Отчет № 9 Утро началось со звонка сенатора. - Как успехи? – спросил он, сразу взяв быка за рога. - Потихоньку двигаюсь вперед. - Добавь газу, - посоветовал он. – Есть новости о детишках? Что сказал Пожидаев? - Я сбросил запись разговора на вашу почту. - Да? – Я услышал, как по столу задвигалась мышка. – А, вот, нашел. Сейчас послушаю. Он сказал что-нибудь интересное? - Сказал. - Вот как? Отлично. Какие у тебя планы? - Собираюсь осмотреть квартиру академика. - Ребята покопались, но ничего интересного не обнаружили. - Мне бы хотелось почувствовать атмосферу. - Ну что же, поезжай. Ключи у тебя? - Да. - Дверь опечатана, но я позвоню, кому нужно. Что будешь делать после этого? - Съезжу в школу, где училась девочка. Поговорю с учителями и подружками. - Почему ты решил начать с нее? - Послушаете – поймете. Это не телефонный разговор. - Я понял. – Сенатор немного подышал в трубку. - Андрей, время поджимает. Ищи детей. Это сейчас самое главное, понимаешь? - Я понимаю. Позавтракал я с большим аппетитом. После вчерашней разрядки самочувствие было бодрое, настроение приподнятое. Позвонив патрульному, я дал ему задание составить список пациентов покойного академика за последние три месяца, проверить, есть ли заграничные паспорта у пропавших деток и разослать оповещение об их задержании на вокзалы и аэропорты. После чего прихватил связку ключей от квартиры Шемякиных и вышел на улицу. Дом академика находился в одном из старых московских переулков и стоял в глубине двора. Старое семиэтажное здание яичного цвета с громкой родословной, о чем сообщали многочисленные мемориальные таблички. Невидимый дух запустения коснулся престижного места, хотя аура прошлого еще витала над двором с заросшими клумбами и в подъездах с широкими гранитными ступеньками и чугунным кружевом перил. - Не закрывайте, пожалуйста! Я придержал дверь и оглянулся. Ко мне торопливым шагом приближалась пожилая женщина с сумкой на широком ремне, переброшенным через плечо. Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне…. - Не спешите, - сказал я и шире распахнул дверь. - Вот спасибо. – Она остановилась рядом, слегка запыхавшись. Блеклые голубые глаза смотрели прямо и простодушно. Женщина заправила растрепавшиеся волосы под платок и спросила с профессиональным любопытством: - Вы к кому? Я вас раньше не видела. - К Шемякиным. Ее глаза широко раскрылись. - Что-о-о?... - Я достал из-за пазухи новенькое удостоверение и продемонстрировал собеседнице. Приветливая улыбка медленно сползла с ее лица. – Ясно. - Я бы хотел с вами поговорить. - Мне нужно пенсии разнести, люди ждут. - Я не задержу вас надолго. Она неохотно согласилась: - Ну, тогда ладно. Лифт в доме был старым - шахта, огороженная металлической сеткой, и кабинка с допотопной дверной ручкой. Когда мы вошли, пол тяжело спружинил, просел и чавкнул. Дискомфортное ощущение, будто проваливаешься в пустоту. - Какой этаж? – спросил я. - Что? – не поняла она, и тут же сообразила. – Мы будем разговаривать в квартире Никиты Сергеевича? - А вы предлагаете на лестничной площадке? Она растеряно поморгала. У нее было усталое простоватое лицо человека, сильно побитого жизнью. Перед глазами мелькнули короткие кадры, черно-белые, как довоенный фильм: веселая деревенская девчонка в столице, раннее замужество, дети, работа, которая в молодости обманчиво кажется «временной», проблемы, сменяющие одна другую, множество упущенных возможностей. Незаметно пролетевшие годы, и вот итог – существо, похожее на рабочую лошадь с опухшими больными ногами, не ждущее впереди ничего хорошего и смирившееся с этим. - Не знаю. Только как же это… в квартире покойника. - Его давно увезли, - успокоил я. – Не волнуйтесь. Она не ответила. Корявый палец с короткими ногтями уперся в кнопку с цифрой пять. Лифт, екая селезенкой, поднял нас наверх. Когда мы вышли, пол снова издал неприятный чавкающий звук. - Провалиться не боитесь? – спросил я. - Привыкли уже, - ответила женщина равнодушно. – Каждый год обещают кабину сменить, и все никак. Просторная лестничная площадка, залитая солнечным светом, была выложена потрескавшейся плиткой. От чисто вымытого пола веяло прохладой. Внизу лестничного марша стояла высокая этажерка с горшочками цветов. Две высокие двери друг против друга украшены старомодными металлическими табличками, прибитыми над почтовыми ящиками. «Академик Колчановский», прочитал я на одной из них. - Похоже, нам сюда, - сказал я. - Да. Это квартира Никиты Сергеевича. То есть, его покойного тестя. Он умер десять лет назад. - А почему табличку не поменяли? - Маргарита Аркадьевна не позволила. Сорвав ленту с печатями, я отпер допотопные замки – мечту грабителей. Однако за старинной декорацией поджидал сюрприз в виде второй двери – мощной, бронированной, с современными замками и глазком. Не хватало лишь таблички с гравировкой « Академик Шемякин». Так сказать, наглядная иллюстрация преемственности поколений. Я побренчал ключами и распахнул дверь. Изнутри плеснуло знакомым запахом то ли валерьянки, то ли корвалола. Впереди лежал длинный полутемный коридор с плотно закрытыми деревянными дверями. Женщина шагнула вперед и тут же обернулась. - Только не в ту комнату, где он…где его… Она запуталась и беспомощно умолкла. - Я понял. Давайте посидим на кухне. Почтальонша радостно кивнула, сбросила туфли и пошла по коридору. Она ориентировалась уверенно, как человек, бывавший в доме. Я двинулся следом, не разуваясь. Длинный узкий тоннель привел нас к повороту на кухню. Помещение оказалось на удивление маленьким для элитного дома – метров девять, не больше. Безликая современная мебель, сияющая плита и огромный холодильник стального цвета. На стене – календарь со снимками океана, на широком белом подоконнике ни пылинки, ни пятнышка. Минимум мебели и стерильная чистота придавали кухне сходство с операционной; никаких горшочков с цветами, никаких пестрых салфеток, никаких магнитов на холодильнике со смешными записками и «напоминалками». Это было холодное функциональное помещение, начисто лишенное ощущения тепла и уюта. Почтальонша скинула ремень и аккуратно пристроила сумку на полу рядом со стулом. Села, вытянула ноги и непроизвольно помассировала икры. Под плотными колготками наружу проступили извилистые жгуты вен. - Болят? – сочувственно спросил я, усаживаясь рядом и кивая вниз. - Да нет, пока не болят, - ответила она неохотно. – Ближе к вечеру начнут. Вы спрашивайте, а то мне работать нужно. - Давайте знакомиться. Меня зовут Андрей Константинович. Как прикажете к вам обращаться? Она с недоумением посмотрела сначала на меня, потом на девственно чистый стол. - Разве вы не будете записывать? Ну да. В детективах, которые она наверняка смотрит, следователи тщательно записывают показания свидетелей, а потом просят их прочитать и расписаться. Ненавижу писать ручкой. - Это не допрос. Если будет нужно, мы вызовем вас повесткой, - сказал я, нащупав в кармане диктофон. – Давайте просто побеседуем. - Ну-у-у… давайте, побеседуем, - недоверчиво согласилась она. - Представьтесь, пожалуйста. Она набрала побольше воздуха и единым духом выговорила: - Балыкова Екатерина Семеновна, год рождения пятьдесят шестой, место рождения – деревня Окулово Ярославской области, замужем, сыну тридцать два года…. - Стоп, стоп! – Я приподнял руку. – Екатерина Семеновна, так мы запутаемся. Отвечайте только на мои вопросы, от себя ничего не добавляйте. Давно вы работаете на этом участке? Она подняла глаза к потолку и посчитала. - Двадцать три года. - Ничего себе! – уважительно сказал я. - Вам не трудно? - Да что же трудного, участок хороший. Люди интеллигентные, опасаться некого. – Почтальонша погладила ногу и сообразила: - Вы про это! Я без образования, так что выбирать не приходится. Либо подъезды мыть, либо сумку таскать. Зарплата уборщицы – кошкины слезы. Можно дворничихой устроиться, там больше платят, только силы у меня не те, чтобы снег разгребать и лед колоть. Нет, уж лучше почтальоном. Прошлась с утра – и делай, что хочешь. Опять же, воздухом дышишь… - Понятно, - перебил я. – Екатерина Семеновна, вы хорошо знали семью Шемякиных? Она пожевала губами, сбившись с мысли. - Хорошо? Да нет, не скажу. Никита Сергеевич дома бывал редко, не от мира сего человек. Идет, думает о своем, а ноги мокрые – видно, в лужу попал. Вежливый был, спокойный. В разговоры не вступал, только здоровался. Маргарита Аркадьевна тоже. О чем со мной разговаривать? Они – профессора и академики, а я кто? Принесла письмо, сунула газету в ящик – вот и все знакомство. Люди вежливые, ничего не скажу. Андрей, правда…- Она споткнулась и нерешительно посмотрела на меня. - Что «Андрей»? Не здоровался на лестнице? - Нет, не то. Раздражительный он был, вспыхивал как