С каких времён, от какого монумента на острове сохранился этот мраморный шар? Позеленел, потрескался, но не развалился и в болотистую почву не ушёл. Ждал своего места и дождался, вокруг него выросла оранжерея Омелы. Притенённый, идеальный для огромных глаз манчкина уголок, накрытый слюдяным куполом. Разворотив узкий вход и оказавшись в сумраке под куполом, Боча обнаружил следы заявленной обманщицей деятельности: рассаду, черенки. Стелющиеся, медоносные лианы «башмачки» цвели гроздьями. Их тычинки можно выдёргивать и обсасывать, а пестики грызть с огуречным хрустом. Ели нет другой пищи, на «башмачках» проживёшь. Аромат лёгок и не съедобен, густ и сытен вкус. Бело-жёлтые гроздья пахли озоном, ручьём, незастойной водой. Разрывая лианы, отплёвываясь от тучи побеспокоенных мошек, Бондарь пробирался дальше под низкими арками бамбуковых опор. Полумрак расступился слегка, слюдяной купол пропустил свет полудня и предъявил ту, которую скрывала его Луковая Стрелка от хозяина со всей, доступной ей, изобретательностью. На мраморном шаре сидела крошечная луковка и вдумчиво разбирала здоровенный гороховый стручок молочной спелости. Стручок напоминал огромного зелёного кузнечика, запрыгнувшего на девчачьи колени. Подняла глаза… Отвела чёлку… Совёнком вспорхнула и стремглав прочь в кусты! Роняя зелёные створки, рассыпая крупные горошины. Да там стена, некуда. Перепуганный птенец с каштановыми, снопом на макушку поднятыми волосами. Совка под кустом своих же кудрей. Молодая, половозрелая. Способности размножаться осы достигают на третьем году жизни. Первое, что категорически сказал себе хозяин острова: «Это – не моя дочь». Второе: «Она украсила бы осиный луковый рой любого оселенца. Хороша и экзотична, таких от избытка продают задорого, даже за территорию». И всё же это не главное. Луковка похожа на Омелу в такой степени, что нельзя не заметить. Миниатюрность, пропорции: короткое туловище и руки. Глаза больше, чем у Омелы и темней. Боча дохромал, раздвинул костылём плети остролистного плюща и обозрел гнёздышко... «Не худо устроились!» Дальняя стена и земля утеплены лапником от сырости, тут и там циновки из непряденых мягких водорослей. Среди них осиный совёнок прячется за своими коленями. «Надёжно укрылась, э-эх, луковка: нос спрятала, ляжки сияют и щёлочкой розовеет вертикальный вход! Хе, все бы осы так прятались от меня! Одна тут что ли?» Боча щёлкнул пальцами и указал в землю рядом с собой: сюда, покажись. Совёнок забился глубже. Бегущая Омела, – «стой-стой-стой! Боча, стой, погоди! – соткалась из тенистой зелени, замахала руками и вклинилась между них. Воробей, защищающий совёнка. – Пожалуйтса, пожалсста-пожалсста!.. Послушай! Ты тут и норд, и ост, и вест, но дай мне сказать! Боча Бондарь, позволь мне объяснить, пра-Тритон! С упрёком пра-Тритон покачал башкой: – Луковая... Лукавая ты! Обманщица луковая ты, э-эх... Мила жестикулировала с итальянской страстью: – Да, я скрыла! Да, мы скрыли! Да, мы спрятались, ну, и что? Она не такая, как осы, она как я! Оса, но вроде меня! – Вижу. Ума не приложу, как могло получиться. Её мать... – Умерла. – Жила тут? – Жила. – Как звали? – Шарада. – Помню. Прятать зачем? – Она не оса! Осиная паутина есть, нет цикла полугодичного! Нет доминантной охоты, тяги!.. Ну, нет!.. Боча, пойми, у инопланетных ос не так… Я пыталась, пыталась объяснить, каким ты был ужасом для меня... Боча сел в циновки, зевнул, отворачивая морду, потянулся... Не нравится ему эта тема. – Звать-то как? – Шарира. Боча, давай решим так: все осы твои, а эта моя! – Зачем тебе? – Затем... Затем, что ты вчера приказал сделать! Бондарь озадачился: – А смысл? У вас же обеих нету... Давай в просто обе будете мои. Как оно, впрочем, и есть! – Нет... Да... Позже! Ладно? Позже! Что значит – смысл? Нам нравится. – Луковая Стрелка, скажи мне сейчас без лукавства, как у Дудника перед дудой, эта осиная совка всё, ради чего ты нагородила огород? Она единственная, что ты скрываешь? Такой хмурый, такой свирепый... Омела прыгнула на плечистого Бочу верхом раньше, чем договорил, обхватила руками и ногами: – Да-да-да! Клянусь-клянусь-клянусь! Клянусь дудой Дудника и твоей добротой! – Поклянись моей обидой, она больше. Живите, как хотите. Обговорим заново года через три. Отродясь такого не бывало: дочь осы от какого-то гастролёра? Чтоб им пусто всем... Выйди что ли? Покажись, что ты за дудникова шишка. Омела живо метнулась к девушке, стянула с неё короткий хитончик, пошушукалась и вытащила за руку голенькой в деревянных бусах. Бондарь хмыкнул, подхватил костыли: – На свет пошли. Усадил на мраморном шаре… Чудо. Не знать, что живая, издали за скульптуру примешь, очень уж миниатюрна. Бондарь покивал одобрительно, поводил лапами вдоль и поперёк, легко сомкнув пальцы на талии. Оценил мордашку, милая, нет осиной насупленности в чертах. Выудил пест из портов и водрузил совке на лоб: одобряю, живи. В ответ, как полагается, Шарира поцеловала ему раскрытые ладони и, мелькнув круглой белой попкой, шмыгнула обратно в циновки, в гнездо. «Дикая, но обычаи знает». – А тебе вот что скажу, – то ли в шутку, то ли всерьёз, добавил Боча Омеле. – Если выяснится, что у вас, инопланетных ос, вослед за осиной юностью кое-что кое-где отрастает… Что на каких-то летах вы, – схаркнул, попытавшись вообразить, – становитесь оселенцами… Так и знай: не пройдёт. Не в моих владениях. Кратче, мне тут на острове второй с пестом не нужен. Замечу, сразу откушу. Или выгоню, жуй рогоз вон, на болоте. Омела фыркнула, звонко расхохоталась, и, целуя, лизнула его в пасть глубже, чем ненароком. «Не осиная оса. Нелуковая луковка. Держать тебя в хозяйстве… Выгода – что красивая, но удобство сомнительное. А прогнать жалко! Где ещё такую найдёшь…»