. Работаю я на одной фабричке слесарем наладчиком.Станкам наддаю, как фокусник в цирке, тарелочкам на палочках,чтобы вращались и крутились без всяких посягновений на пенсию . Им уже сто лет в обед и они всё работают. Это я уже снова про станки. Средств у фабрики на на-на технологии нет. Приходится, чтобы вообще не положить зубы на полку, довольствоваться инструментом прошлого века. Когда то и они были рысаками, и мы знавали другие На-на, на их концерты ходили. А сейчас денег ни на какие на-на не хватает. Варимся в своём соку. Разговор, собственно, пойдёт об участии нас, мужчин, в чествовании, наших прекрасных девочек фабричных, на праздник восьмого марта. На наш праздник, ух отожгли, любо дорого было смотреть. Теперь ответный ход нужен. И кто это только придумал эти поздравления. Жили бы мы и горюшка не знали. Здрасте – до свиданья. Ан, нет, тебя поздравили, теперь ответь, за двадцать треть. Зацепил меня как-то, под самый женский праздник, Петрович, наш мастер, и по совместительству: массовик затейник, и говорит мне: --На праздник Петь будешь Во огорошил, так огорошил, не ну был грех, когда то по молодости баловался, в хоре швейников запевал . Теперь пою исключительно под шафе. --Почему я? Пригласи профи,- заупирался я -- Тогда, все премии профям уйдут. Вам останется фик с маслом,- пугнул меня Петрович. --Не- не, так дело не пойдёт. Так и быть. Спою, под Лазыря. --Лазыря, ты мне всё время про зарплату поёшь. Женщинам спой, что- нибудь, бадрящее, типа: Как увижу, как услышу, всё во мне заговорит... --Такое. Нашим женщинам? Смогу, но только после пятого стопоря. --Вот это не надо. Сначала сцена, потом банкет,. --Петрович, ты всю жизнь с этими поздравлениями, напару с тальянкой, женщин веселил, что случилось. Какая муха тебя укусила. --Надоело одному прыгать перед женщинами, как рыжий клоун в цирке. Подключайтесь. Проявите талант. Ну, неужели, у вас для женщин, не найдётся ни одного ласкового слова? --За всех не отвечу. Но у меня, на трезвяк, на некоторых не одно, а пару ласковых найдётся. --А ты напрягись. Не прынцессы, конечно, но на одно ласковое слово право имеют. --Это кто,- спрашиваю,- вахтёрша?! --А чё, достала? --И то. На проходной не обыскивает, а мацает. Потом говорит с издёвкой. Пуста мошна. Вот тебе смешно, Петрович. А мне каково. Так и хочется, болт с работы в карман сунуть, спецально для неё. Пущай нащупывает. --Ну, ты тут сам разберись. Можить заигрывает. А, загляни -ка в глазки ёй, увидишь мир который не видал. О, песню вспомнил, ещё одну. Ладно, пошёл к другим ребятам. Сбор всем вечером в клубе. А ты поковыряйся в памяти, можить чё путное вспомнишь. Да, озадачил меня, Петрович. Уже и работа в голову не шла. Вдруг, всплыло то, что, как будто, навсегда заснуло. Начинаю вспоминать песни: По над пропастью во ржи, раз. Ой ты рожь. Поднимись-ка, рожь высокая. Да, что это я как конь ржу во ржи. Кстати, вот ещё: напою коня, обниму жену. Да, на кой ляд, коня поить, ты ему овса подсыпь, а жену напои, и потом обними, и потом обма…нет, обманывать женщин не есть хорошо, особенно на праздники. Кстати, я обратил внимание: когда поёшь песни, то иногда замечаешь парадоксы слов: например: любовь кольцо, а у кольца нет ни начала, ни конца, и тогда молодая не узнает какой у парня был конец. Печально, конечно. всё это. А у сказки должен быть счастливый конец. Или вот ещё: парень мается, с ума сходит, девки голосистые звонко поют, доброму молодцу спать не дают. Хорошо-то как поют, да ещё голосистые. Айда, ребята, девчат слушать. Можить, и нам какой куплетик перепадёт, не просто же так, с дуру, девки голо систые голосят. После работы, в клубе, собралось приличное количество парней. Петрович, для острастки, страху им напустил: Не придёте, премии лишу. Петрович, чтобы определить репертуар, начал с опроса: у кого какие будут предложения. Первым начал наш доморощенный поэт, пописывал, когда то свои верши в стенгазету: ‘Швец’помещал. По работе: экспедитор: --У меня есть предложение,- начал он,- в известную песню Клавдии Ивановны Шульженко, царствие ей небесное, ‘Синий платочек’, добавить цветочек. А то как-то не гоже, платочек без цветочка, - и с поэтическим прононсом, в растяжку начал: --Враги сожгли сирень родную. Простить такое, ни в какую. Строчит пулемётчик за синий платочек и за сирень, за сирень, за сирень. Вот. Петрович задумался. Тут ,вперёд, выскочил наш зубоскал частушечник. По работе: водитель бортового ГАЗа: -- Засирень, я петь отказываюсь. Петрович почесал в затылке, и посоветовал поэту поискать другую более благозвучную рифму --Ещё кто? Я попросил слова. --Валяй,- милостиво разрешил Петрович. --Предлагаю вспомнить классических героев.