ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО Архитектора* межотраслевой корпорации гиперфакториала космозональных исследований перед высоким собранием координирующей группы Коалиционного Содружества: «Группа ученых естествоиспытателей из галактики метасектроида Альфа-Мэг-Фибрадзенбета, что удалена от центральной ниши сфероида Содружества, ищет грубую животную форму в которой проявлены зачатки разума. Они исследуют множество полумертвых планет, населенных миров, пытаясь создать абсолютное оружие, апрефактичный конвертор силы, который даст Астроидам приоритетный контроль над Вселенной. Представители одной из самых испотенционных цивилизаций в своей группе галактик, с высоким значением космического приоритета, эти исследователи обнаруживают случайно планету, на которой форма разумного проявления практически идеально сочетается с природой в нужном для их разработок ракурсе. Они получают свой параметр балансовой точки гравитационного поля. Но, оказывая посильную помощь менее развитым мирам в ходе осуществления основной цели, согласно требованию Кодекса ИС, исследовательской стратегии, они оказываются не в силах спасти мир, который подарил им константу системы абсолютного разрушителя. И Астроиды понимают, что действительный контроль над Вселенной может быть реален только для…» (Последовавшая заминка в речи Архитектора вызвала сибаритивный интерес у многих присутствующих на канале связи; амфитеатр панорамного телемоста шуршал космическими течениями, что вторгались в акустическую сферу виртуальной «залы» дискуссионных актов. Панорама была многоуровневой и пластично-субстанционной: каждый участник мог чувствовать, при желании, и дыхание рядом находящегося субинспектора Дискуссии — через глубину и миллиарды парсек пустоты). «Абсолютное оружие или инвазивный реструктор гравитационных полей это оружие против природы. Приблизительно пять тысячелетий тому назад группа ученых со знаком преамбулы научного констатирования сделала вывод, что вселенная способна дестабилизироваться и инверсировать проекцию своей массы в «нуль-симметрию». Речь шла об обрушении гравитационного стека вселенной. Необычайно сложная теория, тем не менее, нашла много сторонников, не смотря на свою явную неприменительность и прострацию базового алгоритма логического обоснования (идеи). По мнению этих ученых природе можно помешать… в этом слепом марше в деструкцию гравитационного цикла всей вселенной. Мысль, что разум может содержать в глубине своей секрет не просто гравитационного, а общеприродного цикла, довольно стара и изношена. Найдя константу «баланса соответствия» (МЫ) найдем и точку исхода противоприродного выплеска инверсии. Но можно ли понимать схемы воздушного танца бабочки, что притянута пламенем свечи, ее полет в избытке желания гармонии хаотичен и гибелен, если она не сумеет вовремя отринуть этот манящий свет и отвернуть. Но над ее танцем шумит ветер: может он задует свечу? И уничтожит знание… Где же самое правильное побуждение к смыслу, в чем оно? В стремлении ли объять трепет листа на ветру… Но и в листе нет этих схем… гармонии и соответствия причинному полю всеобщей статики движения мироздания. Или они есть в ветре? В бабочке… В разуме? Которому предстоит вылупиться из кокона заблуждения и познать очевидность. Как обычно. Но и все-таки как-то иначе. С новым изыском ощущения утраты чувства Причины. Мир был всегда. Миры… Вселенная. Как вечно… или просто, как долго… забвение вероятности триумфа? Стремление постичь не обернется ли тенью. Для рассудка, что внял лишь части, отринув целое, сделав это по недоразумению, но совершенно самопожертвенно. И каков смысл жизни в ощущении этой внутриутробной и одновременно необъятной веками и тысячелетиями тяжести сознания бессилия своего перед всеприродным архивершением доступной только вечности истины… Но это философия. Эгмулятивная философия, не находящая отклика в мирах сложностратегической специфики в мышлении. В мирах актуазивной динамики предвершения сути самобытия; и шага в грядущее, охватом космической зоны в провале гравитационных течений вселенной, и времени, и кажущегося.» _______________ * Архитектор Логических Связей межкорпоративного взаимодействия. Вечер. Жизнь предчувствует перемену. Скоро растерзанный мрак утянется в глубину выгнутого горизонта ошметками теней. Так планета видится с орбитальной плоскости, по которой скользит гравитационный шлюп. Тусклая бездна в ногах. Планета кажется будто вздувшим от натуги живот карликом, который решил поиграть сам с собой и чуточку подвинуть пространство. Шлюп плывет и его движение неощутимо. Я — Морлз; что я здесь делаю — это вопрос, который я пережевываю в самом себе уже пятнадцатое столетие. Не о Карпанасе речь. Не об этой притершейся к гравитационной планетарной массе полой металлической капельке, в которой я вишу, удерживаемый накрепко полями балансирами, смотря на приборную панель, по которой проносятся знаковые импульсы света, несущие в себе параметры планетарной гравитационной структуры. Иногда я бросаю беглый взгляд себе под ноги — там мрак и суета мелькающих огней древних как сама планета городов. Так иногда представляется. Зависание в снулой неподвижности, когда кажется, что время остановилось… в то самое время, как вы «пригвождены» к этой слабо мерцающей математическими силлогизмами панели уже более трех десятков обусловленных по галактическим часам лет…* смещает внутри ракурс нормального восприятия временного потока. Искорки. Они возникают на секунду, притухают; в этой секунде вся история того мира, над бездной которого я разрешил себе немного «покуражится», делая вид, что сканирование резонансной вибрации общей полевой структуры Карпанаса даст хотя бы толику реального шанса увидеть в этих струящихся по панели знаках необходимую для просчета константы закономерность. _______________ * Галактический год, складывающийся из времени движения отдельно взятой звезды вокруг центра галактики есть суммарно-производное от усредненно-обусловленного значения времени, которое «общестатично». Смысл в том, что… нет смысла считать время опираясь на показатели биоциклов отдельно взятого мира. Время — всеприродно, безотносительно. Поэтому, галактический год по обусловленному времени это «просто» сложно систематизированный год по внутренним часам отдельно взятой галактики: в одном мире (звездной системе) год не равен году другой системы. Но сведенное к обусловленной константе время общестатично и более менее реалистично. Есть сложность при сопряжении обусловленно-временных «поясов» разных галактик, особенно, изрядно удаленных друг от друга. Система Армстрилла требует некоторого вмешательства Астроидов из-за возникшего дисбаланса приоритетных взаимоотношений населяющих этот мир дрекоидов. Они слишком увлеклись развитием собственного интеллекта, проигнорировав банальный фактор внутреннего равновесия; общество, которое выйдя в космос, не сумело освоить элементарные тенденции дисфункции разума. Теперь им понадобились Астроиды, что бы этот баланс общественной секреции формации «Ида», что означает, сверх интеллект, был приведен в надлежащую норму. Норму, о которой они ничего никогда не знали. Но мы здесь не для этого. У нас свои причины. Мы ищем сводную физическую точку планетарного баланса, для замера параметра противомассы. Мы надеемся создать абсолютное оружие. Такие же эксперименты проводятся и в других населенных мирах, где мы нужны. Именно населенных мирах, потому что оговоренный параметр зависит не только от физических полей; тонко материальных в том числе. Наша цель — субэнергетический коллапс, который, проявленный в одном своем элементе даст нам четкое представление как устроено общее пространство во всей своей поточной многомерности. Восходит Армстрилл… Зрелище довольно обыкновенное для моих глаз, но сейчас, я почему-то как-то особенно приглядываюсь в его разорванную в огненном тумане корону: на этом желтеющем фоне, вдруг, проступает размытой точкой плостдроут сменщика. Я смотрю на синхрометр, прикидываю в уме — он опоздал на двадцать с лишним секунд. И тут же мои губы чуть вытягиваются в подобие улыбки: я действительно устал от бездействия, и внедряются в просвет осознанности не то, что бы странные, а какие-то прямо таки не серьезные мысленные наветрия. Тяжесть в теле. Рефлектор шлюпки пытается ее повернуть по оси движения, но мешает слабый гравитационный вихрь, что создан кручением тяжелой планеты. Медленно. Очень медленно. Я просто смотрю уже мимо мерцающей панели — в глубокую даль космоса, цепляя вниманием приближающийся плостдроут. Пора выходить. Я жму укрепленный на рукаве костюма пульт, открывая его крышку, что плавно съезжает вглубь матовой пластины; трогаю зарезиненным пальцем нужную кнопку, и окинув взглядом во второй за все время раз внутреннюю полость кабины, что совершенно прозрачна со всех сторон, включаю ресивер. Глухой выхлоп в мембранах шлема. Тусклая вспышка. Я вишу свободно над разлетом планетарной округлости, что со стороны светила просвечена будто насквозь почти мистическим и горячим светом; позади — погружена в объемистый мрак. Поднимаю глаза. Шлюп, сверкая инеем мекстаглаза, металла предназначенного для таких конструкций, удаляется куда-то ввысь. У меня могло бы возникнуть ощущение, что я падаю на планету. Но я знаю в самом себе, что таких ощущений не бывает у Астроидов. Мы давно уже переросли силу тяготения обманчивых чувств. Пустота неощутимо жует свет дальних звезд; их бесчисленные россыпи, что как роспись пространственного демона, у которого от нетерпения дрожит держащая солод яркого света рука, что невидима и легка как солнечный ветер, что кропит материю нескончаемой пустоши колющими глубокий взор не гаснущими вспышками в самой пространственной бездне. В жизни звезд есть момент, когда на них пристально смотрит разум. Этот момент — вечен. Скоро сменщик затормозит плостдроут в небольшом отдалении от шлюпа. Я жду. Я поднимаюсь с Карпанаса. Шлюз транслятора освещен изнутри голубоватым свечением призрачного тумана, в котором хорошо ощутимы энергетические завихрения блуждающей гипер кинетической массы. Отсюда можно попасть в любую точку планеты. И если на орбите есть приемник, то возможно переместиться за секунду и за ее пределы. Мои ноги привычно вставляются носками упакованных в металлический каркас ботинок в специальные пазы в полу камеры. Перед закрытой шлемом головой взметается сиреневая искрящаяся дуга, тут же развернувшая из себя голограммную проекцию-схему точек выхода. Я нахожу взглядом нужную, фиксирую его на ней и легко моргаю один раз. Транслятор активирован. Шлюз смыкает почти бесшумно свои створки позади меня. Выхлоп. Я просыпаюсь. Свет льется из отверстия под потолком. Очень узкое отверстие, но зеркальный отражатель на противоположной стене отражает и рассеивает плоский невидимый луч, усиливая его яркость. Это день. Карпанас интересная планета; хотя бы тем, что на ней собрана фауна очень многих миров галактики Амстронг. Еще ради этого я здесь. Мне необходимо что-то увидеть в них, в этих причудливых тварях, которые закрыты энергетическими полями, поскольку есть виды к которым не просто опасно подходить на близкое расстояние: для основной массы дрекоидов даже смотреть на них через почти невидимый барьер, не то, чтобы страшно, но внутренний дискомфорт имеет место. Тем не менее, дрекоиды содержат эти сады, посещают их. Можно было бы назвать их прихоть с животной экзотикой национальной идеей. Чудачество с этими импровизированными парками дорого им обходится, но данные господа полагают, что таким образом они привлекают к себе некоторую толику внимания соседних цивилизаций. На мой взгляд их политика самозависимости, как удачно выразился некто из Ассоциации Преадов, выглядит слишком банально. Да, Сады Карпанаса впечатляют. Особенно, если ничего кроме собственного отражения в зеркале в жизни не видел. На себя я уже насмотрелся. Мне нужна иная форма: грубая и совершенная одновременно, в которой я найду хотя бы признак устойчивой разумности. Эта форма даст нам, Астроидам, контроль над Вселенной. Сменщик передал сигнал. Я могу войти в переходную камеру звездолета. Я оглядываюсь в последний раз на Карпанас. Больше нога моя не ступит на эту скучнейшую планетенку. Сады галактической экзотики в виде обездоленных тварей, что свалены за блокировочный барьер ради пары потерявшихся от впечатления взглядов, не удовлетворили мой настойчивый интерес. Галактика велика — нужно искать. Долгий взгляд, в котором сквозит мысленное затмение. Я больше ни о чем не думаю. Мои чувства слеплены в тягучий ком плывущего в самой сути безразличия, размеренного покоя. Мне нужна планета призрак. Я опять ошибся с миром. Толчок, едва ощутимая вибрация в теле и я наверху. И прежде чем сделать шаг я замечаю перемены в обстановке центрального отсека, откуда производится управление кораблем, а так же я замечаю стоящего перед основным экраном крепраута. Он стоит спиной к шлюзу транслятора, его тело имеет преимущественно обыкновенную для разумных существ форму. Но это никто иной как один из Астроидов. Это видно самым беглым взглядом. Потому что никаким взглядом крепраута не охватить — он больше самого себя. Он медленно оборачивается, глаза узко щемят прокалывающий насквозь взор через долгий прищур. Потом он поворачивает голову к огромному экрану, в глубине которого еще одна глубина — это иссиня-черный проколотый светящимися точками космос. Это значит, мы поздоровались. — Тебе на Форпласт. Но перед этим придется зайти еще в один пункт. Время терпит? Я мысленно киваю, потому что он все равно не смотрит. Мой кивок и есть ответ ему. Время терпит. Потому что мне нужна жизненная форма, которой нет во Вселенной. Внутри принявшего меня звездолета была проведена реконструкция. Но жилые каюты на своем месте — есть вещи, которые никогда не меняются. Я устал. Мне нужно поспать. Гравитационные турбины начинают разгонять вокруг звездолета вибрационный вихрь. Еще несколько минут и будет дан старт. Но я уже буду крепко спать. Надеюсь, мне приснится мой невероятный для рассудка зверь. Пространство реальности. Я Морлз. Наука не мое призвание. Мне все-таки кажется, что я больше философ, нежели практик. Но не поиск смысла жизни определяет мою скрытую и где-то мрачноватую натуру; не смысл элементарной банальности. Нечто более радикальное, существующее как принцип. Философия в моем случае лишь способ самоотчета — иначе не скажешь. Мне не очень много лет, я еще юн и одержим не совсем внятной мечтой… точнее, скорее потребностью найти то, что позволит цивилизации Астроидов, разбросанной в группе галактик Метант по колониальным сообществам, стать мерой высшего порядка. Моя родная планета — Кроупитц; проведя на ней свой первый жизненный цикл, я, наконец, обнаружил в себе стремление идти путем серьезного поиска. Это естественно для разума: не удовлетворяться данностью. И пока мой мозг жив в неиссякаемом мысленном порыве, я буду искать еще не до конца осознанную невероятность необъятной вселенской действительности. Да, вселенная — загадочна. Она неизмеримый кладезь непознанного. Она совершенна по природе и в чем-то несколько искусственна. Так видится, во всяком случае. Так ощущается, когда плывешь в капельке из мекстаглаза над равнинной «бездной» исследуемой планеты, бросая мельком взгляд в застывшие во времени глубины космоса. Я на Карпанасе. Утро. Глаза открываются сами собой и оказываюсь вытолкнутым из сна внутренней бушующей силой собственного естества. Сон, блуждавший призраком во мраке бессознательного проносится заново в самой глубине спешащим к докам подземным экспрессом. Мелькнувшая вспышка образов. Там очень много не реального, не сбыточного. Я слегка мотаю головой, будто прогоняя самого себя. Этот сон, как и бывшие до него всего лишь затмение, мутное отражение моей не внятной мечты. Пора собираться в город. Завтракать не хочется, но нужно поддерживать форму — слишком много в последнее время психологических затрат: не знаю толком зачем, но уже тринадцать обусловленных по временному вектору Карпанаса лет я тренирую свой мозг по принятой у Астроидов системе так называемого «интеллектуального разбега». Сложно, но кое какие результаты уже прослеживаются. Вообще-то таких систем умственного тренинга далеко не одна… но, видимо, из-за своей философски слаженной натуры выбрал самую абстрагированную, а значит, самую трудную для освоения, но в конечном итоге дающую самый устойчивый результат. Крепрауты всегда не безосновательно считали, что мышлению нужно учиться, постигать основы репродуктивной логики. Это основа саморазвития, базовый параметр генетической формулы одной из самых совершенных форм разума во Вселенной. Счетчик внутренних часов отсчитывает секунду за секундой. У меня не так уж много времени — нужно исчерпать эту планету до самого дна, разгрызть челюстями ума самую ее сердцевину, поскольку именно для этого я и прибыл сюда. Выхожу из блокштоцса, жилого строения для гостей планеты и направляюсь по пешеходной плоскости к транспортной площадке. Транслятором пользоваться не стал, потому что в Экзопарке нет приемника; странное упущение, но для дрекоидов подобные недоделки в любой сфере общественного быта — закономерная норма. (На самом деле телепортационная специфика бытовых совмещений на уровне планетарного «эксподиума», своего рода, инфинитива демонстрации технической гармонии мира, это явный переизбыток ощущения достаточности у планетян. Но никто не запретит ставить инкубоиды транссцепции телепорта хоть в местах самого общего пользования, — особенно в этом население планеты может быть особенно претенциозно к удобствам. Однако… Кодекс ОБЩЕСТВЕННЫХ СВЯЗЕЙ общегалактического референдума такое скорее не одобряет. Запрета нет… в Кодексе не может быть Запретов; но там есть рекомендации. Или они специфически отсутствуют — для моментальной ясности понимания смысла их отсутствия. Но запрета нет. Категорически. Потому что нет смысла запрещать то, что рано или поздно станет очевидной бессмыслицей: ПРИМЕНЕНИЕ ретрансляционных установок массы, в просторечье «телепортов», оправдано лишь в сугубо технических целях, и преимущественно, в космической зоне, как крайняя мера кумулятивного эффекта роботизированных функционалов различных производств. Энергии жрет телепорт много, но суть не в этом. Перемещение груза телепортом не всегда требует спешки. Далеко не всегда. Перемещение живой массы? Среди Астроидов бытует анекдот. Робот перемещенный через технический портал массы забыл в точке исхода сиккумулятор инверсии. И «забыл» и «сиккумулятор инверсии» звучит одинаково смешно: если робот что-то забыл, то он дисфункционален; а «сиккумулятор инверсии» это шуточное определение медицинского оборудования для глубокого сканирования мозга. Живого мозга. Который сперва думает, а потом движет массой.) Полет на релоуте занимает не более двенадцати минут: легкое ощущение невесомости при подъеме и плавный разбег, как будто скольжение по наклонной. Через боковину кабины вижу проносящийся внизу лабиринт строений. Актальтово море — названное так за свой спокойный характер — проносится, блестя глянцем зеркальной поверхности и остается позади буквально за считанные секунды. Фактически, я лечу почти на другую сторону планеты, где уже заметны признаки надвигающихся сумерек. Наконец, мой взгляд цепляет вдали светлое пятно посадочной площадки рядом с Экзопарком. Направляю машину туда. Это, разумеется, далеко не первая моя вылазка в Сады Карпанаса. И мне очень бы хотелось, чтобы она стала последней. Раз за разом я прохожу меж гудящих вибрацией барьерных куполов, внимательно наблюдая за обитающими в крохотных оазисах своих миров изысканных творений природы, и так и не нахожу ни в одном из них хотя бы намека на признак разумного проявления, не вижу действий, в которых нет хаотичного порядка, а наоборот. Посадка и, когда опадает гравитационная волна, прозрачный панцирь релоута растворяется. Я могу выйти, но почему-то медлю, с каким-то упрямым безразличием всматриваясь в опаловый город несуразных тварей. Их там тысячи, потерявшие свои миры, блуждающие в скромном пространстве, имитирующем естественную для них среду обитания. Нужно идти. Релоут на своем дрекоидском языке желает мне доброго пути… то ли вторя вежливости создавшего его конструктора, то ли подражая традиции. Пропустив пожелание мимо ушей я направляюсь к Экзопарку. Уже явно вечереет. Вот еще один интересный экземпляр… За все время пребывания на планете я так и не успел осмотреть все. Очень сложно сделать оценку навскидку, а прямой контакт с рецефалами, как обобщенно зовется здесь вся эта плеяда тварей, запрещен; потому изучение каждого, издали, да еще со всех доступных сторон, по окружности защитного барьерного купола, отнимает очень много времени. Еще не знаю точно как это может выглядеть, но мне нужна только одна зацепка: в каком-то движении, поведенческой особенности может, характере поедания пищи… в чем-то еще неуловимом и неизученном, и я вычислю свою грубую метаразумную форму жизни. Тогда я включу портативный ресивер и блокирую энергомассу защитного барьера соразмерно с габаритами своего тела. Я войду в крошечный мир совсем чуждой мне планеты, затерявшейся где-то на самом краю галактики Амстронг. Я встречусь с ним один на один, глаза в глаза, мощь природная к мощи разума. Он должен напасть на меня, мой вычисленный субъект звериного эквивалента целостного рассудка. Он бросит на меня тонны или килограммы своего инертного или ретивого тела, чтобы просто убить или пожрать. И в этот момент я сниму синканером нужные мне параметры экто-симметрии, что брызнут ментальной волной в его диком и примитивном мозге. Я снова осматриваю своего причудливого в формах незнакомца. Он какой-то вялый… или может, так только кажется? У него нет пары — это очень плохо. В паре, они проявляют себя более открыто. Сейчас он вял. Кажется, что-то ест. Понять что именно издали невозможно. Видео сканер с собой не беру в такие прогулки лишь потому, что вибрирующее поле барьера в окуляре создает эффект наплывного мерцания, отчего совсем ничего не разобрать, все расплывается. Нужно обойти купол с другой стороны. Пробовал привлечь внимание Экзоуэра, зубастую и приземистую тварь с планеты Плострак — безрезультатно. Либо он не воспринимает никого, кто вне его оазиса, что в принципе возможно, либо… изнаночная сторона купола создает эффект замутнения, и твари не видят ничего дальше границы барьера. Чувствую, что данный экземпляр уже занял у меня больше времени, чем я обычно планирую на осмотр. Просто пугнуть его, кинув что-нибудь сквозь блокированное в одной точке энергополе смысла нет — это будет совсем не та реакция, которой я жду, да и потом, после такой выходки Экзопарк будет закрыт для меня. Я поворачиваю голову. Неожиданное предчувствие, яркий образ, систематика интуиции… Это соседний купол. На тварь, что внутри я тоже еще не смотрел. Странный довольно вид. Шерсти нет — чешуя. Три пары конечностей, причем средняя пара ближе к задним. Двойной, будто расщепленный и сильно зауженный к кончикам черный хвост, пребывающий в постоянном напряжении и изгибе, плавно укачивающий свои кончики, что направлены кверху. Лапы когтисты такими же черными и сильно зауженными к остриям лезвиями, что будто выставлены нарочито напоказ. Плоский лоб, ребристая зеленоватая морда, с глазами, будто выдавливающими из себя застывший в одном направлении взгляд. Этот взгляд уперся в меня. Я медленно думаю, сопоставляя факты. Это единственный из всех осмотренных мною экземпляров, который среагировал просто на мое присутствие и не рядом с куполом, а в некотором отдалении от него. Единственный… Если изнутри купола все-таки непроницаемы, что кстати невозможно проверить, так как администрация парка почему-то не выдает такой информации, то либо тварь обладает сенсорным тонким восприятием, либо… я просто стою на случайной траектории его гипнотического взгляда, который зверь упер в одну точку по любой субъективной причине — вариантов может быть великое множество. Но если купола с изнанки также прозрачны как и внешне… тогда это может являться указанием на признак метаразумности. Причина, почему остальные в таком случае не реагируют на мое присутствие, а так же на других посетителей Экзопарка может оказаться вполне банальной: элементарная перестраховка ответственных за общественный порядок дрекоидов. А значит, всем тварям введен в мозговую ткань «энзим покоя». Если это так, то я нашел свой редчайший живой самородок! Достать из кармана ресивер и настроить его, скоординировав с параметрами вибрационного затяжения энергомассы купола — дело нескольких секунд. Оружия у меня нет, поскольку на Карпанасе оно запрещено. Это не имеет значения. Я вхожу в купол. Зачем ваолуту этот странный сдвоенный хвост я понял уже в самый последний момент. Прыжок был молниеносен. Тварь не издала ни звука, но толчок четырех задних лап придал ее сжатому пружинистому телу довольно сильный разгон. Зверь буквально выстрелил самого себя. Синканер сработал безотказно, однако, я чуть не выронил его, уворачиваясь от прыткой твари. Сдвоенный хвост, видимо рефлекторно хлестнул мне по лицу, оставив на лбу и шее въедливо жгущие полосы. Не знаю, везение это, или интуитивный расчет действий, но режущие пространство черные острия были замечены мной в самый пик атаки, и удалось все-таки подставить под хлест именно лоб, потому что удар приходился по глазам. Умная тварь… А у меня еще не было опыта подобных столкновений. Теперь можно было уходить, параметры записаны, цель достигнута. Я резко оборачиваюсь и вижу как ваолут, кувыркнувшись при падении, находит опору своими шестью лапами и взрывая когтями грунт кидается снова, буравя меня холодным красновато желтеющим взглядом. Если он только не проголодался, то его поведение можно оценить как попытку поиграть; скучную атмосферу внутри купола я уже успел мельком оценить. Нужно уходить. Это хищный экземпляр. В нем бурлит жажда плоти. Я внутренне настраиваюсь на поединок. Чтобы спокойно уйти, нужно отбросить зверя как можно дальше и желательно не пораниться. О том, что он меня может убить даже не думаю. Это не самоуверенность — просто сделать это проблематично, особенно для не разумной или только потенциально разумной твари. Опять прыжок. Пространство слипается в моем ощущении в комок систематизированной субстанции. Каждое движение твари, даже прерывистое дыхание — как отчетливый и отдельный элемент внутри купола. Я не двигаюсь более. Чешуйчатое тело растянутым в проекции моего зрения снарядом молниеносно достигает меня; челюсти растворяются, чтобы сомкнуться намертво. Лапы растопырены в диком победном восторге. Моя левая рука вскидывается плавно к уровню приблизившейся шеи. Пальцы сжимаются в кулак. Это первый толчок. Зверь, отброшенный на пару метров снова пытается вскочить. Теперь я будто размораживаю свое застывшее тело и кидаюсь молнией к нему, еще распластанному на синей траве оазиса. Удар носком заметаленного ботинка приходится в то же место. Я правильно рассчитал его — зверь только на несколько секунд потерял ориентацию. Если ресивер не сработает внутри купола, мне придется его убить. Я выключаю блокиратор устройства. Открывается проход наружу. Последний взгляд на моего возможного самородка, и я вне купола. Морща лоб трогаю пальцами небольшое вздутие от ожога. На шее рана более заметнее. Электрическая тварь — довольно частое явление. В номере блокштоцса меня ожидает разочарование… Прогнав параметры через компьютер, я нахожу причину столь пристального взгляда ваолута на меня. Программа репликации вычисляет, что активность их мозга не зависит от внедренных ферментов. Это не признак спящего разума. Он просто увидел во мне живую плоть. Еще долго сижу на постели, приспустив голову и скрестив расслабленно на коленях руки. Планета-призрак… где ты? Гулкая вибрация где-то во внешнем пространстве выбила меня из сумрака пустотного сна. С резковатой плавностью сев на мягком покрытии эластичного по всем выступам лежака, я открыл глаза, обнаружив себя уже явно и четко осознанно в каюте Мистрайда, рейсового звездолета ассоциации Преадов. Тут же до меня дошло, что мы просто садимся. Еще некоторое время посидев без движения, с застывшим в одной точке взглядом, переоценивая как бы заново потерянное на Карпанасе время, я наконец, все-таки позволил себе немного размять затекшие от довольно продолжительного сна мышцы. После несложных манипуляций с собственным телом, от нечего делать решил пройтись. Звездолет уже остывал от нагнетенной в сердечнике двигателя температуры гравитационного разгона. Где мы точно я не имел никакого представления. Если Зотс у пульта, я возможно поинтересуюсь. Рубка управления оказалась пуста. Я бросил мельком взгляд на приборную панель, на карту маршрута. Элькарц… Странно, что Зотсу здесь могло понадобиться — это ведь не его маршрут… учитывая, что работа в столь серьезной ассоциации требует тщательной отчетности, и высококвалифицированный пилот не станет рисковать профессиональным ради личного. Это без сомнений. Я мысленно приподнял левую бровь, едва тронул этим же ментальным наплывом нижнюю губу. Значит, задание. А потом уже физически махнул рукой: какая мне разница, в самом деле? Перенапряг себя с этим Карпанасом. Слишком многого ожидал, а получил то ли головную боль, то ли синдром метеорефлекторной бессонницы, когда непонятно, то ли поверхностно спишь, то ли углубленно грезишь ни о чем. Ложась отдыхать, я даже не снимал ботинок — совсем запустил себя со своими въедливыми мечтами и планами, которые вряд ли осуществимы в реальности. Обычный серый комбинезон с парой накладных и врезанных карманов, синхрометр; все остальное: скафандр, шлем, портативный ресивер оставил в каюте. Войдя в транслятор, наконец, вскользь все-таки подумал, что мне сейчас делать на Элькарце. Зайти, что ли в портовый бар? Самое место для таких искателей высокого полета… или скорее порхания, как я. Выхлоп. Тускловатая вспышка в глазах: задумавшись, я не успел их зажмурить. Ладно — не в первый раз; немного флюоресценции минут на пять впечатление от свежего ощущения портовой запруды механическим и живым многозвучьем не испортит: на Элькарц я ступаю своей твердой поступью впервые. Яркий свет. Накрываю глаза ладонью. Да, что у них здесь, день или вспышка сверхновой? Оборачиваюсь на приемник транслятора. Створки камеры уже задвинулись. То ли я не доспал, то ли слишком обнадежил себя пустым чаянием найти на предыдущей планете самое ценное для меня сокровище. У крепраута нервы стальные… но иногда и сталь гнется. Я кажется, поймал себя на мысли, что стоило бы оставаться и досматривать свое абстрактное сновидение с твердым орешком смысла в самой сердцевине не реальности. Снова поворачиваюсь фронтом к порталу гостевого комплекса. Высокое панельное сооружение, сияющее в плоскостях и выемках режущими глаза и будто переливающимися в белом пламени струящимися прожилками расплавленного серебра. Иллюзорный отражательный эффект; на причину такого ослепительного сияния даже не смотрю. И зачем Элькарцы используют для строений накрофит, полузеркальный и к тому же довольно хрупкий материал, если у них такое жаркое солнце? Чем больше бороздишь вселенную, тем больше учишься не удивляться странностям инопланетного происхождения. Жаль, Зотс не осведомил, сколько времени есть на осмотр достопримечательностей. И связаться с ним сейчас невозможно, поскольку нет кодировки его визеочастоты. А, впрочем… я сосредоточился как мог сильно, до едва различимого гудения в голове и легкой вибрации в районе затылка. Бессмысленно. Его телепатическая частота скорее всего зашифрована, то есть блокирована для обычной ментальной локации. Некоторые Астроиды делают так, хотя мне всегда был не понятен этот жест «доброй воли» — так во всяком случае обозначают визеоблокировку умудренные жизнью ректарты: старейшие из расы Астроидов. Наверное, я просто еще очень молод, не способен понять смысла этого жеста и мой телепатический визеобраузер свободен для телелокации со стороны. Внутренне киваю самому себе, как бы в согласии с собственными парящими в полуосознанной невесомости мыслями и раздумье о простенькой дилемме: остаться на корабле или посетить портовую забегаловку; все-таки Зотс не обязан ждать меня, когда закончит здесь свои дела. Я сам по себе, доброволец армии преображения. И таких в моей расе — триллионы. Отдаться на волю случая. Почему бы и нет. Если мне понравится на Элькарце… А может ли мне понравиться этот сияющий непонятно зачем, отдыхающий меж двух сильнейших экономических звездных систем мирок? Вряд ли. Но почему-то меня гложет не ясное предчувствие. Оно выползло из туманного сна — не иначе. Здесь я найду путь к планете-призраку. Прощай, Зотс. Я не буду возвращаться даже за оставленными в каюте мелочами. Я делаю шаг в никуда. Тридцать девять тысяч шестьсот секундо-циклов по синхрометру. Приблизительно одиннадцать часо-пиков. День на этой стороне планеты только начался. И я уже два промежуточных часа торчу за панельной стойкой видеослота, как бы нехотя изучая Элькарц изнутри. Здесь действует кредитная система, денежный эквивалент. В принципе, пережиток в моем собственном мире. Но экономика Астроидов, разбросанных по альтернативным мирам универсальна — мне нет необходимости беспокоиться за возможность получить необходимые блага и обслуживание, удовлетворить элементарные вынужденные потребности или прихоть: в синхрометр встроен «кредитный» бластер, что в принципе неисчерпаем и коррелирует с большинством планетарных схем взаиморасчетов. Во всяком случае, приобрети я на имеющийся генерированный запас кредита небольшой звездолет малого радиуса действия, и тогда мог бы скромно существовать на остаток еще четверть жизненного цикла; а это, без малого, двести усредненных по галактическому времени лет. Таким образом, я сижу в портовом баре, разбалтывая в высоком узком бокале прозрачное с зеленоватым оттенком вино из неизвестного мне сорта ягод или цветов, иногда пробуя непривычную на вкус влагу легким глотком, и с практическим безразличием в глазах упиваюсь природой и цивилизованным общественным бытом Элькарца. По сути, все как везде. Природа другая. Мреоны, что одновременно означает гражданин своей планеты и галактики — те же самые, мимолетным взглядом не отличить от дрекоидов. Есть, конечно кое-какие мало заметные отличия; например, в посадке глаз — они более впалы. Манера держаться и элементы поведения не в счет, это уже особенности развития на уровне сознания. Медленно думаю, что мне делать дальше. О возвращении на Мистрайд не может быть и речи — я