Отчет № 15 Просторный холл, в который меня привел охранник, был выдержан в позитивных оливковых тонах. Три стойки полукругом, возле стен кожаные диваны и кресла, прозрачные пластиковые столики с журналами. На стене – постеры с изображением смеющихся мамаш и улыбающихся счастливых детей. Отцы семейной идиллией не предусматривались, что неудивительно, если вспомнить, с какими вопросами они сюда приходят. Атмосфера умеренно-тягостная, как в дорогом ритуальном бюро: приглушенные голоса, понимающие корректные взгляды. Не хватало венков вдоль стен, перевитых траурными лентами с золотыми буквами: «Бывшему семейству от шалуна-Купидона». Когда я попадаю в места, подобные этому, то лишний раз радуюсь, что огородил себя от людей невидимой непробиваемой стеной. Мне нравится бродить в одиночестве по улицам, сидеть за столиком с зажженной свечой в ресторане или на скамейке парка, наблюдая за прохожими и ощущая свою отгороженность от них. Охранник подвел меня к свободной стойке и что-то прошептал на ухо симпатичной девице в замысловатом головном уборе, кудрявой, как болонка. Кудряшка Сью пронзила меня рентгеновским взглядом и вежливо, без улыбки сказала: - Придется немного подождать. У Олега Анатольевича клиент. Вот как. Не «больной», не «пациент», не «посетитель». Клиент. Словесная дифференциация говорит о ценовом уровне заведения. Я порадовался, что оделся соответствующим образом. Скривил лицо, огляделся и недовольно спросил: - Это надолго? - Могу предложить вам чашечку чая, - продолжала блондинка, как бы, не заметив вопроса. – Присаживайтесь, где вам удобно. Есть свежий «Спортэкспресс». В принципе, можно было бы на этом остановиться, но я уже вошел в образ и он мне нравился. Не сам образ, - что в нем хорошего, мелкопоместный чиновный хам, - а то, как я с ним справляюсь. - Не надо чая. У меня давление низкое. Принесите кофе. – Девица не выразила ни малейшего неудовольствия, и я решил поддать жару. – Учтите, растворимый кофе я не пью. Сварите нормальный. - Вам с сахаром или с шоколадом? – спросила блондинка так просто, словно я сидел в хорошей кофейне на Арбате. Я мысленно присвистнул. Судя по сервису, место здесь не просто дорогое, а очень дорогое. - С шоколадом. И с лимоном. Девушка нажала кнопку селектора и отдала негромкие приказания, после чего поставила меня в известность: - Через пять минут принесут. Я отошел, не поблагодарив, и уселся на диване. Мужчина в кресле вяло листал журнал. Почувствовав мой взгляд, он поднял голову. На меня неприязненно уставились кровавые глаза с лопнувшими сосудиками, а когда он прошел к стойке, вслед полетел сильный остаточный запашок «после вчерашнего». Неудивительно. Чтобы прийти в такое место с такими вопросами иногда просто необходимо основательно надраться. Кофе принесли действительно быстро, - я-то ожидал, что пять минут растянутся в привычные двадцать пять. Он был горячим и крепким. Я принюхался к вьющемуся над чашкой дымку. Пахнет бодряще. Кофе я не пью, но запах его – люблю. - Сами варите? - Что вы, - ответила кудрявая блондинка, ставя передо мной вазочку с шоколадками и хрустальное блюдечко с лимоном. – У нас очень жесткие санитарные требования. Рядом с нами кофейня, они и варят. Попробуйте, это хороший сорт. Мы сами для клиентов покупаем. Она выпрямилась, ожидая новых наворотов моей больной фантазии. Девушки на рецепшн были в одинаковой униформе: голубые халатики до колен, голубые брючки и высокий открахмаленный колпак, напоминающий скрещенные птичьи крылья. Им этот странный наряд шел. - Спасибо, - сказал я, на секунду выходя из образа, и улыбнулся. Она не улыбнулась в ответ и отошла. Следующие десять минут я провел на диванчике, осторожно отхлебывая кофе (забытый вкус оказался густым, бархатным), и размышляя, как должен вести себя мой персонаж в режиме ожидания. Устроить скандал? Глупости. Судя по твердости персонала и коллекции иномарок во дворе, клиентура здесь солидная - не пацаны из соседней подворотни. Можно и схлопотать. Мелкопоместные чиновные хамы такие перспективы чувствуют тонко. Наконец, тренькнул звоночек, девушка из-за стойки подошла ко мне и тихо сказала: - Вас ждут. Я отодвинул чашку с недопитым кофе. Восклицаний, типа «вам не понравилось?!», не последовало. Сервис, но без особого раболепия. Девушка провела меня по длинному коридору без окон и стукнула в дверь с табличкой: «Профессор Заварзин О.А.» - Входите, - прогудел приятный баритон. Он возвышался над столом напротив входа - крупный мужчина с роскошной шевелюрой цвета «соль с перцем», гулким голосом и размашистыми уверенными движениями. Такие люди обычно задают тон в любой компании. Они готовы спорить на любую тему и давать советы всем желающим. У них всегда все прекрасно: и здоровье, и работа, и семья, и зарплата. Про пятьдесят тысяч долларов они обычно говорят «деньги, вроде, небольшие», и при этом запросто могут иметь дырявые носки. Мое появление не встретили улыбкой. Улыбаться здесь, как я уже понял, было не принято. - Присаживайтесь. Хозяин кабинета указал мне на стул. Я сел напротив, изучая небрежно повязанный шелковый шейный платок в вороте белоснежной рубашки. Броская старомодная элегантность. Из нагрудного кармана твидового пиджака выглядывала стрела-прищепка настоящего «Паркера». В противоречие с шикарной внешностью профессора вступал запах, примешивающийся к аромату туалетной воды. Очень слабый, почти неуловимый – как воспоминание о мужчине с красными глазами, прошедшем мимо меня несколько минут назад. Я мог списать «привет с большого бодуна» на собственную сверхчувствительность, если бы не большие академические очки с поцарапанными стеклами. Сочетать старую дешевую оправу с дорогим костюмом можно в том случае, если она прикрывает набрякшие мешки и синеву под глазами. Конечно, все имеют право немного расслабиться. Может у профессора вчера был день рождения, откуда я знаю. - Вы по судебному постановлению или лично от себя? Поскольку судебного постановления у меня не было, я признался, что пришел лично от себя. - Ну, давайте знакомиться. Меня зовут Олег Анатольевич, а вас? Я тоже представился по имени-отчеству. Руку собеседник протягивать не стал, сохранил профессиональную дистанцию. - Вы принесли материал? - Материал? – Я удивился, потому что думал, что профессору уже доложили, кто к нему явился. – Какой материал? Увеличенные линзами глаза собеседника произвели быстрый анализ моего гардероба. Заварзин поставил локти на ручки кресла и соединил перед собой кончики пальцев. Выглядел он при этом библейским патриархом, собирающимся огласить неразумным детям очередное послание Господа. - Ясно, - сказал он, наклонив голову. – Колеблетесь и сомневаетесь. Это хорошо. Андрей Константинович, позвольте дать вам совет. Если можете жить в неведении – живите, ибо, как сказано в одной неглупой книге: «Многие знания – многие скорби». Поверьте, нет ничего опаснее правды. Правда – как бумеранг, запущенная в прошлое, может вернуться и разрушить вашу жизнь. Нужна она вам такой ценой? В общем, все звучало разумно и вполне себе благостно. Человек, пришедший сюда, имеет право на последний свободный выбор: знать, или догадываться. Не все готовы переступить последнюю черту, за которой кончается благодетельный сумрак и наступает режущая глаз ясность. Правда – вещь безжалостная. Она не оставляет ни малейшего шанса уцепиться за обломки старой, разваливающейся, пускай несовершенной, но привычной жизни. Как подтолкнуть человека, измученного сомнениями, в нужную сторону? Очень просто! Призвать его мучиться дальше – тогда он точно поступит наоборот! Маленький психологический капкан с библейской цитатой вместо приманки. - Олег Анатольевич, вы неправильно поняли, - сказал я и достал корочку. – Я не ваш клиент. Он оторопело взглянул на удостоверение. Широкие темные брови взметнулись на лоб. - Что?... Вы?!... Оттуда?! – Заварзин еще раз осмотрел меня с головы до ног, даже под стол заглянул, проверяя, не приснились ли ему итальянские туфли за двести евро: – Не может быть! Он взял удостоверение и прочитал его с тем же недоверчивым выражением. Захлопнул и отодвинул обратно. - Слушаю вас. Задушевный тон сменил официальный с легкой раздраженной ноткой. Как говорится, мы сидим, а денежки идут. И все мимо, пока приходится метать бисер, сами знаете, перед кем. - Вы, наверное, догадываетесь, почему я пришел, - сказал я, выбрав нейтральное вступление. Он тяжело вздохнул, достал из внутреннего кармана маленькую расческу и причесался. - Шемякин… Прозвучало тоскливо, типа, «это надолго». - Вы его знали? – спросил я, отметив, что он назвал фамилию академика, а не его жены. - Еще бы! - Давно? - Сто лет в обед, - сказал он без особой радости. – Мы с Никитой однокурсники. Вместе учились в институте, а потом нас пригрел Аркадий Петрович… – Он осекся и вопросительно взглянул на меня. – Вы знаете, кто такой Аркадий Колчановский? - Я даже знаю, что Никита Сергеевич женился на его дочери. По лицу собеседника пробежала неуловимая рябь воспоминаний, только я не понял, хороших, или плохих. - Как она? Я пытался дозвониться, но никто не берет трубку. - Маргарита Аркадьевна в больнице. - Господи! – Заварзин немного взволновался. – Что с ней? - У Маргариты Аркадьевны был сердечный приступ. - Неудивительно. Такое потрясение. - Вы имеете в виду смерть Никиты Сергеевича? Он изумленно взглянул на меня. - Конечно! Что же еще? - Ну, не знаю, - сказал я, изучая свои ладони, залепленные телесным пластырем. – Мало ли. Может, ее потрясло заказное письмо, которое