Сообщение отправлено», мигнула на экране компьютера сухая казённая фраза, выражающая полное равнодушие к содержимому послания. «Охохонюшки, - устало вздохнул Илья Корецкий, потирая покрасневшие от длительного напряжения глаза. - Гейм овер, Гитлер капут!» Поднявшись с кресла, он подошёл к окну. Весенний рассвет, несмело пробирался по крышам старого города. В этот час ещё тихо, но вскоре всё неизбежно изменится к худшему. Впрочем, это обстоятельство нисколько не тронуло интимные струны души Корецкого. Он протянул руку к стоявшей на подоконнике бутылке ирландского виски и запрокинув голову, совершил глоток. Спустя мгновение, алкоголь навязчиво вступил во взаимодействие с внутренними органами. Илья снова посмотрел в окно, сосредоточив взгляд на двух бродягах, волочивших по набережной самодельную тележку, тяжко нагруженную чугунным радиатором парового отопления. «Ну, да, - сказал он задумчиво самому себе. - Весна ведь. Тепло уже. До зимы не понадобится, а вот не опохмелиться с утра — непростительная роскошь...» Корецкий с грохотом растворил створку старинного окна и пронзительно свистнув, воскликнул салютуя бродягам бутылкой: - Привет трудовому народу, светлое будущее не за горами, о чём имею честь сообщить вам, добродетельные господа! - Заткнись, чувак! - донеслось с улицы. - Нажрался, так веди себя прилично! - Ой, йё-о... - крякнул Илья, не ожидавший такого поворота. - Пардонте-с, судари мои! Не закрывая окна, Корецкий добрёл до дивана походкой полусонного крестьянского мерина и в изнеможении припал к его велюровому лону всем телом. Он уснул крепким и спокойным сном человека, с честью выполнившего ответственное задание. Его разбудил пронзительный сигнал мобильного телефона. С улицы доносился будничный шум большого города, надоедливый и тревожный. Звонил Попов. - Я задам тебе всего три вопроса, на которые впрочем и не надеюсь получить вразумительных ответов, - простуженным голосом прохрипел Попов. - И вот первый из них: действительно ли я должен распорядится печатать то, что ты прислал сегодня утром? - Да! - утвердительно сказал Корецкий, для верности мотнув головой - А вот и второй: действительно ли я должен распорядится разместить на щитах то, что мы напечатаем по образцу, который ты прислал сегодня утром? - В доме, который «подстроил» Джек... - съехидничал Илья. - Что? - Да! - снова последовал утвердительный ответ. - И наконец третий: ты совсем уже рехнулся на старости лет, идиот алкоголичный? - Но... - начал Корецкий. - Чтобы ответить тебе на этот вопрос утвердительным «да», я должен подумать... Самую малость... Возможно... Нет, всё-таки... Э-э-э... Да! - Послушай, - примирительно забасил Попов. - Мы дружим с тобой уже так давно, что я даже забыл как, когда и где всё началось. Я никогда не сомневался в том, что твоя неподтверждённая шизофрения, даёт тебе право творить всякие чудачества, но скажи ради всего святого, для чего ты всё это затеял? Ты умный человек и конечно осознаёшь, что всё это будет иметь последствия и возможно даже совсем для тебя неприятные... Что скажет Котов, когда увидит завтра утром результаты твоей гениальной шалости? Да нет, он не скажет, он просто размажет тебя по трамвайным рельсам, а твою печень велит подать к обеду под майонезом. - Котов ничего не скажет, а Корецкого размажет, на обед в один присест, печень бедолаги съест, - продекламировал Илья. - Попов, ты начинаешь действовать мне на нервы. Не тряси коленкой, печатай и вешай. А если не желаешь тревожить Котова, пришли мне свой счет и возможно когда-нибудь я с тобой рассчитаюсь. Во всяком случае для меня это будет долгом чести и я не успокоюсь, пока ты не получишь полного удовлетворения. - Надо же какое благородство, какая забота о ближнем! - Попов начинал сердиться — Не надо мне твоих денег, я сделаю это тебе своим прощальным подарком. Спи спокойно, дорогой товарищ. - Печатай и вешай! - отрезал Илья, давая понять, что разговор слишком затянулся. Прошло около двух дней с того момента, как в кабинете Бориса Семёновича Котова, главы небольшой рекламной фирмы, произошёл тот самый неприятный разговор, который частенько являлся причиной дурного расположения духа Ильи Корецкого. Борис Семёнович был пожилым евреем с очаровательными манерами настоящего ленинградского интеллигента. И тем не менее его манера читать сотрудникам долговременные и многословно-занудные проповеди, доводила Корецкого до приступов чернейшей меланхолии. Илья называл это явление — нейровербальным бурением, но будучи одним из наиболее целесообразных сотрудников компании, не имел никакой реальной возможности избавить себя от неминуемой «промывки мозгов». Вот и теперь он с выражением явного уныния на лице, сидел перед огромным старинным столом «любимого босса» и выслушивал очередной шедевр его вдохновения. - Корецкий, примите во внимание, что этот контракт, чрезвычайно важен для нашей фирмы, - монотонно в духе усталого пономаря, вещал Котов. - По условиям договора, мы будем осуществлять рекламную поддержку продукта на всём протяжении процесса продаж. Это хороший контракт и от качественного выполнения наших обязательств, впрямую зависит наша репутация на рынке рекламных услуг. И я, простите, не совсем понимаю, от чего на вашем нескромном лице, наличествует это тоскливое выражение, словно я посылаю вас на сорок лет путешествовать по аравийской пустыне, как это делали мои давние предки? - Это потому, уважаемый Борис Семёнович, что я не разделяю вашего оптимизма, - хмуро отозвался Илья. - По моим сведениям, продукт представляет собой пойло весьма низкого качества, произведён чёрт знает где, и разумеется не соответствует по вкусовым качествам, продуктам с аналогичным названием. Опасаюсь, как бы рекламное сопровождение этого парадокса средневековой алхимии, не сыграло роковую роль для репутации вашей компании. На лице Котова, отобразилось раздражение. - Илья, какая вам разница до качества данного продукта? Наше дело — реклама и только реклама! Пусть качеством занимаются соответствующие инстанции. Это хорошие деньги, понимаете вы это или нет? - босс смотрел на Корецкого поверх очков с плохо скрываемой злобой. - Как и те тридцать сребреников... - буркнул Илья. - Так, Корецкий, давайте оставаться профессионалами, - умело подавил накипающую ярость Борис Семёнович. - Оставим далеко за скобками моральный аспект и приступим к обсуждению вопроса по существу. Всей своей позой, Илья изобразил вынужденную покорность. - Итак, - продолжил Котов, загибая пальцы, боле напоминавшие отборные говяжьи сардельки, - нам нужна концепция этикетки, сама собственно этикетка, плакаты на все пять наших щитов и конечно же слоган, который лаконично отражал бы самую суть предлагаемого продукта. Вы здесь, потому, что нужен шедевр и на всё про всё у нас не более трёх суток... После чего мы запускаем анонс. Печатные издания пока потерпят, но плакаты – дело срочное. Главное же – концепция, от которой мы развернем всю последующую компанию. Визитная карточка товара – оригинальная и броская, пробуждающая эмоцию и западающая в память. Впрочем, для чего я распинаюсь, когда вы и без меня знаете, как и что нужно делать. - Ага! - Илья привстал со стула, ошарашено глядя на своего руководителя. - Вы это вот шутить сейчас изволили, да, Борис Семёнович? - Отнюдь! Именно поэтому вы здесь. Времени мало, а мне нужен шедевр! - Я здесь, потому что ваш любимец Мальков, не смог придумать ничего потрясающего, а теперь, когда времени уже почти что нет, вы ориентируете меня на «скоротечные роды» - вспылил Корецкий. - Сомневаюсь, что вы догадываетесь о причинах, по которым я всё ещё терплю вас, Корецкий! - босс снова наградил Илью ледяным взглядом поверх очков. - Если вашей тщеславной натуре приятнее считать, что я взываю к вам, как к единственному человеку, способному спасти положение — пусть так и будет. Я ценю ваши способности и уверен, что вы сделаете именно то, что мне нужно. - А почему вы не привлекли меня к этому проекту с самого начала, позвольте спросить? - А я мог?! - вскричал Борис Семенович уже перестав сдерживаться. - Неужели я мог пригласить вас на встречу с заказчиками? О, нет! Увольте меня от такой нелепой и поверьте – совершенно ненужной сцены! Чтобы вы пришли, как и сейчас, в своей неизменной зелённой футболке с петушком на груди, джинсах, которые очевидно нашли на помойке и с трехдневной щетиной на лице? Я даже разрешил вам работать дома, а не в офисе, дабы вы своим видом не вносили дисбаланс... И не только у меня, но и у всех наших сотрудников, взывает недоумение ваша надменная, саркастичная манера выражаться. Какого лешего вы так ведёте себя? А ваша машина..? - Ну, вот и до машины моей добрались, - вставил Корецкий. - С ней-то, что не так? - А с ней-то?!! - продолжал бушевать босс — Вы, когда мыли её в последний раз? - Часто мыть вредно... - От чего же, позвольте спросить? - Железо от воды, между прочим, ржавеет. - Да она и так у вас вся ржавая. - Вот именно что — ржавая. Если её ещё и водой поливать — насквозь проржавеет и развалится. Где я потом такую машину возьму. - Да новую купите! Нормальную! Как у всех! Ну, хотите я вам денег дам? Без процентов! На длительную рассрочку. - Не хочу. - Да почему же? - Не хочу и всё. - А, значит не хотите быть как все? - Не хочу. - Почему?!! - Если я буду как все, кто будет спасать положение? Котов шумно выдохнул воздух и отёр платком раскрасневшееся, вспотевшее лицо. Ему тяжело, впрочем, как и всем остальным, давались разговоры с Корецким. Но Борис Семёнович был умным человеком и понимал, что от этого эксцентричного мерзавца, зависит судьба контракта, условия которого сулили долговременное и выгодное партнёрство. Ему было немного не по себе от сознания того, что именно Корецкий является козырной картой в его игре. Это была настоящая зависимость. Давно уже досаждали Котову эти невесёлые мысли. Он - владелец компании, известный в городе человек, успешный