принял решение. Поселиться в портовой гостинице и ждать чуда? Едва покачиваю в отрицании головой, упершись полувнимательным взглядом в проносящиеся в голограммных шарах панорамные картины принципиально чужой мне планеты; чуждой не по нравам или способу общественного устройства, или чему-то еще наподобие. Иначе. Можно было бы сказать, что крепраут Астроида вне любой разумной цивилизации, что не вписывается в ассоциацию Преадов. Это не гордыня, не самомнительность. Это скорее обыкновенная не состыковка сознаний. Мне скучно жить так как живут здесь; в других населенных мреонами мирах. И даже не то чтобы скучно — без альтернативно. Так сказать будет более правильно. И крепраута Астроида могут назвать мреоном как злькарцы, так и дрекоиды… и другие, подобные им. Но сам я никогда не назову себя так, потому что я не гражданин своей планеты и не гражданин галактики. Я — искатель. Я — бродяга, что никогда не бывает удовлетворен жизнью полноценно. Такова суть моей расы. Хорошо это или плохо — не знаю. Это банальнейший философский вопрос, который мертв. Смотрю снова мельком на синхрометр, оглядываю вскользь помещение бара. Несколько посетителей за отдельными столиками, и лишь за одним двое элькарцев разного пола о чем-то тихо беседуют, склонившись друг к другу. Сощуриваю почти невольно взгляд — любовь везде одинакова по своей незамысловатой сути. Лишь проявляется по разному, многолико. Я тоже когда-то любил. Вызвав это воспоминание внутренне улыбаюсь самому себе легко и непринужденно. Замедленный танец на жерле пробужденного вулкана… Мистерия естества и размеренного безумства. Заколдованный лес тихих причуд, что выведет нас к сверкающему на солнце чистому озеру, к запруде стихий. Мы так и не сумели найти тропинку друг к другу, заблудившись средь тенистых просек благоухающей зелени. Чувство-привидение. Мои губы поджимаются, я ищу в разуме нить утраченного когда-то смысла. Сложно это все. Любовь, перемены удобных причин самобытности; какая-то двойственность, прямо. Я не ждал ее назад. Надежда и любовь несовместимы. Либо она есть, либо ее нет. И это уже не философия. Нужно все-таки определиться с временным проживанием. Узнаю у автомата обслуживания, что встроен в панельную стойку видеослота и способен калькулировать телепатический смысл, где точно располагается ближайшая гостиница или блокштоцс и направляюсь туда. Идти недалеко и пока медленным шагом сокращаю расстояние до своей очередной комнаты добровольного уединения, пытаюсь расшифровать боковую надпись при входе в только что оставленный мною бар, которую зацепил боковым зрением. На местном языке за все время я успел услышать лишь несколько внятных фраз произнесенных буквально рядом со мной, пока топал до этой портовой забегаловки и в ней самой. Несколько скомканный и какой-то однотипный язык. Едва различимая вибрация в воздухе; оборачиваюсь и вижу то, что и ожидал в этот момент: Мистрайд стартовал без меня. Крутящийся вокруг собственной оси чуть продолговатый алмаз. Тридцать секундо-циклов гравитационного разгона; звездолет довольно тяжел, ему нужно нагнать потенциал волнового выброса. Прыжок в светлое пространство чуть затянутого дымкой облаков неба — и растворение. Это, разумеется эффекты: и вращение, и исчезновение тут же после вертикального скачка. Провожаю свой не состоявшийся транспорт взглядом по траектории подъема на орбитальную плоскость. Ну, с Зотсом мы уже мысленно попрощались. Даже если он меня не услышал — его проблемы. Что же с этой надписью-то? Какой принцип заложен в знаковый код? Нет, я не лингвист. Это просто интересно. «И-и-индремоус… куолоппп… вао-о-ол!» Я останавливаюсь. Естественно, это позывные визеомодулятора. Меня ищет кто-то из Астроидов… Зотс? Чуть двигаю головой в сторону площадки откуда стартовал Мистрайд. Он уже вне досягаемости. Приподнимаю голову, сосредотачиваюсь на межбровной точке. В сознании возникает все более отчетливый образ: источник сигналов находится на Элькарце. Что ж; предчувствие не обмануло. Но как… Мысленно киваю самому себе, придирчиво соглашаясь, что глупости моей предела нет. Я же пытался настроиться на Зотса, когда вышел из корабля. Кто-то автоматически зацепил мою частоту с помощью визео устройства; у меня внедренный в биополе мозга энергетический конвертор визео модуляций, а есть еще другие, внешние, которые можно встроить в синхрометр, например, и использовать для непрерывной локации. Кто-то из крепраутов решил так же как и я потерять время на этой совсем не интересной планете, но волей случая обнаружил себе надежного спутника, чтобы не очень скучать при этом. Я задумался всего на секунду — нужно ответить, а то будет шелестеть в голове нескончаемо. «Морлз. Ваш сигнал принят». И тут же получил ответ мягкими наплывами вибраций, которые могут быть свойственны только сознанию женщины. «Умета. Каким ветром?». Мгновением во мне трепыхался мысленный порыв, ощущение независимого покоя; как лучше ответить… как есть, разумеется. «С Карпанаса. Вот, ищу где мягче приземлиться». Из глубины тонкого пространства почудился то ли смешок, то ли ухмылка. Там некоторое время видимо раздумывали. «Где вы сейчас?». «Возле портового бара. Название…». «Не надо. Я поняла. Сможете подождать меня там?». Я мысленно кивнул. Визеомодулятор преобразовал это в образ. У меня в сознании вспорхнула мгновением улыбка Уметы. Женщины… Нельзя сказать, что меня более прельщает мужская компания, но… видимо, еще не отошел до конца от своего прежнего чувственного приключения. Первая неудавшаяся любовь, говорят приносит отчуждение. Наверное, это так. Итак, бар меня все-таки пленил. Боковая надпись при входе на чужом мне языке взяла в заложники. Некто Умета с мимолетной улыбкой временно избавит от скучной атмосферы портового гомона, и разбавит мои философские бредни толикой утонченного женского юмора. Я добился чего в тайне хотел — отрешенности от проблемы, которую создал сам себе и которая неразрешима, поскольку… вот же каверза! Как же все-таки зарождается разум? Вижу свободный столик и следую к нему. Автоматический официант уже спешно елозит в проходиках меж отдыхающих в ожидании чего-то мреонов, дабы настигнуть меня и задать дежурный вопрос на своем полу свистящем наречии. Я усаживаюсь на чуть пружинящий довольно удобный стул, одновременно с этим выслушивая вопросительный тембр жестковатых вибраций голоса автомата. Совершенно в точности повторяю все только что услышанное, чем привожу машину в состояние легкого ступора. Потом официант преображается и начинает свое бульканье и посвистывание снова. Если бы он был живым, глядя на него можно было бы сказать, что он несколько растерян. Смотрю на это элегантное сооружение из сверх плотного пластика, которое напоминает перевернутый без спинки стул с торчащей из центра одной ножкой с шарообразным набалдашником на конце, и манипуляторами, что торчат из самого днища, держа на уровне вашей головы плоский видео проспект имеющихся в наличии блюд, и чрезмерно сосредоточившись, чего мне в данный момент делать совсем не хочется, наконец, улавливаю в тональности систему. Потом выуживаю два раскушенных зубами интеллекта орешка. Произношу. Официант разворачивается и уплывает в сторону той щели на стыке стен, из которой вылез. Сейчас он что-нибудь притащит. Именно это я ему и сказал. — Морлз? Оборачиваюсь. Я мог бы заметить как она вошла. Автоматический приставала занял практически все мое внимание. Белый космический комбинезон плотно обтягивал стройную фигуру молодой женщины. Я забыл, что мы далеко от родного мира. Там бы она была облачена в другое. Ее костюм не просто так привлек мое внимание. Я ожидал — сам не пойму почему — увидеть саму женственность. Думается, совсем обалдел от пресных ощущений за последние шестнадцать галактических лет. Лезет в голову всякая несуразица. Я встал. «И-и-индремоус… куолоппп… вао-о-ол!» Посмотрел удивленно на нее. Она кивнула. — Это Амен, я назначила здесь ему встречу. Моя левая бровь приподнимается. Умета и Амен. Есть еще Морлз, который я сам. Интересные превратности судьбы. Значит, скучать категорически не придется. И почему именно Элькарц? Я просто устал от одиночества. Наверное, так. Молодость… Будь я старше, во мне бы не кипятилась кровь по поводу и без повода. Несколько секундо-циклов она вела телепатический диалог с незримым собеседником, попутно занимая свое место за столиком. Я вернул свой зад на прежнее место. Наши глаза встретились. — Что же интересного на Карпанасе? — Звери. Умета прищурилась. — Образчики галактической фауны? — Точно так. Кажется мы оба думали об одном и том же. Мне не показалось. Просто практически вся молодежь Астроида, что каким-то боком относит себя к научному поиску, заинтригована возможностью найти эквивалент абсолютному оружию, что даст ассоциации Преадов необходимый и строго обоснованный на последнем симпозиуме в Дерсталах контроль над той частью Вселенной, которую мы способны физически охватить. Теория экто-симметрии была выдвинута совсем недавно, не совсем научным образом сформулирована, но многие, в том числе и я заинтересовались ею. Возможно, именно натура философа помогла мне купиться на явную необоснованность и экстрафактичность идеи. Может быть и так. Но поиск… он на самом деле вне любых идей и доказательств. Он просто есть, потому что есть ищущие. Автоматический официант прикатил заказ. Умета прыснула. — Вкус, конечно, дело сугубо личное, но Морлз… это выше любой морали. Я бросил взгляд на тележку со снадобьем. То, что на ней остывало в квадратной пластиковой тарелке можно было бы наверняка съесть только на самом званном и высокопоставленном приеме. В других случаях с непривычки могло бы и стошнить. Умета произнесла несколько слов на уже почти знакомом мне диалекте. Автомат ответил короткой репликой, затем имитируя легкий поклон, дополнительно что-то булькая промурлыкал. Моя неожиданная знакомая улыбаясь пояснила. — Он говорит, что это деликатес с планеты Ревул. Здесь он пользуется популярностью. — Среди Элькарцев? — Среди таких как мы. Крепрауты ценят изыск. Разумеется, откуда об этом знать провинциальной машине, тем более, что все посетители для нее на одно лицо. — Будь добра, скажи ему, что я сам с Ревула и таких блюд там нет. Она несколько мгновений внимательно смотрела на меня, потом чуть пожала плечами и обратилась к застывшему в ожидании учтивому истукану. Он ей ответил. Она державно, с насыщенной в каждом миге грацией повернула голову ко мне. — Он уверен, что вы, вернувшись на Ревул найдете там такое блюдо. Я почти рассмеялся. — Убийственная логика. Мы будем это есть? — Мы? Я вообще-то не голодна. — А я даже не знаю с какой стороны к сему деликатесу прикасаться, так, чтобы он невзначай не ожил и не решил полакомиться мной. На квадратной тарелке лежала плоская голова придавленного горячим прессом и приправленного уксусными пряностями земноводного. Вероятно деликатесом именовалось то, что являлось мозгом этой ползающей, а может и летающей при жизни прелести. — Ладно. — Умета положила левую руку ладонью на стол. — Я сама закажу. Несколько непонятных фраз и официант молча укатил вместе с тележкой и ее содержимым. Проводив его недолгим взглядом я посмотрел на нее. — Я заказала на троих. Сейчас подойдет Амен, возможно тебе понравится наша идея. — Вы тоже ищете константу экто-симметрии? Она кивнула. — Многие ищут. Это прямо какая-то животная лихорадка. — Ты с Эльбруса? — Заметно? — Есть немного. — А ты с Форпласта. Я медленно покачал в отрицании головой. — Кроупитц. Просто на Форпласте прошла ранняя пора моей юности. Фактически, вторая родина. — Кроупитц и Форпласт… далековато. — Люблю путешествовать. — Думаю, Морлз, это отговорка, — уперев левую ладонь в стол еще сильней и слегка откинувшись на спинку стула с шутливой категоричностью сказала она, будто соизмеряя меня внешнего со мной внутренним. — Наверное, дело не в ветреной натуре. — Угадала. На Форпласте самый лучший центр практической репликации фактора «Ида». Я просто сбежал с родной планеты. Мне нужен был фундамент, серьезная опора в самом себе. Она кивнула с напущенным пониманием. — А Амен? — Мы с одной планеты. — Брат? Она улыбнулась. — С чего ты взял? — По некоторым признакам. — Хм… Видно, занятия в названном центре действительно фундаментируют основательно. Опять улыбка. Полусерьезно и загадочно. На входе в бар появился Астроид. Черкнув взглядом по широкому залу, он тут же направился к нам. Высокий, черноволос… впрочем, бессмысленно описывать внешность представителя моей расы — внешне проявленная форма плохо уловима за проблеском внутренних черт. С крепраута сложно писать картину, например: за одну минуту может наблюдаться микро смещение фронтальных проекций лица. Это не мимика. Постоянно действующее в продуцирующем разуме сознание создает метафизическую накладку ментального образа… как правило, мы узнаем друг друга, скажем, после очень долгой разлуки не по внешности. Есть нечто более радикальное; само свойственное, что ли. Я привстал. Наши раскрытые в ладонях руки резковато, но точно соприкоснулись кончиками пальцев. Очень древний жест, означающий равное отношение к вероятной проблеме, сложной ситуации, которой может и не быть. Но направленные ладонями вниз кисти рук, что соприкасаются кончиками средних пальцев — это, по сути, символ доброй воли, дружественного соития намерений, устремлений. У этого жеста неисчерпаемая история, его иногда сложно бывает понять во всей смысловой полноте даже крепраутам Астроида. Пальцы разомкнулись. — Морлз. Он кивнул. — Уже знаю. — Потом, присаживаясь повернул голову к сестре. — Что узнала? — Ничего, Амен. На этой планете нет проводника. Она посмотрела на меня, и объясняя, иногда бросала полу оценивающие взгляды на Амена. — Мы узнали, что есть мреоны, которые были пленены Ревуолами и работали на освоении многих еще не изученных, а то и не открытых вовсе миров с достаточно примитивной фауной. Мы считаем, что константу экто-симметрии нужно искать в неолите. Я чуть сдвинул брови. — Мне казалось, это не принципиально. — Да, но нужно как-то сузить поисковый ракурс. А неолит, это нечто усредненное в любом случае. — А проводник поможет выбрать наиболее оптимальный вариант планеты? — Ты думаешь, это не так? Несколько нерешительно, но я все-таки покачал отрицательно головой. — Вы ищите неолит. Проводник назовет те планеты на которых бывал. Опишет признаки разумного проявления и фауну. Но он назовет те планеты, которые были освоены Ревуолами или делались только попытки к освоению. Ревуолы диковатая раса. Они запросто могут спутать реальный разум, пусть и проявленный примитивно, с обыкновенной животной имитацией. Тем более, если речь идет о неолите. Таким образом, потратив время на поиск проводника и нужных планет, вы в конце концов натолкнетесь на обыкновенную популяцию, что избыточно адаптировалась к условиям существования. Но необходимой потенциально разумной формы или формы-носителя зачаточного разума не будет. Некоторое время они молча смотрели на меня, будто увидели впервые, а я и есть та самая зачаточная форма. Первой проявила признаки жизни Умета. — Если бы я не видела, что ты себе заказал в этом отстойнике, я бы назвала тебя гением. — Если серьезно, то тот экзотический труп официант приволок по собственной инициативе. А нам, если мы хотим достичь реального результата, экзотикой увлекаться не стоит. Мне так думается, во всяком случае. За гения же — спасибо. Амен потер лоб пальцами, взглянул как-то исподлобья на меня, и продолжая замедленно массировать кожу упертой локтем в столешницу рукой, произнес: — Десантировать планеты наугад — тоже не выход. Нужна система. Ты можешь предложить что-то конкретное? — На данный момент категорически — нет. Хотя есть кое-какие соображения, но они еще туманны и лишь замутят воду. Попробую довести их сначала до кондиции. Умета подалась чуть вперед. — Ну, так обрисуй, пусть и туманно — вместе обмозгуем. Мои глаза через долгий прищур посмотрели на искательницу не существующей драгоценности. — Если я сейчас озвучу свою боле философскую, нежели научную теорию и вы примите ее за аксиому… на том и закончится ваш поиск. — Да-а, Морлз, ты явная загадка. — С каким-то внутренним предвкушением чего-то понятного только ей самой протянула Умета. — Теория абстрактна; она не научна. Скорее всего это только мой скучный вымысел, фантасмагория. Амен дружественно улыбнулся. — Но по твоей абстрактной теории у нас есть хотя бы мизернейший шанс найти точку природной симметрии? Некоторое время размышляя, я поджал губами внутренний обращенный к самому себе протест; потом утвердительно кивнул. — Есть. — Тогда… — Амен взглянул мельком на Умету и настойчиво вгрызся глазами в меня, — ты с нами? Некоторое время я совершенно бездумно смотрел на него, потом мой взгляд соскользнул на Умету, во взоре которой сквозило спокойное недоумение… хотя… мне могло и показаться. — А вы как думаете? Мне опять показалось или в движениях Амена и Уметы проскользнула волна удовлетворения, взаимного согласия? Между прямыми родственниками может наблюдаться подобное: глубинная согласованность, что в принципе безусловна. Можно было бы даже сказать, если чуть приукрасить, что они одновременно вздохнули с облегчением. — Сейчас мы перекусим и обсудим перспективы, идет? Я мысленно кивнул Амену. Автоматический