Я поддался соблазну, как Гёте измышленный Фауст, и раскис, как ржаной плесневелый сухарь в молоке: протащил в мою жизнь контрабанду романтики август, потопив Рассудительность-флагман в эмоций реке. Я побрёл, словно конь в поводу, конокрадом влекомый, безразличной усталости спала с очей пелена: разъети его так… Ночь – прекрасна! А в небе над домом, словно грош из пыли придорожной, блеснула Луна. Отражаясь туманно на глянцевой деке гитары заскользила в рассвета провал, сокращая разрыв… И скольженье её, как шаги, дополняли удары перегретого сердца, стучащего старый мотив. Два удара глухих – кроветоком прокачаны вены, капилляры, артерии… Словно поток селевой бытовые проблемы сносила, как старые стены, прорастая корнями в сознание мысль «Я - живой…» Мир обрушился, словно поток на кораблик бумажный, очертания кляксы придал и швырнул в водосток: здесь не Рио, увы… Я - живой – остальное не важно… и принял от ночи с благодарностью несколько строк не о правде сермяжной и смерти зверином оскале, о разбитых надеждах, войне, сумасшедших вождях, не о мощи свинца и ревущей безжалостной стали – предосенней агонии лета и жажде дождя. Совершеннейший штиль… безразлично фиксирует цельсий: в знойном секторе «плюс» двадцать девять отметок шкалы. Ведь недавно в объятиях лета мечтал отогреться, а теперь – только слезть бы с жары ненавистной иглы. Лопастям вентилятора днём ещё много работы и рождает самум перегретое сердце движка, но разбила бивак сквозняков неуёмная рота и к утру одеяло отчаянно ищет рука… Беспокоит прохлада… поднимешься, шмыгая носом, в полумраке рассветного часа прикроешь окно… и к дивану вернёшься, поверженным рухнув Колоссом, в сновиденья вернуться напрасно пытаешься, но… Прожигает ли насквозь светила полуденный выдох или ливень полощет нещадный, вставая стеной, в зеркалах отражаешься ты или в стёклах немытых – ты открыт ощущениям, чувствам… реальный… живой…