бизнесмен с превосходной репутацией, а столь нарядный фасад его успеха, зиждется на талантливости нагловатого Корецкого, который ни в грош не ценит доброе к нему отношение. Теперь, после этого разговора, Борис Семёнович утвердился в своём желании избавится от Корецкого по окончании этого дела. Он не мог позволить себе таких постыдных зависимостей. В конце концов, не один Корецкий в городе. Есть и другие — молодые и талантливые. Поищем — найдём. - Ступайте, Корецкий. Времени мало — сумрачно произнёс Котов. – Помните - я ни во что не вмешиваюсь. Всё в ваших руках. Сегодня вечером я улетаю на встречу с партнёрами, а по возвращении, доведенный до абсолюта материал должен встречать меня на щите по пути из аэропорта. И на прочих щитах, разумеется тоже он должен быть. И если что-то мне не понравится, будьте уверены, что на этот раз я вас уволю с такой рекомендацией, что в этом городе вы сможете работать, лишь дворником или охранником на продуктовом складе. Во всяком случае, не в рекламном бизнесе, это уж точно. Идите, работайте. - Премного благодарен за доброе напутствие, - бросил через плечо Корецкий, выходя из кабинета начальника. В приёмной, пышная, рыжеволосая секретарша Ирина, уставилась на Корецкого сердитым взглядом своих выразительных, густо накрашенных глаз. - Сволочь же ты, Корецкий — укоризненно проговорила она глубоким приятным голосом. - Опять довёл шефа до бешенства. Ты уйдёшь сейчас, а мне весь остаток дня отдуваться за твоё дурацкое высокомерие. Ну скажи, неужели нельзя пообщаться с шефом корректно! Ну чему тебя мама-то учила? - В детстве что ли? - поинтересовался Илья. - Ну, да. В детстве! - Писать вовремя и в горшок... - Невыносим! - заключила Ирина — И поэтому, ты, никогда не женишься! - Потому, что в горшок писать не научился? - Потому что вести себя не умеешь! - А ты бы за меня пошла? - спросил он вдруг. - Ты конечно парень прикольный, - задумчиво произнесла Ирина, - ты умный и талантливый. Но, видишь ли в чём дело - мужчины в зелёных футболках с курочкой на груди – герои, явно не моего романа. Вот! - А, так значит это не петушок? - усмехнулся Корецкий, поглаживая ладонью спорное изображение. - А вот некоторые, - он покосился на дверь начальнического кабинета, - утверждают, что именно — петушок. Корецкий поскрёб пальцем подбородок, затем, не стесняясь присутствия дамы, снял с себя футболку. Подмигнув Ирине, он взял внушительных размеров чёрный маркер и расстелив футболку прямо у неё на столе, вывел под изображением неопознанной птички каллиграфическую надпись: «ЭТО НЕ ПЕТУШОК» - Псих! - реагировала девушка. Она посмотрела на него взглядом, в котором читались смешанные чувства. Но этого Корецкий вовсе не заметил. Он был занят, надевая футболку. Заместитель генерального директора и его «правая рука» - Иван Мальков, восседал в шикарном кожаном кресле за дорогущим столом из натурального дерева, одетый в элегантный и не менее дорогой костюм. Настроение его было крайне сумрачным. И это не столько потому, что Котов отклонил все его идеи по концепции рекламы, сколько от того, что всем своим существом он ощущал, как в приёмной в этот момент, витает иронично-насмешливый дух Корецкого. Ваня не любил своего старшего коллегу. Отчасти потому, что завидовал его молниеносному таланту, а скорее потому, что сам Корецкий, никогда не упускал возможности поиздеваться над Ваней, самым изысканным образом. Однажды, во время одной из корпоративных вечеринок, подвыпивший Ваня так разобиделся на его колкие остроты, что решил немедленно бить ненавистного пересмешника прямо по лицу. Все замерли в предвкушении потехи и казалось, что корпоративного мордобоя не избежать, но Корецкий и тут не растерялся. Он пал ниц перед разъярённым Мальковым и стал делать вид, что лобызает половицы вокруг его идеально начищенных ботинок. Наградой за шутовство Корецкого был дружный хохот сотрудников, а Ваню кто-то своевременно увёл освежиться. В кулуарах компании ходили упорные слухи, что Ваня Мальков «не ровно дышит» к представителям своего пола и что с боссом его связывали не только рабочие отношения. Но слухи и есть слухи, а что там на самом деле является правдой — Бог весть. На столе Малькова, стояла квадратная бутылка с тем самым злосчастным продуктом, которому он оказался не в состоянии придумать угодное Котову название. По сути это была текила, а вот с названием, как-то не срасталось. Не смотря на то, что Котов уже вызвал Корецкого, Мальков всё-таки продолжал упорно терзать своё сознание, пытаясь выдумать хоть что-то. Выходила какая-то ерунда. Наклеенная на бутылку, абсолютно белая, девственная этикетка, усиливала своим видом ощущение безысходности. Ваня едва не плакал от обиды. Опять все лавры достанутся Корецкому, а ему укоризненный взгляд шефа и сочувствующие взгляды сотрудников. В такие моменты он почти не хотел жить. Корецкий уже собирался уходить, как вдруг некая мысль промелькнувшая в его сознании, заставила его остановиться. Он насмешливо покосился на дверь кабинета заместителя. Нет, уйти просто так, не испортив настроение Малькову, он не мог себе позволить. И нельзя сказать, что Илья питал к своему незадачливому коллеге какие-либо негативные чувства. Но случилось так, что ещё с детских пор, Илья не переносил эту породу людей — до нелепости заурядных, но в то же время не в меру амбициозных. Был ли Ваня Мальков таковым на самом деле, сказать сложно, но Илья не утруждал себя исследованиями данного вопроса и добродушно презирал Малькова на тех основаниях, которые сам себе предоставил. Порой его даже мучила совесть, но всякий раз, когда выпадал случай подшутить над обидчивым коллегой, Корецкий не упускал возможности. Вот и сейчас, стоя перед дверью, он размышлял: стоит ли соблюсти нормы офисного этикета — постучаться, или пренебречь оным и растворить дверь изящным пинком. Не выбрав ни того ни другого варианта, он просто вошел без стука. Одного взгляда, на изборожденное оврагами досады, лицо коллеги по цеху, было достаточно, чтобы в ироничном мозгу Корецкого с треском разорвалась очередная хулиганская петарда. - Ира! - закричал он, высунув голову в пространство приемной. - Доктора! Звони скорее «эскулапам»! Мука, мука! Какая страшная мука! - Что? Что такое?! - всполошилась секретарша и стремительно метнулась к Корецкому. - Ваня рожает! - изрек Корецкий загробным голосом и изобразив на лице трагедию, картинно указал пальцем на утонувшего в креслах Ивана. - Воды уже отошли! Торопись же! Результатом этой выходки было, что Мальков совсем «сошел с лица», а Корецкий заработал внушительный шлепок по спине широкой, натруженной секретарской ладонью. Когда дверь за Ириной затворилась, Корецкий, словно подкошенный, рухнул в удобное гостевое кресло. Они смотрели друг на друга, как бегемот на эскимоса. Корецкий улыбнулся. Мальков поморщился. - Здравствуй, Ва-а-а-ня! - неожиданно приветливо протянул Корецкий. - Скажи, тебе не надоело? - сумрачно осведомился Иван.- Не помню, чтобы хоть один раз ты вошел в мой кабинет просто по-человечески и без этого омерзительно знакомого шутовства. - Да, вот именно это, мне пожалуй весьма скоро бы надоело, - рассудительным тоном ответствовал Илья. - Что? - не понял Иван. - Входить к тебе без шутовства конечно! - А ведь я, между прочим, являюсь твоим непосредственным начальником, если ты позабыл об этом. - Вот именно что — между прочим, да и вполне посредственным, - снова отшутился Корецкий. - Но ты не сердись, Ваня, я ведь к тебе по делу пришел, а не для размена колкостей на занудство. - Воздержись от оскорблений, что за свинство! - вспылил Мальков - Всё - брэк! Хорошо! - Корецкий поднял вверх обе ладони. - Ты мой начальник, а я твой верный Санча-Панча! Приказывай, мой Господин, что мне следует делать и я сей же секунд, подобострастно стирая пятки, побегу исполнять. Я весь - внимание! Это был весьма неудобный поворот. Если бы Мальков, хотя бы в общих чертах представлял что именно нужно делать, ему легко удалось бы избежать двух досадных неприятностей: укоризненного взгляда любимого шефа и общения с паяцем Корецким. К тому же бутылка с зародышем этикетки, которую он не успел убрать со стола, возвышалась над свежим холмиком его попранной гордости траурным обелиском. Все мысли Ивана в данный момент, сводились к тому, как бы поскорее выпроводить от себя глумливого коллегу. Он готов был откусить себе язык, за упоминание о своем служебном положении. Ему и прежде доводилось выглядеть глупо, но в этот раз, как ему мнилось, он превзошел самого себя. Нужно было успокоиться, овладеть собой и проявить деловую деликатность к человеку, которого в иной ситуации, он с радостью огрел бы по голове той самой бутылкой. Ивану было совестно и стыдно. Совестно потому, что он враждовал к персонажу, который по его мнению и внимания-то не был достоин, а стыдно потому, что всему причиной была банальная человеческая зависть. Сделав над собой усилие, Мальков решил, что проще будет не подпитывать неистощимый сарказм Корецкого, а просто поговорить с ними тогда он скорее всего быстро уйдет. - Полагаю, ты пришел поинтересоваться, есть ли у меня какие-то наработки по продукту, - начал Мальков. - Наверное я тебя разочарую, но их нет как таковых. Все что можно было знать о продукте, ты уже знаешь. Дизайн бутылки — партнерский, ну а формат этикетки — моя разработка. Но пока, как ты можешь видеть — только форма. - Форма без содержания это... Э... - Корецкий отвернувшись на секунду укусил себя за нижнюю губу, а в мозгу настойчиво пульсировала фраза: «это ты, Ваня», - это весьма прискорбно. И что, совсем никаких идей? - Все мои идеи Котов забраковал. Ему как всегда нужна изюмина, интеллектуальный фейерверк... Шедевр! - Ну покажи хотя бы то, что есть, Ваня, - настаивал Корецкий теряя терпение. - Что ты ломаешься как жеманная пионерка? - На, смотри, - Иван, вздохнув, вытащил тощую папку из ящика своего стола, и излишне стремительно