок - вещь нужная в обиходе, и его вполне можно использовать. По назначению. Кровь пульсировала в артериях и взрывалась обжигающими фонтанчиками клеток, вращавшихся вокруг своей оси. Обгоняя друг друга, мчались вперёд эритроциты растерянности и страха, тромбоциты решимости и злости, лейкоциты обид и разочарований. Всё смешалось в мутный бордовый коктейль и неслось наперегонки к горизонту, окутанному горячим красноватым туманом. Клетчатый финишный флаг лежал в правом кармане и готов был дать отмашку победителю. Струйка крови, стекшая на воротник ветровки мертвеца, подсохла, и превратилась в одну большую чёрно-лиловую каплю, которая сначала повисла на краешке воротника, а затем упала вниз. Падая, капля с глухим стуком ударилась о покрытый ковролином пол, но входная дверь в кинозал уже была плотно прикрыта мной с другой стороны.