Возвращение Христа» Глава 1 «….ныне, присно и во веки веков. Аминь» То ли быль, а то ли небыль, То ли грёзы, то ли сон? Только пил со мною водку Ликом схожий со Христом! Только поп опухший с хмеля С разведенной спал женой! Плюньте в рожу, если только, Это было не со мной! И умру от острой боли, Если кто-нибудь, когда Пригвоздит заточкой острой К брёвнам чёрного кота. Отчего качает хату, Будто я на корабле? То ли верую я Свято? То ли вечно не в себе? Ни чего не знал, не знаю… Только это всё не сон! И в земле сырой, а слышу Колокольный перезвон! Иван вышел из храма. Холодный ветер бил в лицо, как и сорок дней назад. Да, прошло уже сорок дней после смерти матери, и её душа, если верить попам и старушкам, лузгающим семечки у ворот, отлетела куда-то туда … Куда, Иван не понимал, но что отлетела, он знал точно. Иначе было трудно объяснить вдруг пришедшею к нему с самого утра уверенность, что теперь он остался один. Совсем один. Один среди этих людей с озабоченными лицами. Один в душном автобусе, где его толкали ранцами в спину весёлые школьники. И даже в храме за всю службу он не ощутил к себе никакого внимания: ни со стороны присутствующей публики, ни со стороны сморщенных церковных старушек, снующих по храму с видом озабоченных чем-то мышек, ни тем более батюшки, на лице которого было написано, что он поздно лёг и плохо спал, и сегодня тоже ляжет поздно, и не знает, уснёт ли вообще, и потому явно обиженного и на них, которые, по всей видимости, спали хорошо, раз притащились в такую рань в храм, и на Господа. А на него сразу за всё! И за то, что сын вместо семинарии поступил в десантное училище, и за то, что дочь, влюбившись в тощего, лохматого, заезжего рок-певца, тоже решила стать звездой, и теперь где- то во Владимире бегает по эстраде в одни пёрышках, задирая голые ноги выше головы. И то ли поэтому, толи от того, что пути Господни неисповедимы, оба: и Иван и батюшка оказались в два часа по полудни за одним столиком в обшарпанном привокзальном буфете перед тарелочками с серым крупно-нарезанным винегретом, и у обоих в карманах лежало по бутылке дешёвой владимирской «Русской» водки. И хоть батюшка был одет во всё мирское, Иван сразу признал в нём того, кто отпевал его мать, а двадцать лет назад и его отца. -Вы, батюшка, и меня наверно отпоёте?- пристально глядя в глаза попу, проговорил Иван. -Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь. Я к тому, что и отца вы…и вот теперь мать…Традиция, так сказать, просматривается. А мне если честно, даже спокойней. Как, например, идёшь на завод, и двадцать пять лет там один и тот же вахтёр, и даже если ты пропуск забыл, он тебя узнает и пропустит. И Вы у нас тоже, вроде бы, как вахтёр… -Я гляжу, Вы опечалены сегодня?.. У меня есть…Если, конечно, Господь разрешает? Да и узнать я хотел, куда это души отлетают? Но это позже, сейчас давайте матушку помянем. Не побрезгуйте. Всё- таки сорок дней! Иван оглянулся и шустро разлил бутылку, и уже пустую, спрятал в карман. - Варварой её звали, царство ей небесное. Отмучилась. Ей там, думаю, хуже не будет. Плохо, прости Господи, жили, свиньи у иных лучше живут. - Помянем рабу божью Варвару!- перекрестив стакан, а потом лоб, батюшка вылил водку куда-то в бороду. И, опять перекрестившись, отобрал у Ивана вилку. - После первой не закусывают! На вот ещё одну разлей, и помянем твоего отца. Как его звали? - Петром Иванычем,- краснея, проговорил Иван. - Иваныч он для крыс канцелярских, а для меня и Бога он – Пётр! И нечего оглядываться, ты не курей воруешь, а родителей поминаешь. – Гудя на весь буфет, басил батюшка. –А посуду отдай Нинке буфетчице, не скопидомствуй. Она детям по конфетке купит. Помянем раба божьего Петра!- и опять водка исчезла где-то в бороде у батюшки. - Вот, Иваныч, ты и выполнил свой сыновний долг. Можешь, есть винегрет с чистой совестью, - опять перекрестившись, проговорил батюшка. - Иваныч отец был, а я Петрович, - попытался поправить батюшку Иван. - Что?! – поперхнулся батюшка винегретом,- Не того помянули? Так надо перепомянуть. Обязательно! И два раза, а то и до греха не долго. Но, Иваныч, у меня нет ни денег, ни водки. Так что думай, но перепомянуть надо обязательно, а то и у отца, и у нас с тобой могут быть неприятности. На иконах вместо святых черти будут хвостами крутить, да и у матушки моей рога и копыта вырастут. - Да Петрович я, святой отец! А кличут Иваном. А насчёт- перепомянуть от похорон осталось пол фляги первача, но вот закуски в доме нет никакой. Один я, как перст, только мыши бегают, словно у тебя в церкви старушки, так и норовят, что-нибудь утащить. -Истинно глаголешь, Ваня! Измельчал народ на Руси. Сколь раз замечал- зажгут свечу, помолятся, потушат и опять в карман кладут, экономят. На ком, Ваня!? На Боге! Через это и у хороших людей неприятности. Только ты не кому… Ведь, Ваня, у меня сын в офицерики пошёл, души губить безвинные. А дочка голая во Владимире прыгает по сцене… А о родителях ты, Ваня, не беспокойся. Им хуже не будет. Хуже, Ваня, некуда! Но об этом позже. Сейчас перепомянуть надо. А закусим винегретом, его у нас на тарелках как раз на порцию осталось, пол фляги осилим. Сыпь винегрет в карман и пошли, темнеет уже. Далече изба- то, не заплутать бы. И вновь холодный, колючий ветер трепал бороду святого отца и пронизывал насквозь старую фуфайку Ивана, заставляя их и без того спешащих, чуть ли не бежать бегом. И потому до дома они дошли молча, если не считать взволнованных вопросов батюшки: правильно ли они идут , и подталкивающего Ивана в спину при особо сильных порывах ветра. В доме было холодно. Но вода в чайнике не замёрзла, и было решено – сегодня не топить! А чтобы из окоченевших пальцев не смог выскользнуть стакан, святой отец заставил отыскать Ивана большие пивные кружки с ручкой. -А в избе у тебя хорошо! Ничего лишнего, как у монаха в келье. А тараканы, коль неделю не топить, вымерзнут. И мыши, если не убегут, с голоду подохнут. Хорошо! Благостно, Ваня! Да и сам ты ликом, кого-то из святых напоминаешь. Не было у вас в родне святых ? Жалко… А может, Иван, ты и впрямь святой? Да чего ты руками машешь… Ведь со святыми как - они живут, живут, и никто не знает, что они святые. И помрут тоже, как все, а лет через сто ковырнут ихнию могилку, а мощи то – целы, нетленны! …Вот только когда истинная святость распознаётся. Ну, иногда, правда, при жизни, это если человек всякие чудеса начнёт творить: по воде ходить, летать, как муха, по потолку ползать. Ты не пробовал, Вань? А зря! Истинно говорю, у тебя бы получилось! - Бросьте, батюшка! Не всяк голый - святой. Вот дочку вы свою осуждаете. А ведь не знаете, может, именно её косточки и не сотлеют. И лет через двести объявят её святой. Ведь Мария –Магдалина шлюшкой всю жизнь проработала, а сейчас не менее апостолов почитается. Или взять сыночка вашего. В церкви картинка есть, где святой Георгий, кажись, тоже в доспехах, змия тыкает копьём. Выходит, солдатиком был, а святым заделался. Давайте, святой отец, за ваших деточек выпьем. Я вот один, так жизнь сложилась, а детишек очень люблю. - Нет, нет, Иван! Ты пей за что хочешь, а я буду пить за тебя. Плевать я хотел, сотлеешь ты, али нет, но в душе ты – Святой! Вот у меня на сердце кошки скреблись с утра, а поговорил с тобой, и оттаяло, и слёзы от умиления потекли. Ты хоть крещёный, раб божий?... Нет?! – батюшка отпил из кружки и надолго задумался. Иван знал, что в таких случаях мешать людям нельзя. Он сам не любил, когда ему мешали задумываться и лезли со всякими пустяками. Мало ли что человеку может прийти в голову. А вдруг да придумает, как сделать всех счастливыми на земле, сразу, за один день! Сколько раз он почти додумывался, оставалось совсем чуть-чуть, но мешали, и мысли, как тараканы разбегались в разные стороны, и через несколько мгновений прежней картинки не складывалось, хоть убей. Он отошёл к окну и, глядя на звёздное небо, подумал, что вот до смерти матери он был, вообщем-то, счастливым человеком. Это , вот , эти сорок дней мучили его одиночеством и заботой: куда попадёт душа матери, и можно ли ему сделать так, чтобы она устроилась ТАМ как можно лучше? Теперь она уже ТАМ, и от него ничего не зависит, он свободен, но в этой свободе и таилось зло. Оно, как червь, точило его мозг: ты должен что-то делать. А ему делать, как раз, ничего и не хотелось. Он душой понимал, что и делать –то ничего и не надо. Надо просто смотреть как идёт снег, как смешно суетятся тараканы у оставшихся крошек винегрета, как поп, такой хмурый с утра, в два часа по полудни вдруг отогрелся душой, и теперь не думает, что у него всё в жизни плохо, а жаждет наоборот помочь ему, Ивану, ПОСТУПКОМ! А этого как раз и не надо. Надо просто сидеть и пить из фляги самогон, и улыбаться, глядя друг на друга, на тараканов, на снег за окном. -Завтра будем тебя крестить!- Вышел поп из оцепенения,- И не тряси головой. Я с Богом посоветовался, и он сам укрепил меня в моём решении. Надо, Ваня, надо! Сейчас даже коммунистические шишки крестятся. А они, Ваня, далеко не самые глупые люди. И на завод ты больше ходить не будешь. Не богоугодное это занятие. При церкви служить станешь. Должность я тебе определю, это не твоя забота. Одёжка, прокорм- это тоже всё я беру на себя. Твое дело только с людьми разговаривать, вот, как ты сегодня со мной говорил… -Подумать бы, святой отец, -неуверенно встрял Иван,- Хотя я работу сам хотел бросить, но вот с людьми… Тяжело мне с ними… Говорят одно, думают другое, делают ещё хуже. Да вы и по себе, верно, знаете?... -Вот, вот, Иван! Это мне и нужно. Чтоб ты глядел им в глаза, слушал их и говорил всё, что ты про них думаешь. -Убьют, батюшка, и меня и вас за то, что ко мне их послали. Я ведь сколько людей видел, а и пятка не наберётся, которым моя правда понравилась. Вот , и зубьев у меня всего три осталось- всё из-за этого… -За зубья не беспокойся, вставим. И побоев, я думаю, не будет. Ведь они, Ваня, за то, чтобы с тобой встретится, будут большие деньги платить. Церкви, Ваня, церкви! И потому все разборки им придётся вести со мной. А я есть слуга Господень! Обижая меня, они Господа нашего могут обидеть… Хотя, Ваня, всякое бывает. Но ведь и молчать, Вань, грех. Видеть их мерзость и молчать. А здесь мордой их в собственное же дерьмо ткнёшь, да ещё с них же и деньги возьмешь!... А не брать, Вань, нельзя! Без этого они ни тебе, ни мне не поверят. В ихнем мире ничего бесплатно не бывает, окромя «сыра в мышеловке», как они сами выражаются. А вот коли за деньги – в дерьмо! Значит, так оно и нужно. Значит это провидение Господние… Хотя всяко, всяко может быть… раз в год и рак свистит, и водка киснет. Но об этом, Ваня , лучше не думать. Вот, деньжонок наберём и будем с ними только по видео-телефону общаться… с Канарских островов. Сначала, Ваня, надо раскрутится. «Через терни к звёздам». Поэтому с зубьями повременим. А крестится- завтра! - А, вот, я хотел узнать насчёт душ… -Наши, Ваня, точно в раю будут. Это точно, а вот остальные?.. От них это зависит… От их финансового положения и щедрости. Но это я им втолковывать буду, а ты режь правду матку… ну, с состраданием, конечно. В лицо не плюй. Себе дороже может обернуться. Когда совсем невмоготу, покачай головой, перекрестись и уходи… Да, хоть, в поле. Мол, помолюсь за вас грешных. А сейчас спать, спать. Об остальном позже. Я, вот здесь, на лавке. Постели у тебя дюже грязные. Дай мне валенок под голову… Вот и ладненько… Всё, Вань, всё. До завтра! Минут через пять батюшка уже спал крепким сном, захрапывая на вздохе и посвистывая на выдохе. -Так могут спать только цельные и уверенные в себе люди,- подумал Иван, сметая крошки винегрета вместе с тараканами на пол и сливая оставшийся в кружках самогон во флягу. Он, слушая отца Фёдора в церкви, понял, что это за человек. И ещё удивился- зачем он решил посвятить свою жизнь служению Богу? Ведь сам он ни в какой поддержке явно не нуждался, и в мирской жизни к своему возрасту мог бы уже достичь куда больших успехов, чем ,по всей видимости, занимал теперь в церковной иерархии. И, представив себе, кем бы мог быть батюшка, пойди он в политику, Иван даже поёжился. Он вдруг понял кого напоминал ему всё время поп. Да, если бы не борода, не ряса до пят, не все десять пальцев на руках!... И такой человек предлагал ему сотрудничество, восхищался его, Ивановым, умением утешать людей!... Иван вдруг почувствовал головокружение и тяжесть в ногах. - Надо выйти на улицу. Да и этот храп не даст сосредоточиться. А сосредоточится необходимо. Завтра может быть уже поздно. Завтра отец Фёдор начнёт воплощать в жизнь свой план, в котором роль ему отводимая, Ивану, мягко говоря, не нравилась. Говорить людям в глаза всё, что о них думаешь… Да прочитай батюшка его мысли сейчас…- И Иван, стараясь не скрипеть половицами и не хлопнуть дверью, поспешил на крыльцо. - Надо подышать свежим воздухом и подумать, хорошо подумать… Жизнь даётся один раз…Один! Пороша кончилась, небо высветилось яркими, крупными звёздами, похожими на огранённые стекляшки в материнской шкатулке, которыми они всей семьёй любили играть. Рассыпят их на столе по тёмной скатерти, поставят настольную лампу посередине и выкладывают из них созвездия. И смеются, смеются… Тому, что они все ещё живы, что им тепло и хорошо, что картошка уродилась, что кошка принесла котят, что ветер воет, собака лает… Да мало ли что может развеселить счастливых людей? Потом, когда ему было двадцать , умер отец. Мать тогда сложила скатерть и сунула ему под голову, а в руку вложила пяток стекляшек. Лампу и ещё пяток он вложил в гроб матери, и от всей прежней жизни у него остались только изба и последний пяток стекляшек, которые он зашил и подвесил на груди на просмолённой бечёвке. Теперь вот и избы не осталось, потому что надо уезжать. Отец Фёдор уже всё решил, он уже увидел деньги, увидел вереницы хорошо одетых и сытых людей, жаждущих получить от него разрешения на встречу с Иваном, который утешит их и объяснит, что все те гадости, которые они успели натворить за всю свою жизнь, могут быть искуплены и прощены Богом. Надо только раскаяться и помолится, заплатить отцу Фёдору столько денег, сколько он попросит. И от своей идеи отец Фёдор уже не откажется, потому что он сам убедился, как от его тяжести на груди, после разговора с Иваном ничего не осталось, а наоборот, пришла лёгкость и сладостность, ощущение всепрощения и любви к Господу! Снег под галошами скрипел громко и резко, заставляя Ивана невольно оглядываться назад- не бежит ли за ним батюшка. А на душе было противно и тоскливо до тошноты. - Надо сесть на электричку и уехать. Всё равно куда, главное подальше и побыстрее. На кладбище он не пойдёт, сорок дней со дня смерти матери прошло и душа её больше его не услышит. В посёлке Ивана ничего уже не держало. За сорок лет он не приобрёл ни друзей, ни просто приятелей. Единственная женщина, с которой он был близок, вдова на двадцать лет старше его, прожив с ним пол года, выгнала Ивана назад к матери и провожала его по улице диким криком: - Ненавижу! Не-на-ви-жу!!! - каталась голой по земле у крыльца и рвала на себе волосы. Потом она запила по-чёрному, без просыпу, а ещё через пол года её нашли висящую в петле на дворе. Он хотел было поставить на могилке оградку, но каждый раз, как приходил на кладбище, казалось, слышит из-под земли её стоны и душераздирающий крик : - Не-на-ви-жу-у-у!... Сначала очень переживал: -Не он ли виноват в её смерти? – но мать ему объяснила, что так часто бывает у женщин, особенно после сорока пяти, тем более пьющих… Вокзал встретил Ивана неприветливой тишиной, Ночные поезда лет пять назад перестали останавливаться на их станции, а подростки, любящие летом потолкаться здесь, зимой находили места потеплее да потемнее. Когда дверь за Иваном захлопнулась, он сразу понял, что совершил ошибку. У круглой печи сидел на корточках и подкидывал в неё поленья Пётр Кирин, сосед-милиционер. Он повернулся и удивлённо уставился на Ивана. - Ты , дядь Вань, чего сюда ночью пришёл?- Недоверчиво щуря глаза, спросил он. – До первой электрички ещё три часа с гаком будет. Иль у тебя часы спешат? Иван отворотил рукав фуфайки и ещё больше смутился. Часов-то у него никогда не было. - Да, Петро, часы не часы… А тоскливо. И изба выстыла. Дай, думаю на вокзале посижу. Всё одно, не спиться. – Краснея, соврал Иван. - Понимаю! Мне тоже в эти часы выть хочется. Зимой- ни души. Только и спасаюсь тем, что в огонь смотрю. Хоть, думаю- какой грабитель напал… Да тут и брать нечего, окромя лавочек. Ты , дядь Вань, случаем не за лавками?- пошутил Пётр. И захохотал, глядя на ещё больше покрасневшего Ивана. - Не, ты, дядь Вань, помолчи пока. Я тебя сам колоть буду. Мне тренироваться надо. Хочу на следователя пойти поучиться. Не всю жизнь здесь по ночам печку топить. Да, и Машка говорит: - Давай корову продадим и накупим акций у Чубайса рыжего, приватизируем пару телеграфных столбов да сорок метров люминевого провода и будем всех, кто после нашей хаты живёт, держать в ежовых рукавицах. А твоя хата, дядь Вань, тоже ведь апосля нашей стоит! – Пётр захохотал весело и задиристо, как ребёнок. – Разбогатею и в Москву! Экзамены сдам, квартиру куплю, машину- в академию ездить. - Как, дядь Вань, думаешь, выгорит? - Не знаю , Петро. – растеряно пробормотал Иван, - Я думаю, корова она понадёжнее будет. -Вот и я думаю. Чего рисковать?... Пущай она тут с коровой… Накой мне она в Москве?... Я, может быть, какую москвичку найду… с квартирой, с папой генералом… Там ведь генералов , Ваня, видимо невидимо, как у нас грязи! – Пётр прищурил глаза и расплылся в такой добродушной улыбке, что Иван сразу понял: - этот найдёт и москвичку, и папу генерала, и в академию без экзаменов поступит. -Может, ты тоже за москвичкой решил податься? – неожиданно резко поставил вопрос Пётр и уставился на Ивана своими белёсыми, как будто выцветшими, глазами. – Отвечай, сукин сын! Под вышку подведу! В лагерную пыль сотру! Иван из красного стал белым. На него вместе с белёсыми глазами Петра, в упор смотрело дуло чёрного пистолета. Рука Петра дрожала, пальцы побелели. - Колись, гад! Считаю до трёх! – брызгая слюной, закричал Пётр. – Застрелю и под товарняк брошу, а скажу, что так и было. Я « афганец»,мне поверят. Раз… Два…- и тут Пётр как-то странно вздрогнул, изо рта у него потекла пена, и он навзничь упал на пол, - Три…- прохрипел он и потерял сознание. - Вот ведь как в образ вошёл. Мог и убить. –Вдруг всё понял Иван. Он выбежал на улицу и, наложив в шапку снегу, вернулся к Петру. – Сейчас, сейчас,- шептал он,- ты только в самом деле не помри. И корова у тебя будет, и москвичка, и папа генерал , и звёздочек на погонах будет столько, что все обзавидуются… Всё будет. Не помирай только… Пётр открыл глаза. - Чем ты меня, дядь Вань? Я ведь только пошутил. На пушку хотел взять. Кино не смотришь, крестьянин лапотный! Соседа любимого по голове! Чуть ли не до смерти… Ой, ёй, ёй, ёй, ёй! Теперь может вмятина на всю жизнь остаться! А у меня там, между прочим, и так не густо было. Чем теперь экзамены в академию сдавать? И что я тестю- генералу скажу? Мужик самый задрипанный в поселке полешком чуть не убил? А о Машке, жене любимой, ты подумал? То-то и оно, Вань. По всему выходит, что жизнь мою ты поломал, считай, пополам! Как тать в ночи. Пришёл скамейку скрасть, а пошёл на убийство. А я ведь, Ваня, при исполнении .За меня государство запросто и тебе черту подведёт. Сказывай куда едешь, а то всё по форме оформлю и боле тебя не увижу никогда. А не хочется, Ваня, симпатичный ты мужик. Вот и тётка моя, на двадцать лет мудрей тебя была, а позарилась дура. Ты ей тоже небось доперёд того, чем подол задрать, полешком по голове стучал? Пётр взял снега из шапки и приложил к затылку: - Сказывай куда едешь. Я не шучу. А коли опять захотел жениться, хоть мне москвичек и не жалко, но я тебя застрелю! Через тебя тётка моя родная повесилась. Я хоть и маленький был, а помню. Пришла к матери и жалуется. – Я,- говорит,- пожила с ним и поняла – Святой он! А я грязная и грешная. И мысли у меня такие же, грязные и грешные. От того и ненавижу его, каб не он, так бы и умерла и не знала, что я грязная. А теперь каково? И жить противно, и помирать страшно! От того и пью, и чувствую, что добром это дело не кончится… - Вот так то, дядь Вань, нельзя тебе женится! Никак нельзя! Роковой ты мужик, хотя на первый взгляд в тебе ничего такого и нет вовсе. А Иван вдруг как-то расслабился, по щеке его потекли слёзы, тусклая лампочка на потолке расплылась, а вокруг головы Петра образовался какой-то нимб… - Я ведь, Пётр, уезжаю. Совсем. А куда не знаю. Да это и неважно. – И сам не понимая зачем, он рассказал о встрече с отцом Фёдором, о их разговоре, и о том, как он убежал из своей избы, оставив там спящего батюшку. - А ты, дядь Вань, и вправду блаженный,- выслушав всё, подвёл итог Пётр. - Ты на что надеешься? Что в других местах и люди лучше, и жизнь слаще? Да тебя, как БОМЖа, через день – два заберут в околоток, понавешают на твою шею все нераскрытые дела, и пойдёшь по этапу на народные стройки с песнями да плясками. Это, конечно, если выживешь. А это не просто. Я точно знаю. Такие, как ты, обычно через месяц, в лучшем случае через два Богу душу отдают, и перед смертью ругают родителей матеренными словами за то, что на свет их народили. - Хочешь, на денёк посажу? А ты подумаешь. Какая тебе разница- сегодня уедешь, или завтра? Да и пахнет от тебя, как от ведра самогона. Дежурный придираться не будет. Я скажу , что ты меня обматерил при исполнении…, при дамах, - хохотнул Пётр. – Посидишь до завтра ,а там и решишь. По моему разумению, поп тебе стоящее дело предлагает. Я бы сам к вам в кооператив вступил. Вам человек в форме и с наганом не помешает. А об окладе и премиальных договоримся, я не жадный. И не успел Иван и рта раскрыть, как Пётр застегнул на нём железные браслеты. - Пойдём, пойдём, дядь Вань. Сгоряча такие решения не принимаются. Ему бизнес предлагают, а он уехать! Так к жизни относится, мы и помрём нищими… и дети наши нищими помрут, и их деточки… Эволюционный процесс может остановиться из-за таких, как ты. Одни тараканы на земле останутся, если я сейчас малодушие проявлю,- неожиданно закончил Пётр. - Да, дядь Вань, если я снова упаду, ты зазря не суетись, я через пять минут очухаюсь. Контузия у меня такая, с Афгана. Врачи обещали ,если я к спокойной жизни возвращусь, пройдёт она сама собой. Да, вот , ни хрена, не проходит. Да и где она – спокойная жизнь? Из-за тебя, вообщем-то, пустого человека эволюция может затормозиться. Когда такое могло быть? Да никогда! И Машка опять же… Она же ,дядь Вань, как в экстаз войдёт, колотит меня по чем- нипоподя кулачками, и всё старается побольнее, побольнее. С одной стороны, конечно, плохо, не уважительно, но с другой интересно! До чего я ,выходит, бабу могу довести. И причём без всяких там усатых иммитаторов и вибраторов заморских. И снова скрипел снег. И снова на душе у Ивана было темно и тяжело, до тошноты. Он уже понял, что никуда не уедет, И, что посадив его в свой клоповник, Пётр отправиться к нему в избу, разбудит попа, и они, разбивая друг об друга в кровь руки, будут делить проценты от не начавшегося ещё дела. И что главным аргументом Петра будет то, что он, Иван, вообще, может не выйти из КПЗ. - Дядь Вань,- прервал его печальные мысли Пётр, - а ведь поп верно тебе сказал. Я, вот, тоже до твоего прихода все думал у печки, думал про свою жизнь. И так, и этак, и не видел никаких перспектив. А про академию я тебе наврал. Похвастаться хотелось. И Машка, если честно, мне уже, как год, опостылела. А поговорил с тобой и понял, что не всё в жизни потеряно. И что, ежели, на всё посмотреть под другим углом зрения, то моя жизнь, на самом деле, много лучше, чем у некоторых. Да, к примеру, хоть твоя! - Тебе пирог суют, а тебя тошнит! Тебе шубу с барского плеча, а тебя коробит! У меня обстоятельства изменятся, и я счастливый буду. А ты и во дворце будешь думать, как из него удрать и нищему по свету скитаться. Тебе , видать акушер при родах сильно на темечко надавил. Но ты , правда, про это помнить не можешь. В дело мы, конечно, тебя возьмём, юродивые завсегда богатым мозги пудрили, на большие бабки их выставляли. Но больших денег я тебе не обещаю, за прокорм, скорей всего , работать будешь, да за освежитель рта… Дежурка встретила их кислым запахом пота и мочи. -Кого поймал, Петро? – спросил, проснувшийся от стука двери, дежурный по участку младший лейтенант Свиридов. - Да это сосед твой! Не иначе с Машкой застукал? Но так дело , Пётр, не пойдёт, Это ты к весне всех мужиков в посёлке пересажаешь. Сейчас не тридцать седьмой год. Ты должон это учитывать. Демократическое государство строим. Право каждого на самоопределение, вплоть до отделения! Газеты читать надо, а не Машке каждую минуту под сарафан заглядывать. - А вам, гражданин, стыдно должно быть. Машка -то его вам в дочери годится, или, как говорится – седина в бороду, бес в ребро! Но если по согласию, мы вам много не припаяем. Литра, Пётр, нам , думаю, будет достаточно? Ну и расскажете подробно и чистосердечно всё. Времени у нас до утра много… - Да нет, товарищ младший лейтенант. Обматерил он меня при исполнении. Его бы на сутки оформить, да к тем БОМЖам посадить, что мы вчера с товарняка сняли. Пусть немного поучат. А потом мы его отпустим. Он за сутки, думаю, поумнеет. Поумнеешь, дядь Вань? Только, извиняюсь, задницу береги. Любят они это дело. С детства обделены женской лаской. На них и обижаться грешно. Правда, товарищ младший лейтенант? - А как мы его оформим , Петя? Материл он тебя, как я понимаю, без свидетелей. А завтра нас к прокурору: - Нарушение прав человека!- Ты, хоть, Пётр, и контуженный, а соображать должен. Уволят, куда мы пойдём? Мы ведь и не умеем ничего кроме, как руками махать, да стрелять, но и то не все… - Ну, можно задержать для установления личности. Имеем право. У него ведь документов с собой нет. Нету , Дядь Вань? - Нету, - обречённо отозвался Иван. - Ну да, ну да…Соседа своего не узнал, с которым двадцать пять лет прожил. Слушай Пётр, коли ты Машку свою ревнуешь, лучше Машку задерживай на сутки. Камеру мы ей выделим,- мечтательно потянувшись, подитожил младший лейтенант. - Сними наручники и иди на станцию. Объект оборонного значения без присмотра остался! Если кто лавку украдёт, с нас обоих погоны сорвут с мясом. Кругом! Шагом марш! Когда дверь за Кириным захлопнулась, Свиридов, налив из термоса чаю, подвинул стул Ивану и пригласил присесть. - Вы не волнуйтесь, Иван Петрович, пейте чай. Пётр он- горячий и мнительный, потому как – контуженный… А что у вас случилось с его женой? Вы мне по секрету, как старшему товарищу его, а? Я не ради любопытства, а чтобы помочь ему…. Часто у вас с ней? … Ну чего вы молчите? Ведь если он вас завтра пристрелить захочет, я могу и не заступиться… Не успеть, вернее… Ну, ну, рисковый вы, однако, человек… Идите, Иван Петрович, я вас больше не задерживаю, хотя и надо бы… Ну да в следующий раз… Пётр, он ведь не отстанет, контуженый, он и есть контуженный. И Иван в который уже раз за сегодня опять оказался один на холодном, пронизывающем ветру, и под яркими, так похожими на те стекляшки из детства, звёздами. И небо, как синяя бархатная скатерть, и луна, как настольная лампа… Только не было матери, отца, и его, счастливого и беззаботного. А бегали, суетились вокруг, как тараканы, непонятные ему люди и требовали от него тоже, чего-то непонятного, но почему-то всегда для него глубоко омерзительного. Его вырвало. Вырвало прямо на крыльцо отделения. Вырвало до крови и желчи, и потекли из глаз слёзы, застывая где-то в бороде… «вот и всё…вот и всё…»- скрипел наст под ногами. «будь что будь…будь что будь…»- отдавалось в голове. - Ну и пусть. Такая судьба,.. А может всё образуется? Может батюшка увлечётся ещё чем-то, или кем-то и отстанет от него? А, может, люди и не захотят платить деньги, чтобы поговорить с ним. Да , наверняка, не захотят. У глупых и денег нет, а умные не захотят, точно не захотят! – почти успокоился Иван , уже подойдя к дому. В избе горел свет, а по занавескам мелькали тени от встрёпанных голов и рук с сжатыми кулаками. - Всё правильно. Консенсуса достигают,- сразу догадался Иван. Пётр хоть в два раза моложе, да поп в два раза тяжелей, но то, что идея пришла первому в голову попу, и не успевший выветрится хмель,- всё это было на стороне отца Фёдора, поэтому, когда Иван вошёл в избу, Пётр с пеной на губах лежал на полу, а отец Фёдор жадно пил из кружки. - Эх, Иван, Иван! Мало того, что ты сбежать хотел, ты ещё и с ментами решил поделиться. А ведь мы и пятака не заработали, а он уже на мотоцикл требует. Пистолетом мне, слуге Господа нашего, в висок тыкает. Куда идём? Кому служим? Ты ведь , Вань, не Бог, чтобы семью хлебами всех накормить! Да и не голодный он был. Я три раза взопрел допреж того, как его свалить. - Ну, да что с тебя взять! Был бы ты хитрый да жуликоватый с тобой бы, вообще, не о чем было говорить. Таких пруд пруди. В том-то и дело, Ваня, что ты не от мира сего. И в миру тебе жить нельзя, погибнешь. Ты этого, всё одно, не поймёшь, так что можешь не напрягаться… Ты просто должен мне верить. А ты и правда решил, что я хочу на тебе Канарские острова заработать? Да что, Ваня, нам там делать? Ну, выпьем пальмовой водки, ну, похмелимся, а потом? С тоски помрём, и мулатки сисястые не помогут. Ностальгия нас, Ваня, за глотку схватит. Потянет в буфет привокзальный, к серому винегрету, тараканам, к этому , вот , небу, снегу, к глупости беспросветной, наивной доверчивости, крестам покосившимся, да к вот этому туалету с дырой место фаянсового толчка! Я знаю, Вань, мне люди исповедовались, не нам чета… - А что теперь с этим жмуриком делать? Скорую не вызовешь, и тебя и меня посадят. Он ведь при исполнении, в форме. .. Лопата-то у тебя есть с ломом? Придётся во дворе закопать. Грешно, конечно, но сам виноват. Мотоцикл ему с коляской и блестящими наваротами. А за что, Ваня? Неужто, мы сами не сообразим на что деньги потратить? Тебе зубы вон вставить надо, телогреечку поновее, пуговки на ширинку… Да и у меня потребности обещают расти. Кабинет, компьютер, секретарша,- облизал запёкшиеся губы отец Фёдор. - Да, батюшка, вы не волнуйтесь. Он сейчас очнётся. У него такое по десять раз на дню случается. После контузии в Афганистане осталось,- перебил разволновавшегося батюшку Иван. - Это что, он меня по десять раз на дню лупить будет,- опять вышел из себя, начавший было успокаиваться, отец Фёдор,- и мотоциклы блестящие требовать? - Да нет. Пошутил я. Не беспокойтесь. Мы на всех грузовичок купим, на пикники ездить. А пистолетом я вас на искренность хотел вызвать, попугать маленько. Это оружие не боевое – муляж. Кто мне припадочному боевое бы дал? Меня ведь в милицию по жалости взяли, ранение учли… Ну и Машка, конечно, губы накрасила да разок к начальнику сходила. Вот, я и хотел к вам. У вас чую дело стоящее. – Пётр встал на четвереньки и пополз к фляге,- Ты бы, Иван, и мне кружечку налил, голова что-то сильно кружится… - Дай ему, Вань, пусть пьёт. Праздник у нас сегодня, братья! – вдруг заревел во весь голос отец Фёдор, - Крещение принимает раб божий Иоанн! - Пётр, сгоняй на колодец, принеси воды два ведра, а потом из дома чего-нибудь закусить: капустки, огурчиков. Машке скажи, что сейчас Ивана окрестим и к вам придём отмечать. Пускай стол накрывает, да побогаче. Рождение кооператива нашего заодно отметим! А ты, Иван, давай печку растапливай. Крестится – то голым будешь, как бы не околел. Загубишь дело на корню, и накроются Петькины сладкие мечты о пикничках с водочкой на природе… Через пол часа в избе было тепло. На плите закипало ведро воды. На столе в миске лежала квашенная капуста и стояла трёхлитровая банка мутных солённых огурцов. Посередине избы на полу лежало грязное оцинкованное корыто – купель. Иван голый стоял у печки, а Пётр, сидя за столом с батюшкой, тыкая грязным пальцем в Ивана, тараторил: - Гляди, отец, какое у него мужское достоинство. Как у жеребца! А живёт один. Не использует дар божий по назначению. Через это и тётка моя троюродная повесилась, она матери моей жаловалась: мол, Святой он. Вона где у него святость! Ниже колена… А ежели ему дать трусы Машкины понюхать? А Отец Фёдор? Давай сгоняю… Я теперь только тётку понял. А каково ей было? Как в басне, что в школе проходили: -«…Хоть видит око, да зуб неймёт…»! Кишка пожарная потоньше будет… Право слова, батюшка, потоньше…. И гляди…гляди –пульсирует. Да ему и говорить ничего и не надо. Мы его, батюшка, разденем да к столбу на площади привяжем… Я в фильмах заграничных видал, правда, там по большей части негры, но, всё одно, дамочки драгоценности срывают и на срам ихний вешают… Ой, батюшка, давай выпьем по кружечке, а то и я того гляди сомлею… Двадцать пять лет прожил, а и подумать не мог, что такое бывает!... Святой, ядрёна корень!...-восхищёно глядя в пах Ивану, тараторил Пётр. - Так она, наверное, его плохо кормила, - имея в виду скорее всего Петькину тётку, басил отец Фёдор, - Я вот, когда приход только принял, нищим был. Так у меня с матушкой после картошки да огурцов, не любовь, а насмешка одна получалась. Она, грешным делом, сбежать от меня с прапорщиком хотела…Н- да… А потом ничего… Наладилось… Сметанка, сальцо… Без этого все достоинства – одна бутафория. Муляж. Как у тебя в кобуре – одна видимость… - Ну… Давайте, начнём помолясь. Пётр, налей в купель горячей и холодной воды… Поровну, Петя, поровну… Нам его ни застудить, ни сварить нельзя. .Вот, ведь на какой тонкой ниточке может держаться счастье людей. Застуди мы Ванечку, он покашляет, покашляет да и помрёт, а мне опять к старушкам в церковь, а тебе Петенька к привокзальной печке… Отец Фёдор плюнул на ладони, пригладил свои седые вихры, как бы отгоняя дурные мысли, распушил бороду: -Ваня, в корыто! Иван обречёно встал в воду, - Вот и началась новая жизнь,- пронеслось у него в затуманенной голове. – Отныне он не сам по себе, а раб божий. Выходит за всё, что теперь с ним произойдёт, будет отвечать не он, а Бог… Да вот слуга его,( что черпая воду кружкой, из которой только что допил самогон, поливал его) отец Фёдор. - Крестится раб божий И-о-ан! –тянул густым басом поп, - Во имя Отца, Сына и Святаго Духа –Ами-и-инь!.... Вдруг загремело стекло, и в избу густыми клубами пара ворвался холодный воздух. -Пётр, отстреливайся! Конкуренты выследили! – первым опомнился батюшка. Пётр выхватил муляж, бросился к окну, выглянул и с криком- «Я счас!»- Исчез в дверях. Через минуту дверь опять хлопнула, и Пётр вошёл в избу со своей женой. - Вот, не выдержала. Решила на голого соседа посмотреть. А увидела и обомлела. Стекло головой выдавила… Машка во все глаза смотрела на Ивана. Вдруг ноги её подкосились, и она рухнула прямо у корыта. - Если и эта повесится, я тебя застрелю. Хоть ты мне теперь и компаньон.