перебросил ее на колени Корецкому, а сам приготовился к свежей волне изощренного глумления. Илья раскрыл папку и внимательно начал рассматривать макет этикетки, распечатанный на цветном принтере. На первом листе был изображен мексиканец в белых портах и белой же рубахе, ведущий под уздцы осла (или мула) с удивительно благообразным лицом. Корецкий отметил для себя этот момент - выражение добродушия и благожелательности на физиономии осла, никак не не позволяло назвать её — мордой. Определённо это было лицо. На костлявой спине животного восседал пожилой мексиканец с гитарой, распевая некую песню. Раскрасневшееся лицо певца живо свидетельствовало о том, что последний отчаянно нетрезв. А за спинами друзей, виднелся стандартный мексиканский пейзаж: камни, кактусы, горы, небо... Внизу под рисунком, располагалось слово «Amigo», выведенное тем самым шрифтом, которым в американских вестернах, над входом в питейные заведения изображалась надпись: «Saloon». На второй лист Илья взглянул лишь мельком. Смотреть особо было не на что: неизменные гитаристы, девица с запрокинутой головой в пылу страстного танца, тот же пейзаж… Композиция на этот раз называлась «Flamenco» Ознакомившись с материалом, Корецкий недоуменно поскрёб подбородок: собственно, что еще нужно для этого заурядного продукта? Он мельком взглянул на Ивана. Почему Котов забраковал его труды? Разумеется, концептуальным шедевром тут и не пахло, а уж интеллектуальным фейерверком и подавно... Он пока не знал, стоит ли использовать показанные наработки или следует начать все с самого начала. Осмыслить время позволяло. Илья, вернул папку Ивану, и весело взглянув на коллегу, пробормотал: - А что, не так уж и плохо. И что ты имел в виду, когда сказал, что «наработок нет как таковых»? Если этот плод душевных мук не наработки, то, что же я держал в своих руках только что? - Шутить изволите, - начал раздражаться Иван — если и вправду так считаешь, то скажи об этом боссу и обоснуй свое мнение. - Ну-у-у... - протянул Корецкий, - одно дело как считаю я и совсем другое, как считает шеф. Вот если бы я был твоим руководителем… Это гипотетическое допущение переполнило неглубокую чашу Ваниного терпения. - Корецкий, ради всего для тебя стоящего, прекрати уже эту пытку! - взвыл Ваня. - Прекращу и даже уйду, если угостишь меня чашечкой бразильского кофе. - Нет у меня! Где я тебе возьму, где он вообще бывает? - В Бразилии, очевидно… - Так и езжай в Бразилию! И пей там свой кофе! И останься там! Навсегда! - В Бразилию? - переспросил Корецкий, на краткий миг задумавшись, - это там где великое множество обезьян, которых так и не коснулась цивилизация, несёт бремя почётного караула над последним пристанищем дона Педро? - Педро! Да! Именно Педро! - взорвался Мальков. - Иди к черту! Последнюю фразу Илья уже не расслышал. В ушах зазвенел колокол, а в сознании засияла яркая лампочка. Его только что осенила безумная, по своему существу идея! Он подмигнул Ивану и скорым шагом покинул кабинет. Художник-иллюстратор и личный друг Корецкого - Валентин, с самого детства носил совершенно несерьёзную фамилию – Долькин. Это был странный или если выражаться точнее – нелепый человек. Ещё в студенческие годы, в пору его обучения в художественной Академии, один из преподавателей Валентина пророчески ему заявил: «поверьте мне, старому педагогу, вы талантливы ровно настолько, чтобы никогда не быть счастливым». Очевидно у старого педагога были все основания так утверждать и надо заметить, что он не ошибся. Напасти свалились на голову Долькина ещё в детстве. Его мать, строгая даже во сне, звала его исключительно полным именем – Валентин, а отец - спивающийся архитектор именовал сына – Валик. Недостаток материнского тепла и отцовское насмешливое пренебрежение, сыграли в жизни будущего художника весьма серьёзную роль. Валентин ненавидел своё имя. Даже теперь, спустя многие годы он представлялся при знакомстве – Валя Долькин. Именно это обстоятельство было причиной того, что друзья студенты прикрепили товарищу прозвище «Валидолькин», которое уже очень скоро трансформировалось в – «Валидол». Юношеские прозвища прилипчивы, и в возрасте сорока лет, художник по-прежнему был известен в среде коллег и друзей именно как – Валидол. Это был добрый, рассеянный человек с детской душой. Вспыльчивый и обидчивый, безгранично талантливый, но совершенно не способный извлечь пользу из своего дарования. Более всего на свете он любил три вещи: православные храмы (поговаривали о его глубокой вере), сардины (пальцами прямо из банки) и пиво (прямо из горлышка). Он был лучшим все годы своего обучения. Его студенческие работы возили по всей стране, демонстрируя на всевозможных выставках. У него была «фотографическая память» настолько чудесного свойства, что он практически не нуждался в натуре. Он запоминал бесконечное множество деталей и творил по памяти. Ему пророчили большое будущее блестящего художника. Если бы не одно обстоятельство... Однажды он получил от преподавателя предложение написать портрет весьма известного на том момент в городе человека из среды чиновников от образования. Валентин согласился. Ему предоставили фотографии заказчика, но он настоял на личной встрече. Встречу ему устроили. Двадцать минут он пристально, а главное - молча, разглядывал чиновника, затем так же молча, поклонился, ушёл и исчез на две недели в своей мастерской. Поговаривали, что в этот период он питался лишь иногда. Через две недели готовый портрет стоял в аудитории академии и несколько человек, включая преподавателя, внимательно изучали работу Валентина. Слов «похож» или «не похож» никто из них не употреблял. Сходство, не вызывавшее никакого сомнения, было фотографическим, но было и нечто едва уловимое, что делало портрет, едва ли не живым. Никто не решался дать определение этому феномену, до тех пор пока одна пожилая дама, вглядевшись в лицо изображённого, не произнесла, растягивая фразу: «Боже, какой мерзавец!». Рассказывали, что заказчик появился в аудитории именно в этот момент. И был скандал. Долькина попытался призвать к ответу Константин Сергеевич - тот самый злосчастный преподаватель. Его претензии гулко разносились по коридорам. - Валентин, Валя, один инфаркт у меня уже был и вы, несомненно, станете причиной второго! Скажите на милость, какого черта? - Вы же учили нас, что искусство должно быть максимально достоверным! – кричал в ответ Валентин. – Я писал то, что видел, то, что смог усмотреть, то, что понял! - Да, да! Допустим - вы не ошиблись! По своему качеству ваша работа гениальна, вы поразительно точно сумели передать внутреннюю сущность этого сукина сына! Я не знаю, как вам это удалось и если это не случайность, то вы – гений, но... Вы же не могли не понимать, что эта достоверность в данном случае неуместна! Константин Сергеевич шумно выдохнул воздух, прижал ладонь к области сердца и с мольбой в глазах посмотрел на ученика. - Я по-другому писать не могу, - произнёс Валентин опустив глаза, и мгновение помолчав, тихо добавил, - и не буду! Кому, когда и в каких небесных сферах было нужно чтобы на земле во времени и пространстве встретились более десяти лет назад два этих человека — не ведомо. Но они встретились однажды, тёплым, поздним майским вечером на мосту через канал. На том самом, где несут свою стражу крылатые львы. Один глядел на тёмную воду, перегнувшись через перила моста, а другой, придерживая за пазухой бутылку портвейна, двигался нетвёрдой поступью, в одному ему, известном направлении. И прежде чем ступить на мост, он зацепился плечом за каменный постамент. - Чушь крылатая! - досадливо бросил прохожий, а поравнявшись с висящим на перилах Долькиным произнёс. - А вы, милостивый государь, если свеситесь ещё немного, то непременно испытаете на себе гостеприимную свежесть ленинградской водички и совсем уже обязательно - потеряете очки. Долькин вздрогнул от неожиданности и приняв естественную позу посмотрел на странного прохожего застенчивым взглядом своих бездонный глаз через толстые стекла. - Простите, вы что-то сказали, а я и вправду задумался и не расслышал - виновато полепетал Валентин и совсем уже смутившись добавил. - Добрый вечер. Корецкий, а был это именно он, смотрел на Валентина с нескрываемым чувством восторга. Он ожидал от незнакомца чего угодно, но только не такой очаровательной застенчивости. Совершенно обезоруженный, Илья достал бутылку и дружески улыбнувшись, выпалил: - А хочешь вина? - Хочу, пожалуй, вполне возможно, но... Здесь как-то неудобно, - улыбаясь в ответ, тихо промолвил Валя. Они шли по набережной, они спустились к самой воде, они пили вино прямо из горлышка сидя на гранитах ступенях. Они беседовали так увлечённо, что не заметили, как наступила глубокая ночь. С той самой ночи они и стали добрыми друзьями. Именно о своём друге Валентине, подумал Илья в первую очередь, сразу после того, как покинул офисное здание. Следуя к автостоянке, он беспрерывно бормотал себе что-то под нос, а иногда воодушевлённо прищёлкивал пальцами. Надо сказать, что подобными жестикуляциями почти всегда сопровождался его творческий процесс. Со стороны все эти явления напоминали выраженную симптоматику душевного расстройства, но Илья с головой ушедший в пучину интеллектуального озарения, мало заботился о впечатлении, которое мог произвести на невольного созерцателя. На стоянке, среди прочих автомобилей офисного сообщества, стоял и его белый «Додж» - причина смущения многих и раздражения босса. Это была старая, мощная американская машина, подаренная Корецкому его давним приятелем, музыкантом Мишей Ройзманом, который не так давно навсегда покинул берега своей неприветливой Родины. Сквозь лакокрасочное покрытие кузова, ставшее от времени матовым, то там то тут проступали бурые разводы ржавчины, но в остальном автомобиль был ещё крепким и во вполне приемлемом техническом состоянии. Корецкий с удовольствием