огонь. Ну, тогда, конечно, никого не замечал. Как-то раз проскочил мимо меня, чуть с ног не сшиб. Видно с матерью поссорился. - Почему вы так думаете? - А я как раз на ихнюю площадку поднялась, - объяснила почтальонша. – Маргарита Аркадьевна высунулась, а как меня увидела - дверь перед носом захлопнула. Видно Андрея окликнуть хотела, да постеснялась мусор из избы выносить. Гордая она женщина. Даже чересчур. - И часто они ссорились? - Да кто же их знает? Сверху – тишь - гладь, божья благодать, а что под ней… - Неожиданно она радостно улыбнулась - Вот Танюша – душа девица. И поздоровается, и улыбнется, и про здоровье спросит. Даже не верится, что у Маргариты Аркадьевны такая дочка выросла. - Когда вы ее видели в последний раз? Я имею в виду Таню. - Давно, - ответила она, не задумываясь. - Уж и не упомню, когда. Недавно спросила Маргариту Аркадьевну, почему дочку не видать, уж не больна ли. - И что она ответила? - А ничего. Глазами сверкнула, в ведомости расписалась и дверью хлопнула. - Где расписалась? – не понял я. - Письмо ей пришло. Заказное, – объяснила почтальонша. – Полагается расписаться, порядок такой. - Когда это было? - В тот самый день, когда Никиту Сергеевича…- она не договорила и быстро перекрестилась. – Газеты я в тот день не разносила, пришлось из-за одного конверта на участок тащиться. Просила заведующую отложить – двумя днями раньше, двумя позже, - какая разница? Вместе с пенсиями бы и принесла! А Надя говорит, нет, Катюша, письмо из организации, сама знаешь, какой Никита Сергеевич человек. Не доставим вовремя - голову снимут. Разницы нет, что Маргарите Аркадьевне адресовано. Муж и жена – одна сатана. Ну, я и доставила. - Во сколько это было? - Ближе к вечеру, часиков в шесть. Академика убили около девяти вечера. Внутри все поджалось, как при прыжке с большой высоты. - Екатерина Семеновна, вы помните, откуда пришло письмо? Кто отправитель? Она виновато развела руками. - Не помню! Красивый такой конверт, большой, голубой, с окошечком, - в окошечке адрес. Какой-то институт – это точно. А какой - не помню. – Почтальонша вздохнула. - Старость не радость. Да вы на почте узнайте. Заказные письма регистрируются. – Она вдруг резко выпрямилась, испуганно глядя на меня. – Господи! Неужели из-за этого письма Никиту Сергеевича убили? - Почему вы решили, что его убили? Вопрос поразил ее еще больше, чем внезапная догадка. Мыслила Екатерина Семеновна, как и полагается людям ее склада, прямолинейно и неповоротливо. Я буквально услышал, как заскрежетало у нее в голове. Развернуть паровоз на рельсах не так-то просто. - Как, почему? – Она захлопала глазами. - Разве не убили? - Вы видели труп? Она содрогнулась. - Н-нет… Никто не видел… Его в мешке вынесли… Я наклонился, положил руку на шершавую ладонь, поймал беспокойный бегающий взгляд. - Екатерина Семеновна, кто вам сказал, что Шемякина убили? Вы же не сами это решили, правда? – Она покивала. – Ну, вот. Вспомните, с кем вы об этом говорили? - Странно все это, - медленно сказала она, перебирая что-то в уме. – Убили - не убили… Если не убили, зачем людей расспрашивать, беспокоить… - Глаза вспыхнули. – Вспомнила! Лидия Ивановна сказала! Вчера остановила меня во дворе, спросила насчет пенсии, ну и сказала, мол, Никиту Сергеевича убили, а Марго в больнице. Это она ее так называет, - объяснила почтальонша. – Марго. Ее все знакомые так называют. А я по имени-отчеству, как же иначе. - Кто такая Лидия Ивановна? Где она живет? Почтальонша постучала ногой по полу. - Покровская. Тут и живет. Прямехонько под Шемякиными. Интеллигентная женщина, раньше в кино снималась. А потом замуж вышла и работу бросила. Муж у нее был хорошо обеспеченный, то ли генерал, то ли маршал. Умер восемь лет назад. Смотрел новости, сердце не выдержало. А у кого выдержит? Я, прежде чем телевизор включить, всегда капли рядом ставлю. Вот раньше были новости – заслушаешься. И спишь спокойно. Корабль на воду спустили, план перевыполнили, посевную начали, даже погода, и та лучше была. Сын мне говорит… - Ну, спасибо, Екатерина Семеновна, - снова перебил я. – Извините, что задержал. Люди, наверное, уже заждались. - Чего заждались? А-а-а, пенсии. - Почтальонша вздохнула и покрепче завязала платок под подбородком. – Ваша правда, засиделась. – Она подняла с пола сумку, я помог ей перекинуть ремень наискосок через плечо. – Спасибо. Наболтала я вам, уж не взыщите, если что не так. Если что понадобится – тут я, на участке. Балыкова, Екатерина Семеновна. Вызывайте. Я проводил ее в коридор и запер черную бронированную дверь. Отчет № 10 Длинный темный коридор лежал передо мной. Демоны, притаившиеся в углах, покинули свои укрытия и медленно обступили меня со всех сторон. Внезапно желудок свело судорогой. Я зажал рот рукой и, не раздумывая, метнулся через весь коридор к закрытой двери напротив входа. Ворвался в просторный санузел, торопливо откинул крышку унитаза и упал на колени. Рвотные спазмы отпустили через несколько минут. Стало немного легче дышать, голова прояснилась. Я открыл воду и тщательно умылся, прополоскав рот. Едва слышно гудела длинная лампа над зеркальной рамой. Мертвенный голубоватый свет заливал белый кафель с золотистым рисунком, начищенные до блеска краны и ручки, светлые бортики ванны. Об этом месте тоже хотелось говорить в медицинских терминах, только на ум приходила не операционная, а морг. Я поднял глаза. Человек, который отражался в прямоугольном зеркале, был гораздо бледнее того, кто вышел утром из дома. Под глазами темные круги, синие, как у покойника, губы. Нахлынувшее дежавю было мучительным, как попытка поймать ускользающий сон. Похожее чувство выворачивало меня наизнанку только в одном месте, перед старыми двухэтажными домами с темными провалами окон, накрытыми воздухом другого, безвозвратно ушедшего времени. Я никогда не был в этой квартире. Я никогда не был в квартире, похожей на эту. Почему из всех закрытых дверей я безошибочно выбрал нужную? Выключив свет, я вышел в коридор. Половицы слегка поскрипывали под ногами. Присев на корточки, я постучал по полу. Доски были ровесниками входной двери – широкие, длинные, прочные, с темно-коричневыми спиралями, похожими на изображение вращающейся галактики. С них сняли краску и покрыли современным лаком, но глубокий насыщенный аромат настоящего дерева пробивался наружу. Такие же полы, только выкрашенные коричневой краской, были в коридорах детского дома. И пахли они так же – остро и чисто. После мытья аромат усиливался и буквально щекотал ноздри. В памяти всплыло видение: женщина в косынке и синем халате, выжимающая в ведре половую тряпку. Сзади негромко заиграли позывные знакомой радиостанции: - Не слышны в саду даже шорохи… Я встал и быстро оглянулся. Радиоприемника в кухне нет. Призраки пошутили. Двери по обе стороны коридора выглядели одинаково: темно-коричневые, гладкие, с небольшим окошком и разноцветным стеклом-амальгамой. Первая вела в музейный зал: иначе назвать огромную комнату с высоким потолком, хрустальной «театральной» люстрой, мебелью из драгоценной карельской березы и множеством картин, не поворачивался язык. - Вот это да, - тихо сказал я. Не знаю, почему гостиная академика Шемякина…. нет, академика Колчановского показалась мне декорацией. Все выглядело реальным – начиная от кресел и диванчиков с изящно выгнутыми спинками, кончая старинным секретером между окнами и черным концертным роялем, длинным, как взлетная полоса. За таким роялем артистка Верочка обучала профессоров и академиков незатейливой песенке: - Журчат ручьи… - Жу-у-урчат, - послушно вторили академики. - Нет-нет, мне хотелось бы так: журчат ручьи… Я крепко зажмурился, пытаясь удержать возникшее видение. Стоп-кадр. Люди вокруг рояля с бокалами в руках. Женщины в длинных вечерних платьях, мужчины в хорошо сшитых костюмах и полувоенных френчах. А за роялем вместо белокурой Верочки – красивая дама с высоко взбитыми темными волосами. В волосах посверкивает драгоценный трилистник с разноцветными камнями. Я напрягся, пытаясь разглядеть ее лицо, но видение обуглилось и свернулось, как бумага в огне. Матовый сумрак пахнул пылью и полиролью для мебели. Левую стену комнаты украшал портрет родной сестры врубелевской царевны¬ - Лебедь. Она сидит вполоборота к зрителю, повернув голову. Гладкие темные волосы зачесаны назад и собраны в тяжелый узел на затылке. В мочках маленьких ушей поблескивают бриллианты. Под шелковыми соболиными бровями - огромные глаза, глубокие, как затерянные горные озера. Гибкая шея египетской царицы, загадочный бесстрастный взгляд сфинкса. С противоположной стены насмешливо щурился высокий худой мужчина в черном смокинге и галстуке-бабочке под белоснежным воротничком. Академик Колчановский сидел за письменным столом, склонив