она получила из вашего института. Как раз накануне смерти мужа. Такое вот совпадение. Он раздраженно повел плечом. - Ну, если вы и сами все знаете… - Олег Анатольевич, мне нужны подробности. Когда к вам пришла Шемякина, о чем вы говорили, какие анализы она заказала, какой получила ответ - в общем, все, до последней запятой. - Вы же видели письмо! - сказал он брюзгливо. – Какие требуются комментарии? - Я не сказал, что видел письмо. Я сказал, что знаю о его существовании. Заварзин быстро заерзал на стуле. Выбирает линию поведения. Либо он сейчас начнет тянуть время, ссылаясь на врачебную этику, либо на ходу решит, что нужно знать следствию, а без чего оно спокойно может обойтись. Кастрирует, так сказать, информацию в знак преданности учителю и его семейству. - Олег Анатольевич! – Он виновато посмотрел на меня. Видимо, я угадал его мысли. – Вы понимаете, кто контролирует это дело? - Понимаю, - сказал он еле слышно. - Там, - я многозначительно стрельнул взглядом в потолок, - будет неважно: попытаетесь вы солгать, или утаите часть правды. И то, и другое расценят одинаково. Понимаете? Он не ответил. - Хорошая у вас клиника, - сказал я грубо. Заварзин окатил меня неприязненным взглядом. - По закону я не имею права…. - Прощайте! – оборвал я, вставая со стула. – Побережем рабочее время. Я хотел как лучше. Вышел из кабинета и направился к входным дверям. Отчет № 16 Конечно, мы оба прекрасно знали, что блефуем. Каждый гадал, какие карты на руках противника. Сначала мне казалось, что у меня сильная комбинация. В холле я в этом засомневался, а когда вышел во двор, так никем и не остановленный, скис окончательно и начал прикидывать должностной уровень покровителей института. Но тут запищала открывающаяся дверь, и знакомый хрипловатый голос окликнул: - Подождите! – Я обернулся. Охранник в черной форме с желтыми нашивками широко распахнул дверь и посторонился. – Вас просят вернуться. – Он подумал и добавил, явно от себя: - Пожалуйста. Пожав плечами, я неторопливо проделал обратный путь. Кудряшка Сью глянула на меня исподлобья и не сказала ни слова. Стучаться я не стал. Просто вошел в кабинет и уселся на прежнее место. Заварзин, сидя на корточках, рылся в низком шкафчике возле окна. До меня доносилось негромкое бормотание: - Черт, помню же, что еще оставалось…Ага! На пол веером скользнула стопка скользких пластиковых папок. Заварзин с триумфом извлек из темных недр небольшую коньячную фляжку. Отыскав в соседнем шкафу несколько одноразовых стаканчиков и бумажные салфетки, он соорудил на столе нехитрый натюрморт и спросил прямо, без кокетства: - Пить будете? - Я покачал головой. – А я буду, - объявил он твердо. – Напьюсь, и пусть увольняют к чертовой матери! – Он вдруг остановился и хмыкнул. - Слушайте, только что в голову пришло. С отцом-то все более-менее ясно, а вот кто у черта мать? Как вам профессиональный вопросик? Его несло на предельной скорости. Слабые люди, решившись на поступок – неважно, хороший или плохой, - ломают тормоза, чтобы не передумать. Сейчас он вывалит на меня все, что я хочу услышать, а в нагрузку добавит кучу собственных комплексов, проблем и претензий к жизни. И я приму их, как плату за откровенность. Щедро плеснув в пластмассовый стаканчик, профессор одним духом опрокинул коньяк и замер, прижимая к губам тыльную сторону ладони. Глаза уставились в точку на стене. Ждем-с первой звезды. То бишь, начала целебного действия. А он не новичок в мытье золота. Дождавшись, когда тепло разольется по телу и немного растопит стресс (я тоже люблю это ощущение), хозяин кабинета запер дверь, позвонил на рецепшн и твердо приказал никого к нему не пускать и ни с кем не соединять. Занят. Да, до конца рабочего дня. Клиентов записывать на завтра, всех остальных – посылать к черту. Всех. Включая руководство. Грохнув трубку на аппарат, он сел напротив, содрал очки и уставился мне в лицо. Как я и думал, под нижними веками набрякли некрасивые кожистые мешки. Белки глаз покраснели. Алкоголики пьянеют быстро. Только бы не отрубился раньше времени. - Разворошили, - сказал Заварзин, постучав пальцем по груди. – Черт, столько всего разворошили! Как любому алкоголику, ему требовался повод, а не оправдание. Алкоголики никогда не оправдываются. Во всех своих проблемах они обвиняют мир, который их «довел» и «не понял». Плеснув в стаканчик еще немного, он снова опрокинул коньяк. Я торопливо спросил: - Олег Анатольевич, может, сначала поговорим? - И что потом? Вы поощрите меня бутылкой, как обезьяну бананом? Стойте, стойте! – он рассудительно выставил перед собой ладонь. – Я знаю, чего вы боитесь. Не беспокойтесь. От этого, - он поболтал фляжкой в воздухе, - я в ступор не войду. Отвечу на все ваши вопросы как миленький. Только не потому, что испугался. - Он громко фыркнул. Я с трудом удержался, чтобы не вытереть забрызганное лицо. – Выговориться хочу. Как только вы вышли, я прямо почувствовал: все! Приперло! – Он взялся рукой за горло. Потом лег на стол и заглянул мне в глаза. - Что вы делаете в таких случаях? Когда припирает? - Некоторые люди ходят на исповедь. Заварзин безнадежно отмахнулся. - Ну, это у католиков принято в пляжной кабинке душу изливать. У нас батюшка на разговоры время не тратит: накрыл епитрахилью, скороговоркой перечислил грехи, только успевай вставлять, - «грешен, грешен»… Никакого оргазма. - Можно сходить к психоаналитику. - Ага, а потом он обсудит с общими знакомыми твои излияния и поржет над твоим диагнозом. Нет, уж, спасибо. – Отдуваясь, он откинулся на спинку стула. Лицо начало медленно багроветь. - Раньше расслабиться было проще: купишь билет до Питера, выберешь в вагоне подходящего попутчика – и изливайся ему до рассвета. А потом – разошлись как в море корабли, ни он тебя не знает, ни ты его. Выкинул мусор, и душа не болит. - Вы можете и сейчас купить билет. Хоть до Владивостока. И изливаться целый месяц. Он помотал головой. - Не-е-ет, поезд ушел. Раньше собеседники были умные, интеллигентные. Разговоры вели - заслушаешься. Интересовали людей чужие проблемы, как-то покопаться в них хотелось, на себя примерить. Не поверите, какие мысли иногда в голову приходили – кар-ми-чес-кие! Сейчас умных собеседников с фонарем не отыщешь - сплошное быдло. Озверел народ, деградировал, книжек не читает. Не о чем с ним разговаривать. – Он снова плеснул в стаканчик и взмахнул им перед носом. – Ну, за Никиту, пусть ему, гавнюку, деревяшки в земле не жмут, хоть он это заслужил. - Вы часто виделись с Никитой Сергеевичем? – спросил я, наблюдая, как тяжело он переводит дух. В ступор Заварзин может и не войдет, а вот инфаркт однажды схлопочет. Никуда не годится профессорское сердце – полторы минуты отдышаться не может. - После свадьбы – ни разу. Ни с ним, ни с Маргаритой. - Вы не хотели с ним встречаться? Заварзин удивился. - С чего вы взяли, что я не хотел? Это он не хотел! - Почему? Он неопределенно пожал плечами. - Ну, не знаю… Наверное, не так-то просто смотреть в глаза человеку, у которого отнял законное место под солнцем. - То есть? Заварзин аккуратно, чтобы не промахнуться, поставил стаканчик на стол и сделал многозначительный жест: мол, обожди. Покопался во внутреннем кармане, выудил портмоне и подтолкнул в мою сторону. - Откройте, откройте! – разрешил он. Я послушно открыл бумажник. Он пах настоящей кожей и выглядел новеньким – так же как костюм, обувь, часы и туфли собеседника. Почему-то мелькнула мысль, что хорошо зарабатывать Заварзин начал недавно. - Ну, как? – спросил он нетерпеливо. Сначала я не понял, стопкой валюты хвалится, что ли? Потом до меня дошло, что речь идет о старом потертом снимке в пластиковой рамочке. Обычно в него вставляют фотографии людей, которых приятно прижать к сердцу. Женщины – снимки мужа и детей, мужчины, соответственно – фотографии жен, иногда родителей. В бумажнике Заварзина хранился бережно ламинированный снимок высокого парня в лыжном костюме с палками в руках на фоне каких-то деревянных избушек. Правильные, словно выточенные черты лица, бесшабашная улыбка, копна волос, разворошенная ветром. Молодой Заварзин был немного похож на Алена Делона в роли Зорро. - Волосы вы сохранили, - сказал я, возвращая снимок. Можно было найти более цветистые обороты, но ему, судя по физиономии, и этого хватило. Лесть, как алкоголь, действует даже в малых дозах. Не знаю, правда ли, что пьяный говорит все, что думает, но одно убойное свойство у алкоголя есть: он, как негатив, вытаскивает из человека его истинную, глубоко спрятанную суть. Например, бескрайнюю, как океан, любовь к себе, красивому. Видали мы эгоцентристов, но такого – впервые. Таскает с собой собственную фотографию, с ума сойти можно. - Да, были когда-то и мы рысаками, - сказал он самодовольно в расчете на следующую любезность: ну, почему «были»? Вместо этого я спросил: - Олег Анатольевич, вы женаты? - Что? – Он оторопел совсем как Стелла, когда я спросил ее о «цене вопроса». Словно посреди лекции о раннем Кватроченто какой-то идиот-слушатель спустил его с небес репликой о засоле селедки. – Ну, был пару раз. А что? - И дети есть? - Трое. А что? Я сделал ладонью вежливый отстраненный жест – все в порядке, просто спрашиваю. «Пару раз!» Обалдеть можно. Хорошо хоть помнит количество детей. - Знали бы вы, каким я парнем бы! - продолжал он, переиначивая популярную песню о Гагарине. – Девочки падали! Меня на кафедре так и прозвали «скрежет зубовный». – Он демонстративно лязгнул челюстями. Зубы у профессора были крепкие, а вот свои, или чужие – не разобрал. - Какое было время! Какие перспективы! Море солнца, света, диссертация, место на кафедре, своя тематика, может, свой институт…- он подавился и мрачно хмыкнул: – В общем, все, что досталось Никите. - Включая Маргариту Аркадьевну? Он одарил меня хмурым взглядом. Первый этап опьянения обычно возносит алкоголика к небесам, второй резко сбрасывает на землю. Судя по всему, первый этап мы только что миновали. - Именно так. Включая Маргариту, как вы изволили выразиться, «Аркадьевну», - он с издевкой подчеркнул отчество. - Вы за ней ухаживали? Заварзин оскорбился. - Дорогуша, что за выражения? Это она за мной ухаживала! Я же говорю: со мной девчонки забывали слово «нет». Марго было лестно отбить меня у стада. - Вам было лестно, что дочка шефа отбила вас у стада? Он вылил в стаканчик остатки коньяка и буквально вытряхнул фляжку. На этот раз не опрокинул его в рот одним махом, отцедил малюсенький задумчивый глоток. - Не знаю. Может быть. В конце концов, Марго была изумительно красивой девушкой. - У вас были серьезные отношения? - Понятия не имею, - признался он откровенно. - Я, конечно, себе цену знал, но Марго прекрасно понимала, что рядом с ней я, - так, красивая безделушка, не более того. - Вас это задевало? Он вскинул брови. - А вы как думали?! Бесился, как жеребец в брачный период! Что только не перепробовал, чтобы ее в себя влюбить! Сначала перечитал уйму книжек по психологии отношений. Чувствую – не помогает. Тогда решил покорить ее широтой. Знаете, женщины любят мужиков, которые горстями золотишко расшвыривают. Продал домик в деревне, - он хмыкнул, очевидно, вспомнив популярный слоган, - бабкино наследство, и пустился в загул. Каждый вечер кино, театры, рестораны, поездки за город, катание по ночной Москве, шампанское рекой… Сшил в ателье на Кузнецком костюм – клянусь, Версаче отдыхает! Господи, когда мы входили в фойе ресторана на нас даже статуи оборачивались! Заварзин крепко зажмурился. Воспоминания о былом купеческом размахе омолодили его помятое лицо. Потом уголки рта поползли вниз вместе с носогубной складкой, тяжело набрякли мешки под глазами, а взгляд стал сумрачным. Портрет Дориана Грея в старости. - Хватило на полгода, - сказал он, не дожидаясь вопроса. – Как говорится, кончились деньги – кончились абрикосы. Я звонить не осмеливался, а Марго не позвонила ни разу – это к вопросу о серьезности отношений. Диссертацию я за это время запустил, кандидатский минимум провалил, но ни чуточки из-за этого не расстраивался. Жил в каком-то угаре, будто времени впереди – вагон! Вот женюсь на дочке шефа, он мне легонечко ускорение придаст – и взовьюсь я ясным соколом под такие небеса, каких никто и не видывал! Аркадий Петрович на меня поглядывал, с прищуром, с хитрецой, - но от нотаций воздерживался. Он воспитывать не любил. Скажет иногда, « эй, молодой человек, время не ждет!» - вот и все. Есть такой герой у Лондона, - объяснил Заварзин. – Харниш-Время-не-ждет. Тот все успевал, и девушек окучивать, и деньги делать. Аркадий Петрович часто его в пример ставил. В общем, понаблюдал он за мной, поразмыслил, и включил Никиту в соавторы закрытой темы, что автоматически означало, помимо прочего, получение собственного московского жилья. Мы-то с Никитой приезжие были, я из Звенигорода, он…черт, уже не помню. Меня Аркадий Петрович передал профессору Заушному – обретался на кафедре старичок со смешной фамилией, до пенсии доживал. Глухой – как тетерев, все время орать приходилось. Так и кончилась моя минута славы. Все знали: достался Заушному – считай, списали. Первое время я кое-как барахтался. Сляпал кандидатскую, а когда узнал, что Никите одну диссертацию за две засчитали, - клянусь, впервые напился. Постарался Аркадий Петрович для любимого зятя, обеспечил его ракетными двигателями. – Заварзин горько усмехнулся. – Ну, может и правильно. Никита был умный, а я всего лишь талантливый. Большая разница. Пока я выгуливал дочку шефа и расшвыривал трудовые бабкины деньги, он целенаправленно протирал штаны возле могущественного папаши. – В кабинете повисла тоскливая пауза. - Вот скажите: почему, когда человек делает глупость, Он, – Заварзин ткнул пальцем в потолок, – его не поправляет? Ну, ткнул бы легонько электрошокером; мол, мне сверху видно все, ты так и знай! И Ему хорошо – заблудшей душой меньше, - и человеку польза. Почему Он позволяет нам свинячить? Почему Ему все равно, когда нас сносит в кювет? Обида на Господа в его голосе звучала неподдельная – действительно, выстругал по образу и подобию своему, и умыл руки как непутевый папаша – ни тебе алиментов, не воспитания. Даже наследственность приличную не обеспечил, наградил всего лишь талантом, а не дефицитными мозгами! - А вы своих детей электрошокером воспитываете, по праву Отца и Создателя? - спросил я. - Легонько так, чтобы их в кювет не сносило? И вам хорошо: вырастут - спасибо скажут, - и им польза! Минуту он смотрел, не мигая. Потом сказал: - Подловили. Хорошо вы меня фейсом об тэйбл. Я уж и не помню, когда детишек в последний раз видел. – Заварзин откинулся на спинку стула и прищурился: - Занятный вы человечек! Не хотите прокатиться из Москвы до Питера? Билеты за мой счет! Я неопределенно пожал плечами: дескать, может быть, когда-нибудь… А про себя даже перекрестился: свят, свят. Человек - существо неприглядное, особенно, когда стирает косметику и стягивает парик. К душевным излияниям я равнодушен. Корова, тоже мычит, когда доиться хочет. Только в отличие от человека, избавляясь от разбухшего вымени, она дает вкусный и полезный продукт. Заварзин вдруг приложил руку к груди и задержал дыхание. Я насторожился. - Вам плохо? Он покачал головой, прислушиваясь к ощущениям. В общем- то мне было наплевать, когда его сердце с громким треском заявит протест. Просто он еще не рассказал мне то, зачем я сюда пришел. - Ничего, я привык. Давайте я вам быстро расскажу про Маргариту, а то мне выпить очень хочется. После второй бутылки вы от меня точно толку не добьетесь. Заварзин помолчал немного, собираясь с мыслями, и начал: - Марго позвонила в середине марта. Если честно я очень удивился. За тридцать лет она меня этой чести ни разу не удостоила. Назначил ей встречу, даже немного взволновался: целых три дня в рот не брал и каждый день под капельницей лежал. Почему-то казалось, что откроется дверь и войдет она, вся такая молодая и прекрасная, как на старом снимке, и скажет, а где Олег Анатольевич? - Он тяжело вздохнул. – Пришла… Если честно – я бы ее на улице не узнал. Поймите правильно, она и сейчас красивая женщина, холеная, хорошо одетая. Но знаете, как бывает, глянешь на человека, и вдруг понимаешь: под этими цветочками такие змеи водятся – не приведи господь! Я запах проблем как собака чую - всякого тут насмотрелся. Посадил ее за стол, угостил чаем, расспросил о муже, о детях. Она мнется. Зрелище, я вам скажу, впечатляющее, ни разу не видел, чтобы Марго затруднялась в выборе выражений. Сначала решил, что Никита по бабам пошел, вот Марго и выбрала меня в качестве ответного орудия. Спрашиваю, чем могу помочь. Она берет с меня слово, что «все останется между нами», а потом достает из сумочки два пакетика с волосками. Подвигает их ко мне и просит провести экспертизу с целью установления родства. - Кому принадлежали волосы? - Вообще-то, имен Марго не называла – клиенты этого не любят. «Образец «А», и образец «Б». Так в отчете написано. От себя могу добавить, что оба волоса женские. Образец «А» содержит следы французской краски, второй волос натурального темного цвета. - Почему вы решили, что оба волоса женские? Мужчины тоже закрашивают седину. Иногда французской краской. - Я определил пол не по волосу, а по доминантной хромосоме, - ответил он нетерпеливо. - В обоих случаях это была Икс-хромосома. Поверьте, тут осечки быть не может. - Вы решили, что это волосы Маргариты и ее дочери? - Да. Хотя мне это показалось странным. Любая нормальная женщина точно знает, рожала она ребенка, или нет. Правда, не всегда точно знает, от кого. В тот момент я решил, что она Никите в свое время наставила рога, и теперь пытается выяснить, кто настоящий отец ребенка. - Может быть, Маргарита Аркадьевна хотела оказать услугу своим знакомым? - Исключено, - ответил он коротко. - Почему? Он посмотрел на меня с иронией. - Если бы вы знали Маргариту, то не задавали бы глупых вопросов. - Допустим. Что было дальше? - Она очень просила ускорить экспертизу. Я объяснил, что при всем желании уйдет не меньше трех недель. Марго согласилась и попросила, чтобы экспертизу сделал я сам. - Она вам заплатила? - Мне даже в голову не пришло говорить с ней о деньгах! Я не сдавал образцы в лабораторию: держал их у себя и работал, когда все расходились по домам. Когда получил результат… - Он беззвучно проглотил комок в горле и бросил взгляд на безнадежно пустую фляжку. – Нет, не могу объяснить. Двое суток раздумывал, отправлять, или нет. Потом все-таки отправил, - в конце концов, любой человек имеет право знать правду. Заварзин поднялся со стула, покачнулся, и схватился рукой за спинку стула. Затем осторожно присел и перебрал разбросанные папки. - Вот, - сказал он, выкладывая передо мной лист бумаги с непонятными диаграммами, формулами и графиками. – Это копия. Понятия не имею, зачем я ее сохранил. Наверное, боялся, что мне все это приснилось. Смотрите сами. Как говорится, комментарии излишни. - Я ничего в этом не понимаю. Объясните, является образец «А» родственником образца «Б»? - Не является, - ответил