катался на этой, некогда прекрасной машине, и ни за что не желал с ней расставаться. Ему нравилась и сама машина, да и память о добром друге, поселяла в сердце тёплые ностальгические ощущения. Илья устроился в уютном кресле, запустил двигатель, отозвавшийся из под капота басовитым урчанием, включил радио и надавив на педаль акселератора стремительно вырвался на залитый весенним солнцем проспект. Являться к старому другу с пустыми руками было не в правилах Корецкого, тем более что он собирался предложить Валентину соучастие в своём проекте. Поэтому по пути к дому Валентина, он посетил один из тех маленьких магазинчиков, которыми изобилует историческая часть современного Петербурга. Не мучаясь выбором, он быстро нагрузил продуктовую корзину двумя бутылками «Бэлентайн», тремя банками сардин, буханкой ржаного хлеба, окоченевшей курицей и добрым пучком зелёного лука. На несколько секунд он задержался возле фруктового отдела сосредоточенно разглядывая огромный ананас, более напоминавший чью-то непутёвую голову. Ему что-то вспомнилось, и на лице появилась недвусмысленная гримаса, красноречиво свидетельствующая о том, что вид данного продукта вызвал у нашего героя какие-то неприятные ассоциации и словно в подтверждение он вслух произнёс загадочную фразу: «ну уж нет...». Затем он огляделся вокруг себя и отметив, что свидетелей не предвидится, еда заметным движением спихнул ананас с постамента в корзину с яблоками. Разумеется, всё это не было каким-либо немотивированным хулиганством, но о причинах, приведших к крушению ананаса, мы расскажем несколько позже. Глядя на поверженного, Корецкий усмехнулся кривой усмешкой шерифа, всадившего добрую пилюлю из свинца в очередного незнакомца, и направился, наконец, к выходу. Барышня за кассой, бросила на Корецкого тот самый оценивающе - безразличный взгляд, который бывает наверное только у работников торговли. Причём (к примеру) на ливерную колбасу и на покупателя они смотрят примерно одинаково. И всё-таки какое-то отличие, выходящее за рамки общепринятой нормы, привлекло её подсознательное внимание и лишь снова взглянув на стоявшего перед ней, она поняла в чём было дело - надпись на футболке под изображением птички. Женщина прыснула в кулачок и кокетливо состроив глазки, осведомилась: - Это не петушок? Как бы в ответ, Илья достал из корзины прозрачный пакет с курицей и внимательно осмотрел тушку со всех сторон. Вид, который открывался ему сзади, аккурат посреди двух окороков, показался ему настолько непривлекательным, что он даже брезгливо поморщился. Более того, у тушки напрочь отсутствовали какие-либо признаки головы. - Простите, но в данный момент определить пол не представляется возможным, - совершенно серьёзным тоном заявил Корецкий. – Животное жесточайшим образом растерзано! - Юноша, - отвечала кассирша уже с нотками презрения в голосе, - курица это не животное, она – птица! - Птица? – спросил Корецкий продолжая держать пакет в руке. – Птица это крылья, полёт и песня. Но разве можно всё сказанное применить к этому несчастному существу, которое к тому же ещё и умерло, если мои глаза мне не лгут? И с этими словами он повернул курицу безнравственно зияющим отверстием в сторону кассирши. Та совсем сникла, взглянула на сорокалетнего юношу, как смотрят психиатры в лицо кандидата на немедленную принудительную госпитализацию, и профессионально вздохнув всей грудью, огласила сумму покупки. Не находя более для себя причин задерживаться в магазине, Илья вышел на улицу. Думая о предстоящей встрече и неминуемой посиделке, Илья все более и более приходил в прекрасное расположение духа. Валентин был прекрасным собеседником и весьма остроумным человеком и трудно даже припомнить сколько вечеров, ночей и последующих похмельных рассветов было проведено в его мастерской на последнем этаже старого дома, под самой крышей. Всякий раз, как только выдавалась возможность, Илья стремился туда, как стремится в родной порт престарелый капитан каботажной шхуны. Здесь он отдыхал душой и телом. Переступая порог квартиры, доставшейся Валентину от давно покинувших этот мир родителей, он словно оставлял за спиной весь этот огромный мир, с его шумом и суетой, стремительностью событий, пестротой нравов и суждений, жадностью, глупостью, добром и злом... Здесь же царила атмосфера беззаботного и постепенно забываемого детства. Как было упомянуто ранее, Валентин Долькин был чрезвычайно талантливым художником, но вопреки всему не сделал себе ни карьеры ни имени, хотя имел к этому все возможные основания. Он не писал портретов на заказ с того самого времени, как из-за достоверности его взгляда разгорелся неприятнейший скандал. Но однажды он написал портрет никому не известного бродяги, который постоянно сидел на церковной паперти. Затем кто-то из его гостей, сфотографировал эту работу на камеру мобильного телефона и через некоторое время, Валентину предложили продать портрет. Он отдал его даром, не считая для себя возможным брать деньги. На недоуменные вопросы знакомых и коллег, Валентин отвечал: «я получил невероятное удовольствие работая над образом этого человека и это все, что мне было нужно...» С ним не спорили, полагая что одарённый человек имеет право на чудачества. Он даже и не догадывался от том, как высоко оценили его работу в кругах специалистов. И хотя ему частенько предлагали различные виды высокооплачиваемой деятельности, но он неизменно отказывался. Зато он пользовал все ресурсы своего таланта, иллюстрируя детские книги. Это занятие составляло основную его деятельность и именно этим он зарабатывал свой хлеб. В заказах не было недостатка, но Валентин брал ровно столько, сколько было необходимо для вполне скромного существования. Как бы не нравилась ему эта работа, он не желал провести всю жизнь за столом или перед дисплеем компьютера. Он ценил время и любил свободу и именно это, впрочем как и многое другое, роднило его с Ильей Корецким. Автомобиль Корецкого едва полз в сплошном будничном потоке. В это время в городе всегда много машин и сплошные заторы. Илья не любил, когда что-то препятствовало движению или задерживало. А чтобы не раздражаться понапрасну, ведь от того что он станет трепать свои нервы, ситуация не переменится в нужную сторону, он предался любимому развлечению — задумался. Но сперва пришлось выбирать тему для рассуждений. О работе и перспективах думать не хотелось. Работа хотя и была, но вопрос перспективы казался настолько туманным, что не было смысла рассуждать о нём. И всё-таки, по какому-то невероятному закону, именно эти мысли завладели сознанием Корецкого. Когда-то, ещё в студенческие поры, Илья мечтал о большой журналистике. Казалось, что в таком огромном и разнообразном мире, неисчерпаемое количество тем, которые требуют всестороннего освещения. Он хотел писать о мире искусства, религии, политике и о разнообразных явлениях общественной жизни, об интересных, талантливых, неординарных личностях и о многом, многом другом, на что хватало бы его кипучего дарования. Мечты так и остались мечтами. Очень скоро он понял, что мир большой журналистики так же далёк от него, как экватор от Антарктиды и вход в этот мир открывается отнюдь не ключом таланта, а несколько иными отмычками, сама мысль о которых, приводила юношу в бешенство. А то, что разрешалось писать молодым и кипучим, не удовлетворяло его своей банальностью, глупостью, а порой и низостью. Нельзя сказать, что соображения морали сильно ограничивали круг возможностей молодого Корецкого, но была всё-таки та черта за которую он не мог переступить. Не будучи высоко нравственным человеком, Илья однако же не любил лгать. За первым разочарованием следовали множественные кризисы большого и малого порядка. Бывали и весьма длительные периоды безработицы, не миновала молодого журналиста и пагубное пристрастие к горячительным напиткам. В иные поры ему приходилось сдавать две комнаты в своей «трёшке», различным представителям творческого сообщества. Тут были и юные музыканты, устраивавшие по ночам памятные для соседей акустические «квартирники» и начинающие писатели и неутомимые рыцари кисти и мольберта. Разумеется вся эта молодая поросль, более пьянствовала, нежели занималась продуктивным творчеством и когда они приглашали остроумного журналиста в свою компанию, тот даже не задумывался о том чтобы отказаться. Лет тридцати от роду Илья взялся за ум. Случайные заработки и жизнь впроголодь, которая может быть и хороша для провинциального студента, но никак не свойственна взрослому мужчине, более не удовлетворяли его потребностям. Теперь, когда он всерьёз задумался о семейной жизни, ему нужна была некая стабильность — ощущение твёрдой почвы под ногами — уверенность в завтрашнем дне. Так он, путём поиска, многочисленных проб и ошибок, оказался в рекламном бизнесе, а именно — под крылом Бориса Семёновича Котова. С самых своих первых шагов по просторам рекламного дела, Илья зарекомендовал себя человеком, способным быстро и объективно ухватить самую суть вещей. Он умел творчески развить мысль и возвести здание рекламной концепции от фундамента до самой крыши. Его слоганы отличались чёткой лаконичностью и в то же время невероятной «цепляющей» глубиной. Тексты были настолько хороши, что их хотелось читать не отрываясь, даже если речь шла о простой тефлоновой сковороде. Постепенно сложилась репутация и коллеги по цеху начали узнавать его руку. Тот, что некогда мечтал уложить весь мир ничком к алтарю своего таланта, удовлетворился малым, расцвёл и преуспевал. Илья сам о себе говорил так: «хоть для полёта был рождён, но научился виртуозно ползать». Что было за этими словами? Это знал только он один. Лишь спустя годы, стало ясно, что он был мастером, презиравшим своё мастерство, равно как и самое ремесло. «Мне сорок лет и у меня всё есть — думал Илья, осторожно протискиваясь в соседний ряд на дороге — а то что есть, могу лишь пить и