- закричал Пётр, -Всех баб в семье на тот свет отправит… Раб божий… Жеребец он, батюшка, жеребец порченый!... А на лице отца Фёдора гуляла улыбка. Он ещё раз убедился в волшебном действии не только духа исходящего от Ивана, но и самого тела… Вернее не тела. Тело было довольно костлявое и нескладное…. Но это не важно. Отец Фёдор уже видел клиенток, омывающих Ивана в бане. Видел как исчезают их последние сомнения в святости этого человека… Нет, нет. Не человека, посланника Божьего! Видел толстые пачки денег… - Всё, всё! Пётр, вытирай и одевай раба божьего. Иначе простудится. Да брось ты свою Машку! Не дай бог Иван захворает. Лопнет наше дело не надувшись! -А крестик, крестик ему не надели,- очнулась на полу Машка. Все переглянулись. Об этом отец Фёдор забыл. А Машка уже расстегивала кофточку,- У меня два. Свой и покойной, тетки Петра, с которой Ванечка пол годика прожил. Не зарывать же золото. – ответила она на удивлённый взгляд попа. – Мы не жулики, чтобы золотом разбрасываться. Да я и чувствовала что пригодится. Крестничек… Крестничек…- лепетала она, прижавшись всем телом к голому Ивану,- Крестничек он! Имею право, - бросила она Петру, - А ты – крёстный! Целуй его, целуй, говорю! Нечего хвататься за свою кобуру. Деревяшка там у тебя … Де-ре-вяш-ка! Нету греха крестничка обнимать! – она еще раз прильнула полуоткрытыми губами к бороде, шее, груди, животу и… Опять потеряла сознание. - Всё правильно, всё правильно,- спохватился отец Фёдор,- Это мы сами должны были её позвать. Без крёстной нельзя, никак нельзя… Да, одевай ты его, а то баба твоя помрёт.- Зло бросил он Петру. Через пять минут Иван был одет. Машка отошла, но кофточку не застёгивала. -Крестничек!...- шептала она про себя, вылавливая из банки для Ивана самые мелкие, обязательно с пупырашками огурчики и, откусив жопку, кокетливо протягивала Ивану, - Закуси, закуси, крестничек. – И лицо её выдавало такое блаженство, что поп, косясь на Петра, незаметно убрал со стола единственный ножик себе запазуху, от греха. - Всё, братья и сёстры! Сейчас идём к Петру. Иначе замёрзнем. А дырку в окне оставим, пущай тараканы повымерзнут. К тебе, Вань, обеспеченные, интеллигентные люди будут приходить, нечего их тараканами смущать. Петро, бери флягу и пошли, пошли…. Сало-то у тебя есть, Машка? – уже дома у Петра спросил отец Фёдор. - И сало, батюшка, и колбаски сырой палка, и ветчинка китайская в банках. Не сумлевайся,- не спуская глаз с Ивана, отозвалась Машка,- вот только водочки нет. Петра бы послать. Да не за нашей, Владимирской, пускай из городу «Абсолюту» привезёт. Вам ведь по сану «Абсолюту» положено?- явно лукавила Машка. - Да-а…желательно. День сегодня какой-то замечательный, хотя с утра и не задался, вроде бы… А теперь, как бы глаза открылись…Люди-то в России пусть и не Спинозы, а душевные и совестливые … Ты, Петя, водочки побольше возьми и к старосте церковному зайди, скажи батюшка- загулял, он поймёт, он у меня понятливый и если осетринки даст бери, бери не стесняйся, и образков с десяток, какие поновей, избушку Ванину украсить надо. Давай разливай Петя на посошок, да благословлю я тебя в дорогу. Поспешай, но медленно…-покосившись на Машкину грудь, непонятно к чему добавил отец Фёдор. Не успела дверь за Петром как следует ударить по косяку, а поп уже волочил Машку на кухню: -Вот что, девка, про Иванову благодать забудь! Он – Святой! И орган у него этот скорее декоративный, чем действующий. И ежели я что узнаю или, не дай Бог, угляжу, анафеме предам и от церкви отлучу! С кем хошь греши, а об Иване забудь. Хотя с кем хошь тоже не к чему… Найди себе достойного члена нашего кооператива и…Совместишь приятное с полезным, а информация не растечётся по посёлку… - Да у нас в кооперативе только ты с Петром и остался. А с Петром мы теперь уже неделю, как бы, чужие… Ты прямо говори- приглянулась я тебе, козёл бородатый? - Ну, матушку я из-за тебя не брошу, по сану не положено… Но лаской не обделю, глубиной чувств уважу! Девка ты ладная, по всему видать, горячая.- поп левой рукой привлёк Машку к себе, а правую запустил куда-то под складки широкой Машкиной юбки,- Кипяток девка! – простонал поп, - На твоей заднице блины печь можно…. Но это попозжей … Ивана надо уложить. Ты ему здесь постели и горшок поставь, чтоб не бегал туда- сюда. Отвлекает это и не способствует полному раскрытию чувств совокупляющихся сторон. А я тебя раскрыть хочу по самое… Ну , ты сама догадываешься, не девочка. А теперь к Ивану. И помни : мать - .ты ему, МАТЬ! Пускай и крёстная. - Ну что, Ваня, загрустил? Какие наши годы! А людей ты не бойся, они сами тебя бояться будут. Потому ты теперь не сам по себе, а Божий человек, Провидец! В какой-то мере даже вершитель их судеб! Не на небе, конечно, там свой пастырь, а здесь, на земле! А люди, Ваня, боятся не отдалённого будущего, а настоящего, которое вот-вот на них наступит, кого только в грязь вдавит, а кого и по асфальту разотрёт. Вот ты, Маша, чего боишься, когда грешишь, гнева Господнего или кулака мужа? - Я, отец Фёдор, триппера боюсь. - Бабы они, Ваня, всегда не того боятся… Ну, всё, дети мои, спать, спать, спать. Марья, стели нам постели. Устали страсть. До Петра отдохнём, а там видно будет. Может, и сегодня ночью спать не придётся. Эх, грехи наши тяжкие, страстишки грешные. Эх, вы овечки мои заблудшие…- ласково глядя на обоих, приговаривал батюшка. Ивану Машка, сняв перину с супружеской кровати, постелила на кухне, поставив в голова большой ночной горшок. Не увидит, так споткнётся. А батюшке в горнице, под их с Петром фотографией, где он обнимал её и щурился на фотографа, как мартовский кот, учуявший течную кошку. А она глядела строго, но её чувственные губы уже, как бы, предвкушали и Петькины губы, и губы фотографа, и даже колючую бороду отца Фёдора. Бесовские губы.- Сделал вывод батюшка,- а бес он и в Африке бес. Так что согрешить придётся. Тут и к гадалке ходить не надо. Ну да ничего, отмолюсь, жизнь она длинная, вот на старости лет все грехи и отмолю. Может, старцем куда уйду? В монастырь или пещеру какую, чем чёрт не шутит? Уложив Ивана, перед этим повертев у его головы ночным горшком, Марья поторопилась в комнату к отцу Фёдору. - Что-то ты, Маша, простынь у стены плохо заправила,- строго спросил батюшка. – Поправить надо. Как бы я бок себе не натёр, кожа у меня с детства очень нежная. А когда Марья, выгнувшись всем телом, потянулась к стенке, отец Фёдор налетел на неё, словно петух на курицу. Сам грех не занял и трёх минут. Застёгивая ширинку, отец Фёдор самодовольно смотрел на покрасневшую Машку: - Недолго мучилась старушка в его мозолистых руках,- на мотив русской народной песни пробасил батюшка. - А я?- с надрывом спросила Марья. – А как же я, батюшка? Вы же не паскудник какой – раззадорить и бросить. Куда мне теперь? К Ивану нельзя, Петра нет,- и упав ничком на кровать, Марья разрыдалась,- Видит Бог, удавлюсь. Сами потом Петру всё объясняйте, да на суде… - Какой суд, Маша? Мы же по согласию… - Я на один раз не согласная! Ты чего мне пел на кухне про чувственность, про углубление, про душевное взаимопроникновение? Так вот, почувствовать я ничего не почувствовала, насчёт проникновения, так это сильно сказано, а про углубление- так ,вообще, брехня! Даже если тебя у нас в области оправдают, я до Москвы дойду! Дам кому надо и дойду! - Марья, Марья…- виновато басил отец Фёдор,- я бы с радостью, да ведь шестой десяток… - А это не ваша забота! Твоё дело портки снять… Да не с меня, с себя снимай, ненавижу я в ваших кальсонах штопаных копаться… Рясу тоже сымай, хочу тебя с Иваном в корыте сравнить…Телом то ты гладок, Федя, а вот в остальном никакого сравнения… - Маша,.. не смогу я после такого унижения… - А вот это- не ваша забота, - вдруг ласково, каким-то низким голосом зашептала Марья, - лягайте, лягайте…я не девочка… не первый год замужем, - потолок в глазах отца Фёдора покачнулся, будто он плыл на пароходе, запахло чем то вкусным, но давно забытым, и он ощутил себя не отцом Фёдором, а маленьким сопливым комком в ласковом и тёплом животе матери. Лицо его исказилось какой-то глупой улыбкой, он зачмокал губами и, по всей видимости от восторга опысался, но не почувствовал этого, он потерял сознание. А Иван, вконец обессиленный навалившимися на него событиями, спал. Спал так, как не спал уже несколько лет, спокойно и глубоко. Он не слышал ни похотливого хрюканья отца Фёдора, ни томных стонов жены Петра. Он шёл по луной дорожке среди звёзд, не зная куда и зачем. И в этом-то и была вся прелесть. Именно в незнании- куда и зачем. Душа его ликовала- Вот для чего ты родился! Вот для чего ты терпел и страдал там, на земле, чтобы сейчас вот так, без всякой цели, идти по этой серебристой дорожке среди сверкающих звёзд, ни о чём не думая, всё позабыв. Делать шаг только для того, чтобы потом сделать следующий. И это будет длиться вечно! Только он, Иван, и звёзды, и тишина, сквозь звон которой можно было услышать только одно – « Люблю….лю-блю…лю-блю…». Глава 2. Второе пришествие. «Горько мне, Боже. И чем ближе к цели, тем горче. Две тысячи лет прошло, а ничего не изменилось. Опять на Крест. Опять кричать о любви, умирая… До коле, Отец? - А пока любишь, до тех пор и мучиться, до тех пор и поливать кровью землю…» Первым изо всех проснулся батюшка. Он открыл глаза и долго не мог понять- где же он находится? И что за голая женщина лежит рядом с ним под одеялом? С матушкой отец Фёдор не спал в одной постеле уже лет десять, как пошли у той бородавки по интимным местам. Не то чтобы они мешали, но заставляли вспомнить, что всё в этом мире тленно и непрочно, и страсть сама собой таяла, подступала изжога, и прости господи, хотелось не Христа славить, а бежать куда-нибудь подальше, вырыть землянку и остаться там до конца своих дней. -Значит я не дома,- минут через десять сообразил отец Фёдор,- и не в церкви, и, слава богу, не на том свете ( там бы ему лежать не на кровати, а на раскалённой сковородке.)- Ёще через двадцать минут он всё вспомнил и покрылся холодным потом. Как честный священнослужитель, он теперь должен отказаться или от Машки, или от сана. А как откажеся? Куда пойдёшь? Кому нужен? Нет!... Пётр не видел, Иван поймёт и простит, он всех прощает… Отец Фёдор сел, кряхтя, натянул кальсоны, брюки, рясу, повесил на грудь массивный позолоченный крест, разгладил пятернёй вихры и растолкал Машку. - Одевайся, Маша,- чувствуя приятную истому внизу живота, погладил по плечу Марью поп,- Темно уже. И Петьки с водкой нет…И пожрать чего-нибудь охота. Видать, ты из меня всё высосала. Вот ведь бесово семя… Знаешь, что грешишь, душу свою губишь, тело надрываешь, а ни откажишься… Почему, Маша? - Батюшка, не согрешишь, не покаешься. Не покаешься, Бог не простит… -Это так…Но ты всё одно вставай. Петя твой, кайся, не кайся – не простит, потому как он не бог, а мент. Да подай чего. Голова гудит, и живот бурчит… - Для тебя, голубь мой, всё найду!- Потягиваясь, стоя голой перед батюшкой, протянула Марья. – И водка есть, и балык, правда в банках. Я ж до тебя через день полы у Рабиновича мыла. Слыхал про Рабиновича, зав. сельпо, что на привокзальной площади? Так что в погребе всё есть. Год можем любовью заниматься из избы не выходя. - Балыками за полы кормить не будут… - Ты чё, ревнуешь? Зря , батюшка, зря. Мне опосля тебя никого не надо. Может, Федя, ещё разок согрешим? Ну нет, так нет. А Рабинович против тебя – нуль. Хоть и способов тысячи показывал, и плеткой заставлял себя бить. Еврей он и есть еврей, хоть зав. Сельпо, хоть академик… - Про академиков-то откуда знаешь? - От поезда один отстал… Да, давно это было…Брось, Федь, не заводись. От них, Федь, как от тебя в первый раз: мокро, склизко и противно… - Ты, Марья, не распоясывайся! В сане я. То что было забудь. Грех это. Его нам отмаливать до гроба придётся. В крайнем случае до следующего раза.- подумав, поправился отец Фёдор. - Поняла, батюшка, поняла. – Марья притворно засуетилась,- А и впраду , апосля покаяния это дело раз в тыщу слаще будет… Мы в следующий раз, Феденька, обязательно голышом у иконки постоим, ладанку в головах зажжём. Запретный плод он сладок, ох как сладок… У нас с секретарём райкома… - Помолчи, Маша, Христом Богом прошу: помолчи! Буди Ивана и накрывай на стол.- Перебил её батюшка,- Вечерить будем. Да и обсудить кое-чего надо. Дело открываем нешуточное. Здесь валютой будет пахнуть, а может, кое-кому и сроком,- перекрестился батюшка за неимением иконы на фотографию Петра с Машкой над кроватью. – Буди! – еще раз прикрикнул отец Фёдор на открывшую было рот Машку. Водку пили уже без тостов, как чай. Отец Фёдор, отхлебнув из поллитровой кружки грамм сто, долго, как бы прислушивался к себе, и иногда приговаривал: -Хорошо!- а иногда поморщившись, тут же отхлёбывал ещё, чуть больше, и лишь потом закусывал либо салом, либо балыком, не забывая каждый раз перекрестить и то и другое. Иван пил отрешёно, и почти не закусывая, Он всё время возвращался туда, в свой сон, и немного досадовал, что это был только сон и на этих людей, которые его разбудили только из-за того, что им одним было скучно пить. Вообщем, хотя он сидел вместе с ними, пил, отвечал на их вопросы, он находился не здесь, а там, среди звёзд, и всё пытался понять: кто же кричал в безмолвной пустоте так красиво: « …лю-блю…лю-блю…». Машка пила, как и всякая влюблённая женщина, ничего не говоря, а только нежно поглядывая на своего любимого и повторяя непроизвольно все его движения, как бы помогая ему и чувствуя всем телом, и душой. Попроси её сейчас, даже мысленно, перерезать глотку Ивану, она бы перерезала, несмотря на то, что ещё несколько часов назад могла перерезать глотку и отцу Фёдору, и Петру попроси её об этом Иван. Вообщем, хорошо сидели, непринужденно. - Может, нам . Ваня, в тюрьму съездить?- неожиданно прервал затянувшееся молчание отец Фёдор,- Я бы заключенных поисповедывал, а ты бы проверил своё воздействие не только на людей порядочных, но и на тех, кто свернул с пути истинного, потому как общаться с нами будут, как раз всё больше именно такие, заблудшие. Твоя задача, Ваня, выслушать их и по возможности утешить. Вернуть им душевное спокойствие. Надежду на прощение, если не обществом, то хотя бы Христом. Дело это хоть и не простое, но достойное. Богоугодное, если хочешь! - Поедем, батюшка, отчего не поехать, не утешить. Они ведь и творили дела свои, за которые сидят, от того, что их вовремя не утешили, не полюбили… Я ведь сегодня понял на кухне, когда спал, что самое главное в жизни – это чувствовать, что тебя любят не за что-то, а просто так, как мы любим звёзды или луну. Или вот, как Марья вас любит, не за то, что вы - батюшка, или она одинокая, а вопреки всему. Знает, что ни балыков, ни колечек колбаски от вас не дождётся, и что Пётр может её убить, и что старенький вы, а любит! А вот вы напротив: не любите. Хотите её мять тискать, но не любите. Потому вас всё мучает: и что грех это, и что от Петра можно дождаться неприятностей, и матушка с вами спящим может сотворить непотребное. А, вот коли, вы бы на всё плюнули и прислушались к своему сердцу… - Хватит, Вань, мы с тобой потом на эту тему поговорим, одни!- косясь на Марью , прервал его отец Фёдор. - Да пусть его, голубь мой, я и так знаю, что ты меня не любишь. А про меня он всё правильно говорил. Пока другого не полюблю, ты мне всё одно мил будешь, хоть песок из тебя сыпься,- успокоила отца Фёдора Марья. Тут за окном взвизгнули тормоза, хлопнула дверка машины, и все услышали радостный голос Петра: - Спасибо, кореша, что подвезли. В гости не приглашаю. Дела у меня. С соседом и попом кооператив открываем. Валюту будем из буржуев выкачивать. Сосед мой полоумный провидцем оказался, святым, а я дурак Машку к нему ревновал. Как разбогатею я вам «Мерседес-600» куплю. Жуликов ловить. На «шестисотый» они сами , как мотыльки на свет, полетят! Ну пока, пока, кореша!- вновь взревел мотор, мелькнули тени по стенам избы от фар машины, хлопнула дверь в сенях. Через минуту в избу ввалился Пётр уже без тулупа, без сапог, с огромной авоськой, в которой угадывались и балыки и десяток бутылок литрового «Абсолюту». Все трое встретили его настороженным молчанием. Да Пётр уже понял, что сболтнул лишнее, по насупленным бровям отца Фёдора и холодному взгляду жены, только Иван улыбался ему ласково и непринужденно. Членство его в кооперативе, казалось уже решённое, становилось зыбким и расплывчатым, как холодец на раскалённой сковородке. - Так, Пётр, - первым взял на себя инициативу отец Фёдор,- кому ты ещё не рассказал о нашем кооперативе и о валюте, которая уже рекой течёт к нам из Москвы и того гляди затопит не только село , но весь район?... - А чего я? Чего…Ну, виноват!... Ну, лишите меня премиальных за первый месяц.- нашёлся вдруг Пётр.- А нет такого права по закону, чтоб за глупость из дела выкидывать. Не-ту-у-у!- Выпучив глаза и топая ногами, завизжал Пётр.- Контуженый я! За родину, царя и отечество…- и изо рта у него закапала слюна, глаза закатились, и если бы не Иван, который подхватил его, да не Марья, подхватившая авоську с «Абсолютом» дело могло кончиться плохо. Без сознания Пётр пробыл недолго… Отец Фёдор успел только распечатать первую бутылку «Абсолюту», как Пётр уже сидел на кровати и жадно смотрел на уставленный деликатесами стол. - Батюшка, а давайте мне язык вырежем! Правда, правда, я не против. Только из дела не выкидывайте. Ведь если я буду с вами, мне и язык без надобности. Баньку истопить, воды наносить да по огороду…за деньги расписаться- для этого язык, вроде, бы и ни к чему…А в магазин сбегать я и с запиской могу… Маша, ты ведь не против, ища поддержки у жены, обратился к ней Петр. - Коли тебе ещё чего отрезать, тогда я за!- ласково глядя на отца Фёдора, отозвалась Машка,- Я, Петя, отца Фёдора полюбила и жить с тобой больше не буду. Так что давай всё разом пообрезаем! - Ладно, Пётр, садись за стол. Сегодня повременим с операцией, а там видно будет,- оттаял после Машкиных слов отец Фёдр,- Бог нас к терпению призывает. Но помалкивать начинай учиться с сего момента. Как слово вставишь, так стакан пропустишь, согласен? - Гы…гы…- замычал Пётр, улыбаясь и согласно кивая головой, пытаясь поцеловать руку отцу Фёдору. - Это что же сегодня у нас, как бы свадьба?- Иван пристально оглядел отца Фёдора и Марью.- А как же попадья? - А никак! Мы с ней уже десять лет на разных кроватях. Перед Богом она мне не жена. А с Машкой мы тоже расписываться не будем. По документам я с попадьёй, а она с Петькой, а перед Богом я с ней, а она со мной. Петя я думаю согласиться.- Отец Фёдор строго посмотрел на него. - Гы…гы…- закивал, улыбаясь, Пётр и, бросившись целовать отца Фёдора и Марью. Опрокинул стакан…- А, чёрт с вами, ради такого случая и стакана лишусь. Горь-ко! Горько! Горько!- заорал он во весь голос,- Горько! Ох, горько! - И я вас поздравляю.- Обратился к «молодожёнам» Иван.- Пакостно, конечно, но лучше так, чем лицемерить перед собой… И официально, правильно, ничего делать не надо. Потому как через месяц и Машке тошно станет, и батюшке в тягость. Вот батюшка, вижу, согласен. А ты , Марья, не кипятись, не кипятись. Тебе с кем больше месяца хорошо было?... То, то и оно. Горько! – поддержал Петра Иван,- Ох, как Горько! - О делах ни слова!- решил за всех батюшка, оторвав от своей бороды Машку,- Пётр, ради такого случая, можешь гутарит. Свадьба, так свадьба! Мыла Маруся белые ноги, Белые ноги мыла Маруся… Во весь голос тонко затянул Пётр. На том бережочке, на том берегу Мыла Маруся белые ноги… Густо забасил отец Фёдор. Белые ноги, белые руки Мыла Маруся на том берегу… Вступила счастливая Марья…. Летят утки, летят утки, И два гуся…. Неслось далеко за полночь вместе с порошей по тёмной деревне. В два часа, сославшись на головную боль, ушёл на кухню, на тюфячок Иван. Ещё через час то ли от счастья, то ли от вина сомлела на кровати и Марья. - Фёдор, а мы ведь теперь, как бы родственники,- Обняв отца Фёдора за плечи, улыбался Пётр. - Мы все братья во Христе. А с тобой ещё и по Машке.- Кивая головой, согласился отец Фёдор.- И я, если честно, тебя теперь ещё больше люблю. За твою сердечность и доброту. За твою готовность пожертвовать для брата самым дорогим. Даже женой. Ты мне этим чем-то чукчей напоминаешь. Те тоже свою жену гостям отдают. Но те на время! А ты насовсем! Нет, Петя, чукчам до тебя далеко… Хотя и за них надо бы выпить… - Надо, Федя, надо!- Совсем уже фамильярно похлопал ладонью по седым кудрям отца Фёдора Пётр.- И за чукчей, и за апостолов, всех помянём, никого не забудем… Свадьба, она ведь не каждый день бывает. Машка у меня одна . А чужие меня не зовут, я ведь припадочный. Один раз позвали, так я жениха всего вилкой исколол. На духа он мне показался похожий, а евреем оказался. Чуть дело не пришили. А откуда мне было знать, что он еврей? Он ведь даже от жены скрывал, что обрезанный. А мы вместе до ветру вышли, и я увидел. Во мне всё так и взыграло. Точно, думаю - душман. Вилка случайно оказалась в кармане, я его прямо здесь же, в сугробе, и истыкал. Теперь меня никуда не зовут. Опасаются, Федя, и не только евреи… - А я бы тоже истыкал,- икнул поп,- еврея бы истыкал. Они ведь Господа нашего, Христа, распяли, суки! От них всё и плохо на земле. И вши, и болезни, и неурожаи. Евреи, они хуже тараканов и душманов.- опять икнул отец Фёдор,- Один еврей всего хороший был, Господь наш! И они его за это распяли…Гвоздями, Петя… На солнышке… Ни выпить, ни покурить не дали… Звери, Петя, видит бог, звери… - Как это, Господь- еврей? – взвился Пётр,- Нам этого нигде не говорили… ни в школе, ни в армии, ни в ментовской на политзанятиях. Путаешь ты поп. Водочки опился. По твоим словам выходит, что ты слуга еврейский? Сионист… Заслали тебя!...- Петькина рука сама собой начала искать вилку. - Дурак ты, Петя… Хотя вопрос этот тёмный, я с тобой согласен. Сам иной раз служу и думаю: -кому , зачем?... Тьфу, запутал ты меня… В это время и погас свет в избе и на улице, на фонарях. - Авария…-икнул отец Фёдор. - Дочь мента…- Ни к селу ни к городу добавил Пётр.- Давайте, Федька,- перепутав все обращения, почему-то шёпотом добавил он,- за аварию! Мы ведь за аварию сегодня не пили… Но отец Фёдор не откликнулся. Он тупо уставился на красный угол избы Петра, где на голой стенке, чуть колебаясь, образовалось какое-то светлое пятно. Сначала оно приняло форму яйца, потом арбуза, а сейчас начало приобретать форму цилиндра размером метр – на полтора. Потом внутри его поползли какие-то полосы, как при плохой настройке в телевизоре. И наконец показалось лицо бородатого мужчины, чем-то обоим знакомое. - Кто тебе этот экран вмонтировал?- почти трезвым голосом спросил отец Фёдор у Петра.- На ФСБ работаешь, или на ЦРУ. В ментовской такого быть не могёт, не то финансирование… - Вот, те крест !- побожился Пётр, -впервые вижу. Может, Марья с кем переспала? Полосы пропали, стал тускнеть и свет, исходящий от цилиндра, и, когда он совсем пропал, тотчас же под ним вспыхнула лампадка, света от которой хватало только для того, чтобы вырвать из темноты пристально смотрящие, казалось бы в самую вашу душу, глаза бородача. Пить сразу расхотелось. Да и прежний хмель как-то сам собой улетучился не только с отца Фёдора , но и с Петьки. - Святый Боже, помоги и спаси… Чур, чур меня…- приседая за спиной отца Фёдора, бормотал Пётр.- Связался я с вами на свою голову. Денежки захотелось… Теперь крыша гляди- того уедет…А ведь и так не густо было… Чего молчишь, Святой Отец,- явно преувеличивая сан отца Фёдора, шептал Пётр,- иди, обследуй подарочек. Ты Бога нашего славного жидом обзывал. Тебе и ответ держать. Тут же так же внезапно, как потух, свет зажёгся сам собой. Но икона не исчезла. - Кажись, чудо – это. Крыша у нас , Петя, видать, на месте.- Отец Фёдор с опаской встал со стула и приблизился к иконе. Икона оказалась цилиндром правильной формы, диаметром около метра и высотой около полутора метров. -Пётр, убери всё со стола и давай её под лампу, на стол поставим. Пётр стянул скатерть вместе со всем на пол и бросился к батюшке. - Не иначе Святая! Вот те крест, Святая! Не Святой и взяться неоткуда. Да и не видел я никогда вот таких, круглых. Гляди, гляди, батюшка, откуда на неё ни взглянь, а этот мужик всё тебе в глаза зыркает. Давай, давай её на стол. Там посветлее. Можа, лейбл какой увидим…”made in США”… Икона оказалась довольно лёгкой, хотя казалась отлитой из стекла. И, действительно, откуда бы на неё не глядели, всё время взгляд встречался со взглядом бородача. И даже стоя по разные стороны от неё, оба, и Пётр, и батюшка утверждали, что бородач смотрит именно на него. - Голография. Видел такие картинки. Одним глазом смотришь: баба в купальнике, другим - голая. – восторженно щебетал Пётр.- А где сделано не указано, и цены нету… и нож царапин не оставляет. Я думаю эта штука дорогая. Давай её, батюшка молотком попробуем… - Дурак ты, Пётр. Это вещь чудодейственая, а ты её молотком…Себе по голове постучи. Ты бы лучше мне сказал, кого этот мужик напоминает. - А и точно, гляди-ка…Да если его побрить, да ватничек заместо простыни надеть - вылитый наш Иван. Интересно где он себе такую штуку заказал? Не иначе на могилку хочет поставить. Запасливый мужик… Задарма, что дураком притворялся… - Не юродствуй! Заказал… С небес этот подарочек. Знамение. Тащи лампадку, может там чего написано? Но лампадка ничего не разъяснила. Она представляла собой шар на треугольной подставке. Такой же прозрачный, как цилиндр, а внутри, как бы горела свеча, причём пламя её трепетало. -Может в органы сдадим, отец Фёдор, от греха… Вдруг да взорвётся?... Гляди, горит, а дыму нет, шар холодный… и дырок нету…Почему горит?...Без воздуху ничего гореть не может! А тут горит!.. Непорядок. Все физические законы- коту под хвост! Чего молчишь, служитель культа? Здесь рассусоливать некогда… Взорвёмся к ядрёной матери! В милицию всё сдать. Пущай, ежели чего, там всё синим пламенем горит!.. - Да отстань ты со своей милицией. Если там,- поп ткнул пальцем вверх,- хотели бы твою милицию облагодетельствовать, туда бы это и попало. А направили нам! Нам и владеть. Нам и деньги за показ брать… - Ну и умён ты, батюшка! Всё объяснишь, когда чего прижилить надо… Но логика у тебя железная….Значит, Господь от щедрот своих отвалил,- подходя к цилиндру, сыпал словами Пётр,- но тогда он должён и инструкцию приложить. Как в армии: форму дали и устав в руки, чтоб сразу всё понятно было: как есть, сколько спать, куда ходить, кому честь отдавать, у кого самому забирать, там в сортире даже инструкция висит, чтобы не задремал ненароком и в очко не свалился. - Может он и устав послал,- задумчиво глядя за окно, проговорил отец Фёдор.- Да не нам с тобой. Откровения, Петя, всегда приходят в души чистые, светлые, готовые принять их и следовать им. А мы?... - Вы! Вы, батюшка! Не обобщайте. Не я к вашей попадье под юбку залез. Не я придумал на Ивановом юродстве валюту качать. И не нам послал! Не нам. А мне! Мне в дом. Вам – Машку, Ивану – благодать, а мне цилиндр со светильником. Я буду эту штуку за деньги показывать! … - Я думаю, Пётр, что если кто узнает про эту штуку, жить нам всем всего- ничего. Плюнь, а долететь не успеет. По моему разуменью, это- не Божья благодать, а наказание. Людей за бутылку убивают, а за это вот миллионы долларов дадут. Мне ли тебе объяснять…куда нам паяльники совать будут, ты ж сам милиционер.- отец Фёдор, опять замолчав, уставился в окно, и из глаз его потекли крупные, блестящие слёзы. - Зароем! Зароем чучело! Шарик оставим, а чучело зароем, Шарик продадим. Нам и шарика хватит. В погребе и зароем, пока все спят. Им и знать ни к чему. На четверых всегда труднее делить, чем на двоих. А во мне не сомневайтесь. У меня там «Калашников» зарыт с поствольником, у мальцов отобрал, а никто не знает. Догадываются, а точно чтобы- то это вряд ли… Сам буду кричать – не поверят. Контуженый, он и есть контуженый. Какое такое чудо может быть у контуженого, окромя жены проститутки… - И зарыть нельзя. Душами иссохнем. Господь послал, а мы зароем. Нет, Пётр. Я, думаю, без Ивана нам тут не разобраться, а будить его сейчас нельзя. Вдруг ему во сне Господь Инструкции к этой штуке выдает? То-то и оно… - А что же нам сейчас делать? Я так не могу! Хуже всего ждать. У меня от этого припадок может случиться. - Ставим её назад, в угол, а закусь и водку на стол. Славить будем Господа. Чего ж нам ещё делать? Да ещё, Пётр, прощаться надо с прежней жизнью. После таких знамений у всех людей жизнь в корне меняется. Это и по писанию, и по уму. Коль глаза открылись, слепым уже не проживёшь. Тебе-то печалиться об чём, Пётр? - Это верно. Чего я видел? Как вспомню, так припадок. А вам, батюшка, наверно тошно. Вон у вас и лицо сытое, и кожа гладкая. Вам поди сейчас хреново! - Да не то чтобы хреново. Тревожно, Пётр, тревожно. Всякие перемены у людей тревогу вызывают, вот и мне тревожно. А по старому и я жить устал. Вот и Ивану обрадовался, потому что подумалось, что можно другую жизнь начать. Да натура подлая опять корысть возжелала во всём увидеть. Да что об этом. Вся жизнь, Пётр, это грех, раскаяние, покаяние . И снова грех. Сейчас у меня, по всей видимости, пора покаяния. Так что, наливай, и будем каяться. - А вы, батюшка, не убивайтесь уж очень сильно.- Разливая водку, успокаивал Пётр,- Я думаю, что ежели нам Господь подарок сделал, значит, он на нас зла не держит. А даже отличает нас от других. И коли мы без его внимания жили, то и с ним не должны помереть. Давайте за подарочек по стаканчику… Я ведь раньше вас работников культа за мракобесов почитал…. Ну, да ваше здоровьечко! Выпив, Пётр с горстью капусты подошёл опять к цилиндру,- Ведь, как живой. Даже жилка на шее бьётся… - Кто это с вами?- раздался с постели Машкин голос,- За что вы его в угол поставили?- Машка потянулась, зевнула и с притворной строгостью продолжила.- А вам, батюшка, должно быть стыдно. Выпить за нашу свадьбу выпили, а в постельку не легли… - Чудо у нас, Марья! Бог подарочек прислал, а что с ним делать, не знаем.- Как всегда зачастил Пётр.- Батюшка думает, что нас всех теперь бандиты могут в распыл пустить… -Подарочек!...- Машка босой бросилась в угол.- Да это Иван, только бородой до глаз зарос. А зачем вы его в банку закатали? Пришлось отцу Фёдору всё подробно Марье растолковывать и показать в подтверждение спящего Ивана. - Ну, ладно, чудо.- Согласилась Марья,- только за что же нас прибить должны? Опять пришлось объяснять, что, как и всякое чудо, и это чудо стоит больших денег. Вот за них-то и убьют. - Так давайте его просто так отдадим. Без кровопролития.- Удивилась Машка бестолковости отца Фёдора.- Ладно Петя, а от вас, батюшка , не ожидала… - Да кто с тобой свяжется, тот и поглупеет.- Заступился за Фёдора Пётр,- Дух от тебя такой ядрёный! Все извилины выпрямляются. Я, вот, на работе – человек, все за руку здороваются, закурить просят. А дома за твоим подолом бегаю, как кобель за течной сучкой. Потому, как глупею на глазах. Надышусь твоих испарений и глупею. Но в данный момент, может, ты и права. Нам два Ивана без надобности. Зачем нам законсервированный, когда на кухне живой спит? Машка тем делом шмыгнула на кухню и уже трясла Ивана за плечо. -Ваня, Ваня, вставай! Чудо у нас… Поп с Петькой в штаны наложили… Бандитов ждут с пистолетами… Бежать надо. Плюнуть на чудо да бежать… Вставай , Вань, Может ты разберёшься кто тебя в банку закатал… - Да зачем бандитам ихнии штаны?- ничего не понял спросонья Иван. - Да не штаны, а чудо стеклянное с бородой! Пойдём в горницу, сам увидишь.- И она чуть ли не силой подняла Ивана и впихнула в горницу. Тут свет в горнице погас, погас и на улице, но светильник до того, как будто только тлевший, стал разгораться, и в комнате вскоре стало так же светло, как было до этого с электричеством… Иван подошёл ближе к цилиндру и стал удивлёно рассматривать как бы самого себя, только чуть-чуть более обросшего и поседевшего. - Откуда это у вас?- Оглянулся он на батюшку и на Петра, сидевших молча за столом. - Само нарисовалось. Мы тебя хотели спросить. С тебя эту штуку делали, с тебя и спрос, - зачастил, как всегда, Пётр… - Помолчи,- остановил его батюшка.- Иван, ты вспомни, может, что во сне видел? Ну, необычное… А?.. - А чего увидишь, когда водки пол ведра выпьешь? Вас, батюшка в храме видел, но у нас в посёлке, не в городе. А храм на месте моего дома… Себя видел на кресте распятого… Тоже у нас, на привокзальной площади… Петра нищего на ступеньках храма… Машку где-то на островах… голую… в окружении голых мужиков, чёрных и раскрашенных, с кольцами в ноздрях… У костра плясали… Деньги видел, мешками… Царя видел с царицей, с дочерьми и цесаревичем… - Ну. Понесло, понесло… Нам чего раньше было - без надобности. Нам что будет - рассказывай. Почему у вас деньги мешками, а я нищий? Вот в чём суть! Про – то и гутарь. Нечего лужей растекаться и моё внимание притуплять. - А потом меня Марья разбудила и сказала, что вы чудесным образом в штаны наклали. И ждёте бандитов… - Марья всегда преувеличить любит, но не это главное. Главное – почему поп в храме, Машка голая, но на Багамах с голыми мужиками отплясывает, а я – нищий здесь, на ступеньках, с протянутой рукой? Всегда так! Однозначно!... Никакой демократии…Хуже чем при коммунистах, хуже чем при Керенском…-голосом Жириновского зачастил Пётр,- В ООН жаловаться буду. Однозначно в ООН!- закончил Пётр и удивлёно осмотрелся вокруг. - Ну, вот, уже и крыша поехала. Ты больше, Петь, не пей.- Погладила Петра по голове Марья.- Не убегу я от тебя на острова. Ну их к лешему, всех этих Святых да попов. Хоть ты и пустой человек, но за Родину пострадавший. Своей грудью нас от душманов спасал в Афганистане. Что с того ,что мы их не видели, газеты писали, мы газетам верим… Пойдем на кухню, на тюфячок. Я тебя утешу, я знаю как…А вас с чучелом, чтоб к утру у нас не было!- бросила она попу и Ивану уже от дверей… - По твоим снам выходит, что ты, как бы, новый Иисус! –почтительно посмотрел на Ивана отец Фёдор. - Выходит…- развёл руками Иван.- Выходит так… - Ну, а раз выходит, ты должён знать, как жить- быть дальше будем. В какую сторону идти тепереча нам заблудшим? - Не знаю…- сел за стол Иван,- здесь сейчас и старый бы запутался… - Да уж…- согласился отец Фёдор. -Продай алмазы с груди Рабиновичу, зав. Сельпо.- раздалось из угла избы, где стоял цилиндр,- за три миллиарда и строй храм на месте своей избы. Такой, какой во сне видел. Отец Фёдор тебе поможет… -Завсегда, завсегда! Дело то богоугодное…- затряс бородой отец Фёдор. - А ты, Пётр,- неслось из цилиндра голосом Левитана,- служи Ивану, как Господу Богу. За то тебе будет царствие небесное.- Закивал головой в дверях кухни и Пётр. –А тебе Марья, слушаться во всём отца Фёдора. Иван- Сын Мой! А вы его – Апостолы! Отныне и во веки веков! Аминь! Светильник стал угасать, и когда в избе стало совсем темно, снова зажёгся электрический свет в доме и на улице. - Марья, оттолкнув Петра к Ивану, прижалась щекой к плечу отца Фёдора,- Господь благословил. Теперь, отец Фёдор, не отвертишься. Против Бога не попрёшь. Все равно , что против ветра пысать. Из глаз её потекли крупные, чистые слёзы.