Наталья Сафронова Лизавета Батюшка отпевал так, что хотелось петь вместе с ним. Лизавета и запела, батюшка быстро сказал: - Потише, потише. Лизавете не хотелось приглушать голос, и батюшка снова приструнил ее: - Потише. Лизавета замолчала, обиделась. На покойного старалась не глядеть, боялась смерти. Мать рассказывала, что бабка Аксинья не пропустила ни одни похороны в деревне. Как только услышит, что кого-то хоронят, все бросает, готовить или мыть пол, бежит смотреть. Может быть, для нее это было зрелище, своего рода театр. И Аксинью, когда померла, тоже хоронила вся деревня. Мороз был под сорок градусов, но все пришли, а дед даже шапку не надел, так горевал по жене, любил. Лизавета же похороны не любила, как и свадьбы, впрочем, и другие мероприятия с большим скоплением народа. Слишком разнородная энергетика, по большей части тяжелая, в счастье ли, в горе, везде пьют и везде считают деньги. Удушливо пахло ладаном. Большая комната была полна народу, не повернуться, но Лизавета все-таки протиснулась, накинула пальто и вышла из дома. Сад затих, как будто тоже умер. Осевший снег отливал серым, и хотя на дворе был март, весна не ощущалась, словно природа надела траур. Вслед за Лизой на крыльцо вышли соседи, отец с сыном. - Папа, смотри, синичка! – мальчик задумчиво глядел, как птичка деловито обклевывает сало, которое хозяйка нацепила на ветку яблони. – Смотри, какое у нее красивое лицо! - Где ты видишь лицо? – мужчина грязно выругался, – лицо,бл..! - А что у синички? – удивился мальчик. - Клюв! - Опохмелиться пришел, - неприязненно повела плечами Лизавета. Отпевание закончилось, люди столпились во дворе, переминались с ноги на ногу. Все в черном, как стая грачей. Лиза подошла к Нине, вдове покойного, взяла под руку. Они дружили, вернее, Лиза считала себя Нининой ближайшей подругой, тогда как их с Леней дом был открыт для всех. Вот и Лиза часто и подолгу у них гостила, не хотелось возвращаться к себе, слушать гулкое эхо в ответ на свои вопросы. В последнее время у Лизаветы появилась привычка разговаривать с собой, сама спрашивала, сама себе отвечала. За поминальным столом Лизавета поглядывала, как все сосредоточенно жуют, разливают вино и водку в стаканы и неожиданно для себя сказала: - Давайте о Лене поговорим, поминки ведь, - помолчала и значительно добавила, -давайте вспомним, какой Леня был хороший. Нина благодарно посмотрела на подругу. Все три дня после Лениной смерти она держалась, потому что разговаривала. Организацию похорон взяло на себя ритуальное агентство, и Нина оказалась как бы не у дел. Заняться нечем, только сидеть и ждать. Чего ждать? Агент спросил Нину: - На кладбище из морга повезем? - Почему из морга? – удивилась Нина. – Пусть дома побудет, он же не бомж. Он был семейный человек. Везите Леню домой, это не обсуждается! Почему-то это взволновало Нину и словно вывело из оцепенения. Теперь она ждала, когда Леню привезут из морга, просила агента посодействовать, чтобы его побыстрее взяли на вскрытие. А когда гроб с мужем внесли в дом, вдруг успокоилась. Сидела рядышком на стуле, не боялась. Наоборот, жадно вглядывалась, пыталась запомнить. Это его черты, Ленины, чуть измененные смертью, отстраненные, ведь он уже в другой реальности. Может быть, Леня тоже смотрит сейчас на свою Нину, старается запомнить ее. Смотрит, она чувствует это, ощущает его присутствие. Нина говорила тем, кто заходил выразить сочувствие: - Леня и не болел никогда. Вы слышали когда-нибудь, чтобы он жаловался на здоровье? А неделю назад вдруг сказал: сердце жмет. Пошел в больницу, а потом ругался на меня, что велела ему идти к врачу. Врач спросила его: вы за больничным пришли? Не дам я вам больничный. Как будто, говорит, я лодырь какой. Не ходил в больницу и не пойду больше. Теперь я туда пойду, посмотрю на эту врачиху, прямо в глаза ей посмотрю.