есть, но духу предлежит тоска полей бесплодных и горечей досадных в ней не счесть...» А что собственно у него было? Да, некая степень свободы была обеспечена его талантом и многочисленными успехами выполненных проектов. Он приобрёл себе право поступать так, как считает нужным, говорить то, что считал правильным и безнаказанно держать себя в духе иронического высокомерия. Ему прощалось и большое и малое: и утреннее лёгкое похмелье и полное игнорирование офисного дресс-кода. Он мог спорить с руководителем не опасаясь последствий. Это раздражало. На него неоднократно жаловались, но снова были проекты, снова были блестящие идеи и снова звуконепроницаемое покрывало начальнического благорасположения, ложилось на головы возмущённых. Как сам Илья относился к этому? Да никак. А именно с полнейшим равнодушием. Кое кто запомнил его фразу: «когда сытый кот спит в ногах у хозяина, обоим наплевать о чём бунтуют мыши». Вдруг вспомнилось и то раннее осеннее утро, когда он не будучи в силах справиться с бессонницей, вышел прогуляться на свежий воздух. Пройдя несколько кварталов, Илья оказался на небольшой площади, изобилующей разнообразными киосками. Кто-то не убрал на ночь проволочную стойку с рекламными листовками и буклетами. А кто-то другой опрокинул её наземь. В этих листовках Илья узнал материал, над которым работал пару месяцев назад. Он стоял и смотрел на поверженные плоды своих трудов и не услышал как подошёл дворник — пожилой азиат. Шаркая метлой, дворник стал сметать разбросанные листки в кучу, даже не сделав попытки собрать их или поднять стойку. Илья возмущённо погрозил азиату пальцем и тусклым голосом произнёс: - А знаешь ли ты, дурья твоя башка, что ты шаркаешь дурацкой своей метлой, по плодам моего интеллектуального напряжения? Дворник остановил метлу на взмахе, обернулся и посмотрел на Корецкого своими раскосыми, но чрезвычайно умными глазами. Он протянул Илье метлу и невесело ухмыльнувшись сказал: - Э, твой значит мусор, да? Вот, возьми инструмент — убери сам. - Вот она - относительность в оценке ценностей. Мусор! - буркнул Илья и побрёл прочь. Было странно, но эта случайная встреча с мудрым дворником, надолго засела в памяти и послужила пищей для многочисленных размышлений. Едва он припарковал свою машину, забравшись правыми колесами на тротуар и заглушил двигатель, ему стало ясно, в каком именно состоянии духа находится его друг. Окна на шестом этаже старого петербургского дома были распахнуты настежь, и наполняя меланхолией старинный квартал над гладью реки, из них лилась мелодия песни известной когда-то английской группы. «Творческий отпуск - пробормотал себе под нос Илья - не иначе очередной пылкий роман закончился дуэлью с «зелёным драконом » и Валя вновь не вышел победителем!» Самое время было пожалеть о том, что спиртного было куплено, в два раза больше чем стоило бы. Но Илья вообще мало о чем жалел в жизни, а уж о такой мелочи – подавно. Он выбрался из салона прихватив увесистый пакет и захлопнув дверь, направился в знакомый, обшарпанный подъезд. Лифт был всё тот же. Всякий раз когда в него заходил кто-либо из пассажиров, его встречал нарисованный, но словно живой команданте Че Гевара, который оскалившись, целился из огромного «Кольта» в голову посетителя столбенеющего от неожиданности. Под портретом чернела надпись: «…но это ещё не конец». Это своё творение, Валентин нарисовал маркером, застряв однажды на несколько часов между пятым и шестым этажом. Рисовал, чтобы отвлечься от навязчиво набегавшего ужаса. С тех пор и остались: портрет да лёгкая клаустрофобия. И что удивительно – рисунок не стёрли, не закрасили. Он так и остался местной достопримечательностью, наверное потому, что был самым пристойным среди прочих изображений и надписей, которыми обычно украшают кабины лифтов, представители творческой молодёжи. Со временем Илья смирился с мыслью, что не тонут огромные стальные корабли и не падают, едва поднявшись в воздух, не менее громадные железные самолёты, но как, вопреки всем известным человечеству законам физики до сих пор функционирует этот лифт, Илья никак не мог взять в толк. А звуки? Движение кабины сопровождалось визгом, треском и недвусмысленным скрежетанием чего-то от чего-то отваливающегося. Но на этот раз всё обошлось. Кабина остановилась там где ей и предполагалось, Корецкий вышел, испустив облегчённый вздох и обернувшись, весело подмигнул нарисованному герою. «Это ещё не конец!» Вместо кнопки звонка из стены торчали лишь два огрызка провода с аккуратно зачищенными кончиками. Так было с тех самых пор, как Валентин лишился родительского надзора. Ему даже в голову не приходило починить или заменить кнопку. Когда его об этом спрашивали, он отвечал: «я боюсь электричества, да и потом у каждого есть время поразмыслить, стоит ли рисковать жизнью, пытаясь привлечь моё внимание». После таких слов, вопрошающий понимал, что дальнейший диалог, если и возможен, то навряд ли будет иметь смысл. Из за двери гремела музыка. Всё та же песня по третьему кругу. Корецкий не боялся электричества, поэтому ловко ухватив пальцами один из проводков быстро соединил его с соседним, однако вслед за этим ничего не последовало. Илья постучал – ответа не было. Оставался последний шанс – он достал телефон, нажал несколько кнопок и дождавшись ответа рявкнул: «Открывай, балбес!» Музыка за дверью затихла. Валентин показался на пороге своей квартиры в полосатом халате басмача и смешных тапочках на босу ногу. На его худые плечи спадали светло-русые волосы, которых судя по виду, давно не касался гребень. Глаза за толстыми стёклами больших очков, напоминали два бездонных омута, но при всём этом окладистая светлая бородка и усы были тщательно пострижены. - Илюша! – приятное лицо Долькина осветила радостная улыбка – как же я рад тебя лицезреть! Но входи же друг мой, входи без всяких церемоний! - Ах, ах, милостивый государь, - отвечал ему в тон Корецкий кланяясь и шаркая то одной, то другой ногой – право же и мне приятно, как же приятно – ах, ах! Друзья обнялись и взяв у Корецкого пакет с продуктами, Валентин весело осведомился: - Илюша, а ты ананаса часом не захватил? - Хм, – изрек Корецкй, - а ведь говорят что снаряд дважды в одну воронку не падает. Интересно, знает ли об этом твой сосед? Пенсионер Карл Фрицевич Кунст, сосед Долькина этажом ниже, был человеком по истине уникальным в том плане, что по месту его проживания, как впрочем и в остальных местах где ему доводилось бывать, его никто не уважал и не любил. Давние предки Кунста, служили офицерами в русском императорском флоте, участвовали в сражениях, приобретали славу и правительственные награды. В противоположность оным, Карл Фрицевич за семьдесят лет своей жизни приобрёл лишь всеобщее презрение и невероятное количество уничижительных прозвищ. Соседи по дому называли его «оккупантом», Корецкий величал его — «Кал Фикциевич Скунс», а почтительный ко всем кроме докучливого соседа Валя Долькин, просто - «фашистом». Чем же заслужил старик такое отношение? Не более чем самой настырной заботой о чужой нравственности. Он приставал с порицаниями и к старым и малым. Долго и убедительно выводил своим скрипучим голосом, нравоучительные речи, писал кляузы в различные инстанции призывая карающий меч правосудия на головы окружающих, а в местном отделении милиции от него прятался даже суровый и непреклонный начальник. Чтобы представить себе внешность этого человека, достаточно взглянуть на портрет германского канцлера Отто фон Бисмарка - Кунц был точной его копией. Но не смотря на своё самочинное фарисейство, и портретное сходство с выдающимся политическим деятелем, Карл Фрицевич пил. Он пил так, как пьют деятели искусства в досадный час творческой дисфункции или подобно непутёвым монахам — один в тишине своей комнаты, в которую сквозь плотно зашторенное окно не проникает ни единый фотон света. Надо отметить, что Корецкий придерживался иной версии. Он рассказывал, что во дни своей «тоски по альпийским склонам», Кунц, восседая на монументальном табурете в кавалерийских сапогах со шпорами, в старинном немецком мундире и каске с пикой на макушке, воспроизводит слюнявя мундштук огромной медной тубы, звуки бравурных маршей. При этом он смотрит затуманенным взглядом на сковороду в которой лежат тесно прижавшись друг к другу, тушёные свиные рульки. А в глиняной кружке, высотой своей сходной с крепостной башней, пенится горькое пиво. Долгими же ночами, когда Кунца мучает бессонница, он сидит на краю кровати в длинной рубахе и ночном колпаке, и глядя прямо перед собой бессмысленными жёлтыми глазами, точит бруском широкое лезвие тяжёлой сабли. Было не ясно, откуда Корецкому могут быть известны такие детальные подробности. Он словно видел всё собственными глазами. Словно незримо присутствовал в комнате Кунца во время запоя. Свои басни, более напоминавшие бред, пьяный Корецкий завершал неожиданной гипотезой о том, что старый Кунц — вампир. Утверждал, что лично видел немца вылетающего из окна и парящего среди ночи над городом на кожистых крыльях. А вот в последнем, учитывая обычное количество выпитого, почти никто не сомневался. Всё остальное хоть и вызывало недоверие, но памятуя о журналистском прошлом рассказчика и неординарности его натуры, слушатели снисходительно награждали Корецкого смехом. А ему-то, к слову сказать, только этого и нужно было. В то утро, когда произошла неприятнейшая история с ананасом, в доме Валентина проходило очередное собрание творчески настроенных неформалов всех мастей и расцветок. Пёстрая надо заметить подобралась компания и весьма шумная притом. Кто-то, сейчас уже и припомнить сложно кто именно, притащил Валентину две почти настоящие шпаги — искусная современная имитация старинного дворянского оружия. Появление этих экзотических предметов, вызвало весьма эмоциональный отклик в среде изрядно разгорячённых ещё с ночи молодых талантов, среди которых