- Вот, и нашла, вот, и сбылось… Теперь и суетится ни к чему.- шептала она в плечо отца Фёдора. - Командуй, Иван! Гвардии сержант, Пётр Кирин, в твоём распоряжении.- Встав по стойке смирно, отрапортовал Пётр Ивану.- Ты для меня теперь и царь, и Бог, и отечество. Старый-то Иисус, мне отец Фёдор рассказал, евреем был. А ты насквозь русский. Такому Богу и служить одно удовольствие. Из своих, из поселковых. Мы теперь, небось, и Владыку из поселковых посадим.- Подмигнул Пётр отцу Фёдору. - Подожди, Пётр. Ваня, а о каких алмазах твой тёзка,- не зная как назвать того, из цилиндра, неудачно нашёлся батюшка,- говорил? - Да я и не знаю… Играли мы всей семьёй… Матери они от отца достались. Его в тридцать седьмом году расстреляли, как врага народа…Да, вот они, в тряпочку зашитые.- Иван расстегнул рубаху и снял с шеи мешочек на чёрной бечовке. - Вскрой, Марья, только аккуратно, не рассыпь.- Подтолкнул Машку в спину отец Фёдор. Машка метнулась на кухню и быстро вернулась с ножницами. Отрезала верхнюю часть мешочка и всё вместе протянула отцу Фёдору.- Мы в этих камешках не разбираемся, голубь мой, ты уж сам смотри. Отец Фёдор высыпал содержимое на грязный стол, поближе к свету. Все увидели пять огранённых, блестящих камушков, каждый величиной чуть меньше голубиного яйца. Стекляшками они могли казаться только тем, кто бриллиантов никогда не видел. А отец Фёдор видел, и много… Церковь – не крестьянская изба. Да и по молодости в Москве был он в Грановитой палате в Кремле. Сомнений быть не могло. Но размер этих камней удивлял. Каждый был целым состоянием. Откуда они взялись у Иванова деда? - Слушай, Иван, а что ты, вообще, знаешь о деде? - В двадцать ушёл на фронт, в 1914 году. В семнадцатом вступил в партию большевиков. Был чекистом, служил в ГУБЧека в Екатиренбурге.Но он матери мало про это рассказывал. С двадцатого года осел здесь. Женился на моей бабке, родили мать, а в тридцать седьмом его расстреляли, как врага народа. Хотя он был рядовым колхозником. Приезжала какая-то коммисия из Москвы. Может за какие старые дела? Кто его знает? Тогда , почитай, любой мог врагом оказаться. - Любой, любой, Ваня. Только не для всех коммисии из Москвы присылали. Алмазики-то , видать, царской семьи. Ты, конечно, тут ни при чём, а вот дед твой много мог бы рассказать. А теперь правду только камешки знают. Но они помалкивать будут. Да и нам лучше об этом забыть. Дух Святой правильно сказал: Рабиновичу продать, тот тоже язык за зубами держать будет, ничего никому не скажет. Потому, как камешкам цена будет миллиардов тридцать… Не считая исторической ценности… Да… Кроме Рабиновича никуда с ними не сунешься. Заметут, как дедушку твоего…То-то… Пётр закатил глаза, но постоял, постоял и вновь пришёл в себя. - А припадочкам-то, кажись, конец пришёл.- Обрадовано сообщил он всем.- Раньше по такому случаю я бы минут пятнадцать хрипел. Исцелил меня дух Святой! Значит и про деньги Рабиновича не врёт! Да и Ивану мешки с деньгами снились, и царская семья… Точно не врёт и всё знает. Даром что в банке!... - А чего же мы ждём?- Всполошилась Машка.- Побегли до Рабиновича. Не- то он свои мешки ещё на чего обменяет. Евреям верить нельзя! Петька, выкапывай свой «Калашников», одевай форму… - Цыть, баба! После обеда пойдём. Такой разговор ночью!... Его удар хватит от страху и неожиданности. И никакого «Калашникова», за комбикормом пришли, с санками. Кто за комбикормом с «Калашниковым» ходит?- Остановил, уже набросившую платок Машку, отец Фёдор. А сейчас надо «духа» спрятать, нечего ему на виду стоять. Давайте его, мужики, шкафом задвинем. Кто у Петра чего искать будет, окромя мышей? Сказано- сделано. На «духа» одели мешок из-под картошки и задвинули трёхстворчатым шкафом с телогрейками. «Лампадку» завернули в газету и засунули в носок старого валенка, который тоже забросили за шкаф. Алмазы отец Фёдор бросил в майонезную банку и налил воды. Алмазы исчезли. - Растаяли…- ахнула Машка. - Ты что, поп? Куда дел?!- Захрипел Пётр. - Окстись, дурак!- Отец Фёдор вылил воду и на дне банки опять заблестели бриллианты.- У них коэффициент преломления один и тот же с водой. Поэтому их в воде не видать…- Отец Фёдор вновь налил воды в банку, и камушки вновь исчезли. - Дай сюда!- Пётр неуловимым движением выхватил банку и засунул туда пальцы,- один…два…три…четыре… пять…Уф.- с облегчением вздохнул он.- А я думал ты нас надуть хочешь. Но банку Ивану отдай. Я ему больше доверяю. Ты, поп, не обижайся, но я Ивана помню с тех пор, как под стол пешком ходил. А ты человек – крученный, знаешь много, опять же…У меня к тебе доверия меньше. Вот Машку – бери. А алмазы пусть у Ивана. – Пётр надвинул на банку полиэтиленовую крышку, нацарапал на ней «анализ мочи» и отдал Ивану. – Потеряешь- не подберут! Мы так в госпитале спирт прятали. Врачи брезговали открывать… Иван повертел банку в руках и отдал отцу Фёдору,- Пусть у него будет, Он хороший человек, Пётр, хороший. Он теперь и храм построит, и «Духа» сохранит. Я знаю. Я теперь почти всё знаю…- Грустно добавил Иван и отвернулся к окну. Он понял, что всё ,что он видел во сне – Истина! И мешки денег, и царь, и Храм на месте его дома, и нищий Пётр на паперти, и Машка голая с голыми дикарями на островах у костра… И он – распятый… Всё это будет… Он только не знал когда…Но, судя по облику того, в цилиндре, ждать осталось не долго. Этот законсервированный мужик был по виду ровесником Ивану. А что потом?... Если бы он был уверен, что и тот сон, где он бродил среди звёзд, тоже пророческий… Он бы не грустил. Если бы он был уверен!... - Мне бы поспать,- Сразу ко всем обратился Иван. – Вернее побыть одному.- покраснел он,- Я теперь вряд ли усну. Пойду на кухню, не обижайтесь… Да вы и так всё поняли… Но это – ничего. Это не страшно… Да и не так скоро.- Попытался улыбнуться Иван и тихо вышел на кухню. - Как же так,- прошептала Машка,- значит его разопнут? За что? - За то, что сын Божий.- Тихо ответил отец Фёдор. - Как же разопнут? Это же варварство какое-то.- Шёпотом возмутился Пётр.- Это что же за люди? - Мы и разопнём. На привокзальной площади нашей. Ну, не мы лично, но наши, поселковые… Всё повторяется… Только после этого не евреи будут изгоями, а мы, русские.- Печально объяснил отец Фёдор, глядя куда-то вдаль - А что же , Федя, ничего нельзя сделать? Совсем ничего? Кабы не знали, тогда понятно…А так, знать и ничего… Федя, ты же умный, хитрый! Это ж лучше самой на крест, чем так жить!... - Лучше. А сделать ничего нельзя. Потому что там уже всё решили. Да Он сам уже всё решил. От того и ушёл от нас. Потому не человек Он уже, а Бог!!! Ты его любишь, Пётр его любит, я его люблю… А Он нет. Он любит всех! А нас нет. - Как это так? Не темни. Если всех любит, так и нас любит.- Удивился Пётр. - Бывает, Пётр, бывает. Ты вот дом свой любишь, природу… - А кто не любит? - А клопа любишь, грязь? Себя любишь! А зуб болит… Ты его любишь? Нет, ты его ненавидишь! Ты ,вот, знаешь- сколь гвоздей в твоём доме? - Нет. - А как ты тогда можешь гвоздь любить? То-то и оно…Человек любит только то, о чём знает. А бог любит всё вместе, а не отдельно. Вот Иван и добрый, и хороший, а тётка твоя повесилась… И мне хоть сегодня в петлю…Он хоть и распорядился: так ,мол, и так делайте, а я , если мне надо будет Иудой стать, не смогу… И ты не сможешь, и Марья… - Всё так, всё так, Федя. А как с духом будем? Если бы не Дух, я бы Ивана на три буквы послал. Храм ему строить… В избе жил, пусть в ней и доживает. Да Дух вишь чего наговорил!... - А давайте Духа Рабиновичу отдадим. Заместо алмазов! – нашлась Машка. - А и впраду,- поддержал её Пётр. – Без Духа у нас всё складно складывалось. Дух всё напутал…Пущай Рабиновичу мозги пудрит. Рабинович, он тоже хитрый… А мы – дураки. С дураков какой спрос? - Значит, братья, отрекаемся от нового Христа. Судьбу его еврею продадим за тридцать серебряников. Пущай они его разопнут. С них и спрос. А мы будем водочку пить и евреев ругать… - Да что ж делать-то? – В унисон закричали Машка с Петькой.- Куды ни кинь – везде клин! - Давайте ещё раз Ивана пытать. Без него нам ничего не решить. Мы ему свои сомнения расскажем, а он нам пускай выход подскажет. Другого решения нету.- Подвёл итог отец Фёдор. - Сомнения твои , Федя, естественны.- Раздалось от дверей кухни.- Истина никогда не приходила сразу. Почти никогда. Это плод страданий. …Порой нестерпимых. Но другого пути нет. Наша жизнь здесь, на земле, это искупление грехов наших, наших родителей вплоть до Адама и Евы, детей наших, даже которые ещё и не родились. Мы ведь – Образ и Подобие Божие. А он принял смерть мученскую за всех нас на кресте, дабы искупились и простились грехи всех живущих, будущих жить и уже умерших. Вот и я буду просить за вас у Отца своего. Но только когда сам приму смерть мученскую, искупляющую, на кресте. Так что это вопрос решённый. А вот вы вправе продать меня. Вы не Боги, и у вас есть выбор. Только легче вам всё одно не будет. Предатели они никогда легче не жили. Мучились по ночам, и вы будете мучаться:- Предали, не спасли, бросили на дороге в трудный час, тем самым только увеличив его страдания… Иван подошёл к столу и тяжело опустился на стул. - Но вы так не поступите. Потому что уже любите меня и верите мне. А я полюбил вас и верю вам. И не как гвозди, отец Фёдор, а как человеков, которые пройдут со мной весь путь до креста. Будут сомневаться, мучаться , а пройдут. - Сомневаюсь я,- хмыкнул в сторону отец Фёдор. - Сомнения присущи людям. Поэтому и вера дана. Тебе ль не знать? - А ты б меня на крест повёл! - Так я и веду. У каждого свой крест. - Так ты кого ведёшь? Простого смертного, а я Бога! И мой крест – репу ногтями чесать: правильно или неправильно поступил… А тебя гвоздями! По живому телу. Мне б с тобой поменяться! И я бы посмотрел… - Не получиться, Федя. - То-то и оно! - Молись. Укрепляй свой дух. - На кого молиться? На тебя? И тебя же к кресту толкать?... Запутался я Ваня… В конец запутался. И проповеди твои меня не просветляют. Подвох здесь какой-то. Какой не пойму, но чувствую- подвох! - Думаешь много. - По другому не умею. - Сердцем надо жить. Верою. - Так ведь голова- не для шапки…Без неё мы ,как бараны, свисни и побежали… Хорошо ты свиснешь. А коли чёрт? - Ладно, Федя, мы с тобой ещё поговорим потом. Не то и Петра с Марьей запутаем. Нахватался ты лишнего… - Да, Федя, диссидентством от тебя попахивает,- начал было Пётр, но, получив увесистый подзатыльник от Марьи, тут же замолчал, повертел головой и продолжил,- Выпить бы надо. Тверёзвыми на крест идти тяжело. В войну перед атакой по сто грамм давали. На что Сталин изверг был, а понимал: трезвому на смерть идти горько. И мне, Вань, трезвому толкать тебя ко кресту не хочется. Давайте напьёмся до чёртиков и пробежим весь путь зажмурившись! - Вы как хотите. А я с вами никуда не пойду. Жить с тобой Федя, буду, а апостолом Ивану – это вряд ли. Я баба, мальчики… Жизнь подарить трудно, ой как трудно… Поэтому смотреть, как человек сам на смерть идёт, для меня тошно. - Значит, расстаемся?- с горечью в голосе вопросил Иван. - Не то, не то говоришь. Никто тебя не бросает. Но Петя прав. Трезвому тяжело. Поэтому пьём и идём.- Как бы подвёл итог разговору отец Фёдор. Пили молча, сосредоточенно, как бы оглушая себя…Прежняя непринужденность не приходила. Иван скорбел,- Как же так, вот они , самые близкие, а понять не могут… Как с остальных спросить? Ну примет он смерть на кресте, а что с того? Кто поймёт, кто отзовётся? А если никто, то зачем помирать? И не помирать нельзя. Зачем тогда пришёл? Смертию смерть попрать! А допреж того, чем попрать, помереть надо! Запутали его эти люди. Один своими сомнениями, другой верой безоглядной, да любовью безрассудной. Благо, что пример есть… Первый Христос. Он ведь тоже мучился, сомневался, его тоже друзья уговаривали да увещевали. А он шёл… Скорбел, а шёл. Он знал, что его предают, а прощал… А он Иван? Неужели он не простит этих вот любящих его людей? Знамо дело простит. Стакана после пятого взгляд его приобрёл былую мягкость, голос задушевность, - Да будет вам, братья! Когда чего ещё случиться!? А может и не случиться вовсе?…Разве ж я знал, что вас встречу!? А вы думали, что будете с Богом водку лакать!? Слово даю – события не торопить! Ну, а коли влипну, чем чёрт не шутит, не отступлю. Да и вы не дадите! Мы – русские всегда амбразуры грудью закрывали!... - Правильно, Ваня! Вот теперь правильно!- Взвился Пётр.- Не ты на крест идёшь, а он к тебе подбирается…Это другое дело! Теперь мы тебя и оберегать могём. Видишь, Федя, не всё так плохо. Замечательно, можно сказать. Так все живут. Знают что помрут, а под себя гребут. Кажись всё сгребли, что можно, так они к соседу через забор ночью… Наткнутся брюхом на вилы, потому как сосед – такой же, тоже не спит, добро стережёт, тогда в крик –Караул, зарезали! Помогите… А чего помогать? Ворованное донести? А у нас ,Фёдя, дело будет настоящее –Христа спасать… От креста спасать…На другое всё нам плевать, нассать…Мы воздвигнем Храм да поставим трон…Будем свечи жечь и впотьмах и днём…Не дай бог с ножом со спины зайдёт…Пусть не думал он, всё одно умрёт! - Ну, коль в спину не толкать, а за руку вести… То и я согласен.- Отец Фёдор налил себе ещё один стакан.- И не к кресту, Ваня, а подаль от него! Хороших людей и так на земле, тьфу, всего с ничего. А мы их на крест! Вот когда ад не там будет,- Фёдор ткнул пальцем в пол,- а тут, на земле. Сегодняшняя нищета раем покажется…И коль ты ,Вань, вправду, на крест не будешь торопиться, тогда давай выпьем и поцелуемся. В избе загремели стаканы, забулькала водка, послышались чмокания, как на Кремлёвских приёмах… - Петя, готовь санки и выходим,- первым от всеобщей любви опомнился отец Фёдор. -А ты, Марья, подои корову. Придём завтракать будем, а то Ваня от гастрита помрёт и до креста не доживёт. Вся эта кутерьма пойдёт под хвост коту! - Да, да. Значит так. Первым иду я. Первым я и заговариваю с Рабиновичем. Вы стоите и слушаете. Встрянете, когда я разрешу… После этого в комнате повисла тишина, первой которую прервала Машка,- Ты, Вань, хоть и Бог, но с нами должен говорить по человечески. Ты не генерал, а мы не рядовые, один Петька здесь сержант. Но и с ним так неможно. Он, скорее всего, смерть примет, бегая за тобой. Мы, Ваня, тебя не избирали в Вожди. И можем тебя, как и статую твою, шкафом задвинуть, образно говоря. А на крест Петра возведём. Пойдёшь, Петь, заместо Ивана? - А и правда! Ваня поумней, пускай подольше здесь поживёт. Пользы то больше будет. А я немного отцом Фёдором покомандую. Дюже мне хочется им покомандовать. А перед крестом ведь всё можно,- вопросительно посмотрел на Ивана Пётр. – Иван промолчал, только нервная судорога пробежала по его лицу. -Чего молчишь, чего морду воротишь? Командир… А на референдум не хочешь напороться? Демократия в стране. Этот тон поучительный тебе бросить придётся. У нас три голоса против твоего одного! Коллегиально всё будем решать. Правильно я, отец Фёдор, говорю.- Неожиданно для себя выдал на одном дыхании Пётр. - Ты кто Ваня? Ты что в себе чувствуешь? Чьим голосом говоришь с нами? – Только и спросил батюшка. -Да что же здесь непонятного? Я есть второе пришествие Христа. От его имени и говорю с вами. А что чувствую? То же что и вы, любовь, скорбь, сомнения, радость. Его голосом и говорю… Но это пока слышу… А когда не слышу, то говорю с вами, как Иван, сосед ваш… - Вот, вот что смущает! То ты Иисус, а то Иван! Вот коли бы Ты всегда Иисусом был…А так, как мы можем узнать кто перед нами?- Отец Фёдор залпом осушил стакан «Абсолюту» даже забыв перекрестить его и лоб. -Да какая же вам разница? Я, ведь, и как Иван, не предлагаю вам совестью поступиться. Людям Храм нужен? Нужен. Вера нужна? Нужна! Без веры, сами видите, до чего докатились… - А до чего мы, Ваня , докатились? – Так и подпрыгнул Пётр.- Я вот кровь в Афганистане проливал, теперь с бандитизмом борюсь. Машка тоже душой не кривит, кого любит с тем и спит. А вот тётку до кладбища ты докатил! И брюллики с детства на шее таскаешь ты, а не я! Отец Фёдор тридцать лет грехи в храме отпускает, а на роль Иисуса тебя выбрали… Где справедливость? Кто , Ваня, докатился? И до чего? А что нище живём, так в этом нету греха. Иисус Первый тоже бессеребрянником был. Тебе ль не знать!... - Да не хочу я вас переубеждать. Я сказал- вы не боги, и выбор сами должны сделать. Это у меня всё предрешено, а не у вас. - Да чего вы в самом деле. Бог, не Бог… Он же вас не на костёр зовёт, а за деньгами. Одному три миллиарда и Богу не дотащить. Пойдёмте, пойдёмте, там видно будет. А то больше выпить не дам! – Нашла веский аргумент Машка. - Ладно. – согласился отец Фёдор,- так и порешим. Пока твои указания с нашей совестью расходиться не будут, выполняем всё, как ты скажешь. А еже ли Что… Не обессудь… - Только пускай не покрикивает. Трясёт меня от приказного тона. Коли он Бог, то у него терпения должно быть- вагон и маленькая тележка. Вот, пускай он меня посадит за стол, нальёт стаканчик- другой и всё терпеливо объясняет, объясняет… Фёдь, нам три мешка из-под картошки хватит?- неожиданно переключился Иван. - Бери четыре. У него купюры мелкие.- За отца Фёдора ответил Иван.- А объяснять я тебе ничего не буду. Хочешь верь, хочешь не верь. Да и верят душой, а не разумом. Иван натянул телогрейку, засунул в карман банку с бриллиантами и бросил уже от дверей,- Минут через двадцать приходите к Рабиновичу. Я сам с ним обо всём к тому времени договорюсь.- И вышел из избы. ГЛАВА 3 Из которой мы понимаем, что евреи тоже люди. Коли бог ты нам, Полетай вокруг. Да накрой на стол, Не запачкав рук. Сделай каждый день Воскресеньем нам, Да прикрой парчой Наш немытый срам. А не хочешь так, С глаз иди долой. Жили без тебя, Так зачем с тобой? - Был человек и нету… Ещё один командир. И опять на душу да на совесть давит.- Разливая водку по стаканам, тараторил Пётр.- Не знаю как вы, а я, батюшка, сумлеваюсь. Как бы нам по этапу с ним, с блаженным, не загреметь. Или Рабинович на нас пса натравит. Евреи, они ведь в Бога не верят, старого распяли и этому не поверят. А я с вами пойду.- Обрадовалась Машка.- Я его пса знаю. Со мной не тронет. Он, как все евреи, за взятку Родину продаст, а за сахар и самого Рабиновича загрызёт. - Пустые люди… - Закусив балыком, отозвался отец Фёдор,- Хоть и легко с вами, а пустые… Счастливые, ничем не обременённые, Ни душой, ни сознанием, яко птахи порхаете по жизни… -Он снова наполнил стакан. Водка обожгла желудок. Глаза отца Фёдора затуманились. - Господи! Ну, зачем ты послал к нам этого Святого? Кому он здесь нужен? Ведь никто из них до конца не поймёт, кто он и зачем пришёл к ним. Разопнут и будут кидать в него камни, и плеваться…. И ведь было всё это… Было!... Зачем ты шлёшь их к нам? Не приемлют они тебя, ни посланцев твоих, ни царствия небесного. В гиену огненную верят, в черта верят, а в тебя нет! Страхом живут, а ты им любовь и всепрощение… Не понимают они этого и не поймут никогда… Сколь детей своих не пришлёшь, всех разопнут. Сам придёшь, и тебя разопнут. Просто за то, что не такой, как они. За то, что живёшь не страхом, а любовью, что не умеешь мстить, осуждать, убивать. Господи, забери меня отсюда до того, как они его к тебе отправят! Не смогу я этого видеть, слаб я уже. Стар и слаб!- Плечи отца Фёдора затряслись, горлышко бутылки никак не хотело попадать в стакан. Водка лилась на стол… - Фёдя, не убивайся так! У меня сердце лопнет. Всякое может случиться, а вдруг да не разопнут его? А ты уже сейчас мучаешься, как будто сам на кресте.- Марья выхватила бутылку из рук батюшки и быстро наполнила стаканы всем.- На посошок, и айда за деньгами. - Да, отец Фёдор, раньше время переживать ни к чему. У нас одному целый год мерещилось, что ему духи кой чего отрежут и в рот засунут. А умер, смешно сказать, от поноса! Легко умер. Лежал бледный, зелёный, а улыбался. Не иначе к ангелам попал. Хоть и дух от него шёл тяжёлый… А родителям написали, что погиб, как герой! И награду дали. Там всем давали, и тем, кто в бою погиб, и кто по пьянке, и даже таким вот…опоносившимся. Нам потом написали, что его именем целый пионерский отряд назвали, и дом культуры в его родном посёлке. У нас вся рота ела потом зелёные арбузы, и рук перед едой не мыла. Но никто не умер, только сами позеленели. А «духам», что ниже по течению ручья расположились, повезло. Их наши стоки всех перезаразили, и всех насмерть. Так про них местное население народную песню сложило, как про героев. Так что раньше времени нечего, нечего переживать. Давайте лучше за удачный поход выпьем. Ведь ежели Рабинович с деньгами расстанется, я иначе, как удачей не объясню! Пётр опрокинул стакан, вытряхнул на ладонь остатки и растёр шею.- Помру, так чистым!- То ли от отчаянья, то ли от веселия расхохотался Пётр.- Жду вас, молодожёны, с санками и мешками на улице!- и вышел напевая: Жил-был священник один, Домик имел, попадью. Но, постарев, полюбил Позорного мента жену… Миллион, миллион алых роз, Деньги мешками в санях, Баба, пузырь да Христос, И попадья вся в слезах… - Давно он у тебя стихи сочиняет?- Внимательно посмотрел на Марью отец Фёдор. - Сроду не сочинял. Матерился иногда в рифму, но то случайно. Сам удивлялся. - Спокойной жизни, по всему видно, конец пришёл. Теперь чудеса, как из рога изобилия, начнут сыпаться. Тебя-то ни на что не тянет? - Тянет, Федя, Водочки хочется, под солёненький балычок. - Пей, Маша, пей! Закусывай! Теперь всё можно, я думаю.- Отец Фёдор разлил ещё по стакану. Выпил, занюхал крестом с груди.- Может, ты третьего Христа носишь?! Пропади всё пропадом, Всё сгори дотла! Коль родит любимая Третьего Христа… Продекламировал отец Фёдор и расхохотался, обливаясь слезами,- Все гениями будем! Все… - И я, Федя? - И ты. Коли Пётр, так ты тем более. Вот задумай тему. Выпей стакан и на выдохе и выдавай. Марья, ещё не веря в своё счастье, вылила остатки водки в стакан и, зажмурившись, выпила… И вдруг, передёрнувшись всем телом, широко раскрыв испуганные глаза, как будто удивляясь самой себе, прочитала: Мой восторг, Мой испуг- Ласкою рук, Трепетом губ. Сон на плече… Слова…слова… Утопло в тебе Моё «Я»! - Во, во!- Заревел отец Фёдор,- Цветаева из села Сараево! - Кирина я, Федя. А кто это Цветаева? Твоя старая полюбовница? - Да, Марья, покойная уже… Пойдём, Пётр , вон, в окно машет. Пора… Пора… Беседа же Ивана и зав. Сельпо складывалась трудно. Сначала Рабинович, выйдя из дома на бешенный лай «Мойши», и, увидя Ивана в его старенькой телогрейке, крикнул,- Мы не подаём!- и снова ушёл в избу. Но «Мойша» лаял. И Рабинович, который с детства очень любил животных, не выдержал: - Послушайте,- начал он, выйдя снова из избы,- Вы взрослый человек. У вас даже были папа и мама. Вы, наверняка, учились в советской школе, были пионером, октябрёнком…-Наоборот,- вставил Иван. – Чего наоборот?- запнулся Рабинович. - Сначала октябрёнком бывают, потом пионером. - Да бросьте, бросьте! Не прикидывайтесь! Это не важно… - Как это не важно?- Возмутился Иван.- Ты же не родился зав. Сельпо. Тоже, небось, сначала в школу пошёл?.. - Я понял, понял. Конечно, вы сначала были октябрёнком… - Не был. И пионером не был. - Вы только что сказали, что были. - Я сказал - бывают. - Не путайте меня! На чём я остановился? Вы теперь помните? - Вы сказали, что я наверняка был октябрёнком. - Да какое мне дело кем вы были? Я вижу кем вы стали! Изверг. Вы стоите и смотрите как собачка задыхается в цепи. Вы бы могли уйти, и собачка бы успокоилась, но вы не уходите. Конечно, зачем? Ведь собачка-то еврейская. Её можно и не жалеть. Не надо мне ничего объяснять… - Не буду. - Чего не будите? - Объяснять. - Опять вы за своё… Я прожил долгую, трудную жизнь… - Ещё не прожили. - Перестаньте! Или я спущу «Мойшу». … Я вижу по вашим глазам, что вы хотите есть… - Не хочу. - Но в нашей стране сто двадцать миллионов хотят кушать,- перестал обращать внимание на реплики Ивана Рабинович,- и если все они придут к бедному «Мойше», его хватит удар. А они придут. Дай вам, дай ему, и завтра здесь будет стоять очередь, как в большой театр. И скушают «Мойшу», скушают бедного Рабиновича. Раньше я не мог об этом вам сказать, меня бы посадили, или даже расстреляли, но сейчас у нас демократия, и я не могу не говорить… - Я вижу, и не перебиваю вас. - Да, да! Вам этого не понять. Не понять как трудно молчать пятьдесят лет! Молчать, когда знаешь, что надо кричать. Ведь кто-то должен объяснить стране, что пятьсот- семьсот тысячь Рабиновичей не в состоянии прокормить сто двадцать миллионов Ивановичей. Ведь если бы вы умели считать, вы бы пришли к выводу, что на одного Рабиновича приходится около двухсот сорока голодных Ивановича… - Двести сорок два. - Это не принципиально! Главное в том, что даже если вы съедите и меня и «Мойшу», на каждого придётся всего по триста граммов, вместе с костями и шерстью… - Триста пятнадцать. - А этого мало, мало! Поверьте мне хотя бы, как завмагу, если не как Рабиновичу!... - Я пришёл в связи с вашим отъездом в Израиль.- Остановил словесный понос Рабиновича Иван. Он понял, что если не остановить, Рабинович будет говорить сутки, а может быть и двое. Да и потом Иван увидел, как Рабинович под шумок начал отвязывать «Мойшу». - Израиль?- резко выпрямился Рабинович.- А что такое Израиль? - Земля обетованная! Где на двести сорок Рабиновичей приходится один голодный араб. И поэтому «Мойшам» там живётся куда спокойней.- Поддержал светскую беседу Иван. - И вы знаете где она находится? Знаете и не рассказываете бедному еврею! Вы не просто нехороший человек, вы- садист! - Так я пришёл об этом с вами поговорить. Я хотел сказать вам, что вы совершено правы, когда думаете о том, что пять, шесть крупных камушков гораздо лучше одной, пусть и большой, запаянной цинковой бочки. - Вы пришли один?- Оглядываясь по сторонам, спросил Рабинович Ивана. - Пока да. Но минут через пять подойдут трое с санками, за деньгами из бочки. А мне хотелось поговорить с вами сначала одному. - Да, да. Я вижу вы очень интересный человек. Израиль, бочка с деньгами, санки…Как интересно живут люди! Пойдёмте, пойдёмте в дом, а то я уже продрог. Мы попьём чаю , и вы мне расскажете об этой чудесной стране, Израиль.- Рабинович подхватил Ивана под руку и чуть ли не силой потащил в дом. На веранде висели серые, в жёлтых пятнах мужские панталоны и женские, в пятнах поядовитей и более обширные, можно сказать, огромные! Проходя мимо них, Рабинович вытер штанами жены, вдруг проступившую на лице, испарину. - Это всё , что осталось от наших отношений с Сарой. Да, да, молодой человек, быт- это враг всего романтического, и возвышенного. Когда-то , чтобы увидеть резинку от этих штанов, я ночи напролёт писал стихи, ходил под окнами… Потом, чтобы увидеть, что же находится под ними, работал, работал, как вол…А теперь я тоже работаю, как вол, но только для того, чтобы , вообще, ничего не видеть. Иначе лопнет сердце бедного Рабиновича, старое изношенное сердце… На кухне было холодно и грязно. На столе сидели две крысы и грызли батон сырокопчёной колбасы. Рабинович сорвал с ноги тапочек и метким броском сбил одну крысу со стола. Вторая не стала ждать следующего броска , и сама шмыгнула вниз. - Вот, и нам оставили кусочек колбаски к чаю. А хлебушка нет, нет хлебушка,- шелестел словами Рабинович.- Кстати, как вас зовут? - Иваном. Я не голоден. Давайте лучше о деле. Нам нужна ваша бочка, а вам, как мне известно, бриллианты. Лучше тех, что есть у меня, вы нигде не найдёте. Даже за рубежом. Я знаю. Иван достал из кармана банку с надписью : «Анализ мочи». Рабинович нагнулся и прочитал по складам,- Но извините, любезный, Я не уролог. Я бы рад помочь, облегчить ваши страдания , но я не знаю как. - Конечно, конечно, сейчас…- Иван сорвал крышку и выловил пальцами по одному все пять бриллиантов. Положил их на стол рядом с колбасой.- Это стоит тридцать миллиардов. Мы возьмём ваши три и будем считать дело решённым. У вас три минуты для ответа. - Очень, очень интересно, - склонился над камушками Рабинович. Потом он взял их в горсть и, подойдя к окну, стал царапать гранями по стеклу… Да это бриллианты… Я бы с удовольствием взял. Даже за шестядесят миллиардов, если бы они у меня были… Два ящика водки и три батона колбасы «Свиной», сырокопчёной, которую вы уже видели. И то пойду на служебное преступление! Но чего не сделаешь ради такого хорошего человека! - Рабинович, с мешками вам не уехать. Жить с ними теперь, когда о них узнали на селе, тоже опасно. Или тюрьма, или паяльник в зад и смерть! С камнями есть шанс. Вы всю жизнь были игроком. Это последняя ставка. Или всё, или ничего, вернее: этот дом , Сара, ночные кошмары… Не мне вам объяснять. А вы ведь ждали этого случая всю жизнь! Даже лишая невинности Сару, вы думали об этом дне. - Я не знаю кто вы, но вы правы. Теперь, когда о бочке знают- я труп.- Рабинович выглянул в окно.- Это, ваши подельники? Поп и мент Петька со своей ненаглядной… Теперь всё понятно. А вы – джентльмен. Могли забрать у меня всё и за один камушек. Эта бочка уже- тьфу, динамит! Обещайте мне два часа, чтоб я мог скрыться, и я вам отдам и документы на дом, и на квартиру в Москве. Только два часа. Вы должны пожалеть бедного еврея! - Все ваши беды в вас самом, Рабинович. Вы сами расставите себе силки, и сами полезете в них. Я даю вам шанс- Пойдёмте с нами! Построим Храм, возлюбим Господа… - Ой, не надо, не надо…А то я расплачусь. С вами… Да я лучше повешусь. Пойдёмте за вашими друзьями и в подвал. Когда они вышли у «Мойши» уже шла горлом кровь. Пёс самым натуральным образом удавился на цепи. - Рабинович, одумайтесь,- глядя на пса, ещё раз предложил Иван. - Послушайте, Иван, я еврей. И я или умру, как «Мойша», или буду жить достойно. Другого мне не дано. И не тешьте себя своей добротой. Вы же знаете, что я пройду свой путь до конца. А вы свой… Но то, что дали мне шанс, я не забуду, и когда буду подыхать, я вас вспомню , Иван, это я вам обещаю. - Здорово, Раби, … Пёсик –то у тебя дюже нервный. – Как всегда первым начал тараторить Петька.- Охраняет твой клоповник, как мы родину охраняли в далёком Афганистане. Я, вижу, Иван уже убедил тебя с нами поменяться. Он кого хочешь убедит и в чём хочешь. Меня убедил на паперти сидеть с протянутой рукой. Меня! Воина интернационалиста! А ещё, раби, мы все теперь стихи пишем. Выпьем водочки и куплеты выдаём. У тебя водка есть? Давай ,проверим…Может и в тебе талант проснётся, хоть ты и не крещёный?... Марья стояла, демонстративно прижавшись к отцу Фёдору и нагло улыбалась, поглядывая на Рабиновича, мол, знай наших. Отец Фёдор старался не встречаться взглядом с нехристем и молча рассматривал неподвижного «Мойшу». - Я, Петь, стихи в другом месте писать буду. Ты уж не обижайся. Пришли вы по делу, так проходите, забирайте. Не для вас копил, но уж так получилось… - А так всегда получаться будет… Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, а буржуям на роду написано, коли накопил, то и потеряй. Копи - зубами скрипи. Теряй - сопли вытирай. - Понял, раби, мы тепереча все Есенины да Ахмадулины. Храм построим и псалмы сочинять будем, Господа нашего славить, то есть Ваньку! - Пётр, помолчи. Выкрест этот в десять раз богаче стал. Если бы Романовы знали, кому эти камушки достанутся…Да чего теперь. Веди, иудей, в свои подвалы.- Отец Фёдор сплюнул в сторону «Мойши».- Чует моё сердце , что и ты так кончишь… Договорить ему не дала Марья,- Федя, не гневайся. Вредно это. Нам храм строить, служить в нём. Береги себя. - Да, Святой отец, вам теперь силы беречь надо. С этой шлюшкой ночью не отдохнёте.- Ухмыльнулся Рабинович и повёл всю компанию в подвал. Деньги не пересчитывали. Их просто рассовали по четырём мешкам, обвязали верёвкой, положив на санки, и потащили на привокзальную площадь , к «Сбербанку». Как и вчера дул холодный ветер, и скрипел под галошами наст. Рабинович смотрел на четыре ссутулившиеся фигуры перед санками, и на четыре грязных мешка, крест на крест перетянутых веревкой. Он прощался со своей прошлой жизнью. Что ждёт его впереди, он не знал. Того, с чем прощался ему было не жаль. Он, Рабинович,- вечный странник, без дома, без семьи. Он не пойдёт на крест за других. Его крест пусть сам ищет его. А там…А там будь, что будет… ГЛАВА 4. «О том, как приятно и полезно Сдавать деньги в «Сберегательную кассу». Сколько чудес может с Вами приключиться! А сколько ещё только обещает произойти!» На ступеньках «Сберкассы № 5» сидел, благодушно улыбаясь, Колька «Сопливый», сельский юродивый. Это было его место. Сюда его посадила ещё прабабка, когда ему исполнилось четыре года. И уже сорок лет он ходит сюда, как на работу, с большой дедовой шапкой из волчьей шкуры, в которой летом копошатся червяки, похожие на опарышей, а , может, это и , правда, были опарыши. Мужики говорили, что на этих червяков рыба берёт особенно хорошая, крупная: судак, голавль, щука… У Петьки, который и взял-то всего один раз, для пробы, клюнуло два угря. Но он отдал их собаке, так как не знал, что это за тварь. Когда узнал, жалел до слёз, но на рыбалку больше не пошёл. Дела закрутили: огород, картошка, бандиты разных мастей, самогонщики, жуки колорадские, потом у самого вши завелись… - Здорово «Сопливый»! Много насобирал? – Как всегда первым начал разговор Пётр,- У тебя в подполье тоже, как у Рабиновича, небось, бочка двухсотлитровая стоит с мелочью… Да не одна , поди? Отвечай, когда с тобой представитель власти разговаривает. Сопливый растянул рот до ушей и, пуская пузыри, что-то замычал по своему, по юродивому, согласно кивая головой. - Видите!