-начал я с апломбом,-подсуропим, нашим милым женщинам, из классики кое-что скажем , что мужчинам надо любить женщин так: как Ромео любил Джульету, Тристан Изольду и этот как его, который Сулико искал.Между гор. Помнит кто? --Дед Пикто!- подсказал зубоскал, водитель ГАЗа.. Парни зарыгатали. --Посерьёзней ребята не сбивайте,-выручил, Петрович.-Давай дальше. Я был несколько сбит с толку зубоскалом но, опрометчиво, предложил: --Как Петро Хавронью. Зубоскал, тут как тут. --Ага, с сиськами в два ряда. --Февронию,- поправил меня Петрович. Но я уже окончательно сбился с толку. И ничего более не предлагал. А впереди была удушающая любовь Отелло к Дездемоне. Сорвалось. А парни были не против, выслушать от меня очередной ляп. В общим, тренировочные вечера, перед праздником, прошли с большой пользой. Хотя, устойчиво, бытует мнение, что, де, кто празднику рад, тот накануне пьян. Тем более, собрались в компанию, тёртые калачи. И начали было, традиционно, в тайне от Петровича, поддавать в за кулисье. Ну, случай такой, редкий, подвернулся, компашка тёплая собралась, грех не использовать. Из за кулисья выходили уже весёлые, готовые петь любые песни. Но, Петрович, был стреляный воробей, и на мякине его не проведёшь, парней раскусил сразу. Предупредил: на банкете можете напиться, аки свиньи. Но женщины - это свято, им петь будете на трезвяк. Покажите им своё истинное мужское достоинство. Всё своё уважение к ним. И, странное дело, подействовало, тёртые калачи, вняли гласу Петровича, и ни капли в рот, до банкета более не брали, терпели как могли. Видимо вспомнили, женское уважительное отношение к ним на двадцать третье. Воздали только за столом с торицей. И, как истинные швецы. Показали, как надо Родину-мать любить. Не, ну и женщин, естественно. Аки, дети, радовались, как им крупно повезло, что на свете есть такое чудо, как женщины, не то что там на западе, где гей за*ранцы правят бал. Тьфу.И ещё голубыми себя кличут. А у нас всё путём, голубые только женщины. И сделав такое, умопомрачительное открытие, мужики, от счастья, наддали ещё, и уже окончательно, до полного состояния мама не горюй.После чего домой уже шли на рогах. И главное женщины в этот день мужичкам потакали, пятый угол искать не заставляли. Но это уже было потом, а тут на репетициях, мужички во всю трудились, в поте лица, дабы угодить слабому полу. В этот день наши славные работницы, серпа и молота, становились слабым полом. Порепетировали мы день другой, уняли трепет перед сценой. Я как запевала много текстов подучил в основном подарочные, на тебе мать не жалко, типа: моря и океаны, небо, звёзды и луну, бери в охапку и неси домой пока я добрый. Главное на проходной тебя никто с этим добром не остановит. Короче, Петрович подготовил нас как следует. А перед самым выходом на голгофу, т.е. на сцену, лично меня наставил: --Ты же моряк, Мишка, моряк не плачет, япону маму вспоминает иногда. И так бодренько, с тальянкой своей наперевес, вбежал на сцену. Слышно было, как он под аплодисменты поздравляет женщин, а под конец своего поздравления объявил, что сейчас мужчины поздравят женщин песнями, и попросил встретить нас аплодисментами. Женщины не поскупились и устроили овацию, заочно. Вроде: заходите, вы здесь желанны. Вышли мы гурьбой на сцену. Распределились там согласно разработанного на репетициях статута. И к делу. Взглянул я в зал и ахнул, мать честная, первое ощущение: не туда попал. Одно дело репетировать перед пустыми стульями, и совсем другое, оказаться на виду перед всем народом, т.