Из цикла "Атланты" Сильнее нас те, кто выглядят слабее. На улице одиноко стоял карлик. В руке он держал потрепанную книгу в бумажной обложке, всю исписанную заметками. Карлик рассматривал изображение, на котором, пытаясь защититься руками, скорчились грязные люди в цепях и оборванной одежде. Страдальцы пытались спрятаться от чего-то неизвестного, непоказанного, но каждая морщинка, испещрявшая из изможденные болезненные лица, вызывала сочувствие, непроизвольно поднимающиеся откуда-то из недр души. Услышав сладкий запах карамели, карлик поднял голову. Из кондитерской, рядом с которой он стоял, шел аромат только что испеченного хлеба вперемешку с нежным благоуханием чего-то такого знакомого, родного, но карлик никак не мог вспомнить… У него заурчало в животе. Карлик жадно сглотнул слюну: он так давно не держал в руках теплую буханку хлеба и так давно не вдыхал этот невероятный, ни с чем не сравнимый запах. Из кондитерской, косолапя, вышла грузная женщина. При виде карлика ее лицо будто судорогой свело. Она сжала свои красные грубые руки в кулаки и нервически потрясла ими: — Убирайся от сюда, урод! Распугаешь мне всех клиентов! Не желая вступать в конфликт, карлик молча сжал книгу единственной рукой и побрел куда глаза глядят под гневные вопли женщины. Люди такие забавные. Их мир как будто ограничен позолоченной рамкой, а все, что не входит в их прекрасную иллюзию, они пытаются не замечать или убрать куда подальше, с глаз долой. Карлик остановился, сам не зная почему. Он оглянулся. Сзади него двое рабочих переносили массивный зеленый диван. Мужчины с демонстративным презрением глянули на него, но ничего не сказали. Карлик усмехнулся. Так забавно наблюдать за тем, как человек рассуждает о значении нравственности в современном безбожном и прогнившем мире, а затем с отвращением обходит грязного оборванца, просящего милостыню. Мимо карлика пробежал мальчишка, который отвлек карлика от его размышлений. По руке ребенка ползла гусеница, пытаясь спастись от маленького садиста. Мальчик со смехом бил по руке, хотел поймать и помучать несчастное насекомое. Карлик невольно вздрогнул. Взрослые, наверно, только улыбаются непоседливости своего чада, но парень видел в этой гусенице себя, несчастную, беззащитную игрушку тех, кто сильней. Единственное, что, пожалуй, отличало карлика от этого существа, так это то, что он продолжал стоять; другой бы уже давно сдался, согнувшись под натиском молчавших взглядов, полных презрения и ненависти, но в его глазах все еще мелькали искры надежды. Карлик заметил маленькую девочку со светлыми кудрявыми, как одуванчик, волосами, которая хвостиком бежала за мальчиком. Она на секунду задержала на нем тот пристальный изучающий взгляд, которым ученые наблюдают за подопытными крысами, но тут же складка на ее лбу разгладилась, и она продолжала погоню, заливаясь звонким смехом, который бывает только у детей, забыв о карлике. На лице его промелькнула тень улыбки. Он никогда не сможет стать членом этого общества, какими были эти рабочие, дети, да вообще все люди. Нормальные люди. Мысли карлика метались от его детства, где всплывал то скудный ужин в кругу семьи с ее теплой, но невозвратимой атмосферой, то его новенький красный пенал, до юношества, когда ему поверяли работать в мастерских, где он писал картины. Когда машина его жизни понеслась под откос? Но он свободен, не это ли главная человеческая ценность?.. *** Карлик завернул в темный грязный переулок. В уголке, у кирпичной стены, стояла грязная, но аккуратно склеенная коробка, изнутри обложенная обрывками газеты. Парень аккуратно положил книжку и умостился в коробке, с трудом вместив широкие плечи и грубо сложенную квадратную голову. На секунду его взгляд замер на светло-голубом небе, по которому медленно плыла небольшая серая тучка. Карлик улыбнулся, и одинокая слеза скатилась по его щеке.