присутствовал и начинающий поэт Боря Шварц. Когда-то в раннем детстве, Боря по инициативе родителей, занимался некоторое время спортивным фехтованием и теперь, завладев одним из клинков из кожи лез вон, желая всем продемонстрировать свои навыки. Он возбужденно кричал, что вызовет на дуэль любого, кто не побоится взять в руки эту вещь, достойную лишь настоящих мужчин. Как на зло, в этот самый миг на диване в соседней комнате проснулся Корецкий. Илья ворвался в комнату и ни секунды не медля, схватил лежащую на столе шпагу. В тот же момент на его плечах повисли гигантский Попов и его очаровательная миниатюрная супруга Лиза. «Не препятствуйте мне — орал Корецкий — не сметь вязать крылья соколу. Не смотрите на то, что на мне нет плаща мушкетёра! Разве не видите, что этот пачкун Шварц давно заслужил хорошую трёпку!» Да и сам Борис рвался в бой, обидевшись на «пачкуна» и с не меньшей энергией требовал Корецкого себе на расправу. Илью отпустили и немедленно начался шутовской поединок. Инициативу принял на себя Корецкий, непрестанно и яростно нападая на Бориса. Тот умело защищался выказывая все признаки знакомства с древним искусством боя. Так продолжалось до тех пор, пока Илья не загнал Шварца к раскрытому окну. - Прыгай, Шварц! - вскричал он — Прыгай, не то я насажу тебя на клинок как порося на вертел! - Ни за что! - парировал Борис — Я ещё пригожусь человечеству! - Ах так! — взвизгнул Корецкий не любивший ни самого Шварца ни его бездарных стихов и подражая мушкетёрским интонациям Боярского возгласил — ну получай, каналья! С этими словами он сделал длинный выпад и нанёс колющий удар во всю длину своей руки. Ловкий Борис отскочил в сторону, а удар пришёлся под плоское жестяное блюдо, стоявшее на подоконнике. В одно мгновение и блюдо и бывший на нём ананас, под дружный хохот гостей, исчез за окном. Случилось так, что несколькими секундами ранее из подъезда показался как всегда элегантно одетый гражданин Кунц. Слегка вздрагивая с похмелья, он не успел сделать и нескольких шагов по тротуару, как что-то стремительно пронеслось возле самого лица, звонко чвякнув разбилось возле самых ног и щедро обдало брюки остолбеневшего гражданина кисло-сладкими брызгами, а секунду спустя, что-то с резким звоном о тротуар, обрушилось неподалёку. Вот тогда-то с Карлом Фрицевичем и случилось то самое явление, которое обычно присуще младенцам и чего с ним самим уже очень много лет не приключалось. Каково же было удивление гостей художника, когда предводительствуемые Кунцем, в квартире замелькали официальные лица милиционеров. Используя выражения, которых стесняются даже моряки подводного флота, стражи порядка вежливо пригласили дуэлянтов в отделение для дачи объяснений. Туда же были доставлены в качестве вещественных доказательств, два злосчастных клинка. Начальник местного отделения милиции, хмурый, полный мужчина предпенсионного возраста, в ходе недолгого расследования выяснил два важных для него обстоятельства. Во первых виновники происшествия оказались друзьями Вали Долькина, с отцом которого он близко дружил, а во вторых пострадавшим оказался никто иной как Карл Кунц — местный возмутитель спокойствия, которого пытался успокоить в соседнем кабинете ни в чём не повинный участковый инспектор. Не желая больше погружаться в подробности банальной «бытовушки», начальник выбрался из-за стола, стукнул кулаком в стену кабинета и достав из шкафа бутылку коньяка, сунул её в руки немедленно возникшему перед ним участковому. - Урегулируй, - приказал он, не давая никаких уточнительных инструкций, затем бросив полный раздражения взгляд на двух «мушкетеров», так же коротко скомандовал — Брысь! И Шварц с Корецким не заставили себя просить дважды. С Кунцем же всё удалось урегулировать вполне успешно. Участковый, отличавшийся смекалкой и исполнительностью, напоил старика сладким чаем с лимоном и двумя стаканами начальничьего коньяка. Когда Кунц возвращался домой, его штормило от стены дома до края тротуара. Он то и дело натыкался на припаркованные автомобили, а подходя к подъезду, погрозил костлявым, гранёным кулаком окнам на шестом этаже, собрал все оставшиеся силы и звучно прокаркал на языке Шиллера и Гёте: «Уй, ш-ш-шайзе». В тот день старик никому уже не досаждал. - Дорогой, друг! – торжественно произнёс Корецкий, обняв худые плечи Валентина, – мне совершенно необходимо арендовать твой гений на ближайшие много часов, но прежде чем я расскажу тебе суть дела, мне хочется поинтересоваться – тут он сделал многозначительную паузу – причинами твой меланхолии. Насколько я понимаю, у тебя внеочередной «творческий отпуск»? - Да, да, - виновато пробормотал Валентин – и ведь как некстати. Я только начал работать над новым сборником Шварца. И тут такая… А, впрочем в моей нелепой жизни случались и более значительные трагедии. - Шварца? Ты шутишь! – Илья посмотрел на друга с удивлением. – И что этот шут натворил нынче? Хотя постой, не говори, я попробую угадать – инструкцию по пользованию аппаратом машинного доения в стихотворной форме? - Не валяй дурака! – вспыхнул Валя, почему-то вставая на защиту Шварца. – Он написал сборник стихов для детей. - Шварц? Для детей? - Да Шварц и да – для детей. Вот посмотри сам! С этими словами, Валентин сунул в руки Корецкому лист бумаги на котором была изображена маленькая девочка лежащая в кроватке уютно прикрывшись цветастым одеяльцем. Лицо девочки, чистое и живое, было озарено какой-то трогательной детской печалью, а в уголках глаз серебрились слезинки. От этой работы трудно было оторвать взгляд, но тут в руки Ильи был втиснут листок, на котором он прочитал: Маму свою не послушала Маша, Завтрак остыл, не доедена каша, Но как порой даже в детстве бывает, Машеньку совесть ночами терзает. Корецкий даже не думал сдерживаться. Он выронил листки и схватив руками живот согнулся почти к полу, содрогаясь от внезапного взрыва хохота. Долькин следил за другом и лицо его постепенно начинало краснеть. Валентин сердился, не понимая что именно вызвало такой неожиданный всплеск эмоций. Корецкий повалился в стоящее в углу кресло и болтая в воздухе ногами, никак не мог успокоится. С его губ то и дело слетали отрывистые фразы, прерываемые новыми приступами смеха. - Маша… Каша… Совесть… Нет, это просто невозможно..! О, Шварц..! Валентин, сердито насупившись, устроился в соседнем кресле и теребя кушак халата, терпеливо дожидался окончания припадка. Постепенно Илья успокоился и взглянув на лицо Валентина, едва удержался от новой серии смеха. Уж очень серьёзным было его выражение. В нём ясно читалась обида. Илья вовсе не хотел расстраивать своего лучшего, а может быть и единственного близкого друга, а потому счёл нужным немедленно объясниться. - Валя, неужели ты не видишь этого чудовищного диссонанса? Твоя иллюстрация и этот, с твоего позволения сказать – бред! Где, скажи мне на милость, ты видел ребёнка, которого ночами терзает совесть из-за каши, не съеденной на завтрак? Это же бред, чушь, ахинея! И это – Шварц. И весь он в этом! А эта вот фраза – «порой даже в детстве бывает»… Получается, что у всех детей без исключения, нормальное состояние – бессовестность! Да нет же! Есть у детей совесть, но терзаться ночами из-за каши – небывалая чушь! - Да я даже не задумывался о таких вещах! – завопил совсем сбитый с толку Валентин. – Опять ты всё разобрал на молекулы! Что ты привязался к Шварцу! Почему ты всегда его так яростно критикуешь! - Потому что он – неутомимая бездарность! И если эта книжка будет иметь какой либо успех, то поверь – лишь благодаря твоим рисункам. Но лично мне видится не совсем честным со стороны Шварца вывозить в свет свою халтуру в твоей золочёной карете. - Ну, ты на мой счёт как всегда не объективен, - смягчаясь и смущённо краснея от похвалы, возразил Валентин. – То же самое я могу сказать и о тебе. Который год на твоём загривке выезжают эти твои «седалищные аристократы». Впрочем ты не подумай, что я тебя осуждаю и мы с тобой никогда не касались этой тем... Но скажи честно – тебе не надоело? Тень пробежала по лицу Корецкого. Он правильно понял, что именно имел в виду Валентин под этими словами – «седалищные аристократы». Он оценил точность и тонкий сарказм определения. Илья, уже без всякой усмешки посмотрел в лицо друга, приводя на память годы проведённые с Котовым, Мальковым и прочими им подобными. Да, он порой чувствовал сильную душевную усталость, испытывал ощущение тупика, находил бессмысленной свою деятельность. Иногда ему даже казалось, что он идёт на сделку с совестью, но Корецкий усердно гнал от себя подобные мысли. Но почему-то именно теперь в его сознании сложился этот сложный пазл. Фрагменты мыслей и обрывки ощущений сплелись воедино и он смог посмотреть на себя как бы со стороны и увидеть картину в целом. А этот вопрос Валентина, заданный с дружеской прямотой, пробудил у него непреклонное желание ответной откровенности. Илья на секунду нахмурился и твёрдо произнёс. - Надоело. И ты разумеется прав, Валя, по сравнению с тем, что я делаю, самая бездарная деятельность Шварца и чище и нужнее. Прости. - Я вовсе этого не хотел сказать, - пролепетал Валентин испугавшись, что возможно оскорбил этого очень близкого ему человека, - я никогда не высказывался о нужности или важности твоей работы, но... - Договаривай... - Но мне всегда казалось, что ты выбрал несравненно меньшее, имея данность к несравненно большему. - И ты никогда даже словом не обмолвился об этом? - Кто я, чтобы судить тебя и твои поступки? - Мой друг! Человек, рядом с которым я могу позволить себе снять маску. - Да, вот... - снова замялся Валентин – Маску... Видишь ли, ты мне дорог и с маской и без. Должен ли я был сказать тебе такие глупейшие слова, как – «ты не должен губить свой талант»? Или намекнуть на то, что имея дар высокого, не годится служить низкому? Может быть и должен был бы, но не тебе. Можно ли подумать, что ты никогда сам