- Гордо вскинул голову Пётр,- Я, хоть, и не святой, а тоже кое-что умею. Да у нас, если хорошенько порыться и камушков, и бочек наберётся немеряно. Мы здесь можем не то что храм, Монтекарлу построить! Можем, Сопливый? Сопливый опять заулыбался и закивал головой. Из носа вытекла густая, зелёная сопля, за которую его так и прозвали. Она, как живая, извивалась в разные стороны, свисая почти до пупа Кольки, и вдруг, с каким-то бульканьем исчезла опять в ноздре. - В том годе,- продолжал Пётр,- Свиридов, начальник наш, подкараулил такой момент и срезал соплю. А на следующей зорьке выловил из нашей Вонючки осетра на два пуда, с икрою…То-то… По золоту ходим! Глядишь, вроде кругом нищета одна, грязь, да убожество, а задумаешься, да ковырнёшь поглубже: деньги, камушки, да святые… Я, слышал, Россия то ли уже вступила, то ли вот-вот вступит в эру «водолея» , в силу войдёт, возродится… Так что, Сопливый, не грусти, через год другой должность тебе определим при Храме ,- главного нищего! На оклад посадим…А что насобираешь, это ,вроде, как премия. Бабу такую же найдём, чтоб и у тебя, как у всех людей. Детишек народите, так-то вот. Сопливый, потерпи чуть-чуть и заживём все, как тебе и не снилось. Да что тебе! Буржуям сейчас так не живётся! Пётр обнял Сопливого и расцеловал. Когда он оторвался от влажных губ и оглянулся, на улице стояли одни санки. Ни мешков, ни Ивана, ни отца Фёдора с Машкой не было. Бётр бросился к дверям «Сберегательной кассы» , но они были закрыты, а за стеклом болталась табличка «Санитарный день». -Ограбили, волки позорные! Святые, мать их в душу! А Машка-то, Машка-то! Змея подколодная… Пётр сел на ступеньки рядом с Сопливым и заплакал. Он не плакал так уже много лет. Только в детстве, когда ему мать первый раз купила большой печатный пряник в форме петуха. Он выбежал с ним на улицу, чтобы похвастаться перед рябятами и угостить кусочком соседскую девочку Машу. Ту самую, которая теперь наставляет ему рога и с Рабиновичами, и с попами… Да легче, пожалуй, назвать с кем не наставляет. Раве только вот с Сопливым? Да у него не спросишь, не узнаешь…И ,вот, он бежит по улице с этим пряником, как вдруг из-под забора выскочил огромный, лохматый пёс, вырывает у него пряник и глотает прямо целиком! Он плакал тогда трое суток, кричал, у него выскочила пупковая грыжа, и отец, думая, что он уже не выживет, смастерил ему маленький гробик. Обил цветной материей в рюшечку, прибил медный , блестящий крестик…И только тогда, увидев такую красоту, Пётр замолчал. Он спал в этом гробике целых пять лет, хотя ноги ниже колен висели в воздухе, Пётр мирился с этим неудобством. А потом, проходящий товарняк сбил отца и верхнию часть туловища унёс куда-то к городу Горький, а хоронить пришлось только ноги, да то, откуда они росли. Вот гробик и пригодился. Всё, как в кино, сейчас увидел Пётр. Он решил, что пойдёт домой, откопает «Калашникова», патроны, гранаты и разнесёт, к чертям, и «Сберкассу», и всех этих святых и убогих, а последним патроном убьёт себя. Он уже видел шеренги своих товарищей, провожающих его в последний путь, застывших в последнем карауле, видел себя в таком же красивом гробике, как в детстве, только побольше, видел Свиридова, вытирающего слёзы и дающего клятву отомстить врагам за смерть Петра Кирина. Видел Президента, читающего по телевизору указ о награждении его, Петра, всеми орденами и медалями России, и переименовании посёлка Ново-Вязники в образцовый городок Ново-Киринск. Видел открытие на Привокзальной площади памятника Петру, где он на вздыбленном коне из автомата расстреливает врагов Родины… Многое чего мог бы увидеть ещё Пётр, если бы не голос отца Фёдора: Ты чего, Пётр в нищие решил заделаться? Конкурентом Сопливому? … Так тебя Ваня не здесь видел, а у Храма… Пойдём, пойдём, дело есть. - Не обманули, Сопливый! Не обманули!...Есть Бог на земле. Рановато нам помирать. А медали мы попозже заработаем. Они от нас не уйдут.- Бормотал Пётр, обегая здание «Сберкассы» за отцом Фёдором.- Я, отец Фёдор, думал - вы меня кинуть решили. Кончать вас всех хотел…Поговорил с Сопливым по душам, глядь, а вас нет, мешков нет… Вы бы тоже анафеме предали… Трясли-то Рабиновича вместе, а делить без меня…Как так? - Чего делить-то, Пётр? Деньги вкладываем в строительство Храма. Мы же договорились! - да стройте. Кто же не даёт? Поделим и стройте. Ну чуток поменьше выйдет… Бог, он не обидится. Моя бабка как говорила… - Пётр, беги за своими гранатами, а делить ничего не будем. Да чего делить-то, алмазы Ивановы!... - Не Ивановы, а царские, раз! За молчание, два! За Машку, три! За санки, четыре! Ещё считать? …Храм…Храм - это хорошо, но нам бы и о себе подумать. Что же, и вправду, как Сопливому, на ступеньках сидеть? - Не знаю, Пётр, говори с Иваном. Но только помни:- Деньги возьмёшь, я тебя в Храм не пущу! Всё. Пошли, там подписываться надо. - Под своими подпишусь. А чего же не подписаться. Процент-то какой выторговали? Если маленький, тогда лучше в валюте держать. В долларах или шекелях еврейских… - Да откуда ты понахватался?- Удивился отец Фёдор. - Телевизор надо смотреть! Передача есть такая, «Деньги» называется. Я завсегда смотрю. В кармане – вошь на аркане, а я смотрю, соображаю куда бы вложить? Как будто чувствовал. А потом, отец Фёдор,- Пётр схватил за руку батюшку, готового нырнуть в здание с чёрного хода.- Я же теперь – Поэт. Мне теперь на печать, да на раскрутку знаешь сколько денег надо! - Да ты напиши хоть один стишок, а потом раскручивайся!- отец Фёдор трижды перекрестил свой лоб и рот,- Дай Бог терпение, не позволь осквернить уста матеренным словом!... - Вот, вот…И терпи. Секстанты проклятые. Охмуряете народ, кровь сосёте. Храм… Вон, по всей России понатыкали, а жрать нечего… Пётр хотел было войти, но дверь так дала ему по лбу, что он, отлетев назад метра четыре, изогнулся дугой, выпустил струйку пены изо рта и затих, уставив удивлённый, немигающий взгляд в серое, холодное, хмурое небо. - Отец Фёдор, а где Петя?- Увидев, что поп вернулся один, спросил Иван. - От радости , что нашёлся, лбом косяк сломал, чинит.- Буркнул отец Фёдор и отвернулся к окну. - Убили!...-Заголосила Машка и бросилась на выход. - Тяжело мне с вами.- Иван опустился на пол.- Хотелось уехать, ходить по стране от храма к храму. Жить подаянием. Не дал Господь. Определил здесь крест свой нести. Вас в попутчики определил. А вы, яко волки… Есть овцы - овец дерёте, нет овец- друг друга… - Да кому легко, Ваня! Кабы мы не знали куда идём, чем кончим! Мне хоть сейчас в петлю. Мы ведь благими намерениями дорогу в ад стелем. Сына Господа нашего к кресту ведём… - Не вы ведёте! Вы – свидетели. Душеприказчики. Без вас как? А ведёт Отец! У него все права. Он всё знает и ведает. А легко только птичкам на голову гадить, да вон Кольке со ступенек. - Прав ты, Ваня, прав! Да не легче мне от этого, не легче. А им и подавно ничего не понять… - А и понимать ничего не надо! Верить надо и всё. А что больно, так всё в жизни больно: и родиться, и помирать. Договорить не дали. Дверь распахнулась, в комнату ввалились в обнимку Машка и Пётр. - Меня опять контузило.- Оторвавшись от Машки, Пётр лёг ничком на пол и, прижался лбом к холодному кафелю.- Рабинович, видать, сказал подельникам куда мы деньги повезли. Сейчас штурмовать будут. Отец Фёдор хотел что-то ответить, но Иван опередил его: - Бог тебя, Петя , контузил. Ты хотел вычленить свою долю, вот он тебя и предостерёг. - Разве так предостерегают?- Удивился Пётр.- А ошибиться каждый может, да и отец Фёдор меня почти переубедил. Чёрт с ними, с деньгами. Да и еврейские они, нечистые… - Поосторожней, Пётр, чёрта вспоминай. Он ведь тоже шутить не любит. А деньги не еврейские, а поселковые. Рабинович людей обсчитывал и обвешивал, вот и накопил. А мы их людям вернём. Храм построим, икону чудодейственную поставим, сюда со всего света православные туристы приезжать будут.- Иван отошёл к окну.- По другому нельзя. По другому тебе всегда будет дверь по лбу бить. - Понятно…- почесал Пётр шишку на лбу.- А деньги где!?... Философы…Проворонили! Учителя… Идите все к дверям, пущай вас тоже Бог поучит… - Да нет, Петь, их Даша и Татьяна пересчитывают, да проверяют. До обеда не управятся, а может и до вечера. - Богу не доверяют!- Захохотал Пётр.- Правильно, правильно. Это я Ивана с рождения знаю. Знаю, что у него в голове негусто, чтобы обмануть. А им откуда про это знать? Хорошо голого не видели, а то бы и за месяц не сосчитали, сбивались бы по сто раз на дню! Кстати, Ванюша, ты бы нам миллиончик бы выделил на пропитание. Что-то после контузии кушать хочется и выпить бы… - На выпивку у тебя уже лежит в кармане пачка,- перебил его Иван. - Да кто ж мне её туда положил?- действительно доставая из брюк пачку сторублёвок величиной с сигаретный блок, сделал удивлённые глаза Пётр. - Будем считать, что бес.- Отозвался Иван,- Но больше , Петя, не воруй. А эти себе оставь. Будешь нас кормить и одевать. Батюшке других дел хватит, Марья по дому… Мы ведь у тебя жить пока будем. - А сколько здесь, Иван?- Взвешивая пачку на руке, спросил Пётр. - Двадцать миллионов сто рублей. - Не иначе Рабинович ошибся.- Захохотал Пётр.- Руки тряслись наверное. Иван, а сколько нам процентов с трёх миллиардов будет? - Через три месяца получим сто миллионов. - Так мы храм, выходит, на одни проценты построить можем.- Мечтательно протянул Пётр.- А потом…- Но тут он пощупал лоб и перешёл сразу к делу.- Я в магазин пошёл. Беру литр и пожевать. Бог литр разрешает?- Вопросительно взглянул Пётр на Ивана. - Не одобряет, но относится с пониманием, делая скидку на нашу наследственность и положение в стране.- Улыбнулся Иван.- Иди, Петя, иди… Когда дверь на улицу захлопнулась за Петром, а в операционный зал за Марьей, Иван снова обратился к отцу Фёдору: - Меньше всего я ожидал, что мне всего труднее будет с Вами. Ведь я иду не на смерть, а на встречу с Богом, отцом нашим. Это для них, непосвященных, должно быть страшно и непонятно, а для Вас здесь нет ничего непонятного и потому страшного. Больше того, мой уход не будет означать для Вас одиночества. Через девять месяцев Мария родит Вам сына, который в тридцать три года объявит себя третьим пришествием Христа… - Как это третие? Да сколько ж их будет? И как это, от меня? Может от Рабиновича?.. .- Поп как стоял у окна, так там же и опустился на пол. - От тебя, Фёдор, от тебя. Чего уж теперь. Но ты не переживай, его не разопнут. Я последний… Я и послан сюда, чтобы подготовить вас к его приходу. С ним на земле наступит Царствие Небесное. - Отец Фёдор уткнулся головой в чугунный радиатор батареи и зарыдал. - За что мне . Господи? Не в силах я своей головой осмыслить помыслы твои… То все кругом грешники, а теперь куда ни плюнь всё в святого попадёшь! Ты, я, Машка, Петька, может и Сопливый – Святой!- Выглянул в окно Фёдор. - Божий человек.- Утвердительно кивнул Иван.- Убогие ближе всего к богу. У них душа умом не омрачена, и потому глас Божий до них быстрее доходит и без всяких искажений. - Да, коли он умом не омрачён, о чём с ним говорить?- Отец Фёдор удивлённо уставился на Ивана. - Я не говорил – говорить, я сказал- Глас Божий. Ведь появись где сатана, кому Богу указать на него? До вас, умников, не докричишься. То водку до беспамятства хлещете, то на бабу залезете, то ещё чего удумаете… А Сопливый сразу услышит и пальцем в него и тыкнет, крест наложит! - Слушай, Иван, ты бы меня тоже блаженным сделал, а? Устал я. А так бы сидел где, да ждал, когда мне укажут на кого крест наложить. - Твоя стезя, Фёдор, определена… И что теперь об этом… Иди по ней да иди, и нечего душой скорбеть. - Просто у тебя всё , Вань, иди…А мне ведь Христа растить, воспитывать. Сам выпить люблю, мать у него- потаскушка… Что из него вырастет? Как люди поверят, что он- Христос?... - Да что ты всё лезешь в дела Господни! Ты-то , ведь, не бог, чего тебе головой скорбеть. Строй храм, денег тебе дали, пей водку – Пётр уже купил, люби Машку, пока она на острова не уехала… Чего тебе ещё? - Вот так и жить? Что в голову придёт, то и делать? - Конечно. Помолись и делай. А это наша забота, чего тебе в голову напихать. - А вот ежели мне и слушать тебя приятно, с одной стороны, и делать всё по твоему, а с другой- сомнения мучают, так что спина чешется, что делать? - Так ты молись. Пустое и отойдёт. Не поможет, пост объяви и опять молись. А коли выберешь путь не праведный, ошибочный, так тебя Господь, как Петра, дверью наставит. - Твоя правда , Иван, чего я в самом деле? Вам с Отцом виднее. Сегодня вот деньги сдадим, и поеду во Владимир к епископу, брать благословление на постройку Храма. Как с иконой-то будем? Молчать про неё? - До того, как Храм не построим, молчать. Потом внесём и объявим. Иначе неприятности могут быть. - А деньги на кого оформим? Ведь по нынешним временам, и наехать могут. - На тебя, Фёдор, а об остальном Господь позаботится. Ты душой не скорби, наша крыша понадёжней Президентской будет. - Ну что, голуби, заскучали?- Раздался от порога Машкин голос.- Сейчас чайком побалуемся. Водка-то, поди, надоела? Машка поставила на подоконник большой пятилитровый, медный чайник и четыре эмалированных кружки. - Что-то Петька задерживается. Здесь идти пять минут туда и обратно… - Сдачи нет со ста тысяч. Он набрал на семьдесят и донести не может. Сумки-то не взял… Сейчас сообразит, за мешком прибежит.- Ответил Иван, наливая себе в кружку крутого кипятка. Действительно, от угла магазина показался Пётр. Он бегом подбежал к санкам, схватил мешок, Сопливого за руку и они вдвоём бросились назад. - В руководители полез. Растёт человек прямо на глазах.- Сплюнул на пол отец Фёдор. И точно, через минуту показался Сопливый, согнувшийся под мешком, а сзади, закурив сигарету, шагал Пётр. - Да и пусть, Федя, а то ведь убогий к ступеням примёрзнет А Иван загадочно улыбался, глядя в окно.- Он ещё удивит нас. Не далее, как минут через десять, удивит! В клубах морозного пара Сопливый, Пётр и мешок ввалились в комнату. Сопливый хотел было снова идти на своё место, но Пётр усадил его у дверей, подальше от подоконника, и сунул в руку пачку жвачки. - Жуй, Колька, пускай пузыри! Чем ты хуже буржуев из-за бугра? Они скоро к нам сами валом повалят, доллары будут в руки совать, улыбаться заискивающе, чтобы на твою соплю посмотреть. А ты, Машка, накрывай на подоконнике. Только свёрток на дне не трогай. Это я себе подарок сделал… Пока Машка развёртывала кульки с уже нарезанной колбасой, сыром, копчёной рыбой и расставляла бутылки с водкой и пивом, Пётр , схватив кулёк, с загадочным видом выскочил за дверь. Через пять минут дверь распахнулась, и перед всеми предстал Пётр в галифе и милицейском кителе, а на руках держал кого-то в своём пальто и шапке. Из-под пальто торчали голые, загорелые ноги. - Кто это?- Ахнула Машка. - Ты что, весь посёлок хочешь сюда привести?- строго спросил отец Фёдор. Только один Иван стоял и молчал, улыбался, глядя на счастливого Петра. - Я тоже женюсь! – Зазвенел счастливый Петькин голос.- Ты, Машка, ушла к отцу Фёдору, и я меняю свою жизнь. - Да кто эта дура?- Закричала Машка. - Сама дура!- Обиделся Пётр.- А имя я ей ещё не придумал. Хотя стих ей и посвятил.- Пётр бросил свою новую жену в угол на пол, и она , резиново подскакивая, заиздавала страстные звуки, какие обычно издавала Машка в свои самые счастливые минуты. Отец Фёдор перекрестился. Машка бросилась к невесте, сорвала шапку, и на неё глянула рыжая, голубоглазая, молодая, ярко накрашенная девка. Сорвав пальто, Машка только охнула и опустилась на пол рядом с голой резиновой надувной куклой. - Японская! Это она –ещё, ещё,- кричит по японски. Возбуждается! Конечно, в гости с ней не пойдёшь, но для дома, для семьи- вещь наипервейшая! А для меня, для Поэта, просто, необходимая! И страсть унять, и стресс снять. Ей ведь дай по голове, а она не ругается, а опять же –ещё, ещё,- кричит. Правда по японски, но я выучу…Честное слово! - Верим, Пётр, верим!- Опомнился отец Фёдор.- А для тебя это действительно, наверное, самое хорошее. У тебя ведь всё меняется стремительно. С тобой живому человеку тяжело… - Вот, вот. А я про что! Я знал, что вы меня поймёте. А Машка…Она это из ревности. Ну, да это теперь моя забота…А стишок выслушайте, не обижайте. Петька прогнулся в пояснице, задрал к потолку голову, выставил правую ногу вперёд и, убрав почему-то руки за спину, прочитал: Резиновая, верная душа. За десять лет – ни грубого словца, Всегда скромна, покорна и мягка, Лежит и ждёт, чтоб одарить тебя. Не упрекнёт, коль изменил с другой. И не кряхтит. Устала, дорогой! Кивает в такт резиновой башкой: Всё хорошо! Я, как всегда, с тобой! Конечно, милый, хоть на край земли. Затычку вынь и в трубочку сверни. А, как захочешь, я всегда твоя. Что за вопрос? В тюрьму и лагеря! Не ест, не пьёт. Парфюм не нужен ей, Хотя и мне не варит кислых щей. Как голую оставишь по утру, Так и лежит раздетой на полу. Не старится, а сморщится когда, Поднакачай и снова – молода! Кивает в такт резиновой башкой: Всё хорошо! И я всегда с тобой! - Сволочь!- Громко выругалась Машка.- За пять лет, что я с тобой промучилась, ты мне ни одного стиха не посвятил. А этой… Не успел надуть…Сволочь! - Да я и сочинять-то может начал потому, что ты от меня ушла. Сняла камень с души… Мне дед говорил… - Послушай, Пётр,- перебил его отец Фёдор,- а ты по настроению только, или и по заказу сможешь чего придумать? - Я, кажется, сейчас, Федя, всё могу! Сунь мне перо в задницу и полечу! - Петух Гамбургский!- не унималась Машка.- От законной жены простынь не остыла…А он уже летает! Марья плюнула в угол, где розовея телом лежала новая пассия Петра, и с всхлипами, в которых только и можно было разобрать- Кобели проклятые,- скрылась за дверью операционного зала. - А на Рождество Христово можешь что-нибудь сочинить? - Да отчего не смочь, Федя! – Пётр закатил глаза, опять задрал голову к потолку и, помахав руками минуты три, выставив правую ногу вперёд, а руки убрав за спину, начал: « С днём рожденья, Христос!» Очищая притихшие души, Опускается хлопьями снег На тропинки, покатые крыши, На покрытый соломою хлев. Всё застыло в преддверии звона, Что разбудит младенца в яслях. -С днём рожденья, Христос! С днём рожденья! Говорим со слезой в голосах. Чем бы жили без Веры, Надежды? Мы б давно утонули в грехах. - С днём рожденья, Христос! С днём рожденья! Плачут свечи от счастья в церквах. Двери настеж! Под звёздное небо! Вот он! Вот он - Святой перезвон! -С днём рожденья, Христос! С днём рожденья! Вместе с медью летит над селом… - Я и про любовь могу!- Вошёл во вкус Пётр.- Сейчас, сейчас…Конечно про неудачную…Про удавшиюся я потом…Вот с японкой поживу, успокоюсь душой… А пока про неудачную. Вот- «Верёвки любви» называется: Вяжет верёвками судьбы страсть: - Любите друг - друга! Любите всласть! И две души - по теченью реки… Но размокают верёвки любви. Вот завертело его и - на дно… Вот кто-то ей подставил плечо… И, зная непрочность верёвок любви, Она из троса вяжет узлы: Чистая простынь, сытный обед, На все вопросы один ответ: -Конечно, ты прав, как всегда, дорогой. И мысли о том, как остаться одной… Но только смерть разрубит трос, И даст ответ на её вопрос. И будет из ниток вязать узлы И вспоминать верёвки любви… Пётр закончил с трудом. Голос его предательски дрогнул, и из глаз потекли слёзы. - Все они стервы! Никому уже не поверю. Японцы, они умные… Эти, резиновые, хоть не утешат, так и не предадут. А и лопнет, всё не так убиваться будешь, как по живой. Да и экономней: ни кормёжки, ни одёжки, ни одеколонов, а на дежурство уйдёшь, так и избу топить не надо. А стирка, готовка, сейчас всё просто, машинки с программным управлением всякие, пиццы,- кинь на плиту и лопай через пять минут. Я ещё слышал, они детишек электронных придумали, «томагучи» называются. Как живые, орут , писаются, болеют, ежели ты неделю без просыпу пьёшь, то и помереть могут. Не-ет! Бабы сейчас- обуза. Я, конечно, живых имею ввиду,- бросив виноватый взгляд в угол на японское чудо, оговорился Пётр.- А вот с этой, я как бы от спячки проснулся!- и отбив ногами в валенках с галошами какой-то немыслимый ритм на кафельном полу, постукивая себя ладонями по груди, бёдрам и коленям, Пётр опять выставил правую ногу вперёд, и на одном дыхании не прочитал, а выкрикнул свою новую виршу: Голым в чащу С голой бабой По весне! По цветам, Что из-под снега, Налегке! Чтобы слиться воедино В шалаше, Чтобы корчиться в любви, Как на костре! Голым в чащу К лебедям Да соловьям! С голой бабой по цветам, Как по коврам! В рай лесной К берёзовому пню! Чтобы отлюбив, Кричать- ЛЮ-БЛЮ! Дверь из операционного зала «Сберегательной Кассы» снова раскрылась. - Я понимаю, любовь окрыляет. Но любовь к кому?! К этой резиновой кукле, пусть и японской. Это уж слишком! Ты , Петя, не поэт…ты…ты…-Машка открывала и закрывала рот, ни как не в силах подыскать слова… - Сволочь!- Захохотал Петька.- Сволочь я. Ты уже это говорила. Это не аргумент. Это- зависть, ревность. Низменные чувства. Мне, честно, даже жаль тебя, отца Фёдора… - Зависть!... К чему! К твоей убогости? К твоей страсти резиновой, шлюхе японской! Я, Петя, люблю и любима! Чего ты молчишь, Федя? Скажи ему!... - Да, уж, конечно…- сконфузился отец Фёдор. - Да что ты стесняешься?! Кого?! Этого импотента в галифе и погонах? Да я такое могу сочинить, что его стихи покажутся детской болтовнёй. Вот, Федя, тебе посвящаю! Машка тоже, как Пётр, прогнулась в пояснице, но вперёд выставила не правую, а левую ногу, и за спину спрятала только одну руку, а другой обхватила себе горло и, как бы выдавила из себя: Позови меня! Позови! Я взбегу за тобой на плаху. Полюби меня! Полюби! Дай уткнуться в твою рубаху. Босиком побегу за тобой, Лишь взгляни , проезжая мимо. Поцелуй, ненаглядный мой, А иначе мне всё постыло! А иначе… Да хоть в полынью! Для чего мне цвести иначе? Коль морозом побьёт листву И цветы, и цветы тем паче? Позови! Полюби! Убей! Всё сорви, сам, своей рукою! Для тебя расцвела в апрель, Для тебя и умру Весною… Прочитав Марья, рыдая, бросилась к отцу Фёдору и уткнулась носом куда-то ему подмышку. - Голая страсть. Бесстыдная голая страсть!- Несколько стушевавшись бормотал Пётр. - Да, но не к тебе!- Ехидно бросила Марья из подмышки отца Фёдора.- Это-то тебя и коробит! - Пётр, ты не прав! Конечно, в стихах Марьи больше страсти, чувства, чем от ума. Но это – Поэзия! В твоей звучит Надежда, но и разочарование. В её только чувство. Ты готов полюбить, а она уже любит!- Заступился отец Фёдор за прислонившуюся к нему Марью - Да какой он поэт! Мент позорный- Ощерилась Машка уже на отца Фёдора.- Писать стихи это всё одно, что рожать! А он родить по определению не может, потому что он- мент! Я, вот, сколько абортов сделала, а теперь каюсь, мучаюсь. Мне по ночам невинные детские души сняться! А всё из-за вас, кобелей паршивых. -Дай, .Машка, дай! Мы аккуратно!- А потом глаза в сторону. А Рабинович так, вообще, орал- Ты шлюшка. Со всеми спишь! Откуда мне знать чей это выродок? Родишь ни копья не дам. На аборт дам. Ещё и шоколадку куплю, сколь хочешь шоколадок!- А я, дура, и соглашалась. Вот вам, слухайте сюда, коли завели: Вот опять лишь погрёзилось мне, Подразнило да поблажилось. Вот опять моя мать на столе, Вот опять её плоть обнажилась… И опять волосатой рукой Меня выскребут, бросят в корзину! Будто плюнули в душу мне, Будто предали, выстрелив в спину. Не увидеть ни звёзд, ни зари. Не держать на руках подруги… Пожалели себя они! А меня обрекли на муки. Мою плоть разорвут на куски И растащат по гнёздам вороны, Потому что у них птенцы На берёзах, осинах, клёнах… Потому что не люди они! И птенцов своих очень любят. Вот опять лишь погрёзилось мне, Что оставят меня, не сгубят! Марья кончила, и в комнате повисла тишина. Иван задумчиво смотрел в окно. Отец Фёдор, по всей видимости, молился, он мелко крестил лоб, и что-то беззвучно выговаривал Богу, стараясь не смотреть на Марью. Пётр , обхватив руками голову, шагал от подоконника к двери, и даже Сопливый, перестав жевать, притих в своём углу. - Как же ты могла?! – Опять первым не выдержал Пётр.- Знала ,каково им, а всё таки губила души безвинные. Ты хуже волчицы… - А кто грозился кишки выпустить, коли не выкину? У тебя, Пётр, память, как у младенца. - Да, ты на дню с пятерыми умудрялась перепихнуться. Чьего кормить-то? - А какая разница, Петя? Ты что думаешь, что от тебя бы породистые детишки пошли бы? Сомневаюсь! У вас в роду все мужики плохо кончали: кто под поездом, кто в петле, кто в речке… И бабы всё больше с дефектами, хромые да одноглазые. - А чего ты за меня пошла? - Так пропал бы ты. Да и сейчас пропадёшь. Уйду и пропадёшь. А я уйду. Не могу больше месяца вас выдержать. Никого! Как будто оскомина, сводит всё тело судорогой, и тошнит. С кровью тошнит… Да тебе этого не понять, ты свой выбор сделал. Теперь взбрызгивай своё семя в резинку и строчи вирши. Ну да ладно об этом. В этом деле никогда ни правых, ни виноватых не бывает. Но только все знайте. Больше я ни одного не отдам! - Вот и правильно, Марья, правильно.- подхватил отец Фёдор.- На то они и грехи, что бы получить прощение. Кто безгрешен? Нету таких. Одних блуд одолевает, других корысть, третьих гордыня…Один Христос безгрешен… - И он не безгрешен. Его тоже сомнения мучили. Просто он голос слышал. Тот его вёл. А коли бы не слышал, то и он на крест не взошёл бы, и на небо не взвился . Господь всех ведёт: и святых, и мучеников, и грешников. А нам только и надо понимать, что не мы выбираем дорогу, а ведут нас. Тогда и сомнения многие отпадут сами собой.- Неожиданно встрял Иван. - Кабы всё только от Господа! А бабы, вражье семя, от дьявола! Кроме резиновых, конечно.- Поправился Пётр.- Положите руку Машке на лобок, положите… Да там такой жар! Что только метал не плавится. Иной раз неделю волдыри не сходят. Пысать идёш, а слезы текут… - Это, Петя, триппер.- Захохотала Машка.- Договорились же , хватит об этом. По стакану за Храм наш, да по рыбке с окороком. Выпили молча. Непринуждённость, до селе витавшая на до всем, исчезла, улетучилась. Отец Фёдор уже знавший от Ивана, что в животе у Машки зародился новый Иисус Христос, скорбел. И за него, ещё не родившегося, но волею судьбы получившего такую распутную мать, и за Машку, которая если бы узнала кого носит в себе, по всей видимости, вела бы себя ещё наглее. А как же - Богородица! Она, подстилка поселковая, родит Иисуса третьего, последнего. И за себя… За себя более всего. Он, как Иуда продал Христа 1, хотел заработать на Христе 2, и в пьяном угаре, похотливо хрюкая, зачал Христа 3. Да кто же он? Святой или Антихрист!? И ему всё больше и больше хотелось удавиться. Петькину душу тоже волчьими зубами рвали сомнения.- Машка дура и стерва, ломоть отрезанный и уже чужой. Об ней пусть у отца Фёдора голова болит и кругом идёт. Но как ни крути, а в чем-то она права. Кукла его не обманет, но не потому что любит, а потому что – КУКЛА! И кричать она будет- ещё, ещё,- не потому, что ей с ним хорошо, а так в неё вложили эти хитрые японцы. И даже если он умрёт на ней когда-нибудь, она не прольёт ни слезинки, а покричит ещё минуты две – ещё, ещё, -до тех пор пока не затухнут колебания, вызванные его последними усилиями и будет лежать растопырив ноги, и смотреть голубыми глазами в грязный, серый потолок его избы. И его, Петра Кирина, найдя в избе с этой импортной шлюхой, будут хоронить без оркестра, без прощального салюта, никто не назовёт в честь его не только посёлка, а даже самого захудалого пруда с зелёными лягушками в болотной ряске. И он тоже желал смерти, правда в отличии от отца Фёдора, какой-нибудь героической и обязательно с музыкой и кинокамерами. Машка не то, чтобы ругала себя, нет. Она скорее досадовала. Ну высказалась и что? Ей ведь от этого легче не стало. А мужики насторожились. На Сопливого с Петькой ей было наплевать. Сопливый хоть и родился человеком, но им не стал, паспорт есть, огурец между ног, может даже себе подобных делать, а не человек…Чего об нём голову ломать. Ему ни чем не поможешь. А Пётр умер для неё, как только она увидела его с резиновой куклой. Нет, она уже давно не любила его, но было другое, жалость. А теперь ничего! Жжужит муха, ну и пусть себе жжужит. Пожжужит и улетит к себе на говно. Тьфу, срамота… А Иван – он Бог! В богов она не верила и сейчас не верит. Знает что бог, но не верит. Как вот радугу видишь, а не веришь, что она есть, и правильно делаешь, потому что минут через десять её и нет уже вовсе. В такие вещи верить накладно, они исчезнут, а на душе потом слякотно, тоскливо и пусто. Глупо верить в чудеса, хотя и хочется, но глупо…Отец Фёдор , вот её главная забота! Он, конечно, такой же кобель, как все, но в сане. Это-то её и привлекало. Все в городе, в храме, ему руки целуют. На коленях просят похлопотать за них перед Богом. А тут всё наоборот, Он ползает перед ней, пятки ей лижет, просит, просит, жалобно блея… Трясёт бородой, был бы хвост, вертел бы и им. А теперь этого не будет. В душе он всё так же бы и ползал, тряс, вертел… Но в жизни не будет. Что-то в нём сломалось, она чувствовала это не головой, а сердцем. Всё у них будет, кроме того первого восторга. Всё… Всё да не всё! Не зачнёт она от него, как бы ей хотелось…Ни от Петьки, ни от Рабиновича, не от тех, вечно озабоченных похмельем да картошкой на огороде… Вынули ей всё люди в белых халатах. Да плюнули в лицо: - Теперь, Машка, всё! Не опасайся. Не траться на резинки, вкушай всё в натуре.- А у самих натура- одна насмешка. На один раз попысать… Может и вправду, на острова махнуть, к дикарям толстогубым. Те хоть тоже кабели, да человеками не прикидываются. А паспорт заграничный она выправит, даст кому надо по полной программе и выправит.- Виновато глядя на отца Фёдора , думала Машка. И Иван мучался сомнениями.- Ну, построят они храм. Да ведь счастья-то у людей от этого не прибавится. Нет, не прибавится… Может даже наоборот: посмотрят на крест, на колокольню, услышат колокольный перезвон, вспомнят Христа1, Христа2, да затоскуют сильней прежнего. Пожалеют, что вообще, родились. Большинство скорей всего затоскует. Он бы, Иван, затосковал. Ведь все эти храмы, кресты да перезвоны лишь напоминание лишнее, что они- люди, грешники, пакостники, и всех их ждёт суд божий… Но и без Веры нельзя! Нет, нельзя. Совсем скурвятся. Получается и так – хреново, и так… Вообще, человек если и бывает счастливый, вдруг понял Иван, так это лет до пяти- семи. Тогда он всё и всех любит: и маму, и папу- пьяницу, и солнце, и дождик, и зиму, и лето… Всё ему интересно, всё в диковинку, и если даже и увидит смерть, то не понимает что это такое. А потом… Потом радость приходит всё реже и реже, а к старости, считай, что уже ничего не радует. Не живёшь, а смерти ждёшь, потому как и жить уже боишься. Ошибся Бог!- Вдруг ясно осознал Иван.- А в ошибке своей упорствует, не хочет сознаваться, вот и шлёт их, пророков, мол, разберитесь да наставьте… А людишки их гвоздями ко столбам,- не тебя, так посланцев твоих! А сам придёшь, так и тебя! – Коли бы все они были, как Колька Сопливый, мир бы был много счастливей… А так - суетно, мерзко и тяжело… Но и Сопливый чувствовал какой-то дискомфорт. Он не понимал, но каким-то звериным, неосознанным чутьём чуял, что люди вокруг него насторожились. Да к тому же что-то непонятное стало раздувать его нутро. Ему стало трудно дышать, бабкин полушубок, до того бывший ему свободным, натянулся на животе… Он здесь же, в углу, стянул штаны и присел на корточки. Но облегчения не наступало. Сопливый натужился. Внизу засвистело, и он ощутил, что сидит на чём-то мягком, как на подушке. Живот было опал, но опять стал надуваться. - Гы…гы…- Постарался привлечь внимание Сопливый. - Гля, Святые!- заорал Петька, - Гля! Сопливый рожает! А Сопливый уже лежал на полу, и над его задницей распух и как бы дышал, то опадая, то вновь надуваясь, большой розовый шар. - Чегой-то он, а? Чегой-то?- заглядывая всем в глаза, переминался с ноги на ногу Пётр.- Вы чего с ним сделали? Святые угодники, мать вашу в душу! - Не иначе душа из него выходит.- Осеняя себя крестным знамением, проговорил Отец Фёдор.- Отмучился страдалец! Бог пожалел.- в душе уже завидуя Сопливому, окончил поп… - Для души очень уж место неподходящее,- съехидничала Марья,- И глядите, глядите. Там чего-то коричневое бултыхается… - Жвачка это.- Как всегда, внёс ясность Иван.- Он всю пачку проглотил, целиком. Пётр, не подумавши, дал, а он думать не умеет, вот и проглотил. А утром кваса на дрожжах с чёрным хлебом откушал, вот его и пучит. Проколоть шар надо, а то и , вправду, душу отдаст. - Да забрызгает всё! Задохнёмся! А не дай бог, искра какая, так взорвёмся и денежки потратить не успеем…На улицу его надо.- Заглядывал всем в глаза Пётр. Шар всё рос и рос. Уже всем было ясно, что в дверь Сопливый со своим шаром не пройдёт. - Открывайте окно. Через пять минут он и в окно не пройдёт.- Предупредил Иван. Пётр бросился к окну и рванул раму на себя так, что шпингалеты вылетели из гнёзд. - Сопливый, иди денежку дам!- Уже с улицы кричал Пётр. Колька привстал и сделал шаг к окну. Двигался он так, будто находился на луне, словно сила тяжести внезапно уменьшилась в десятки раз.За один шаг он преодолел пространство от угла до подоконника, а в само окно его уже увлёк налетевший порыв ветра. Сопливого понесло над площадью. - Эффект воздушного шара,- догадался отец Фёдор. - Что же теперь? Куда его?- Запричитала Марья, глядя как Колька, поднявшись выше фабричной трубы, полетел куда-то в сторону Сенькова. - А я думаю, что он везде корни пустит, на каждой ступеньке. У дураков приспособляемость поразительная. А потом , чего он теряет? Хуже чем здесь, по-моему, нигде быть не может. Я вот думал, пока под Кандагаром песок пузом грел, что хуже быть не может, а приехал на Родину и опять под Кандагар захотелось. Я вот Храм помогу вам построить и тоже кваса напьюсь, да жвачки наглотаюсь…Погода бы только поветренней была, чтобы подальше, подальше отсюда…Ваня, а патент я могу взять на изобретение? Это ведь новое средство передвижения?... - Патент Сопливому дадут в Коврове, на военном заводе. Его туда сегодня к вечеру занесёт. Хотя поначалу чуть не пристрелят, когда управление фекалиями забрызгает. Потом патент дадут, испытателем сделают. Умрёт героем России. Молния попадёт в шар. Но он ничего не успеет сообразить.- Печально успокоил всех Иван. - Всегда так! Никакой справедливости. Всю жизнь стремился в герои, а звёзды Сопливым! А ведь жвачку-то я ему дал, я! А патент ему! А мне шлюха резиновая…Почему всё так? Ваня, где справедливость? Ты – Бог. Ты в ответе!- Пётр упал на подоконник и заплакал. - Ты кому завидуешь, глупый. У тебя я была, теперь вот японка… Пусть и шлюшка, а на кого ты её оставишь? Она ведь здесь никого не знает, и по русски ни бум-бум. – Успокаивала его Марья.- Да стихи ты начал писать. Напиши вот поэму про Сопливого. И себя и его увековечишь. Все узнают кто Сопливому жвачку дал!... Отец Фёдор с Иваном закрыли окно, кое-как укрепили шпингалеты. А Пётр сидел в углу, около японского чуда, и гладил её по волосам. - Чуть не забыл тебя, дурак. Ну да ничего, бог не дал с ума сойти. Я ведь, и вправду – Поэт. Чего мне на шарах из жвачки летать? Мне писать надо. И про этих вот, и про Сопливого. Если не я, то кто? Не Машка же. Ей только про своё: про любовь да последствия… Бабы они и есть бабы! О серьёзном они не могут,- и ткнув пальцем в грудь японке, прислушался к её страстному шёпоту на непонятном для него покудова языке… До вечера больше никаких чудес не случилось. Опечаленные судьбой Кольки Сопливого, Петька с Машкой больше не сорились. Отец Фёдор был задумчив, немногословен. Иван, казалось вообще, потерял всякий интерес ко всему происходящему. Он присел у батареи под подоконником и, казалось, задремал. В шесть часов их позвали Даша и Татьяна. Денег оказалось, как и говорил Иван, - три миллиарда сто двадцать пять миллионов четырнадцать тысяч двести сорок три рубля тридцать семь копеек. -На кого сколько оформлять будете?- Спросила у них Дарья. - Три миллиарда на Отца Фёдора, а сто двадцать пять миллионов заберём с собой. Мелочь оставьте себе. И не спорьте.