1. В современных высотных зданиях, образца 2015-го года, насколько мне известно, кладовок не предусмотрено: нынешние архитекторы считают их пережитком прошлого, неоправданно занятой территорией, неудовлетворяющей эстетическим вкусам большинства населения нашей страны. Поэтому, городские кладовки, так быстро утратили своё предназначение. А вся та утварь, которая благополучно хранилась в этих милых закутках, плавно перекочевала в гаражные и подвальные помещения. И в самом деле, подумаете вы, зачем нужны в квартире эти накопители хлама? Ну, тут, как говорится, дело вкуса: что кому по душе. На смену кладовкам пришли вместительные гардеробные, просторные коридоры с глубокими нишами и подвальные помещения не меньше самой квартиры. Но в квартирах пятиэтажных кирпичных зданий, образца 60-х годов прошлого века, именуемых в народе – «хрущёвками», такие кладовки были. Размеры их стандартные: полтора на полтора, в редких случаях – два на два метра. Вот, с двумя такими кладовочками и встретила меня, только что появившегося на свет, трёхкомнатная «хрущёвка». Надо сказать, что одна из кладовок находилась в, несколько, удлинённой комнате, а другая, имеющая с ней одну общую стенку, располагалась в небольшом коридорчике, что соединял гостиную с той самой удлинённой комнатой. В кладовке, что вдавалась в комнату, стоял добротно сколоченный, но со временем потемневший, а лет ему было – ох, как не мало, бабушкин сундук, с немного покатой крышкой, где хранились церковные книги. Книги были старые, ещё дореволюционные… Как сейчас помню: псалтирь, житие Пресвятой Богородицы и, конечно же, Новый Завет. Листы их были хрупкими, ломкими, с жёлто-коричневыми пятнами и представляли для меня непреодолимо дразнящую, жгучую, тёмную тайну, потому что несли в себе «ответы на глобальные вопросы мироздания» – как не раз говорила мне бабушка... В этом сундуке скрывалось ещё несколько тайн, но Высшие Силы запретили мне предавать огласке сию информацию, - хотя бы до времени… Но, давайте пока оставим кладовку с сундуком, потому что речь пойдёт сейчас о второй кладовке, выходящей в маленький проходной коридорчик. 2. Это была кладовка с тремя дощатыми, крепко сколоченными полками. На самой верхней полке хранились краски: нитро, эмали, белила, стеновые, половые… Иные краски были до того старые, что превратить их в рабочие - не представлялось никакой возможности. А рядом с ними, лежал невзрачный чемоданчик, пространство которого занимали, частично использованные, тюбики с масляной краской, тремя из которых, я всё-таки, успел воспользоваться, изобразив на картонке посылочной коробки, некую картинку, по мотивам русских народных сказок, что сам же и, к своему стыду, благополучно выкинул на помойку, когда пошёл кататься во дворе на своём новеньком толстошиннике. Причиной тому послужил вопрос - «И что же это у тебя за мазня?» Странно: вопрос то я запомнил, а вот того, кто задал мне этот вопрос, я, почему-то, вспомнить не могу… Память, иной раз, выкидывает удивительные коленца. Там же, насколько я знаю, стоял ещё деревянный ящик для фруктов, что имел длинную ручку и был сколочен таким образом, чтобы перевозимые дары юга могли хорошо проветриваться в пути и как можно дольше сохранять свою свежесть. Так вот, легендарный ящик для фруктов был отведён у нас под ёлочные украшения 50-х, 60-х годов прошлого века. Надеюсь, многие помнят этих снеговичков с поролоновыми шарфиками, космические корабли в виде юлаобразных геометрических фигур, мягкие зелёные корзинки со стеклянными мухоморчиками, многорядные хрупкие бусы, завораживающие своей праздничностью, простенькие шарики и наоборот – увесистые шары с говорящими рисунками, по которым можно было узнать о многих событиях, происходящих в стране советской. Перечень могут