любитель упаренных в уксусе трупов заученным маршрутом толкал к нам заказанный Уметой аперитив. Через час мы покинули место, которое и сблизило, и одновременно стало камнем преткновения для нас троих, потому что именно здесь и я, и Амен с Уметой, наконец, реально оценили все препятствия, которые ожидают искателей единственного параметра природной гармонии в точке ее независимого исхода. Выходя, я оглянулся на боковую надпись рядом с дверным проемом. На этот раз знаки сложились в понятный смысл практически сами собой; где-то в тени ума я все-таки непрерывно размышлял над заданным самому себе совершенно никчемным вопросом. «Поилка Земпала». А Земпал… как же! Название космопорта, разумеется. После этого я тут же вытряхнул всю эту чушь из головы. Умета обратилась ко мне. — Изучаешь местный диалект? Мы вряд ли когда-нибудь вернемся сюда. — Я знаю. Это для общего развития… Я уже забыл про это. Мы шли ровным шагом в сторону стартовых площадок. Можно было бы воспользоваться легким авто на магнитной подушке, что пристыли вряд вдоль стены рядом со входом в «Поилку», но как-то единодушно даже не оглянулись на них, предпочтя плавному перемещению и скорости собственные ноги. День был в самом разгаре. Земпал сверкал плавящимся серебром еще сильнее. На глаза многих мреонов, что встречались по пути были нацеплены свето-защитные очки, в узких полосах которых так же сверкало искрящееся серебро. Прощай, Элькарц. Ты подарил мне новых друзей… и тайну загадочной константы экто-симметрии. Именно за разговором с ними я нащупал в себе странный аргумент, что дает надежду на вероятность положительного результата в нашем общем поиске. Этот аргумент расплывчат, он — как этот прошибающий насквозь яркий отсвет горячего светила этой и совсем обычной, и уже как-то особенной для меня планеты. И в то же время он вязкий и липкий туман. Животная форма с потенциальным зачатком истинного разума или… Вот в беседе с Аменом и Уметой, и всплыло почти неожиданно это загадочное «или». А еще то, что, как оказалось, никто из Астроидов занимающихся этой проблемой еще не склонялся к попытке обнаружения альтернатив существующему постулату на данный счет. Потому что все это очень сложно. Потому что ВОПРОСОМ о причине зарождения разума во Вселенной вообще задаются самые архиректартные головы с самых древнейших времен. И ответа до сих пор нет. Это невероятная дилемма, она буквально сводит с ума видавших виды ученых и аналитиков той расы, к которой я отношусь, к которой себя причисляю. Не многие, правда, решаются углубляться в этот антилогический омут без дна. Потому что это засасывает — с головой. И возврата к нормальной жизни может уже не быть. Психологические проблемы есть у всех, кто населяет это безграничное пространство, именуемое «жизнью». Крепрауты не исключение. Но такие случаи, конечно же, крайне и крайне редки: скорее как исключение, нежели правило. Однако, тех кто ищет вышеописанную животную форму такая проблема обошла далеко стороной — ведь они просто опираются на выдвинутую хорошо известным ученым и философом последнего тысячелетия концепцию, руководствуются ею и просто ищут этот предположительно где-то существующий образчик зародышевого разума, что подобен только брошенному в почву зернышку благородной и устойчивой как к холоду так и к жаре культуры. И наиболее радикально выраженный мозговой импульс этой животной формы, например, стимул само защиты, даст идеальную константу сочетаемости обычного и естественного природного живого материала, то есть мозга, с формацией совершенно непонятного внутреннего свойства, тонкой и неуловимой в самом истоке никаким датчиком. Разум… что это такое? ЧТО ЖЕ ЭТО? Где природа хранит эту тайну? И… имеет ли природа ее в себе… Может разум, это… Ступор. Я медленно выхожу из мимолетного транса. Затянуло все-таки, чуть не споткнулся. До самой стартовой площадки, где нас ждал звездолет легкого класса, на котором прибыл Амен, мы больше не произнесли ни звука. Каждый думал о чем-то своем. О самом важном. Или самом забытом. А может — о самом ненужном. Открылась дверь шлюза транслятора. Амен обернулся на меня. — Мне вспомнилось одно интересное изречение старого ректарта: «Снующий во мгле в поисках выхода всегда натыкается на самого себя». Я кивнул ему. Амен продолжил. — Этот ректарт сошел с ума. Он ушел из жизни через шлюз… — Амен показал головой на транслятор. Я промолчал. Умета легко подтолкнула нас обоих руками. — Хватит болтать. Нас ждет интересная работа, а не спятивший ректарт телепортировавший себя в никуда. Идемте. Скрывая улыбки, мы оба подчинились. Створки шлюза закрылись. Я посмотрел в глаза Уметы. Ее губы поджались. Вспышка. Звезды хранят свою тайну даже от самого развитого во вселенной разума. Они волокут ее во времени, затем запирают вместе со светом в пульсарах. Последнее, о чем мы говорили за столиком бара, это о возможностях применения еще витающего призрачной идеей в облаках абсолютного оружия. Нейтрализатор пустоты. Когда они описывали мне это, мне казалось, что волосы на моей голове едва не шевелятся. Такое я слышал впервые. Уничтожить черную дыру невозможно; но озвученная Аменом теория опровергала это положение. «Мы будем как сны…» «Что…» Умета улыбалась, глядя мне в глаза лучезарно и откровенно. Пора выходить в промежуточный блок корабля. Амен уже вышел из транслятора. Я пару раз сморгнул, пытаясь сбить в глазах волновое фиолетовое сияние после тепловой вспышки. Она опустила глаза и повернувшись вышла вслед за братом. Транслятор пуст. В нем нет никого кроме меня. Я представляю старого ректарта, что так и не нашел даже приблизительного ответа на вопрос о природе возникающего разума. Но вместо этого он нашел безумие, потому что его аналитический ум не сумел затормозиться, когда проскочил предупреждающий сигнал рассудка о вхождении в сумеречную зону сознания. Ум крепраута мощен. Но мы не всегда умеем остановить явленную в нас той самой природой беспредельность как чувств, так и пронзающей всякую твердь мысли. Мы заложники разума, который не познан нами в самом своем истоке. А значит, мы сами себе — и судьи, и стражники, и… палачи. Я выхожу вслед Умете. Она ждет меня возле переходного шлюза в следующий, уже жилой блок. Она покажет мне мою каюту. Я подхожу к ней, и прежде чем переступить пороговый паз толстой двери, опять глубоко проникнув в нее взглядом, повторяю не высказанное. «Что стерты забвением» Она слегка улыбается и чуть наклоняя голову качает ей в отрицании. — Мы достигнем планеты-призрака, Морлз. Будь эта форма животной или какой иной… мы сделаем это. Но нам нужно согласие. И терпение. — Нам нужна команда, Умета. Втроем мы бессильны. Она мысленно соглашается, но видно, что как-то задумчиво, может быть где-то инертно. — Есть одна пара… Мы столкнулись с ними на Ортодоксе… Тоже ищут баланс экто-симметрии, но они сами по себе оба биологи. Муж и жена. — Почему именно они? Умета пожала плечами. — Мы сдружились… Этого мало? — Вполне достаточно. — Кажется в этот момент в моем взгляде само собой потеплело. И я не понял толком почему. — Мы еще очень молоды, Морлз. Мы успеем. И она вошла в следующий открытый блок. Успеем… Тот ректарт успел? …стерты забвением… «Морлз, мы стартуем через две минуты» Это значит, мне нужно занять мое место в каюте. Я делаю шаг. Как всегда, ощущения взлета и выхода на орбиту минуют восприятие. Было время, когда я проходил через спуски и взлеты на больших и малых планетах за одни усредненные сутки чаще чем принимал за те же сутки пищу. Была работенка… и стажировка одновременно. Я не профессиональный астролетчик, но каждый уважающий себя Астроид в определенном возрасте должен уметь разобраться в любой системе контроля и управления звездолетом хотя бы легкого класса. В принципе, это жизненно. Не сказать, что крайне необходимо, но… насущно. Преобладать над пространством не только в фантазии. «Морлз, мы собираемся в кают-компании» Это Умета. Я встаю с лежака, мысленно толкаю дверные пластины, которые тут же уползают внутрь стенного проема, открывая проход. Кают-компания должна быть в соседнем блоке — размещение жилых и рабочих помещений на звездолетах такого класса всегда стандартно. Толкаю дверь снаружи и вхожу в довольно обширную комнату с невысоким потолком и минимумом занимающих пространство предметов. По центру круглый отлакированный под дерево редкой породы стол с пятью мягкими полу креслами; на правой, стене автоматический мини-бар. Преобладающий в каюте цвет — серый. Спокойные тона… Я уселся за стол, плюхнувшись в ближайшее кресло. Моих новых товарищей еще не было. Сложив руки на груди, подумал, что все-таки Умета права и нужно просто искать. Взглянул на бар. Нужно выпить, чтобы слегка затуманить мозги — а то так можно распалиться всерьез и глубоко врезаться умом в неразрешимую сейчас задачу с массой неизвестных; задачу, которая столь твердый орешек, что его не раскусил даже Инглиц. Я знал ту историю, которую рассказал мне Амен. Тот покончивший с жизнью ректарт — мой отец. Он был великим ученым. Ради него ассоциацией Преадов был создан Институт Интракции, то есть чисто аналитический коридор прогонки не применимых в реальности теорий. Но он был великим ученым. Ему поверили. От него ждали не конкретной конструкции системного энергополя, что основано на константе экто-симметрии, а всего лишь идеальной концепции, теоретической схемы, что укажет направление поиска исходной точки как природного, так и разумного проявления материи. Ему — поверили. А он… он потерял самого себя и ища выход из мрака, постоянно натыкался на собственную тень. Я помню его последний приступ. Именно поэтому я и сбежал с Кроупитца; это было около двух усредненных галактических тысячелетий назад. Двери с едва различимым шипением открылись. Я будто очнулся. Взглянул на заходящих и садящихся рядом Умету и Амена. Женщина, внимательно взглянув на меня, причмокнула губами. — Тебе обычное сарпо или смешанное? — Вообще-то, я не любитель. Но… глотнуть будет не лишним. Я — как вы. — А мы… — Умета двинулась к бару-автомату, — предпочитаем простое. — Послышалось гудение и плеск жидкости. Мой взгляд сначала наблюдал секунду за ней, потом скользнув к столу остановился на Амене. — Куда мы направляемся сейчас? — На Ортодокс. — Ваши биологи точно там? — Это их последняя остановка, как когда-то сказала мне Ита. — А он? — Макуц. — Два биолога… — Два высококлассных пилота, — Амен показал на себя и Умету, — и… по всей видимости аналитик? — закончил он, имея в виду меня. — Я тоже пилот и… Амен покачал головой. — Не имеет значения твоя профессия. Ты углублял фактор «Ида». Совсем не многие за это берутся всерьез, да и не у всех получается. Говорят, для этого нужен особый талант. Как ты прошел курс? Я поджал плечами свою непродолжительную немоту. — На отлично. — Вот видишь… нам нужен аналитик… который одновременно координатор. Амен поставил меня в мимолетный тупик. — Я моложе вас… и тех… Макуца и Иту. — Это не имеет значения, Морлз, — вмешалась Умета, — важен не возраст и опыт жизни, важно отношение… и к делу, и вообще. Она взглянула на брата. Тот перенял эстафету. — Все, что касается вопросов связанных с нашим поиском, ты берешь под свой контроль. Мы же и они… если согласятся… — Они согласятся, — встряла Умета. — …обязуемся придерживаться согласованности и рассматривать твою точку зрения как приоритетную. Моя правая рука коснулась подбородка. Я задумчиво посмотрел на Амена. — Нужно не так, — наконец, произнес я, — нам нужно иметь каждый свою точку зрения, а в наиболее ответственных решениях полагаться на мой аналитический расчет, однако, не рассматривать его как приоритет, основание, а как промежуточный вариант. Они переглянулись. Мне показалось меж ними проскользнула искорка единодушного, но скрытого от глаз веселья. Умета, достав поднос с тремя высокими фужерами двинулась к столу, попутно принимая эстафетную жердь. — Морлз, ты сейчас сказал очень умно, но не очень понятно. Если не рассматривать в критических ситуациях твою точку зрения как основание решения проблемы, а всего лишь как некий промежуточный вариант, то мы рискуем с нашими драконовскими планами сесть в хорошую лужу; потому что галактики в большинстве не освоены, мы уходим в полный отрыв от любой цивилизации, мы лезем на рога к дьяволу, как говорят в некоторых примитивных мирах мреонов… и мы рискуем не найти в таком случае константу экто-симметрии, умалчивая уж аспект сохранения собственных жизней. Я взял поставленный на стол фужер. Взболтал темноватую жидкость. Медленно поднес к губам и отпил. Оба внимательно и молчаливо, казалось даже затаив дыхание наблюдали за мной. Отвратительный напиток… наверное, смешанное сарпо не лучше. — В особо критических ситуациях, подключив или настроив в уме модулятор скоростной прокрутки вариантов решения проблемы, я могу найти оптимальный, но… вы этого не знаете, никто этого не знает, кроме тех, кто действительно прошли курс практической репликации фактора «Ида»… в общем, суть в том, что умственную формацию начинает заносить, как орбитальный шлюп, что попал в слабый гравитационный вихрь. Отсюда проблема с альтернативным эквивалентом решения. А значит, опасность целенаправленных действий в условиях совершенно незнакомого мира и не стандартных обстоятельств, когда эти действия должны быть не основного, а дополнительного, запасного характера. Почти минутное молчание. Парный пристук днищ фужеров по лакированной столешнице. Кажется, это сарпо им больше по вкусу, чем мне. Амен: — Теперь более менее понятно. Умета: — Мы принимаем твое условие. Итак? — Хорошо. Я согласен… Поймите еще раз суть: нельзя во всем полагаться на координатора в этом деле и доверять его выводам до практического абсолюта. Если при таком раскладе и условиях возникающих проблем он ошибется, это может означать гибель для всех. Почти морщась, я опустошил свой фужер залпом. Своим полным фужером Амен ткнул в мою сторону. — Твои полномочия подтверждены. С чего необходимо начать? Ответ был будто заготовлен. — С подготовки. — У нас даже не место для базы, а вполне подходящий жилой и рабочий комлекс-лаборатория на большом астероиде, что болтается вокруг Афоры. — Афора? — что-то смутное проскользнуло в памяти. — Здесь недалеко. Пара мега-скачков. Я прикинул в уме. — Сколько… как называется звездолет? Ответила Умета. — Т-70. Мы его никак не крестили. — Сколько он ползет до субсвета? — Двенадцать пико-часов. — Нам нужен другой. — Хм… можно переоборудовать привод, сделать мощней. — А баланс конструкции? — Наверное, он прав, Амен, двенадцать часо-пиков, это медленный разгон до мега полевой рефракции. Амен посмотрел на сестру. — Что же, инпрессировать новый? Среднего класса? — его взгляд остановился на мне. — Скорее всего. Причем — не брать дисковой вариант. — Ну, на счет дисковых звездолетов я знаю, срезают дальний курс. Брать не будем, естественно. Что еще? — Нужно подготовиться самим, нужно оружие. — Самое совершенное? — Не обязательно. Главное оружие — разум. — Хорошо. Еще. — Все. Амен развел слегка руками, в этом его жесте застопорилось недоумение. Во всяком случае, мне показалось так. Через секунду я понял, что ему просто нечего больше сказать по существу. Самое важное мы обсудили на Элькарце. — Если нет дополнений, замечаний и предложений, то совещание прошу считать законченным. Амен и Умета улыбнулись вставая. — Мы в рубку. Хочешь с нами? — Я так давно не видел звезд… Шутка не удалась. — Дело не в звездах, Морлз. Я покажу тебе принцип управления этой железякой. Она довольно древняя, и с такими конструкциями ты еще наверняка не сталкивался. — Что ж, идем, конечно. «А дело ведь действительно не в звездах…» Когда мы втроем вошли в рубку управления там уже был кто-то кого при старте на корабле не было. Мреон в черном балахоне, стоящий у самого пульта, повернул к нам свое тело в пол оборота, показав вместо лица темный провал капюшона. В его правой руке что-то блеснуло, наполовину скрытое в широкополом рукаве. «Вашему кораблю требуется срочное техническое обслуживание» Мы практически одновременно остановились. Сзади сдвинулись дверные створки. Молчание длилось секунды три. «Вот и обслужи» — это был Амен. «Нужно приземляться» «Куда же?» — Это Умета. «Я меняю курс» «Оружие заряжено?» — снова Амен. «Продемонстрировать?» «Поверим на слово» — Амен мысленно подмигнул мне. «Стойте где стоите» «Мы не услышали четкого ответа на счет оружия» «Заря…» — в этот момент я ударил мозговым импульсом в создавшийся теневой просвет блокированного телепатическим щитом сознания. Пришелец сопротивлялся как мог. Но мое сознание оказалось гораздо мощней. Балахон опал вслед рухнувшему трупу. Мы подошли к пульту тем же самым размеренным шагом, что и по коридору блока. Умета присела на корточки, откинула край капюшона. — Ревуол. Кораблю требовалась замена. Если на него кладут глаз такие отбросы цивилизаций как этот тип, значит он отлетал свое. Тем не менее звездолет довольно уверенно набирал скорость до субсветовой. До скачковой рефракции в мега-поле оставалось два часа.