- Грустно ответил Иван. Дарья с Татьяной и не спорили, и не собирались. Эта мелочь составляла их годовую зарплату. Оформили они всё быстро, как бы эти миллиардеры не передумали… Перевязали сто двадцать пять миллионов бечёвкой, упаковали их в крафт-пакет… - Степану Лысому сколько мы взяли не говорите. И у него, и у вас будут неприятности. Вы меня поняли?- Уже в дверях спросил у растерявшихся женщин Иван. ГЛАВА 5. «О том, как приятно отпускать грехи, особенно за столом, под водочку с селёдочкой. И как Дашка и Татьяна хотели убежать в Японию, но, узнав, что Бог действительно есть, решили остаться и дожить жизнь в нищете, с надеждой на Царствие Небесное.» До дома все четверо дошли в полном молчании. Машка, сославшись на головную боль, ушла на кухню. Пётр решил, что будет жить с японкой в бане. Заодно он её помоет. Мало ли какая зараза могла к ней прилипнуть по пути из Японии во Владимирскую область. - Нам, Ваня, сегодня придётся здесь, в горнице , вдвоём лечь. Машка-то не в настроении.- Извиняющимся голосом проговорил отец Фёдор. - Ложись, Федя, ложись. Мне подумать надо. Да и потребность во сне у меня, кажется, атрофировалась. Я ведь теперь и не человек, как бы.- грустно ответил Иван. Отец Фёдор пошарил взглядом по углам и, вспомнив о иконке за шкафом, перекрестился на него и, кряхтя, забрался на высокую кровать. Иван сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки. - Господи,- думал он,- ну, явим мы этим людям ворох чудес. Ну, заставим их поверить в наше реальное существование, а дальше? Что изменится? А если и изменится, будут ли они счастливы?... Вот, отец Фёдор, Петька, Марья- уверовали. А стали они хоть чуть-чуть счастливей? Непохоже. Отец Фёдор всё чаще и чаще задумывается о петле. Петру скажи, что ему дадут медальку по смерти, сыграют на могилке «Миллион, миллион алых роз», и назовут его именем кривую улочку в посёлке, то же не задумываясь , вспорет себе живот… Марья рвётся на острова к диким папуасам. Плевать ей на богов. Есть ли они, нет ли их- к ней это не относится. Ей бы даже было бы спокойней, чтобы их не было. Или не совались в их людские дела… Дарья с Татьяной уже рассказали «Лысому» сколько денег отдали на руки четырём чудикам. Как упаковали, и дали адрес отца Фёдора в городе. Рассказали, что Иван предупреждал их о молчании, о «Лысом», о неприятностях. Рассказали, что три миллиарда можно будет забрать из «Сберегательной кассы» , если случайно пропадут эти четыре чудика, мало ли народу пропадает…Пойдут за сигаретами и пропадут… У них у самих, вот, недавно кот пропал… Сожрал сосиску, что они берегли к новому году и пропал. Умный был кот… «Лысый» обещал им десять процентов, если всё выгорит. Он бы пообещал и пятьдесят, и девяносто, попроси они его об этом. Для себя он уже решил, что умереть должны все: и эти две дурочки, и те четверо. Что изменится , если он узнает, что Бог есть? Да ничего. Совсем ничего. Сколько истинно верующих среди душегубцев было? Не счесть! А взять самого Ивана. Разве ему стало лучше после того, как на него снизошла божья благодать? Да и благодать ли? Скорее крест, который он будет тащить до самого конца, а потом звёзды, да истошный крик: лю-блю, лю-блю, лю-блю… Кто? Кого? За что?... «Лысый» готовился, как всегда, тщательно. Нож за голенище. «ТТ» под левую подмышку на похожие на собачью упряжь помочи. «Макаров» за пояс на поясницу, две лимонки по бокам. Выходить без этого из дома для него было трудно. Он ощущал себя голым, беззащитным, как женщина без макияжа. Сначала он навестит Петра с Иваном. Эти местные, поселковые. А если здесь ничего не добьётся, то поедет в город к попу,- решил про себя «Лысый». Убивать не хотелось, но ведь сами не отдадут! Он знал этих людишек. До последнего цепляются за своё добро, пока кровь не увидят. Тогда ломаются, да и то не все. Некоторые и умирая кричат:- Нищие мы. Вот те крест – нищие. Или – Всё бери, только жизни не лишай! Век за тебя молиться будем… Он один раз поверил и через два дня уже сидел в КПЗ. А на опознании эта помилованная им бабёнка из Райпищеторга впилась в его щёки своими длинными, накрашенными ногтями и распустила их на полоски. Пол года он пролежал в больнице, хотя просился на суд. Но менты понимали, что его незаживающие, гноящиеся раны вызовут сочувствие у судьи и народных заседателей, и с судом не торопились. А на суд она принесла такой список украденного, что судью чуть не хватила кондрашка. Там были бриллианты, которые она мерила не в каратах, а на килограммы, золотые цепи в метрах, и даже два коттеджа с бассейнами и гаражами: один в Подмосковье, другой под Сочи. И вот только благодаря её жадности, ему дали один год условно. Просто ей не поверили. А он стоял на том, что залез к ней только с целью познакомиться. Мол, влюбился до беспамятства, да и выпимши был. Хотя с детства не пил, после того, как его пятилетнего отец со скуки напоил на Первое Мая водкой с пивом. До четвертого класса он мучался похмельем. Читать ещё кое-как научился, а вот писать и считать нет. Потел , старался, а не выходило. Совсем пропал бы, коли не Ленька «Хрипатый», который объяснил ему, что это в жизни не главное. А главное- вовремя чиркнуть ножом по горлышку, взять что понравилось и сделать ноги, а коли попался- не сознавайся. Никому, даже себе. Не было и всё! А коли и было, то не со мной. Потому, как это грех! А я , мол, старовер, и хоть крестится не умею, но и грешить не могу. Вера не позволяет, воспитание, любовь к богу, к партии и правительству, к славным правоохранительным органам, к светлым идеям марксизма – ленинизма и т.д., и т.д. Пока у Ментов бумага не кончится или терпение. И любить он не научился. Вернее, вроде бы, сначала и полюбил, даже жениться хотел, да вдруг она ему ляпнула, чтобы друзей пригласил на ночь. Ей, мол, для остроты ощущений непременно надо трёх мужиков сразу. Справкой какой-то тыкала от сексопатолога. Он даже и не понял кто это такой. Но, видать, прохвост ещё тот, таких и на зоне поищешь. В справке было написано, что у неё застарелый невроз, который развился вследствии недостатка аминокислот и недоласканности в детстве. А женщина она порядочная вполне, и не развратница какая-нибудь. Да ему от этой справки было не легче. Любил он её в этот момент, сильно любил. Готов был всех, у которых этих аминокислот с избытком, на тот свет отпустить. Ежели бы не любил, то хоть пусть и с пенсионерами, и пионерами…а так…Неделю её бил. Руки ноги кровоточили, а она всё одно кричит, что с одним им спать не сможет. Хрипела уже, кровью мочилась, а просила привести дружков. Не пожалел он её тогда, не привёл… А теперь жалел, надо было попробовать. Утопил он её по частям в разных прудах- озёрах за Клязьмой. Там всё можно утопить, болота бездонные. Местные говорят, что в них счастье всей России утопло, от того и живём, как тараканы, и как люди никогда уже жить не будем. Он не знал, как все, а про себя чуял: это так! Его счастье утопло. С той шлюшкой утопло. Булькнуло тинным пузырём, забрызгало ему всю морду вонючей грязью и утопло. И когда он через год получил свой первый срок за ограбление и изнасилование старухи, то попросил вокруг пупка наколоть понравившиеся ему своей глубиной слова:- Нет в жизни счастья!... Потом ему много чего накололи, но эта наколка нравилась ему больше всего. Он даже взял её в рамочку. Это ж какая глубина! А? Вот люди всё стремятся к чему-то, стремятся. Вот уже достигли, кажется, чего хотели, всё у них есть: сыты, обуты, одеты, денег у них куры не клюют, и задай им вопрос:- Счастливы ли вы? – они готовы кивнуть утвердительно головой, как приходят к ним «Лысые» да «Хрипатые» и всё забирают: и деньги, и любовь, и надежды… «Лысый», правда, прежде чем перерезать им горло, показывал свой пупок, успокаивал,- мол, не одних у них так, просто его (счастья) не может быть ни у кого… Когда «Лысый» вышел на улицу, ветер, который весь день крутил позёмку, стих. На небе высветились крупные, необычайно яркие звёзды, и луна висела круглым фонарём над самой головою. Снег под ногами скрипел, как будто он, «Лысый», шёл не в старых, стоптанных кирзачах, а в новых, кожаных «прохарях». Из изб, прибранных белым, пушистым снегом, валили в небо вертикальными столбами дымки… Пахло горелой берёзой, сосной. Степан опять поймал себя на мысли, что убивать он никого не хочет. Он знал, что надо, что, убив сегодня, он обеспечит себя на всю оставшуюся жизнь, и потом ему никого уже убивать будет ненужно, ну разве что опять попадется баба, которой его одного будет мало… Но не хотелось и всё! В голове мелькали какие-то непонятные мысли о боге, раскаянии, о необходимости искупить свои грехи, и не когда-нибудь, а сейчас. Степан даже остановился и оглянулся. Может какой гипнотизёр сбивает его с пути своими глупостями? Но на улице было пусто. И ещё одно понял Степан, что его ждут. Да, там куда он шёл, чтобы убивать, его ждут… И не с топором, не с вилами, а ждут, чтобы поговорить, чтобы облегчить его душевные страдания и указать путь, которым ему следует идти дальше. Степан, как бы нехотя, внутренне сопротивляясь, пошёл к дому Петра Кирина, и на скрип снега сами собой ложились самому ему непонятные строчки: От храма к храму В снег и зной, В холщовой рубахе- Босой святой, Минуя дороги, Всегда по прямой, На звон колокольный Спешит Святой. Но в храм не взойдёт, Поцелует ступени, Помолится молча, Преклонит колени, И дланью сухой, Смахнув слезу, Босою ногою Тропит тропу. - Покуда живёт, Россия жива!- Судачат старухи Во след старика. - Одна надёжа, Что крепок пока…- И крест кладут На свои уста. В дверь постучали. - Ну, вот, ещё один раб божий помогать пришёл.- Проворчал Иван, проходя к двери. - Заходи, «Лысый», заходи. Чайку попьём, поговорим, и душа утешится. - Ты откуда, фраер, знаешь кто я?- Удивлёно поднял брови вверх Степан.- Может, знаешь зачем я пришёл? - За денежками. Чего здесь не знать? За душами нашими. Но ведь тебе не хочется ни того, ни другого. А хочется со мной за жизнь поговорить. Верно? Чего стоишь, проходи. Не стесняйся. Я даже знаю, что ты стих сочинил. Первый свой. - Ты чего, бородатый, всё знаешь? - Ну да, почти всё. - И так вот запросто со мной гутаришь? Не боишься, не нервничаешь? - Да, Стёпа, чего мне нервничать? Без воли божьей ни один волос с головы не упадёт. А моя голова не сегодня глаза закроет и не здесь. - Не понял, фраер, ты кто? - Вообще-то, Иван, сосед Петра. А со вчерашнего дня, вроде как, Иисус Христос во втором пришествии. А это вот, отец Фёдор дремлет… - Иисус, поп…-Нормальные кликухи! Так ты может и не фраер вовсе, а в законе? Вот ты почему так меня развалил. Танька с Дашкой тоже на тебя работают…-Догадался вдруг обо всём Степан. - Да, Стёпа, в законе я. Но не в вашем, воровском, а в божьем. И тебе пора закон менять. Я же вижу, умаялся ты и телом, и душой. - Может ты и прав, фраер,… Скорее всего прав. Но кто же мне даст веру сменить? Свои же кореша на нож поставят. Не сегодня, так завтра. Западло у нас веру менять. Мы не политические проститутки, жиром заросшие. - Да брось, Стёпа, не ножа ты боишься. Боишься авторитет свой растерять. Ведь у тебя, кроме авторитету, и нет ничего. Ни семьи, ни дома, ни веры. Ни-че-го! - Затыкай, нанюхались! Того гляди, слёзы из глаз побегут. Проповедник хренов. Сами-то кого грабанули на три миллиарда? Только не пой про трудовые мозоли, или про бабушкину захоронку… - Иван, чегой-то он с тобой так? Бога что ли не боишься?- Не поняв что к чему, проснулся отец Фёдор.- Мы его можем и анафеме предать. Или напоим, а опохмелиться не нальём. Хоть мы не нацисты, но и над собой изголятся не позволим!...-Предаётся анафеме раб божий…Как тебя там?- спросил у Степана отец Фёдор. - «Лысый».- ответил, нащупывая лимонкуна поясе, Степан. - Мне твои кликухи до фонаря. Ты мне давай своё имя, которое тебе при крещении дадено. - Да кто ж меня крестил? Отец и мать у меня партийные были, хот и пьющие. - Так давай его, Вань, и окрестим. Чего нам с нехристем разговаривать? «Лысый» выхватил лимонку, выдернул чеку и, отскочив в угол, где стоял шкаф, крикнул: - Опустить хотите, волки позорные! Вора в законе опустить! Степан швырнул гранату на постель к отцу Фёдору, а сам ничком бросился на пол, выхватив «ТТ» из-под подмышки. - Чегой-то он , Вань, ? Чего он фруктами кидается?- держа в руках ананас, спросил отец Фёдор.- И из бутылки целится в меня. Он кто, сумасшедший? - Бандит он, Федя. Убивать нас пришёл. Не хочет он этого, да привык уже. «Лысый» выхватил из-под ремня вторую бутылку водки и … заплакал. - Да какой это, Ваня, бандит! Алкаш. Что я алкашей не видел? Во, и закусь в сапоге!- захохотал отец Фёдор, когда «Лысый» вытащил из-за голенища кирзового сапога селёдку… - Да нет, Федя, бандит. На его совести сорок душь убиенных. Правда , не ангельских, тридцать девять из них сейчас черти жарят да варят. А одна, хоть и ангельская, но он её по ошибке. Сам не ведал что творил. Бес его попутал. Но он будет теперь этот грех до конца своей жизни отмаливать. Хотя и сам об этом пока не знает. - Ты, Вань, очень добрый. Всех, кого не попадя, в дом пускаешь. Эдак он и нас мог того… И мне не легче, что он потом будет всю жизнь раскаиваться. Нет, Ваня, не легче…- И вдруг вспомнив, что он сам хотел чуть ли не повеситься, отец Фёдор неожиданно закончил.- Слышь, душегубец, давай водку сюда, чего теперь? - Пейте, святые. Я не пью.- Несколько успокаиваясь, ответил Степан.- Долго теперь жить будете. Примета есть такая. - Садись, садись! Не пью…Да чего здесь пить на троих?- Отец Фёдор подошёл к Степану, забрал у него бутылки, селёдку. – Да расскажешь мне, как жил-был. Иван и так всё знает, а мне интересно. За полтора часа Степан всё им и рассказал, со слезами, соплями. Разорвал на себе рубаху. Тыкал селёдочными пальцами себе в пупок и плакал:- Вот всё от чего!- а под конец попросил отца Фёдора записать его новое творение. - «Встреча отца с сыном.» называется - Заикаясь от волнения, прохрипел Степан.- У меня, наверняка, есть где-то сын. Я не всех убивал, с которыми жил. Чувствую, что где-то растёт сынок, плохо ему… Да кому сейчас хорошо? – И опрокинув стакан, выдохнул из себя девять четверостиший, которые потрясли Ивана и отца Фёдора своей глубиной и искренностью: По распутице, бездорожию. Пустотою глазниц крича, Брёл старик с опухшею рожею, Про себя этот мир кляня. А навстречу такой же оборванный, Тоже с тряпкой заместо глаз, Молодой ещё, нецелованный Кулаком своим небу тряс. Не увидев, скорее почувствовав, Обнялись и уста в уста. Старый сына узнал, Нецелованный В нём признал своего отца. И последним куском поделились, И последним глотком вина… - Как узнал- спросил нецелованный,- Ты не видел меня никогда?! - Да какой же другой - по распутице! Кто ж ещё кулаком в небеса?! Да и я, когда был нецелованный, Точно так же признал отца… И гуляли, смеялись убогие. Нецелованный первый раз, А старик привычно, размашисто, Так что слёзы текли из глаз. Виноват, не из глаз, из щелочек, По изрытым судьбой щекам. И кричал небесам : - Нецелованный! Я тебя никому не отдам! И на миг почему-то поверилось, Почему-то погрёзилось им, Что и вправду они не расстанутся, И что мир стал совсем другим… А к утру сидел Нецелованный Над холодным, седым стариком. Матерился от боли и холода, И грозил небесам кулаком… - Вот так –то, други! Решил я,- Пойду от храма к храму по России, как в своём первом стихотворении, и буду молиться богу, просить встречи с сыном. А там и помереть не страшно. Да больше и нечего мне делать на этом свете. Убивать устал, не хочу, а специальности больше никакой… - Стёпа!- расчувствовался отец Фёдор,- подожди! Давай храм построим. Ивана на небо проводим, и вместе босиком, по снегу… Вместе-то оно веселей!... - Нет. – Отрезал Степан, снимая свои потрепанные кирзовые сапоги, и шевеля грязными пальцами ног.- Я прямо сейчас. Строить я ничего не умею, а смотреть, как Ваню к кресту будут приколачивать не смогу. Обязательно кого-нибудь замочу. А я устал. Да и времени у меня осталось мало. Я чувствую. Силы уже не те. Вот вас даже не смог, как следует, оприходовать. Старею, торопиться надо. Ваня, вот ты всё знаешь,- успею я сыночка встретить или нет? - Встретишь, Стёпа. И погуляете вы, и помрёшь ты на следующее утро. Всё как ты прочитал, так у тебя и будет. А теперь иди. Не терзай душу отцу Фёдору. Степан вдруг вскочил, упал на колени перед Иваном, истово перекрестился, поцеловал ему колено, а отца Фёдора в губы, и выскочил босой за дверь, без шапки и полушубка. В избе воцарилась тишина. Отец Фёдор прильнул к окну и скорее догадывался, чем видел через замороженное стекло, как Степан пересёк дорогу и, ломая наст голыми пятками, почесал по полю в сторону Мурома, через Сергеево, замёршее водохранилище… - Вот ведь, всю жизнь думал, что нет в жизни счастья, даже на пупке накорябал, а поговорил с тобой, и счастливый убежал. А я? Чем больше с тобой общаюсь, тем мне всё тяжелей. Почему так? – посмотрел отец Фёдор в глаза Ивану. - Думаешь много. Лезешь не в свои дела. А он сердцем жил и живёт. - Ну да, сердечный человек! Сорок душь оприходовал. - Не суди, да не судимым будешь. Про тебя, между прочим, говорилось. Слепой он был. Его дьявол вёл! Он и сейчас слепой, но услышал бога, вот и возрадовался. - А я, я? Почему я не возрадуюсь? Третий день с тобой говорю, а только горче и горче… - Ты о себе много думаешь. Вровень с богом хочешь себя поставить. С этим я с ним согласен, а с этим не согласен…Да кто ты такой! Ты если б смог меня приватизировать, тоже бы сейчас пел да плясал. А скорбишь ты не из-за того, что меня не будет, а из-за того , что не знаешь что дальше делать будешь. У тебя плановое хозяйство в крови сидит. Тебе не попом быть, а в ЦК КПСС сидеть, руками водить, да глаза закатывать, восхищаясь собственной важностью… Вот о чём скорбь твоя! - Выходит, я хуже этого душегуба? - Хуже… - Хуже Машки? - Хуже… - Хуже Петьки и Сопливого? - Хуже, Фёдор, хуже. Через это и мучаешься. - Чего же ты деньги на меня положил? На самого плохого. Вот и клал бы на Машку с Петькой. - Так ты храм построишь и очистишься. Чего же тут непонятного? И вместе все будем в райском саду гулять . А так бы тебе вечность жариться-париться в преисподней. - Вечность? С Сопливым гулять! Что-то ты, Иван, не очень радужные перспективы рисуешь. Чую я, что мне придётся до конца моих дней водку пить вёдрами, чтобы уподобиться всем этим ангельским душам. По твоим понятиям, дуракам и там и здесь рай. А для умных, видно, и там и там - тоска смертная. Но здесь ещё ладно… Водка, бабы, да и временно мы здесь…Вечность с Сопливым!- отца Фёдора передёрнуло, он налил до краёв в стакан водки и, забыв перекрестить и себя и водку, вылил её куда-то в бороду. - Я тебе о чём и толкую - ум он от лукавого. Жить надо душой и сердцем. - Выходит, если все будут глупыми, то рай на земле утвердится? Что-то мне не верится. - Рая на земле не будет. Хлеб свой всяк трудом должен зарабатывать. Но и за призрачным гоняться не следует. Есть лишнее время- молись, о душе думай. Взращивай её. А деньги, машины, бриллики, золото- это всё пустое, с собой не унесёшь. Туда душа идёт голой, и коли она у тебя хрома, глупа, слепа и горбата, то сам понимаешь, и там ей хреново будет. - Эх, Ваня, кабы увидеть её да пощупать. А то от всего откажешься, а ради чего? Чего и глазами не видел, ушами не слышал и руками не щупал… Её бы своими руками помять да потискать, как девку молодую. -Да ты, выходит, не веришь! Служишь Господу, а не веришь! Тебе Бог икону со светильником явил, меня, на твоих глазах Сопливый полетел, Петька, Машка, Степан душевно прозрели, а ты всё сомневаешься. Ну говори, чего ты хочешь больше всего? - Да, Вань, сегодня кажется за Машку всё отдашь, на каторгу пойдёшь, а утром она пасть раскроет и тебя тошнит, изжога и мурашки по телу. Глупые у тебя вопросы… Больше всего… Я вот читал,- крысам в мозг электроды вживили, они на педальку нажимают и кончают. Визжат от удовольствия. И давят на педальку, и давят, обо всём позабыв. Так они все у этих педалек и передохли. Чего хочу? А вот такую педальку хочу. Коли думать вредно, так пусть хоть педалька будет. Пусть сдохну, так не от сомнений и печалей, а от восторга! Пускай перед смертью перед глазами Машкин голый зад будет стоять… Пускай уйду туда, Откуда вылез. Пусть между ног, Хрипя, я задохнусь! Пусть вопреки Любимому Иисусу Пред вечностью На бабе обосусь! Отец шалил, Хрипела мать от счастья! И, как итог, Седая голова, Бутыль, Христос, А впереди ненастья, И Машкина курчавая, Без дна!... - Господи, да за что же я так мучаюсь!? Я ведь, Ваня, если честно, ничего не хочу. Мне всё постыло. Я и пью, чтобы ничего не видеть, не слышать, не понимать, не помнить… - Федя, подожди, послушай. Вот ты думаешь, что ты умный, Поэтому, натыкаясь на такие вопросы, которые умом не понять, твоя личность паникует. Ты всё хочешь постичь смысл жизни, не всей жизни ,вообще, а своей собственной. Так я тебе скажу, что его нет. Как нет смысла жизни у муравья, одного муравья. Ну нет и всё. В этом-то ты хоть со мной согласен? - Ну, он это…муравейник строит.- Нашёлся отец Фёдор. - Нет, Федя, поймай одного муравья, насыпь в банку иголок, он и двух не снесёт, вместе не сложит. Даже на спину себе не положит. А выпусти его у муравейника? Сейчас же схватит и потащит в него свою иголку. И будет таскать пока не сдохнет. Не задумываясь, для чего он это делает. А если задумается, то это уже и не муравей вовсе, и его собратья тут же и сожрут. - Ладно, Ваня, в моей жизни смысла нету. А вообще? Вообще же должен быть! - Вообще есть. Но его знает только Бог. А ты, хоть тебе это и обидно, и горько, увы не бог. - А, ежели, я хочу знать. Ежели, мне без этого жить не хочется! - Пей водочку, Федя, . Делай маленьких Федей. Это-то ты любишь? - Это да, но дальше-то что? - Опять пей да делай. - Что же это не грех, выходит? - Да в чём же здесь грех? Иисус вино пил. А, ежели, баб не любить, так и человеков не будет. - А коли не грех, то, Вань, мне это, как бы, не к чему, не интересно. - Ну, так думай, что грех. - Теперь не смогу… - А хочешь, я из тебя Сопливого сделаю? Отец Фёдор надолго задумался. - Нет, Ваня. Если б случай выпал, катастрофа какая. Болезнь…А так, сознательно не могу, воротит. Я может и муравей, гнида какая, но и у меня гордость есть. Лучше я, Ваня, храм буду строить. Сомневаться, мучаться, а слюни пускать и на шарах из жвачки летать не хочу. Хотя понимаю, что для Бога никакой разницы нет между мной и Сопливым. - Вот и ладненько, Федя, ладненько. Ты ложись спать, отдыхай. Тебе завтра во Владимир к епископу. Ты не забыл?- А чего мне помнить? Моё дело муравьиное. Забуду- напомнят, ошибусь- дверью на путь истинный наставят,- уже зевая, отозвался отец Фёдор. Дашка с Татьяной ждали «Лысого» до утра. А потом поняли, что не выгорело. Или Степана загребли, или он сам их надул, и мотанул с деньгами на юга, а может и за границу. Теперь за границу - плёвое дело. - Дашка, надо идти в милицию. Закладывать этих четырёх с мешками.- Первой заволновалась Татьяна. - Да уж, плакали наши денежки…Триста миллионов! Всю жизнь леденцы соси, не иссосешь! И любовника потеряли…И зачем нас мать на свет родила? Тридцать лет бьёмся, как рыбы об лёд, а окромя мозолей на руках от денег ничего не нажили. Да унижений от этих урок проклятых. Наведёшь их на порядочных людей с деньгами, а они их обтрясут, ссильничают, горлышки перережут и с концами. Ни денег, ни вещичек… Ой, Танька, по проволоке ходим. - Да чего ты каркаешь! В тюрьме хуже не будет. Чё мы видели? Питались плохо, одежонка- дырка на дырке. Нашей зарплаты хватает на налог, да на топливо, за свет и то заплатить не можем. Кабы не огород, давно на кладбище бы гнили… А в тюрьме…- мечтательно закатила глаза Татьяна,- по субботам и воскресениям- кино, баня, библиотека…Камера без крыс и мышей…И не долбят с утра до вечера эти, в наколках, с вечным водочным перегаром изо рта. Мы бы с тобой в самодеятельность записались. Мы же поём с тобой хорошо. Отсидим, может, куда на сцену пригласят, звёздами заделаемся…Бухгалтер, милый мой бухгалтер…Ой, Машка, в тюрьму хочу. Если сегодня, завтра денег не добудем, магазин какой подожгу и пойду сдаваться. - А зачем мы тогда Степана послали? Надо было самим…На саночках да за кордон…А словили бы, вот тогда и в самодеятельность в саамы раз было бы,- даже вскочила с кровати Дашка.- А теперь поздно. Если Степана замели, значит, менты всё про деньги знают. А если он с деньгами убёг, то поздно. О чём ты раньше думала? Ты же старшая сестра, на целых пять минут раньше меня на свет вылезла! - Не вопи! Пойдём в кассу, и если все деньги на месте, берём сколько унесём, и на электричку до Владимира, а оттуда на попутных до Владивостока. - Чего это в такую даль? - Вчера новости смотрела? У пограничников на кораблях мазут кончился. Лодочку купим и в Японию. Как в кино: Плыла, качалась лодочка… -Ой, Танька, за что я в тебя такая влюбленная! Ишь как всё связала… Я б ни в жизнь не додумалась. Танька с Дашкой проглотили по варёной картошке с солью, запили сырой колодезной водой и, захватив двухместные санки, которые им смастерил ещё отец, когда они родились, направились к «Сберегательной кассе». - Здравствуйте, девицы. Здравствуйте, красавицы! А воровать нехорошо. Тем более у Бога. Деньги-то на храм положили, а вы их в Японию. - А ты откель знаешь про Японию? – Удивилась Дашка.- Мы сами минут двадцать назад не знали. А бога нет. Мы в школе проходили. Ты чего, в школе не учился? Ты лучше давай с нами. Нас чем больше, тем больше уволокём. - Вы в Японию с нашим церковным хором поедете, на гастроли.- Ответил Иван. - Какая церковь? Ты чего святым прикидываешься? Будто мы не знаем, что ты Петра расстрелянного врага народа сын. Может ты и сам враг народа? Сионистами к нам засланный.- Татьяна насупила брови.- У честных советских людей отродясь таких денег не водилось. Дашка, потащим его в ментовскую, там его быстро на чистую воду выведут… - Конечно, чего мне скрывать? И про «Лысого» и про других расскажу. По вашей наводке в посёлке человек двадцать зарезали. А на самодеятельность в тюрьме вы зря надеетесь. Это всё больше в кино. А там- туберкулёз, педикулёз и стирка белья по ночам авторитетам. И долбать вас там тоже будут, только круглые сутки, а не по ночам, как здесь. Женская тюрьма раз в пять хуже мужской будет. А чего в церковном хоре не хотите? Вы попробуйте! Завтра, нет уже сегодня, отец Фёдор вам и привезёт из Владимира песнопения разные. А жизнь ваша и не только ваша, а и всего посёлка скоро наладится. И работа появится, и пить много меньше будут. Да чего мы на улице, открывайте контору, до открытия чайком побалуемся. Я к чайку конфеток прихватил… А то картошка-то может и язву вызвать, особенно с холодной водой… - Да кто ты? Откуда всё знаешь? – не попадая ключом в замочную скважину, оглядываясь, проговорила Татьяна. - Святой он, Танька, святой! Гляди, у него над головой чего-то светится.- Заблажила Дашка.- И деньги они у Бога выцыганили. Откуда же ещё таким деньгам в посёлке взяться? Наконец дверь открылась, и все трое прошли в «Сберегательную кассу». Иван сам поставил чайник и развернул кулёк «Мишек» на столе. - Коль так жить,- поглядела на конфеты Танька,- то и правда лучше в церкви голосить. Только сомневаюсь я, а вдруг ты аферист какой? - Вам чуда надо?- Поморщился Иван.- Всем, всем чудеса предъяви! Не предъявил- в милицию! Ну плюньте на пол, плюньте! Пожирней… Да разотрите ногой. - А кто мыть будет? У нас уборщиц нету!- Взвилась Дашка.- Плюньте… Я вот в морду тебе плюну…- И вдруг задохнувшись мокротой, выхаркала чуть ли не полстакана зелени. Подскочившая Танька тут же валенком в галоше растёрла её выделения по половицам. Половицы стали мокрыми и склизкими… - Чего дальше?- Угрожающе пробормотала она. А Дашка, выскочившая за дверь, уже показалась со шваброй и занесла её над головой Ивана. - Да ты галошу-то сними и посмотри!- Улыбнулся Иван. Татьяна в момент содрала галошу. В её красной, бархатистой сердцевине лежали зелёные бумажки. Буковки были не наши, а цифирку «сто» они разобрали. - Что это?- В один голос спросили близняшки. - Доллары,- ответил Иван, хотя сам никогда их в глаза не видел.- Десять бумажек по сто долларов. Итого… - Тысяча!- Помогла ему Дашка.- Без тебя считать умеем. Ты говори сколько это в рублях будет? - Ну, вчера на ММВБ один доллар стоил шесть тысяч сто четыре рубля…Значит… - Шесть миллионов сто четыре тысячи рублей.- Первой сообразила Татьяна.- Что-то ты для святого медленно считаешь? А Дашка тем временем, наплевав на пол целую лужу, топталась по ней обоими ногами. - Давай, Танька, помогай! Наплюём сейчас на всю жизнь, да в Штаты махнём. У меня эти Вязники в печёнках сидят. А этому святому я ни капли не верю! Не может быть на Руси хорошей жизни. Не было никогда и не будет… Дашка скинула галоши, но там ничего не было…Она сорвала валенки, засунула в них руки…На лице её отразилось удивление:- Ничего!- и даже сняв грязные дырявые носки, она не нашла зелёных бумажек. - Надул! Надул, Танька!- Благим матом завопили Дашка. Танька схватила швабру и, неестественно улыбаясь, направилась к Ивану. - Где доллары? Считаю до трёх. - Да сколько ж вам?- Удивился Иван. - А ты чего удивляешься? Может это и не твои доллары? Может это «Лысый» заначку оставил? Мы ведь как галоши одели на валенки с осени, так и не сымали…-Ощерилась Танька.- Чудо! Тебе «Лысый» рассказал про заначку, а ты нас и обдурил! Иван зло сплюнул ей под ноги…На полу лежала пачка стодолларовых бумажек. - Не фальшивые?- Подняв швабру над головой Ивана, спросила Татьяна. - Настоящей настоящих.- Ответил Иван и сунул в рот, развернув, конфетку. - И сколько это в рублях? - Шестьдесят один миллион четыреста тысяч. - Плюй ещё двадцать раз и иди с богом.- Подскочила Дашка.- Иначе голову размозжим. И тут обе, охнув, схватились за поясницы и осели на пол… - Ты чего с нами сделал?- Лишь через пять минут смогла выговорить Татьяна. - Не я, а бог! Вы теперь выпрямитесь, как год в церкви отпоёте. Как раз перед поездкой в Японию. А деньги на детский сад отдайте, им на счёт положите, а то ослепнете. Иван встал и сунул в рот ещё одну конфетку. – Верить надо, глупые бабы! Верить.- И вышел из помещения «Сберегательной кассы». ГЛАВА 6. «-Веришь ли ты мне, Господу своему? -Верю. Но чудо всё равно яви, Дабы искоренить сомнения.- - Сколь чудес тебе будет достаточно? - А я тебя остановлю, Господи. Как устану, так и остановлю…» Когда Иван вернулся в дом к Петру, отец Фёдор уже уехал во Владимир. - Уехал Федя, чуть свет уехал.- Обернулась от плиты Машка.- А Петька в трауре. Лопнула его любовь японская. Не выдержала русского темперамента. Как бы не повесился…- прыснула Марья в кастрюлю. - Не дождётесь!- Распахнулась дверь и влетел Петька с листочком в руках. - Она хоть всего пол ночи выдержала, но вдохновила, вдохновила, зараза! Слушайте, называется «Ода греху.» Будто мёдом намазаны губы, Как брильянты блестят глаза. И трубят в преисподней трубы: - Соблазнила его она! Оба! Оба теперь порочны! Черти чистят свои котлы, Сковородки, кастрюли ложки: - Погуляем, ребята, мы. Отречётся Господь от блудливых. Он не может такое зреть! И сдирает с плеча Адама Конским волосом кожу плеть. Но порочное часто сладко, И упорен Адам в грехе. Он про всё забывает на Еве: Про чертей, про котёл на огне… Он уж дед во четвёртом колене, Но блестят у него глаза, И волнуется плоть под штанами Поздно ночью, средь бела дня! И хоть Ева уже старушка, Но как вспомнит тот первый раз, Рот беззубый кривит улыбка, И туманится правый глаз. Левый вытек, но то не помеха, И Адама, прижав к себе, Ева стонет весенней кошкой, Сотни раз умирая в грехе. Будто мёдом намазаны губы, Как алмаз её правый глаз! И Адам воскрешает Еву, Чтоб грешить миллионы раз!!! - Я решил, открываю своё дело! Заводик. Своих будем выпускать резиновых подруг. Я девку разобрал, ничего сложного там нет. Всё одно, что мяч надувной. Только вот, как кричит, для меня осталось загадкой. Но ничего, первая партия пускай глухо-немая будет. Немые, они даже лучше. Была бы у меня Машка немая, я б может её и не бросил.- И увернувшись от массивной толкушки, пущенной Машкой, Пётр захохотал заразительно, как ребёнок.- Ей богу, не бросил бы…ха-ха-ха-ха… - А где ты денег возьмёшь на заводик?- Спросил у него Иван. - Так денег у нас пруд- пруди…-Растерялся Пётр. - То на Храм. А не твои шалости. Себе можешь ещё купить готовую. Но поезжай в Москву и купи на Кузнецком Мосту. Там настоящие, Японские. А это тебе подделку подсунули китайскую. Да к тому же пользованную. Ты ведь у цыган купил? - Да… - Вот видишь. Они её всем табором летом у костра…Она и лопнула. Заклеили дыру, краской замазали, мол, родинка. Тебе и продали… - Чего же вы мне раньше не сказали? - А ты бы стих не написал. - То же верно… Ну да чёрт с ней. Она хоть и лучше Машки была, но тоже мне не очень нравилась. Я теперь себе негритянку куплю, курчавую, темпераментную, и пачкается меньше, а это в деревенских условиях первое дело. Чёрная женщина- Мечта Поэта! А ещё лучше сразу двух!...нет трёх…а может там наборы есть на каждый день недели? Я Машке такие трусики дарил… - Тебя, Петя, дешевле выхолостить. Всё одно при Храме служить будешь. А там это ни к чему.- Ехидно вставила Машка от плиты. - Твоё дело бабье, Варишь и вари. А я с посланцем разговор веду. Как, Вань, выдержит наш бюджет семерых? Мне бы блондинку, брюнетку, негритянку, японку, индианку и таиландку- они, говорят, вкусно пахнут возбуждающе! И чукчу - для почётных гостей…А . Вань? - Выдержит, Петя. Заводик не выдержит, а семерых выдержит. Только на пол их не бросай и к печке не прислоняй. - Знамо дело, не глупые. Я теперь, как шейх арабский заживу! Только вот языки придётся учить. Или их всех русскому заставить научиться? А, вот что! Ты мне, Маша, наговори на магнитофонную ленту всяких ласковых вещей, а я буду крутить, а? Здорово придумал? - Хватит, Петь, о блуде. А то Марья весь суп тебе на голову выльет, и останемся голодными. - А об чём, Вань,? До весны строить не начнёшь. Фундамент не выдолбим по такой мерзлоте, не зальём. Зимой самый раз о разных глупостях про меж себя разговор вести. - Материал надо закупить. По весне он в два раза подорожает. Во Мстёре красного тысячь сто, да в Дзержинске белого двести тысяч… - Триста тысяч…С доставкой клади по полторы тысячи за штуку…четыреста пятьдесят миллионов. Кладка столько же…Считай миллиарда нет. Фундамент- пол миллиарда, двери, купола, окошки…Двух нет. И один на иконки, инвентарь…Как раз уложимся. Чего печалиться, Ваня! - Вот завтра и поедешь в Дзержинск и оплатишь доставку и кирпич. А после завтра во Мстёру… - Только сдаётся мне, Иван, многовато кирпича хочешь заказать. Не Кремль строим… - Так разворуют половину. - А ты внуши. Ты чего не Иисус во втором пришествии? - Всё одно разворуют. Бедно народ живёт. Без воровства никак. - А я ментам скажу, и и постерегут. Как никак - кореша! - Они больше всех и разворуют. Почти все себе по гаражу построят. - От ведь, живёшь и не ведаешь с кем дружишь. Застрелить их что ли, а, Вань? - Пусть их, Петь , дети у них, жёны. А потом, они перед Господом за это ответят. Ответят, Петя… - А кто строить будет? - Коль заплатим, народу будет много. Ведь, Петь, это за так никто работать не хочет. Устали. На одной Вере да энтузиазме далеко не уедешь. А так у нас и каменщики , и плотники не перевелись. И ограду кузнец откуёт так, что из самой Москвы будут приезжать фотографировать… - Чудно как. Двадцать пять лет с тобой прожил бок о бок, думал пустей тебя человека нету. А ты вон как! Тебя бы головой поселковой сделать, мэром или как там ещё? - Не надо, Петя, меня уже бог избрал. Мне бы с этим справиться… - А ты не сомневайся, мы тебе поможем, где надо подправим…Надо будет , два Храма построим, три… Всю Россию храмами заставим…-Закатил глаза Пётр.