продолжить всякого рода человечки, животные, маковки «кремлёвских» звёзд, собранные из красных стеклянных бус и многое-многое другое. Ватного Деда Мороза с маленькой пластмассовой снегурочкой, отец почему-то всегда оборачивал газетами и помещал куда-то в угол кладовки, где они, собственно, и ждали весь год своего часа. Будучи ребёнком, мне всегда хотелось узнать: вся голова у Деда Мороза пластмассовая под ватой или только лицо… Однажды, не справившись со своим любопытством, я расковырял вату и пред моими глазами предстала лысая улыбающаяся голова, как я и подозревал – полностью пластмассовая… Но, в самый последний момент, меня что-то отвлекло и я совершенно забыл о причине моего любопытства. Так он лысым под ёлкой и простоял в ту новогоднюю ночь. Чтобы игрушки не побились, всякий раз, помещая их в ящик, мы прокладывали между ними вату или ёлочный дождик. Никогда не забуду наш старый круглый стол, за которым мы всей семьёй подвязывали к игрушкам ниточки, а затем, каждый из нас выбирал на ёлке соответствующее, как ему казалось, место для своей игрушки. И в этом вопросе мы всегда друг другу уступали. А ёлка была, конечно же, настоящая. Это сегодня можно рассуждать о негуманных вырубках хвойных красавиц, устанавливая в своих домах синтетических уродцев. Но тогда, живая ёлка вносила в дом ощущение настоящего праздника. Один запах хвои чего стоил… Не скрою, что сегодня я предпочёл бы полностью отказаться от новогоднего символа, в естественном варианте, считая его совершеннейшей глупостью, наносящей вред окружающей нас природе и, как следствие – человеческой душе. А тогда, никто особо не придавал этому значения, считая хвойную красавицу самым главным атрибутом новогоднего праздника. Вот и в нашей семье ожидание Нового Года полностью совпадало с ожиданием и появлением в нашем доме долгожданного колючего гостя. Обычно, накануне праздника, отец вставал на лыжи и уходил на другой конец озера, где, и подыскивал подходящую ёлочку. Да, что и говорить, легендарный был этот новогодний ящик с игрушками. Вот только куда он запропастился? Не помню… О том ли думалось тогда, неуёмному в увлечениях энергичному подростку? 3. На второй полке стояли два картонных чемодана покрытых дермантином. В одном из них, вперемешку, хранились старые советские журналы. Их было так много, что чемодан не закрывался. Всякий раз, с папиной помощью, спустив чемодан на пол, я усаживался рядом, открывал его и подолгу рассматривал необыкновенные, как мне тогда казалось, чёрно-белые и цветные картинки. К примеру, в журнале «Здоровье», меня всегда забавляли весёлые рисунки сражающихся между собой витаминов и бактерий в виде человечков раскрашенных в два цвета. А серьёзные тексты с фотографиями таких же серьёзных дяденек и тётенек в белых халатах и беретах, будили во мне какие-то странные, тревожные фантазии, в которых неизменно присутствовали загадочные, дразнящие воображение лаборатории и почему-то, не знаю, неяркие палаты с больными, немощными стариками… Попутно, всегда всплывали в памяти, что характерно и сейчас, два произведения: одно из них - песня в исполнении Владимира Трошина «Люди в белых халатах», другое – художественный фильм «Тревожные дни хирурга Мышкина» с Олегом Ефремовым в главной роли. Были в этих чемоданах и другие журналы: «Работница», «Сельская жизнь», «Советский экран», «Наука и жизнь»... Стоп. Журнал "Наука и жизнь... где на последней странице, случалось, помещали комиксы с полюбившимися нашему народу, всемирно известными американскими мультгероями. Эти мультики, иной раз, можно было видеть в кинотеатрах до начала просмотра американских вестернов и популярных в то время боевичков с супергероями аля Джеймс Бонд. По телеку стали крутить их гораздо позже. Помню, кто-то из родственников