А под курткой крыльям совсем нет места, но без куртки зиму не пережить. Поднимаешь взгляд, начинаешь быть, разминаешь ком из сырого теста: слепишь сердце – вложишь в пустую грудь, а пока оно не твоя забота. Белый город тихо бормочет что-то, напевая песню про где-нибудь. Ты идешь невидим и неслышим, ветер рвет тебя и играет в прятки, пришивая снегом к сырой брусчатке. От глубин подводных и до вершин, хоть бы целый мир обойди уже: не найти кого-то тебя беспечней – ты из льдинок складывал слово «вечность», а сложилось что-то на букву же. Сто шагов сквозь зиму и через снег, и приводят ноги к красивой будке: «Ну привет, мой добрый волшебник Гудвин. Я же славный, в сущности, человек - не грешил особо, не путал планы, был приветлив и даже местами мил. Я нечасто раньше тебя просил – первый раз сегодня. Послушай, ладно? Мне не надо сердца, я сердце сам научился делать себе на смену – тестяное сердце смешное дело, но зато не тянется к небесам. И ума тем более хватит – знаешь, дураком на свете приятней жить, а вот смелости можно бы положить, но я тут не за этим. Ты, слышал, даришь добрым девочкам транспорт к родным стенам. Я, конечно, не шел в изумрудный город, но и мне бы, Гудвин, дорогу к дому, я ни разу ведь не был там.» Постоишь немного, поправишь шарф. Из под ярких «Цирк. Приходите в марте» Гудвин молча смотрит с афишной карты с непонятной тоской в глазах. Сигарету в зубы, под ноги – мир, и опять шагать в ледяную кашу, распаляя город походным маршем – с корабля на веселый пир. Это главное – сделать заказ Вселенной, новогодний список пройден на треть. До весны теперь еще уцелеть – и совсем тогда сложится дело верно. Я, вообще-то, опытен в этой дряни – нарезать круги, ускоряя бег, загребать горстями пушистый снег и пихать под свитер – теплее станет. Было б чем дышать, кроме табака. «Ты прости, дружок, такова природа – на тебя не выдали кислорода. Перебейся как-нибудь. А пока вот тебе в замену галлоны чая.» Надо думать, манна у всех своя. Подари мне, Гудвин, теперь меня – а то очень уж я по себе скучаю.