Эту историю поведал когда-то мне дед. А ему, в свою очередь, его отец. Не скрою… - я не совсем уверен во всей правдивости данного случая, но, тем не менее, сохранилась некая память о моих предках, без которых просто напросто не было бы и меня.

Ну, так вот… Давненько это все произошло, так давно, что аж после революции. Повсеместно проходило беспримерное раскулачивание и наглая до самого извращенного момента коллективизация. Дикие времена. Разорение, вакханалия и беспредел достигли своего невыносимого апогея. Запах Ада был слышен повсюду. Настолько им был пропитан деревенский воздух, что казалось, безумству нет предела, и никогда не будет совершенного конца. Моих предков тоже данная процедура не миновала бы, но семья уж больно многодетная была. В принципе как не миновала? Тоже досталось по полной программе! Пожалели ненадолго, нехристи. Прародители мои жили хорошо, хоть и в труде вечном. Все было в хозяйстве до поры до времени: и коровы, и быки, и лошади. Их все равно забрали потом в колхоз. Но дед, поначалу, ни в какую туда не шел, вел единоличное хозяйство. Слава Богу, сад был большой… - яблоки разных сортов и видов.

- С их-то помощью, да с Божьей, вот и выжили. - Говаривал потом дед.

Хрущев, зараза, и этот сад, через десять лет после войны добил. Землю сократили, сад вырезали, но землю так и не обработали, хозяева хреновы. Но это было уже потом.

- Так обидно и больно было, - рассказывала бабушка. - Когда в поле надрывались, ведь по пояс в воде в сенокос, на сносях, через пойму переходила, а они с флагами красными по селу вдоль и поперек маршировали день-деньской.

Да, много тогда душенек-то время погубило, да извело. Когда за быками новая власть пришла, прадед-то и запил.

- Денно и нощно, - говорил дед. - Пил.

Дело осенью было, грязища несусветная. Загнали всех собранных коров с быками в загон колхозный, под открытое небо, где большая часть скотины и подохла со временем. Дни идут, прадед пьет, никак не останавливается. Похудел, извелся, в церковь перестал ходить. Заначку из-под яблоньки выкопал, что в глиняной крынке хранилась, да почти всю уже и пропил. Там часть сохранилась, отец мой в современное время откопал. Но это совсем другая история. А тогда… на реке скоро лед крепко встал, хотя снега в начале зимы еще мало было. Дед одел ночью тулуп овчинный и вперед, за добавкой.

Куды, ты, средь ночи, - кричала бабуля, - побойся Бога. Ведь и так тошно, да ты совсем из ума вышел и меня за собой тащишь, до конца хошь извести!?

- Куды, куды? – Ревел дед. – Кудыть, твоють в коромысло, надоть!

Добавку, в смысле самогон, в ту пору можно было только на том берегу добыть. Деревня там стояла, Развалиха. Это название такое. Она до сих пор существует.

Луна полная в воздухе зависла. Дорогу хорошо освещала. Лавы были через реку поставлены, мосток такой пешеходный с перилами, но далековато до них идти. Пошел прадед напрямую, думал по пьяни на комлях переправиться. Комли - это два бревна выдолбленных и соединенные промеж собой досками. Встаешь в них ногами и колом от дна отталкиваешься, где глубоко, так просто гребешь. Смотрит дед-то, а комли те в лед вмерзли. И давай шуровать пехом прям по льду, не думая ни о чем. Че-то скоро он дошел тогда, если судить по времени. Вот и изба с краю стоит, вся огнями светится из окон. Музыка грамофонная играет, галдешь стоит. Сразу видно, что гуляют люди.

- Во, - думает запойный друг. - Как я вовремя.

Подошел к двери, постучался. Никто не отвечает, видимо не слышат. Оббил тогда валенки от снега, нога об ногу, да и дверь ту громоздкую толкнул. Дверь, с трудом, но поддалась. Открылась, а из избы закуской пахнуло, так и манит внутрь войти. Вот он и стал заходить. Хоть и не трезвый был, а иконы в углу увидел и по привычке, не успел и порога переступить, на них перекрестился. Ногу-то давно уж через порог занес. Глядит, а там впереди, под ногой прорубь по средине реки, а в ней незамерзшая вода его в лунном свете отражает. Аж, охнул он тяжко, как увидел. Так и завалился тут же на спину.