подарил мне маленьких таких, аккуратненьких, забыл из чего сделанных, вроде из стекла, Микки Мауса и Плуто и… я просто пропал, вывалился, так сказать, из времени. Жили они у меня под подушкой, благополучно и долго, пока я не оставил их однажды в поезде, на верхней полке, когда ещё не совсем проснувшись, вместе с родителями, собирался выходить на станции какого-то черноморского курортного городка. Мне тогда и диснеевских мультиков не надо было: я смотрел на свои фигурки и… творил, сочинял разнообразные истории с их непосредственным участием. Ещё помню, как моя двоюродная сестра, приехавшая к нам погостить на пару дней, показала мне обыкновенную школьную тетрадку в клеточку на двенадцать листов полностью изрисованную всякого рода мультипликационными рисунками. Были там и диснеевские персонажи, и скелеты, вылезающие из канализационных люков, и рыцарские поединки, и драконы, и лукавые женские личики, и раскованные натурщицы обнимающие того же Микки Мауса… Короче – чего в той тетрадке только не было… И как не умолял я сестру подарить мне её, она отвечала приблизительно так: «…не дорос ты ещё до подобных тем…» Но зерно, тем не менее, заронила… Зачем и показывала тогда?.. Пытался что-то сам изображать, но получалось весьма корявенько: терпения не хватало. Хотя, одно время, я очень плотно взялся за карандаши и кисточки… Успехи были на лицо. Домашние считали, что я непременно стану искусным рисовальщиком… Но у искусного рисовальщика терпения хватило ненадолго. «Наука и жизнь» - оказался для меня, отчасти, почти судьбоносным журналом. До сих пор с теплом вспоминаю его страницы. А недавно мне посчастливилось стать обладателем двухсот сорока его выпусков за все шестидесятые и семидесятые годы. Я разместил дорогое приобретение в своей дачной библиотеке, где время от времени, на сон грядущий, шуршу его старыми, пахнущими типографской краской, до боли знакомыми сердцу страницами. Надо сказать, что моё отношение к американской мультипликации с годами претерпело существенное изменение: сейчас все эти фильмы кажутся мне чрезвычайно агрессивными и развращёнными, пагубно воздействующими на психику человека. Одним словом – США. Хотелось бы упомянуть ещё о двух любимых мною журналах: «Весёлые картинки» и «Крокодил». Журнал «Весёлые картинки» погружал меня в какой-то тёплый и очень близкий мне мир, с Петрушкой, Гурвинеком, Самоделкиным, Дюймовочкой, Чиполлино, Карандашом… Может быть, в нём было что-то от русской сказки? И он тоже был какой-то мультипликационный… Кстати, его герои частенько появлялись в советских мультфильмах. Надо сказать, что сам журнал отличался от своих западных аналогов незаретушированной и довольно яркой идеологической окраской. А все эти человечки из «Весёлых картинок» являлись полной противоположностью американским мультгероям. Добрые, заботливые, работящие, справедливые, они способствовали появлению у подростков верных жизненных ориентиров… И наконец – журнал «Крокодил». Во времена «железного занавеса», т.е. полного противостояния США и СССР, первые страницы журнала отводились едким и ярким критическим иллюстрациям, в которых представителями противоположного нам лагеря всегда являлись США, подкаблучный Израиль и, конечно же, загнивающая буржуазная Европа со своими неизменными владельцами заводов и пароходов. С нескрываемым удовольствием рассматривал я эти шедевры сатиры, смеясь над толстопузыми, зажравшимися выродками. Под картинками часто мелькала подпись: Кукрыниксы. В журнале, также, нещадно разоблачались всякого рода мошенники, хулиганы, расточители государственного имущества, ну и, конечно же – дебоширы-пьяницы. Единственное, что мне не нравилось в этом журнале – это то, что он был сложен пополам. От этого вид его явно проигрывал. Да и бумага его, была