Дмитрий волновался. — Почему у нас в квартире разбросана мелочь? То пять, то десять копеек нахожу... эт-чё, конфетти после нового года? Катя, елозя тряпкой по дверце шкафа, уже отливающей вполне лакированным отблеском домашнего уюта в мебельном исполнении последней симфонии для глухих "Тишинауруса", которая знаменита тем, что ее играют стоя и сугубо эффектами светомузыкального сопровождения (хотя, почему "сопровождения", вам ни один музыкальный критик не ответит, поскольку, эффекты-то эти вполне основные, без них и симфонии не будет!), сладко причмокнула — она всегда причмокивала лишь сладко — посмотрела мельком на мужа, эдак, как бы, метнула взглядом, не особо отрывая его от "симфонии", хмыкнула, причем, уложила эти действия в один неизгладимый и обязательно запоминающийся момент их пока еще не очень долгой совместной жизни. — Скажи спасибо, что из нас сыплется мелочь, а не песок. — Помолчала. — Пока сыплется мелочь, это, Дим, вполне забавно. Дмитрий фыркнул. Пора было отрывать зад от дивана и идти что-то делать. Ночь была бурная, утро (уже) запоминающимся. Утро воскресенья. Обычно это у него выходной. И у нее, хотя она только домохозяйка. У нее выходной по календарю. А так... вон, шкаф протирает. С утра. Он пощупал себя по ляжкам, потер, взбрыкнул плечами, будто выражая наигранный восторг, но это могло быть что угодно. — Где мои трусы, Кать? Он еще на всякий случай пошарил по кровати глазами. Даже приподнял подушку только что щипавшей ляжку рукой (забавное ощущение), посмотрел там. Впрочем, найти трусы под подушкой ведь укладывалось в обывательскую логику, где еще их искать после бурной ночи? Под кроватью. Но — наклоняться или падать на четвереньки было лень, он отворил свой "смыслогромыхатель" — по ее неожиданно меткому когда-то замечанию — собираясь повторить. Вопрос. Да, повторить Вопрос, потому что он только что уже спросил, а она наверняка должна знать про это, она же снимала. Она перестала тереть шкаф и оставшись тряпкой на лакированной, высвечивающей аккорды глухой симфонии поверхности дверцы, повернулась к нему. Головой. Целиком не могла, шкаф ее магнитизировал импульсами великого творения "Тишинауруса". Настоящее имя композитора было Глюмпен, но кто ж такую фамилию нарисует под столь неординарным и прямо-таки кричащем о себе произведением? Надо же быть полным "глюмпеном"... Она повернулась головой к нему, оборвав мысль, и найдя его скребущего по кровати руками, совсем слепо и совсем не нужно, сориентировалась. — Ты вчера пришел совсем пьяный, не помнишь что ли? — Да я ж тебе вроде объяснил, Виктор же приезжал, раз в пять лет... можно ж спрыснуть... — Твой язык был способен выносить наружу только первые слоги, дорогой, я ничего не поняла. "Ви... пи... ра"... Послушал бы себя. Дмитрий развел руками. Прикрылся куском простыни. — Так где трусы? Она отвернулась, продолжая натирать блеск. Ее голова закачалась в немом завороженном ритме сумасшедшего маятника, который понял, вдруг, что помимо часов с маятником и кукушкой, есть еще часы солнечные, и, даже, швейцарские. И это понимание свело его с ума в секунду. Впрочем, не очень заметно — по кукушке. Покачавшись, причем, очень не долго, причем, всего-то, наверное, пару раз и качнулась, голова замерла. Дмитрий смотрел на жену и медленно понимал, что этой ночью (или вечером) он трахал кого-то другого. Но не жену. Потому что отсутствие трусов это весомый аргумент в пользу такой теории. Но... память довольно трезво возвращала ему образы сегодняшней ночи... так бурно реагировать на его ласки умеет только она. Да? Впрочем, почем ему знать, если до жены у него была только одна и только один раз. Соглашаясь (мысленно), что теоретик он никудышный, Дмитрий размышлял далее, параллельно сознавая, что затянулась пауза. Она трет дверцу шкафа (сколько можно), а он затягивает паузу. Как узел. — Кто она? Вопрос обрушился потолочной люстрой и упал, разбрызгивая осколки, прямо перед ним, перед его голыми ляжками и прикрытым достоинством. Он медленно оторвал взгляд от пола и дотащил до коленей жены. Заставив себя, он понес его дальше и встретился с подолом симпатичного домашнего халатика. Дальше взгляду взбираться (или ползти, хотя "ползти" это слишком самоуверенно) было совсем сложно. Просто не за что зацепиться! Сплошная голая стена. Его гортань выдавила из него потрясающий воображение звук. — Ч.. Что? Катя, кажется, дотерла, наконец, в свое полное удовольствие свой "симфонический шкаф". Отстранилась. Оценила. Причмокнула. — Красота. Дмитрий икнул. — Твои трусы под матрасом, ты меня вчера так рассмешил... разделся, засунул их туда, палец к губам, бурчишь "тише, никому не говори, что они тут"... Когда ты такой пьяный, я с тобой сексом больше не занимаюсь, уясни на всю жизнь, — стукнутый на всю голову. Он встал. Таща за собой простыню повернулся к кровати и поднял край матраца. Тут. Верно. Посмотрел на жену. С потолка еще сыпались "куски люстры". И теперь он вспомнил. После домашнего "по стакану" они поехали в клуб. Потом... потом... симфония... огни клубной атмосферы, эти громыхающие сотрясения его утонченного восприятия, а когда он пьян, оно утончено особенно. Вспышки светомузыкальной установки. Но все как во сне. И в абсолютной тишине его сознания. Она. Он видит перед собой ее лицо, молодой, довольно симпатичной (не без этого), кажется, готовой на секс, то есть продолжение какофонии в уютном уединении на чьей-нибудь хате. Рядом Виктор. И другие. Кто-то хлопает его по плечу. Они прощаются? Потом лицо смазалось, пропало. И дальше он помнит только экстатические рулады своей жены. Да? Точно так. Да, точно так... Из задумчивости его вывел голос Кати. — Ты рассказывал вчера едва выжовывая звуки о риэлторе, который поможет с разменом, сказал, что женщина серьезная, поможет без подвоха. И ты сказал, что я ее знаю... а потом захрапел. Его брови поднялись сами и помогли глазам дотащиться взглядом, наконец, хотя бы до линии груди жены. — Захр... Ты говоришь у нас был секс... Она опять покачала головой. — Не... ты только начал и вырубился. Только грудь мне обслюнявил. Она отошла от шкафа и присела возле стола на табурет. Сложив руки с тряпкой между коленок. Смотря на него. Голубыми глазами. Как небо. Он всегда тонул в этих глазах. Вернее... пока они вместе. Два года. Ничего не соображая, он надел трусы. Встал, откинув простыню на кровать. На тумбочке звонил телефон. Катя встала и направилась в кухню. — Кофе будешь? Он что-то булькнул, выцеживая пальцами телефон с тумбочки, пальцы не слушались, он будто выдавливал ими мелодию звонка, эту невообразимую трель... какофонию. Надавил кнопку вызова. И еще не поднеся к уху услышал голос Виктора. — Как тебе вчерашнее видео? Я так и забыл спросить. Виктор занят каким-то образом в порноиндустрии. Да,.. это видео. Зачетный видос полногрудых сексапильных домработниц, насилующих минетом бедного негра. Почему негро бедный он понял только сейчас. Ему было его (почему-то) жаль. Впрочем, как и себя.