ноту нужнее было не брать вовсе. вокруг брали крепости, порождая убитых, исчезнувших без вести в кутерьме, раненых и прочих посттравматичных. плюс еще какая-то левая принцесса не состоялась как приз победителю, обезлунено бродила по кромке стен и заламывала глаза в кромешную вату ночи. пели петухи и стонала выпь. летали, звеня, стаи зеленых мух. нота подбиралась на обострившийся в последнее время слух. но нет! и он, теряясь в восторгах, осознавал, что расслышал ее неправильно и напрасно. ее не было никогда, а до рождения и подавно. как ей и положено, вся вселенная благополучно из нее состояла, но в ней самой не нашлось ни смысла, ни правды, ни красоты. процветало безумие, распространялся и рос морок. он жил хорошо, ходил в чистом, гулял и составлял из подобранных звуков стих. про то, как принцесса ждала разрешения трудных жизненных противоречий, торопя события, зачастую только все портя, распугивая чертей кочергой иступленной харизмы. стих выходил неровен, невнятен и как-то тускл. как-то совсем не о том. тем не менее, он делался знаменит. двери публичных библиотек распахивались перед ним, чтобы впустить в себя его петлявшее по сусекам искусство. пожилые заведующие наливали ему в чашку чай, предлагали баранки, пододвигали стул. спрашивали о том, о сем. судили, судачили, гадали на гуще. за полчаса до закрытия начинали становиться рассеянней и думать о постороннем. а принцесса страдала от одиночества. из стиха изымались строки, чтобы цитироваться на сборищах неудачников и ценителей. нота звучала. и старательно и искусно снился нескучный сон. то и знай то один, то иной вываливались на полном ходу из устремленного в асимптоту фаэтона. один перебарщивал с силой, в то время, пока иной отличался безволием и расслабленностью. либо в тишине по берегам рек погруженные в вынужденных себя рыбаки тянули из-под воды добычу, и если кому-то, редкому из них, удавалась плавность в ужении, то у остальных нервная торопливость сводила на нет усилие - и рыба, дернув хвостом, уходила на дно, чтобы отдышаться и научиться жить с человечьим крюком в губе. сон разрушался и сокращался в грезу. принцесса скучала, вязала цветные тряпочки, поливала рассаду озимых и однажды заметила, как рука ее иссыхает и покрывается крапинкой пигментаций. поспешив к зеркалам, она оторопела: оказывается, и ей предназначено оказаться старой. возможно, даже и умереть. нота выцвела до фальцета, но так и оставалась не понятой. в позапрошлый промозглый полдень второй половины осени он читал лекцию о поэтическом в собрании попрятавшихся от непогоды прохожих. зашлось и ей, только чтобы отряхнуть с плащаницы капли небесных вод. в те времена ее профиль уже начинал истончаться и загрубевать. зябло ей куталось в шевиот и шарфик, шелк и шлафрок, сиделось малозаметно и тихо позади остальных, наблюдалось за чтениями. рано или поздно, невидимая для него, она расслышала собственно стих о самой себе: как жила, и ждала, и разочаровывалась, и оставалась ни с чем. зря летели скупые годы. стих тек, и усыхала сложно устроенная одежда. ей затеплело от совпадения нечаянного искусства с судьбой, которую раньше принято - да и приятно - было считать личной и безысходной. как и в каждой из жизней, для придания силы и глубины ритмический экзерсис завершался смертью, но в нем было небо, а по небу летели медленные облака надежды. совпадение нарастало, стирались и гасли границы, принятые для упрощений. ее покалывали теплые иглы мурашек, зажигая на коже точки. вся в светлячках, состарившаяся и успокоенная, она соскальзывала в бессмертие. в окна читального зала ударил хрустальный солнечный свет. последнее высказывание пробуждало смысл всей суммы склонений, неровностей, острых и темных углов, расширений и экзистенций. с нее упали одежды и кожа, и она устремилась в ноль. мираж вокруг него больше не был непроницаемым. в пожизненном затхлом воздухе потекли струи тонкого сквозняка, вроде бы обещавшие, что его путь наружу останется не напрасным. он брел в вечереющем городе сквозь визуальные и звуковые ряды, которые уже не имели над ним власти, словно он повзрослел сразу на несколько поколений, вырос из собственного медленно тлеющего тела. каждый шаг проворачивал Землю на угол, равный красоте случающейся секунды. в пустоте и величии сбывшейся ноты его встретил небольшой и случайный дворик. скрипнула, хлопнула дверь, выпустив бабушку и впустив кошку. голубь прочертил квадрат неба истошной аплодисментой крыльев. накрапывал дождь. правильно, подумал он, что не остался на чаепитие после чтений, вечер слишком хорош для конвертации в деятельные обряды скучающих человеческих особей. приглушенно и мягко достигало слуха звучание басового барабана, тягучих клавиш, голоса. вероятно, откуда-то с этажей. чилаут. лаунж и даунтемпо. теплые терракотовые обои. лампа с оранжевым абажуром. небрежные и неровные стопки разновеликих книг на полу, на столе, на широком подоконнике. он достал сигарету и крикет. колесико чиркнуло о кремень. зашипел и воспламенился газ. сладкий густой дым потек по трахее в мешок его тела, одетого в стильный измятый плащ. капилляры сузились и зазвенели. музыка стала ярче, зазвучав из отчетливой точки за его спиной. он не спеша повернулся взглянуть, откуда. черная бмв. за рулем человек в черном, чуть ли не в темных очках. на пороге ночи, которой ничего не стоило оказаться последней для одного из них, они уставились друг на друга. враг на врага - если бы один из них не был здесь по ошибке и ни при чем. привет, сказал человек. здравствуйте. зря ты не отдал долг. он пожал плечами: но у меня нет долгов. как знаешь. на острие пистолета черная дыра молча глядела в его сжатое до животного ужаса настоящее. это не я. не ты? нет. он помотал головой. а кто? не знаю. я только знаю, что не я. точно? да. человек молчал. потом он убрал пистолет и сказал: извини. чуть было не перепутал. ага, бывает. ну да. ты это, бросай курить, наверное. а то это вредно. да? человек кивнул и поднял затонированное стекло. музыка вновь распалась на звуки и тени отдельных знаков. на ватных, незнакомых ногах он пошел прочь, собираясь прожить еще несколько бесконечных и быстрых лет. внизу, в переулках существования, он будет расколот усталостью, разбит на фрагменты фальшью ненужной спешки. но в высоком пространстве ноты, где нет границ, он уже сбылся своей собственной необъяснимой мечтой. жизнь останется способом написания знака, потому что за знаком, под сводами бескрайнего смыслового неба, с самого начала времени пребывает и длится негаснущий звук. кажется, как-то так, да? не знаю, посмотрим. увидим, расслышим, станем онемевшими от счастья свидетелями. исчезнем. на влажном после дождя асфальте мерцает что-то неопределенное.