От инфаркта Леня умер. Нина рассказывала это родным и соседям, повторяла раз за разом одно и то же, словно пыталась осознать. Ей теперь с этим жить, в этой новой реальности, без Лени. - Так и умер на работе. Леня не умел отдыхать. Начальник его тоже к нам приезжал, сказал: какого работника мы потеряли! - Нина заплакала. - Ну, что ты, что ты, - зашептала соседка, которая сидела рядом с ней, - не плачь. Ему там лучше. - А то разойдется, не успокоишь, - объяснила она Лизавете тоже шепотом. Нина послушно вытерла глаза, хотя от слез как будто становилось легче. Пожалуй, единственное, чего Нине хотелось – это говорить о муже. Она словно бы находила в этом утешение. - Кто теперь мне огород вскопает? Во-от! Да разве только мне? Всем соседкам помогал. И ведь племянники у нас каждое лето гостят, Леня всех привечал. Лиза, помнишь, ты рассказывала, как к вам племянник приезжал в институт поступать? Одну ночь переночевал, вторую переночевал, а третью-то на вокзале с книжками сидел. Палыч твой его выгнал. Лизавета поежилась: и вправду выгнал. Хотя признавать это перед посторонними людьми было неловко, Лиза кивнула. Пусть Нина выговорится. Потом все разошлись, а Лиза забрала в столовой судки с оставшейся едой, и они с Ниной пошли домой. - Зеркала можно раскрыть, - посоветовала Лиза подруге. - Сейчас бы нам Леня камин зажег, - невпопад ответила Нина. – И как я теперь буду в город на работу ездить? - На автобусе, - подсказала Лизавета. - Даже чай попить будет не с кем. Пустота, - Нина задумчиво смотрела в окно. – Он был везде, во всем, понимаешь? - А у кого-то этого не было, - Лиза тихонько погладила подругу по руке. – А у тебя было, такое счастье. Давай я чайник поставлю, ты ведь не ела ничего сегодня. - Кажется, я три дня ничего не ела, - согласилась Нина. Потом помолчала и добавила: - Тому, у кого этого не было, им и терять нечего. А у меня как будто половину меня отрезали. Страшно. - Батюшка что говорил? – поморщилась Лиза, пытаясь вспомнить. – Мы здесь гости, он домой ушел. - Домой? – Нина непонимающе на нее посмотрела. – Здесь его дом, со мной. - Пей чай, - пододвинула Нине чашку Лиза. - Твой-то живет, и ничего ему не делается, - качнула головой Нина. – Никого не любил, сердце не рвал. - Перестань, - нахмурилась Лизавета. – Палыч тоже ведь человек.Наверное, есть у него какая-то своя боль. - Какая у него боль? Пожрать послаще да поспать подольше, - усмехнулась Нина. – А все-таки ты счастливее меня, подруга. У тебя внуки есть, все-таки не одна. - Ну, у меня и соседи есть, - отвернулась Лизавета. Лизавета ощущала необъяснимое удовлетворение от происходящего, словно по какому-то высшему закону их с подругой счастье и несчастье пришло, наконец, в некоторое равновесие, справедливость восторжествовала. И хотя не где-нибудь, а именно в доме Нины ей было хорошо и спокойно, все-таки шевелился где-то внутри червячок ревности, не зависти, нет, но обиды за то, что она, Лиза не счастлива. Ее, Лизу, не любят и не ценят. И даже то, что Нина ее привечает и словно бы делится с ней своим счастьем и душевным уютом, а не бережет только для личного пользования, воспринималось Лизой со знаком минус. То есть она приезжала к подруге и как будто отдыхала у нее душой, и говорила: - У вас