не задумывался об этом? Нет, я такого и допустить не могу. Может быть, я не совсем честно поступал как друг, но уважая тебя, я не смел вмешиваться. В любом случае, это ты меня прости. - Знаешь, Валя, - промолвил Корецкий, - если от кого я и готов был бы услышать этот упрёк, то только от тебя и... - Да что мы в самом деле, - отмахнулся Валентин, - устроили исповедальню с утра пораньше? Что у тебя там в пакете? Идём же воздадим честь Бахусу, коль нас оставила глумливая Венера! - А, Венера значит тебя оставила, - протянул Корецкий, - ну тогда конечно, тогда разумеется – да! Идём! Но Шварц, всё равно – бездарность. - И Бог с ним,- отозвался Долькин. Илья Корецкий не любил куриного мяса. Он напоминал о студенческих годах. В ту пору жареная курица и несколько бутылок дешёвого портвейна, составляли обычное меню праздника и стоит ли говорить о том, что со временем это блюдо приелось до отвращения. Но только Валентин, умел приготовить курицу так, что Илья ел её с удовольствием. Расточая похвалы кулинарным способностям друга Илья говорил: «только твой гений способен не насиловать мои вкусовые рецепторы». Как Валентин это делал – тайна, а сам Корецкий никогда не пытался её раскрыть даже для самого себя. - Смотри-ка – курица, - воскликнул Валентин изображая весёлое удивление, - не иначе мой драгоценный друг соскучился по моей скромной кулинарии. Корецкий, расставляя на столе бутылки, молча показал Валентину язык. Он до половины наполнил стаканы ароматной, янтарного цвета жидкостью и сделав изящный жест рукой пригласил. - Соблаговолите испить, многоуважаемый Мастер, дабы ваши виртуозные пальцы не бились мелкой дрожью. А пока вы будете священнодействовать, я поведаю о том, что привело меня в ваш чертог помимо того, что я скучал по вашему прекрасному обществу. Валентин смущённо улыбнулся, принял стакан из рук друга и оба выпили не чокаясь, так как единодушно считали этот обычай – гнусностью и пережитком. - Славно, ах как славно! – с чувством произнёс Корецкий, совладав со своей порцией. – Так вот слушай же. Сегодня с самого утра я имел честь беседовать с небезызвестным тебе Котовым. И вот что из этого вышло! До тех пор, пока Илья рассказывал о задании Котова и клоунаде в кабинете Малькова, Валентин сосредоточенно священнодействовал над грудой кастрюль, чашечек, мисочек и прочей кухонной утвари. Но едва речь зашла о том, как именно собирается Корецкий исполнить поручение, художник-кулинар насторожился и оставив процесс приготовления присел к столу. Корецкий как раз разворачивал перед ним концепцию будущего плаката, излагал суть свой просьбы о том, что именно следует изобразить и какой смысловой посыл должно являть собой предполагаемое изображение. Илья возбуждённо чертил руками в воздухе и перед лицом Валентина проплывали воображаемые геометрические фигуры, линии, отрезки, фрагменты, передние и задние планы. И чем более распалялся один, тем тревожнее становился взгляд у другого. Валентин даже снял очки. Корецкий перевёл дыхание и убрал ребром ладони со лба намокшие от пота волосы. - Ну что? – спросил он. - Это либо плохая шутка, либо очень нехорошая правда, - медленно проговорил Валентин. - А я..? - А только ты! - Корецкий не дал другу закончить фразу. - Только ты и больше никто. Я не хочу возиться с фотостудиями и натурщиками. Да они и не сделают того что нужно. И времени почти нет. Должен быть именно рисунок, классные живые мультяшки, максимальная достоверность, лавина эмоций... Понимаешь? - У меня есть шанс тебя отговорить? - А зачем? - Будут проблемы... - У кого? - У тебя... Зачем тебе это нужно. Неужели нельзя по-другому? - Это шанс! Пойми! Кульминация, переломный момент эпохи! Триумф мусоротворца! Если я этого не сделаю сейчас, то я уже не сделаю ничего и никогда... Я захирею, полиняю и забуду, как улыбаться по утрам. Я поменяю ориентацию или даже пол! Стану самым успешным и гениальным мудаком! Нажрусь, зайду в твой лифт, плюну в лицо Че, а он меня застрелит ко всем чертям и меня понесут хоронить на Волковское с оркестром и кордебалетом! Последний каприз уходящего детства! Ну, Валя? - Это безумие! - Да! - Шизофрения! - Да! - А что будет дальше? - Будет весело! - А потом? - Настанет невообразимо светлое и всё ещё такое желанное, без единого сального пятнышка - будущее. Ну, так что, Валя? - Наливай! Домой Илья попал только на следующий день. Он отсыпался до позднего вечера и проснулся с сильной головной болью. Надо было привести в порядок мысли, чувства и любой ценой избавиться от последствий «совместного творчества» с Долькиным. Корецкий вышел на кухню, где на одной из стен располагался небольшой шкафчик с изображением красного медицинского креста, вокруг которого спирально обвивался зелёный змий с возмутительно хитрой физиономией. Композицию дополняла странная надпись: «АП-течка». Было ясно, что в этом шкафчике хранятся отнюдь не бинты, йод, зелёнка, разнообразные таблетки и научно-популярная брошюра, разъясняющая порядок действий при оказании первой помощи пострадавшим от бытовых травм. А были там: аспирин, бутылка ирландского виски и дежурный стакан – средства первой помощи профессиональному пьянице со стажем. Некоторое время Илья переводил рассеянный взгляд с таблетки на стакан, со стакана на таблетку. Он даже поскрёб затылок, выражая этим жестом некое замешательство, затем откупорил бутылку, налил треть стакана и поморщившись от отвращения к запаху спиртного, выпил. Скоро должно было полегчать. И оно вскоре наступило – «состояние деструктивного самообмана», как называл его Корецкий. Головная боль прошла и даже сознание некоторым образом прояснилось. В теле появилась знакомая лёгкость и мир снова стал вполне приемлемым для обитания. Теперь надо было работать. Собрать воедино все разрозненные наброски идеи и фрагменты. Илья устроился в удобном кресле перед своим рабочим столом и включил компьютер. Впереди у него была целая ночь. Директор и владелец типографии, давний приятель Корецкого, Алексей Попов, а в кругу друзей – Алёша «Попович», стоя возле окна, хмурым взглядом обозревал городские кварталы, согреваемые яркими лучами весеннего солнца. И вроде бы то, что он видел, должно было настроить его на позитивный лад, но в душе этого мягкого, интеллигентного и исключительно порядочного человека, с самого утра поселилось смятение. В дверь кабинета осторожно, но при этом настойчиво постучали. Попов невесело усмехнулся, пробурчал еле слышно: «началось», присел к столу и надев очки пригласил: - Прошу, войдите. На пороге появился старший дизайнер Миша, держа в руках отпечатанные эскизы, которые ему только что переправил Попов. - Алексей Палыч, я прямо в растерянности... – протяжно проговорил он, с удивлением глядя на босса, - это шутка что ли такая или я чего-то не понимаю в этой жизни..? - Нет, Миша, это не шутка, не мистификация и не розыгрыш, - ровным, серьёзным тоном ответил Попов. – Нас попросили отпечатать и смонтировать материал в точности следуя предоставленному эскизу... - А могу я знать, кто заказчик этой идеологической диверсии? - Зачем тебе это? Впрочем, какая разница собственно говоря... Это Корецкий. Неужели ты не узнал его почерк. - Нет, Алексей Палыч, не узнал, - ответил дизайнер. – Я привык к тому материалу, что он присылал ранее и ничего подобного доселе не бывало. - Ладно, - раздражаясь спросил Попов, - от меня-то ты чего хочешь? - Простите, Алексей Палыч, я хотел убедиться что это не розыгрыш, прежде чем пустить это безобразие в работу. - Убедился? Ну и молодец, хвалю тебя за бдительность. Теперь давай по делу. Как быстро мы сможем отпечатать материал? Заказ срочный, даже экстренный... К завтрашнему утру справимся с печатью и монтажом? - Ну... – неопределённо протянул Михаил, - материал подготовлен профессионально, всё в нужном формате. Отмасштабируем, кое что причешем и готовы печатать. Очередь плотная, но кое что сможем подвинуть, думаю что к вечеру управимся... А монтаж когда? - Ночью, Мишенька, ночью, - глубоко и печально вздохнув, произнёс директор, - а лучше-то всего и поближе к утру. Иди давай, работай. Об ходе доложишь и звонить мне сегодня можешь в любое время. «Ну, кажется всё» - Корецкий оглядел комнату и усмехнулся – «Мальбрук в поход собрался». Посредине комнаты на полу стояла внушительных размеров прочная дорожная сумка и коробка с компьютером и монитором. Собственно брать с собой больше было и нечего. Дело было за малым. Он достал телефон и набрал номер старого приятеля, не раз выручавшего его в прошлом. - Олешка, будь здрав! – приветствовал Илья, - подожди ругаться есть дело! - Разумеется, - отозвался в телефоне слегка картавый обиженный голос, конечно есть дело – иначе ты бы и не позвонил. - Олеш, я собрался податься в бега, - виноватым тоном сказал Илья, - квартиру мою сможешь пристроить? - Что случилось? У тебя проблемы? - Пока нет, но они вероятно начнутся... – Илья посмотрел на старинные настенные часы, - примерно через двенадцать или чуть более часов. - Это серьёзно? - Не настолько, чтобы звонить ноль-два. - Я могу позвонить, ты же знаешь, что мой брат... - О, нет, Олеша, давай пока оставим твоего братца в покое. Пусть верой и правдой служит Родине, как завещал лично ему «железный» Феликс! - Какой к чёрту Феликс! – закричала картавая трубка. – Я предполагал, что когда-нибудь именно ты, обязательно доиграешься! Говори немедленно, что случилось! - Хорошо, Олег, если ты так настаиваешь, я скажу тебе по секрету, хотя это уже ни для кого не секрет – я ухожу от Котова и ухожу весьма нестандартным способом, нюансы которого, скорее всего ему не понравятся настолько, что он захочет мне сильно нагадить. - Что? Котов? – презрительно фыркнул Олег, - Этот старый педе... - Так, стоп! – оборвал приятеля Корецкий, - его личная жизнь, это его личное дело. А лично мне нужно пристроить квартиру, но не рассуждать с тобой на тему изысканных шалостей престарелой богемы. - Как