не ахти какая: чуть задел – и разорвал. Но зелёненький крокодильчик с вилами в руках, что красовался в начале названия, из памяти - неизгладим. А вообще, в нашей семье, очень любили журналы. В постоянной подписке были: «Роман-газета», «Юный натуралист», «Юный техник», «Вокруг света», «Ровесник», «Юность», «Нева»… Но те журналы, что хранились в чемодане – особенные… 4. А во втором чемодане - хранились книги. Хранением это, конечно, назвать трудно, но исторически сложилось так, что на старом месте, откуда были перевезены чемоданы, книги занимали далеко не первое место в интерьере просторной пятистенной избы, где, вполне достойно и обустроено, проживали два многодетных семейства. Времени на чтение книг, практически, не хватало, так как всякая свободная от профессиональной занятости минута, отводилась домашнему хозяйству Но тем не менее, кто-то что-то успевал почитывать… И в результате, это «что-то» стало содержимым моего второго большого чемодана. Поначалу в нашей квартире не было книжной мебели. Появилась она значительно позже, когда во мне проснулся интерес к литературе. Меня записали в библиотеку. «Мальчик, куда ты столько книг набираешь?..», - спрашивала меня молодая женщина в круглых «лягушачьих» очках. «Всё зависит от желания, - отвечал я, - Если желание ослабнет, что ж, я буду брать книг меньше…» Видя, с какой страстью я поглощал художественную литературу, родители тоже записались в библиотеку и частенько носили от туда книги. Немалый интерес к чтению проявлял отец… Но, всё это были книги пришлые, не домашние… А домашних было очень мало и все они находились в большом чёрном, теперь уже и цвет вспомнил, чемодане. Ну, так вот, в этом большом чёрном чемодане находилось несколько любопытных книжек, о которых я и хочу вам рассказать. Заранее спешу предупредить вас, дорогой читатель, что в моём чемодане ни с какими высоколитературными открытиями вы не встретитесь. Не ждите от меня сенсаций: тут - о другом… В памяти всплывает толстющая книга, без обложки, в девятьсот страниц. Название книги – «Великий Моурави». Автора не помню. Вроде бы, Георгий Саакадзе… Что-то связанное с грузинскими походами, персами, царицей Тамарой и великим героем грузинского народа - Моурави. Эта книга производила на меня необыкновенное впечатление: она так и льнула к моим рукам. С каким упоением я рассматривал гравюры персидских воинов и батальных сцен!.. С какой фотографической точностью были созданы эти гравюры! И вот, когда мне исполнилось десять лет, я решил, во что бы то ни стало, прочитать заветную книгу, но шрифт этой книги был такой плотный и острый, что мои глаза быстро устали. Думаете, что после этого я потерял интерес к моей книге? Отнюдь. Она стала для меня чем-то вроде талисмана, реликвии… Ведь теперь я запросто мог наполнить её своими фантазиями. Оранжевая книжица, формата А6, в твёрдом переплёте, называлась - «Кулинария. Вторые блюда». В этой книжке меня привлекали маленькие юмористические рисунки, на которых смехотворные человечки в поварской амуниции, предваряли названия книжных глав всевозможными выкрутасами с подносами и кастрюлями… Ещё там красовались фотографии разнообразных вторых блюд, густо заправленных зеленью. Как правило, это были мясные блюда. Вскоре, после просмотра этих вкусных фотографий, в моём животе начинали журчать ручейки желудочного сока, разыгрывался жуткий аппетит и я просил маму прогуляться со мной до кулинарии, что размещалась в соседнем доме. Там, в кулинарии, я любил разглядывать и читать на кафельных стенах всё новые и новые кухонные (так я их называл) плакатики, объявления, рецепты, где прыгали всё те же озорные поварята из моей книжки и демонстрировали, далеко не бедную на выдумку, вкуснятину. И там, в кулинарии, ко мне постоянно возвращалось