хорошо, даже уезжать не хочется. - Вот и отдыхай, - улыбалась Нина. – А вечером мы шашлычок затеем, будет праздник, да, Ленечка? Но от этого Нининого «Ленечка» Лизино нутро словно съеживалось. Она никогда не звала своего Палыча по имени, тогда как он обращался к ней не иначе, как Лизонька. Но лучше бы никак не называл, Лизавета видеть не могла его приторной улыбки, слышать не могла его елейного голоса. - Разведись ты с ним, - недоумевала Нина. – Дышать просторнее будет. - Да, воздуха мне дома не хватает, - соглашалась Лиза. - А у нас хватит, - улыбалась Нина. – Я, знаешь, по саду в ночнушке хожу, даже без трусов, дышу всем телом. У нас воздуха много. А теперь и Нине нечем будет дышать, думала Лизавета уже в постели. Она слышала, как подруга поворачивается в своей широкой супружеской кровати, не находит себе места. Горе словно уравняло их, теперь Нине тоже не к кому прислониться. Лизе и стыдно было этих своей мыслей и своей неуместной радости... Не радости, конечно, но желания справедливости. Теперь у них с Ниной будет дружба на равных, два одиночества друг другу ближе, и Лиза теперь не приживалка, не слишком частая гостья, теперь она подруге помощь и единственное утешение. Таким утешением Лиза всегда хотела быть матери, но той было не до нее. - На кого угодно согласна, - брезгливо поджимала губы Лиза, глядя, как мать торопливо наливает себе в рюмку, чтобы ухажер выпил меньше. С тех пор, как отец ушел из семьи, у матери стали появляться поклонники, никто не задерживался, но неизменным оставался натюрморт на столе: водка, селедка или килька в томате. Раньше, когда отец жил с ними, мать не пила, но в доме все равно было нервно. Мать боролась за отца, причем Лизе казалось, что эта борьба началась в первый день знакомства родителей и не прекращалась ни на секунду. И даже появление Лизы на свет было еще одним актом этой борьбы. Мама надеялась, что когда отец увидит дочь, то сразу и влюбится, и уже не сможет отвести от нее глаз, и они заживут светло и радостно. Однако ничего не изменилось, отец по-прежнему пропадал невесть где, а когда возвращался, от него пахло вином и изменой. Поэтому мать всегда была несчастна, вечером стояла у окна в ожидании, потом измученная ложилась в одинокую постель, но не спала, прислушивалась к голосам на улице, как работает лифт в подъезде, ж дала, когда повернется ключ в замке их квартиры. И это стало привычным, и даже если вдруг мелькала мысль: лучше бы совсем ушел, она гнала ее от себя. Пусть так, только бы видеть его. Лиза с детства жила в этом изматывающем напряжении, ощущала его физически, ходила, подрагивая спинкой. Когда отец бросил их, Лизе было пятнадцать лет. Мать слегла от потрясения, почти не вставала с постели, не ела и не разговаривала. Соседка, Нинина мама, вызвала врача, дали больничный. Лиза сидела рядом, держала маму за руку, думала: - Теперь ты моя. Поправишься, встанешь, и будем вместе пить чай вечерами. У подруги Нины были такие вечера, когда вся семья собиралась на кухне, пили чай с вареньем, и Лиза с ними. Потом мама встала, пошла на работу, а вечером вернулась домой с каким-то мужиком, поставили бутылку на стол. Лиза вспомнила, как Нинина мама разливала чай, подавала чашку мужу, и глаза сияли. Так выглядит счастье, Лиза запомнила. А у Лизиной матери лицо ожесточенное, как будто она думает: чем хуже, тем лучше. Мстит мужу, который так и не захотел ее полюбить, себе, всему свету. И ей, Лизе, она тоже виновата. После восьмого класса Лиза уехала в областной город, хотя учиться на парикмахера можно