Из детства Памяти друга детства Толика Зубкова. Всё в мире идёт своим чередом, - как и прежде, над Землёй век - за веком проносится, Кому-то ведь, - всё равно надо становиться, нашей жизни, бековой, - летописцем… С соседом по коммуналке, другом Толькой, - радостей, шалостей и обид, пережито вместе, столько! Через дорогу – ограда (в ней сломан пролёт) Исторического бульвара (наших детских сердец отрада). Летом там целые дни напролёт, шаталась, закадычных дружков, неразлучная пара. Время пришло, - и мы, с Толяном, вместе отправились, я – во второй, он – в первый класс, шесть лет прошло, - как помер Сталин, и Мао не слушал больше нас… На гребне крепостного рва, – батарея поручика Толстого Льва, и тонны повсюду, ядер и пуль, из города, с вкусным названьем , таким, – Ливерпуль. Панорама, редуты, фонтан, – океан для хрупких корабликов наших, всё это нам - Эльдорадо – Клондайк, и для детских утех, – не сыскать места краше. Сто лет минуло с той обороны, но мы, любопытные как вороны, всё лето, - с зари и до темноты, изучали окопы пещеры и схроны. От голода тогда, спасали Тольку и меня, кисло-сладкие почки акации и миндаля. В тесной кухоньке коммуналки, с вечным в зубах, бычком " Беломора", Толькина бабка делилась с оглядкой, пережитыми ужасами " голодомора". Ну а мы с Толькой, - прихода весны, ждали только: славная это пора, когда зеленеет, сочнеет трава, становится мягше и слаще, фруктовых деревьев, кора… " Жрать хотите?" – вопрошал Толькин отчим, дядя Витя, - " бздулики – духарики? – - Ну, так кушайте тогда, – вчерашние сухарики!" – "А их уже с утра нема!" " Так есть – вода, пейте её, - в кране ещё полно!" – " А мы её не хотим, - обпились уже давно!" " Ах, архаровцы – обжоры! Щас мне добалуете! - Я гляжу, - вы уже харчами вередуете?!" Ватой затыкали уши мы, - так нас замучили сиренами - тревогами теми, воздушными, - - потому что – полгода, помнится мне, шли тренировки, - к той ядрёной войне, - подготовки, Под городом – развитая сеть катакомб, бомбоубежищ, коммуникаций и канализаций, - - нам объясняли: «…и пять атомных бомб, нам в них не страшны, - мы будем сражаться!...» Парт-хоз-аппарат, дети из-за парт и их родители, - бомбоубежищ-подвалов- штолен, – частые посетители, и крысы, – их постоянные жители, уже нас не боялись: друг к другу привыкли как старые, добрые сожители. Мы знали: каждого из нас, - там ждали: - еда-вода-кровать-матрас и свой персональный, противогаз…. В пионеры нас принимали тогда на борту флагмана Чёрного Флота – крейсера "Михаил Кутузов". Бил его именитый тёзка врагов, турок – под Измаилом, под Москвой, – ненавистных французов. Когда наша ватага прорывалась через КПП в/ч, на посадку на катер, - (для доставки на флагман), в давке - турникетом, мне сломали пальца фалангу, - и мой праздник, закончился на этом. Новоиспечённый пионер-калека, - а ведь до этого был вроде бы, здоровым, нормальным человеком! Я подрос, ремнём меня уже не били, - разве, теперь, только – кулаками, а народ, - (как ребёнок - погремушке), - радовался, когда Пауэрса сбили, где-то над Уральскими горами. Помню, - был день весенний, и в школе уроки я прогулял, (учиться не было настроения), у репродукторов на улице, народ стоял, слушал о Гагарине он - ТАСС, объявление. Вглядывался в людей, счастливые лица, и представлял, – что сейчас в мире творится: Ведь - не самолётом, линкором и танком, - космическим кулаком, мы грозили уже, - этим проклятым янкам! Всё изменилось с рожденьем Андрюши, - от воплей его у меня пухли уши, Он почти - что не спал и не срал, - а только и делал, - что орал, наверно, хотел кушать… Чтобы быть первым в очереди за хлебом к утру, - с вечера надо её занимать, По малолетству, на