Заварзин. – «А» и «Б» даже не сидели рядом на трубе. Я вам больше скажу: ДНК образца «Б» содержит геном лишь одного родителя. - Что это значит? Он посмотрел на меня испуганными глазами. - Эта женщина – клон. Отчет № 17 Когда я вышел, на город начали опускать ранние весенние сумерки. Я уселся за руль, бросил пластиковую папку на соседнее сиденье и несколько минут просидел неподвижно, глядя в лобовое стекло. В голове гудел и раскачивался огромный вечевой колокол. Подведем нелегкие итоги. Если женщина не может забеременеть, на помощь приходит экстракорпоральное оплодотворение. Первый ребенок, зачатый искусственным путем, родился в Лондоне, в 1977 году. С тех методика широко распространилась по миру. Для Маргариты Шемякиной она была последним шансом на материнство. Как объяснил Заварзин, процедура такова: у будущей матери изымают яйцеклетку и оплодотворяют ее «в пробирке», после чего пересаживают в матку. Процедуру производят несколько раз, потому что лишь одной яйцеклетке из трех удается прикрепиться к стенке матки. Дальше беременность развивается естественным путем и завершается родами. Искусственно оплодотворенный ребенок ничем не отличается от остальных детей и наследует ДНК обоих родителей. В случае если женщина не может сама выносить плод, оплодотворенную яйцеклетку помещают в матку суррогатной матери. Тогда ребенок наследует ДНК троих биологических родителей - отца, матери и той женщины, которая его выносила. Клонирование отличается от ЭКО тем, что ядро женской яйцеклетки вытесняют и заменяют ядром второго родителя, чей ДНК и наследует клон. Таня (я был уверен, что образец «Б» принадлежал ей), унаследовала ДНК своего отца. Был ли это Никита Шемякин? Я повернул ключ зажигания и тронул машину с места. Вечерний поток машин плавно тек с окраин в центр, запирая дороги плотными «пробками». Меня это не раздражало. Я глушил мотор и сидел, уставившись в приборную панель. И приходил в себя только тогда, когда за спиной раздавался требовательный сердитый клаксон. Ай, да Шемякин! Ай, да сукин сын! Не человек, а мученик науки! Ничего для нее не пожалел – даже собственную жену с детьми! Интересно, знал ли об этом его тесть, родоначальник российской генной инженерии, умерший десять лет назад? Очень удивлюсь, если нет. Самостоятельно играть в такие игры любимый ученик академика Колчановского вряд ли осмелился бы. Вопрос, почему знаменитым экспериментаторам понадобилась их дочь и жена? Мало ли женщин на свете? Понятно, чего испугался Заварзин, получив результат. Профессор отлично понимал, что подобные эксперименты на личном энтузиазме не проводятся. Нужны деньги, оборудование, классные специалисты, доступ к биологическому материалу, обеспечение безопасности, - в общем, государственная поддержка. Запрет на клонирование человека был принят в России в 2002 году, а в 2007 продлен на неопределенный срок. Заниматься такими экспериментами государство не имеет права, и чем обернется его осведомленность, профессор не знал. Взвизгнули тормоза, соседняя машина резко вильнула в сторону. Водитель наклонился к окошку и сердито постучал пальцем по лбу. Приложив ладонь к груди, я склонил голову – виноват. Он с досадой отмахнулся и стартанул вперед. Я постарался больше не отвлекаться. Не успел я войти в квартиру, как затрезвонил мой мобильник. Глянув на дисплей, я обреченно вздохнул. Ну, держись, Андрюха, сейчас ты получишь по полной программе. - Да, - сказал я бодро. - Жду тебя завтра утром, - не теряя время на приветствия, распорядился сенатор. - Во сколько? - К десяти, если ты не занят, - язвительно поддел он. - Я спрашиваю потому, что собираюсь встретиться с Пожидаевым. - Я смотрю, ты и дня без него прожить не можешь! Еще не наговорились? - Таня работала у него секретарем, - сказал я. Трубка замолчала. Потом сенатор сказал тоном ниже. - Понятно. Как ты это выяснил? - В колледже рассказали. - Понятно, - повторил он задумчиво. – Надеюсь, на этот раз он приедет сам? - Да, конечно, - подтвердил я. - Хорошо. Назначай на половину одиннадцатого, я бы тоже хотел знать, что он тебе скажет. - Слушаюсь, - сказал я. Он хмыкнул и дал отбой. Я бросил мобильник на обувной шкафчик и пошел переодеваться. Стоя под душем, я обдумывал завтрашнюю головомойку. Конечно, сенатору уже доложили, что я упустил «объект». Отстранят ли меня от дела? Вряд ли. Центру зачем-то понадобилось мое участие, а также участие обаятельного и привлекательного Ярослава Пожидаева. Зачем? Вопрос не давал покоя, но никаких, даже приблизительных ответов у меня пока не было. Постояв под душем, я босиком прошлепал на кухню, открыл бутылку вина и налил полный бокал. Вернулся в кабинет, уселся за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Мне пришла в голову шальная мысль – систематизировать вопросы, а не ответы. У вопросов есть серьезное преимущество: они не требуют доказательств. Итак, начнем. Вопрос первый: почему был убит академик Шемякин? Вопрос второй: Связан ли Андрей Шемякин с Центром? Вопрос третий: Мог ли Андрей убить Никиту Шемякина? Вопрос четвертый: Кто «отец» Тани Шемякиной? Вопрос пятый: Кто «отец» Андрея Шемякина? Вопрос шестой: Зачем Центру понадобилось участие в деле двух людей «со стороны»? Вопрос седьмой: Является ли Центр куратором экспериментов с клонированием? Вопрос восьмой: Почему Центру срочно нужно разыскать Андрея Шемякина, причем тот нужен ему живым? Вопрос девятый: Чем болеет Таня Шемякина? Конечно, это был хаос в чистом виде. Я записывал вопросы в той очередности, как они приходили в голову. Прочитав вопросник, я попытался их систематизировать и составил список действующих лиц: Никита Шемякин, Маргарита Шемякина, Таня Шемякина, Андрей Шемякин, Андрей Вешняков, Ярослав Пожидаев. Подумав, я добавил лист с заглавием «Центр». От слова «Центр» я нарисовал стрелочки к людям, с которыми он связан, или может быть связан: Андрей Вешняков (наверняка). Никита Шемякин (возможно). Андрей Шемякин (возможно). Допустим, Центр курировал работу Шемякина. Смерть академика была случайной, иначе расследование не проводилось бы с таким размахом. Я не помню ни одного случая, чтобы мне выделили в помощь целый отдел, включая патрульного, операторов и десятников. Если Андрей связан с Центром, становится понятным способ убийства. Если добавить сюда два кодовых слова из его характеристики – агрессия и потеря самоконтроля – понятно, почему убийство произошло спонтанно. Если добавить сюда результаты экспертизы и последнее роковое объяснение между родителями и детьми, можно догадаться о мотиве. Меня смущало одно: с такими личностными характеристиками как у Андрея, в чистильщики не посвящают. Но удар был наш, абсолютно чистый и профессиональный. И бежал он так, как может бегать только великолепно тренированный человек с хорошими спортивными данными. Как совместить несовместимое? Я поставил вопросительный знак и написал на листе свою фамилию. Каким-то образом все мы связаны: я, Никита Шемякин, и Ярослав Пожидаев. Ниточку между нами троими я пока рассмотреть не могу, зато ниточка, связывающая меня с Андреем Шемякиным, прослеживается. Возможно, я - его экзамен. Это была грустная и тяжелая мысль, но я заставил себя додумать до конца. Рано или поздно каждый чистильщик вырабатывает свой ресурс. Пенсии для нас не предусмотрены. На наше место приходят люди, которые сильнее нас. В этом смысле Андрей достойная замена: он моложе меня, бегает быстрее меня, соображает лучше меня, реагирует мгновенно. Предположим, ему поручили меня убрать. По какой-то причине он этого не сделал, и мы поменялись местами. Не он гоняется за мной, а я за ним. Сенатор хочет, чтобы я взял его живым. Он нужен Центру. Вернее, Центру нужно что-то от него. Понять бы, что… Чтобы заснуть мне снова пришлось достать снотворное из аптечки. Проснулся я со смутным ощущением предстоящих неприятностей, но не позволил ему выбить меня из привычной колеи. Принял холодный душ, сварил на завтрак пару яиц и неторопливо позавтракал под бормотание телевизора. Перемыв посуду, я достал телефон и позвонил Пожидаеву. Звонить вечером не стал сознательно – за ночь обаятельный и привлекательный психолог мог сообразить, что мне от него нужно, и подготовиться к разговору. - Да, - сказал он вяло. - Ярослав, добрый день. Извините, что звоню в такую рань. Надеюсь, не разбудил? - Это неважно. - Жду вас у себя сегодня в половине одиннадцатого, - продолжал я бодрым тоном. – Постарайтесь не опаздывать. - Я приду, - сказал Ярослав так же безжизненно и дал отбой. Резкая смена поведения меня не удивила. Ярослав – типичный холерик. Взрывы энергии чередуются у него с падением тонуса и депрессией. Странно, что человек, дающий советы другим людям, не способен контролировать перепады собственного настроения. Хотя, почему странно? Обычно так и бывает. Положив телефон на обувной шкафчик в прихожей, я отправился одеваться. Перебрал в гардеробной вешалки с пиджаками, прикинул, какой соответствует повестке дня, и вдруг остановился. Что-то здесь не так. Я еще раз медленно прошелся вдоль ряда. Мой вчерашний костюм от «Хэрриджа» висел там, куда я повесил его вчера. Но между ним и еще одним коричневым пиджаком затесалась серая шерстяная «тройка». Я бы никогда ее туда не повесил. Остальные вещи висели и лежали на своих местах. Я прошелся по комнатам, делая вид, будто ищу брошенные ключи. Меня не покидало неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Никаких изменений в деталях я не заметил – обыск делали профессионалы. Мелькнула смутная мысль, что