- Я подумал, Ваня, и решил от тёлок надувных отказаться. Ну, его этот гарем. И вера опять же мне не позволяет. Не татарин, не узбек, аллаха презираю. Насмотрелся на этих правоверных с автоматами… Не до баб. Если бы вчера Машку за попа не просватал, сегодня бы бросил к чёртовой матери… Они уже пообедали и хотели было прилечь, но Иван предупредил:- Сейчас батюшка с владимирским епископом приедут. Вы бы убрались что ли… А то бутылки кругом, будто мы не церковь строить собрались, а кабак с барышнями весёлыми. - Мать моя женщина! Ко мне епископ…- выпучил глаза Пётр,- Он что же, про мои стихи узнал? Ебтыть- мобтыть! А я не одного псалма не сочинил. Разочаруется его преосвященство. Вдохнови, Господи Иисусе, вдохнови на подвиг поэтический… - Размечтался!- Как всегда остудила его Машка.- Он наверняка к Ивану. - Да, сомнения его гложат.- Согласился Иван.- Отец Фёдор рассказал ему о «духе», бриллиантах. Но ему не верится. Сам хочет чудо увидеть и потрогать. Ну, да и пусть. Чего теперь?... Через пол часа в избе был наведён относительный порядок. Бутылки вынесли, постели заправили, чтобы уничтожить водочный перегар, Пётр разлил по избе целый флакон одеколона «Шипр». И теперь воняло и парикмахерской, и кабаком одновременно. Машка повязала голову скромным белым платком, но почему-то ярко накрасила губы. Пётр надел милицейскую форму и хромовые сапоги, намазав их куском недоеденного сала, и кот, который всё время дремал днём на печке, теперь тёрся у его ног и пытался откусить от сапога кусочек, или хотя бы вдоволь нализаться. Пётр всё время спотыкался об него и матерился, каждый раз, крестя себе рот то справа налево, то слева направо. Но скоро ему это надоело и кот вылетел на улицу через открытую форточку и чуть не попал на шапку, входящего в калитку , епископа. Епископ ловко увернулся, перекрестился сам и чёрного кота, а тот, дьявольски завизжав, исчез за углом избы. - Ты, Фёдор, не ошибся. Может, этот Иван не Господом послан, а сатаной?- Пристально глядя в глаза отца Фёдора, вопросил епископ. - Всяко думал, владыка. Потому и поехал к вам. Но против вас и сатане не устоять. Вишь как Чижик сиганул. Крест положенный вашей рукой всё прояснит. Ежели Иван с «духом» не растворятся, то стало быть, Господом посланы! - А ежели мы с тобой растворимся? …Стало быть сатаной?- Закончил за отца Фёдора епископ и сухой рукой открыл дверь избы. В сенях было темно. Пахло водочным перегаром и «Шипром». Вспомнив про прыжок кота, епископ первым велел входить отцу Фёдору. Отец Фёдор распахнул дверь в горницу. На столе стояла цилиндрическая икона, а за столом Иван, Пётр и Машка. Иван улыбался, Пётр вытянулся по стойке смирно, словно у знамени, а Машка глядела на епископа явно оценивающе. Епископ трижды наложил от дверей на всех крест. Никто не исчез и не завизжал, как кот Чижик. - Бог в помощь, православные.- Уже кладя кресты на себя, начал епископ.- Называйте меня попросту, отец Иннокентий… Пётр метнулся к дверям кухни и выскочил оттуда с буханкой черного хлеба и солонкой на очень несвежем полотенце. - Чем богаты, тем и рады, Ваше Преосвященство.- Вспомнив сцену из какого-то исторического фильма, выпалил он. - Контуженый…Вы на него внимания не тратьте.- Ласково улыбаясь, вступила Марья. - За Веру, Царя и Отечество! Имею награды, и талантом Бог не обидел. Хотите чего-нибудь из лирики, или как мы воевали?... - Я хочу с Иваном побеседовать. А лирику, конечно, послушаю, но попозже. Вы бы пока нас оставили. У вас дел по хозяйству наверное много. - Не без этого.- Гордо дёрнул головой Пётр.- Мне ещё супругу клеить, японский учить… Да и вам на память стих настрочу. Этакое, чего-нибудь возвышено-божественое! Машка щей наварит. Посидим опосля разговора, как люди. Не всё же о Боге да о Боге. Мне бы вас на два слова только,- вдруг вспомнив о чём-то, встрепенулся Пётр. - Ну, если на два, я думаю никто не обидится.- Улыбнулся епископ. - Вы знаете, отец Иннокентий, всё у нас вроде бы хорошо складывается, только вбил себе в голову Иван, что его разопнут на привокзальной площади.- Выплеснул сразу за дверями кухни Пётр.- А нам каково? Он ведь нам уже как родной! Вы бы его переубедили и нас заодно. А то как-то… ну сами понимаете… - Да ты , Пётр, не волнуйся. Ежели он Святой, то кто же его даст распять? А ежели нет, тем более… Правильно я говорю? - Правильно.- Улыбнулся Пётр.- Конечно, правильно… Но Иисуса-то, того… - То было давно. Люди тёмные были. Христиан-то всего с ничего. Правильно? - Правильно… Значит, не дадим?.. Вот и я ему об этом. Ваня, говорю, -мы в каком веке живём! Кто же сегодня гвоздями ко кресту?...У нас каждый второй в силовых ведомствах служит, а прислуживает сколько! Чихнуть не успеешь, как заметут, дело подошьют, осудят и лес пилить отправят… Ну теперь я спокоен! А виршу я вам сочиню, и денег с вас не возьму, потому лик у вас прямо-таки пряничный, симпатичный. Машка на вас уже глаз положила, отец Фёдор нервничает, а что поделаешь? Вы саном-то постарше будете…Ты чего покраснел, Кеша?- совсем уже фамильярно хлопнул по плечу епископа Пётр.- Она по закону ещё моя жена. Кому хочу , тому и подарю… - Вы и впрямь контуженый, Пётр. Епископ я, а не Кеша. Кешей я для матери был, когда в пелёнки пысался. А насчёт Марьи…так мы обет безбрачия даём…Все наши помыслы к Богу устремлены - Так и мои, Кеша, как их…помыслы. Мы теперь – апостолы при Иване. Все равны! Это тебе не армия. Да ты не тушуйся, привыкнешь. Да и водки нам ещё вместе пить да пить, целовать друг друга в уста. Так что привыкай по простому.- Пётр неожиданно обхватил епископа за плечи, прижал к своей груди и смачно поцеловал в уста, повернулся и побежал в баню. Епископ, присоединившись к Ивану и отцу Фёдору, тщательно рассматривал «Икону», светильник, клал на них кресты и снова рассматривал. - Вот, коли ты всё знаешь, Иван, скажи, верю я тебе или нет?- как бы подытожил своё расследование отец Иннокентий. - Не верите. - Правильно. А что тебе надо сделать, чтобы я поверил? - А то, чтобы Храм, который мы собираемся воздвигнуть, сам возник бы на месте моей избы. - Правильно, коли ты сын Божий, для чего вся эта канитель? А то- сегодня избушка гнилая, а завтра- Храм! Здесь не то что мы, все в Веру войдут! - А и то,- встрял отец Фёдор,- а деньги сиротам… - Калекам, старикам, одиноким,- добавил отец Иннокентий. - С Отцом надо посоветоваться.- Отозвался Иван. - А ты и советуйся. Тебя никто не торопит и не настаивает.- Отец Иннокентий подошёл к окну и стал глядеть на избушку Ивана. А отец Фёдор в который раз удивился мудрости епископа: и Храм будет, и деньги целы, и не стройка, а - Чудо! Тут уж вся страна на колени станет и примется лбы свои крестить… - Отец согласен.- Очнулся через минут пять Иван.- Явит вам ещё одно чудо. Только, как я вам уже говорил, по воздвижению Храма, мы с вами расстанемся… - Ты намекаешь на распятие?- Вопросительно посмотрел на Ивана отец Иннокентий. Иван утвердительно кивнул головой. - Кто же тебя разопнёт?- Удивился отец Иннокентий. - Пьянь поселковая. Обопьются водочки, натворят чёрти чего, испугаются…Крыша у них уедет… Вот и разопнут. - Да кто им даст? Мы тебя во Владимир увезём, надо будет и в Москву… - Не получится. Пока не знаю почему, но не получится. - Уедем, уедем. Храм увидим и уедем. Ежели ты Сын Божий, знаешь сколько тебя людей захочет видеть! И не каких-то там маленьких, а сановитых, с положением, вершащих судьбами…Кто же тебя даст гвоздями к палкам прибивать? Ты будешь, как бы, достояние народное. С тебя пыль будут сдувать. - Хватит об этом. Отец согласие дал, а я появился, чтобы волю его исполнить. Только тошно мне, что вы без чудес в него не верите!...Отец Фёдор, достань водочки. Теперь от нас ничего и не нужно. Сиди гляди, как храмы растут, люди в веру входят.- Иван вышиб пробку из протянутой ему отцом Фёдором бутылки и, разлив по трём кружкам, провозгласил: - Во имя Отца, Сына и Святаго Духа!- Выплеснул водку в горло.- Аминь! Перекрестившись, выпили все. В комнате повисла тишина. - Ну, чего загрустили, святые отцы? Сегодня чудеса творить будем. Праздник у нас! Завтра весь посёлок в Веру обратится. От бывших партийных работников, до самых последних пьяниц. Только ведь и с вас спросится. Отчего раньше чудес не было? И что вместо храма было бы хорошо… А здесь у каждого свои фантазии: кому больничку, кому стадион, кому публичный дом…а большинству водочки захочется да колбаски дешевой, за два двадцать! - Это точно.- Поддержал его отец Фёдор.- Народ у нас практичный. - На то мы и пастыри, что бы наставить… - Да кто тебя слушать будет! Кому мы нужны будем при живом Боге! Храмы, таинство церковное… Каждый сам к себе начнёт прислушиваться, а вдруг да и он тоже Сын Божий! Сейчас, вона сколько пророков развелось, и воду заряжают, и геморрой фотографиями лечат, приворот, отворот, порча, сглаз, по телевизору обезболивают… А когда мужика лапотного богом признают, им, грамотным, и сам бог велит сынами божьими стать. - Поэтому я и уйду.- Закивал головой Иван.- Дабы Вера в церковь не нарушилась. Пока я на земле, вы в свои силы не верите. Всё на бога надеетесь. И можете из человеков в муравьёв превратиться. А этого Отцу не нужно. Я только призван укрепить вас в Вере, показать путь. А идти вы должны сами. - А мы что, неправильно идём?- удивился отец Фёдор. - Не все, Федя, не все. - А все никогда в одну сторону не пойдут. Если всем в одну сторону, то земля в другую закрутится… - Отцы святые, скучно нам.- Высунули головы из кухни Петька с Машкой. - Да вы заходите, заходите.- Отец Иннокентий прянично заулыбался.- Мы обо всём уже порешили. Храм строить не будем, Отец сам воздвигнет, сам всех удивит и восхитит. А Ивана мы от вас завтра увезём. Сначала во Владимир, а потом в Москву. Это чудо! Негоже только нам его зреть. - А денежки? Денежки поделим? Ваня, коли всё само собой построится, надо поделить… - Сколько тебе, Петя, надо? - Ишь ты… Так вот сразу…Прикинуть надо. На четверых бы и поделить… Можно и на троих, я бы Ваню на своё обеспечение взял, как над дитём, опекунство оформил… - А я ?- Опечалилась Машка.- Я на острова хочу… - А ты объявление дай: «Выйду замуж за папуаса без вредных привычек. С проживанием у него на родине.». Тебе через месяц, два кучу вызовов пришлют. Они там все кушать хотят, а ты баба сдобная, ядрёная. Пол годика тобой побалуются и съедят.- Петя пристально посмотрел на Машку и облизнулся. - Так что ж, пол годика как человек поживу,- мечтательно закатила глаза Марья. Пальмы, как члены. Члены, как пальмы! Мысли, как ветер, Пусты, аморальны. Страстный дикарь Вывернул губы… Бьют барабаны, Тужаться трубы! Под самодельной, Колючей циновкой Я умираю Ласковой кошкой. А дикари Восхищаются мной. Такой ненасытной, Белой такой! Епископ сплюнул, отец Фёдор перекрестился, а Петька толкнул Ивана в плечо: - Вишь с какой , прости господи…пять лет прожил… А она меня резинками укоряет…Сомневаюсь я, что её сожрут…Она сама из них все соки повытягивает. И бросит, помяни моё слово, бросит. Ей батюшка-то уже надоел, а всего раза два и переспала…Чего, отец Фёдор, крестишься? Лопнуло твоё недолгое счастье. Узлом завязывай достоинство, или у попадьи в ногах валяйся…- Петра понесло.- Машка, соблазни перед отъездом отца Иннокентия! Осчастливь! Дикари не обидятся. Давай Святые , за Машкины прелести! А ты, Машка, голой пляши на столе! Шабаш у нас сегодня…- Водка забулькала по стаканам. - Чего они, Вань, носы воротят? – Пётр толкнул в плечо епископа. - Язва у меня, сын мой. Нельзя мне злоупотреблять. - И у тебя, Федя, язва? - Я поболе тебя выпью, пустозвон. - А ты, Вань? - Мы все будем пить сегодня. Мы ведь все вместе в последний раз. А вы, отец Иннокентий, пейте. Вы умрёте не от язвы, а от воспаления лёгких через шесть лет, на Пасху… Пейте! Отбросьте дурные мысли, ничего изменить нельзя, всё предрешено… Пейте признавайтесь друг другу в любви, больше у вас времени не будет. По одному крест свой понесём на Голгофу, босиком по острым камням. Забудемся во хмелю и примем будущее, как должное. Наливай . Петя, до краёв наливай! - Прости, Вань, пить-то у нас…того, одна бутылка осталась. До утра Машке одной будет мало. Я сбегаю…- Пётр было засобирался. - Брось, Петя, Господь обо всём позаботится! И действительно, после того, как Пётр всю бутылку разлил по стаканам, бутылка вновь оказалась полной. - Как у Стругацких - неразменный пятак!- подскочил Пётр.- Выходит и Господь с нами, сочувствует!- Пётр налил ещё один стакан и поставил его на подоконник,- Прикладывайся, Отец родной! Отец Фёдор положил перед стаканом кусок чёрного хлеба и трижды перекрестился, нутром предчувствуя недоброе. - За что, Ваня? Давай за тамаду. Ты уж, отец Иннокентий, не обижайся. Но он Сын Божий. Ему виднее…- Пётр похлопал епископа по плечу,- Вишь, не от язвы помрёшь, и то хорошо! - А выпьем мы, братья, каждый за своё, заветное. Как на фронте перед атакой. Все выпили молча. Отец Иннокентий вдруг закашлялся, икнул, так что водка пузырями полезла из носа, заизвинялся: - Не в то горло пошла. С непривычки наверное…Вы меня уж извините. Давайте уж повторим, тост больно хороший. Повторили. - Хорошо сидим… Так всю жизнь сидеть! Каб не шенкеля Да тугая плеть. Начал Пётр. Каб не храм в окно Да не смертный крест! Каб не Страшный Суд Да не Божий перст! Продолжил Иван. Хорошо сидим, Каб не по утру Одному на крест, А другой к костру! Вскочив, продекламировала Марья. Кабы по уму, Тут бы и сгорел, Чтобы не чадил Да зазря не тлел! Всхлипывая, прочёл отец Иннокентий. Хорошо сидим, Да в последний раз! От того и спирт, Словно хлебный квас. Пробасил отец Фёдор. Сохраним в душе Этот штоф да стол! Чтобы каждый знал, Что он - ветвь, не кол! Подвёл итог Пётр. - Эх, братья, наливай! Понеслась душа по кочкам! Марья ,знай, что у меня лучше бабы не было, хотя ты и шлюха.- Отец Фёдор рванул рясу на груди.- Ух, жизнь муравьиная! Пропади ты пропадом! Каких людей теряю! С кем жить? Для чего? Старухам, которые мочой пропахли, грехи отпускать? Одна опысалась, другая обкакалась, третья во сне голого мужика увидала , и опять же опысалась!... - Замолчи отец Фёдор.- Крестясь, встрял отец Иннокентий,- Грех это! - Какой грех!? Старая перечница. Бог со мной сидит, а не учит. А ты кто? Тебе кота в морду бросили, а ты в штаны наложил. Ты Богу жизнь укоротил… Мы бы этот Храм лет сто могли строить…Водку пить, в любви друг другу признаваться…Змей ты подколодный…Мочи его Петька, как «духов» в Афгане мочил… - Не надо Федя, не омрачай последнего застолья ссорой. Отец Иннокентий просто осторожный человек, но в глубине души очень верующий. У тебя в роду- казаки да гусары, а него- дьяки да схимники. Но все мы- русские, православные. Вон Пётр что-то сочинил, читай Петя, читай. Пётр опрокинул в себя кружку, обтёр губы и, как всегда, заторопился: Пляшут ангелы, порхают херувимы, Водку пьют святые побратимы, А под люстрой, прямо на столе Наш Иван запаянный в стекле. Он и не Иван, коль верить Богу. Хоронился, скромничал до сроку. Он- Иисус под номером вторым. Тоже водку пьёт, как сукин сын! И Машутка, бывшая жена, Тоже не отходит от стола, Тычет огурцом попу под нос, Мол, целуй, целуй её в засос! Я б не пил, но раз такое дело, И меня, Поэта завертело, И заместо закуси, стихи Выливаю в пьяные мозги! Нате! Смакуйте заместо икры Пьяные жёны, Святые отцы, Падшие ангелы и херувимы- Вечные странники в поисках лиры! А я нашёл. Бог сподобил меня. Выделил искрою, Яко себя! Он Храмы возводит, Я вирши пишу, Рифмуя распутство Со словом – ЛЮБЛЮ! - Ты, Петя, от скромности не умрёшь. Иначе, как с Богом себя не сравниваешь.- Машка и впрямь сидела, прижавшись к плечу отца Фёдора. - А ты, Марья, меня не заводи. Я ведь пока только начинаю, разгон беру перед стартом, как ракета, прежде чем от земли оторваться- гудит, трясётся, а иногда даже взрывается… И шедевры не всегда ещё получаются, да и для шедевров чувства нужны глубокие, светлые, а у меня от жизни с тобой одни разочарования. Вот уедешь, забуду тебя совсем, тогда и зальюсь соловьём. - Или вороной! - Дура! - Сам дурак. Давайте лучше споём!.. И опять над селом по тихим улочкам вместе с порошей летело и «мыла Маруся белые ноги» и «летят утки, летят утки…», как совсем ещё недавно на импровизированной свадьбе отца Фёдора с Марьей. Только если тогда в интонациях звучало больше лукавства, кокетства и страсти, то сейчас печали, грусти… Чувствовалось, что люди расстаются, и быть может, навсегда… ГЛАВА 7. «На которой можно было бы и закончить, если бы не снег за окном и не худые валенки автора. Да и привязался я к тебе, ЧИТАТЕЛЬ! И Ваню до креста проводить всё же надо. А потому наберись терпения и читай.» Что за чудо там? Кто подскажет мне? Не зайдёшь - горчит, А зайдёшь - вдвойне… Почему душа, Коли есть она, За руку ведёт, Словно мать, туда?.. Почему один, Без прислуги ты? Почему вокруг На снегу цветы?.. Что за чудо там? Кто воздвиг в ночи? Раздуваю я Боль своей души. Отец Фёдор очнулся от того, что ему стало нечем дышать. Машкина грудь, в которую он уткнулся, засыпая, теперь душила его. Странное дело, хотя он помнил, что выпито было много, даже очень много, голова его не болела, не было того неприятного ощущения сухости и затхлости во рту, которое всегда у него появлялось, если он выпивал больше полутора литров. И не было душевного беспокойства, мучавшего его в последнее время. Спроси его, что он сейчас чувствует, и отец Фёдор, наверное, ничего бы не смог сказать кроме одного- счастье… Какое испытывает ребёнок лет до пяти. Он открывает глаза и улыбается солнцу на занавеске, мухе на потолке, грязной посуде на столе… А вернее не всему окружающему, а тому что он есть! И весь мир это часть его, а не более того. Вот он закроет глаза , и всё исчезнет. Откроет и всё появится! Это потом ему внушат системой воспитания: от тумаков до угла; от пряника до кнута; что всё не так. Что есть мир, а его может и не быть…Муха будет, а его нет! И он загрустит…И больше не будет любить просыпаться, а сон станет для него делом всё более и более желанным, а если он не будет приходить сам, он будет глушить себя водкой. Всё дело в волшебной бутылке!- догадался отец Фёдор.- Конечно, компания тоже хорошая…С такой компанией можно и самогон на курином помёте пить, но вот чтобы потом так себя чувствовать!.. Дудки! Водочка!.. Отец Фёдор оглянулся. Они с Машкой спали на кухне вдвоём. Машка -голой, а он,- как был в рясе, только без штанов. - Опять своё урвала!- понял отец Фёдор по лёгкости в низу живота. - Пиявка! Такая и покойника соблазнит!- Улыбаясь, размышлял отец Фёдор. Он ещё раз оглядел Машку, огладил её прелести, и, поняв, что годы берут своё, натянул штаны. - Ну так что ж, в жизни есть и другие радости. Водочка! «Кросфорды,», «Поле Чудес», мексиканские сериалы, преферанс…Это только глупые люди делают трагедию из-за ослабления функции половой железы. Как будто они - козлы производители, а не гомо-сапиенс! Нет, для него это не трагедия… Даже наоборот! Сколько времени освободится! Сколько нервов он сбережёт! Да он роман начнёт писать…А почему нет? Петька же пишет стихи. Так себе… Но он же – Петька. А я сколь видел! Сколь знаю! Для него Машка одно разочарование, а для меня- целый образ, причём, может быть, даже не самый главный… И вдруг где-то глубоко в голове у отца Фёдора что-то зазвенело: - А ведь что-то должно случиться. Только что, и где, с кем? Неожиданно отец Фёдор всё вспомнил. – Храм! Ночью должен возникнуть Храм! Это водочка… А как же, не дал Господь узреть сам процесс. На готовый глядите…А как возник- тайна! Отец Фёдор бросился в горницу. Епископ спал на кровати. Ряса и всё остальное чинно висело на спинке стула. Пётр спал у стола, уронив голову на исписанный лист бумаги, в руке, висевшей, словно плеть был зажат карандаш. Ивана не было. Отец Фёдор выглянул в окно. За окном мела метель. Не было видно не то что Иванова дома, а даже калитки Петра. Отец Фёдор покосился на епископа, на Петра и решил сначала увидеть Храм сам, а потом уж разбудить остальных. Ивана он найдёт в Храме, это отец Фёдор понял сразу, как увидел, что того нет в горнице. Накинув пальто, батюшка открыл дверь в сени, на улицу и исчез в метели… То, что он увидел, подойдя к тому месту, где раньше была изба Ивана, а теперь должен был стоять Храм, потрясло его. Там вообще Ничего не было! Ни избы Ивана, ни какой новой постройки. Вообще, как бы и места того не было!.. Отец Фёдор не смог бы объяснить, даже бы если захотел этого «НИЧЕГО»… Физики бы наговорили всякой чепухи о сильном искривлении пространства из-за свёртывания вектора скорости в абсолютный нуль, в котором энергия превращается в материю и наоборот…Лирики…Лирики неизвестно до чего бы договорились, это бы зависело и от качества и от количества выпитой водки… И вдруг из этого «НИЧЕГО» возник Иван. - Вот, Федь, и Храм. Правда, Отец без кирпичей обошёлся. - И без дверей, Вань. Куда входить? - А это без разницы. Здесь каждый в свою душу входит - Да ежели я в свою войду, меня стошнит. - Нет, Федя, ты добрый. Да и все люди- добрые. Раньше ведь как к людям обращались: «Люди добрые…». Пойдём… Сейчас я тебя поведу, а потом тебе людей к Господу вести придётся. Иван взял отца Фёдора за руку, и они шагнули в это «НИЧЕГО». Отец Фёдор вдруг сразу всю, целиком, увидел свою жизнь. От первого крика, до этой вот ночи. Видел, как оседлала его Машка…Видел, как он сам жадно тискал её груди и бёдра…И ему было стыдно за себя, седого, пьяно улыбающегося. Стыдно перед этим малышом, жадно тянущим свои ручки к свету. Стыдно перед Богом, который всё это тоже видел, и теперь показывал ему, тыкал носом… Много чего он увидел, и много за что ему было стыдно. Но когда они с Иваном вновь оказались в метели, он вдруг понял, что Бог простил его… И простил именно за то, что ему было за себя стыдно! - Ваня, а если бы я всё это увидел, но не раскаялся бы, тогда что? - Такого ЗДЕСЬ быть не может. Ты ведь видел жизнь свою Его глазами, а не своими, и судил себя по Его законам, а не по своим. - Значит, здесь все каются? - Все. - А если кто без грехов? - Таких нет. - А ты? - Я тоже грешен. - Так ты Его волю выполняешь, в чём же ты грешен? - В помыслах. Я ведь в мыслях тоже Машку желал. Только знал, что ничего мне это не даст… Ни мне, ни ей. - Вань, тяжело быть Богом? - Да Человеком, не человечком, а Человеком- тоже тяжело. - Да уж… Но я бы на твоём месте не хотел бы оказаться. - Так и я на твоём, Федя. У каждого свой крест. - Это точно. Одних «Сопливых» Бог миловал… - Я тебе предлагал… Ты сам отказался. - Лучше смерть. - Ты этого не знаешь! - Потому и лучше. - Лучше, Федя, по совести жить. Тогда и каяться меньше придётся. - Я, знаешь, что думаю, Вань? Ведь в этот Храм люди больше одного раза не придут. Первый раз из любопытства, а больше ни ногой. - Этого достаточно… Для людей. - А потом свечками в церквах откупаться? - Ты мне, Федя, вот что скажи. Как бы ты сейчас жизнь прожил, если бы сначала начать? Зная наперёд, за что тебе стыдно будет… Только честно. Самому себе глупо врать. - … Не знаю… - Вот видишь. Ты уже не сказал- Так же. А ведь многие далеко не .глупые, помирая, кричат, что прожили бы, дай им такую возможность, - так же! А «так же» нельзя. Глупо, безнравственно. «Так же» только Сопливые живут, потому что у них нет выбора. А вы - Люди! И так, как вы жили до сих пор, больше жить нельзя! - А как? - Вот вы и решите. Сами. Придёте, увидите себя со стороны и решите. - Я думаю, отец Иннокентий посетит сей храм и раскается в своём решении… - Это уже неважно. Уже ничего не изменить. - Ну, тогда пойдём в дом. Поделимся радостью… - Они уже сами идут… И не успел Иван закончить, как показались Пётр, Машка и епископ. - Глядика, они старый домик снесли, а новый ещё не построили!- Весело начал Петя.- Только какую-то дыру соорудили. - Как это, Ваня, понимать?- Скрестил за спиной пальцы епископ. - А вы что же думали, отец Иннокентий, Господь всякие колоколенки да купола позолоченные явит? Это и есть Храм! - Веди , Иван! Я с тобой куда хочешь… В любую дыру! Только что-то я ступенек не вижу, на которых ты меня во сне узрел? - То аллегория. Тебе ль Поэту не знать, что такое Аллегория? - Да веди, Ваня, ладно… Разберёмся за столом. А отец Иннокентий, зайдя за спину Ивана, накладывал на него кресты. Иван не растворялся. - Фёдор, а ты там был?- Вдруг обратился он к отцу Фёдору. - Был, владыка. - И чего?.. - Там каждый своё видит. За что ему стыдно, то и видит. - А Бога видел? - Я не удостоился. Видно каяться долго надо перед этим. - Это непременно. И поститься тебе необходимо, Федя. Года два на воде и хлебе, не меньше. У меня тоже было…-уже на ухо Фёдору зашептал епископ.- Из-за такой же язву нажил и сана чуть не лишился… - Вот ты это и увидишь, и ещё много чего, что ты бы забыть хотел. - Так кто ж сюда ходить будет? Людям красота приятна, лики светлые, пение приятное… Мерзости-то и в жизни хватает. - Не знаю, владыка. Сами просили… Сиё разумом не понять. Коли Бог сотворил, значит так надо! - Чего вы там шепчитесь, отцы святые? В Храм пора навстречу с Богом, лбы в поклонах разбивать. Для чего кряхтел ваш батя, развалив на сене мать?- Ликовал Пётр, предвкушая нечто, из ряда вон выходящее. - Пойдёмте, владыка. Чего уж теперь. Сами настаивали, чтобы Бог сотворил.- Поддержал Петра отец Фёдор. Епископ осенился крестным знамением, и все двинулись к дыре. Пробыли они там недолго. Со стороны посмотреть: вошли и вышли. И только по лицам можно было понять, что Храм их потряс. Пётр потерял всякую весёлость и только что-то шептал про себя, как бы оправдываясь. Машка была бледна, сосредоточена, но взгляд её, как бы говорил:- Ну и пусть. А по другому я всё равно не смогу… Епископ был растерян и только повторял: - Как же так? Я хотел, как лучше…Эдак всё можно превратно истолковать… Как же так?.. И опять первым не выдержал Пётр- - Ну, так что ж… Плохо мы, братья , жили. Можно сказать, совсем никуда! А я вас спрошу- кто в этом виноват?... Вот вы молчите, а я молчать не буду… Ты, Ваня, ты виноват! Что же ты раньше не прозрел? Водочку пил, картошку сажал, огурчики лилеял, а о нас, об народе, не думал? А теперь? Нас же с Отцом своим и тыкаешь носом в дерьмо! Как же так, Ваня? Что ты молчишь?... Ты мне, как Поэту, должен ответить, не как соседу и собутыльнику, а как Гражданину! - А я вам и отвечу. Только в избе. А то мы все перемёрзнем.- И Иван первым зашагал к избе Петра, которая еле-еле светила своими окошками в разыгравшейся метели. Когда все расселись по своим местам и приняли по стаканчику для согрева, Иван, закусив солёным огурцом, продолжил: Вот Пётр укоряет Отца нашего: « Мол, не думал о нас, не думал, а теперь в грехи тычет носом.» . Но ведь если честно, до конца! Перед каждым мерзостным делом вас совесть грызла… Вот ты, отец Фёдор, перед тем, как Машку заставил простынь поправлять, уже задумывался, как грех свой искупать будешь? Так или нет? - Так. - А ты, владыка, всех зовущий к Вере, до сих пор сидишь и сомневаешься, думаешь, как бы меня ещё проверить. Выходит, сам-то не веришь? - Сомневаюсь… - А Машка, та вообще уже забыла что видела. Ей всё пальмы и дикари голые застили. - А что Богу с того, что я лоб расшибу и буду волосы на себе рвать?! Коли он меня бабой сделал, Бабой, а не синим чулком, так я и должна мужикам радость дарить да детей рожать! Но вы не мужики…Вам не понять! Лучше пусть меня дикари любят под пальмами… Много дикарей…- И Машка опять унеслась мыслями к лазурным берегам и морю с пальмами. - Вот и выходит, что по совести вы все знаете, что живёте неправедно.- Продолжил Иван.- Но упорствуете в грехах своих, ищете для себя всякие оправдания. А когда уж совсем в невмоготу, вините Бога. Куда смотрел, Отче? Почему не предостерёг? А ведь ребёнок, когда шкодит, уже знает что шкодит! Как же вас ещё предостерегать? - А дверью, как меня давеча в «Сберегательной кассе».- Вставил Пётр.- Очень внушительно, и главное доходчиво. И потом, Вань. Вот он меня носом тыкнул, я понял, исправился. Скоро великим буду. В этом я ещё смысл вижу. А вот владыку-то за что? Ему всё одно скоро помирать…Он и исправиться не успеет. Так в печали и отойдёт?.. - Коли покается, ему простится. Душа возрадуется. Помрёт легко, радостно… - Ты ещё скажи – с песнями да плясками.- Захохотал Пётр.- Вон ты ему сказал, что всего шесть лет осталось, так он всё хмурится да хмурится. Я не удивлюсь, что и к Машке приставать начнёт. Мол, смерть всё спишет!... - Владыка поперхнулся. Водка опять пузырями пошла из его носа. Отдышавшись, он плюнул в сторону Петра: - Анафеме бы тебя придать. Да Иисус здесь… Пусть сам решает. - Да за что же?- Удивился Иван.- Пётр поэтической душой правильно уловил ваше настроение. Ведь вы и вправду так подумали… -Да мало ли о чём я могу подумать! Человека оценивают по его делам… - А души по помыслам. А они у вас серые. Но время есть. Успеете покаяться. - А ты чего молчишь, Федя? Выскажи Ивану, всё что о нём думаешь. Ведь расстанемся скоро.- Пётр пытался заглянуть сквозь густые ресницы отца Фёдора. - Глупые вы люди. О чём говорить? Вы его глазами на себя посмотрели. Какие могут быть к нему вопросы? Себя надо спрашивать. Знал что неправильно живешь, а жил! Почему? Знаешь как надо жить, а не хочешь! Как быть? И ответы на эти вопросы не на небе, а в нас самих… - Не знаю как у тебя, Федя, а у меня одни вопросы.- Пётр закатил глаза и принялся загибать пальцы, видимо. Считая скопившиеся в его груди вопросы. - Поговорка есть: « На вопросы одного дурака не ответят и сто мудрецов.» - А Ньютон сказал:- Чем больше я узнаю, тем более осознаю, что ничего не знаю! И хоть он не Поэт, но я с ним полностью согласен. И, коли Сын Божий рядом, глупо не спросить…- Пётр продолжил свой счёт, загибая пальцы по второму разу. Епископ, наплевав на свою язву, опрокидывал стаканчик за стаканчиком. Машка, закрыв глаза, сладострастно улыбалась. А за окном всё мела и мела метель. Выли прикованные к своим будкам цепные кобели. И если бы не Иван-Иисус, не дырка на месте его дома, то и сам автор не смог бы догадаться, что этот мир создал Бог, и у него при этом был какой-то замысел. Вообщем, всё было, как всегда: мерзко, зябко и противно… ГЛАВА 8. . «Из книги небезызвестного генерала, ныне депутата…. Запамятовал и фамилию и кличку, но что очень такое хлебное, сдобное, как и его личико. Глазки маленькие щёчки пухленькие. А впрочем все депутаты и генералы скажете вы – на одно лицо, и будете совершено правы. Чёрт с ним, с генералом. Бери пиво, читатель, садись Поудобней и читай, ибо события назревают не шуточные!» - Чем там, понимаешь, недовольны эти, во Владимире? - Бог у них появился. - Какой бог? - Иисус Христос Второй. - А первый где? - Евреи распяли… Две тысячи лет назад. - А я мораторий ввёл? - Ввели. - Поторопился, понимаешь… Что теперь делать? - В Израиль выслать. С богами, как ни решай, А всё хлопот не оберёшься. - Конституцию не нарушим? - Чью? - Нашу! Российскую, понимаешь… Он по паспорту кто? - Гражданин России… - Выдайте ему второе гражданство, и по тур визе завтра в Израиль на израильском самолёте. Первое гражданство заберёте. - А… - Это уже ваше дело… Но долететь не должен никто! Ежели он, понимаешь, Действительно - Бог, поскорбим, не без этого. А отвечать евреи должны! Евреи они всегда Богов не любили. Деньги любили, а Богов нет… Танюшке только ничего не говорите. Не расстраивайте девчонку… Расставание героев автор не берётся описывать. Хоть и за окном распогодилось, но в душах отца Фёдора, Петра, епископа и даже Машки было пасмурно и тоскливо. За последним их совместным возлиянием не слышалось ни шуток, ни смеха, и даже всегда оживлённый Пётр пил молча и отрешено. Только один раз молчание прервал отец Фёдор: - А можно, Вань, всё назад? Чтоб и в памяти ничего не осталось. Мы ведь уже привыкли к своей хреновой жизни, нам и не так тяжело было. Просто роптали по привычке… А? - Нет, Фёдор. - Ну да… Конечно… А жаль. И опять повисла тягостная тишина. До вокзала шли так же молча. У владимирской электрички отец Фёдор обнял Ивана и молча пошёл к автобусной остановке, не попрощавшись ни с Машкой, ни с епископом, а только крикнул Петру, что вечером приедет к нему со своими вещами. Машка демонстративно села в другой вагон, как бы показывая, что её связь со всеми этими святыми в настоящем и будущем закончилась. Пётр , не обращая внимания на епископа, расцеловал Ивана, и уже труся за набирающей ход электричкой, крикнул, что если чего, чтоб он, Иван, приезжал к нему без всякого. Ему, Петру, наплевать, что он – Бог! Он его и так в обиду не даст, потому как «Калашников», для некоторых- аргумент посильнее Божьего слова… - Чем братьям докажешь, что ты - Бог?- как только уселись, начал епископ. - Рога и хвост у тебя выращу.- Огрызнулся Иван.- Прилипчивый ты старец. Тебе бы не Богу служить, начальником отдела кадров в цирке работать:- Покажи фокус. Возьму на работу… - Ты, Иван, не обижайся. Знаешь, сколь Иисусов у нас за последние десять лет развелось? Не счесть! Как мухи на говно летят. И матери божьи… Да всех не упомнишь… Одни руками видят, другие задницами. Иные по воде ходят, да трупы оживляют… Пока разберёмся что к чему, они уже в Думу избирутся, или своё дело откроют и водопроводную воду, как святую продают… Мы их от церкви отлучим, а они к старообрядцам или ещё куда… Знаешь сколько душь с пути праведного сбили?... - Вот меня Господь и послал. Грехи ваши на себя возьму. Приму смерть страшную, искупляющую и их, самозванцев позову за собой, на крест… Да никто не откликнется. Этим и раскроют себя. - Маловато, Вань, будет Ты бы при жизни явил всякого побольше. Облегчил людям страдания… Гляди как мучаются! Иван огляделся. В этот ранний час в электричке ехало всё больше мужиков. Видать на работу. Лица у них были серые, опухшие. В глазах стояла такая тоска, что у Ивана по спине побежали мурашки. - Вот вы , отец святой, и утешьте их.