ночное дежурство к магазину я первым иду, - второй, в два часа заступает мать. Но очень трудные денёчки для семьи настали, – когда папа с мамой разводиться стали… Жили плохо, – но не долго, сознавая чувство долга, и (если надо!) полгода в очередях тех, готовы стоять, - (есть с коркою арбузной, жёлтый и не вкусный, хлеб тот, кукурузный), - - только б, буржуинам проклятым, - завоеванья Великого Октября не отдать! Мы ныряли, искали мидии, - их тогда почитали за сало, братику было пол годика, когда у мамы молока не стало. Было дело, - с голодухи помню, - дохли даже мухи! Проводил я то лето в очередях к окошку молочной кухни. Кукурузный, горький хлеб с солью, с постным маслицем, с другом Толькой мы считали лучшим в мире лакомством. В преддверье грядущей Кремлёвской пересменки, мы научились и с горячей воды снимать пенки... Моя бабка - Манька, ночи все вздыхала: родимое пятно на лбу братика, - спать ей не давало, То и дело бормотала: " Время придёт, - и он его поздно иль рано убьёт", И, опечален подобным возможным концом, - остался я после ихразвода, с отцом… В то время клеймили стилягу – пижона, и всем было жаль - Кеннеди Джона, - - ведь как оказалось, тогда всех нас, - от ядрёной войны, он с Никиткой спас… С уходом Никиты, – не только в Кремле, - в каждой семье произошли перемены, и нам – пацанам, не было ничего слаще-вкусней, (ну прям - как шоколад!), аптечного гематогена. И жить становилось всё интересней, в школе нас заставляли снова и снова, - - разучивать хором испанские песни, (ждали приезда Феди Кастрова)… Лето – славная пора, и до вечера с утра, мы за крабами ныряли, В Ихтиандра всё играли, все каникулы купались - загорали. Это - потом мы стали дурить, - песни петь до утра, курить, девчонок любить, " Матюхинских" бить, а они – нас, если встречались в переулках тёмных в неурочный час, из поджёгов стрелять, "Биле мицне" пить, и домой ночевать, не всегда приходить… Мой батя уверовал в мраксовый постулат: что только битиё - определяет сознание, и, в качестве метода воспитания, - всё чаще применял кулак, (до полного моего бессознания)… И, помянув закадычных дружков, - Андрюшку, Владьку, Аркашку и Юрку, вспомнил, – как из рогаток стреляли в котов, и в соседкину кошку - Нюрку. В углу холодильника, – засохший торт, (который уже не лезет в рот), - - его Надя ела, пока это ей не надоело, и она его недоела, и лежит он и сохнет, среди таких же, как он, недоеденных шпрот. Получила тот Надя торт, – как приз, за стрелковый спорт! Упражнялись с Юркой мы в стрельбе из старого обреза, - - …пресс на животе у спортсменки Нади, оказался - будто из железа! Этот торт, – подарок ей, от обоих стрелков – друзей, в благодарность - за то, - что не сдала нас - ментам, а ствол и патроны - в музей... Ржавую гранату, Толька раскопал, и, как принято, - друзьям, тут же показал. Что мы с ней ни вытворяли, - (детонатор заржавел, - и словно чёрт, нам в бошки влез!) - - и пинали и бросали, и с балкона и с горы! …длилось это до поры, - пока вдруг не проснулся, в ней дремавший бес! …Не ходили больше мы с друзьями в это лето в лес… Спас меня от той напасти, пионерский лагерь "Ласпи". Как вернулся я оттуда, – Юрку навестил в больничке, - - слушал его " Ах!" да " Ох!" - (Наловил осколков он, – как собака – блох!) Владьке взрывом повредило, едва тронутые пухом, яички, - - ещё долго потом был он плох, да к тому же, на правое ухо оглох … Не было с тех пор детей, у бедняги Владьки, ему в этом пофартило, - менее, чем Надьке… Встречаюсь теперь я с Толькой, - на его могилке только, - (вечный его некрополь), Свой последний День Флота встретил он рано(в 22 года), вступившись за даму у ресторана гостиницы "Севастополь"...