голову к правому плечу и опираясь виском на вытянутые пальцы правой руки. У него было смуглое сухощавое лицо с ироничной складкой губ и крупным породистым носом. На темной ткани мерцает золотая медаль Нобелевского лауреата. Красивая пара. Таким предкам не грех и Пантеон отгрохать. Я огляделся. Мое внимание привлекала замысловатая картинка под стеклом, напоминавшая перевернутую пирамиду. Разобравшись в хитросплетениях стрелочек и линий, я узнал, что род князей Хвалынских вел отсчет от Федора Васильевича Хвалынского, получившего дворянство в 1645 году. Текст был выписан уставным русским шрифтом с угловатыми крупными буквами без пропусков – словно единая строчка. Широкое древо постепенно сужалось, стрелочек, указывающих на продолжателей рода, становилось все меньше, пока оставшиеся две не уперлись в имена Андрея и Татьяны Шемякиных. Рядом с хвастливо-роскошным генеалогическим древом диплом Нобелевского лауреата в простой деревянной рамке выглядел скромно и стильно – как хорошо одетый столичный житель рядом с разряженным провинциалом. Диплом напоминал развернутую открытку: слева - изображение зимнего города со сказочными островерхими крышами, светящимися окнами домов, на фоне которых вьюжится снежная чехарда, справа – тщательно выведенный золоченый текст. Вплоть до 1964 года дипломы украшались работами известных шведских художников и представляли собой произведения искусства. Бумага вырабатывалась вручную, как и кожаный переплет красного цвета, указывающий, что премия получена за достижения в области медицины и физиологии. Оформление дипломов никогда не повторялось. Оставшееся пространство увешано пейзажами Левитана, изображениями моря Айвазовского и московских улочек Поленова. Это были подлинники в чистом виде; других картин Маргарита Шемякина в своем Пантеоне просто не потерпела бы. Портретов или фотографий мужа и детей я в этом музее не обнаружил. Стопроцентный зал родительской славы. В голове загрохотала знаменитая «тема предков» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Не было фотографий Никиты Шемякина и в его рабочем кабинете. Светло-коричневую стену без обоев украшали снимки старой Москвы. Темные деревянные рамки, поблескивая стеклом и лаком, выстроились сверху вниз ровными столбцами. Недостроенная высотка на Котельнической набережной, недостроенная высотка Университета, царственный трезубец МИДа, возвышающийся над скромными трехэтажными домами, давно канувшими в небытие. Вход на станцию метро «Кропоткинская», - арка, перекинутая между каменными тумбами. Мраморный павильон – вход на станцию «Динамо». Несколько автомобилей «Победа» на стоянке такси, ожидающие пассажиров. Павильоны ВДНХ, напоминающие декорации древнего Рима обилием фонтанов, лепнины и дорических колонн. Скромный скверик с цветочной клумбой и деревянными скамейками вокруг. Мужчины в костюмах, читающие газеты, женщины в платьях с развевающимися широкими юбками. Каменные махины, вытесняющие жалкие деревянные домики на проспекте Мира. Еще одна недостроенная высотка – кажется, на Смоленской набережной. Под ней фотография с типичным интерьером 50-х годов: круглый стол в центре комнаты, накрытый белой скатертью, возле стены - железная кровать с «шариками» в изголовье. С одной стороны окна – массивный трехстворчатый гардероб, с другой - жесткий диван с деревянной спинкой. Полная немолодая женщина в широкой цветастой юбке и темной шерстяной кофте причесывается перед зеркалом, стоящим на тумбе. Судя по всему, снимки старой столицы начал собирать не Никита Шемякин, а его учитель и тесть. Похоже, что в этом доме покойный академик никогда не чувствовал себя хозяином. Размеры кабинета показались мне скромными, но потом я понял, что два черных книжных шкафа, забитых книгами, исполняют роль перегородки. Заглянув за них, я увидел каморку ночного сторожа. Тахта, покрытая клетчатым пледом, рядом с ней тумбочка с фарфоровым ночником. Закрытый роман Диккенса с закладкой посередине. На книге - сложенные круглые очки в старомодной пластмассовой оправе. Над тахтой аккуратно приклеен скотчем снимок растрепанного седовласого старца с высунутым языком и сердитыми темными глазами. Покойный академик осмелился украсить собственный кабинет лишь изображением Эйнштейна, спрятав его в «неофициальной» части комнаты. Большую часть рабочего пространства занимал монументальный письменный стол, стоявший перед книжными шкафами. Тот самый стол, за которым мертвого Шемякина обнаружила врач «Скорой помощи», переступив порог распахнутой входной двери. Он сидел в бархатном полукресле, запрокинув голову. Нижняя челюсть некрасиво отвисла. Руки вытянуты вдоль тела, глаза безжизненно уставились в потолок. В центре комнаты лежала Маргарита Шемякина, рядом с ней - батарея и корпус мобильника, рассыпавшиеся после падения. За несколько минут до обморока она из последних сил позвонила в «Скорую». Хлопала открытая фрамуга – в квартире академика не было стеклопакетов, лишь добротные двойные рамы. Неудивительно, что охватив взглядом всю картину, врач немедленно достала телефон и набрала заветное 02. Задребезжал телефонный звонок, заставив меня вздрогнуть. В мертвой тишине дома, куда уже никогда не вернутся обитатели, он казался звуком потустороннего мира. Я замер, глядя, как мерцает зеленая сигнальная лампочка. Внутри аппарата что-то щелкнуло, и звонок смолк. - Добрый день, - сказал негромкий женский голос. По спине пробежал холодок. Это был голос Снежной королевы из мультика моего детства – высокий, властный, с четкой артикуляцией и длинными певучими гласными. - Сейчас никто не может вам ответить. Представьтесь, и мы вам обязательно перезвоним. Звук зуммера, похожий на трель старой бормашины. Я тихонько снял трубку и прижал ее к уху. Кто-то невидимый дышал в звуковую мембрану – тихо и часто. - Алло, - сказал я. – Говорите! В ухо полетели короткие гудки. Я положил трубку на место. Достал мобильник, набрал номер патрульного и попросил узнать, откуда только что шел звонок в квартиру Шемякина. Он сказал «да» и разъединил связь. Присев на край стола, я прицелился ладонью в невидимую жертву. Академик был выше меня, значит, его голова должна была находиться на уровне моей груди. Скорее всего, убийца сидел на столе. Если присесть на корточки, сила удара уйдет в плечо, если встать – застрянет между локтем и кистью. Нет, самая удобная позиция та, которую я занял – рука свободно вытягивается, ничто не препятствует взмаху. Если я прав, рост убийцы примерно сто семьдесят пять – семьдесят семь сантиметров. Таких людей - миллионы. В том числе я, и Андрей Шемякин. Старый металлический сейф с распахнутой дверцей вносил нотку диссонанса в шикарно-старомодную обстановку – такой допотопный монстр был бы уместен в бухгалтерии какого-нибудь советского НИИ. Что здесь хранилось? Деньги? Драгоценности? Профессиональные регалии? Или что-то другое, гораздо более ценное? Последняя дверь по правую сторону коридора привела меня в темноватую мрачную спальню. Над широкой кроватью - портрет молодой женщины, очень похожей на царевну Лебедь. Те же огромные, широко расставленные глаза, те же высокие, нежно очерченные скулы, та же изящная шея. Бросались в глаза и отличия – например, чуть крючковатый тонкий нос, придававший лицу зловещий оттенок, да и выражение глаз было иное, чем на портрете в гостиной – пасмурное, испытующее. Откинув покрывало, я убедился, что одна половина кровати застелена, вторая – нет. Стена напротив портрета Маргариты была сплошь увешана фотографиями академика Колчановского и его жены, а также – снимками их дочери с мужем. Колчановский с женой были сняты на фоне Эйфелевой башни, статуи Свободы, Винзорского замка и Собора Парижской богоматери. Снимки Маргариты Шемякиной с мужем полностью повторяли антураж: даже ракурс был выбран тот же, что и на фотографиях родителей. Есть такая рубрика в журналах – «найдите десять отличий». Первое, что бросалось в глаза: родители на фотографиях всегда держались за руки, тогда как дочь с мужем просто стояли рядом – будто случайно попавшие в кадр посторонние люди. Я провел пальцем по полупустому туалетному столику, оставив пыльный след. Перед большим овальным зеркалом - флакончик с духами «Герлен», баночка недорогого отечественного крема, пудреница и тушь. Интересно взглянуть на женщину, которая может себе позволить в пятидесятилетнем возрасте настолько скудный косметический набор. Перебрав ряд вешалок с платьями и пиджаками, я убедился, что Маргарита Шемякина предпочитала возрастные темно-коричневые и оливковые цвета. Несколько вечерних платьев показались мне старомодными, словно их надевали давно, а шить новые не было необходимости. Возле кровати на ночном столике лежала книга. Джейн Остин, «Эмма». Похоже, что