* _______________ * Имелось в виду, что мреоны не способны управляться с реплатоидами трансвизионного класса, предназначенными для прохода в межгалактических зонах. Данный аппарат был внутригалактический, рейсового класса, а не исследовательского. Тело упаковали в цеплопласт, жидкий заменитель сверхпрочного стекла, что стынет почти тут же при контакте с кислородом, и спустили в преобразователь, настроив его на аннигиляцию. — Прах к праху. — заключила Умета, когда на сигнальной панели отобразилось, что процесс завершен и раскаленная микроскопическая пыль вытолкнута антимагнитом устройства во внешний вакуум. Амен поочередно остановил несколько напряженный взгляд на нас обоих. — Неожиданные сюрпризы на самом старте, это признак удачи? — Скорее напоминание об упущенных важных мелочах. — Подчеркнул я. — Но мы разве что-то уже успели упустить? — Умета наигранно грызла глазами мое слишком притянутое к обстоятельствам ощущение ответственности. Я несколько замялся внутри. Потом мои губы упрямо двинули вперед насыщенность влившегося в полость рта смысла. — Мы уже что-то упустили, Умета… Амен упер в меня настороженный, но открытый и прямой взгляд. — Что именно, Морлз? Я только покачал едва головой, не находя в себе возможности разорвать застлавшую сознание пелену отчужденности от четкого понимания неосязаемой сути. — Это инертная интуиция… я не могу, Амен. Сейчас не могу. Они лишь на несколько мгновений казались обеспокоенными, потом как-то разом расслабились, Умета положила руку мне на плечо. — Не загружай себя излишне пустыми предчувствиями. Ты же сам говорил… — Говорил. Но я знаю свой интеллект. То, что возникает как туман, в последствии конкретизируется в действительности. Амен, улыбнувшись, спросил. — Скажи, дружище Морлз, на каком языке говорят деревья? Я наморщил лоб, все еще ощущая как внутри теплится вызванное мной едкое ощущение непонятной и серьезной опасности. Вопрос, конечно, каверзный и категорически, наверняка придуман ребенком. Оба моих спутника, вдруг, заулыбались. Я поджал скулы. Томительное предчувствие растаптывалось рассудком. Меня наконец прошибло. — На языке ветра. — Правильно. Поэтому, расслабься. Ты слишком перетягиваешь свой фактор «Ида». Прежде всего это тебе не на пользу. Амен больше не сказал ничего и повернувшись, вышел из бокса преобразователя. Умета мысленно поджала и закусила себе нижнюю губу. — Теперь мы, кажется, знаем, как тебя приводить в чувство, Морлз, когда ты включаешь свою турбину внутри. Все улыбаясь, она приспустила голову и повернулась к выходу. — Идем, я тебе все же покажу как управлять этой развалиной — вдруг пригодится когда-нибудь. — сказала она не глядя на меня, уже выходя в смежный коридор. — Как он оказался на звездолете? Она оглянулась. — Я же говорю тебе, модель старая. Под днищем есть распределительный коммуникационный блок, фактически, запасной выход. Правда автоматический привод открывает люк только по команде изнутри, но… на самом деле взломать логический замок кода дело нескольких минут, если есть под рукой необходимая аппаратура. Этому звездолету, Морлз, три тысячи лет… по галактическим часикам. У меня промелькнуло: сам угонщик стартовать не мог, так как для этого требуется разрешение контрольной системы космопорта, которая требует устные позывные; потому ему пришлось ждать нас. — Ясно… где же теперь гарантия, что он был один? Она покачала головой и медленно, с утяжеленной грацией повернувшись ко мне спиной двинулась по коридору. — Такой гарантии нет, ты это знаешь. Мы долетим до Ортодокса и спихнем агрегат первому, кто предложит половину его цены. Есть на борту ревоулы или нет… — Есть, Умета. — Вот как? — она остановилась и повернулась всем корпусом ко мне. — Предчувствие? Казалось, в ее глазах играет облеченный восторженностью сарказм. Я промолчал. Она способна бояться, но ее страх принадлежит совсем не ее немощи. Она больше страха в самом корне своего я. Поэтому она склонна сейчас недооценивать опасность. Ревуолы всегда ищут лазейку, чтобы урвать свой кусок падали. На большее они не способны, но ими руководит никак не благородство. Подловатый народец… а может, я действительно перенапряг себя? Слишком углубился в дополнительный и более радикальный принцип тренинга интеллекта. Пора кончать с этим. Иначе я рискую повторить путь своего отца. — Извини; ты права. Это не существенно. — Хорошо, Морлз. С тобой действительно случился перенапряг. Не знаю, что ты там с собой делаешь, но, как женщина, со своей утонченной натурой, могу посоветовать тебе все-таки кончать с этим. Принято? Я улыбнулся ей. — Принято. — Значит, будем дружить?.. — и после мимолетного изучения моей реакции, продолжила, — это шутка, Морлз. Я по совместительству психолог. С тобой действительно что-то неладное, сознание реагирует странно… я не нахожу для этой реакции раритетной шкалы. Отдыхай. Это указание врача экспедиции. — Слушаюсь. — на мои губы сама собой просилась улыбка. Я потрогал пальцами нос. Посмотрел еще раз на нее. — Голова побаливает. Это пройдет… Она подошла почти вплотную. Приложила прохладную узкую ладонь к коже лба. Потом провела пальцами по черным волосам, не отрывая своего взгляда от моих глаз. — Сенсорный метод? — Немедленно в каюту — и спать. Я принесу транквилизатор, — проигнорировав мой вопрос закончила она. Я еще будто чего-то ждал. Она легко подтолкнула ладонью в грудь. — И-иди. Я скоро приду. Мой внутренний взгляд пронзил стену блока, обшивку звездолета и ушел в пустоту скользкого мрака. Я замотал резко головой. Странный эффект. Скорее всего иллюзия. Умета уже скрылась в следующем блоке. Проход закрылся. А я стоял еще некоторое время и чуть покачиваясь пытался понять что со мной происходит. Асфиксия… пульс прервался, дыхание сжалось в грудине в тяжелый ком болезненного спазма. На секунду помутнело в глазах. Наконец, искомый вывод начал формироваться во что-то цельное: «Я умираю». Опять слабо покачав головой, я сконцентрировался на межбровье. «Это шутка» — сказал я самому себе мысленно и тут же все встало на свои места. Я только что завершил программу абстрактного модулирования, вот и все. Случившиеся эффекты — закономерность, я был уверен, что в конце ожидается нечто подобное. В голове прояснилось. Глубоко вдохнув и скользнув отрешенным взглядом по потолочному перекрытию с вдавленным в него сплошным световым плафоном, я наконец, полностью пришел в себя. Но врач экспедиции определила постельный режим… улыбка… ясность… ощущение чувственного света в ее глазах. Я не хочу ничего чувствовать. Это просто оценка ее внутренних качеств — не более. Не хочу. И не буду. Я направился к себе в каюту и завалился спать. Уснул сразу же. Какие-то там ревуолы… чушь. Как несчастному-то в голову не стукнуло, что лезет на корабль крепраутов? Хотя… они не способны реально оценить противовес. И они будут идти за нами. Они и есть главная помеха. Почему же? А… вот. Апплистенция… стоп. Что за термин? Ладно, потом разберусь. Кажется, они просто с кем-то перепутают нас. Да, видимо так. Что с этим делать? Я открываю в своем сне глаза и вижу необъятную ребристую пустошь. Что это? Ответ на вопрос… С этим ничего не поделаешь. Дикий рассудок не внемлет разуму. Я проваливаюсь в обычный сон. Как вошла Умета, я уже не ощутил. Признаки жизни разрушенных гравитационными циклонами миров. Агония естества. Природа сопротивляется силам бушующей во чреве пустоты Аномалии. Так зарождается планета-призрак… СТОП! Я выталкиваю самого себя из глубочайшего транса. Обнаруживаю себя сидящим на постели — инерция резкого подъема еще держит расслабленный торс в вертикальном положении; чуть поджатые ноги будто ватные. «Надо же», — думаю пространно и вскользь непонятно зачем, — «на этот раз я разут…». Опираюсь правой рукой о мягкую поверхность лежака, легкое ощущение клаустрофобии, чуть пологая стена-ниша в которой может быть компактно спрятан лежак как-то непривычно давит на рассудок своей сплющенной теснотой. Еще момент — и все проходит; я замечаю в каюте чье-то осторожное или лучше сказать слишком отстраненное, не заметное присутствие. И прежде чем повернуть голову влево, вспоминаю: Умета… Наши глаза встречаются. И я читаю в ее взгляде настороженность и… наверное, испуг; чисто женский стереотип реакции на не стандартное поведение мужчины, когда та в него влюблена… Скомканный кусочек из школьного курса по психологии тут же истлевает, рассыпается и утягивается беспредметностью во тьму сознания. Это смысловой наброс, форменная чушь. Оценка действительности становится цельной и приходит ясное понимание, что глядя сейчас на меня можно действительно почти что и испугаться. — Тебе что-то приснилось? — Произносит, наконец, она. Ее свободная и расслабленная поза в выдвинутом из стены и разложенном кресле возвращает меня в реальность окончательно. Нога на ноге — эффектная стройность и потаенная глубина женственного изыска в каждой плавной линии. Руки недвижно покрывают боковины незамысловатого восседалища, чуть свисая кистями вниз. Сколько она ждет меня из сна? На мгновение возникает представление, что это могли быть годы… Я теряю нить смысла на этот самый момент, потому что мозг наполняет физическое и острое ощущение странного озарения, которое я притащил с собой с той стороны рассудка. — Планета-призрак… Она шевельнулась. Я ждал от нее вопроса. Но Умета молчала, воткнув в меня струящийся и удивлением, и пространностью взгляд. Спустив ноги на пол, я поискал глазами ботинки. Нагнулся. — Мне пришлось разуть тебя. Ты уснул в обуви. — Не в первый раз, — буркнул я, цепляя ногой свой правый заметаленный бутс. — Это просто сон или нечто большее? — Наверное, большее, — чуть подумав сказал я, заканчивая возиться с обувкой. — Поживем, увидим. — Я принесла тебе транквилизатор. Мой взгляд поднялся и поймал в ее глазах озорной блеск. — Спасибо. Но со мной уже все в порядке. — Совсем? — Совсем. Умета покачала нерешительно головой. — Не знаю, что с тобой было, Морлз, но такие аффекты так гладко не проходят. Буду наблюдать тебя. Я кивнул и встал. Она смотрела на меня снизу вверх, открыто и настойчиво ища во мне что-то, что было нужно ей как психологу… а может быть и как женщине. — Ты обещала показать мне управление… Ее губы тронула чуть заметная улыбка. — Мы уже прибыли на Ортодокс. Больше эта причуда инженерной мысли не взлетит с нами на борту. Она медленно поднялась, наши лица оказались в довольно опасном сближении; она опустила, казалось, несколько усталый взгляд, тут же метнув его на дверь и двинулась к выходу из каюты. — Идем. Амен уже связался с нашими биологами. Они ждут нас на своем острове. — У них там лаборатория? — Что-то вроде того… Но остров они приобрели здесь, чтобы просто жить… бессрочное уединение. Я им даже где-то завидую. Дверь открылась. Умета оглянулась на меня. — Расскажешь про сон? Я мысленно состроил гримасу-ужимку. Мы одновременно засмеялись. — Ладно, Морлз. Сны снами, а надо считаться с реалиями. Вот… — тут ее взгляд осекся, она приподняла руку в останавливающем жесте, сосредоточилась, нахмурив лоб, около минуты что-то мысленно передавая в укромные бездны планетарного пространства. Затем на ее губах опять заиграла завораживающая тайной улыбка; она такая внутри — это чисто субъективное качество ее сложной натуры. — Это была Ита. Амен где-то задержался. Они ждут нас. Тебе самый теплый привет. — Это все? — я слегка сощурил глаза, ища в ней что-то, что мне самому могло казаться не реальным и не принадлежащим моменту. Наверное, все-таки не в ней, а в себе… искал в себе, почти неосознанно и учтиво, признаки ее нечаянного присутствия в некогда заиндевевшем сердце. — Не все, но остальное — интимно. Идем же! Проход в коридор, тоннель жилого блока. В самом конце бокс транслятора. Умета запирает портативным кодером систему контроля и мы входим в шлюз. Вспышка… и мысленно я касаюсь ее волос… они прямы и сочны ярким отблеском в фиолетовом тумане тепловой волны искусственного света. Мы оба, будто очнувшись, резко и так же мысленно отстраняемся друг от друга, недоуменно вплетаясь взглядами в разделенное естество двух затерянных во мраке мирового пространства существ; смотря сквозь пелену флюоресцирующей пустоты… я ощущаю как же нам тесно в этом сжатом и пульсирующем отсвете собственных чувств. Я отвожу взгляд. Эта искра не воспламенится никогда. Створки транслятора раздвигаются с тихим шелестящим звуком. Новый мир врывается в мое восприятие как внезапный порыв свежего и прохладного весеннего ветра. Тускло отсвечивающее в зеркальных квадратах огромных плоскостей металлических пластин посеребренное плато — это искусственная равнина стартовой платформы центрального космического портала планеты Ортодокс. Вместо предполагаемых теней скользкие и не совсем четкие отражения наших тел. Но, не смотря на стоящее в зените светило Оплок, глаза не слепит — отражаемый свет рассеян. Наитие заставляет оглянуться. Рядом с массивной и уплотненной статическими кольцами-балансирами опорной стойкой корабля покоится туго завернутый в черный балахон… труп? Смотрю полу вопросительно на Умету. Она кивает, подтверждая мою догадку. — Он… а вернее она, не вынесла вибрационной встряски при посадке, находясь в спаренном с корпусным пазом коммуникационном блоке. Звездолет не имеет компенсаторов в приводе опорных стоек. Ее тряхануло так, что… в общем, кровавая каша. По всей видимости ее контузило еще при взлете с Элькарца. Но взлет, это в данном случае — не посадка. Тот первый, видимо дал ей указание ждать сигнала, и выбрался из этого блока еще до старта, не приняв в расчет фактор до-разгонной тяги. Я еще раз посмотрел на лежащее обездвижено и как-то по-особому обреченно тело. Снующий по равнине ветер легко трепал свободные полы балахона, создавая иллюзию признаков жизни; вот сейчас туго стянутая ткань расползется, откуда-то из темного промежутка чернеющих наслоений одеяния покажется желтеющая белизна кого-то ищущей руки. Ревуолы… что им нужно от жизни? Чего они ищут в самих себе… или в нас, в других… парадокс разума. Единственная известная мне в нашей группе галактик раса, которая живет чужым потом и кровью. Самоутверждение безумцев? Антагонизм раритета, смешение противоречий в борьбе за право обладать страхом, который они пытаются вселить во всех, кто доступен их влиянию. Они объявили себя царями мирового пространства… глупейший мотив для жизни. Мы могли бы легко уничтожить их; не указать им определенное место, границы за которые нельзя выходить во всяком случае физически — это пустая трата времени. Поэтому, именно уничтожить. Но мы никогда не сделаем этого. Почему? Это уже вопрос иной морали. Вопрос иного раритета, что не имеет ценза, что не принадлежит личности; что эквивалентен резистентной эмпиричности мудрости. Я было сделал шаг, чтобы преодолеть эти бесчисленные на ощущение километры искусственного плато, на котором виднелись в самой дали торчащие из него пики отдыхающих от космической бездны звездолетов. Мне почему-то подумалось в этот момент, что такое не совсем адекватное ситуации желание может быть вполне естественным, если учесть ту философскую мысленную рутину, в которую я снова устойчиво погрузился. Из тумана прозрачных дум меня вывела Умета. — Куда ты? Я вызвала транспорт. Задумчиво, а скорее несколько отрешенно посмотрев на нее, я позволил себе улыбнуться. Кивнул на равнину. — Впечатляет расстояние. Хотелось испробовать ощущение Дали. — Ты странноватый тип, Морлз. Хотя, я тебя понимаю. Но, знаешь ли… время… в общем… не нас ждет. На горизонте показалась расплывчатая точка приближающегося транспорта, что плыла в тепловых «испарениях» металлического света. — Наверное, за нами, — приложив руку козырьком ко лбу и шире раскрыв глаза сказала моя спутница. Совсем как в детстве… В этот момент я почему-то вспомнил свою мать. Та же поза. Тот же взгляд. Только плато было другим. Не было звездолетов, космоса. Она ждет в этом моменте того самого, кто дороже ей всех нравственных и карьерных приобретений, кто дороже той самой вечно искомой крепраутами мудрости. Она встречает его, моего отца… и этот момент неиссякаем. И в нем можно жить не считаясь со временем. Сердце почему-то сжала едва ощутимая сила внутреннего противоречия. Я не вернусь ведь уже… В этом бессрочном миге Креола ждет меня. Я отвернулся. Сощурил взгляд. Почему сентиментальность настигает в самой не подходящей для чувственного надрыва ситуации? Я задавил в себе это чувство — и пожалел об этом. Пожалел, почти горько и истошно, но молча о том самому себе. Потому что никогда больше это чувство не вольется в меня изнывающим от чего-то навсегда потерянного смыслом, шепотом изнемогающего в строгом рассудке самого внутреннего и глубокого «я». Никогда… Я чуть прикусываю зубами их собственную твердость. Здесь воля. Здесь сила не познанной мудрости. Здесь ЖИЗНЬ. Я отпускаю этот миг. Уходи. И возвращайся… если найдешь путь. Приблизительно через полчаса мы подлетали к острову Макула-Нати, который по вполне понятной прихоти был назван спаренной фамилией супругов, которая затерла его прежнее название, если такое было. Умета представила меня биологам. На первый же взгляд они составляли довольно гармоничную пару… впрочем, эстетика чувств всегда находит сводную точку обоюдной гармонии у влюбленных. Это, скорее, закономерность. — Что же вы стоите?! — Ита показывала мне на возвышенность, точнее на пологий подъем, преодолев который можно достичь скрывшегося в зелени уютного особняка. Тень от транспортной машины скользнула в сторону и наскочив на лесной массив, исчезла. Я мысленно спроецировал Ите свое восхищение выбранным