календарь на столе стоит не так, как я его обычно ставлю – вплотную к краю, - но стопроцентной уверенности не было. Один факт был бесспорным: как минимум, раз, мою квартиру обыскали. Меня ведут, - подумал я, усаживаясь в машину. Чего они боятся, что ищут? Опасаются, что я утаиваю информацию? Вряд ли. Во-первых, я не настолько глуп. Во-вторых, у меня появилось стойкое ощущение, что к нужной информации меня приводят. Откуда я узнал о письме с результатами экспертизы? От милой пожилой почтальонши. Если бабушка напрямую связана с Центром, ее работа – высший класс. Если нет, нашу встречу мог организовать сенатор, который отлично знал, когда я отправлюсь в дом академика. Логическая цепочка – письмо, почта, институт генетический экспертизы, - привела меня к профессору Заварзину – бывшему однокурснику Никиты Шемякина. Я узнал то, что должен был узнать. Иначе цепочку могли разорвать, удалив из нее любое звено. Пластиковая папка, которую я забрал у Заварзина, лежала на соседнем сиденье. Доказательство того, государство в лице Центра «при делах». Ну и что? Как говорится, у каждой империи свои скелеты в шкафу, а кое-где эти скелеты и вовсе выставлены наружу – достаточно вспомнить самую зловещую корпорацию в мире под названием «Монсанто». Дефолиак «Оранжевый агент», применившийся в Корее и во Вьетнаме – ее ударный продукт. Последствия его применения – всплеск наследственной онкологии, рождение калек, уродов, необратимая мутация генов. Только в Америке компания привлекалась к суду больше двадцати раз по ста различным пунктам обвинения. Монсанто многократно фальсифицировала результаты собственных исследований влияния ГМО-продуктов на животных. Компания применяет методы настоящего пиратства в отношениях с фермерами, не желающими сеять ГМ-пшеницу, разоряет производителей и захватывает их поля. От «гуманитарной помощи» Монсанто отказалось даже голодающая Африка. Любое здравомыслящее правительство просто обязано забить осиновый кол в ГМО-вампира и навсегда отправить его на свалку истории. И что же? Неугомонный Джулиан Ассанж опубликовал на своем знаменитом сайте документы, подтверждающие, что Госдеп США последнее десятилетие активно лоббирует интересы Монсанто по всему миру, вплоть до насильственной смены правительств тех стран, которые противятся ввозу ГМ-продуктов. МВФ ставит в прямую зависимость получение кредитов и допуск Монсанто к сельскохозяйственной продукции нуждающейся страны. Восемьдесят процентов мирового запаса ГМ-пшеницы, колоссальные земельные угодья по всему миру, уничтожение чужого посевного фонда и способность в любой момент создать искусственный голод – да на этом фоне эксперименты со стволовыми клетками кажутся безобидной шалостью! Сенатор ждал меня в кабинете. Когда я вошел, он быстро глянул поверх монитора и поманил меня мясистым указательным пальцем. Руку подавать не стал, что означает высшую степень недовольства. Сенатор не подпускает к себе людей с аурой неудачника. - Смотри, - сказал он коротко и повернул монитор. Ролик длился всего минуту. Лично мне казалось, что мы скакали по крышам чужих машин гораздо дольше. Снимали на дешевый мобильник. Разрешение низкое, изображение размытое, лиц не видно. Все равно картинка выглядит эффектно. - Нравится? – поинтересовался сенатор. – Пять операторов выковыривают ролик из Интернета, еще трое отслеживают телеканалы. Может, объяснишь, зачем ты устроил на улице филиал Голливуда? - Это была случайность. Я не знал, что Андрей в тот день вернется домой. Сенатор всплеснул руками. - Ну, слава богу! Я переживаю, как дурак, а ты, оказывается, ничего не знал! Вот если бы он тебя предупредил заранее, дело другое. А так – какой с тебя спрос? Упустил, - и ладно! В следующий раз догонишь! Может быть. Если повезет. - Юрий Васильевич, вы видели, как он бегает? – не стерпел я. - И даже как он прыгает! - Это выше человеческих возможностей! Сенатор встал из-за стола и отошел к окну. Атмосфера сгустилась и прижала меня к полу. У него была чудовищная энергетика. - Раз бегает и прыгает, значит, не выше, - сказал он тихо. – Какого черта ты устроил соревнования по прыжкам на автомобилях? Стрелять разучился? - Я не ношу с собой оружие, - пробормотал я. - Почему? – требовательно спросил сенатор. - Вы сказали, что объект вам нужен живым! - Нужен! - рявкнул сенатор. – Если бы ты ранил его в ногу, всем было бы сейчас хорошо: тебе, мне, несчастным мужикам с раздолбанными тачками и куче операторов, у которых без тебя полно работы! Я промолчал. Как говориться, крыть было нечем. - Юрий Васильевич, я тут подумал…. Он демонстративно отвернулся. Я замолчал. Хорошо знаю, что говорить, когда атмосферное давление зашкаливает, бесполезно. Минуту сенатор стоял, заложив руки за спину и щелкая пальцами. Потом напряжение медленно отпустило, и фон выровнялся. - Ну, - сказал он, не оборачиваясь. - Деньги у них, конечно, есть, - начал я. – Но соваться в гостиницу они не станут, если не дураки. А они не дураки. Почему Андрей привел меня к этому зданию? Потому что очень хорошо его знал. Вот я и подумал: может, они с сестрой там жили? Плечи собеседника поднялись и опустились. Сенатор беззвучно вздохнул. - Молодец, - сказал он безжизненно. – Догадливый, как цыганка. Десятники нашли в институте два новых матраса и небольшой запас продуктов. Они там жили, но обратно не вернутся. - Юрий Васильевич, а что если осмотреть все пустующие дома в районе? – предложил я осторожно. - Почему именно в этом районе? Мало ли пустых домов! - Свой район наверняка кажется им безопасней любого другого, потому что они его хорошо знают. - Да, - сказал сенатор. – Странно, что мы до этого тоже додумались. Десятники уже работают. Он развернулся и взглянул на часы. - Давай быстрее, скоро подъедет твой психолог. Я молча подтолкнул к нему пластиковую папку. Сенатор вытащил бумажный лист и близоруко прищурился. - Что еще за иероглифы? - Думаю, что вы в них разбираетесь гораздо лучше меня. Он мельком глянул исподлобья и снова уставился в лист. - Клон, - сказал сенатор одним словом. Сел за стол и растер щеки. Никаких эмоций, ни интереса, ни негодования, ни удивления. Ничего. - Ну, и что ты от меня хочешь? - Я хочу знать, был ли Никита Шемякин «донором» Андрея и Тани. - Странное слово. Почему ты не называешь его «отцом»? - Потому что это какие-то другие отношения. Я не владею специальной терминологией. - И не надо. Никита воспитывал детей почти двадцать лет. Кормил, учил, обувал, одевал, возился с их проблемами. Думаешь, этого недостаточно, чтобы назвать человека «папой»? - Все это он делал не просто так. Андрей и Таня – часть какого-то эксперимента. Вполне возможно, что именно из-за него Шемякин был убит. Сенатор прищурился, глядя в окно. Толстые пальцы неслышно забарабанили по столу. Рад ли он, что я двигаюсь в нужном направлении? И не разберешь… - Вопрос, конечно, интересный, - сказал он медленно, - но я не представляю, чем тебе помочь. - Мне нужен биологический образец. Волосы, ногти, - неважно. - Это понятно, да где же их взять? - Как, где? – я начал понимать, что одна открытая дверца в стене захлопнулась. – Разве труп увезли? - Никиту кремировали еще вчера, - сказал сенатор. – Он специально оговорил это в своем завещании. - А где его одежда? В квартире я ничего не нашел. - На всякий случай мы ее изъяли. Сейчас она в химчистке. Мы обязаны вернуть вещи в идеальном состоянии. - Зубной щетки, разумеется, тоже нет? Сенатор пожал плечами. - Понятия не имею! Спроси у патрульного! Это ерунда, ты мне лучше скажи, о чем собираешься беседовать с Ярославом? Думаешь, у них с девочкой были особые отношения? - Только не любовные. Таня была отличным манипулятором. Игру в кегли она освоила и решила перейти на более высокий уровень. Потребовался учитель. - Почему она выбрала Пожидаева? - Вот именно, - сказал я. – С одной стороны, он был другом семьи. У Тани в комнате полный комплект его книжек. Но мне кажется, что она его выбрала по какой-то другой причине. Почему он так сильно волнуется, когда речь заходит о ней? Может…- Мысль пришла в голову мгновенно, как молния. – Может, он и есть биологический донор? Может, Таня Шемякина - его клон? - И он испытывает к ней подсознательные отцовские чувства, - хмуро договорил сенатор. - Или она к нему, дочерние. Почему, нет? Это возможно, пока не доказано обратное! - Она ни разу не пыталась с ним связаться. - Значит, она понимает, что Ярослав под наблюдением. Сенатор снова взглянул на часы и задумался. Я знал, что он помешан на пунктуальности, поэтому тоже взглянул на запястье. ДО приезда Пожидаева пять минут. Если он, конечно, не опоздает. - Ну, хорошо, допустим, что ты прав, - сказал сенатор.