мучившее меня желание - заглянуть в тетрадку с надписью «Жалобная Книга», что выглядывала из пластмассового кармашка, прикреплённого к одной из кафельных стен. Но в том то вся и беда, что она висела значительно выше моего роста. И вот когда, в очередной раз, я хотел оторваться от пола, чтобы, наконец, совершить результативный прыжок, строгий голос мамы в одно мгновение пресёк моё желание. «Что же там, всё-таки, пишут, в этой самой жалобной книге? На что тут можно жаловаться?», - недоумевал я и просил маму, чтобы в следующий раз она вынула её из пластмассового кармашка и почитала мне оставленные там жалобы. Мама согласилась. Я был разочарован: тетрадка оказалась пустой. Следующая книга называлась – «Кройка и шитьё». Обозрение моды шестидесятых годов с приложениями выкроек и рисунков. «Скажи, как можно так изящно и точно рисовать фигурки людей?», - спрашивал я маму, которая работала в ателье и занималась пошивом верхней женской одежды. «Модельеры – они же ещё и художники…», - отвечала она, склонившись над изумительнейшей, механической швейной машинкой, которая так сочно, мелодично и приятно стрекотала, что я невольно впадал в «трансцендентное» состояние и тут же засыпал глубоким сном. Нет, я не сразу, конечно, засыпал… Вначале я смотрел, как выходит строчка из-под лапки, потом снимал металлическую крышечку со шкатулки, что располагалась под колесом с ручкой, от куда исходили удивительные запахи (отчасти косметики, отчасти ткани), потом мою руку приятно щекотала сползающая с машинки материя, я наклонял голову к столу, подставлял под неё руку чуть ниже локтя и через некоторое время благополучно засыпал. Надо сказать, что и от самой книги исходили похожие запахи. «Это прекрасная половина человечества постаралась, оставив нам свои головокружительные букеты…», - шутил отец, подмигивая маме. «А что это за каракули? Что это за рисунки?..», - спрашивал я у мамы, держа перед ней раскрытую книгу. «Да к это твои каракули… Всё ты с этой книжкой… С трёх лет листаешь не налистаешься…», - отвечала мне улыбчивая мама. Глаза её светились добротой. Наряду с вышеупомянутыми книгами, в большом чёрном чемодане находились ещё три запомнившиеся мне книги. Но мой интерес к ним, по причине детского возраста, был не велик. Это - «93-й год» Виктора Гюго, - произведение, которое я так и не прочёл за свою жизнь, «В конечном счёте» Жоржа Коншона, которую прочёл в более зрелом возрасте, отвлекаясь от больничных воспоминаний и «Строговы» Георгия Маркова, в которой я, будучи старше, красной пастой подчёркивал забытые русские слова. Все эти три книги очень эффектно выглядели и без всяких сомнений, украсили бы собой любую книжную полку. 5. На третьей полке, самой нижней, находился ещё один чемодан, в котором доживали свой век старые граммофонные пластинки. О, как я любил рассматривать эти тяжёлые, чёрные, заезженные диски с частично выцветшими аннотациями в центре. Сдаётся мне, что всё-таки, была у нас какая-то звуковоспроизводящая техника, кроме радиолы, для прослушивания старых записей, о чём свидетельствуют следующие воспоминания: страшный песок при звучании, сквозь шипение пробиваются высокие мужские голоса (модный тембр по тем временам), плохо различаются слова, инструменты сливаются в один звук, часто соскакивает иголка… Живое звучание двадцатых, тридцатых и сороковых годов в разы усиливало моё представление о Гражданской и Отечественной войнах, о которых я знал по рассказам писателей-фронтовиков и художественным фильмам. Однажды, будучи уже взрослым человеком, я принёс домой, вы не поверите, совершенно новенький патефон, в потрясающем состоянии, с целым набором таких же новеньких иголочек, но… Увы. К тому времени наши граммофонные пластинки плавно перешли в неизвестность, и слушать, на