было и дома. Приезжала на выходные, иногда чаще. Любовь к матери была колкой и болезненной, как к неудачному ребенку. Лизе хотелось смыть с мамы все темное и грязное, что в ней скопилось за жизнь, поставить под теплое солнышко, чтобы она им пропиталась, научить ее счастью. Лиза мыла маме голову, причесывала перед зеркалом: - Ты у меня красивая. Мама горько усмехалась, не верила. В следующий раз Лиза приехала на мамины похороны. Отец тоже пришел, имел совесть. Все организовал. Сказал дочери: - Сердце, ничего не поделаешь. - А раньше мама не болела, - качнула головой Лиза. - Кто проверял?- пожал плечами отец. Как у нее, Лизы, дела, не спросил. И хорошо, хотя бы честно. А у Лизы тогда появилась привычка писать себе письма. Она вернулась домой и так тосковала одна в пустой квартире, что брала ручку и писала. Потом запечатывала конверт и отправляла на почте. Через три дня получала свое письмо, с удивлением перечитывала, странно-знакомое и чужое. Письма не хранила, выкидывала. Но душа очищалась - вместе со словами на бумагу проливалась боль и та едкая накипь, что разъедала ее изнутри. Становилось легче дышать. Однажды на работе к ней в кресло сел мужчина, чем-то неуловимо похожий на отца. Лиза стригла его и все никак не могла отделаться от этого ощущения. Спросила: - Как вас зовут? - Палыч, - ответил он. Лиза удивленно вскинула брови, и он повторил: - Игорь Павлович. Лиза поняла, что в первый раз не расслышала имени. Но он так и остался для нее Палычем. В этот же вечер Палыч ждал ее после работы, проводил домой и дал ей свой рабочий телефон, а ее не спросил. Сказал: - Звони. Потом Лиза пыталась вспомнить, о чем они разговаривали, но не вспомнила, так она была взволнована. Кажется, ни о чем особенном. И Палыч почти ничего ей о себе не рассказал. Работает в горкоме партии, какой-то начальник. Когда Лиза ему позвонила, секретарша спросила: - Как вас представить? Лиза растерялась и положила трубку. У Нины в это время бурно развивался роман с Ленечкой. Она уже ездила к нему в деревню, познакомилась с родителями. Нинины глаза сияли, и Лизавета знала заранее, что у подруги все будет хорошо. Она уже научилась распознавать счастье и несчастье. А вот у нее, Лизы, все будет плохо, об этом она тоже догадалась по тому изматывающему нервному напряжению, которое не отпускало ее с первой встречи с Палычем. Она хорошо помнила это чувство, впитала его с детства. Палыч снова пришел к ней стричься и дал ей свой домашний телефон. Лизавета смотрела на цифры, которые Палыч написал в ее записной книжке, думала: - Зачем я ему? Почерк у Палыча был твердый, властный, как у человека, который привык брать свое. Когда расписывались в загсе, подпись Лизы рядом с Палычевой смотрелась бледно и неуверенно. Лизавета переехала к мужу, и уже на следующий день после свадьбы принялась отмывать квартиру. Свекровь в это время рассказывала ей об экс-супругах сына. Лиза не вслушивалась, но уловила, что и первая, и вторая жена оказались не достойны Игоря. На следующий день решила навестить подругу. Пили чай на кухне, Нина испекла пирожки. Проводила Лизавету на остановку. Лиза пропустила один автобус, потом второй, не хотелось уезжать. Сказала Нине: - Хорошо у вас. - На съемной квартире? - удивилась Нина. - У твоего Палыча хоромы, наверное? Лиза пожала плечами. Дома спросила мужа: - Может, у меня будем жить? - Твою квартиру сдадим, - решил Палыч. - Деньги лишними не бывают. Когда Лиза забеременела, работать стала тяжело. Отекали ноги, с трудом выстаивала смену. Но в декрет не уходила, дома