- И Иван, задрав голову к потолку вагона, зашептал что-то скороговоркой. Свет в вагоне неожиданно погас, и так же неожиданно вспыхнул через несколько мгновений. Перед епископом стоял сорока литровый бидон, в каких по магазинам развозят молоко и сметану, а на крышке его лежал пол-литровый черпак. В руках у всех мужиков появились гранёные стаканы и по куску чёрного хлеба. Мужики удивлённо переглядывались, хотя выражение тоски и обречённости никуда не исчезло. - Братья во Христе,- начал Иван,- видя угнетенное состояние ваше, Бог послал всем вам немного водочки, и сейчас епископ владимирский угостит вас. Братья, потерпите ещё немного, скоро жить вам всем будет намного легче, если вы только всей душой, искренне поверите в Господа нашего и свои силы…Подходите, братья, не нервничайте… здесь всем хватит… Братья уже без приглашения стояли в проходе у лавочки епископа и протягивали ему свои стаканы, у некоторых по лицу пробегал нервный тик. - Пополней , поп, по полней! … Не жалей, не своё раздаёшь, от Бога!...- Неслось со всех сторон. Лица посветлели, заулыбались. Самого Ивана оттолкнули в дальний угол, чтобы не мешался. Фляга закончилась у станции «Мстёра», и хотя многим надо было выходить, никто из вагона не спешил. Все стояли и глядели на растерянного епископа. - Ну что, святой отец? Как Бог относится к тому, чтобы повторить? Народ требует продолжения банкета. А воля народа- святое дело!- Начал первым разбойного вида мужичок без передних зубов и с рассеченными в нескольких местах бровями. - Не оскудеет рука дающего, да не отсохнет рука берущего! Его слова?- Поддержал разбойника мужчина интеллигентного вида, в каракулевом «пирожке» и позолоченных очках. - Кончай народ дразнить!...Колитесь, прихвостни церковные!...За тысячу лет наворовали немеряно!... Делитесь… По- хорошему делитесь…-загудела толпа. - Да нет у меня больше! Вот вам крест, нет… Может в каком другом вагоне?- Нашёлся вдруг побледневший епископ. - Айда, братва, по составу! А этого, в рясе с собой берите. Коли не найдём ещё пару фляг, жилы вытянем!- Бросил клич мужичок разбойного вида. - Надо бы и сообщника его…- вставил мужчина в пирожке. - На хрена нам хмырь в телогрейке? Этот у них за главного!- Мужичок без зубов выхватил из сапога заточку из полотна пилы , с обмотанной чёрной изоляцией ручкой.- Ну что, святой отец? В какую сторону пойдём? Смотри, не ошибись!- И захохотал, брызгая слюной в лицо епископа. Епископ закатил глаза и сполз с лавочки на пол. Под ним расплылась лужа, и запахло мочой. - Обделался!... Как бы не отошёл раньше срока… Лови подельника!- Командирским голосом закричал «каракулевый пирожок». - Нечего меня ловить. И оставьте епископа в покое. Вы же похмелились, чего вам ещё нужно?- Иван продирался из дальнего угла, куда его оттеснили жаждущие водочки, к епископу. - Малова-то народу! Мы не немцы какие-нибудь, чтобы по сто грамм… Нам по литру подавай! Правильно, братва?- «Пирожок» снял запотевшие очки. - По литру!... По литру!... А лучше по два!...- Загудела толпа. - Да под говядинку,- видя что теряет авторитет, замахал перед горлом Ивана заточкой беззубый. - По два…По два…- Не обращая на него внимания, заходилась в крике толпа. - Обещаю две цистерны спирта! Медицинского… Правда, ворованного.- Отозвался Иван.- Оповестите весь состав. Сейчас в «Сарыево» сойдём. А этот вот, в пирожке, нам дорогу покажет. - Врёт он всё! Врёт!...Зубы заговаривает.- Бросился к тамбуру «пирожок». Но его вовремя остановила нога беззубого, влетевшая прямо в пах «пирожка». - Может и врёт. А тебя проверить не мешает.- Поднимая его за шиворот, водил заточкой по бритым щекам беззубый.- Такие, как ты, нам семьдесят лет с Мавзолея мозги пудрили про равенство и братство… А и где они? У нас в кармане – вошь на аркане, а у него две цистерны спирта! - Оповещай , братва, друганов, что поезд дальше не пойдёт. «Пирожок» в гости приглашает. Сегодня в «Сарыево» гулять будем. А этих святых - в заложники! Если чего, за всё ответят… За всё-ё-ё!- Тонко завизжал беззубый. А по вагонам уже прокатилось, что поймали святых и жулика, у которых спирта – видимо-невидимо! Все засобирались. - Черт с ней, с этой работой! Ведь такое не каждый день бывает. Чудо!... А какой же дурак откажется от чуда? Засобирались мужики, бабы и даже старушки, за всю жизнь не попробавшие и грамма. В «Сарыево» электричка опустела полностью. Узнавшие в чём дело, машинист и помощник тоже примкнули к толпе. Мент, дежуривший на станции, быстро сбегал домой и, переодевшись, присоединился ко всем. Правда, оставил за пазухой «Макарова» и две обоймы. Машка поняла, что до Москвы ей придётся добираться на попутных. Но приставания шоферюг не пугали, а судьба «святых» её тоже уже не волновала. Она вдруг поняла, что её здесь уже ничего не волнует. Перед её глазами стоял высокий, плотный дикарь с вывернутыми губами, голый, с раскрашенным красной и белой красками лицом…А за ним ещё много-много дикарей, чуть помельче, но от этого не менее желанных… А толпа, тем временем, запрудившая привокзальную площадь, росла. К ней присоединялись и жители самого «Сарыева» и рабочие лесопилки. Уже определили, что каракулевый «пирожок» - бывший секретарь райкома партии Сидор Петрович Пустозвон. И , что многие, действительно, видели у него во дворе две бочки, на который было написано «Квас»…. И что у него есть ещё две коровы и бычок. Так что гулянка обещала быть и сытой, и пьяной. А присутствие на ней епископа из Владимира, как бы и богоугодной. Поэтому толпа всё росла и росла. - Бочки сюда, на площадь!... И скотину сюда.- Распоряжался беззубый, но уже сам в каракулевом «пирожке», как оказалось, татарин Саид. Уже пылали костры из забора лесопилки. По домам прилегающим к лесопилке забегали мужики в телогрейках, реквизируя вёдра, стаканы, ножи и вилки. Саид крикнул в толпу, что богу угодно, чтобы истинно верующие съели и выпили всё и из магазинов… Разобрали бы деньги из «Сберкассы». Это сразу нашло вдохновенную поддержку у молодой части собравшихся. Так что похмелка приобретала грандиозные размеры. Вынырнувшию было на площадь милицейскую машину, быстро перевернули, ментов обезоружили и вместе со «святыми» и Пустозвоном заперли в разграбленном хранилище «Сберегательной кассы». Уже звучали речи об образовании Независимой Республики «Владимирская Русь» под зелёным исламским флагом, и объявлении Саида – Великим Ханом… А в хранилище стояла гнетущая тишина. Епископ чудес почему-то больше не хотел. Пустозвон понял, что ссориться с человеком в телогрейке себе дороже. Менты переживали, ведь могла накрыться их непыльная работа, приносившая им пусть и не миллионы, но позволяющая содержать семью, любовницу, и обещавшая им такую же сытую старость. А Иван переживал за людей,- Вот ведь две тысячи лет прошло, а они не поумнели. Нисколько! Помани пальчиком, покажи фантик блестящий, и вся жизнь в тар-тарары! Может быть Господь его испытывает? Хочет, чтобы он отрёкся от любви к людям? Но, вспомнив отца Фёдора, Петра Иван понял, что любит. Любит несмотря ни на что! Ну и что, что погуляют? Погуляют и опомнятся…. Раскаются… Это главное, что раскаются… А святыми не рождаются. Вот он сам, Иван, сколько грешил? … То-то и оно!...Самое главное – Верить!... Верить и Любить! В это время двери распахнулись, и в хранилище вошли два молодых парня в камуфляжной форме. Окинув всех быстрым взглядом, они безошибочно выбрали Ивана и. подхватив его под подмышки, потащили к дверям. Через пять минут он стоял перед Саидом, который расположился на мягкой тахте в промтоварном магазине. Его он избрал своей резиденцией. Вокруг тахты весь пол был устлан цветастыми коврами. В углу, несмотря на холод, толкались голые, укутанные в тюлевую материю, сарычёвские красавицы. Двадцать или тридцать телевизоров показывали голову Осокина, диктора из НТВ, которая вещала всей стране, что в селе «Сарыево» Владимирской области по непроверенным данным произошёл пока ещё непонятный никому переворот. Осокин утверждал, что переворот не связан ни с задержками пенсий, ни с выдачами зарплат, ни с нищенским существованием всего населения губернии, ни даже с частыми отключениями электричества и света… Не связано волнение и с исчезновением таких экономических китов, как «МММ», «Русский дом селенга», «Алмазные копи Таганрога», потому как население области обнищало ещё до появления этих самых китов. А вот след из Грозного просматривается всё явственней! Так , Великим Ханом избран почему-то мусульманин Саид, татарин по происхождению, отшестеривший по зонам нашей необъятной Родины двадцать пять лет из своих сорока. Сейчас в «Сарыево» вылетел председатель совета безопасности Иван Рыбкин, который известен своими лояльными отношениями с мусульманскими экстремистами, и возможно, к вечеру мы узнаем подробности. - Заинтересовался событиями и бывший генерал, Александр Лебедь. Он советует президенту немедля нанести по Владимирской области превентивный ядерный удар из всех стволов, имеющихся в наличии. На худой конец, он советует опрыскать недовольных сильнодействующими отравляющими веществами типа «Зарин» или засыпать область хлоркой. «Дабы другим неповадно было!»- делает ударение Александр Лебедь. По сообщениям из Патриархии, в качестве заложников у татарина Саида находится : епископ Владимирский – отец Иннокентий, бывший первый секретарь райкома КППСС Сидор Петрович Пустозвон, житель посёлка Ново-Вязники Иван Петрович Боголюбов и группа милицейских работников. Наши, переодетые под мятежников, корреспонденты ведут наблюдение и будут сообщать все подробности нам. Так что смотрите наш канал, а ещё лучше подключитесь к « НТВ +», и тогда можно непосредственно наблюдать за развитием событий, не сходя с удобных, мягких диванов… Саид отключил телевизоры и уставился на Ивана: - Ты, паразит, всю кашу заварил. Сначала попа подставил, теперь меня. На кого работаешь?... На «МАССАД»?...ЦРУ?... а может на ФСБ!- Вдруг догадался Саид. Братьев мусульман порочите в глазах российского населения… - На Бога.- Глядя в потолок, ответил Иван. - Ты чего рожу воротишь? Я ведь – Хан! Прикажу, тебя Великим Визирем сделают, а могут и голову скрутить, лошадьми порвать… - Лошадь на область всего одна, да и та во Владимире, в зоопарке… - Ты мне зубы не заговаривай… Чего делать-то? Мне ведь теперь кроме дырки в голове ничего не светит… - Бежать тебе надо, Саид. В Татарстан бежать. Шаймиев не выдаст, он тоже – татарин. - Да как бежать!? В телевизоре уже все всё знают! Переодетые кругом вертятся… С мягких диванов наблюдают, как Саиду будут секир-башка делать… Нет! Не убежать мне… Ты посоветуй как сделать, чтобы я здесь остался… Пусть не Ханом, хотя бы губернатором! Может, Рыбкина Ваню вместе уговорим? Ты ведь – Бог! Всё можешь! - Мужики завтра протрезвеют и тебя сами убьют! Хан… Козявка ты. - А ты их опять напоишь! Что тебе стоит? Трах-тибедах, два прихлопа, три притопа… Вот те крест я тебя Главным Визирем сделаю!... - Пёс ты, Саид! Псом и сдохнешь. - Значи-ца, не договорились, Вань. А жаль… Может я и пёс, как ты говоришь, но я тебя не брошу. Вместе побежим! И попа прихватим…- Саид хлопнул в ладоши. Вошли двое в камуфляже. - Вяжите, ребята. Рот заклеить… Попа так же упакуйте. Возьмём в качестве заложников. Бежим как стемнеет. Ребята достали верёвки, но связали не Ивана, а Саида, рот заклеили, как велел. -Тут вбежали ещё двое с камерами. Маленький, молоденький затараторил в микрофон: - Мы ведём свой репортаж прямо с места событий. Мы – это «НТВ+», самые передовые технологии и самые продвинутые сотрудники. Мы попали в центр заговора в самый драматический момент –Бывший Великий Хан повержен. Новый Хан готов через несколько мгновений принять власть… - Я не хан. Я Иисус Второй… - Какая разница? Вы лидер этого непонятого всеми, пока ещё, переворота. Вы интересны зрителям! Пройдёт час или два, и о вас забудут. А сейчас вы – идол! Да говори ты, пенёк…. Или повторяй, что я тебе скажу. Денег хочешь? Много денег? - Мне Ваня Рыбкин три миллиона долларов в чемодане везёт. А у тебя – на водку… Да и то из Алании! Я на кресте погибну, а не от отравления… Прыщ лохматый! - Сам прыщ!... Маленький, молоденький перевёл камеру с Ивана на задний план. - Посмотрите на этих юных девушек. Ещё вчера папа с мамой провожали их в школу. Ещё вчера они краснели при виде непристойных сцен из западных фильмов, ещё вчера грубое непристойное слово могло повергнуть их полуобморочное состояние… А сегодня они – наложницы прыщавого, полуграмотного татарина, к тому же ещё беззубого! Что им пришлось пережить! Просто волосы становятся дыбом… Посмотрите на их бледные лица, на их синие тела… Посмотрите на эти ужасные пятна на их коже, оставленные этим гнусным негодяем! Сколько будет терпеть Россия… Сколько будет терпеть мировое сообщество! Позор! Позор! Позор! Кабинету министров, Совету безопасности, Президенту наконец… Да , да – Президенту! Он – гарант наших прав и свобод! Он гарант нашей неприкосновенности… - Я обещаю, дорогие телезрители, мы снимем специальный репортаж по рассказам этих юных, поруганных девиц. Только для вас, для телезрителей «НТВ+». Подключайтесь побыстрей. Вы не простите себе, если не увидите в подробностях все эти ужасные сцены насилия… В цветном изображении со стерео звуком. А сейчас мы прерываем наш репортаж, так как к нам ломятся верные Саиду люди, одурманенные водкой и свободой… Люди в камуфляже затопали ногами, защелкали в микрофоны искусственными хлопушками, напустили уйму дыма из каких-то вонючих шашек и выбежали из комнаты. Иван ещё раз осмотрел комнату. Велел убираться по домам всем раздетым « сарывчанкам», посмотрел в глаза Саиду. Саид плакал. Но Иван почему-то не испытал к нему не только любви, но и жалости. - Наверное, потому что – обрезанный. – Подумал Иван.- Они нас за свиней почитают…- И перешагнув через Саида, направился к дверям на площадь. На площади царило замешательство. Цистерны были выпиты, все магазины разграблены, коровы и бычок Пустозвона съедены. Что делать дальше люди не знали. Иван шёл от одного костра к другому. .. Все уже забыли и про Великого Хана Саида. И про независимую республику… Все гадали – кому и сколько дадут? И увидят ли они ещё своих ребятишек и жён… Местные разбежались… Бабы их переодели мужиков в сарафаны и попрятали по подвалам. Терять пусть и трясущихся мужиков не хотелось… Рабочие лесопилки вернулись на свои места… Им нельзя было потерять свой заработок из-за неожиданно возникнувшей пьянки. Только Ново-Вязниковцы сидели понуро у своих костров и с тоскою смотрели на разграбленные магазины, почту, вокзал и «Сберегательную кассу». Иван понял, что отвечать придётся ему. Он ни как не мог оставить этих людей на произвол судьбы. Тем более, заранее зная, что судьба будет к ним не благосклонна. Многих из них ждали такие муки! Что муки самого Ивана могли бы показаться детскими шалостями… Иван полез на крышу вокзала… Снег под его валенками то и дело соскальзывал, крыша скрипела… Но ему надо было добраться до конька! Ему надо было, чтобы его услышали все… - Братья и сёстры!... К вам обращаюсь я в сей трудный момент, не только для вас, но и для меня!- Раздалось с крыши.- Виноваты ли вы?... Нет! Обманулись ли вы? Да! Раскаялись? Да!... Простил ли вас Бог? Да!...Посадят ли вас? Нет! Повинную голову меч не сечёт!... Верните товары в магазины, деньги в кассы… об остальном позабочусь я… - Ребята! Лови его! Властям сдадим. Это тот, кто флягу нам в электричке подсунул!- Раздалось с разных концов площади.- Провокатор! - Я Иисус, Второй Христос! Верните! Верните всё , и Бог простит вас… А с властями я договорюсь… - Докажи!...Чудо давай!... Вознесись… Вознесись! Вознесись!- Заревела толпа на площади. Иван перекрестился и… поплыл над площадью, растопырив руки, как Иисус Первый на кресте. Он поднимался., опускался, выделывал всякие фигуры из высшего пилотажа, он видел, как старушки потащили вещички обратно в магазины, как в кустах стрекотала камера «НТВ+», и как на горизонте появился вертолёт, в котором к нему летел его тёзка, Иван Рыбкин. Он опять присел на крышу вокзала и призвал всех валить всё на него. - Негоже , Иисус! Мы не жиды… Сколько лет в христианстве живём!...Лети отсель…О детях наших позаботься! … А мы уж за себя ответим…- зароптала площадь. И Иван, в который раз понял, что он не бросит этих людей, не оставит их, что он взойдёт ради этих людей на крест… Потому что он любит их!... Он опять поднялся над крышей и полетел навстречу вертолёту. Он и вертолёт сели на одно поле почти одновременно. Это поле на краю села местные жители прозвали- «Лужники», так как летом на нём всегда выясняли отношения левая и правая стороны села «Сарыево». Левыми и правыми их делала не только железная дорога, которая как бы разделяла село пополам. Как ни странно, но левая сторона на выборах , почти всегда, голосовала за коммунистов, а правая за «Наш дом – Россия». Если на левой стороне жители почти не держали живности в домах, ну разве что курей, то на правой стороне у всех хозяев было по две, а то и по три коровы, по десятку овечек и свиночек… Смешанные браки не поощрялись не той , ни другой стороной. Молодым, рискнувшим пойти на такой шаг, приходилось уезжать из села… Если бы не «Лужники», они бы может и разговаривали бы на разных языках. Но необходимость общаться во время матча, когда зрители орали во весь голос –«Шайбу, шайбу!...Мазила! Мазила! По ногам ему!... По ногам!»- все таки сберегла языковое родство этих двух половинок села. И так вертолёт сел. Через минуту дверь открылась, и на снег посыпались люди в сером камуфляже, обвешанные оружием, и все, как один , в чёрных масках, скрывающих лица. Но снег так был глубок и рыхл, что они все и сразу исчезли под ним. -Засада!- крикнул кто-то в вертолёте. Дверь захлопнулась, и снова закружились винты. Но вместо взлёта вертолёт почему-то стал погружаться в снег, и вскоре на поверхности остались одни винты, которые медленно-медлено стали останавливаться. Иван покачал головой, перекрестился и исчез. Возник он уже в вертолёте, как раз в кресле напротив Ивана Рыбкина, который из-за тусклого освещения принял его за начальника охраны. - Ну что, доигрались, полковник? Всех людей потеряли… Теперь и мы пропали?... Да и не полковник вы уже… Лейтенант седой… В Чечню отправитесь. Кровью грехи смывать… - Нет, Ваня, не печалься. И люди целы, и ты домой возвратишься… А я не полковник, я Иисус Христос Второй, по паспорту Иван Петрович Боголюбов. И вся эта заварушка из-за меня вышла. Люди у нас очень увлекающиеся… Им палец дай, они и руку откусят. - Так этот вы, господин Боголюбов над селом показательные полёты проводили? - Я. - И чего вы хотите от правительства, от Президента? У меня широкие полномочия, кроме, конечно, вопросов, касающихся выхода из состава Российской Федерации. - А я лично ничего не хочу… А мужики газа хотят в посёлок, дороги хорошие, света, воды, пенсий достойных, зарплаты вовремя… Да вы сами обо всём этом на выборах толковали, а теперь , вроде как, запамятовали? - Нет, нет. В настоящий момент это совершено невозможно! Это же коллосальные затраты… Можем вас губернатором сделать, жену в Думу выбрать, детей за границу послать учиться… У вас дети есть? - Нет. - А хотите квартиру в Москве? Или дачу на Рублевском шоссе? - Ты, Ваня, меня что же, покупаешь? - Теперь это деловое сотрудничество называется. Раньше в лагеря отправляли, или к стенке ставили… Вам что больше нравиться? - А мне ничего не нравиться. От всех ваших предложений пакостно пахнет… - Мне тоже, господин Боголюбов, волокиты много. Хотите денег? В пределах разумного, конечно. Миллиона три в долларах… - Так это и газ и водопровод! А ты говорил,- денег нет! - Вам построй, тем построй… Все узнают и тоже захотят, костры разожгут, речи заговорят… А что ты возьмёшь, об этом только мы с тобой и знать будем. Политический момент улавливаешь? - А для чего вам в нищете всех надо держать? - А коли ты – Иисус, чего же здесь непонятного? Тебе когда молятся? Когда плохо, трудно, когда выть хочется. Когда всё хорошо, кому ты нужен? Вот мне, например, без надобности. Вот и они пускай на нас молятся! Пустячок, конечно, но приятно! Улавливаешь диалектику мышления? - Понятно излагаешь. - Не на митинге. Тут темнить нечего. Вот когда к ним пойдём, там потеть придётся… Виски хочешь? - Нет. А вы все там такие? - Других не держат. От других одни инфаркты с инсультами. А здоровье беречь надо. - А чего ты со мной так откровенно, Вань? Вдруг я им всё расскажу? - Не позволят. Службы есть. А потом, нам такие как ты, самим нужны. Массы умеешь увлечь, повести. Это главное в политике, а таких людей мало! Вот возьми Чубайса. Умница! Всё так перевернёт, что ты будешь с голоду помирать, а думать, что сидишь на лечебной диете… А выбери его в Президенты? Завтра – переворот! Долой правительство!... А ты я вижу –недалёкий… Ты не перебивай, не перебивай,- недалёкий… Всё как да почему? Но массы за тобой идут. Талант значит. А это от Бога! - А тебя чего взяли? У тебя ведь ни таланта, ни ума. - Не обидишь. Сам всё знаю. Зад я умею хорошо вылизывать, чисто и приятно. Язык у меня гладкий, и характер мягкий. А это тоже многого стоит. Ты вон какой… Всё шипы да иголки… - Ладно, давай столько, на сколько тебя уполномочили, и инциндент исчерпан. Можешь лететь и доложить об успехе переговоров. - Пиши, Иисус , расписку на четыре миллиона долларов и жди вызова. Мы такими людьми не разбрасываемся. Иван подписал уже готовый бланк расписки, и Рыбкин вручил ему аккуратный дипломат с блестящими замочками. - Так здесь только три миллиона! - Считай, с тебя подоходный налог взяли.- Засмеялся Рыбкин.- Эх, провинция! Делиться надо… Ну да ладно, пооботрёшься… Но Иисуса с деньгами уже не было. Перед Рыбкиным сидел начальник охраны, а из соседнего отсека раздавалась отборная брань его бравых молодцов. В вертолёте стало светло. Рыбкин выглянул в окно и понял, что они уже летят. - Полковник, Иисуса- Ивана Боголюбова, ликвидировать, деньги вернуть обязательно, иначе из зарплаты вычтем. Меня разбудите в Москве. Рыбкин расслабился. Задание выполнено… Остальное дело ФСБ. - А этот Иисус - тоже хмырь ещё тот!- Уже засыпая, успел подумать секретарь совета безопасности. Когда Иван вернулся на площадь, толпа, вооружившись кольями и стальными прутьями, уже собиралась идти пешком на Москву, освобождать Иисуса. - До коле терпеть? В коем веке к нам бог пожаловал, так и его украли!... - Всё под себя гребут! На осины толстопузых! Иисуса на трон! Бориску на кол!.. В толпе опять вспыхнули желания отделиться. Правда теперь уже не под зелёным исламским флагом, а под иконой Святой Богоматери… А в князья всея Руси выбрать Иисуса. На фонарном столбе, подвешенный за ноги вниз головой, висел Пустозвон, а менты, затравлено озираясь, долбили в мёрзлой земле большую яму. - Братская могила!- Догадался Иван. - Братья и сестры!- Вновь влетел на крышу вокзала Иван.- Бог призывает нас к любви, а не к ненависти. Снимите этого заблудшего, отпустите людей в форме. Возлюбите друг друга, как Бог любит вас всех! - Возлюбим , Иисус, возлюбим! Вот помрут и возлюбим. Мёртвых любить проще, да и не так накладно. - Они уже Рязанскую десантную дивизию любить нас послали! - Осокин врать не будет!... -Лети, к ядрёне-фене, к себе на небо! Без тебя голова кругом! - Братья, это вас смущает лукавый! А Рыбкин вот вам три миллиона долларов прислал на газификацию и водопроводизацию посёлка!- Густо краснея, соврал Иван. Он понял, - не соври, скажи, как есть, и Пустозвон и менты будут закопаны, и ещё много прольётся по России крови. - Покажи!.. - Мы посчитаем!.. - Не верим!.. - Фальшивые!..- Неслось с площади. Иван прямо с крыши метнул чемоданчик в толпу. Чемодан попал в руки толстой бабы, которая с криком:- Мне Бог послал! Моё!- Бросилась вдоль железнодорожного полотна, но была тут же схвачена и подвешена рядом с Пустозвоном. - Деньги идут на борьбу за независимость!- Тут же объявил новый лидер, всю жизнь нигде неработающий, слонявшийся от вдовы к вдове Колька «Петух».- Вокруг меня объединятся все здоровые силы общества! Россия воспрянет, как птица «Феникс»! Заколосятся нивы, вновь фонтанами забьет в небо нефть! Дети не будут болеть, бабы стариться! Воздух будет чистым, а небо голубым… По чётным дням мы будем гнать на запад газ и нефть, а по нечётным они нам – водку да виски… В таких же объёмах! А заупрямятся, мы их и себя, к чёртовой матери, подорвём на наших ядерных запасах! Мало не покажется! А, братья?! Правильно я говорю? - Любо… - Любо!...- Неслось по площади. Из сельпо выскочила раздетая продавщица: - Товарищи!- Задыхаясь, прокричала она.- По новостям сейчас передали, что все трудовые коллективы, кроме Питера и Москвы, поддерживают нас! С Ивановской области к нам движется эшелон с тамошними прядильщицами и ткачихами! С дальнего севера на оленях поспешают чукчи и эвенки, на собаках выехали эскимосы… Вся прогрессивная общественность страны собралась у столов с водкой и наблюдает по телевизорам за нами!... - Ура-а-а!- Пролетело над затихшей было площадью.- Да здравствует революция!... Смерть буржуям-кровососам, бюрократам-чиновникам.. -Вставай страна огромная! Вставай на смертный бой!... -Хрипели со столба Пустозвон и баба, подвешенные за ноги. - Снимай этих. Перевоспитались!- Колька «Петух» бросился к ментам: - А вы будете народ обижать? Дайте честное пионерское и шкандыбайте домой! Вишь чего творится? Вся страна за нас! Вокруг меня завтра снова СССР образуется… Да что там – СССР… Ко мне и китайцы и индусы присоединятся, всякие там «Могикане, Чингачгуки» с томагавками…. - Честное пионерское!... Век свободы не видать! … Мы разве не понимаем! Да эти толстопузые, то зарплату задержат, то вовсе уволить грозятся… А так, мы за народ…а как же! Вот те крест!- Неумело накладывали кресты друг на друга и на «Петуха» милиционеры. К Ивану кто-то подкрался сзади и тихонько толкнул в плечо: - Бежать надо, Ваня, бежать! Тепереча, как в семнадцатом, всех подряд вешать начнут.- Епископ уже успел переодеться в телогрейку и вымазать лицо маслом с рельсов. - Бегите. А я для того и послан, чтобы крест принять. Куда же мне бежать? - Как знаешь, Вань, как знаешь. А я ещё не готов. Дух мой не созрел. Когда созрею, то да, а пока…- И епископ растворился в толпе. Тут Ивана окружила толпа людей во главе с Колькой «Петухом». - Слушай, Иисус. Мы посоветовались тут и решили, что ты можешь стать моим заместителем по политической части… - Это как же?... - Ну, народ кормить, поить. С толстопузыми вести переговоры, пока мы в силу войдём. Согласен? У тебя это здорово получается. Пять минут - и три миллиона!... - А дальше что? - А дальше мы их всех перевешаем… А ты будешь министром иностранных дел. Мы ведь пока не готовы везде свои порядки навести. Нужна будет дипломатия, чтобы их вокруг пальца обвести… - А какие у вас порядки будут? - Ну, мы об этом ещё пока не думали. Но хорошие! На плохие мы не согласные. Правильно я говорю? - Правильно! Правильно! Чтоб если уж голодные, так чтоб уж все! По справедливости! - А то как же!? У одних паутина на заднице заплелась от голода, а другие с толчка не слезают! Не по божески это.- Толпа всё теснее и теснее обступала Ивана. - Заместителем я не буду. Я пришёл спасать ваши души. Любовь проповедовать… - А мы и полюбим. Приедут ткачихи, и полюбим.- Заулыбался «Петух». - Всех полюбим!... - И старых и молодых!... - Увечных и то полюбим!- Заголосили вокруг. - Это не любовь. Это прелюбодеяние, грех страшный и омерзительный…- Иван отёр со щеки слезу. - Мы покаемся. Опосля… Покаемся, ребята?- Сверкнул глазами «Петух». - Сколь согрешим, столь и покаемся! - О чём вопрос! - С покаянием оно , завсегда, приятней…- голосила толпа. Иван вдруг понял, что с толпой он не договорится. С толпой , вообще, договориться нельзя! С каждым по отдельности можно, а со всеми вместе- бесполезно. У толпы можно идти на поводу… Он, Иван, может быть и пошёл бы, а Иисус не пойдёт. - Нет, мужики, грех это! - Подкупленный он! Подкупленный! И нас подкупить хочет!- Заголосил, закатив глаза и тряся головой, Колька «Петух». - Иисуса подкупили!... - До Бога добрались!... - Смерть пузанам!... - Всем смерть!... - Все подкупленные!.. – Опять зашумело по толпе. - За ноги его да на столб! Пускай вниз головой подумает до утра!- Сплюнув на штанину Ивану, процедил «Петух», и пошёл в магазин, смотреть как реагируют на всё происходящие Правительство и Президент. А Иван, подвешенный на место Пустозвона, не испытывал никаких неудобств. Он только вопрошал Бога, что же теперь ему делать? Но Бог почему-то молчал. Иван видел как мужики опять потащили из магазинов к кострам всё, что только что сами туда отнесли. Самые шустрые уже выгоняли скотину из близлежащих дворов и смеялись в лицо хозяевам: - Теперь всё будет по справедливости! Садись с нами, вместе твою бурёнку съедим… И жену веди, не обидим! - Господи,- содрогнулся Иван,- они ничему не научились. Так было две тысячи лет назад, так было в семнадцатом… Так же и сейчас… Псы сбившиеся в стаю. Пожирающие всё и вся вокруг, а потом пожирающие сами себя. Господи! Останови их! - А как?- Вдруг услышал внутри себя Иван. - Не знаю. - Вот и я не знаю! Остановить можно людей. Воззвать к их разуму, вере, любви… А это- псы! Когда они станут людьми? Когда испугаются того, что натворили. А они только начали… ГЛАВА 9. «- Неужто конец, Отец? Ведь ничего ещё и не случилось… - Дак ничего и не случится. Ошибся я. Никому бы не признался… Только вот тебе. - Так что же с ними будет? - Съедят сами себя. - Для чего тогда всё?... Отец! Почему молчишь?...» (Из разговора Бога Отца с Сыном.) Вдруг на площадь вылетела разукрашенная красными флагами милицейская машина. Из её матюгальника неслось в исполнении группы «ЛЮБЭ»: Атас! Веселись рабочий класс! Любите мальчики, Любите девочки!.. Атас!.. Атас!.. Атас!.. Толпа застыла в недоумении, а машина, не сбавляя скорости, подлетела к столбу, на котором висел Иван и остановилась. Глеб Жиглов И Володя Шарапов Уже голосом Петра Кирина захлёбывался матюгальник: Член забили на «Петуха»! Глеб Жиглов И Володя Шарапов Снимут Ваню – Иисуса Христа!.. В это время из окна машины высунулось дуло от АКМ, а в яме, которую вырыли сарыевские менты, тяжело ухнуло, обдав всех мелкой , мёрзлой земляной крошкой. Толпа отшатнулась за насыпь и близ стоящие заборы. Из машины выскочил Пётька с автоматом наперевес. Он подскочил к столбу, срезал верёвку, на которой висел Иван и затолкал его в машину, обернулся, прошёлся длиной очередью по стёклам магазина. - «Петух» выходи и деньги не забудь! Власть переменилась… Народ меня выбрал. Правду я говорю?- Обратился Пётр к народу. - Правду…- Сначала растеряно, а потом всё более уверено заголосил народ. - Истинную правду!.. Да когда люди с ружьём врали?.. И ты не соврёшь… Всех положишь, а своё докажешь! - Считаю до трёх,- продолжал Пётр, и приладил к подствольнику автомата новую гранату. Дверь магазина распахнулась, и двое мужиков вытащили извивающегося в их руках «Петуха», а третий бежал следом с дипломатом. - Сами сдаём зачинщика и деньги!- Верещал он.- Новая власть должна учесть это! - Учтём, учтём!- Улыбнулся Пётр.- А что это от него так сильно пахнет? - Обделался! Как узнал, что власть переменилась, так и обделался! Перевыборы ведь дело такое…щекотливое. - Так гоните его подальше. Зачем вам лидеры вонючие? Коли так будет от лидеров пахнуть, так от вас и мировое сообщество отвернётся. В ООН на трибуну не пустят. Откуда будете ботинком всем грозить? .. Деньги давай сюда, а этого гоните подальше… Мужики, схватив колья, погнали «Петуха» вдоль железнодорожной насыпи в сторону Москвы. - Пускай столицу провоняет. Пускай толстопузые почуют чем дело пахнет!- Кричали подвыпившие бабы и плевались себе на подолы… Пётр завёл УАЗик и, уже тронувшись, бросил Ивану: - Что, Вань, не сильно они тебя помяли? - Нет, Пётр, а ты откуда узнал? - А я телек купил, «Сони», он все программы берёт. А если на дерево с ним залесть, то и Японию можно увидеть… Ну, сижу смотрю, чай пью, гля!.. тебя связанного ведут, вниз ногами вешают. Я даже поперхнулся… Во куда революция занесла народ… Бога кверх ногами!... Да вот сам смотри.- Пётр щёлкнул тумблером, и на маленьком телевизоре возникла голова Осокина. - В посёлке «Сарыево» по прежнему сохраняется напряжённость. Нового лидера, сменившего татарина Саида, тоже прогнали палками. Власть захватил, вооружённый АКМом Пётр Кирин, бывший милиционер из Новых-Вязников. Он захватил так же три миллиона долларов, заложника, так называемого Иисуса, и укатил из «Сарыева» в неизвестном направлении. К бастующим стягиваются подкрепления из Ивановской, Рязанской, Нижегородских областей. По непроверенным данным стало известно, что и Рязанская десантная дивизия, в которой служит сын отца Фёдора выявила желание перейти на сторону мятежников. В совете безопасности рассматривается вопрос о превентивном ядерном ударе, как советовал бывший генерал Лебедь, нынешний губернатор Красноярского края. Но из такого далека хорошо советовать, а тут радиоактивное пятно может доползти и до Кремля и накрыть правительство , президентскую администрацию, да и самого президента! Так что скорее всего остановятся на чумных блохах или бешеных собаках, как советует оппонент Лебедя, пока ещё не губернатор, но широко известный в массах Владимир Вольфович, сын юриста от первого брака. Дорогие телезрители, мы внимательно следим за всем происходящим, и обо всём будем сообщать. Так что не волнуйтесь, вы первые узнаете о самых неприятных событиях. А сейчас, место фильма «Дорогой мой человек», мы покажем вам замечательную постановку «Лебединого озера». - Вот, Вань, я и в главарях!