е. женским полом. То, что я увидел перед собой, поразило моё воображение. Я не увидел, перед собой, привычных женщин в синих халатах и серых косыночках. Передо мной простиралось цветочное поле в лунном сиянии лиц. Только теперь я понял, почему Петрович заявил первой песней: в лунном сиянии. Потом, под растяжку мехов тальянки Петровича,пошла вторая : лишь для тебя саду моём вишни, потом, соколом, пошла,третья стопа…э-э-э, в смысле песня: как увижу, как услышу всё во мне заговорит, вся душа моя пылает вся, душа моя горит. Наконец, выйдя из первого шока, я, в лунном сиянье, стал различать знакомые лица, а кто они такие, конкретно, не могу узнать , хоть режь, например вон та: в причёске, которую, будто уложил ей, сам визажист Зверев. Ба, да это же старая знакомая, не может быть: вахтёрша. Точно она. Как преобразилась, вся в тренде, что я в трансе. Куда только её суровость подевалась. Вид благостный, меня глазами поедает, смотрит с восхищением, как будто не она меня давеча на проходной ощупывала с пристрастием. А тут всю бдительность растеряла, хоть самою иди и бери, ощупывай. Глазками играет, намекает: лови, мол, момент, пока можно. Ага, как же, разбежался. А вот этого не желаете получить, и тайно ей фигу в кармане показываю. А завтра опять за своё возьмёшься: ощупывать, нащупывать. Жди болта в кармане. У меня своя есть, жена красавица. А вечер разгорался с новой силой, женщины совсем расслабились и вовсю пляшут под Петровичеву гармошку, раскраснелись, совсем осмелели, на сцену прут, тяпнули, поди, уже где- то по грамульке, и пытаются, за предоставленное удовольствие дарить мужчинам цветы. Баскова насмотрелись. Короче, допелись мужики до ручки, с геями сравнялись. Некоторые от женщин прятаться начали, но другие, посмелей, цветы брали, все равно обратно в банкетную все вернётся. Смотрю, и вахтёрша ползёт, явно по мою душу. Э, нет, этот номер у тебя не пройдёт, не дамся. И пока, Петрович, под гармошку, уводил женщин в банкетную, под песню Газманова: --А я девочек люблю, я их хором соберу и по линии прибоя, куда надо отведу. Я незаметно смылся, юркнул в свою подсобку. Плакала по мне банкетная. Знать не судьба. Тяпнул я, из заначки, за женщин, пару тройку стопарей. Похорошело. Солнце в животе разлилось. На душе стало и привольно и весело. Вполне довольный, таким, удачно сложившимся вечером, потопал, во свояси, домой, по ходу, про себя, замурлыкал, одну из запасных, ещё не спетых песен: --Я, спросил у ясеня, где моя любимая,-жену подразумевая, естественно,- ясень мне ответил: --Тут на проходной. – Ты, чё несёшь, ясень?! И только я притронулся к турникету, как слышу голос, до боли знакомый, у меня аж застарелый радикулит засвербил. --Ой, господи, как скрючивает-то,- запричитала вахтерша,- иди сюда, родненький, приляг на кушеточку. Делать нечего,-прилёг. И всё. Видать, от судьбы не уйдёшь. Правда, радикулит, которого мне по жизни покоя не было, напрочь излечила. Как? Талантливая ба… т.е. женщина оказалась. Подробнее описывать не могу. Жена узнает. Неправильно поймёт. Козлом похотливым наречёт. Год козла в тот год был. Лучше не рисковать. Скажу Вам, как на духу: недооценивал я возможности женщин, до этого случая. Кое что всё таки расскажу. Как никак целую ночь провёл на топчане. с этим чёртовым радикулитом. С Дусей, вахтёрша, оказвается имя имела, познакомились мы с ней поближе, на почве моего радикулита. Массажик ему сделала лечебнй, приятный такой умиротворительный, где-то там буйство банкетное шло, а в дежурке мир и покой. Настроение нашло лирическое: а на кладбище всё спокойненько и прстойненько,исключительная благодать. --Расскажи,-прошу,-Дуся, откуда у тебя это искусство врачевания пришло. Этакий редкий дар? --А от бабки своей, она всю деревню лечила. От неё и перешло ко мне. И дальше такое рссказала... Времени -то впереди много было, целая ночка. Иногда, правда, она выскакивала из дежурки. Подгулявших пропускала. А когда все разошлись, приступила, в спокойной обстановке, рассказывать, радикулит мой успокаивать: --Меня, Дуся-аппарат, прозывать стали. От аппарата, Джуны, название пристало. А потом совсем просто нарекли: Ты агрегат,Дуся. Вроде бы пока всё .