любовь к английской прозе была единственной связью между покойным академиком и его женой. Из середины высовывался сложенный вдвое блокнотный лист, на котором небрежным крупным почерком было написано: «Для Ромы». Даже следовал список продуктов, который обычно составляют рачительные хозяйки, отправляясь в магазин. Я сунул его в карман. Открывая двери с левой стороны коридора, я уже знал, что увижу. Обстановка в комнатах детей академика была почти зеркальной: шкаф-купе, раскладной диван, компьютерный стол. В комнате Андрея с потолка свисала боксерская груша, а на стенах были расклеены плакаты с изображением Джеки Чана, Брюса Ли и Марка Дакаскоса. В комнате дочери обстановку дополнял туалетный столик с завешанным зеркалом – обычная примета дома, в котором есть покойник. Вещей в гардеробе немного: свитера, джинсы, пуловеры, рубашки, маечки с забавными рисунками. Все вещи новые, дорогие, хорошего качества. Отдельно на вешалке висела клетчатая «шотландская» юбочка в складку, темно-синий жилет и белая рубашка с галстуком – видимо, форма колледжа, в котором училась Таня. Я присел на корточки и по очереди перебрал книги, стопками, лежавшие вдоль стены. Не баловали родители своих детишек. Мало того, что обстановка спартанская, даже книжные полки прибить в комнате дочери не озаботились. Книг было много, все на разных языках. Я перетряхнул каждую, но никаких бумажных вкладышей не обнаружил. Не нашел и системных блоков, когда-то стоявших под угловыми столиками с мониторами. Вероятно, их уже изучают специалисты Центра. Судя по отсутствию книг, читать Андрей Шемякин не любил. Зато в специальном стеллаже стояло множество видеодисков, в основном, бои без правил. Комнаты детей небольшие, чистые, но, как и все остальные помещения, отмеченные каким-то неуютным холодом. Даже в общежитии люди стараются создать свой собственный мирок. В спальне с двадцатью кроватями я устроил тайник, где хранил денежную мелочь по пятнадцать и двадцать копеек. Он был слева от двери, за неплотно пригнанным деревянным плинтусом. Я присел на корточки возле двери и попытался расшатать деревяшку. Она легко вышла из пазы. Не знаю, почему я не удивился. Как сказано у Марка Твена, все мальчишки во все времена одинаковы. Достав телефон, я включил «фонарик», лег на пол и осветил темную глубину. Пусто. Пыльный след говорит, что когда-то здесь лежал небольшой четырехугольный предмет. Может, жесткий диск, может, записная книжка. Интересно, где он сейчас - у Андрея или у специалистов Центра? На всякий случай, я проверил плинтусы в комнате Татьяны, но тайников не обнаружил. Отряхнул руки, вышел из квартиры и запер дверь, оставив призраков блуждать в одиночестве. Обычные люди о такой квартире могут только мечтать, но членам этой семьи я почему-то не завидовал. Отчет № 11 На площадке этажом ниже отчетливо пахло какао. Для меня этот запах навсегда связан с ощущением воскресенья. Стоит мне его вдохнуть, и в памяти встает огромная столовая с окошком раздачи, множество столиков на тонких металлических ножках, и дымящиеся кружки с густым шоколадным напитком. В детстве он казался мне нектаром богов. Я завидовал взрослым, которые могли пить его когда угодно, и есть шоколад, не спрашивая разрешения. Звонок разразился переливчатой птичьей трелью. Я прислушался. Тихо. Выждав еще немного, я снова нажал на кнопку. - Иду, иду! – ответил высокий женский голос. – Одну минуту! Определить возраст невидимой дамы по голосу я не смог – тембр был чистым и свежим. Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Поверх толстой цепочки на меня опасливо глянул блестящий ярко-синий глаз. - Что вам угодно? А вот этот старомодный оборот говорит и о возрасте дамы, и о ее социальном статусе. Я достал удостоверение, которое за два дня успело немного помяться. Как ни странно, трещинки на корочке придали документу убедительный вид. Раскрыв удостоверение, я продемонстрировал его собеседнице. Возможно, она тоже смотрит детективы. - Лидия Ивановна? Мне нужно с вами поговорить. Наружу высунулась морщинистая рука с аккуратным неярким маникюром. - Позвольте, я плохо вижу. Я выпустил удостоверение. Через минуту забренчала цепочка, дверь распахнулась, и я заморгал, ослепленный. Солнечного света хозяйке было мало. В прихожей горели светильники, развешенные по стенам, и большая люстра с круглыми матовыми плафонами. - Прошу прощения за меры предосторожности, - сказал хорошо поставленный женский голос. - Сами знаете, в какое время живем. - Ох, знаю, - сказал я, пряча удостоверение в карман. – А вдруг документ фальшивый? - И так бывает, - согласилась хозяйка. – Имейте в виду: никаких ценностей я в доме не держу. Так что, если у вас дурное на уме, можете не терять времени даром. - Тогда перейдем сразу к делу. Вы, наверное, и сами догадались, зачем я пришел. - Догадалась, - подтвердила хозяйка. – Проходите в комнату, не в коридоре же разговаривать. Можете не разуваться. Я быстро осмотрел прихожую. Длинная и узкая, она отличалась от прихожей академика современным ремонтом. Дверей в коридор выходило не пять, а четыре – по две с каждой стороны. Начищенный паркетный пол пахнет мастикой. Вместо встроенных шкафов - современная вешалка с мягким пуфом, чтобы удобнее было обуваться. Из плетеной корзины торчат трость и два зонтика: черный и оранжево-серый, с рисунком. Квартира была чужая, совершенно незнакомая, и эта мысль почему-то успокаивала. - Сюда, пожалуйста! Хозяйка открыла дверь комнаты, которая в обеих квартирах исполняла роль зала. Я остановился на пороге и восхищенно цокнул языком: - Ого! Стена между гостиной и кабинетом была сломана, пространство бального зала разделяла декоративная арка. За ней виднелся мраморный камин и два кресла с резными готическими спинками. Обстановку нельзя было назвать старинной – скорее, старой. Заметно, что за мебелью любовно ухаживают: деревянная спинка дивана сверкает свежим лаком, потрескавшуюся кожу заменили новой. Возле дивана - круглый столик на широкой ножке, накрытый ажурной салфеткой. Такие же старомодные салфетки на этажерках у окна. Повсюду расставлены горшочки с цветами. Над диваном сверкает слегка потускневшее зеркало в плетеной металлической оправе, на круглом обеденном столе посреди комнаты – хрустальная ваза с длинными капризно изогнутыми стеблями желтых тюльпанов. Женских портретов я не увидел. Их заменили фотографии, развешанные по стенам. - Нравится? – спросила хозяйка за моей спиной. - Очень, - ответил я, оборачиваясь. – Похоже на старые фильмы с Валентиной Серовой. Будто в другое время попал. Покровская медленно оглядела комнату. - Думаю, посторонним людям все это кажется смешным, - признала она смущенно. – Внуки давно предлагают мне снести на помойку всю эту рухлядь – так они это называют - и купить новую мебель. Но я не могу. Слишком много воспоминаний. Понимаете? - Понимаю. Она повернулась ко мне – высокая женщина с удивительно прямой спиной. Длинное платье драпировалось на ней, как туника на статуях греческих богинь, солнечные лучи ярко освещали лицо. Старость беспощадна, но в данном случае она решила проявить милосердие. Такой красивой старой… дамы – иначе назвать мою визави не поворачивался язык – я не видел никогда. Ей было не меньше семидесяти лет – возможно, даже больше. Сеточка морщин на лице выглядела как кракелюры на старинном портрете – стильно и благородно. Огромные ярко-синие глаза молодо блестят, густые волнистые волосы, оттененные жемчужным тоником, собраны на затылке. В этой женщине определенно чувствовался класс. Наверное, я рассматривал ее слишком долго, потому что хозяйка слегка усмехнулась и неожиданно спросила: - Хотите какао? - С удовольствием, - ответил я, не успев подумать о том, что давным-давно отказался от всего сладкого. Покровская кивнула, направляясь к двери. Я спросил вдогонку: - Вам помочь? - Благодарю, я пока справляюсь. Она вышла. Из кухни донеслось тихое позвякивание посуды. Я неслышно прошелся по комнате, рассматривая фотографии. Они были расставлены повсюду: на этажерках, рядом с фиалками и геранью в горшочках, на полках книжного шкафчика, на рояле, а также развешены на стенах. Современные цветные снимки на самых видных местах гордо демонстрировали симпатичного юношу лет семнадцати-восемнадцати и хорошенькую девушку того же возраста. Они были похожи друг на друга и на хозяйку дома. Короткая лайф-стори легко читалась по круглым улыбчивым лицам с невинными глазами. У этих детей были любящие родители и счастливая юность, их ожидало спокойное обеспеченное будущее. Очевидно, те самые внуки, предлагавшие бабушке избавиться от воспоминаний. Молодость живет без оглядки на прошлое. На черно-белых глянцевых снимках внутри книжного шкафа, – молодая Лидия Покровская с мужем, дочерью и