местом. Действительно, уголок покоя и безбрежности, если учесть океанский простор, что окружал и сковывал островок. Его размеренный шумовой фон был отчетливо слышен даже отсюда, хотя до океана несколько миль… какой-то акустический эффект, не иначе. Я повернулся и поймал взглядом крохотную точку, в которую превратился удаляющийся транспорт: чувствую иногда желание проверять свое зрение на остроту — и свободно подчиняюсь ему. Есть в этом что-то потустороннее… Вот машины уже не видно, она затеряна в облачной дали; но я продолжаю смотреть: и бывает, что вижу своим сильно концентрированным в одном месте взглядом то, чего… нет. Пустоту. Ничто. Сверх субстанцию… которая не реальна для мирового пространства. Я не знаю, что я вижу. Может быть так видит еще полностью не вступившая в права смерть… Макуц встретил нас в доме. Элегантный стиль обстановки говорил о хозяевах и очень многое, и тут же навевал ауру таинственности на их внутренний мир. Так со всеми, в принципе. Каждый оседлый Астроид как-то обустраивает свое жилище, наделяет его присущими собственной натуре чертами в обстановке, архитектуре. Но ввиду сложности самой натуры, такое отображение имеющихся вкусов только усложняет психологический портрет импровизированного дизайнера собственного быта. В случае крепраута, художественное обрамление своей оседлости скорее является глубинным стремлением нанести мазок совершенства на созданный природой холст. Получить шедевр собственного настроения. И это обстоятельство, создание особого изыска в каждой, а может далеко и не в каждой мелочи, только усложняет само выражающуюся натуру для стороннего наблюдателя. Нам показали дом. Это было желание Уметы. Я бы предпочел вместо этого побеседовать с Макуцом, но пришлось обоим подчиниться женственной прихоти. Все изумительно. Идеальное сочетание большого и малого, пространства и… каждая мелочь, казалось, занимает здесь только свое, то самое необходимое или присущее ей место. Свободно паря рукой в воздухе, Ита объясняла чем она руководствовалась при определении места для каждой такой мелочи. Основной вывод, который я сделал из просмотра: так жить я бы никогда не стал… по индивидуальной особенной сложности своей уже натуры, и то, что дизайнерский талант хозяйки острова может пригодиться нам. Естественно, никому ничего не сказав по этому поводу, в конце экскурсии я поблагодарил Иту и Макуца от нас обоих за интересно проведенное время. Где же Амен? Умета повернулась у меня в сознании громоздкой тенью, ее нависающий над бездной моей сути взгляд сверкнул в этом всплеснувшемся волной образе безразличием приговоренного к смерти, и его едкой жаждой упоения каждой просроченной секундой. «Амена больше нет» Мои брови вздернулись. Глаза остановились на пустоте, голова лишь чуть двинулась в сторону Уметы. Своим внутренним взглядом я медленно настроился на ритм ее осознанности в этом как бы щекотливом моменте. Причины? У меня в самой подкорке пронесся тайфун аморфных форм инструктивного анализа ситуации. В эти секунды мне не было дела до Уметы, до ее внутренних перипетий. Всей мощью своего разума я сосредоточился на поставленном самому себе после услышанного вопросе. Действительные причины… провал… провал; тогда — альтернативные? В моем мозгу пронеслась тусклая вспышка, пронесшая моментом слабый эффект общей амнезии. Я сбился. Альтернативных причин нет — или я их просто не нашел. Амен жив. Теперь в упор я смотрю на Умету. В моем взгляде не укор, не обвинение: только немой вопрос. Она подошла ко мне. Обняла руками за плечо. Ита и Макуц уже ушли в холл, приглашая нас за собой. — Я же сказала, Морлз, буду наблюдать тебя. — Ее лоб коснулся моей руки, потом голова выпрямилась, ее глаза мягко сцепились с моим упрямым и в то же время почти растерянным взглядом. — Мне нужен был этот момент, пойми. Но я узнала больше, наблюдая за тобой в это время. Ты не гений… я поторопилась тогда. Ты нечто особенное. Аналитический генератор. Правда, Морлз… я не встречала таких как ты. Она отпустила мое плечо и расслаблено грациозной походкой, чуть приспустив голову двинулась за ушедшими супругами. В каком-то полу ступоре я смотрел ей вслед, постепенно приходя в себя от резкого разгона умственной систематики. Все приходило в норму в моей голове, и сейчас я неожиданно для самого себя заметил, что на этот раз релаксация матричной сетки в сознании уплотняет и стабилизирует меня быстрее. Амен прибыл час спустя. За это время Ита успела показать нам так же и лабораторию, заинтересованная сама по себе, рассказывая о проекте над которым работала в последнее время с мужем. Что-то о скрещивании некоторых видов океанской фауны с целью проследить характер отторжения генетических структур на уровне не адекватных мнезоидных реакций мозга. Множество специальных терминов так и проскочило мимо моих ушей — я думал о своем. Они тоже искали свой путь обнаружения параметра абсолютной симметрии пространственно-временного континуума. Искали в биологической среде. Умета с братом искали практически, методом «научного тыка». Я искал аналитически. Бионика, практицизм и анализ. У нас должно было что-нибудь получиться. Пока мы бродили втроем, осматривая аквариум и лабораторию под исчерпывающие всякий интерес разъяснения Иты, Макуц убыл на материк по какому-то срочному делу. Наконец, ко второй половине несколько удлиненного дня Ортодокса все собрались в гостиной особняка. Последней зашла хозяйка дома, с учтивой медлительностью усадив свое роскошное тело в глубокое и сверх мягкое кресло, раскинувшись в нем совершенно непринужденно, по-свойски. Макуц сидел напротив нее у противоположной стены. Умета с братом сбоку на диванчике, что давал креслу Иты пару очков вперед; ну, это и понятно — гостей нужно устраивать со всеми удобствами. Мне пришло несколько неожиданно в голову, что если бы та женщина-ревуол имела бы возможность перенести тяжесть перегрузок при старте и посадке на таком диване, то ее можно было бы еще откачать. Толика юмора всего лишь… напряженными были последние сутки. Я сидел почти в центре. Не знаю, специально ли это провальное и воздушное приспособление для отдыха было выставлено вперед от стены или оно тут всегда так и стояло, но то, что все единогласно утвердили меня в роли координатора — в этом сомневаться больше нисколько не приходилось. Чувствовал ли я в себе неловкость от этого обстоятельства? Опять не знаю. Я был моложе каждого из них как минимум на пятьсот галактических лет. А это существенный разрыв. Хотя, если принять, что самый большой возраст которого в состоянии достичь ректарты составляет пятнадцать миллионов лет… в моей расе, во всяком случае, то моя сравнительная молодость может быть даже некоторым плюсом, в смысле свежести восприятия, большей свободы в неприхотливости оценки существующих реалий. Но и минусов… предостаточно. Поэтому — все дело в сплоченности команды, в отношении. Мне нужно как-то соединить связующие психологические ниточки между нами не через центр этой комнаты, а иначе, не так прямолинейно что ли; потому что мы уходим в дальний космос, настолько дальний, что мне не могло такое причудиться и в самом невероятном предположении относительно собственного будущего. Мы уходим в полный отрыв от знакомых нам миров, от цивилизации, которая в какой-то мере в ответе за нас, за наше благополучие. Мы рвем связи со всем, что налажено и устроено, как в экономической системе учетного контроля и компенсации, которую нам обеспечивает ассоциация Преадов, так и в социальном аспекте. Мы не знаем как далеко мы можем удалиться в самые глубины необъятной Вселенной, ища нашу потенциально разумную форму. Возможно, это биллионы парсек. Миллиарды гигантских скачков в мега-полевой рефракционности пространства. Это значит, что мы можем никогда не вернуться, потому что идем до конца. Мы составим совершенно отдельный мир из пятерых затерянных в бесконечности существ, которые по сути своей обладают неимоверной жаждой жизни и устойчивой силой и способностью выжить в любых, даже самых немыслимых условиях, но… вселенная хранит в себе тайну; и что заложено в этот секрет секретов существования всего и вся — нам не дано знать, не смотря на сверх развитость продуцирующего чувственную, а значит глубочайшую самооценку разума. Мы можем получить искомую драгоценность параметра экто-симметрии, но мы можем не вернуться и в таком случае. Даже так… Даже так. Я говорил им это и они слушали со всей серьезностью зрелых и отдающих себе отчет Астроидов. Но сама их жизнь — поиск. Может не в результате дело. Может быть дело в том, что… Я снова погружаюсь в самого себя, продолжая говорить для них, слушая их мысли, наблюдая их реакцию. Они так же смотрят на меня, друг на друга. Но где-то в самой глубине поточной мощи альтернативного мышления начинает вызревать ясное понимание основной причины внутренних свойств натуры почти любого крепраута. Мы не хотим умирать… Нет, это не банальность. Крепраут может жить без конца. Благодаря древнейшей и довольно простой технологии обновления генетической маски мозга и организма в целом, это совсем не проблема. Проблема в… нас самих. Или нет. Может быть в самой Вселенной? В самой жизни? Почему ректарты уходят, не выдерживая груза всех прожитых тысячелетий? Просто угасают, отказываясь от запланированной ранее процедуры медицинского характера. Об этом не говорится вслух нигде. Тем более в ассоциации. Но думать об этом никто не запретит. И думать об этом… странно — вот самое верное слово. Мы не боимся смерти — это абсурдный мотив к действительности. Мы не боимся ничего. И тем не менее, мы уязвимы психологически. Почему?! Я буду задаваться этим вопросом пока пульсирует мое сердце. Я буду самим собой, когда желание обновить генетическую кодировку над молекулярной маски собственного тела начнет испаряться вместе с выступающим на лбу потом, испариной, от осознания, что… что все кончено? Почему они уходят? Почему ректарт никогда не скажет причину своего внутреннего равнодушия, что обнаруживает желание НЕ ЖИТЬ? Не скажет, хотя может понимать самого себя… или нет… уже нет. Мне странно думать об этом. Странно и бессмысленно. Но эти вопросы выплывают сами собой. Остаются без ответа и стынут во мраке бесчувственного покоя. Мы обсудили все вместе самые основные детали, когда я закончил свой монолог. В принципе, мы сошлись единодушно на том, что подготовка перед окончательным стартом в никуда должна быть самой радикальной, может быть с элементами принудительности, как это имеет место в некоторых цивилизациях мреонов, где они содержат внутренние армии для наведения порядка в своих социальных структурах, а так же армии «навынос», как пошутил однажды один ректарт, близкий товарищ моего почившего отца… опять вспоминая детство, я возвращаю себя к субъективным реалиям самобытности. Отчет Амена: найден покупатель за полцены на Т-70. (Здесь имеется в виду, что «покупатель», это социоинформатор: любое оборудование или даже «просто» идея аккумулировались «супрастацией избытка», сложный термин для непосвященного в коллизион межотраслевых связей «рефективных станций коалиционной специфики»… деньги или фруктальные еденицы содержания для субъектов обменной трансляции применялись крайне редко, возможно, в том случае, если социоинформатор, ищущий пути развития обмена, в чем-то ошибался или ресурс коллизиона был ему, скажем, временно, недоступен. Под «покупателем» Амен имеет в виду содержателя обменных функций, а «полцены» это половина от предсодержимого: «покупался» не сам звездолет, а ресурс функциональности, то есть, ориентировочная польза, которую можно от него получить в будущем, ориентируясь на самый общий, но достоверный алгоритм «супрастации избытка»). Кое-какое необходимое оборудование уже доставляется на Афору. В принципе, он учел все недостающие мелочи. Все остальное — банально. Мы вывернем себя наизнанку, мы будем рвать зубами собственную плоть, если это нужно для программы общей физической и психологической подготовки. Мы будем быстрее и умнее собственной мысли. И мы достигнем планеты-призрака. Общая сплоченность сквозила в каждом движении; в гостиной накалилась атмосфера заостренного на самом возможном пике воодушевления. Мы молоды. Мы будем жить… пока не погаснет последнее светило этой Вселенной. Мы ступаем в Вечность. Звездолет класса «Вальс» был пригнан службой доставки ассоциации через семеро суток. По предложению Иты наш стратегический бродяга вселенских просторов получил название «Призрак». Корабли этой категории не так уж часто использовались для сообщения между мирами. Их мощь и пластичность динамики скоростного разворота скорее были предпочтительней для маневров, скажем, при попытке выползти из гравитационного магнита полевой рефракции пульсара, то есть, так именуемой черной дыры, или, к примеру в районе боевых действий. Но Астроиды только два раза за всю свою историю вступали в космические баталии. Да и, как давно же это было…* Тем не менее, Амен сделал заказ именно на такую машину, распорядившись дополнительно оснастить его бортовым имитатором голограммной инверсии внешнего вида, что позволило бы нам менять форму звездолета для внешнего наблюдателя или же вовсе становится невидимыми для любого прощупывания, как визуального, так и локационного. А так же, на «Призрак» было поставлено кое-какое вооружение. _______________ * «Суфатильные войны». Некоторые цивилизации мреонов, что с помощью Коалиционного Стандарта смогли развиться до космической планометрии, слишком усердно пытались распространять свое техническое влияние на доступный им космос, иногда занимая планетойды, и ведя на них деятельность по реконструкции, которые для Коалиционного Сообщества (Содружества), а так же Эксмертональных миров, которые населяют крепрауты, являлись научным апгрейдом аккумуляции стратегического базиса исследований в исключительно важных областях, связанных с изучением «общеприродной волны генезиса». Коалиция и Эксмертоналы, не смотря на явную не согласованность в способе Мышления — в данном Вопросе были очень солидарны и находили общий язык. Мреонов-коллапсоидов (как их полушуточно называли в мирах крепраутов), которые «развились» до Космоса, факт особой значимости планетойды для Галактических Сообществ не останавливал: они просто занимали ее и проводили реконструкцию, которая им потребна, не считаясь с интересами кои не касаются их непосредственно. Иногда ограничивалось предупреждением. Применение Силы никогда не было приоритетным для Коалиции и также Эксмертоналов. Но реальность иногда не оставляет выбора… Мы выходим из транспорта, ступая на свои размытые отражения, что кривятся в металлическом квадрате равнинной пластины космодрома; будто Ортодокс передразнивает нас, в последнем агностическом приступе прощания. Он не желает нас отпускать, он хочет запереть нас в своей планетарной ауре, чтобы понять сущность искателей до конца. И в этих слезящихся по поверхности металла отражениях, он будто говорит: планета-призрак, это я, погодите, вы ничего не понимаете… Но Ортодокс — тень. Во всяком случае для нас. Самый посещаемый и признанный мир. Здесь есть богатство истории и культуры; он памятник гениальности и искусства… но здесь нет воплощения нашей общей мечты. Шагая к звездолету, мы будто отрываем подошвы ботинок от липнущих к ним наших же собственных отражений, которые мы оставим этому миру: на память, в качестве ценза той мудрости, которая непостижима для нас; которая лишь отражение на отшлифованной гравитационным плесом необъятной глади стартовой платформы космического портала. Не тени, но наши прообразы в зеркальной плоскости плато всего лишь сумрак… это и есть мерило струящегося в никуда разума. Цена никогда не постижимой мудрости — бессмертие и агония духа. Я поднимаю взгляд на застывший в отдалении «Призрак»; мы специально остановили транспорт за пол километра от нашего космического бродяги, который еще не изведал по настоящему всю полноту пространства, не прокален космическим ветром, стыл и покоен в своем спящем безразличии к звездам. Мы остановились, замерли; в совершенном молчании укротив его снулую мощь своими глубоко проникающими взглядами, впитывая ее в себя, сдавливая в своих сердцах надеждой на теряющийся во мраке туманного будущего благополучный исход экспедиции. Мы не будем загадывать наперед. Время — ждет не нас. Мы только возьмем то, что принадлежит нам по праву — силу и разум. То, что мы в состоянии реально оценить уже сейчас. А мудрость… Ветер снует по молчаливой равнине, которая отражает в себе бескрайность той бездны, в которую скоро нырнет «Призрак». Там млечное зарево уходящего дня. Там застывшая на всю вечность пустошь, которую не познать. И нужно быть действительно мудрым, чтобы охватить в самом себе эту элементарную истину. То, что нас ждет в необозримом будущем — прерогатива судьбы, что свела нас, сдружила, сделала единым целым. — Снаружи выглядит неплохо, — заключила наконец Ита. Обе женщины переглянулись друг с другом, улыбнувшись понятной только им сути. — Внутри не лучше, — съязвил застывший статуей Амен, буравя звездолет и критическим, и почти удовлетворенным взглядом. Макуц воздержался от комментариев или восторженных жестов. А я просто сложил руки на груди, держа в левой скомканные перчатки от защитного костюма. По существующей и, как мне казалось, нелепой