этом, совершенно новеньком патефоне, было нечего. Я всё удивлялся, как его могли сохранить в таком идеальном состоянии… Патефон у меня долго не загостился: я выменял его на акустическую гитару… Но это, как говорится, совсем другая история. Возвращаясь к чемодану третьей полки, вспоминаю, что среди граммофонных пластинок имелось несколько виниловых «сорокопяток». «А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее…» Извольте. Итальянская эстрада. Конец пятидесятых, начало шестидесятых годов: Марино Марини, «Аль Конте» с популярнейшими композициями – «Маручелло и «У-ля-ля»… Музыка этих исполнителей сражала меня наповал. Как заворожённый, смотрел я на быстро вращающегося трубача (символ, не помню какого, завода грампластинок) и представлял себе далёкие экзотические страны с жёлтыми ласковыми пляжами, вечерние огни городов с высокими взъерошенными пальмами, заглядывающими в распахнутые окна, весёлых, беззаботных людей, щеголявших в роскошных одеяниях и… И так - до бесконечности. Я, будто бы жил на одной улице с этими людьми. Один приветливо махал мне рукой, другой звал прокатиться на шикарном бежевом кабриолете, а третий, бродячий музыкант, приглашал в свою компанию, где было так вольготно и легко. А вот, пластинка с песнями из старых кинофильмов. В детстве мне казалось, что я абсолютно правильно чувствую музыку. Я был совершенно уверен, что чувствовать её нужно именно так и не иначе. Поэтому, я считал, что если кто её и воспринимает, то воспринимает именно так, как я. Сложно мне было тогда ещё понять значение слова – «индивидуальность». Мне нравилась разнообразная музыка: и киношная, и симфоническая, и эстрадная, и джазовая… Я был всеяден. В любой музыке я что-то находил для себя. «Откуда у нашего ребёнка такое взрослое восприятие музыки?», - доносился до меня голос мамы. «Наверно, потому что наш ребёнок музыкальный…», - отвечал отец. Музыкальный там или нет, но в музыкальную школу они меня не отдали. С годами пришлось до всего доходить самому. Итак, пластинка с песнями из старых кинофильмов. Нет, здесь я просто закрывал глаза, ложился на родительскую кровать, что до сих пор мне снится во сне, и погружался в воспоминания тех фильмов, в которых звучали эти мелодии. Единственное исключение составляла песня на музыку Аркадия Островского – «С чего начинается Родина». Ну, никак эта песня не ассоциировалась у меня с многосерийным фильмом Владимира Басова – «Щит и меч». Я воспринимал её совершенно по-своему: с полями, берёзками, просторным светлым домом, красноармейской будёновкой, поющим Марком Бернесом на фоне простенькой, но создающей настроение, бутафорской подкладкой… А ещё эту песню любили петь мои родители, особенно когда к отцу заходил его старший брат. Мама быстренько собирала на стол, открывалась бутылочка, кто-то начинал петь… и музыкальный ребёнок, расчувствовавшись от стройного, душевно льющегося звучания голосов, сидел на своём уютном диванчике и тихо плакал. Совсем недавно узнал, что нашему нынешнему президенту тоже нравится эта песня. Что удивительно, может я ошибаюсь, но та гамма чувств, увиденная мною в глазах бывшего фээсбэшника, показалась мне до боли близкой и родной. В арсенале музыкального чемодана была ещё одна удивительная пластинка с записью концерта, который в начале шестидесятых транслировался по телевиденью. В нём принимали участие все выдающиеся отечественные мастера эстрады. Чего только одна Клавдия Шульженко стоит… И разве можно забыть: «Давай, закурим, товарищ по одной? Давай, закурим, товарищ мой» или «Что нам беды и года? Гитара – мо-ло-да!» Я просто болен был мелодиями этими. Так колоритно исполняла их певица, что я невольно погружался в атмосферу тех песен. Партизанские костры, усталые лица бойцов, пробирающиеся через тайгу