сыном. Яркие родительские черты – красота и агрессия - передались детям в смягченном виде, слегка размытыми. Я бы назвал девушку хорошенькой. Сын унаследовал твердый подбородок, однако черты его лица были лишены отцовской крепости, словно вино, разбавленное водой. Больше всего мне понравились старые коричневатые снимки на плотном картоне, висевшие на стене. Кажется, они называются дагерротипы. Красивая, старинная, дорогостоящая техника с ионами серебра, вытесненная дешевыми современными проявителями. Мастер, запечатлевший юную и невыразимо прекрасную Лидию Покровскую, оказался настоящим художником. Снимков было множество - анфас и в профиль, стоя и сидя. В исторических костюмах, приталенных пиджаках и платьях-декольте. У Покровской была прелестная фигура: талия-рюмочка и округлые гладкие плечи. С идеальными чертами ее лица органично сочетались греческая туника, индийское сари и высокая русская шапка из соболей, надетая поверх тонкого плата. Воспоминаниям в этом доме жилось хорошо. И надо сказать, они того стоили. - Ярмарка Тщеславия, - произнесла вернувшаяся хозяйка, расставляя на маленьком столике тонкие серебряные чашечки с ванильным дымком. – Наверное, давно пора их снять, но у меня редко бывают гости. - Зачем же их снимать? – возразил я. – По-моему, изумительные снимки. Она улыбнулась. - Счет, как говорится, не в нашу пользу. - Вы очень красивая женщина, - сказал я. Прозвучало неуклюже, как неуместный комплимент. Я рассердился то ли на хозяйку, то ли на себя, и сухо добавил: – Думаю, что вы и сами это знаете. Покровская села на диван, изучая меня неторопливо и дружелюбно. Тридцать лет назад мужчины под этим взглядом падали к ее ногам, как спелые яблоки. Неотразимый магнетизм ее личности окутывал собеседника незаметно, как шлейф по-настоящему дорогих духов. Не думаю, что ей хотелось меня очаровать. Для бывшей актрисы это была легкая, почти бессознательная тренировка, - так футболист на пустом поле подбрасывает мяч, разминаясь перед игрой. Выдержав безупречную паузу, Покровская задумчиво продекламировала: - Кто знает, что такое красота, За что ее обожествляют люди, Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде? И тут же, не дав, как следует осмыслить стихи, добавила будничным тоном: - Садитесь, остынет. Какао подали в сияющих серебряных чашках. На выпуклых стенках выгравирован английский деревенский пейзаж. Небольшой деревенский домик под черепичной крышей, живая изгородь вокруг и дорога, по которой едет тележка, запряженная осликом. Тонкие твердые линии, уверенный штрих. Нигде не дрогнула рука мастера. - Вы говорили, что ценностей в доме не держите. Она сделала глоток и аккуратно поставила чашечку на сверкающее, почти белое блюдце. - Да, правда. В моем возрасте начинаешь понимать, что стоимость вещи – понятие абстрактное. Я не имею в виду инфляцию. Когда мы с мужем покупали этот сервиз в комиссионке на Арбате, – был такой знаменитый магазинчик неподалеку от «Праги», - он стоил сто пятьдесят рублей. Это было…- она прищурилась, вспоминая, – в шестьдесят втором году, вскоре после денежной реформы. Шесть чашек, поднос, кувшин. Работа англичанина Якоба Филдса. Сейчас его сервизы стоят безумных денег. Но свой я не продам, ни за что на свете! - Если воспоминания так вам дороги, вы – счастливая женщина. - Вы правы. – Она ответила сразу, не раздумывая, словно уже задавала себя этот вопрос. – Счастливая. Я прожила долгую жизнь, но болячки меня пока не одолели. Мои родители дожили до глубокой старости и умерли в своих постелях. На моих глазах творилась история, и я играла в этом кино эпизодическую, но весьма интересную роль. У меня был прекрасный муж, здоровые дети и любящие внуки. Я видела потрясающих людей, имена которых звучат сегодня, как легенда. Некоторые из них бывали в нашем доме запросто. Я не сидела в тюрьме, не была в ссылке и почти не голодала. Это можно назвать счастьем. - Почему вы говорите о себе в прошедшем времени? Блеск ее ультрамариновых глаз на секунду потух. - Потому что я сама – сплошное прошедшее время. И это тоже счастье. - Вам не нравится современность? - Нет, - ответила она смущенно, словно извиняясь. – Не нравится. Нынешнее время примитивное, как рефлексы – урвал, сожрал, разорвал... Я привыкла к людям, с гипертрофированной духовностью. - Что это означает? - Это означает способность отказаться от выгоды, ради прекрасной иллюзии. - Как вы когда-то отказались от кино? Она весело дернула бровью. Не обиделась – развеселилась. - Ого! Какая дамская колкость! Намекаете, что я отказалась от карьеры, потому что мне предложили больше? Между прочим, вы абсолютно правы. До замужества я снялась в десяти фильмах, но никогда не мечтала прославиться. Я, извините за прозу, на жизнь зарабатывала. Поэтому, когда Саша, – она бросила взгляд на единственный мужской портрет над роялем, - поставил условие: либо семья, либо работа, - я обрадовалась. - Почему? - Я сменила нелюбимую профессию на ту, о которой мечтала. - Вы мечтали стать домохозяйкой? - Я мечтала быть женщиной, а это самая трудная работа на свете. – Она допила какао и аккуратно промокнула губы белоснежной льняной салфеткой. - Вы никогда не задумывались, почему девятнадцатый век оставил после себя целую плеяду гениев? - Потому, что в том веке родилось много талантливых людей. - Сейчас их рождается не меньше. Исчезли условия, при которых они могли реализовать свой дар. - А раньше могли? – Она кивнула. - И в чем секрет? - В том, что раньше мамы занимались своими детьми. В том, что они умели вовремя распознать способности своих детей и дать им правильное направление. Когда говорят о родителях гениев, в первую очередь вспоминают их отцов – например, Леопольда Моцарта. Конечно, он много занимался сыном, но это скорее исключение, чем правило. В хороших семьях отцы зарабатывали деньги, а воспитанием и начальным образованием детей занимались матери. Был, к примеру, такой выдающийся музыкант – Феликс Мендельсон, слышали? - Кажется, немецкий композитор? - Он окончил консерваторию дважды - как композитор и пианист, причем оба раза с отличием. Мендельсон родился в состоятельной еврейской семье. Папочка чем-то приторговывал и, естественно, ждал, что единственный ребенок пойдет по его стопам. К счастью, мамочка прекрасно играла на рояле. Позанимавшись с сыном, она быстро поняла степень его одаренности и настояла на музыкальном образовании. Папа, поворчав, смирился. Или, например, синьора Лорка. Выдающаяся была женщина: три иностранных языка, блистательная игра на рояле, знание народной испанской музыки и традиций народного пения «канте хондо». Прочитав первые стихи младшего сына, она поняла, какое огромное дарование скрыто в мальчике и не позволила сделать из него адвоката, как хотелось отцу. Перечислять можно бесконечно. Копните биографию Скрябина, Толстого, Достоевского, Тургенева, Мечникова, Менделеева, Левитана, Айвазовского, Серова… За всеми гениями стоят скромные, добросовестные, образованные мамочки, которые очень хорошо делали свою работу. Мы должны сказать им «спасибо». Я поставил чашку с густым коричневым осадком. Потянулся к салфетке, продетой в кольцо, и невольно одернул руку. Льняная ткань слепила такой белизной, что испачкать ее коричневыми пятнами было бы кощунством. - Простите, у вас нет бумажных салфеток? - Что вы! Я их в доме не держу, - спокойно ответила хозяйка. Я достал из кармана носовой платок и промокнул губы. Покровская улыбнулась вежливо и печально. - Значит, вы считаете, что женщины не должны работать? - Они должны работать дома. - Все? Без исключения? Даже если они этого не хотят? - Любая нормальная женщина хочет заниматься своей семьей. Но, конечно, исключения есть из любого правила. Это женщины-гении и женщины, которым отказано в материнстве. Для них работа вне дома - необходимость и спасение. - Не думаю, что большинство с вами согласится. Женщинам нравится быть независимыми. Это дает им свободу выбора. - Да, современные женщины очень испорчены, - согласилась она. – Но не по своей вине. Женщинам приходится зарабатывать, - она произнесла это слово с отвращением, - потому что мужчины перестали заниматься своим делом. - Многие женщины считают унизительным зависеть от мужчины. - Они просто не знают, что такое настоящий мужчина, - снисходительно возразила Покровская. - Их почти не осталось. - Потому, что мамы перестали воспитывать своих детей. - Вот именно. – Она улыбнулась. – Круг замкнулся. Я сунул платок в карман. Пальцы наткнулись на что-то холодное и твердое. Мама, дорогая, я забыл включить диктофон! Такого со мной не случалось никогда! Вот это женщина! Триста лет назад Лидию Покровскую наверняка сожгли бы на площади с табличкой «Ведьма» на шее. Слава богу, что между нами солидная