традиции, их нужно будет выбросить в смыкающуюся щель шлюзовых створок транслятора. И оставленные таким образом перчатки на планете с которой команда стартует впервые в полном составе, да на совсем новом звездолете, должны принести… не удачу, но укрепить внутреннее устремление двигаться только вперед и никогда не возвращаться туда, где была оставлена эта столь мелочная вещь. «Призрак» висел над равниной; без механических подпорок, удерживаемый силой гравитационного натяжения блуждающего в цикле биполярности собственного деомагнитного поля. Механические стойки, разумеется имелись, например, на случай сбоя гравитационной системы парения. Но… невероятный, в общем, случай, который впрочем может быть возможен при полном нарушении общего баланса конструкции, что реально лишь… скажем, в столкновении с огромным астероидом при стартовом разгоне. В режиме субсвета даже нечто приблизительное совсем невозможно — любое тело на траектории полета отклоняется за сотни тысяч километров свернутым магнитным реостатом-ресивером, что реагирует на материю практически с абсолютной четкостью, работая по принципу долбящего твердую породу отбойника при добыче из недр ценных руд, например. Потом, корпус имеет энергетическую оболочку из защитного поля, которое можно деформировать, но пробить… это значит, разрушить сам звездолет, превратить его в пыль. Машина уязвима лишь при взлете с планеты: в этом случае защитное поле не может быть активировано, иначе атмосферу потрясет самая обыкновенная термоядерная реакция, что войдет в фазу ущемленной цепной реакции, создав эффект не очень сильного ядерного взрыва. Звездолет только качнет едва ощутимо. Покидаемому же миру будет оставлена серьезная проблема излишнего радиационного фона на многие десятилетия. Корабль — это закрытая раковина, ракушка, что несет нас в незримых потоках гравитационных ветров, подхлестываемая стихиями пространственных глубин; несомая вдаль… в пропасть может, в которую она будет падать пока существует океан. И мы, спрятанные в ее чреве, будем искать островки чарующего нашу общую мечту благополучия. Островки истины… Я вздохнул глубоко и размеренно, втянув ноздрями поглаживающий мое лицо ветер. Потом мы молча двинулись дальше, приближая с каждым шагом монолитное великолепие ракушки-великана. Я задрал голову: шпиль корабля упирался в самое небо, казалось, протыкал его. «Призрак» оказался как минимум в три раза массивней Т-70. И он был более вытянут, где-то напоминая своей формой ребристый полуовальный диск, с пиком защитного отбойника в самом верху. В транслятор я зашел последним; поворачиваясь назад, увидел уже смыкающиеся створки шлюза — и плавно метнул примятые в руке перчатки. Они так и останутся в моей памяти — не достигшими поверхности плато: я не смог увидеть как они упали, шлюз задраился. Вспышка. В этом моменте запечатлелась… наверное, вся жизнь. Жизнь пятерых искателей смысла. Мы идем на Афору. Пять лет изматывающего тренинга. Мы учились выживать в любых условиях. Поодиночке, в паре. Контрактор или иначе, модулятор виртуальной реальности заменил нам самые немыслимые условия планет, которые мы никогда не посетим, потому что они — вымысел. Мы умирали в контракторе сотни раз. И возвращаясь в телесное сознание, переводя дух и переоценивая заново свои возможности и силу, включались в сеанс, не делая перерывов на более продолжительный отдых. Выброс из модуля — переоценка; иногда короткий сон, еда. Снова в клещи мрака и искусственно внушаемого кодером устройства страха. Это был психологический тренинг. Контрактор проектировал и разрабатывал я; Умета вызвалась помогать мне. И у нас получился конвейер ужаса. Мы пропустили себя тонкой струйкой через ад. Но научились оставаться собой, когда остается только пустота и тишь забвения. Ита несколько раз не выдерживала, ее приходилось принудительно выводить из сеанса и релаксировать нервный спазм и внутренний надрыв перегруженной психики. Я еще ни разу не видел какие у крепраута глаза, когда он на грани сумасшествия. Мне довелось на это посмотреть. Каждый раз она медленно приходила в себя, во взгляде проскальзывал проблеск рассудка. Став окончательно собой, отпихивала склонившихся над ней друзей, рвалась в кресло модулятора контрактной модели самореальности. Мы все были на взводе. Ажиотаж… Мир виртуальной сказки про пятерых безумцев, посягнувших на самую важную тайну ее величества природы затянул нас основательно на многие месяцы, которые промелькнули подобно сну. Этот тренинг дал нам закалку, которая не естественна для цивилизованной размеренности быта Астроидов, в каком бы колониальном мире они не осели, по каким бы транс космическим путям и маршрутам не блуждали, гоняясь то ли за вымышленной мечтой, то ли друг за другом, в попытке поймать свет от самой дальней звезды, которая заслонена скоплением чего-то ищущих заумных бродяг. И все-таки это закончилось, не смотря на то, что мы постоянно, каждый, подхлестывали себя и других, мешая спать, есть, думать… В модулятор! В Модулятор! Пока отсутствуют признаки явного помешательства… Мы готовились к битве за жизнь. Это была игра. Всего лишь интересная и захватывающая игра, от которой устаешь, но… Программа исчерпала себя. Игра с ужасом превратилась в банальность. Нам стало просто не интересно продолжать это. И все сошлись на мнении, что три с половиной галактических года мы убили не зря. Полгода мы отдыхали. Придумывая себе и друг другу формы досуга. В этой части тренинга они заставили меня составить для каждого индивидуальную программу практической репликации фактора «Ида». Не думаю, что из этого вышло что-либо путное, потому что для анализа такой программы нужен специализированный научный центр; я же… мог осуществить эту их прихоть только на самом элементарном уровне метода. Фактически, каждая такая индивидуальная программа представляла из себя набор интеллектуальных задачек с «вирусом» внутри, то есть, задач, которые имеют парное решение. Детская забава. Но мы все отдыхали. Это было всего лишь элементом досуга. До окончания запланированных пяти лет моральной и физической подготовки оставался год. Я помню этот первый день после продолжительного расслабления. Мы собрались в спортивном зале комплекса. Астероид, на самом деле, тянул на планетарную классификацию, но все равно, сила притяжения здесь была очень мала. Можно было подпрыгнуть слегка оттолкнувшись ногами и взлетев на семиметровую высоту потолочного перекрытия зала треснуться макушкой о нечто твердое там вверху… поэтому в зал мы вошли облаченными в специальные утяжеляющие вес костюмы, что примагничивали нас гравитационной вытяжкой к полу. В них было очень трудно двигаться. Фактически, был создан эффект притяжения планеты-гиганта. По некоторым моим соображениям именно на таких планетах может зарождаться примитивнейшая, но потенциально разумная форма жизни. Значит, нас ждут именно такие миры. И другие. И такие, о которых мы не в состоянии даже помыслить сейчас, потому что природа во всей своей слепой мудрости многолика и совершенно не предсказуема. Это был спарринг в полный контакт. Руки, будто ворочающие сотни килограммов невидимой вязкой массы, сцепленные гравитационными жгутами и привязанные ими к одному месту — тому, в котором части тела застывают замирая и отдыхая от чрезмерной натуги. Потом новое усилие, мышцы теплеют, почти раскаляются для обостренных ощущений и натягиваются до самого предела. Инерции — никакой. Рука делает разворот, чтобы набрать разбег и «метнуться» к партнеру, что выделывает то же престранное упражнение для больных, у которых был поврежден при катастрофе спинной мозг, и сейчас внимательный врач прописал им этот медленный танец с собственной тенью; плавно и замедленно… как во сне, в котором время застряло между желанием бежать и слепым как пустота ужасом. Через полгода этих убийственных тренировок мы физически развили свои тела до той степени, которая на курсах эстетики в начальной школе импровизированного цикла становления личности в любой колонии, что подчинена ассоциации Преадов, называется «дикостью лишенца» или более цинично если, «что взято от ума напоследок». Движения уже не были такими скованными. Гравитационный пресс менялся, то есть, увеличивался на единицу атмосферы, только восемь раз за все это время. Правда, мышцы стали стальными… не совсем, на самом деле, приятная тенденция. Но это в обычном случае. Мы жили уже другой жизнью. Нас уже не существовало для тех, кого мы когда-то знали, считали близкими, друзьями. Нас было много и сразу мало. Но никто не сумел бы почувствовать в нашем общем кругу себя лишним или не нужным; или, может быть вообще, чужым. Ни сейчас. И никогда. Сколько бы вечность не отмерила нам для жизни… В этих же невыносимых для организма условиях гравитационного настила мы учились обращаться с индивидуальным оружием. Обычные лазеры, поставленные на минимум мощности, способные в таком режиме только имитировать прожог на костюме. В общем-то, с оружием мы успели побегать еще в сумраке и вулканических отсветах в контракторе. Но идеальная имитация реальности невозможна, потому что где-то за тенью осознанности все равно понимаешь, что это не настоящее. Это прелюдия к чему-то более вязкому и липучему, непредсказуемому и бессрочному. С астероида видна Афора. Я так ничего и не узнал об этой планете. Голубоватый шарик в сумраке бескрайней пустыни космоса. Стою на оплавленном выступе скалистой породы — когда-то астероид подплыл слишком близко к светилу — и сквозь выпуклое стекло шлема смотрю на эту саму безмятежность. Мир, спрятанный в самом себе. Наверное, там знают, что такое счастье. Эти мреоны… Знают. Но не скажут. Я опускаю голову, и осторожно спускаюсь со склона, стараясь не делать резких движений: одна нечаянная неловкость и можно потерять из под ног поверхность, расцепиться с ней, не смотря на гравитационный имитатор магнита на подошвах ботинок, и улететь в мировое пространство… навстречу спящему голубому миру. Конечно, это не существенно. Улечу… ну и что? Меня подберет на шлюпе, например… Умета. Чего я жду от жизни? Смысла? Терзаний? Покоя? Зачем вселенная так молчалива и таинственна! Почему она существует как почва из которой тянутся ростки разума и одновременно, как принцип их терзания и сведения с ума своей непостижимой тайной… Где точка выхода природной гармонии, этой силы, что направляет поток творящего и время и пространство естества? Творящего эту самую гармонию. Где же твоя норка… мать вечности? Где ты спряталась? Я чувствую себя ребенком, который очень давно потерял не подаренный еще конструктор. Он просыпается, ищет его. Плачет. Потому что отец обещал ко дню рождения. Но подарок исчез. Или его даже не было. Потом ребенок перестает плакать, внезапно поняв, что опередил во сне время, и день рождения будет только завтра. И тогда он счастливо смеется. И больше не думает об этом. И делает то, что и всегда — играет в свою маленькую жизнь. В какую жизнь играю я, мы все, собравшиеся на этом астероиде, иные, населяющие бесчисленные миры? В самую настоящую? А может все вымысел? Нет, я не спрашиваю себя зачем я живу. Настолько банальный и пространный вопрос никогда всерьез не придет мне в голову. Я просто хочу понять в какую жизнь я играю. Это все. Здесь больше ничего нет. Только этот простоватый и, наверное, наивный вопрос. И нет ответа. Я осторожно спускаюсь со склона. Я поднимался на него больше получаса, аккуратно, размеренно, стараясь не расцепиться с гравитационной массой парящей в пустоте глыбы. Поднимался специально, чтобы посмотреть на Афору с призрачной высоты; в ней кроется смысл реальности. Цепкая тьма… Наблюдаю уже почти сутки по внутреннему корабельному времени, как в самой глубине центрального сферического экрана медленно пульсирует… Это никак не описать, это нужно увидеть. Прочувствовать. Сделать частью себя, может. Трое суток назад «Призрак» вошел в альтернативное пространство. Знакомая, родная можно сказать, группа галактик оставлена позади: мы парим на субсвете где-то в промежуточном провале меж центрами мощнейшей гравитации, в бутылочном горле вселенной. Звезд нет. Их и не может быть, потому что никакому видео сканеру не под силу засечь свет, который отклонен провалом пустоты. Еще немного и мы выберемся из этой несколько пощипывающей нервы тьмы. Дело скорее всего в том, что такое пространство совсем противоестественно для органов чувств; на экране же внешняя по курсу панорама отображается не фильтровано — потому, кстати, что фильтрация и смягчение, подгонка видео образа этой глубочайшей дали лишит астронавигатора возможности наблюдать естественные изменения пространственного визуального фона. Может быть давящее на психику ощущение имеет еще потому место, что именно здесь особенно остро и чисто воспринимается компенсированная самим вакуумом бесконечность… Амен делает расчеты для перехода в семплекс-режим. Фактически, конструкция звездолета позволяет не просто входить в мега-полевую рефракцию через свертывание пространственной «сигмы», то есть, квадратичного отклонения, когда корабль скользит не по кромке пространственной спирали, что означает обычный режим полета, а пронзает ее вдоль; в принципе же, корабль способен во многих случаях совершать мега скачек, по сути входить в самый центр этой спирали и буквально резко проваливаться за один секундо-цикл в… промежуточный канал бесконечности. Если такой мега скачек не будет просчитан и остановлен в определенной задуманной и вычисленной «точке» не-пространства, то, по одной из наиболее научных теорий, такой «космический пройдоха», как именуется это у большинства астронавигаторов, вынырнет в самом эпицентре пульсара. По другой, не совсем обнадеживающей и тоже вполне научной теории, любая черная дыра — это вход или провал в абсолютный вакуум. Приятного, в общем мало. Поэтому Амен никому не доверяет просчет скачка и парится, мысленно споря с бортовым компьютером, иногда откидываясь на спинку своего пилотского кресла, закрывая устало глаза на минуту-две. Сколько еще продлится расчет неизвестно. Но нам нужно выйти в трехмерное пространство, чтобы увидеть, наконец, оживленную бесчисленными скоплениями звезд и галактик, вселенную. С той уже точки мы сможем видеть вполне определенно куда нам следовать далее. Я не мешаю Амену своим присутствием. Просто сижу и смотрю в эту сосущую тьму, в которой нет мерной пространственной структуры — здесь она искривлена или разрушена. Машина, несущая нас со субсветовой скоростью в своем чреве защищена полями гравитационного и структурного баланса пространственной систематики. Но на самом деле, несмотря на то, что редуктор укачки гравитационного разбега показывает данные о такой скорости — мы никуда не движемся в этом альтернативном пространстве… мы вращаемся вокруг оси самой вечности. Если сбросить скорость до практического нуля, мы потеряем баланс пространственной систематики. Поэтому мы летим в никуда. Странно… Неожиданно, думая о том, чем занят Амен, я пересекся в своих мыслях с чем-то метафизическим, сугубо аморфным; параллели балансовой кривизны физического вакуума… это может оказаться существенным довеском к концепции об экто-симметрии. Амен, пилотирующий корабль в данное время, ни с кем не советуясь вывел аппарат именно в такой космический провал. Для чего? Сейчас у меня возникает подозрение, что именно ради меня. Я внутренне проникаюсь осознанием глубины и тонкости его интеллекта. Мы могли выйти на новый периметр за пределы нашей группы галактик по прямому вектору, скакнув через мега-поле в живое пространство следующей, не относящейся уже к этой группе галактики, свет от которой просто ущемлен, слегка совсем искривлен; пространство между любыми двумя спиральными вселенными только сильно сужено на самой середине разлета — а потому, то, что ощущается во внешней среде, эта могильная тьма… возможно воспринять только по искривленному третичному вектору, из центра которого направлены три или более прямых, упирающихся в не разряженный вакуум галактических гравитационных масс. Мы висели сейчас в такой точке, центре третичного вектора, устойчиво удерживая субсветовой противовес жующему нас совершенно пустому, провальному в конкретную бесконечность пространству. Никто не обсуждал такой маневр до старта. Но Амен все сделал правильно. В принципе, риск минимален, а информация, которую мы можем получить автоматическими сканерами в этом бутылочном горле — может оказаться бесценной. Да и вот… у меня в голове, вдруг, случился перехлест альтернативных схем поиска нашей жемчужины. Мой взгляд скользнул к панели контроля сканирующих систем. Здесь настройка оптимальна, но, что если… Оторвав тело от удобной спинки универсального пилотского кресла, я склоняюсь над сигнальным лотом и немного подумав, пробегаю пальцами по сенсорной планке, что изобилует ровными рядами специализированных знаков-указателей. Тоже самое можно было бы сделать и мысленной командой, но тогда возможен некорректный или вообще искаженный ввод новых параметров, поскольку возникший в уме алгоритм больше интуитивен, нежели вполне целен, переосмыслен. Я действую почти наугад. Сканеры на внешней обшивке «Призрака» меняют локационную ориентировку и щупают уже не само пространство, а… глядя на выходные данные я почти что не верю своим глазам… Система сканирования