она уставала от многословия свекрови. - Ты ее полюби, - советовала Нина. - Вы ведь теперь одна семья. - Как это - полюби? - не поняла Лизавета. - Две снохи до меня были плохими, думаешь, я для нее хорошая? - Ну, ты только представь, как она твоего Игоря качала, маленького, - фантазировала подруга. - Ты ведь сама скоро мамой станешь. Ты своего Палыча любишь? Лиза задумалась, как ответить. Она без него не могла, ни с ним, ни без него. Вечерами ждала и боялась, что не придет ночевать. Непонятно, где он задерживается, какие-то заседания, переходящие в застолья. А сама с работы шла домой медленно, оттягивая все, что с ним связано: его дом, его маму. И даже его самого, закрытого, далекого. Любовь - это, наверное, что-то другое, ей непонятное. Любовь - это у Нины, с ее сияющими глазами, счастье так и плещется из них на все и на всех. Нина любит своего мужа и свекровь. И съемную квартиру приукрасила с любовью, и даже чашку держит в руке бережно. Она не умеет не любить, поэтому и Лизе у них хорошо, она дышит их счастьем, теплом, оттаивает, и слезы капают прямо в чай - Ну, что ты, Лизок? - ахает Нина, потом догадывается, - это беременность. Лизавета кивает, соглашается. В конце концов, все не так и плохо. Ее Палыч с ней, никуда не денется. Свекровей не выбирают, а ребенок будет целиком Лизин, она его уже любит. Но родился сын, Мишенька, и свекровь от него не отходила. - Мишутка так похож на маленького Игорька, - радовалась она. - Такой же носик, такие же глазки-бусинки. Мой маленький, мой медвежоночек! Собери мне его на улицу, я покатаю колясочку мимо Светкиного дома. - Зачем так далеко ехать с ребенком? - удивилась Лиза. - Рядом с нами сквер. - Затем, что Светка мне внучку не дает, - объяснила свекровь. - Я на Танечку в садике из-за забора смотрю, за кустами прячусь. Мише было пять месяцев, когда у Лизы пропало молоко. Свекровь сказала: - Иди на работу, деньги лишними не бывают. С внуком я справлюсь. - Может, я им теперь совсем без надобности? - поделилась Лиза с подругой. - Зато у тебя есть ребенок, - вздохнула Нина. - У меня вот не получается. Лизавета тогда почувствовала, как в душе у нее шевельнулось нехорошее чувство, какое-то мстительное удовлетворение. Не может же у подруги все быть хорошо, в чем-то и она, Лиза, лучше нее. Муж на сына не обращал внимания, может быть, не знал, что делать с такими маленькими. Вот подрастет Мишутка, тогда они подружатся, уговаривала себя Лиза. Но в душе разлилась такая жалость к малышу, что каким-то внутренним чутьем она поняла: не подружатся, не нужен ее сынок папке. Господи, это замкнутый круг какой-то! Лизавета покачивала кроватку сына, прикрыв глаза, вспоминала, как Нинины родители сидели рядышком, и Нина с ними, и ей, Лизе, тоже хватало места, и было тепло и уютно. А у нее так не получается. Почему? Это в ней, наверное, какая-то червоточина. Вспомнила, как Ленечка выпил на дне рождения и целовал ее украдкой, а она, дура, радовалась. Не потому, что Ленчик ей нравился, а так просто. Пусть Нина не думает, что у нее все так уж замечательно. Лиза решила открыть винно-водочный ларек. В стране шли какие-то перемены, Союз разваливался, а бизнес развивался. - Ты с ума сошла! - ахнула Нина. - У тебя мама от водки умерла. - У мамы просто сердце болело, - неопределенно ответила Лизавета. - Это верные деньги, - поддержала ее свекровь. - Со стрижкой могут повременить, а за водку последнюю копейку отдадут. Лизавета сама завозила товар и работала на смену с наемным продавцом. Посматривала на покупателей из своего