временная подушка безопасности. Иначе я бы, наверное, влюбился. - Лидия Ивановна, как вы считаете, Маргарита Шемякина хорошо делала свою работу? Мне показалось, что она нахмурилась. - Марго?... Ну, не знаю… Таня с Андреем всегда выглядели открахмаленными детишками. - Не сомневаюсь. Я спрашиваю, занималась ли Маргарита Аркадьевна со своими детьми музыкой и иностранными языками. - Понимаю. – На ее лбу прорезались отчетливые глубокие морщины. – Я отвечу так: Марго умела играть на рояле и хорошо говорила по английски. - Это означает, «нет»? - Андрей Константинович! – Я поразился тому, что она запомнила мое имя и отчество. – Вы спрашиваете о степени душевной близости! Иногда на этот вопрос не могут ответить даже члены семьи. Маргарита мне не подружка, – я ровесница ее матери. После смерти Верочки мы с Маргаритой почти не общались, поэтому все, что я знаю - это ощущения, не факты! - Знаете, вашим ощущениям я поверю больше, чем некоторым фактам, - искренне сказал я. - Да? – спросила она рассеяно, словно не заметив комплимента. - Ну, хорошо. Я вам кое-что скажу, а вы считайте это художественной прозой. Когда я бывала у Маргариты, мне казалось, что в воздухе пахнет бензином. О, я очень чувствительна к запахам! – сказала она торопливо, не дав себя перебить. – Конечно, никаким бензином там не пахло! Марго пользовалась духами из серии «Герлен» (я вспомнил флакончик на туалетном столике в спальне), Никита предпочитал «Фаренгейт». Андрей и Таня, по-моему, не пользовались ничем, кроме дезодоранта. Но мне всегда казалось, что в воздухе вспыхивают маленькие искорки – знаете, как на оголенном проводе. И рано или поздно все взорвется. - Поэтому вы сказали почтальону, что Никиту Сергеевича убили? Это была ваша догадка? - Нет, это была стопроцентная уверенность. Они кричали так громко, что я все слышала. Не слова – голоса. - Кто на кого кричал? - Сначала Маргарита на Никиту. Потом я услышала, как он повысил голос – с Никитой это случалось довольно редко. Потом вмешался Андрей. А потом…- Она поколебалась. - Потом все кричали одновременно. - Таня тоже? - Она плакала. Я поразился. - Так громко, что вы услышали? - Нет, я увидела. Было около девяти вечера - в это время я обычно гуляю перед сном. Когда я открыла дверь, они проскочили мимо меня. - Таня и Андрей? Покровская кивнула. - А вы уверены, что это была Таня? - Конечно! - Вы увидели ее лицо? - На мгновение. Она как раз пробегала мимо моей двери. Когда я открыла, она уткнулась в носовой платок. Но я абсолютно уверена, что это была Таня. Ее фигура, ее волосы, ее походка…ее голос, наконец! - Что она вам сказала? - Не мне. Она сказала, «быстрее, Андрей». – Покровская внимательно взглянула на меня. – Послушайте, я не знаю, почему вы так упорно допытываетесь, но, уверяю вас, это была Таня, а не ее двойник! Об этом говорят факты! - А что говорит ваша интуиция? - Это была Таня, - повторила она твердо. Я кивнул. - У них было что-нибудь в руках? Сумка, пакет, сверток? Покровская прикрыла рукой глаза, вспоминая. У меня тоже есть такая привычка. - У Тани в руках не было ничего, кроме платка. У Андрея тоже. Но мне кажется – я не уверена на сто процентов – что у него было что-то курткой. Вот здесь. – Она похлопала под мышкой. – Небольшой сверток, который он старался спрятать. Увидев меня, он резко запахнул куртку левой рукой, а правую прижал к боку. Выглядело неестественно. - И что вы подумали? Что они кого-то убили? - Бог с вами, тогда мне это и в голову не пришло! О том, что Никиту убили, я подумала, когда выносили его тело! - Это мог быть сердечный приступ. - Нет, - ответила она, не задумываясь. – Рано или поздно в этом доме должно было произойти убийство. Сильно искрило, если вы меня понимаете. - А в доме академика Колчановского? Тоже искрило? - Ну что вы! – Она откинулась на спинку дивана и рассмеялась. – Аркадий Петрович обожал Верочку! Вы знаете, как они поженились? Я помотал головой. Может, не стоило терять время на воспоминания полувековой давности, но мне было так хорошо и спокойно, что невольно хотелось продлить время. Как там у Гете? «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». - Они познакомились, когда Аркадий Петрович стажировался в Лондоне, а Верочка работала секретарем. Она из обедневшей семьи эмигрантов первой волны, родилась и выросла за границей, даже по-русски говорила плохо. Аркадий Петрович влюбился в нее, как только увидел. Жаль, вы не знали Верочку. Такие женщины остались лишь в легендах и на портретах – сплошная женственность и очарование. В те времена жениться на иностранке было не так-то просто. Аркадий Петрович попросил, но ему отказали. Он понял, что нужно действовать иначе и набросился на работу. Дневал и ночевал в институте, на других женщин даже не смотрел, хотя до знакомства с Верочкой считался изрядным ловеласом. Прошел год. Его начали печатать за рубежом, в авторитетных научных журналах, затем избрали почетным членом двух университетов – стокгольмского и каролинского. Когда Аркадия Петровича выдвинули на получение Нобелевской премии, им разрешили пожениться с условием, что Верочка переедет в Союз и сменит гражданство. Вот так-то. – Покровская разгладила платье на коленях. – Верочке исполнилось двадцать лет, Аркадию Петровичу – сорок четыре года. Им сразу дали эту квартиру, - она махнула рукой в потолок, - даже позволили купить импортную машину. Не помню марку, то ли «Рено», то ли «Пежо»…я не разбираюсь. Когда Верочка садилась за руль кабриолета, – молодая, прекрасная, одетая как картинка, - на нее все оборачивались. - Красивая история, - заметил я. – Прямо мультфильм Диснея: преодоление препятствий, пышное свадебное платье, звон колоколов и карета с белыми лошадьми. Им не мешала разница в возрасте? Она с недоумением взглянула на меня. - Дорогой мой, не обижайтесь, но сразу видно, что опыта в общении с женщинами у вас недостаточно. Это очень хорошо, когда муж старше жены! - Почему? - Потому что мужчины взрослеют позднее женщин! Позднее понимают, чего хотят от женщины. Позднее понимают разницу между побрякушками и настоящими ценностями. Позднее учатся любить, прощать, созидать…все позднее! У Верочки с мужем была идеальная разница: сочетание ее невинности и его мудрости. - Они были хорошими родителями? - Они были идеальными супругами. Много путешествовали, встречались с интересными людьми, имели общие интересы. Им не нужно было заводить детей. Марго часто ощущала себя заброшенной. Мне кажется, она ревновала мать к отцу и хотела стать для Никиты таким же центром мироздания, каким была Верочка для Аркадия Петровича. Я вспомнил фотографии двух семей из серии «Найди десять отличий», развешенные в спальне Маргариты Шемякиной. Попадание в «десятку». - Вы часто бывали у них дома? - Довольно часто. Они с Верочкой жили открыто, весело, собирали гостей. Аркадий Петрович не выносил тишину. Верочка жаловалась, что на кухне постоянно работает радио. Если бы вы знали, какие люди у них собирались! Я покажу. Покровская поднялась с дивана и подошла к книжному шкафчику. Открыв нижнюю дверцу, она достала оттуда фотоальбом в потертой бархатной обложке. Вернулась к дивану и похлопала ладонью рядом с собой. - Идите сюда. Я сел рядом с хозяйкой. От нее едва уловимо пахло нарциссами. Морщинистая рука медленно переворачивала страницы. Пожелтевшие старинные снимки в овалах и виньетках, знакомые и незнакомые лица. Иногда я придерживал ее руку, вглядываясь в молодые, смутно знакомые лица великих актрис и балерин. На ощупь кожа Покровской напоминала опавший лепесток розы – прохладный, шелковистый и очень тонкий. Мы дошли почти до конца, когда я быстро схватил ее за кисть. - Подождите! Кто это? - Галя Уланова, Лидочка Смирнова, Петр Капица, Олег Смирновский - перечисляла Покровская женщин в вечерних платьях и мужчин в пиджаках и военной форме, стоявших вокруг рояля с бокалами в руках. - Вот я, это Саша, мой муж… - Кто это? Я ткнул пальцем в человека с бритой головой в военной форме. У него были глубоко запавшие глаза под широкими темными бровями, худое лицо и хищный горбатый нос. - Это? – Покровская нагнулась и прищурилась. – Это Евгений Татарский – заместитель начальника Генштаба. Невероятно яркий был человек и невероятно одаренный. Какой красавец, какая харизма! – Она вздохнула. – Очень рано сгорел, как многие выдающиеся люди. Рак. - Он был женат? Ее голос доносился до меня словно издалека. - Нет. Собирался, но нет успел. - На этой женщине? Палец уперся в темноволосую красавицу, сидевшую за роялем. Покровская наклонилась, вглядываясь. - На ней, - удивленно сказала она. – Откуда вы это знаете? Это очень старая и грустная история. Марианна Богунец, была такая известная оперная певица. – Она снова вздохнула и поправила волосы. - Какие