- Господи! – кричит. - Господи, сохрани и помилуй!

Отполз подальше от проруби, прозрел, смотрит по сторонам. Нет ни света, ни иконы, ни дома, ни деревни никакой. И вообще, совсем ведь в другую сторону шел. Вдруг голос, как бы рядом, но и сверху одновременно:

- Что ж ты, мил человек, и в избу в гости к нам, не зашедши? Испужался чаво, аль нет?

- Да че ж такое деется-та… - забормотал дедуля.

Тогда-то он здоровеньким мужичком был, а я все дед, да дед. Но для меня он, хоть и прадед, в сказе этом дедом был, но пусть и остается.

Ну, так вот, только было стал он господа поминать, но нет, рот не произносит слов таких, Бога касающихся. Только руку поднести хочет, чтобы крестом себя осенить, а рука, словно плеть становится. Куда деваться, давай матом крыть во всю ивановскую:

- … - мать-перемать, черт тебя побери, и так далее…

- Вот ты меня, дядя, как раз туточки и обозначил! – услышал голос дед в ответ на матерные обращения в неизвестные стороны. - Вот теперь и поговорим.

Смотрит дед-то, а перед ним точно черт явился. Нарисовался, не сотрешь, да-да, самый настоящий черт, всамделешный и в натуральную величину. Прямо на льду, на краю проруби сидит, бесово отродье, на стуле с кривыми ножками и подлокотниками резными, ухмыляется. Нога на ногу, весь в шерсти, из одежды только папаха красной лентой наискосок подшитая. Копыта как положено, козлиные, а за хвост отдельный разговор будет. Уж так извернулся, хвост-то этот, что бокал здоровенный, наполненный чем-то, ко рту время от времени подносит. А рот с вечной ухмылкой подковыристой из-под пятака выпячивается губёнками мудреными. На верху пятака пенсне дорогие, цепочка золотая, толстущая с ободка свисает. Чуб как у казака глаз один чуть не закрывает. Рога, как положено по краям шапки торчат. Копытом ноги помахивает, нет – нет, да и дрыгнет в такт, а хвостом дает частенько возможности из бокала хлебнуть. И такое чувство сразу у деда возникло, что именно в этом самом хвосте вся евонная силища неестественная волшебная содержится.

- Перво-наперво, дядя, - стал обращаться чертяка к деду, полумертвому от страха. – Не ерепенься, голубок… не дергайся, засранец! Сам в прорубь не пошёл, так думаш бесенят не кликну? Они-то уж точно тебя до ума-то доведут… до дна самого, до дна. – Сказав, хвост с посудиной протянул и продолжает: - На, хлебани, такого добра не жалко. Може оживешь, вон ведь тебя как скрутило-то! Не по детски, прям колошматит, не дай того самого… лед вот-вот проломится.

Смех ужаса кошмарного, словно из преисподни, дошел до самого мозга перетрусившего в усмерть деда. Право герой, сквозь трясучку ещё и думать умудряется:

- Давай-ка, наверное, хлебану! Семи смертям не миновать…

Но сам же и говорит, себе противореча:

- Может ты меня травануть схотел, так я тебе и потдался!

Поставил хвостом бокал на лед, тогда чертила грозный, да как завертится тот канат лохматый над головой, как закружится над папахаю. Метель поднялась в водовороте и нечисть сквозь снег посыпала на деда. Маленькие рыженькие чертенятки с остренькими кривенькими рожками, не больше пальца указательного, но тысячами окружили, и давай лезть, куда придется: в глаз, в ухо, в нос, под одежду. Сами рожи корчат, хихикают до самой последней невозможности. Хочешь этого или нет, а к проруби сами ноги начинают несть, пока не защекотали бесы до смерти. Взмолился дед тогда, набрался последней силушки:

- Хватит! Брось, чертяка! Угомони своё отродье бесово! Все што хошь исполню и из кубка твого отопью!