знаешь, - снова обиделся Олег, - но обещай позвонить, если тебе вдруг станет тревожно и неуютно. К тебе приехать или время тебя уже поджимает? - Спасибо тебе, Олешка – я собрался уже. – Ключи я оставлю соседке. Сдай хату пока месяцев на шесть. Деньги - на мою карту и себе бери, сколько надо. На столе жёлтый конверт, там кое какие документы. Пожалуйста, завези их завтра же с утра ко мне в офис и отдай Ирине. - Там бомба? – спросил Олег. - Нет, рассмеялся Илья, - «сибирская язва» и два мини-шахида. Да и вот ещё что – не вздумай пускать в квартиру Петрушина, он страшный эстет и заботясь о чистоте в квартире - блюёт исключительно на лестнице. Соседи, знаешь ли, жаловались. Трубка что-то неопределённо фыркнула. Едва Илья погрузил вещи в багажник, как снова заверещал и завибрировал телефон в кармане его куртки. - Илюшка! – прокричала трубка голосом Долькина. – Ты будешь рад тому, что я намерен тебе сообщить! Я послал Шварца ко всем чертям с его книжкой! Ты, как всегда прав. Я посмотрел на его творчество твоими глазами и убедился что он – бездарь. Я не буду его иллюстрировать! - А они ещё у тебя? – поинтересовался Илья, подозревая, что у Валентина первая рюмка не стала последней. - Кто? - Мои глаза, - усмехнулся Корецкий. - Какие глаза? – недоумевал Валентин - Которыми ты изучал творчество Шварца. Учти, что они мне нужны. Я уезжаю из города и хотел бы взять их с собой! На несколько секунд воцарилось тягостное молчание - Ты уезжаешь? - тревожно спросил Валентин. – Куда? И почему ты мне ничего не сказал? - Валя, подожди, не пыли. Ты же всё знаешь. Я хочу пережить смутное время подальше от Котова, его гнева и этого города. - Так! – решительно отрезал Валентин. – Я с тобой! - Ты даже не знаешь, куда я еду! - Куда? - Туда где мой отец сделал самое лучшее, что мог в своей жизни. - Что? - Меня! - Я с тобой! Ты не имеешь права меня не взять! - Но я не знаю, как долго продлится мой бег... - Плевать! - Ты серьёзно? – Илья почему-то обрадовался, хотя и не верил до конца в намерение друга. - Серьёзнее, чем ты себе можешь представить! Я давно собирался куда-нибудь дунуть. О деньгах не волнуйся – их есть у меня. - Да плевать на деньги! Ну, собирайся тогда. Скоро заеду. - Ха! Нищему собраться – только подпоясаться - Давай, клоун бродячий, - засмеялся Илья и нажал «отбой» В половине второго ночи, Алексей Попов ещё не спал. Сидя у себя на кухне перед раскрытым окном, он вдыхал свежий ночной воздух и нервно курил одну сигарету за другой. Раздался звонок телефона. - Алексей Палыч, простите что так поздно, но вы сами разрешили... Это Миша. Хочу сказать, что всё отпечатано в лучшем виде. Бригады ушли на монтаж. - Ушли на монтаж..., - задумчиво протянул Попов - Что, Алексей Палыч, я не понял? - Ничего, Миша. Спасибо. Давай, ложись уже спать. Он снова сел у окна, чиркнул зажигалкой, прикуривая очередную сигарету и хмуро поглядел на затихающий проспект за окном. В его голове проносились невесёлые мысли. Он любил Корецкого, но никогда не мог понять такого, столь бесшабашного отношения к жизни. Вот и сейчас, то, что Илья затеял и осуществил с его помощью, не поддавалось логическому осмыслению. По мнению Попова, это был самый, что ни на есть бессмысленный, безответственный – детский поступок. Шалость, которую себе не мог позволить взрослый мужчина. И в то же время, Алексей понимал, что Корецкий – мог. И в какую-то минуту Попов почувствовал лёгкий укол совести. Всё ли он сделал для того, чтобы отговорить друга от этого шага. Нет! Он ничего не сделал. Он не стал сопротивляться тому, что считал явным безумием. Почему? Потому, что он знал и утешал себя этим - если что Корецкий задумал, его ничто не могло остановить. Будь что будет – подумал он и затушил в пепельнице дымящийся окурок. Он смертельно устал и надо было идти спать, но только он отвернулся от окна, как на улице вдруг раздался громкий рёв мотора, взвизгнули шины, провернувшись на асфальте, а вместе с этим до его ушей донёсся чей-то звонкий, весёлый вопль. Алексей бросился к окну и успел увидеть, как через перекрёсток, удаляясь на высокой скорости, пронёсся слишком знакомый ему белый «Додж». Вот уже полчаса, в зале прибытия аэропорта, топтался высокий, грузный мужчина в чёрном официальном костюме, коротко остриженный, с выражением лица, более напоминавшим физиономию перекормленного английского бульдога. Он то и дело бросал взгляд на электронное табло, на котором отображался список прибывающих рейсов, а затем на свои наручные часы. Так продолжалось до тех пор, пока в зал не вылился пёстрый поток прибывших пассажиров очередного рейса. Среди прочих, опытный взгляд личного водителя-телохранителя Васи, мгновенно выхватил бесформенную фигуру обожаемого шефа. - Борис Семёнович! - гаркнул Василий на весь зал так, что даже эхо отразилось от стен. - С прибытием! - Вася, - лицо Котова сияло приятнейшей улыбкой, - здравствуй, Вася! Казалось ещё секунда и шеф расцеловался бы со своим верным телохранителем, не испытывая ни малейшего смущения. Котов был в прекрасном настроении, а Вася изображал на лице такое елейное благоговение, как будто не начальника он встречал, а сам Кришна сошёл к нему во всём великолепии своего «вселенского образа». Василий подхватил из рук Котова дорожный чемодан на колёсиках и оба направились к стоянке автомобилей. - Эх, Вася, хорошо-то как, - почти пропел Борис Семёнович, сощурившись на яркое утреннее солнце, - весна-то, а! Весна! - Ну, типа — да. Тепло. - поддакнул телохранитель. - А скажи мне Василий, ты когда сюда ехал, не обратил ли внимание на наш щит по дороге в город? - Ну, это, Борис Семёнович, я же типа сюда ехал... Не обратно. Вперёд я смотрел. Не назад. Извините! - Да ладно, - отмахнулся Котов, настроение которого в этот весенний день, не способна была испортить даже врождённая тупость охранника. - Я думал, что ты мог заметить новую рекламу на том щите. Корецкий должен был успеть. - Не, Борис Семёнович, простите — не заметил, - виноватым тоном пробасил Вася и помедлив пару секунд твёрдо добавил — Корецкий — ишак! - Пожалуй, я бы с тобой согласился, - рассмеялся Котов, ласково поглядев на своего подчинённого, - но почему ты так думаешь, хотел бы я знать? - Потому, что вы — босс, а он вас вообще никак не уважает, - ответил Василий, умолчав при этом, что ему стало известно, как Корецкий называл его «за глаза» - почтенным бульдожкой. - Вы только слово скажите и я ему в момент башку откручу! - А я его уволю, Вася! - решительно выпалил Котов. - Вот сегодня прямо это и сделаю. Надоел мне этот… Как ты его там назвал-то? - Ишак! - Вот именно — ишак! Уволю сегодня ишака Корецкого! - И правильно! - заключил Василий, выруливая на шоссе по направлению к городу. Босс развалился на переднем сидении и приопустил стекло. Бодрый ветерок трепал его седую шевелюру и в эту минуту, он как никогда был доволен и собой и своей жизнью. Щит с рекламным плакатом уже был в пределах видимости, но близорукость Бориса Семёновича не позволяла ему разглядеть деталей. Василий гнал машину быстро и уверенно. Внезапно, Котов вцепился Василию в руку и что есть мочи прокричал: «Вася, тормози!» От неожиданности Василий слишком резко надавил на педаль тормоза, автомобиль вильнул и его едва не занесло к обочине. В салоне запахло палёной резиной. Подняв облако пыли, огромный чёрный внедорожник, остановился на краю дороги, прямо напротив рекламного щита. Борис Семёнович выскочил из салона, судорожно пытаясь прямо на ходу приладить на нос очки, и остолбенело застыл устремив испуганный взгляд на открывшееся перед ним, огромное изображение. - Вася… Что это..? Вася… Что это такое..? Васенька, а..? - дрожащим голосом повторял Борис Семёнович. Вася словно оглох и ничего не отвечал. К слову сказать — он так до сих пор и не понял, что явилось причиной внезапного и странного, на его взгляд, поведения босса. А сам Котов, бормоча что-то словно умалишенный, не мог оторваться от созерцания. И то, что он видел, всё более и более приводило его душу в состояние тягостного волнения. На плакате во всю его ширину, изображалось уходящее за горизонт соляное поле. Скорее это была поверхность соляного озера, переходящая вдали в полоску лазурного неба. По поверхности белоснежной глади, были щедро раскиданы зеленые шарики лайма и желтые лимончики различных размеров. Из соляной поверхности вырастали прямо и наклонно многочисленные бутылки с белой этикеткой, на которой черными буквами красовалась надпись «ТЕКИЛА». Вся композиция уменьшаясь в перспективе так же стремилась к линии горизонта. Но самое главное изображение, помещалось непосредственно по центру плаката. На фоне громадной дольки лимона, представлявшей собой правильную окружность, располагались два мультяшных мексиканца в сомбреро, сжимавших друг друга в жарких объятиях. Они как бы отстранились слегка назад, словно не могли налюбоваться один другим. Их глаза сияли, чёрные как смола усы возбуждённо топорщились, а на пунцовых губах сиял самый недвусмысленный блеск, указывающий на вероятность поцелуя. Оба персонажа опирались линией талии на искусно выполненную старинными «ковбойскими» буквами надпись «ДОН ПЕДРО» на фоне сочных листьев агавы. А в самом низу плаката, на специально выделенной полосе, располагался сам слоган, гласивший - «КРЕПЧЕ ЧЕМ РУКОПОЖАТИЕ», который относился скорее всего к текиле. Сорок девять человек из пятидесяти, скорее всего не увидели бы в этом изображении никакой крамольной аллюзии, (два друга, сильная эмоция, братские объятия), но в целом, композиция указывала на единственно верное направление трактовки. Поза же Бориса Семёновича, красноречиво свидетельствовала о том, что он понял всё так, как и было задумано. Он так и стоял – чуть присев, подавшись слегка вперёд, безвольно опустив повисшие словно плети, руки. А над рекламным щитом разливалось во все стороны, такое безразличное к частностям и в то же время приветливое весеннее небо. Конец.