вездеходы, холодные воды Амура с гудящими соснами по берегам… За Шульженко следовала Майя Кристалинская с песней «Возможно». Вкрадчивая, не быстрая мелодия, с ярко прописанным басовым рисунком. Нет, определённо, шестидесятые годы – это отдельная планета, ни одной из своих граней не соприкасающаяся с сегодняшним днём. Может быть, кто-нибудь помнит из старшего поколения, в исполнении молодой Марии Пахоменко: «Качает, качает, качает Задира-ветер фонари над головой… Шагает, шагает, шагает Весёлый парень по весенней мостовой. Листает, листает, листает Учебник физики листает на ходу. Не знает, не знает, не знает, Что каждым утром я вслед за ним иду. Пройдёт пару лет и поймёт мой студент, Что формулы счастья в учебниках нет. Есть в мире большом много истин других. А формула счастья – одна на двоих»… Много у меня в детстве было любимых песен. Это и «Солнечный круг», и «Ходит песенка по кругу», и: «На земле дорог - без счёта. Встреч без счёта на пути. Нам всегда искать чего-то, Ждать чего-то впереди… Будет солнце или вьюга, Мы с тобою – навсегда! Да?», «У моря, у синего моря, Со мною, ты рядом со мною…» - в нашем переводе с японского… Прошу вас заметить, что песенную музыку шестидесятых годов создавали композиторы с академическим образованием, - серьёзнуйшие музыканты, такие как: Вениамин Баснер, Эдуард Колмановский, Анатолий Новиков, Александра Пахмутова, Оскар Фельцман и т.д. Стихи, к мелодиям, не тексты, писали такие поэты, как Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Лев Ошанин и др. Понимаете, на что я намекаю? Но если понимаете – без комментариев. А кто-нибудь из вас слышал про такого пародиста – Виктор Чистяков? Это вам не Максим Галкин. Такой мастер, как Чистяков – на пьяных вечеринках не отбряцевал, не упивался любовью поклонниц, нежась в лучах славы… Жаль только, что таким людям, не дают подольше задержаться на земле. Сколько я его не слушал – всё никак не мог наслушаться: постоянно открывая, в его творчестве что-то новое… А на этой пластинке и в этом концерте – он просто блистал. Вот, дорогой читатель, какие миры таились в недрах третьего чемодана. В завершении пятой части моего очерка, вместо эпилога, хочу сказать несколько слов о той аппаратуре, на которой в нашем доме проигрывались пластинки. Прошу любить и жаловать: радиола «Рекорд 66». Приёмное устройство радиолы было цепким и чувствительным: и на КВ1, и на КВ2», и на средних, и на длинных – ни что не ускользало от её булькающего зондирования эфира. Проигрывающее устройство было способно вертеть пластинки на трёх скоростях: 78, 45 и 33… Дизайн её был, довольно таки, симпатичный и располагающий к прослушиванию… Наверняка, многие из вас смотрели выдающийся многосерийный фильм Алексея Коренева – «Большая перемена»… В одном из эпизодов картины, в доме Леднёвых, перед сном, отец, которого играл Евгений Леонов, сидит над учебником истории и тщетно пытается запомнить заданный в школе материал. Затем, обращаясь к дочери, которую играла Светлана Крючкова, говорит, что так сейчас никто не учит, а учат во сне. Человек спит, другой ему читает, и спящий запоминает материал. Нэлли читает отцу неприлипчивый к памяти материал, зевает, говорит, что теперь только попробуй не получить пятёрку, подходит… К чему бы вы думали? Правильно: к той самой модели радиолы, что стояла в нашем доме, а именно к «Рекорду 66», включает его, а что было дальше, вы все прекрасно знаете. Поэтому в этом месте во мне всегда просыпается гордость за мою любимую, легендарную радиолу, с которой ещё столько всего связано: сказать - не пересказать… 6. Ну, вот, собственно, и всё про содержимое третьей полки. А теперь, опускаемся ещё ниже, то есть, уже, непосредственно, на пол. Здесь, на свёрнутых коврах и дорожках, можно было лицезреть две