- Ага, опомнился, мужик неотесанный?! Я на него ставки делаю, а он перечить сатане… придурок. На, хебай! Ещё спасибо скажешь…

Взял дед бокал и, не думая больше ни о чем, выпил залпом до дна. Следом, без всяких там сюсюканий, рука непроизвольно снег давай со льда скарябать и в рот снежок тот совать. То спирт чистый оказался, с самого аду доставленный, на душах попавших туда людей перегнанный. Пойло адово действительно подействовало, начал дед мой в норму человеческую приходить. Трясун перестал сильно донимать и речь от заикания освободилась. Собрался с духом, глаза на черта поднял, спрашивает:

- Чего ж те надобно от меня, мужика простого?

- Тебе надо… сам ведь пришел, не я тебя искал. А раз пришел, в моей тепереча ты власти. И сделаешь так, как я скажу… Не переживай ты так сильно-то, не дрожи, смельчак. Думаешь душу твою поганенькую в преисподнюю заховаю? На кой она мне, милай? Я с помощью тебя знаешь, сколько душ заполучу? А ты мне и на том свете послужишь, коль мудро себя поведешь. А щас пей, веселись, жизнь прожигай, но между делом, гляди… Тогда и детям твоим и внукам печалится не придется.

Черт закончил агитацию, махнул хвостом…- тотчас графин явился из воздуха и бокал наполнил чем-то красным. А дед, глядя на колдовство, хоть и бил спиртяга градусом по башке родной, крепко призадумался.

- Че ж за работа такая, в чем заключается? – спрашивает он.

- Ничего особенного, - отвечает рогатое создание, отхлебывая из бокала. – Для начала влейся в коллектив власти новой, а для этого начни во-о-он с той церквушки что у вас в селе стоит. Разори, испогань, кресты к чертям посшибай! Клянусь огнем подземным – карьера будущая тебе обеспечена будет! – сказал и заржал хрипя, жидкостью отпитой чуть не подавившись.

- Сдается мне, что власть-то эта, не от вас ли прислана?

- И прислана и заслана… Не твого ума дело.

- Ну, - думает. – Идтить на пролом следават. Хватит энти бредни чертовы слухати. Где наша не пропадала. Один хрен сгину! Вон у него войско-то какое!

Вот и давай тогда он смело к будущему своему господину обращаться:

- Слышь-ка, нельзя ль для начала еще твоей заразы крепкой глотнуть.

- Другой разговор… а то норов мы все готовы показать, пока на сковородке не окажемся. Только кровушку щас допью…

Махнул хвостом ввысь посланник дьявольский и бокал со спиртом в руках у деда оказался. Тот напрягся, словно пружина стальная, вмазал половину с чувством великим и надрывом мужицким за всю землю Русскую, а вторую со всей мочи своей деревенской в глаза недругу поганому плеснул. Тот и взвыть не успел и, пока не опомнился, схватил дедуля его за хвост, намотал оный на руку и…давай черта драного за его волшебство над головой вертеть. Два оборота и об оземь… хлобысь, что было мочи! Другой раз…хлобысь…еще мощней! Третий раз, да с криком:

- Пошёл до дому, тварь подземная!

И… в прорубь! Откуда и силы взялись только?! Спирт бесовский подсобил, да небо видно тоже в беде не оставило. Наложил на себя крестов не меряно, полынья враз льдом толстым покрылась, а дед рванул с места, что было мочи, только его и видели.

Кое-как, сам не зная, дома очутился. Ни полслова никому он не сказал, спать завалился, но с открытыми глазами двое суток пролежал, образ Богородицы под подушку подоткнув. Бабка потом всю голову сломала, когда про чудо-то услыхала. Соседи и вовсе сказали, что, мол, белуга иль брехня.

Я-то, вот как думаю, что может и брехня, только прадед именно тогда пить бросил, причем навсегда. И дед мой последним из всех одиннадцати детей после того родился. Если бы, да кабы, то и меня не было б, если б не тот случай. И еще… у прадеда тогда рука отнялась, на которую он хвост чертовский накрутил, а церковь единственная не разрушенной до сих пор стоит по сравнению с другими селами.