- Что из этого следует? Что дальше? - Пока не знаю, - честно ответил я. – Одним сомнением станет меньше. - Убедительно, - сказал сенатор. Я едва удержался от того, чтобы пожать плечами. Как говорится, чем богаты. – Ладно, иди на свой психоанализ. Я послушно пошел к двери. - Андрей! – Я обернулся. Он смотрел на меня непроницаемыми выпуклыми глазами. – Наверное, тебе кажется, что ты нарыл сенсацию. Не обольщайся. Все это… - сенатор приподнял лист с результатами экспертизы, - вчерашний день. Мне нужны дети. Как можно быстрее. Ты понял? Он не мог высказаться яснее. Центр выступал заказчиком эксперимента. Центр финансировал исследования. Центр знал детали и подробности, которых не знал я. Я не мог спросить прямо, кто из двоих детей академика нужен Центру больше, поэтому поступил как сенатор – слегка завуалировал вопрос. - Юрий Васильевич, что если они поделят деньги и разойдутся в разные стороны? Кого мне искать, Андрея, или Таню? - Не разойдутся, - сказал он уверенно. - Теперь они будут вместе до самой смерти. Отчет № 18 Ярослав сидел передо мной и смотрел в точку на стене. Он опоздал на десять минут и не извинился – кстати, я не думаю, что опоздание было демонстративным. Пожидаев сильно сдал и выглядел потрепанным – не могу подобрать другого слова. Лицо какое-то мятое, глаза мутные. Несмотря на идеально оглаженный костюм и рубашку без единой морщинки, он выглядел как забытая вещь, которую хозяин внезапно нашел в гардеробе и теперь прикидывает – выбросить, или привести в порядок? После каждого вопроса, он вскидывал на меня пустой взгляд и болезненно щурился. Непрошибаемая уверенность в себе, которой он щеголял в нашу первую встречу, улетучилась как воздух из проколотого шарика. Я вспомнил одноклассника, который здорово бегал стометровки. Никто не мог догнать его на короткой дистанции – он буквально летел над землей. Зато триста метров он не пробежал ни разу: сходил с дорожки, задыхался, сгибался и валился на траву. Дыхалка слабая, как сказал физрук. Люди, подобные Пожидаеву, способны на короткий бурный протест, но не на длительное упорное сопротивление. - Вы хорошо себя чувствуете? – спросил я. - Нет, - ответил Ярослав, не раздумывая. – Я чувствую себя отвратительно. Физически и морально. - Хотите, встретимся в другой раз? – предложил я, потому что был уверен: он не вынесет ожидания. - Не хочу. Спрашивайте, что вам нужно. - Ярослав, почему вы не сказали, что Таня работала вашей секретаршей? Он с облечением выдохнул воздух. Он долго ждал этого вопроса. Он боялся его. Он измучился, проговаривая наедине с собой варианты нашего диалога. - Таня не работала секретаршей. Мы с ней занимались. - Чем, простите? В тусклых шоколадных глазах зажглась мутная лампочка. - На что вы намекаете? - Мы сэкономим кучу времени, если не будем становиться в позу. Я знаю, что ничего недозволенного между вами не было. – Я подумал и поправился: - То есть, я в этом уверен. Мутный огонек в глазах потух. - Вы правы. Не было. Таня пришла ко мне прошлой зимой – почти полтора года назад. Ее мучил повторяющийся кошмар. - Почему она пришла к вам? - Потому что я написал диссертацию на тему комбинации снов. - Ее семья знала, что она ходит на занятия к психологу? - Нет. Во всяком случае, я им об этом не сообщал. - Это этично? Пожидаев задумался. Какие-то тени бродили по его лицу. Видимо, этот вопрос он задавал себе не один раз. - Неоднозначно, - ответил он, наконец. – Психолог обязан ставить интересы пациенты превыше всего при условии, что пациент дееспособен. С точки зрения закона несовершеннолетние дети таковыми не считаются. - Тогда почему вы ничего не сказали ее родителям? - Вы видите сны? – спросил вдруг Ярослав. Я откинулся на спинку стула. - Как и все люди. - Вы их запоминаете? - Иногда. - Есть сон, который снится вам чаще других? Я имею в виду, детали которого все время повторяются? Внутри замелькала тревожная сигнальная лампочка. Может это паранойя, но даже минимальное приближение к тому, что скрыто в глубине моего моря под коралловыми рифами вызывает у меня панику. - Ярослав, я не на лечебном сеансе. - Ответьте! – он почти умолял. – Я не смогу вам объяснить, если вы не знаете, что это такое! - Предположим, снится, - сухо бросил я. - И вы никогда никому не рассказывали этот сон, верно? - Я промолчал. Он удовлетворенно кивнул, всмотревшись в мое лицо. – Да, вы знаете, что я имею в виду. А теперь представьте, что ваш сон рассказал во всех подробностях человек, который никак не мог его знать! Просто не мог – и все! Украденный сон. Где-то я это слышал, или читал. Кажется, это детективная история, в которой мистическая загадка объясняется вполне тривиально. - Вы хотите сказать, что Таня… - Да, да, да! – повторил он три раза раздельно, словно опасаясь, что одного утверждения будет мало. – Она рассказала мне мой доминантный сон! Я не одинок. Это было первое, что я подумал. Глупая мысль, потому что я не мог объяснить, что она значит. - Что такое доминантный сон? – услышал я свой голос со стороны. - Это сон, который похож на видеопленку. Сколько бы раз он ни повторялся, в нем ничего не меняется. Принцип классической драматургии: единство времени, места и действия. - Людям часто снятся повторяющиеся сны. Это ненормально? - Да нет, почему же… Повторяющиеся сны – признак стабильного жизненного уклада. К примеру, людям часто снится море. Но этот образ всегда изменчив. Море бывает спокойным, бывает бурным. Вода бывает прозрачной, бывает мутной. Вы можете быть один на берегу, а можете с кем-то еще. Море – это символ, с помощью которого мозг посылает сигналы через ваше подсознание. - О чем? - О чем угодно! О самочувствии, о надвигающейся болезни, о периоде невезения или, наоборот, периоде благополучия… Со временем человек проводит связь между образом и событиями и учится толковать свои сны. Их легко рассказывают друзьям, подругам, коллегам по работе – кому угодно! Доминантный сон – другое дело. Это нечто интимное. Табу. Тайна за семью печатями. Дверь, запертая изнутри. Вы не знаете, что за ней, поэтому боитесь ее открыть. Даже в одиночестве. - Может быть, Таня рассказала похожий сон? – спросил я. – Если люди, как вы говорите, видят одни и те же образы…. - Да, я понимаю, - перебил он нетерпеливо. – Два человека могут увидеть море, но это будут разные сны. Нет, это невозможно. Таня описала вещи, которые не могла узнать ни от кого, кроме меня. Иногда она даже не понимала, что они означают. - То есть? - К примеру, во сне вы идете по лестнице. Вы знаете, что это школьная лестница, и что она ведет на чердак. Вы помните, какой там замок. Вы помните, на каком месте в перилах торчит гвоздь. Так вот, Таня подробно описала эту лестницу, вплоть до гвоздя, но не знала, где она находится. – Ярослав с беспокойством взглянул на меня. – Разумеется, образ выбран произвольно. - Подобные случаи в вашей практике бывали? - Никогда. Нечто подобное я вычитал у Джироламо Джустиньяни – был такой итальянский психиатр прошлого века. Но там один доминантный сон видели близкие родственники – отец и сын. - И…что вы подумали? - Тогда – ничего. Точнее, я не знал, что и думать. А потом, когда Марго изложила свою гипотезу насчет подмененных детей…. Он споткнулся и замолчал. - Вы решили, что Таня может быть грехом вашей юности, о котором вы ничего не знали, - договорил я. – Подмененным ребенком. Так? - Бред, - сказал он, имея в виду не меня, а себя. – Просто не верится, что я на такое способен. Я составил список всех своих женщин и обошел каждую, которая…у которой… В общем, у которой пятнадцать лет назад могла родиться дочь. В итоге - ничего! Абсолютный нуль! – Он нервно захлопал себя по карману и вытащил знакомые коричневые сигареллы. – Вы позволите? Пытаюсь бросить, и все никак. Я подвинул ему пепельницу. Он щелкнул зажигалкой. - У девяти женщин есть дети младше этого возраста. Восемь – бездетны. - Вам не приходило в голову, что дамы могли соврать? Предположим, ребенок родился, но его отдали на удочерение? Или попросту от него отказались? Вряд ли женщина признается в этом бывшему любовнику и потенциальному отцу. - Еще как приходило, - ответил он, выпуская колечко дыма. – Поэтому я не только расспрашивал, я еще и документы поднимал. Роддома, списки, базы данных, - все напрасно. Между мной и Таней нет никакой родственной связи. Он раздавил недокуренную сигареллу в пепельнице. Я смотрел на окурок и соображал, есть ли в столе небольшой целлофановый пакетик. Если нет – придется одолжить у дежурного патолога. - Как долго продолжались ваши занятия? - Вплоть до летних каникул. Сначала мы занимались исключительно доминантным сном, потом… потом начали просто общаться. Иногда обсуждали психологические проблемы пациентов – конечно, не называя имен. У Тани была поразительная интуиция. Сложнейшие психологические задачи она щелкала как орешки. Коэффициент восприятия – девяносто восемь из ста! - Что это такое? Ярослав вздохнул. - Как вам объяснить… Дайте два чистых листа. Я наугад открыл ящик стола. В нем лежала нераспечатанная пачка писчей бумаги. Вынув два листа, я протянул их Ярославу. Он отошел к маленькому журнальному столику в другом конце комнаты и быстро зачеркал рукой. Положил листы на пол, чистой стороной вверх и пригласил: - Идите сюда. Я неохотно подошел. - Встаньте на любой лист по своему выбору. Я осмотрел белые прямоугольники. Никакого интуитивного всплеска они не вызвали – просто бумага с едва заметными буквами, выдавленными изнутри. Я пожал плечами и встал на лист, который был ближе. - Сейчас вы закроете глаза и попробуете определить, ровно ли вы стоите. - Вестибулярный аппарат у меня в полном порядке. - Я вам не терапевт. Закройте глаза. - Я зажмурился. Ничего не произошло. – Вам удобно стоять? Не открывая глаз, я усмехнулся. - Вполне. - Вы стоите на ровной поверхности? Я открыл глаза. - Неужели кто-то за это еще и деньги платит? - Встаньте на второй лист, - распорядился он, пропустив колкость мимо ушей. Я вздохнул и наступил на второй белый прямоугольник. Не дожидаясь приказа, зажмурился и…сам не понял, что произошло. Левая нога подломилась, и я рухнул на пол, больно ударившись бедром. Тут же вскочил, быстро отряхнул брюки и сказал, не глядя: - Прошу прощения. Голова закружилась. - Да? – Ярослав смотрел на меня с усмешкой победителя. – Переверните листы. Я сел на корточки и повернул бумагу надписью