большущие коробки с моими драгоценнейшими игрушками. Но, тогда они были для меня совсем не драгоценнейшими: то есть, были, какой-то там короткий промежуток времени, но играя ими, я очень быстро успевал наигрываться и моё, активно развивающееся, воображение, постоянно требовало чего-то новенького. Поэтому все разговоры о покупке новых игрушек, сводились, как правило, к многозначительному, наиболезнейшему молчанию и по понятным причинам являлись в нашей семье закрытой темой. Но, к радости, моё непреодолимое упорство побеждало, и передо мной снова открывались тяжёлые, волшебные двери игрушечного магазина. Чтоб не мучить вас, дорогой читатель, долгими историями о моих игрушках, заведомо зная, что у каждого из вас таких историй наберётся на толстую книжку, я упускаю эту главу, с тем, чтобы обязательно вернуться к ней в одном из своих, надеюсь, не пустых автобиографических рассказов. Много чего ещё можно вспомнить, относящегося к этой кладовке, но, к моему большому сожалению, большие прозаические формы утомительны для меня. Разве что в качестве бонуса… 7. Однажды, перед тем, как мы всей семьёй в очередной раз поехали на Чёрное море, я вытащил со второй полки чемоданы, призвав на помощь своего первейшего друга бабулю, устроил там себе спальное место, лежал и представлял, что еду на второй полке купейного вагона. Не были бы родители на работе, полез бы я туда, ага… А так – свобода неграм! Помню, как кричал оттуда бабушке: «Проводник, немедленно принесите мне чаю с пирожком! И чтоб чай был непременно горячий!» «Слушаюсь, мой повелитель…», - отвечала бабушка и приносила мне стакан горячего сладкого чая в настоящем вагонном подстаканнике, которых было у нас не то два, не то три… Помню, что на одном из них, был изображён первый искусственный спутник земли, а на втором, не трудно догадаться – Спасская башня с курантами. После того, как она приносила мне чай, я отставлял его в сторону, закрывал дверь кладовки, включал переносной фонарик, в алюминиевом корпусе, работающий от трёх больших круглых батареек и начинал читать вслух стихи детских поэтов. В тот момент в моих руках была тоненькая, красная книжка стихов Владимира Маяковского - «Что такое хорошо и что такое плохо» .Читал я громко, с выражением. А бабуля из-за двери: «Чего придумал? Зрение испортишь… Лучше бы ты, в своей кладовке, в космос полетел, как Юрий Гагарин…» «Не правда, - громко возражал я бабушке, - Не мог Юрий Гагарин на кладовке в космос улететь!..» Бабуля смеялась… А зря. Потому, что на следующий день, вырядившись под космонавта, во что-то оранжевое, я заходил в свою кладовку, усаживался между двух коробок с игрушками и звонким голосом начинал произносить обратный отсчёт, затем кричал «поехали!», и представляя, что сижу в космической ракете, действительно начинал чувствовать, как она, всей мощью своих ракетных сил отрывает меня от земли. Разве такое забудешь? На Земле меня встречали весело. К тому времени, помню, пришли с работы родители и мы всей семьёй сели ужинать. В более зрелые годы я превратил кладовку в маленькую фотолабораторию. Мне нравилось: уютно, всё под рукой, клаустрофобией я не страдал… Единственное неудобство – отсутствие вентиляции, да и, что там говорить, тесновато всё же. И кладовка снова обрела прежний вид. Только полки, по прошествии лет, заполнились совершенно другими вещами… «А куда же делись чемоданы?..», - справедливо спросите вы меня, полагаю. Чемоданы переехали в подвал, в подвале произошёл потоп, ну и, как следствие – полнейшая негодность… …………………………………… Время, в твоём реликтовом шлейфе, что простирается на многие тысячелетия назад, всё ещё живёт, всё ещё пульсирует слабенький огонёк человеческой памяти. Будь к нему благосклонно, не отбрасывай то, что вчера ещё пылало настоящим.