люди собирались вокруг Аркадия Петровича… Золотой генофонд. - Лидия Ивановна, можно я ненадолго заберу эту фотографию? Она внимательно взглянула на меня. - Вам нехорошо? Что-то вы неважно выглядите. - Ерунда. Так, можно, или нет? Я верну. Не говоря ни слова, Покровская вытащила снимок из прорезей в картоне и протянула мне. - Спасибо. – Я уложил фотографию во внутренний карман пиджака осторожно, как гранату. - Вы знаете, чем занимался академик Колчановский? - Фокусами. – Она блеснула чуть потемневшей, но все еще крепкой и ровной полоской зубов. – Шучу, конечно. Мой муж говорил, что у меня не государственный взгляд на вещи, и я многого не понимаю. Наверное, это было выдающееся достижение – пришить собаке вторую голову. Или еще одну пару лап. Во всяком случае, газеты восторгались взахлеб. А я до сих пор не могу забыть тот проклятый день, когда Аркадий Петрович созвал на показ весь союзный бомонд. Сначала гостей облаяла лайка с двумя головами, потом мы увидели, как кошка на шести лапах бегает по комнате… А на закуску нам подали живую волчью голову. Знаете, есть такой цирковой аттракцион – «говорящая голова». Закрытый столик, на нем блюдо, а на блюде – голова. - Она вопросительно взглянула на меня. Я кивнул. – Вот точно такое же сооружение выкатили на демонстрационный подиум. Только, конечно, без зеркал. Ассистент, как фокусник, сдернул со стола платок, – а под ним волчья морда с налитыми кровью глазами и оскаленной пастью. По-моему, она рычала, хотя не было слышно ни звука. – Покровская сухо усмехнулась. - Корреспондентка французского журнала хлопнулась в обморок. Да и остальным, насколько я помню, было неуютно. После этого к Аркадию Петровичу приклеилось прозвище «доктор Моро», а Саша Беляев написал свой знаменитый роман «Голова профессора Доуэля». Это было очень давно. Наверное, вы не читали. - Фильм видел, - сказал я. – Значит, Колчановский занимался вивисекцией? - В то время у физиологов было модно работать скальпелем. Но, думаю, его тематика этим не ограничивалась. Он занимался проблемой наследственности во всех ее проявлениях, от способностей до болезней. Есть такое слово… Она нахмурилась и постучала по лбу. - Гены, - подсказал я. - Вот именно! – Покровская благодарно улыбнулась. – Вы смотрите канал «Культура»? Нет? Очень жаль. Во-первых, там нет этой невыносимо агрессивной рекламы, а во-вторых, там можно увидеть людей, которых раньше заслуженно называли элитой. Совсем недавно шел документальный фильм о родоначальниках советской генной инженерии и в их числе упоминали Аркадия Петровича Колчановского. Говорили, что в последние годы он плотно занимался проблемами евгеники и добился существенных результатов. - А Шемякин был его лучшим учеником и последователем, - сказал я, ни к кому не обращаясь. - Да, - согласилась Покровская. - Никита часто бывал в его доме. Думаю, что они с Аркадием Петровичем работали над общей темой. Отчет № 11 Фотография лежала передо мной на столе. Совершенно безобидный снимок, сделанный пятьдесят лет назад. Красивые люди, которых я никогда не знал. Красивая комната, в которой я не бывал до сегодняшнего утра. Так говорил разум. Но источником страха, от которого внутри пробегали темные волны, была не голова, а спинной мозг – куда более древнее хранилище нервных окончаний и узлов. Как выразился однажды психолог Центра: «У вас фантастический допуск к подсознательному». Я думаю, что человеческие страхи часто объясняются незнанием, и справиться с ними можно простыми логическими рассуждениями. Если страх вызывает скрипучая доска (или что то еще), а скрипучая доска всего лишь обычная безобидная вещь, то бояться нечего. Разумеется, некоторые страхи вполне обоснованны (не садись за руль, когда слипаются глаза; не гладь рычащую собаку; не оставайся с незнакомцами наедине), но до сегодняшнего дня я не верил, что бывают страхи необъяснимые, глубинные и парализующие. Тут не помогает никакая логика. А сама способность рассуждать уже сродни героизму. Как и все работники Центра, я регулярно бываю у психолога. Кое-что в наших откровениях остается за кадром. Думаю, так поступают все мои коллеги: никому не хочется быть списанным из-за перегоревшей извилины, устроившей пожар в головном отсеке. Вещи, которые мы скрываем, выглядят невинно: повторяющиеся сны, навязчивые мысли, холодок, пробегающий по спине от музыкальной фразы или от потрескивания сухой ветки за окном. Они похожи на выступающие из моря верхушки коралловых рифов. То, что скрыто в глубине, не поддается описанию. Чувство опасности. Именно оно перед визитом к психологу заставляет нас проверять, не расползлась ли ткань, скрывающая нечто интимное и (возможно) весьма постыдное. Сон, который я скрывал, выглядел кадром из старого цветного голливудского фильма: вид на отдаленную морскую бухту, открывающийся с высокого балкона. Облака на вечернем небе играют всеми оттенками алого, море застыло в неподвижности. Вдалеке зелеными свечками вытянулись ряды кипарисов, за рощей раскинулся красивый белый город на холмах. Передо мной рука с бокалом шампанского. Сквозь хрустальные стенки посверкивает солнце, ползущее вниз, к серо-голубой кромке воды и неба. Бокал наклоняется – и солнце тонет в искрящейся желтоватой жидкости. Откуда-то сбоку вплывает фигура в белом развивающемся платье. Бокал опускается, и я вижу женщину, облокотившуюся на белоснежный гипсовый парапет. У нее длинные темные волосы, свивающиеся кольцами на груди и плечах. Она молода и прекрасна. Женщина, улыбаясь, подходит ко мне, берет бокал со столика, протягивает руку. Проносится негромкий звон – два бокала встречаются в воздухе. Один из них держит мужчина. У него породистый горбатый нос, худые щеки с продольной морщинкой, появляющейся, когда мужчина улыбается и глубоко запавшие серые глаза под черными бровями. Красивый сон. Я не понимаю, почему, просыпаясь, я всегда чувствовал себя так, словно меня высосал вампир. Евгений Татарский и Марьяна Богунец. Блестящий военный и оперная прима. Герои своего времени. Публичные люди. Красивая пара. Их лица могли мелькнуть передо мной на газетных снимках, я мог увидеть их в телевизионных передачах, мог «зацепить» краем глаза, листая Большую Советскую Энциклопедию. Получить импульс, который память по каким-то причинам не утилизировала на свалке ненужных воспоминаний, а спрятала в глубинах подсознания. Мозг извлек скрытые образы и сложил из них картинку, как из разноцветных стеклышек в калейдоскопе. Но, в отличие от калейдоскопа, узоры мозга иногда повторяются. Объяснение мне понравилось. Во-первых, потому, что оно возвращало меня на твердую почву, а во-вторых, потому, что другого объяснения не существует. Ничто не связывает меня с этими людьми. Кто мы, и кто они, - как выразилась замученная женщина с тяжелой почтовой сумкой через плечо. Воспитанник детского дома и золотой генофонд, вращавшийся вокруг светила-генетика. Невероятно красивые женщины, невероятно талантливые мужчины. И некоторые из них страдают неизлечимыми наследственными заболеваниями. Самое разумное было отложить снимок из давнего прошлого и сжечь воспоминания. Объяснение найдено. Разумное, логичное объяснение. Но желание трогать фотографию снова и снова, разглядывая под лупой невидимые глазу детали, не прошло. Так герой фильма ужаса поднимается по узким ступенькам на чердак, чтобы выяснить, откуда несутся пугающие звуки, или, наоборот, спускается в подвал, где со стен сочится вода и бродит зловещее Нечто. «Надо же быть таким идиотом! – думает человек, смотрящий кино. - Я бы ни за что туда не полез!» И вот теперь я, как герой «ужастика», совершаю безумный поступок. Несмотря на импульсы, посылаемые подсознанием, разум может упрямо настаивать на своем, пока не распахнется дверь, ведущая в подвал. Страхи притягивают. Я достал флешку и вставил ее в проигрыватель. Уселся на диван и вытянул руку с пультом. Мелькнули черно-белые полосы, потом изображение пятачка перед подъездом академика Шемякина стало четким. Дешевый «глаз» вел запись в примитивном режиме стоп-кадр. Рывками открылась дверь – из подъезда показался парень в серой ветровке с непокрытой головой. Правая рука плотно прижата к боку. Андрей обернулся и что-то сказал. Я присел на корточки перед экраном и несколько раз повторил кадр, пытаясь разобрать слова. Мне это не удалось. Изображение напоминало рисованную мультипликацию – на первом листе человечек неподвижен, на втором слегка приподнимает ногу, на третьем, делает шаг, на четвертом снова ставит ее на землю. Если быстро перелистать страницы, мы увидим шагающий персонаж. Но разобрать слова по движениям губ в режиме «замедленной съемки» невозможно. Следом за ним вышла девушка в кожаной куртке и джинсах, заправленных в высокие армейские ботинки. Я