окошечка, принимала деньги, выдавала сигареты, спиртное, шоколад. Иногда случайно касалась чьей-нибудь ладони, чувствовала, как человек вздрагивал. Это ее забавляло. - Я играю в прикосновения, - рассказывала она Нине. Может быть, ей не хватало этих самых прикосновений или еще чего-то, чему сложно подобрать название. Лизавета приносила сыну киндер-сюрприз и варила суп из кубиков "Галина бланка", тогда это казалось нормальным. Если покупали курицу, то растягивали ее на несколько раз, на бульоне варили первое, а мясо ели с гарниром. Суп из "Галина бланки" сын называл суп быстрого "произготовления". Миша уже пошел в первый класс, бабушка его встречала, делала с ним уроки и вообще была незаменимой. - Я замужем за свекровью, - говорила Лизавета. - На ней держится вся семья. Муж оказался не у дел. Он не пытался отхватить кусок при дележке партийной кормушки, не организовал собственный бизнес. Его взял к себе замом в строительную фирму товарищ, но Лизавета видела, что строительное дело Палычу не по душе. Он больше не задерживался на работе, и вечера проводил дома за шахматами. - Скучно ему, - догадывалась Лиза. - Поиграй с папой в шахматы, - говорила Мише свекровь. Однако с сыном Палычу было не интересно, ему нравилось решать сложные шахматные задачи из журналов, и он подолгу сидел, передвигая фигуры на доске. В это время все ходили дома на цыпочках и разговаривали шепотом. Лизавета уезжала на выходные к Нине. Подруга с мужем купили дом в деревне, у них было хорошо и вольготно, можно говорить в полный голос и даже кричать. Но кричать не хотелось. Лизавета с Ниной спускались к реке и загорали, Ленечка рыбачил, потом варили уху на костре. - Знаешь, почему у меня нет детей? - тихонько вздохнула Нина. - Из-за мамы. Она бабушкин завет не выполнила. Деда и бабушку расстреляли как кулаков. А их, пять сестер, определили в разные детские дома. Маме бабушка тогда приснилась, сказала, что все у них будет хорошо, все они выживут, а мама как старшая, когда вырастет, должна всех сестер найти, всем опорой стать. А мама вышла замуж и старалась не вспоминать об этом ужасе, и сестер не искала. - Ты когда об этом подумала? - спросила Лизавета. - Да я все время об этом думаю, - пожала плечами Нина. Оказывается, Нина тоже мучительно размышляет о своей беде, плачет невидимыми миру слезами. Никто не благополучен, каждый решает свою проблему, приноравливается к своему горю так и эдак, и принимает его, и учится с ним жить и дышать. Когда умерла свекровь, Лизавета плакала. Раньше приходила домой, и было с кем поговорить. Можно и молчать, свекровь говорила за двоих. Болтовня как будто пустая, но беззлобная. - Свекровь всех объединяла, - говорила Лизавета подруге. - А теперь каждый сам по себе. - Нет плохих людей, - соглашалась Нина. - Есть непонятые. Винно-водочный бизнес Лизавета давно продала, тоже по совету свекрови. Открыла парикмахерскую. Работа стала для нее праздником, приятно дарить людям красоту. Клиентки с Лизаветой с удовольствием общались, она умела слушать. У каждой своя история, счастливых мало. А почему? Потому что пока человек живет, он решает свою задачу, с которой пришел на этот свет. Значит, человек только проблемой и жив, а решив - уходит к всевышнему с отчетом о проделанной работе. Кто-то не справляется и тоже уходит, расписавшись в собственной несостоятельности. Миша вырос и привел в дом жену. Лизавета как-то сразу ее невзлюбила, хотя старалась этого не показывать. Но прорывалось. Палыч посоветовал: - Не сдавай больше квартиру, отдай детям. Лизавета согласилась, но