вверх. На первом листе большими печатными буквами было написано: «Поле». На втором – «Склон холма». - Вот поэтому вы и свалились, - сказал Ярослав. – Кстати, вы знаете, что у вас тоже высокий уровень восприятия? - Допуск к подсознательному, - автоматически поправил я. - Да, - он посмотрел на меня с интересом. – Это профессиональный сленг. Вы ходите к психологу? Потирая ушибленное бедро и слегка прихрамывая, я направился к столу. - Вернемся к нашему разговору. - Прошу прощения, - спохватился Пожидаев. Поднял листы и положил их на журнальный стол. – Я хотел показать наглядно, что такое уровень восприятия. - Девяносто восемь из ста – это много? - Много, - ответил он, усаживаясь напротив меня. - Выше только телепатия. - Вы хотите сказать, что Таня могла читать мысли? - Вот этого я выяснить не успел, - сказал он с сожалением. – Начались летние каникулы, и она уехала с родителями. В сентябре мы виделись только один раз. – Он задумался. – Это было странное свидание. - Почему? - Во-первых, я ее не узнал. Таня очень сильно изменилась. - Девушки в ее возрасте быстро меняются. - Нет-нет, - сказал он быстро. – Я не имею в виду внешность. Хотя Таня действительно изменилась к худшему. Даже очки начала носить. Я спросил, почему она не носит линзы, она ответила, что это уже неважно. Понимаете, она потеряла интерес к себе. Будто в ней что-то сломалось. Я спросил, здорова ли она. Вот тут все и началось… - Он снова зашарил по карманам, но вытаскивать сигареллы не стал. – Бог ты мой, если бы вы только видели, как она плакала! Это был какой-то взрыв! - Она что-нибудь сказала? - Ничего. Я не смог ее успокоить. Я выбежал за водой, а когда вернулся – ее уже не было. Больше мы не встречались. Через месяц мне позвонил Никита Сергеевич и попросил о встрече. Ну, дальше вы знаете… - Вы рассказали ему о ваших занятиях? - Только о последней встрече, - ответил он, не раздумывая. – Я испугался за Таню. Никита Сергеевич сказал, что девочка перезанималась, и что они решили временно забрать ее из колледжа. Вот и все. Ярослав выудил из кармана пачку сигарелл и закурил снова. У него заметно дрожали руки. - Давно вы знакомы с Никитой Сергеевичем? – спросил я, давая ему время успокоиться. Он пожал плечами. - Мы познакомились десять лет назад, после защиты диссертации. Никита Сергеевич был членом аттестационной комиссии. - Разве психология - его специальность? - удивился я. - Да, меня тоже удивило его присутствие. Он подошел ко мне, поздравил с блестящей работой и предложил общую тему. - Какую? - Вам нужно точное название, или можно своими словами? - Только близко к тексту. - Никита Сергеевич предложил мне позаниматься с детьми, у которых был изменен генетический код. Понимаете, есть бессознательные вещи, которые заложены в генокоде и передаются человеку по наследству, - пустился в объяснения Пожидаев. – Жесты, мимика, позы… Наверное, вы иногда замечали, что почесываете бровь как ваш отец, или перебираете пальцами бахрому на скатерти, как ваша мать. Он вопросительно взглянул на меня. Уточнять свое пролетарское происхождение я не стал. Просто кивнул. Перед уходом в армию, я встречался с девушкой, очень похожей на свою мать. Обе женщины были стройными, темноволосыми, и, перемывая посуду, отставляли левую ногу, перенося центр тяжести на правую. Я не мог отличить одну от другой, пока они не поворачивались ко мне лицом. Наверное, поэтому я так и не сделал предложение: мешали пикантные сценки, которые рисовало расшалившееся юное воображение. - То есть, Шемякина интересовало, перестанет ли ребенок почесывать бровь как отец, если изменить его генетический код? - Грубовато, но суть вы ухватили. Мимика и жесты – не суть. Гены отвечают не только за физиологию, но и за психологию. Никиту Сергеевича интересовало, как мутирует психика после обработки дефектного гена. - Вы приняли его предложение? - Конечно! – Он одарил меня изумленным взглядом. – Странный вопрос! Во-первых, - это блестящая докторская, а во-вторых – потрясающий предмет исследования! Абсолютно новый и революционный! К тому же, мне польстило, что такая величина, как Никита Сергеевич, выбрал меня в соавторы. Уверяю, любой крупный ученый ухватился бы за эту возможность руками и зубами! Правда, мы проработали недолго. Никита Сергеевич закрыл тему из-за нехватки материала. - Не понял. Вам не хватило людей с измененной генетикой? Неужели их так мало? - Я работал с шестью детьми. Операции по изменению гена делаются крайне редко. Представьте, что у одного из родителей тяжелое наследственное заболевание. Чтобы оно не передалось ребенку, приходится извлекать родительскую клетку и менять «дефектный» ген. Если все проходит удачно, клетка оплодотворяется «в пробирке» и пересаживается в матку. Вынашивание… роды…здесь на каждом шагу подводные камни. Методика безумно сложная и очень дорогая. Чтобы делать обобщения, шести человек крайне мало. Исследование не будет считаться «чистым». - У вас сохранились записи? Ярослав покачал головой. - У меня их никогда не было. Никита Сергеевич категорически настаивал, чтобы документы хранились у него. Соображения этики. Даже сейчас общество считает людей с измененным ДНК чуть ли не отпрысками дьявола. Любое важное открытие должно «отлежаться» в головах, чтобы стать привычной реальностью. Поговорите с его ассистенткой. Как же ее звали…– Он пощелкал пальцами: - Элла, Элла… - Стелла? Он с облечением выдохнул воздух. - Точно. Она была его правой рукой и присутствовала на всех занятиях. Отчет № 19 Сенатор встретил меня язвительной фразой: - «Сны и сновидения! Лекция в колхозном клубе!» Андрей, тебе не кажется, что ты слишком глубоко погрузился в дебри подсознания? Не пора ли предъявить что-нибудь материальное? Хотя бы для приличия? Я положил на стол прозрачный пакетик с двумя коричневыми окурками. - О боже, - сказал сенатор. – Что это значит? Хотя, не надо, не говори, я сам догадаюсь. Собираешься обеспечить Заварзина дополнительной работой на благо общества? Зачем? - Хочу выяснить, является ли Пожидаев донором Тани Шемякиной. Сенатор нетерпеливо закатил глаза под лоб. - Ну, выяснишь, и что дальше? Какого черта ты роешься в постельном белье? - В пробирке, - поправил я. – Я почти уверен, что Андрей и Таня - часть эксперимента, из-за которого был убит Шемякин. Я хочу знать, у кого был взят биологический материал для искусственного оплодотворения. - Даже если ты прав, я не понимаю, зачем тебе это нужно, любознательный мой? Для общего развития? - Донор - единственная ниточка к Андрею и Тане. У них нет друзей, нет родных и близких. Они напуганы и затравлены. Если Шемякин перед смертью назвал имена, они могут обратиться за помощью к единственному человеку, с которым связаны. Хотя бы на биологическом уровне. - Это неразумно. С точки зрения донора, Андрей и Татьяна для него совершенно посторонние люди. Он не несет моральных обязательств перед чужими детьми и не обязан им помогать. - Донор, в отличие от детей, не знает, что был использован его биологический материал. Мы не можем угадать, как отреагирует человек, узнавший, что в природе существует его вторая копия. Может, испугается, может, почувствует жалость и ответственность. У него могут сработать инстинкты и рефлексы, которые мы называем «родительскими». Покойный академик интересовался психологией людей, с измененным геномом. Возможно, что чувство родственной связи между человеком и его клоном сохраняется и работает так же, как у обычных людей. Связь с донором – единственная возможность выйти на Андрея и Таню. Для этого мне нужно знать его имя… или их имена. Сенатор задумчиво посмотрел на меня. Я не сомневался, что ответ на этот вопрос ему давно известен, но не ждал откровений. Меня ведут осторожно и постепенно, выдавая нужную информацию небольшими порциями. Трудно найти черную кошку в темной комнате. В моей комнате начинало светлеть, и я боялся, что когда станет достаточно светло, я обнаружу вместо кошки опасного генетического монстра. - Ну, хорошо, - сказал сенатор. – Предположим, я с тобой согласился. Что ты собираешься делать дальше? - Стелла, - ответил я. – Это единственный человек, который знает все о своем патроне. Она - его доверенное лицо и правая рука во всех делах. Думаю, нужно поговорить с ней еще раз. - Ну что же, поговори, - согласился сенатор. - Могу я помочь чем-то еще? - Я бы хотел просмотреть архив академика. Это возможно? - Сегодня вечером получишь копии всех бумаг, которые мы изъяли в доме. - А рабочие материалы? – спросил я. – Я могу получить доступ к архивам института? - Если новый директор не станет возражать - можешь. - Вот, как? - удивился я. – Назначили нового директора? Так быстро? - А чего тянуть? Время не ждет! – ответил сенатор. Его глаза смотрели открыто, добродушно и невинно. - Могу я сослаться на вас? - Это необязательно, - ответил он. – Вы уже знакомы. Новый директор – Стелла Захарова. Думаю, тебя это не удивляет. - Не удивляет. Она знает, на кого я работаю? - Она знает все, что должна знать. Так же, как и ты. – Сенатор встал из-за стола и протянул мне руку. Я понял, что прощен. Хотя бы временно. – Иди, работай. Да, кстати! - Он задержал мою руку в своей. – Маргарита пришла в себя. Тебе разрешили короткое свидание. Я бы рекомендовал задать один вопрос: кто убил Никиту? Может, после этого ты будешь работать с большим энтузиазмом. Сенатор отпустил мою руку и уселся за стол. Выйдя из Центра, я поступил так: оставил машину на стоянке и вышел на улицу не прямо, как обычно, а хорошенько попетляв по