- Усмехнулся Пётр, выключая японское чудо техники. - Ведь ещё штаны не расстегнул, а тебя покажут в кустах уже утирающегося. Ты чего делать надумал? Епископ, как я понял, от тебя уже отрёкся… - Пока не знаю, Петя. - Ты фигура теперь для всех неудобная. Рыбкин тебе взятку дал… Восставшие тебя проклинают… Попы от тебя, как черти от ладана, ну кроме, конечно, отца Фёдора… В посёлке «Альфа» мой дом обложила,- друганы по радио- телефону передали… Куда нам теперь? - Поехали, Пётр, в Москву, к Президенту! - Ты, Вань, сколько вниз головой висел? - Минут тридцать… - То-то и оно. Оклемайся. Ты пока, по всему видать, другим местом мыслишь. К тебе Тёзка твой сам, что ли прилетел? Ты для них уже покойник. - Так Отец не допустит! - Они сколько храмов, Вань, взорвали?.. А Отец молчал… - То храмы, а то – Сын! - Рисковый ты человек, Вань. Как наш капитан в Афгане. Соберёт всех в кучу и кидает камень в верх, пол пуда весом: - На кого бог пошлёт, тому и отпуск домой. Да домой , всё одно, в цинковых ящиках отпускников отправляли. Мы его потом духа за кило гашиша отдали. Домой никто не хочет, а он всё кидает камень да кидает. Надоело… Иван вдруг заплакал. - Ты чего, Ваня? Может ко врачу? - Нет, Петя. Запутался я. Хочу, как лучше, а всё как у вашего капитана получается. - Да это завсегда так. Это там, на небе, всё по правилам, а у нас, как раз всё наоборот. Недалеко от города Вязники Пётр остановился на опушке берёзовой рощи. За ней проглядывались недостроенные коттеджи. «Поле дураков», так прозвали местные аборигены это место. Трёх, четырёх…а один даже пятиэтажный! С лифтом!.. Они строились местной элитой в период дикой инфляции, когда рубль за ночь мог обесцениться вдвое! Запрятанные в чулках деньги, наворованные в поте лица своего, таяли на глазах. Их надо было срочно вкладывать…А куда? Сами, являясь руководителями совхозов и фабрик, они понимали- в производство нельзя! Всё, рано или поздно развалится… А недвижимость- верное дело! Чего ей сделается? Её цена , как и везде, должна только расти! Ипо всей стране стали вылезать, как грибы после дождя, посёлки и посёлочки за высокими кирпичными заборами. Только жить в них было некому. Сами пузаны привыкли к городским квартирам, тёплым туалетам, ванным «джакузи», и к комарам да слепням их почему-то не тянуло. А их детей и подавно… Продать же этот великолепный недострой было нельзя. Нищие почему-то отказывались даже смотреть на это чудо строительной мысли на предмет приобретения, а у богатых своих коттеджей хватало. В результате в них жили те же нищие, но бесплатно, в качестве истопников и сторожей. В период запоев они снимали двери, оконные блоки, импортную сантехнику и несли по соседним деревенькам, стучали в покосившиеся избы стариков и старушек, и долго уговаривали последних купить у них за бутылку, а то и за стакан сверкающие стеклопакеты, навороченные «джакузи», и обделанные медью двери из массива дуба и ясеня. Летом спившийся и пропивший всё, что можно, сторож выгонялся и нанимался другой, который уверял , что он закодирован тремя столичными профессорами, или имеет в заднице целый боевой комплект «торпед», снимал штаны и предъявлял взору грязную задницу всю в шрамах и царапинах. Хозяева, восхищаясь мужеством и терпением новоявленного «цербера», вставляли новые двери, окна, завозилась и монтировалась новая импортная сантехника и… история повторялась. Себестоимость вечно недостроенных коттеджей росла и уже доходила до астрономических сумм, сравнимых, разве что, только со стоимостью древне-египетских пирамид. Но жили в них на полном обеспечении всё те же «бомжи», кочевавшие из одного коттеджного посёлка в другой. Бывало их убивали или сами хозяева, или рекетиры, которые их принимали за хозяев и требовали материальную компенсацию за их неудавшиюся жизнь. Но они шутили по этому поводу: - Кто не рискует, тот в коттеджах не живёт! И везли кованные каминные решётки старикам да старухам. Пенсии хотя и задерживали, но всё таки иногда выдавали, а работягам платили тем, что выпускало их родное предприятие: кому колёсами от трактора, кому опилками да цементом, и только особливо везучим- хлебом да колбасой… - Кого мы ждём, Петя?- вдруг очнулся Иван. - Отец Фёдор должен сюда подойти и рассказать, что там у нас делается… Нас сейчас всё МВД и ФСБ ловит. - Кого это нас? Вы-то причём? - Ты, Вань, как будто только на свет народился… Мы же теперь все- заговорщики. Нас живыми велено не брать… На дороге появилась старуха, тяжело катившая санки. Увидев милицейский УАЗик, она бросила санки и, высоко задирая ноги, вприпрыжку бросилась к машине. - Отец Фёдор!- Охнул Иван, когда старуха плюхнулась на заднее сиденье и сняла платок, который скрывал почти всё её лицо. - Я, Иван, я - Как Храм?- Первым делом поинтересовался Иван-Иисус. - Стоит, Ваня, стоит. И «дух» в него перелетел. Как ФСБешники дом окружили, он в окно и к Храму. Повис в нём в пятидесяти метрах от земли и висит. А «светильник» у меня. – Отец Фёдор вытащил из запазухи «светильник», и левая грудь опала. Достал вечно полную бутылку, опала вторая грудь, задрал пальто, снял штаны….-Машкины!- вскрикнул Пётр.- и на пол посыпались пряники, сосиски и килька в томате. - За встречу, братья!- И, утерев слёзы, отец Фёдор задрал голову, опрокинул бутылку в бороду. - Семьсот грамм! По булькам определил.- Восхищёно воскликнул Петька. Отец Фёдор понюхал пряник и опять опрокинул бутылку в бороду. - Триста!- подсчитал Пётр. Поп откусил маленький кусочек и откинулся на сидение: - Устал, продрог. Как это бабы без штанов ходят? Все коленки отморозил. Иван от водки отказался. Петру отец Фёдор сам не дал: - За рулём! Иисуса везёшь и попа. Ответственность сам должён понимать. - Куда же нам теперь, всё таки?- Сам у себя спросил Пётр. - Включи телек. Узнаем, что они про нас знают, и будем определяться. И вот что… Нет у тебя каких-никаких, а мужских порток. Отморожу я себе всё… Да и в сане мы, не положено! Пётр включил «Сони» и, порывшись, вытащил из-под сиденья замасленные милицейские штаны с лампасами: - На тебе, Федя, генеральские! По чину бы их – Ивану носить. Но он у нас- скромный… По всем программам шло «Лебединое озеро»… - Помер кто-то.- Определил отец Фёдор. - Коли по всем… Не иначе как Президент!- Поддержал его Пётр - А может кто из семьи…-вставил Иван. - Может?! Ты должен всё знать! На сто лет вперёд.- Отец Фёдор подозрительно покосился на Ивана.- Чего они, Петь, с ним сделали? - Запутался я, Федя! Вконец запутался… - Не мудрено! Я сам не ведаю , что через миг сотворю. А ты хочешь всех осчастливить! Что –одному счастье, другому- нож острый… В это время баба, изображавшая лебедя на экране, умерла. Экран замигал и через минуту появилась надпись-«Экстренное сообщение.». Высветилась голова Киселёва. Она похмыкала, покашляла, извинилась… Потом, словно прислушавшись сама к себе, и, оставшись сама собой довольна, выпалила: - Раскрыт большой заговор! Он имел далеко идущие цели. Так далеко! Что обнищание всего народа нашей многострадальной Родины, было лишь первой его ступенькой. Второй ступенькой была цель тайно скупить за гроши фабрики и заводы, нивы и леса, и даже недра!.. И, вообщем-то, скупили. Не без помощи наших некоторых лже-демократов, но скупили… Но вот, как только сейчас выяснилось, была и третья ступенька, подводящая как бы итог первым двум… Это физическое устранение горячо-любимого и всенародно-признанного, нашего дорогого Президента! Но Президент не был бы Президентом, если бы позволил обвести себя вокруг пальца, как маленький ребёнок. Пока дело не касалось его лично, он позволял ещё кое-какие шалости, добродушно улыбался и кивал головой всем этим лже-героям. Но на третьей, последней стадии, когда дело коснулось его лично и его семьи, он не выдержал! Он сам распространил слухи о своей кончине и приказал по телефону показать по всем каналам печально-известное всем ещё со времён «Политбюро» «Лебединое озеро», и затаившись ждал, кто же первым крикнет шекспировские строки: - Король умер! Да здравствует Король! И караси клюнули. Они по самые кишки заглотили наживку. Сейчас Генпрокуратура уточняет и согласовывает с Президентом окончательные списки виновных и не очень… Но, как нам стало из достоверных источников, сети закинуты и глубоко, и широко. Нас с вами ждёт много конфиската, компромата… За этими событиями, как бы померкли события во Владимирской области. Но они остаются под нашим пристальным вниманием. Стало известно- на настоящий момент главарём шайки является Иван Петрович Боголюбов- вдовец, безработный, по кличке-«Иисус во втором пришествии». Он обладает гипнотическими способностями и способностью к левитации. Его ближайшие сподвижники: Кирина Марья Сидоровна- в девичестве Занозова, нигде не работающая; Кирин Пётр Силыч- до недавнего времени сотрудник МВД, как бы бывший муж Кириной Марьи Сидоровны; Барабанов Фёдор Исаевич( в миру)- служитель культа под псевдонимом «Отец Фёдор», тоже как бы муж Кириной Марьи Сидоровны. Лично у меня эта поселковая «Мата-Хари» вызывает и раздражение и восхищение: ходят слухи, что она бы смогла соблазнить даже мумифицированных фараонов древнего Египта… Самец мыши, помещенный на её пупок, начинает бестолково дёргаться и через минут десять отдаёт концы в страшных судорагах…Рассказывают был случай…извините дорогие телезрители, об этом я расскажу ночных новостях. По уточнённым данным, их сообщником является и господин Рыбкин из Совета Безопасности России. Это именно он передал «Иисусу» три миллиона долларов в новом дипломате с блестящими замочками на полустанке «Сарыево». Он же проходит по делу о покушении на убийство нашего горячо-любимого. Если здесь связь? Поживём, увидим… Пока достоверно известно, что на месте дома Ивана Боголюбова появилась какая-то аномалия, внутри которой на пятидесяти метровой высоте висит изображение самого Иисуса Христа. Научные светила ничего определенного пока сказать не могут, кроме того, что такого не может быть! И ещё один любопытный факт. На таможне в «Шереметьево» задержан так же житель посёлка Ново-Вязники некто Рабинович Иссак Абрамович при попытке перевозки в животе своей собачки пяти алмазов из коллекции дома Романовых, считавшейся раннее давно утерянной ещё в годы революционной романтики. При допросе Рабинович показал, что тоже является сожителем Кириной Марии Сидоровны! А алмазы ему передал на реализацию Боголюбов в присутствии милиционера Кирина и священнослужителя Отца Фёдора… На счету Барабанова Фёдора Исаевича в Вязниковском отделении «Сберегательного Банка» также обнаружили три миллиарда рублей… Хотя это всего одна десятая от стоимости алмазов семьи Романовых. Где остальная сумма? Кто за всем этим стоит? … Над этими и многими другими вопросами работают корреспонденты НТВ в посёлке Ново-Вязники, «Шереметьеве», в следственных изоляторах и даже в Кремлёвских коридорах… И я надеюсь, мы скоро вам обо всём расскажем. Голова крутнулась вправо, влево, сняла очки…и растаяла. - Понятно, что ничего непонятно,- затараторил Пётр. - Чего тебе непонятно?! Сионисткий заговор! А мы- главные сионисты! Потому и вся страна нищая. Вот поймают нас, расстреляют, и жизнь сразу наладится… Ну, конечно, еще сообщников миллионов сорок лет на двадцать пять пошлют лес валить… Было всё!... – Отец Фёдор сплюнул на пол и приложился к бутылке. - Федя, а чего они с нами сделают, если поймают?- Оживился вдруг Иван. - Ясно чего, казнят принародно. Вот, мол, враги ваши. Жиды пархатые. А вот мы- защитники и радетели ваши!.. - Так мне и нужно это! Я смерть приму и воскресну, «Смертию смерть поправ…»… - Ты-то воскреснешь… а мы с Петром? - А вы пока укройтесь. - Укройтесь!- ухмыльнулся отец Фёдор.- Мы теперь помрём, нас раскопают! - В Храме укройтесь… - Ты к нему подойди! Не слыхал, заинтересовались им. Теперь туда блоха не проскочит! - Я – Сын! - Устал я, Вань! - Да чего ты устал! С Машкой спать да водку хлебать.- Пётр обратился к Ивану: - Излагай, Ваня, только не быстро. Я не отец Фёдор, туго схватываю, но зато прочно! - Чего излагать? Выходим и полетели. - Мы ещё не ангелы!- отец Фёдор грыз пряник. - Пошли на улицу, потренируемся.- Иван открыл дверцу и выскочил на снег. За ним выкатился Пётр, и кряхтя и нехотя показался отец Фёдор.- Петя. Прыгай! Пётр подпрыгнул и остался висеть в воздухе. Иван взял его за руку и они закружились над машиной. Пётр заливался хохотом, как ребёнок, и никак не хотел опускаться на землю. - Ваня, а в Америку могём? .. А в Африку? Его уговаривали тридцать минут, но он ни за что не хотел приземляться: - Это ж, братья, лучше чем баба надувная! Вот оно- счастье! Где ты раньше был, Ваня? Сколько времени потеряно!... И только когда отец Фёдор недвусмысленно показал ему на бутылку, Пётр нехотя опустился у машины. - С мешком взлечу?- спросил отец Фёдор у Ивана. - Можно и с машиной, только она там ни к чему… - Тогда полетели.- Отец Фёдор закидал в Машкины штаны продукты, бутылку, светильник, бросил туда Петькин АКМ и оставшиеся гранаты. Штаны раздулись, но не лопнули. - Крепкие, с начёсом. Доперестроечные, со знаком качества… Машка прыгала от восторга, когда я ей их на день рождения подарил…- Пётр о чём-то вспомнил, и на его глаза набежала крупная, почти крокодилья, слеза… - Ты телевизор бери. А то со скуки подохнем,- отвлёк его от грустных мыслей отец Фёдор, уже висящий в двух метрах над землёй.- Вань, а как трогаться? - Ты подумай: -Вверх.- и полетишь вверх. Направо- и полетишь направо. Всё просто. - У тебя всё просто!.. Только потом всю страну лихорадит, -подумал про себя отец Фёдор. До посёлка они летели минут двадцать. Не от того, что не могли быстрее, а просто отец Фёдор и Петька не хотели торопиться. Кроме птиц, их никто не заметил. Люди на дорогах и тропинках головы вверх не задирали. А птицы скорее удивлялись не тому, что летят эти трое, а тому – почему не летают остальные… А вот при подлёте к Храму началась кутерьма. Завыли сирены, застучали пулемёты, но в Храм они попали целыми и невредимыми. В Храме царила тишина! Даже Бог не стал им докучать видениями из прошлой жизни. Все трое повисли в расслабленных позах в метрах десяти над землёй и незаметно заснули. Спали и восставшие на привокзальной площади в «Сарыево». Спали и Ивановские ткачихи, поезд которых по распоряжению самого Президента направили в сторону бескрайних просторов сибири, к генерал-губернатору Лебедю. Спал Исаак Абрамович Рабинович, выкрикивая бессвязные ругательства в адрес новоиспечённого Иисуса. Спал Иван Рыбкин, убеждённый, что всё скоро совершено успокоится, и его отпустят… и даже дадут повышение…как не раз уже бывало и с ним , и с другими… Сам он будет проситься в ООН. В России ему надоело. Суета сует, бессмысленная, бестолковая, только отнимающая здоровье… То ли дело – ООН! Сиди, голосуй, высказывай своё «фи» по указанию Кремля. Никто тебя не убьёт, не возьмёт в заложники. Там если и летают всякие подозрительные личности, то лишь на экране телевизоров да компьютеров. Опять же бордели… казино… Не спали только Борис Николаевич да Борис Абрамович – близкий друг Бориса Николаевича. - Что же это, Абрамыч, получается, понимаешь? Откуда эти летающие людишки? Не вписываются они в нашу концепцию сдержек и противовесов. Никак не вписываются! И поступки у них не адекватные… Деньги у «Рыбака» взяли? Взяли! А на контакт не пошли… Почему, Абрамыч? Кто за этим всем стоит? Самодеятельность и пришельцев мы, как разумные люди, сам понимаешь, отбросим… - Я кандидат технических наук, Борис Николаевич. Пришельцы, в принципе возможны, но очень маловероятны… Да и чего бы они в такую глухомань полетели? Я понимаю Лондон, Париж, на худой конец к Нам, в Москву… - Ты следи за тем, что говоришь. Меня Президента всея Руси с худым концом сравниваешь?!- Борис Николаевич свёл брови в кучку и прикусил нижнюю губу.- К «Коржику» захотелось? В пыточную? Теннис разонравился? Чего взмок, холуй? И запомни, не в деньгах счастье! В России всё определяла, определяет и будет определять Власть! На сегодняшний момент – Я! – Борис Николаевич , так разволновался, что видимо поперхнулся и закашлялся. Борис Абрамович ловко наполнил стакан «Боржоми», забежал Борису Николаевичу за спину и деликатно постучал по его могучим лопаткам: - Водички не желаете? И чего Вы на меня?.. Я разве против? Вам – власть, мне – денежки… Вы – былинный русский богатырь, я – жид пархатый… А во Владимирской губернии, не иначе, Лебедь воду мутит. К выборам двухтысячного года готовится. Жирик, тот попроще,- в морду плюнуть, за волосы оттаскать. Но и генерал сам бы до этого не додумался… За ним кто-то стоит… - Да кто? Что ты мне, понимаешь, голову морочишь! Не на собрании, прямо говори. - Без «Витька», я думаю, здесь не обошлось. Он всё у нас по заграницам летал. Может, у кого и выцыганил «ноу-хау»… Но сам подставляться не решился, крепок он крестьянской осторожностью! .. Лебедя и подучил. Вот, мол, тебе туз козырной! Ну а этот – простая солдатская душа – сразу все карты на стол. Вызывайте Виктора Степаныча, я думаю, не ошибётесь… - А может им без шума и крика всем сразу какую-нибудь авиакатастрофу устроить? - А вдруг – не они? - Да, чёрт с ними! Что у нас в России мало достойных людей?... А если всё будет продолжаться, мы и их пристроим… Знаешь сколько у нас самолётов может потеряться?! То-то и оно! Способов тысячи! … Сколько у нас всего претендентов на пост мой? - С молодыми реформаторами? - С ними, с ними! А то как же! - На сегодняшний день человек шестнадцать будет. - Не человек, а претендентов. В вертолёт их всех, и на экскурсию по горам Кавказа… Потом всё на Басаева спишем. Устал я с ними разговаривать. Устал, понимаешь ли ты это? У меня ведь и сердце штопаное, мне себя беречь надо, а они что ни день всё в игры играют… То импичмент, то человечки летающие, то генпрокурор голый с проститутками на малине развлекается… Завтра меня голого сфотографируют с Мадонной… А народ у нас доверчивый и азартный… Надоели до изжоги!.. - Борис Николаевич, давайте я слетаю к «Иисусу». Я договорюсь. Ну, а если что… то по Вашему плану «Экскурсия» сработаем. - Смотрю я на тебя, Абрамыч, и не как не пойму, то ли ты совсем простой, то ли очень хитрый? Какой такой у меня план? У меня боль одна за Родину нашу многострадальную, за народ наш горемычный… Планы это у вас, у евреев – как украсть, куда вложить, чтоб опять украсть да побольше. Сейчас ты в меня вкладываешь, а заболей я, к Лебедю с чемоданом поедешь… Вот скажи честно, поедешь? - А и поеду, Борис Николаевич! Чего мне рядом с Вами делать, когда Вы под себя мочиться будете? Вокруг Вас врачей да медсестёр будет видимо-невидимо, не пропихнуться…А Лебедь он хоть и – богатырь, Илья Муромец, можно сказать, да без денег, что, всё одно, без ног. Я в него силушку вдохну, а он меня не забудет, когда мне плохо будет. - Вот за это я тебя и люблю, Абрамушка! За честность твою, искренность, понимаешь. Под топором стоишь, а не врёшь! Отстань со своим «Боржоми» , давай водочки, из горлышка, у кого больше останется, тот петухом три раза кричит! - Сердце у Вас, Борис Николаевич… - А это не твоя забота, понимаешь. На это эскулапы есть. Я им знаешь сколько плачу?! - Я лучше так покричу, без водочки. Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!- Борис Абрамыч замахал руками, как крыльями, закружил по комнате смешной петушиной походкой.. - Ах, стервец! Уважил…уважил… Воруй сколь хочешь! Россия не обеднеет. А к «Иисусу» с Патриархом поедешь, я ему позвоню. Если «Иисус» взаправдашный, пускай он с ним договаривается, с тобой, с обрезанным Бог говорить не будет, понимаешь… И везите его ко мне. Пусть перед семьёй полетает, а то все видели, а Президент нет! Нехорошо, понимаешь, неуважительно… А к операции «Кавказ» людей готовь. Виноваты, нет ли, а надоели! Жирика одного оставь, пусть народ веселит, а барышень субтильных пугает: вот она! Альтернатива… Остановит на улице, юбку задерёт, а сделать ничего не сделает! .Потому, как юрист потомственный, статьи знает и ответственности опасается… - Ну, так я завтра вылетаю… - Сегодня! В вертолёте поспишь. - Так Патриарх старенький, может заупрямиться, ночью не полететь. - Не полетит, переизберём. Хватит, наигрались в демократию. Завтра пол страны будет летать, а мы ни ухом, ни рылом. Утром «Иисуса» не привезёте, сами на Кавказ полетите. Иди, иди, я патриарху позвоню. Абрамыч шёл к машине, с горечью размышляя о том, что этот человек то ли в силу своего возраста, то ли от долгого сидения на вершине власти становиться всё менее и менее управляемым, а значит, пора менять приоритеты. А жаль…Искренне жаль. Сколько труда стоило выстроить эту, казалось бы непоколебимую , казённую пирамиду?! И вот тебе, стоило одному чудику полетать где-то во Владимирской области, назвать себя Иисусом, и всё рушиться, словно карточный домик. А что будет, если полетят сотни, да ещё над Москвой и Питером?! На что опереться? А если этот Иисус и, вправду, послан Богом?.. Хотя, что это я? Я же доктор наук, а не алкоголик закодированный… Бога – нет! На аэродроме, у вертолёта его действительно ждал Патриарх Всея Руси. Холодно поздоровавшись с другом семьи, он сел в вертолёт и сделал вид, что задремал. -Да, рушиться, рушиться пирамидка. Пора строить новую.- Ещё раз интуитивно почувствовал Борис Абрамович. Он надел наушники и включил свой любимый хит в исполнении группы АББА – «Мани, мани, мани…» Сел правительственный вертолёт на поле за домом Петра Кирина. Встречали его со всеми подобающими этому случаю почестями: раскатали красную ковровую дорожку; прапорщик Кулябякин держал на руках большой поднос, накрытый полотенцем с петухами, а на полотенце лежал печатный тульский пряник (место каравая хлеба), и стояла майонезная банка с солью; на аккордеоне в сопровождении трёх балалаек исполнялась мелодия отдалёно напоминающая гимн России; весь личный состав подразделения «АЛЬФА», не нёсший на этот момент караульной службы, выстроился в две шеренги и приготовился салютовать Президенту. И когда из трёхцветного вертолёта с крупной надписью «РОССИЯ» показался лысеющий Борис Абрамович, аккордеон, всхлипнув, замолчал, у двух балалаек лопнули струны, и только третья, на которой играл недавно призванный Изик Коганович, забренчала что-то напоминающее «семь-сорок»… Но и она захлебнулась, когда вслед за Борисом Абрамычем показался Патриарх Всея Руси. Командир «АЛЬФЫ» сплюнул под ноги Борису Абрамовичу и, подойдя к Патриарху, потащил его в свою палатку. - Революционные настроения разлагают уже самые верные части.- С грустью констатировал Абрамыч.- По всей видимости, скоро придётся менять имидж. Вырастить и выкрасить в светлые тона шевелюру, перекрасить радужную оболочку зрачка из карей в голубую, переделать нос из горбатого в курносый. Ну, ещё можно будет веснушек нарисовать… БАБ оглянулся и увидел освещенные фигуры трёх спящих мужиков на высоте десяти метров над землёй, а выше метров около пятидесяти, тоже висящий цилиндр, с изображением одного из спящих. - «Иисус» со товарищи!- Догадался БАБ, и пошёл к освещенному месту, где толкались, по всей видимости, научные сотрудники. Тут его встретили более терпимо. Многие протягивали руки и, поймав ладонь БАБа долго не хотели её отпускать, на глазах у них наворачивались слёзы. -Как бы нам их разбудить?- Обратился к коллегам БАБ. - А никак. Они в другом измерении. Нонсенс! - Вот, если бы парочку водородных бомб с направляюще-обжимающим эффектом, то…Да и то, маловероятно… - Только на около световых скоростях, при гиперболическом искривлении пространства… - И то, на метле. Верхом!- Нагло пошутил стриженый наголо «Альфовец». Тут подошел Патриарх в сопровождении командира «АЛЬФЫ». - Я, думаю,- начал он,- ежели с Верою да молитвою, да с крёстным знамением… - Ну, так попробуйте!- перебил его БАБ. - Так, ежели получится, то он и, вправду, окажется Иисусом… - Ну так что ж… От того, что мы лоб не перекрестим они не растворятся! БАБ перекрестился, и, прошептав,-« Верую…ежеси на небеси…», попытался войти в это нечто. Но кроме шишки на лбу у него ничего не получилось. – Это потому что – обрезанный,- догадался он. - Ваша очередь, Святой Отец,- массируя лоб, поторопил Патриарха БАБ. Выбора у Святого Отца не было. На него смотрели десятки глаз. Никто бы не понял почему он, по их понятиям самый близкий для Бога человек, или по крайней мере, утверждающий это, откажется сделать шаг навстречу тому, кому прослужил всю свою жизнь. Патриарх перекрестился, зажмурился и шагнул за невидимую черту. Он увидел маленького мальчика, который шкодливо озирался и лез в бабушкин комод воровать сладкую вкусную карамель и пряники. Увидел как этот же мальчик, поймав кузнечика, заинтересовано отрывает у него лапки… Увидел себя тринадцатилетним у запотевшего оконца женского отделения бани…и уже повзрослевшего в кабинете следователя, пишущего под его диктовку «чистосердечное признание» об антиправительственной деятельности и добровольное согласие сотрудничать со славными карающими органами… Он увидел всю свою жизнь. Только не своими глазами, а глазами того, кому посвятил самого себя… И если он раньше утверждал, что в его поступках были ошибки (а у кого их не было?), но в главном, по брольшому счёту, он поступал справедливо и принципиально!.. То теперь всё оказалось с точностью до наоборот. Оказывается никаких принципов у него не было, а был страх… мерзкий, липкий, противный. … И страх сознаться в этом. И в Бога он поверил (да и поверил ли), только из-за страха оказаться на сковородке или в котле там, в загробной жизни, и от того, что понял – лучше быть попом, чем шахтёром или сталеваром. Вобщем, он глядел на свою жизнь, не растянутую ни во времени, ни в пространстве, и от того более выпуклую, как бы осязаемую всей кожей, и его затошнило. - Боже мой! Боже мой! Коли ты всё видел, как допустил? А коли допустил, чего же сейчас носом тыкаешь? Мне ведь помирать скоро… С чем уйду? - Покаешься, прощу. Хотя меня тоже от тебя тошнит.- Услышал откуда-то сверху Патриарх. - Так восемьдесят лет грешил… Успею ли?… - Для этого не время нужно, а желание и воля – больше не грешить. - Куда уж больше?! Это бы замолить… - Вот и замаливай. Вот и кайся. Сан с себя сложи и уходи в простые старцы. Усталость почувствуешь, вспомни, что сегодня увидел, и опять кайся. - Господь, кому дела передать? Кто достоин? - Да какие дела! Хватит лукавить. Мне посредники не нужны. Кто истинно верует, тот дорогу ко мне найдёт. - Господь, а что мне Президенту сказать? Иисус-то настоящий или засланный? - Иван – Сын Мой! А Бориска – смерд! Иди, кайся, остальное моя забота. - Ну, да… конечно… а то как же… нельзя иначе… иначе… -осеняя себя крестными знамениями, шёл мимо учёных и «альфовцев» оглушённый Патриарх. - Тронулся… - пронёсся приглушённый шёпот. - Как это – тронулся?! – БАБ подскочил к Патриарху и схватил его за грудки: - Ты что, сукин сын, в ящик сыграть решил? И нас за собой потянуть? Я столько сил отдал… Вдруг он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, увидел сощуренные глаза командира «АЛЬФЫ» и потерял сознание. - Эксперимент окончен, товарищи учёные! Забирайте вашего коллегу и валите отсюда! - Но позвольте!.. Борис Абрамович… - Жид! И вы все жиды! Ребята, грузите всех в вертолёт! Через пять минут – залп по нему из всех видов табельного оружия! Залпа не понадобилось. Вертушка уже через три минуты скрылась за крышами близстоящих пятиэтажек. Семён Коробейников понял, что служба его кончилась. Но на сердце почему-то было легко и спокойно. - А кого он предал?.. Родину?.. Нет. Президента?.. А кто он такой, этот человек? Вор и Самозванец! Семён вдруг истово перекрестился и со словами: - А пошли вы все к чёртовой матери!- шагнул прямо под трёх висяще-спящих мужиков. В глазах мелькнула палка с верёвкой. Он еле успел за неё ухватиться и полетел над рекой… Жутко… Страшно… Но надо прыгать! Иначе засмеют… Вот, афганский кишлак, и приказ сжечь его до тла. Тошно… Стыдно… Но это – приказ! Кровь, смерть, боль… Да, это всё его! - Покайся!- Услышал он откуда-то сверху. - Не понял! Я солдат. Повторись всё снова, и я опять буду стрелять и жечь. - Ты – Человек. Покайся! - Нет. Не могу. В память о друзьях, что остались там – не могу! Покаяться значит предать их. Суди меня вместе с ними. Пусть мы и ошибались, мы и ответим… - Ответите. Все ответите. Иди. Семён сделал шаг и носом к носу столкнулся с Изеком Коганом. - Товарищ майор, вы – антисемит? - Я – майор, рядовой! Майор! А вы – говно! Все говно… И Боги, и президенты… Я должен служить Отечеству! А его просрали… Знаете, как раньше: - За Веру, Царя и Отечество!... Веры – нет. Царя – нет. Отечество просрали! - А это кто? – Изек ткнул пальцем в трёх висящих. - Юродивые! Мы все – юродивые… А, впрочем, мне пора. Майор судорожно дёрнул кобуру и, вытащив нагшрадной «Макаров», забрызгал Изека серыми мозгами. Когда Иван проснулся, был день. Неяркое само по себе зимнее солнце, отражаясь от снега, слепило глаза. Иван скорее не увидел, а почувствовал, что что-то произошло. Он огляделся. .. Не было ни караула, ни учёных, только рядом с Храмом на снегу лежал на спине, раскинув руки и ноги майор. Почему-то без сапог и обмундирования. О том, что он майор, можно было догадаться по вытатуированным погонам на его плечах и надписи на груди: «Семён Коробейников – майор отряда «АЛЬФА». Ниже на животе была изображена обнажённая красотка, которая томно улыбаясь, протягивала руки куда-то под резинку трусов майора… - Почему он, а не я?- подумал Иван.- Ведь это я должен смерть принять… - А ты и примешь. Не далее, как сегодня, примешь. Доллары отдай друзьям – пусть на Соловки едут, в монастырь. Там их укроют. - А ежели они не поедут? - Потребуй! - А мне куда?.. - А ты иди на привокзальную площадь к вечерней электричке. Там тебе от тобой любимых и воздастся. - Боязно, Отец! Смятение какое-то чувствую. Неспокойно на душе. - На крест идёшь. Не на свиданку. Так и должно быть. - Значит, сегодня?.. - Сегодня. И молись за них, как помирать будешь. Крепко молись. Иначе я их не прощу. Закончу этот затянувшийся эксперимент. Двадцать веков прошло, а они ни на грош не поумнели. Динозавры, те хоть ростом вымахали. А эти… Тьфу! Вон, гляди, лежит. Всё о чём мечтал на себе нарисовал. Дал ему всё это, и что? Сам себе мозги выпустил. А это далеко не худший экземпляр. - А может так и надо, Отец? Пусть себе… А мы бы не вмешивались. - Что!... Да они мне всю Вселенную загадят презервативами да прокладками. Пока молются да поклоны бьют, пускай живут, а как только Вера иссякнет, всех выведу под корень. Лучше пусть лошади бегают, да лебеди летают. Ну да ладно, ты к вечеру, всё одно, уже у меня будешь, там и поговорим. А пока буди друзей да прощайся. Время у тебя пять часов осталось. Да ты им не говори на что идёшь. За тобой побегут. А мне свидетелей на земле оставить надо. Не говори… Скажи- к президенту полетишь. - А может, вправду, слетать? Объяснить ему. Что к чему… - Не надо. Он ничего не поймёт. Он думает, что он самый главный пуп на свете. А разуверить таких людей невозможно. А если и разуверишь, сам не обрадуешься. Они так опускаются, так смердят, что и мне на небесах дышать нечем будет. Пусть его… Хвори его скоро скрутят. Сам уйдёт, мемуары писать. Что-то щёлкнуло, и голос пропал. Петька и отец Фёдор мягко опустились на землю и открыли глаза. - Ты, гляди-ка, гляди-ка,- как всегда первым начал Петька,- ни караула, ни учёных. Все как есть разбежались. А этого ты, Вань, зачем шлёпнул?- вдруг увидел он лежащего на снегу майора. - Сам он. Душой надорвался. А Веры не было… Вот и не выдержал. - Понятно.- Перекрестился отец Фёдор.- Царствие ему небесное.- И, невольно засмотревшись на рисунок на животе майора, добавил:- Хотя оно ему, по всей видимости, не понравится… - Други,- начал, решив не откладывать, Иван,- было мне видение, что должны вы ехать в Соловецкий монастырь и отвезти туда три миллиона. Оттуда пойдёт возрождение Веры на Руси. - А сам куда?- подозрительно покосился на покрасневшего Ивана отец Фёдор. - А меня Господь укрепил в вере о необходимости слетать к Президенту.- Ёще больше покраснев, добавил Иван,- Не надолго. А потом я к вам. - Я так думаю, что потом у тебя не будет.- Отец Фёдор вытащил из Машкиных штанов нескончаемую бутылку и отпил огромный глоток.- Хотя всё когда-нибудь кончается… Видать, и нашим приключениям конец подошёл. Только давай вместе! Мне тоже здесь всё осточертело. А?.. Давай втроём! - На то воля Его! И не нам обсуждать.- Иван забрал у отца Фёдора бутылку и тоже сделал два глотка. - А чё ты, Фёдор?- Пётр тоже потянулся к бутылке.- Пущай слетает. Президент от этого хуже не станет. А вдруг да поумнеет?.. Ты представляешь какая польза для страны?! А мы на Соловки поглядим. Я там ни разу не был. - Мы уже один раз расстались, а что из этого вышло? А потом, ты посмотри на него. Он весь красный, как рак. Врёт он нам, Петя. Всё врёт!- Отец Фёдор сделал ещё один огромный глоток.- На крест он собрался! Отца Фёдора всего передёрнуло.- Один! Вроде бы мы ему и не друзья – товарищи… - Так ведь как с вами? Вы ведь попросите вас рядышком распять.- Иван заплакал.- И Господь велел вас на Соловки отослать, дабы вы моё житиё описали. Кто кроме вас эти дни последние опишет?... - Значит так. Пётр, как хочет, а я с тобой. Крест так крест! Обрыдло мне всё здесь, я тебе об этом уже говорил. Иначе, как этот майор, нажрусь водочки и всё равно повешусь. - Что значит – «Как хочет?». Что я вам ренегат какой-нибудь. Это только ренегаты и депутаты сами по себе, а я завсегда с товарищами. Как в Афганистане, пули свистят, в штанах мокро, а ты не отстаёшь. Чувство локтя! Да что вы об этом знаете?! Родители померли, Машка уехала, японка лопнула, друзья на кресте… А я сижу описываю, как им хреново помирать, как гвозди им мясо с жилами рвут… Ладно Иван. Он человек лишь наполовину! А от тебя, Федя, не ожидал! Коли на крест, так все… И нечего об этом больше балаболить. В котором часу нас приколачивают, а Вань? - Сейчас полтретьего, к семи нам надо быть на Привокзальной площади. - Ну вот, четыре часа на прощальный ужин.- Отец Фёдор вытряс всю закуску из Машкиных широких штанов на снег. - Не богато, но нам хватит. В дорогу много не едят. Пойдём, Петька, к тебе домой, солдатики, кажись, все разбежались. У Пера в избе стоял потно-дёготный запах казармы. Кот Чижик был пришпилен к стене штык-ножом. - Вот… Чижика уже распяли… Су-ки-и!..- Пётр со слезами вытащил штык из Чижика. Положил кота на кровать и накрыл чистым полотенцем. - Не могу-у! Если останусь, хуже их буду! Не могу, Ваня-я!...- Петра всего затрясло, и изо рта полезла белая пена. - Кончается…- прошептал отец Фёдор. - Может приступ?- неуверенно вставил Иван. - Я скольких причищал, мне ль не знать? Ты выйди… Это – тайна. Хоть ты и Сын, а выйди. Через пятнадцать минут отец Фёдор позвал из кухни Ивана. Пётр лежал рядом с Чижиком, с лицом накрытым второй половинкой полотенца. - Он не мучился… И ты, Иван, не мучайся… Садись, помянем его. Иван молча сел на табурет и взял из рук отца Фёлора стакан с водкой. - Ты знаешь что, Ваня… Я хоть теперь твёрдо знаю, что Бог есть, но совсем его не уважаю. Тебя уважаю… Потому что за Сына его не считаю. Ты – Человек! А он просто в душу твою залез, как вор, и крутит тобой. Отец Фёдор снял с груди массивный позолоченный крест и забросил его в угол. - Я теперь и жить не хочу, и в рай не пойду. Пускай черти над моей душой изгаляются. Мне после того, что я здесь пережил, ихнии штучки-дрючки, как щекотка… Давай за Петра! Оба молча опрокинули стаканы и, не закусывая, сидели, глядя друг другу в глаза. Вдруг тело Ивана пошатнулось, и он медленно сполз на пол. - Прости, Ваня. Но так лучше. Пускай Бог и будет недоволен, но на крест я тебя не пущу. Сам пусть идёт. Отец Фёдор, напрягшись, положил Ивана рядом с Петром и Чижиком, сел за стол, наполнил три стакана. Нескончаемая бутылка кончилась. - Что, Господь, обиделся? Ну да мне теперь всё по барабану. Он опрокинул подряд все три стакана, посмотрел на кровать, где лежали его друзья И. взяв кухонный нож, молча вскрыл вены на запястьях обеих рук. Потом присел на полу, оперевшись спиной о кровать, и закрыл глаза. На дворе мела метель, в трубе что-то завывало. «Слава богу, что Иисус 3 родится и вырастет там, на далёких островах…»- последнее что пришло на ум отцу Фёдору. Он улыбнулся и тихо ушёл из комнаты к своим друзьям. ГЛАВА 10. Последняя. Короткая. Не по тому, что автору больше нечего сказать, а просто семья садится за стол. И было утро… И было хорошо…На краю села жарко горел Петькин дом, у которого одиноко стоял Александр Сергеевич Клюев – герой нашего следующего романа. Впрочем, не будем предвосхищать событий…