наезжала с проверками, как к квартирантам. Сама себе удивлялась, но все ей было не так. - Представляешь, она ставит в холодильник кастрюлю супа вместе с половником, - рассказывала она Нине. - Лень половник помыть. - Она Мишу любит? - спрашивала ее Нина. - Вроде бы любит, - пожимала плечами Лизавета. - Во всяком случае, ведет себя так, как будто любит. - Так это главное, - примирительно говорила Нина. У самой Нины как будто ничего в жизни не менялось. Ленечка был для нее всем, и мужем, и ребенком. Звезд с неба не хватал, больших денег не зарабатывал, зато всегда рядом, и телом, и душой. А что еще надо? Они по-прежнему жили в деревне. Вокруг дома рос сад, весной расцветал, осенью засыпал до новой весны. Все шло своим чередом. Скотину они не держали, потому что жалко было резать. Зато Нина завела курочек-хохлаток, каждую знала по имени, утром к завтраку были свежие яички. А Палыч стал выпивать. Выпив, становился слезлив и назойлив в излияниях, звал жену Лизонькой, противно. Лизавета смотрела на него и думала, что прожила жизнь с чужим человеком, незнакомцем. Что их связывало, что у них общего? Ничего. А жизнь прошла, и ничего уже не изменишь. И теплом дом не заполнишь, одна надежда на внуков. Как Миша примирил когда-то их со свекровью, так внуки отогреют бабку с дедом, свяжут крепкой ниточкой родства. Но когда родились друг за другом Игнат с Иришкой, сноха отдавала их свекрови неохотно. Единственной отдушиной для Лизаветы оставался дом Нины с Ленечкой, у них не нужно притворяться успешной, счастливой, веселой. Тишина в их доме была естественной и не раздражала. А теперь Ленчика не стало и, как знать, может быть, и Лиза для Нины будет поддержкой и утешением. Утром Лизавета проснулась от телефонного звонка. Она достала мобильник из сумки, сказала заглянувшей в комнату Нине: - Прости, забыла отключить. Трубка прокричала голосом Галины: - Лиза, запиши меня на вторник! - Галя, у меня вся следующая неделя расписана, - объяснила Лиза. - Понимаешь, пришлось всех клиентов перенести, на похороны уехала, у подруги муж умер. -Так ведь я все равно приду! - не сдавалась Галина. -Придет, от нее не отвертишься, - покачала головой Лизавета. - Это что за чудо? - не удержалась от улыбки Нина. - Галина, - усмехнулась Лизавета. - Никогда заранее не записывается на стрижку, а как приспичит, обязательно прощемится между клиентами. - Я тоже хочу прическу, - неожиданно попросила Нина. - У тебя есть окошко в расписании? - Пойдем расшторим твои зеркала, - согласилась Лизавета. - А Ленечка? - А он будет смотреть, какая ты красивая, и радоваться, - пообещала Лизавета. Нина повязала голову черным платком, посмотрела на подругу, сказала: - Все равно легче стало, как будто вместе со срезанными волосами часть тяжести ушла. У тебя руки волшебные. Пошли в церковь, а после обедни заговорили с попом. - Батюшка, а как вы к Богу пришли? - спросила его Нина. - Я к Богу пришел еще в утробе матери. Я не должен был родиться, мама не хотела, что-то с собой делала, я чудом выжил. Она забеременела через неделю после рождения первого ребенка и считала это стыдным. Но я уцелел, и когда впервые попал в церковь, мне стало так хорошо, что я не хотел уходить. Мне было три года, когда меня крестили, но я помню. Когда мы шли с матерью мимо церкви, я всегда просил ее зайти. Не понимал ничего, просто слышал Бога. Поп был молодой, лет сорока, а глаза нездешние, Лизавета ни у кого не видела таких глаз. Казалось, он смотрел прямо в душу, читал в ней, как в раскрытой книге и ни за что не судил.