Дальше разговор о жизни пошёл. Распоясавшийся было радикулит от массажа, агрегата Дуси, совсем успокоился. Утром я потопал домой. Всё. Сказка кончилась. Дальше дом; некрасивая, бытовая, разборка 'полётов'. Добровольцы, конечно, могут пойти со мной, дабы посмотреть за поворот. Что, там меня ждёт: презренье или взлёт. Вот Макаревич, придурок, посмотрел за поворот. Мало ему славы народной было. Разборка 'полётов'. Вышел я от Дуси, в семь тридцать утра восьмого марта. В восемь у неё пересменка. Ушёл пораньше, чтобы не компрометировать эту милейшую женщину. По пути домой, купил букет цветов жене. Спина не болела. Настроение приподнятое. Под нос мурлычу: Светке Соколовой, розоые розы…турум-турум. Конечно, маленько трушу, не без этого. Не, ну жена обязательно спросит: где целую ночь шлялся. Ясное дело, допрос будет с пристрастием. Так оно, кстати, и оказалось. По дороге, пока топал, легенду продумывал: что? где? когда? Вариантов было много. Некорректные сразу отбрасывались. Едва я вставил ключ в замочную скважину, дверь как по волшебству открылась и на пороге моему взору предстала: Шамоханская царица, во всей красе, моя жена. Посмотрел на её руки.пустые: без скалки,без сковордки.Это уже был хороший знак. Значит начнём с выяснения отношний, поторопился первым встрять: --Вот, мать, с самого утра, порньше, решил поздравить тебя с праздником восьмого марта. Бери цветы. Вижу ждала меня. Приятно. --Да, ждала,-спокойно начала жена, ну думаю, начинается: вот она, месть, которая подаётся, на первое, как закуска, в холодном виде и без выпивки --Всю ночь, глаз не сомкнула,беспокоилась, -продолжила жена, -а, вдруг, думаю, он сейчас, в канаве валяется, как последний пьяньчуга. --Не, ну мать, ты почти угодала. Только меня радикулит хватанул, славбогу, не в канаве, а на проходной. Прихватил так, что я ни взад ни вперед. Отлежался на кушетке. --А, она? --Она на проходной, людей проверяла и провожала. --А когда всех проводила? --Не знаю. --Я знаю. Потом вы любовью занялись. Как в воду глядела. Я почувствовал, что жена переходит от холодной закуски, без перерывчика, к горячему второму. --Ты чё, мать, я не пустил её, я дверь на задвижку закрыл,-слабо сопротивлялся я. --В дежурке?! --Почему в дежурке, у себя в подсобке. --Как ты там оказался? --Кое-как доковылял, почти на четвереньках. Жена призадумалась. Сверля меня глазами, чувствовала, что нагло вру. Но вывести меня на чистую воду пока не могла. Я глазом не моргнул. Нельзя было моргать. Моргну, можит побежть до Дуси, права качать, а мне это надо? А моя Шемаханская царица, вращая мысли в своей головке, пыталась всё поймать меня на слове. Но тщетно. Всё было шито крыто, и матом покрыто, не разглядеть. Скорее всего, уже, жалеть меня надо. Страдал мучился всю ночь один на топчане. --Вот, кот мартовский,-почти в отчаяньи, произнесла она. —У вас праздник тоже в марте, -несколько приободрившись, парировал я,-не то что наш, на месяц сурка выпал. Чувствуя, что беру ситуацию в свои руки, я, на свой страх и риск продолжил: --Ты, мать, пропусти меня через порог-то, и цветы прими. И потом приказывай, что хочешь. Сегодня твой день Пропустила, и цветы приняла. После чего несколько недоверчиво произнесла: --Так, выходит, ты действительно всё это время на репетициях задерживался? Боже, как долго же она мучилась, подозревая,что я хожу не на репетиции, а на б*ядки. И пафосно воспел: —О, да. А вчера выступали перед женщинами. Фурор произвели. Можешь мною гордиться. Жена помолчала и, наконец, милостиво произнесла: --Займёшься половым вопросом. Ушам своим не верю. Чаще всего у неё голова болела на такой случай,а тут на тебе. Жена продолжила: --Что это ты так взбодрился? Бери пылесос и давай чисть пол и ковёр . Потом отнесёшь мусор и кота покискай. Третий день в дом глаз не кажит. Отощал уже, поди, кошечек ублажая. Пусть придёт подкрепится. Не, ну для нас с котом, это было отпущенье грехов, кроме того ещё был положен : для кота Вискас, а мне после, съеденных первого и второго, компот на третье . А насчёт сурка? Не знаю. Надо прислушаться. Если сурок свистит, значит проснулся, и договаривается с сурчихой на предмет продолжения рода.