сообщает, что… в точках прощупывания наблюдается волновая рефракция, похожая на ту, которая бывает при сворачивании пространства впереди летящего на субсвете звездолета и уход в мега-поле. Как же так? Мы — в мега-поле?! Откинувшись на спинку кресла, я еще некоторое время тру в задумчивости подбородок слегка затвердевшими от напряжения пальцами. — Амен… Он поворачивает голову, что расслабленно откинута на затылочную подушку кресла, медленно открывает глаза и как-то подслеповато смотрит — видно по всему, что зверски устал, ковыряясь безрезультатно в стандартном алгоритме просчета дальнего курса. Я еще думаю. Или никто и никогда из Астроидов не попадал в такое бутылочное горло, проскальзывая его по боку, почему, собственно в системе алгоритма и нет сцепки с этим фактом, либо… те, кто входили сюда — не вернулись, ошибившись с расчетом и угодив в самое пекло гравитационной тяги всей вселенной, которую являет своим смещенным во времени центром черная дыра. А ошибиться немудрено… — Ты берешь за основу ложную константу противовеса. — С чего ты взял? — он будто просыпается тут же. — В реальности мы идем не на субсвете… мы скользим в мега-поле. Амен привстает. Несколько секунд почти отупело смотрит на меня, потом вскакивает со своего кресла, подходит чуть сбивчивым шагом ко мне… Конечно, устал. Вон как укачивает от умственного перенапряга. — Смотри. — Пальцем указываю ему на сигнальный лот, в полусфере которого «дышит» голограммный вихрь вакуумной проекции, то есть, конкретное состояние внешней, за бортовой среды. И там же формула математической аппликации этого пространного артефакта. — Вижу… — Есть предположения? — Я позову Умету. У нее сейчас голова свежая. — Он уже двинул рукой в сторону включателя корабельного оповещения, но я остановил его жестом. — Погоди. Не надо Уметы. Ошибка просто в том, что ты учитываешь при просчете дальнего курса, что мы идем на субсвете по кольцу, так? Амен мысленно и сосредоточенно кивнул. — Итак, это именно кольцо, а не спираль, потому что мы висим в одной точке, в действительности никуда не двигаясь… я всего лишь оговариваю общие моменты, чтобы невзначай не запутаться. Амен опять кивнул, уже физически и нетерпеливо. — Теперь… нужно только учесть это, то есть ввести новые параметры виртуальной константы, которые содержат информацию, что мы движемся не в кольце, а в цикле мега рефракции со сдвигом в обычное пространство, которого здесь нет. Пилот некоторое время молчал. Потом, не сказав ничего вообще, отошел от меня и снова уселся в свое кресло. Теперь пришла моя очередь откинуться на мягкий подголовник и закрыть в успокоительном блаженстве глаза. Этому мы тоже учились на Афоре: уметь расслабляться в любых условиях, даже самых напряженных. Через полчаса бортового времени Амен показал мне результат расчета. Используя семплекс-режим на максимуме мы выходили в самый хвост одного из галактических рукавов, в достаточной удаленности от всяких звезд, но уже в живом трехмерном пространстве. — Я проверял пятнадцать раз. Ошибки либо нет, либо… — Без либо, Амен — ошибки нет. Если звездолет свободно выдерживает перегруз в этом провале в никуда, то… выдержит и перегруз скачка, и пространственный резонанс. — Пульсар не выдержит. Выход через центр звезды не выдержит… Амен явно шутил. Я посмотрел ему в глаза, читая в них дружеский эквивалент чувству приязненности. — Пора двигаться. Я придвинулся к панели управления и нажал кнопку оповещения. — Внимание команде! Кто желает присутствовать при скачке, просьба занять места в рубке управления; или же в своих каютах в обратном случае. Начало разбега через пять минут. Разумеется, явились все. Выход из блокированного пространства интересен сам по себе. Амен выдвинул к себе регуляторный блок не автоматического пилотирования. Оглянулся на меня. Посуровел. Затем он вдавил в рукояти штурвала обе кнопки реверс-контакта, что нажатые одновременно приводили в действие систему целенаправленного выброса гравитационной тяги и подчиняющийся внедренному алгоритму разбега и скачка сердечник мега рефракции. Нас будто приподняло. Корабль взвыл включившейся самопроизвольно сиреной предупреждения. Первая встряска — это вошел в устойчивую фазу гравитационный реверс. Затем вторая, более плавная встряска; мы провалились во что-то… потом нас вынесло вверх. Таковы ощущения. На самом же деле сложно сказать, иллюзорные эффекты имели место или действительно мы ощущали реальный провал в компенсированное физическим вакуумом ничто. Через секунду после наскока на невидимую «гору», во все экраны из самой глубины сосущей тьмы брызнули звезды… скопления… бесчисленные скопления. Мы вышли в живое пространство совершенно неизвестной галактики. Здесь не были никогда подобные нам. Я был уверен в этом. Туманности и едва различимые скопления удаленных в бесконечность галактических сфер… Вся вселенная явилась нам во всем своем молчаливом величии. — С первым почином. — Это сказала Ита. Пятеро искателей неожиданных истин в самой бездне неизведанного молча и со значением переглянулись друг с другом. Мы взяли свою первую опасную высоту: сумели выйти из бутылочного горла, которое в реальности оказалось отбитым днищем. Это уже впечатляло, но не настолько, чтобы забыть зачем мы грызем пространство своей ракушкой. — Пойдем искупнемся в океане? Предложение Уметы показалось мне не лишенным смысла. Макуц потянулся всем телом. — Какие будут распоряжения, шеф? — Всем отдыхать. — Буркнул я, скользнув рукой по упругой эластичности космического комбинезона Уметы чуть выше ее поясницы. — Идем. — А я бы тоже искупалась… — Объявила Ита, с лукавинкой посмотрев на мужа. — Мы будем в другой виртуальности. Где нет акул… — Макуц со внутренней усмешкой взглянул на меня. Если это намек на сумасшедшинку у меня в голове, то может быть он и тянет на комплемент… главное уметь видеть в ближних изюминку. Что с того, если она именно такая? Мы разбрелись по своим каютам. Дежурство Амена закончится через неделю. Тогда он будет загорать и гоняться за акулами в виртуальной реальности контрактора. Я надеваю процедурный шлем устройства, закрываю глаза. Умета уже наверняка в «коконе», ее каюта на два пролета ближе к навигационной рубке, чем моя. Как долго тянется время. Я его не ощущаю просто. Упираюсь в нечто естественное. Какой-то шум… ах, да! Это же океан. Мои глаза теперь открыты. Ногами чувствую горячее тепло крупного морского песка. Пляж. Где же Умета? И тут же вижу ее, выходящую из волны, смеющуюся и счастливую. Песок, океан — иллюзия. Мы? Реальность, которая творит ее ради того, чтобы почувствовать себя еще полноценней, еще естественней; реалистичней. Парадокс системы вещей? Зной тропического солнца уже напекает голову. Я скидываю легкую одежду — здесь я почему-то в майке и шортах — и кидаюсь в прохладный омут животворящей свежести, волнуемый плотной и до терпкости соленой водной массой неизмеренного даже в мечтах океана; потому что его — нет. И пляжа, и солнца, этого прозрачного в зеленоватой голубизне неба, этих тропических лиственных истуканов… ничего нет. Умета подходит ко мне, касается ладонью твердого выступа моей груди, проводит, стирая капельки соленой влаги; потом защемляет пальцами сосок. В ее взгляде я вижу отражение этого плывущего в летней истоме неба… Все-таки, что-то есть. Медленно, будто крадущийся хищник, продвигаясь в величественной пустоши, приближаясь к скоплению светил, «Призрак» входил внутрь галактики. Нужно было время, чтобы уже сейчас составить приблизительную карту этой отдельной вселенной и прощупать автоматикой наиболее доступные звезды, наличие у них планет, и — если повезет, состояние природообразования на их поверхностях. Таким образом, конкретно войдя в галактический рукав, мы сможем знать о ближайшей части пространства и его составляющих самый возможный для нас максимум. Совершать прыжок в гущу скоплений без такой информации и опасно и не целесообразно. И на сканирование галактических характеристик потребуется как минимум месяц. Умета сменит брата; потом он снова займет свой пост: таким образом по две, а то и три смены на каждого. Они профессиональные астролетчики, хотя каждый из нас обладал навыками вождения космического судна и работы со сканирующей аппаратурой, но… часто в управлении звездолетом, просчете скачка и характеристик внешней среды важна интуиция, которая приходит лишь со специальным опытом. Никто даже не обсуждал поэтому, кому дежурить у пульта. Через три дня океан приелся. Вчетвером мы стали придумывать в контракторе альтернативный мир. То есть такой, какого не может существовать в природе по причине нарушения таким миром всех реально взаимодействующих в пространстве и времени физических законов. Идея была оригинальная, не лишенная особой чудаковатости, но с другой стороны, построй мы такой мир хотя бы ориентировочно, и возникла бы тогда на вполне подходящем примере возможность понять, почему природа развивается в определенном ракурсе… как бы в определенном; почему в ней нет ничего лишнего, почему… и много других «почему». Идея была Уметы. И у нас ничего не получилось. Разумеется, что-то сформировалось. Но это «что-то» только на вид выглядело как нечто не могущее иметь место в реальности. Рассмотрев это «нечто» по существу, мы обнаруживали, что создали совершенно приемлемую для природы материальную форму, а то и вовсе знакомую нам, но сразу не узнанную. Через пятеро суток и эту затею бросили. Все сошлись на мнении, что если что-то и строить, так это модульный прототип некоего вполне злачного уголка какого-то полу затерянного меж звезд рая. Значит, океан должен вернуться. В модуль контрактора будет введен не аналог тем мирам которые мы знали. Идея создать альтернативу перекочевала в этот новый проект сама собой. Нарезвившемуся в океанских волнах Амену, который сдал дежурство, замысел понравился. Пусть это будет остров… в огромном океане. Пусть это будет курорт. — Нужны персоналии… — вполне справедливо заметила Ита. Все думали об этом на самом деле с того самого момента как идея была озвучена вслух. Это было важно. Очень важно. Речь шла о непринужденном досуге экипажа. Впереди нас ждала рутинная работа, может быть без сна и отдыха, а может быть с короткими или даже более продолжительными передышками: мы должны были создать идеальный конвертор чувственной потребности рассудка сейчас. Потому что мы не знали, что нас ждет впереди. Какие сюрпризы этой самой загадочной и не предсказуемой природы, у которой, как «подтвердилось» нет ничего лишнего? Крепраут не зависим от своих чувств, он может провести в одиночестве столетия, вися в застывшей капле орбитального шлюпа или находясь внутри поврежденного, плененного пространством звездолета. Да, конечно, после такого «рандеву с вечностью» ему понадобится адаптационный период, который продлится не один год… но сумасшествия, во всяком случае явного, не будет. Нам известны расы мреонов, срок жизни которых мизерен и на них очень сильно влияет фактор одиночества. Однако, дело не в сроках. Как-то мне пришлось в свое время прослушать краткий курс лекций на эту тему. Слушал, по сути, от нечего делать; а теперь… кто знает, сейчас нам важна любая информация связанная с сознанием и преобразованием психики. Это так же дополнительный довесок к тому камню, который тянет нас на самое дно за нашей жемчужиной. Так вот… все дело в сознании, разумеется. В мозговой структуре. В сравнении, мозг мреонов о которых шла речь, это дрожащее от легкой вибрации желе; мозг крепраута — глина. Но опять же, все зависит от сознания, от его стержневой энергетической структуры. Нашей расе миллиарды лет. Мреоны из данного сравнения развиваются от нескольких тысяч до миллиона лет усредненного галактического времени. За один жизненный период крепраута, когда он смотрит на жизнь и мир глазами ректарта, многие такие цивилизации на разных планетах возникают, гаснут, уничтожают сами себя… Я не знаю, какими мы были вначале. Имеется в виду внутренне. Этого никто не знает. История, конечно сохранила большинство событий, что повлияли на рост сознания и цивилизованное развитие расы. Это была обычная, мало чем отличающаяся от других планета, где семь с половиной миллиардов лет назад зародился разум; в животной среде, как и в любом ином мире. Не суть, что причина возникновения потенциала разумности возможно останется для меня и остальных ищущих ключ к этой великой тайне природы — навсегда не познанной. А существенно то, что мы пошли в свое время по одному вектору устройства сознания в целом. Мреоны, о которых шла речь по другому. Есть еще… это не совсем мреоны. Мы называем их депонами*. Расы, которые так же, развиваются по несколько иному вектору чем наш и описанных мреонов. Других путей развития сознания мы не знаем. Пока во всяком случае. Может быть вновь открываемая нами Вселенная даст нам ответ и на этот вопрос? Может быть… и на многие, многие другие. _______________ * Миры, составляющие Коалицию. «Не совсем мреоны» означает здесь, что крепрауты не склонны возвышать или занижать значение разума, в какой бы форме или каким бы способом он не развивался. Депоны, разумеется, являют вполне самостоятельное качество саморазвития. Не все миры депонов также имеют стремление войти в Коалиционное Содружество, оставляя за собой право или ощущение «свободного полета над бездной». Под «бездной» подразумевается сумрак пространственно-временного континуума, что поглощен бесконечностью. Миры мреонов, это миры, испытавшие затруднение «фактора «Ида». Депоны исследуют такие миры и оказывают посильную помощь. Крепрауты остаются несколько в стороне от такой… «унифицированной морали инфернального сподвижничества»; некоторые ректарты говорят совершенно прямо, причем, и прямо и открыто и непринужденно — о неприемлемости такой «помощи», потому что мреон… это «сомнамбулический разум», которому нужна не помощь, а «рекультивация самости», потрясение, жертва. Системная и четкая философия Провидцев: она предсказала появление Ревуолов. Но стандарт Мышления не позволяет отринуть Помощь, отказаться от попыток выведения мира из ступора «фактора «Ида», который в мирах мреонов изначально неполноценный, на удивление ущербный. — Ты попала в самую точку, дорогая. Нужны персоналии. Сказав это, Амен нахмурил брови, поставил правую руку локтем на колено и суетливо схватил себя этой рукой за подбородок, вперив истошный взгляд в одну точку. Все покатились со смеху. Мы сидели в каюте биологов. Настроение даже не желало быть лучше — никакого космоса не существовало в эти минуты. Наши собственные «персоналии», наше внутреннее естество, все чем мы являлись для самих себя и окружающих идеальнейшим образом сочеталось и гармонизировало. Впрочем, это скорее закономерность; некоторые случаи, когда Астроиды не состыковывались друг с другом психологически по каким-то больше объективным, нежели субъективным причинам — такие случаи были крайне редки, и они изучались институтом психогенеза. Думаю, мы останемся верны себе до конца. До самого конца… С персоналиями все-таки решили как поступить. Имеющиеся на борту мужчины снимут со своей личности сим-карту, которая отобразит сводный и понятный компьютеру портрет внутренне выраженного прообраза самой сути каждого. Потом такие портреты совместятся в преобразователе контрактора и вместо трех запечатленных персоналий появится принципиальная неисчислимость вполне адекватных в само проявлении, поведении и даже субъективной самобытности совершенно живых и настоящих… как бы настоящих представителей Астроидной расы. Они заполнят этот островок. Они будут прибывать откуда-то извне и убывать в пустоту собственного небытия. Но для нас будет создана некоторая иллюзия многочисленного сообщества. Это на всякий случай. Если кто-то все-таки начнет сходить с ума… Пребывание среди улыбающихся или серьезно выглядящих «теней сумрака» резко отрезвит замутненный рассудок. Умета с Итой сдали свои персоналии с некоторой задержкой. Проблема еще заключалась в том, что их было только двое, вполне зрелых и сформировавшихся женщин древнейшей во Вселенной расы; а значит, обладающих внутри глубоким совершенством присущих прекрасному полу черт, однако, с другой стороны являясь слишком сложными натурами для программной оценки преобразователя. Дело в том, что парная сим-характеристика не давала свободной конвертации, то есть, перехлеста и умножения прообразов. Пришлось придумать совмещенный аналог третьей женщины, после чего с этой «личности» была снята сим-карта. Прообраз вышел несколько искусственным, но другого выхода не было. С мужской половиной данная процедура выглядела проще, потому что сим-характеристики снимались с живой натуры во всех трех случаях. Как бы там ни было, теперь у нас был целый остров переполненный так же и представительницами прекрасного пола. И что самое интересное — в контракторе не отличишь; Умета потом долго смеялась, после того как я потерял ее в этой толпе и пару раз обознался. Пространство внешнее… Пространство внутреннее. Мы входили в зону отчуждения. ЧАСТЬ ВТОРАЯ: АДРЕНАЛИН ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: ОБЛАСТЬ МРАКА ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ: ЯД ДЛЯ РАССУДКА ЧАСТЬ ПЯТАЯ: КЛЕЩИ БЕЗУМИЯ ЧАСТЬ ШЕСТАЯ: АБСОЛЮТНОЕ ОРУЖИЕ ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ: МЫ БУДЕМ КАК СНЫ…