запутанным дворам и закоулкам. Наблюдения не засек. Это не значит, что его нет. Десятники могут ждать у института физиологии. Я назвал сенатору место встречи, но не сказал, когда там появлюсь. Погуляв полчаса по окружным дворам, я вышел к станции метро совершенно другой ветки. Нашел небольшое кафе и занял привычный столик вдали от окна, лицом к входной двери. Приближался обед, людей становилось все больше. Есть мне не хотелось, но когда официантка услышала заказ – чай и булочку, пожалуйста, - то сделала такие большие глаза, что пришлось умилостивить ее хорошими чаевыми. Получив сотню, она оттаяла и сменила гнев на милость. - Это все? - Принесите мне ручку и чистый лист бумаги. Я бы хотел, чтобы меня никто не беспокоил. Она недовольно скривилась, но принесла чашку, в которой плавал пакетик «Липтона» и вполне приличную булочку с изюмом. Расставила на столе сахарницу и блюдечко с лимоном и удалилась. Я обвел публику долгим взглядом – не мелькнет ли смутно знакомое лицо? Не мелькнуло. Все говорили одновременно, все были увлечены стоящими на столах тарелками. Никто не смотрел в мою сторону. Можно все спокойно обдумать. Все дороги ведут в Рим, как поется в одной популярной старой песенке. В нашем случае, все пути вели в Центр. Я, Никита Шемякин и, возможно, Андрей, связаны с ним напрямую, Ярослав через покойного академика. В том, что он является донором Тани Шемякиной, я почти уверен, хотя экспертизу провести все-таки нужно. Почему в качестве донора был выбран модный дамский психолог? Исходный материал должен быть идеальным, как золотой генофонд, которым окружал себя Колчановский. В биографии Пожидаева имелось большое черное пятно, которое могло это объяснить. Я написал на листе имя «Ярослав» и поставил рядом вопросительный знак. Поехали дальше. Второй всплывающий вывод был настолько мучительным, что мозг упорно его блокировал. Был ли Ярослав единственным донором Андрея и Тани? Вряд ли, если учесть их непохожесть. У Тани развита интуиция и мышление, у Андрея – физические возможности. Скорее всего, доноров было двое. Допустим, что Ярослава пристегнули к расследованию, как донора, с которым у клона существует сильная подсознательная связь. Значит ли это, что расследование поручили одновременно донору Андрея Шемякина? От этой мысли меня, буквально, прошибло пОтом. Нет. Я не хочу. Я не верю. Как выразилась бабушка с толстой сумкой на ремне – кто они, и кто мы? Зачем выбирать исходным материалом для многолетнего эксперимента серого заурядного человека вроде меня? Ответ напрашивался тот же, что и в случае Пожидаева. Есть факт в моей биографии, который объясняет все. Чтобы узнать правду, я должен заглянуть в себя. Заглянуть за дверь, запертую изнутри. Нет. Я боюсь. Я хочу жить как раньше, отделенный от остального мира прозрачной стеной. Из всех имеющихся человеческих прав, я выбираю право на незнание. Мобильник во внутреннем кармане завибрировал так внезапно, что я невольно вздрогнул. Негнущиеся пальцы с трудом справились с «молнией» на куртке. - Да? - Андрей Константинович? – Голос был мне знаком. – Добрый день. Памяти потребовалась пара секунд, чтобы открыть нужный файл. - Здравствуйте, Лидия Ивановна. - О! Вы меня узнали? - Разумеется. - Мне приятно. Я хотела поблагодарить вас за фотографию. Я нашла ее в ящике. Почему вы не зашли? - Мне не хотелось вас беспокоить. - Глупости! – она говорила сердито и решительно. – Какое же это беспокойство для одинокой старухи? Прошу вас, загляните ко мне, когда у вас будет время. - Но… - Андрей Константинович, я настаиваю! Самое простое было вежливо поблагодарить Покровскую за приглашение и пообещать заглянуть. Потом. Когда-нибудь. Не уточняя день и месяц. Я уже открыл рот, как вдруг подумал, что такая женщина никогда не станет навязывать свое общество постороннему мужчине без причины. Она хочет сообщить мне что-то важное. Что-то, о чем не говорят по телефону. - Ну, если так… Лидия Ивановна, могу я попросить вас об услуге? Я сделал копию снимка в магазине подарков рядом с почтой. Не могли бы вы забрать его, когда выйдете на прогулку? - Конечно, заберу. Сегодня же вечером. - Вам отдадут без квитанции? - Я возьму с собой оригинал. Если мне не отдадут вашу копию, я сделаю вторую. Когда вас ждать? - Постараюсь заехать завтра. Это удобно? - Господи! Чем скорее, тем лучше! Внучка привезла потрясающий марципановый торт из Парижа. - Замечательно. Тогда до завтра. - До завтра, - ответила она. Связь разъединилась. Она хочет, чтобы я приехал как можно скорее. Она знает, что мой телефон прослушивается и не может сообщить мне то, что ее просили. Кто просил? Тот, кто знал, что мой телефон прослушивается и мог связаться со мной только через Покровскую. Круг замкнулся. Телефон лежал передо мной на столике. Я смотрел на него и чувствовал, что схожу с ума. Больше всего мне хотелось набрать номер сенатора и сдать непутевого сына покойного академика со всеми его потрохами. Я не хочу знать, что он мне скажет. Мне плевать, что с ним будет дальше. Я не несу моральной ответственности за плоды чужих экспериментов, грехов и ошибок. Я взял трубку и отыскал номер сенатора. Внезапно перед глазами возникло испуганное бледное лицо и затравленный взгляд через плечо. Телефон упал на пол и с треском разлетелся – батарея в одну сторону, корпус в другую. Девушка за соседним столиком наклонилась и подала мне батарею. - Не забудьте включить его снова! - напомнила она. - Не забуду, - пообещал я. Поблагодарил, собрал мобильник и вышел из кафе. Черта с два. Сегодня засечь меня по телефонному сигналу им не удастся. Через пятнадцать минут такси мчало меня за город, где в закрытом поселке доживал свой век великий математик, совершивший переворот в отечественном ракетостроении. Единственный пациент Никиты Шемякина, отказавшийся от курса лечения буквально в самом начале. Я догадывался, почему, но хотел услышать это от него. Чтобы меня пропустили в поселок, потребовалось много времени и формальностей. Я не мог предъявить удостоверение, не мог позвонить сенатору, не мог сослаться на Центр. Я попросил о встрече по очень важному делу. Секретарь, выступающий связующим звеном между нами, спросил, для кого оно является важным – для меня, или для математика. Для всего человечества, ответил я. Он не хотел передавать, но я настоял. Через несколько минут мне выписали пропуск и, обшарив с головы до ног, проводили к большому дому из дубовых брусьев на каменной подклети, стоявшему в глубине участка. Математик полулежал в специальном кресле на веранде, накрытый пледом. Сухая рука с иглой, от которой шел прозрачный проводок к капельнице с физиологическим раствором, зафиксирована на ручке. Острые ясные глаза проткнули меня насквозь как штык. - Спаситель человечества? Ну, садитесь. Давненько я ни с кем не беседовал на возвышенные темы. - Роман Валерьевич, у вас через десять минут по расписанию сон, - почтительно напомнил секретарь. - Сам знаю, - ответил математик. – Сережа, сгоняй за самоваром. Я чаю хочу. - В термосе заварен… - Нет, - сказал хозяин. – Я оказываюсь пить эту бурду. Сережа, у меня посетитель. Прояви гостеприимство. Уверяю тебя, от одной чашки я копыта не откину. Давай, шевелись. Секретарь вздохнул и удалился, оглядываясь через плечо. Дождавшись его ухода, математик быстро вскинул высохшую бровь. Сморщенное лицо, напоминающее мордочку старого умного горностая, просияло. - Обожаю секретики. Ну, валяйте. - Роман Валерьевич, о чем вас попросил Шемякин? – спросил я прямо, рассудив, что с этим человеком никакие уловки не пройдут. - Естественно, сдать сперму, - ответил он, ничуть не удивившись. - Что еще с меня возьмешь? - Вы отказались? - Разумеется! Я не дерево, чтобы опылять на расстоянии. Моя жена считала, что нам вполне достаточно двоих детей, а я привык ее слушаться. Она была умнее меня. - Ваши дети работают там же, где и вы? - Слава богу, нет. Они самые заурядные люди. Вернулся секретарь с большим начищенным самоваром в руках. Спустился с террасы в сад и начал озираться, выискивая кого-то взглядом. - Вы даже не спросили кто я и откуда. - Какая разница? Вы прилетели с Альфа Центавра, чтобы спасти человечество. Вполне достаточно для знакомства. - Вы не боитесь со мной разговаривать? - А чего мне бояться? Я уже одной ногой там, - математик указал взглядом на небо. – В космосе. У меня прогрессирующий рассеянный склероз, так что военных секретов я вам не выдам при всем желании. Ко мне даже журналистов допускают. Убивать меня не имеет смысла, к тому же я парализован. Инсульт. - Сочувствую. - Не надо. Считайте, что в этом месте я махнул рукой. Мне здесь уже не интересно. Хочу увидеть вторую серию фильма. К секретарю в саду подошел мужчина в старых штанах и ватнике. Вручив ему самовар, секретарь взбежал на террасу и уселся на стул. Всем своим видом он выражал решимость больше не уходить. - Раствор кончился, - сказал математик, дождавшись, когда его охранник усядется поудобней. – Позови медсестру, пускай сменит упаковку. Издав протяжный вздох, секретарь ретировался в дом. Через несколько секунд раздался громкий крик: «Мила, где вы? Мила, у нас кончился раствор! Ми-и-ила-а-а!» Хозяин хихикнул. - Ори, ори. Я ее в деревню послал за козьим молоком. Через полчасика вернется. - Роман Валерьевич, вам не интересно, почему я вас расспрашиваю? - Нет, - ответил он. – Это и так понятно. Аркаша с Никитой напортачили? - Боюсь, что да. Он кивнул. - Амбициозные были люди. Даже чересчур. Не могли вовремя остановиться. Вы слышали о проекте «Ковчег»?