не видел ее лица – только макушку с длинными распущенными волосами. Девушка плачет, уткнувшись в носовой платок. Андрей берет ее под руку. Два человека рваным шагом удаляются из кадра. Десять секунд записи. Двенадцать сменяющихся кадров. Они не сказали мне ничего нового. Дети Шемякина покинули квартиру сразу после убийства. Таня плакала, Андрей был спокоен. Никто из них не позвонил в милицию и не вызвал врачей. Почему? Потеряли голову от страха? Возможно. Однако не забыли прихватить пакет с деньгами из запертого сейфа, оставив мать умирать на полу комнаты. Хорошие дети. Я рад, что там, где у других семейная история у меня – большое белое пятно. В дверь позвонили. На пороге стоял десятник с дешевой пластиковой папкой в руках. - Вот,- сказал он, протягивая папку. – Патрульный велел. То, что просили. Он говорил рублеными предложениями, опуская ненужные слова. Может, подражает патрону, может их этому учат. Люди, работающие в Центре, открывают рот лишь в случае крайней необходимости. Silencium est Aureum – молчание, золото. Пожалуй, это первая заповедь, которую Центр вбивает в головы новобранцев. Я поблагодарил и закрыл дверь. Предлагать чай и кофе не стал – подобную ошибку я совершил пятнадцать лет назад. Десятник не ответил: просто развернулся и растворился в темноте. Центра дает короткие и понятные уроки. Усевшись за стол в кабинете, я перебрал документы. Звонок в квартиру академика шел с неустановленной сим-карты из крупного торгового центра рядом с домом. Просмотрев записи с видеокамер, операторы выбрали всех людей, делавших звонки в это время. Четырнадцать человек были мне незнакомы, зато пятнадцатого я узнал сразу. Серая ветровка, редковатые, зачесанные назад волосы, обманчиво сонный взгляд серых глаз. Андрей выглядел похудевшим и усталым, но все равно я бы узнал его на улице. Зачем звонить в пустую квартиру? Может, тайник, который я нашел в его комнате, был не единственным? Позвонив патрульному, я рассказал о тайнике за деревянным плинтусом. Он ответил, что пустой тайник они обнаружили сразу после убийства, когда обыскивали квартиру, но обещал простучать полы, стены и потолок еще раз. Положив телефон на стол, я вернулся к содержимому папки. Сенатор сдержал обещание. Вторым документом была копия медицинской карты Маргариты Шемякиной-Колчановской, открытой в четвертом управлении Минздрава СССР. Диагноз, подчеркнутый красным карандашом (видимо, сенатором), гласил: непроходимость труб. В конце восьмидесятых это был приговор. Первенец семейства Шемякиных появился на свет в 1995 году. Чудо, или достижение современной методики? Я добавил вопрос в свой список. Уснуть мне удалось поздно и только с помощью снотворного. Отчет № Женский колледж «Миллениум» располагался в бывшем здании речного техникума. Учредители приняли мудрое решение конкурировать с районными школами не качеством ремонта (что было нетрудно пятнадцать лет назад), а уровнем образования и специальными дисциплинами, востребованными в кругу нуворишей. Упор сделали на иностранные языки. Свободное перемещение по миру предполагало возможность свободного общения, поэтому, несмотря на довольно высокую плату, учеников набрали быстро. Девочек с первого класса обучали тонкостям столового этикета и хорошим манерам. Кроме того, их учили, не морщась, поглощать ресторанные заморские деликатесы вроде улиток под чесночным соусом и устриц с лимоном. Занятия носили практический характер и проводились в столовой два раза в неделю под руководством бывшего дипломата, много лет работавшего в Европе. По вкусу родителям пришлось и раздельное обучение. Как мечтательно выразилась в соцсетях одна из родительниц: «Во Франции девочек тоже в монастырях обучали, я в романе читала». Впрочем, монастырским аскетизмом здесь не пахло. В этом я убедился, рассмотрев «стенгазету», висевшую на стене между окнами. К большому листу батмана приклеены вырезки из глянцевых журналов с животрепещущими заголовками: «Идеальный мужчина, – какой он?», «Независимость женщины – миф или реальность?», «Любовь это болезнь, от которой не придумали лекарство», «Чувство и здравый смысл», «Что нужно знать о современной контрацепции». Вырезки отделены друг от друга разноцветными прямыми линиями. В столбцах под материалами надписи ручками – так сказать, реакция читателей. Прочитав несколько комментов, я пожал плечами и отошел. Смесь сомнительной орфографии, высокомерия и доморощенного чернушного юмора. Поражало отсутствие шума. Никто не бегал, ни прыгал, не катался на перилах, не носился по лестницам. Никто не ходил под ручку или, держась за руки. Не было слышно громких голосов и смеха. Девицы бродили по коридору, сосредоточенно уставившись в планшет, или производили манипуляции с мобильником. Кто-то слушал музыку, отгородившись от мира наушниками. Группа барышень лет шестнадцати вполголоса переговаривалась у окна. Появление мужчины в женском царстве всплеска эмоций не вызвало. Скользящий взгляд по костюму и галстуку, и глаза снова перемещаются куда-то в неведомое пространство. Мужчина в костюме с заглаженными лоснящимися бортами был в их глазах не более чем приложением к краснолицему охраннику, сопровождавшему меня к директорскому кабинету. Охранник постучал в дверь с табличкой «Директор» и сунулся в комнату. - Елена Сергеевна, можно? К вам посетитель. - Входите, - донесся до меня высокий женский голос. Охранник посторонился и распахнул дверь. Я вошел. Огромный полированный стол, окруженный стульями, занимал центр комнаты. Из-за второго стола в углу кабинета мне навстречу поднялась высокая женщина в деловом костюме. Юбка европейской длины приоткрывала стройные ноги. На тренированных икрах катались каменные шарики мускулов. Спортзал три раза в неделю плюс бассейн и солярий, - мысленно поставил я диагноз, взглянув на уверенно развернутые плечи и загорелую шею. - Добрый день, - сказала Елена Сергеевна (так и хотелось прибавить словечко «дорогая»). Я почтительно пожал протянутую руку. - Чем могу помочь? Директрисе элитного колледжа было не больше сорока лет. Лицо с удлиненной челюстью и выпяченной «габсбургской» нижней губой казалось породистым, но некрасивым. Может, в этом виноват вчерашний день, заполненный портретами и фотографиями мистически прекрасных женщин. Хозяйка кабинета выглядела стильно, современно, и успокаивающе буднично. И энергетика у нее была сильная, здоровая и ровная. - Я хотел поговорить с вами о Тане Шемякиной, - сказал я, продемонстрировав удостоверение. - Понимаю. Прошу. Она указала на стул за «парадным» сверкающим столом и уселась рядом вполоборота, положив локоть на столешницу – вся внимание. Идеальный порядок в кабинете, идеальный порядок в жизни, идеальный порядок в голове. - До сих пор не можем поверить, - сказала она. – Никита Сергеевич убит! Такая величина! Такая потеря! У меня нет слов! - Откуда вы знаете, что он убит? Директриса удивилась. - Так говорят! - Кто говорит? - Все! - Но лично вы от кого это слышали? Она озадаченно взглянул на меня. - От кого?... Говорили в учительской. Кто сказал первый – понятия не имею, когда я вошла, разговор уже шел. Ну, и девочки в коридорах обсуждают. - Понятно. Собеседница кивнула и снова уставилась на меня, как добросовестная школьница, прилежно внимающая учителю. - Скажите, когда вы видели Таню в последний раз? Она снова удивилась. - Вы ищете Таню? Почему здесь? Она давно у нас не учится! - Вот как? – на этот раз удивился я. – А где она учится? - Понятия не имею! Маргарита Аркадьевна сказала, что девочку отправили в какой-то иностранный колледж. - Почему? Ее не устраивало качество обучения? Она пожала плечами - Хозяин - барин! Получить хорошее образование можно и в России, но как говорится, «положение обязывает». Видимо, Танечку нацеливали на иностранный Вуз. В таких случаях родители часто переводят детей за рубеж, чтобы у них была языковая практика и диплом западного образца. Куда отправили Таню – я не знаю. Спросите Маргариту Аркадьевну, она вам скажет. - К сожалению, это невозможно. Она сейчас в коме. - Понятно, – сухо ответила она. Выспрашивать детали не стала, и за это я мысленно добавил ей бонус. - Елена Сергеевна, вы не помните, когда Таня в последний раз была на занятиях? Директриса нахмурилась, припоминая. Я знал ответ. - Думаю, прошло больше полугода, - сказала, наконец, она и уверенно кивнула головой. – Да, последний раз Таня появилась на занятиях в конце сентября. Если вас интересует точная дата – могу поднять журналы. Она сделала движение, собираясь встать. Я удержал ее за руку. Ладонь была мягкая, теплая и сухая, как у человека, который совершенно не волнуется. - Позже. Простите. Собеседница кивнула и снова положила руку на стол. Безымянный палец правой руки облегало тонкое обручальное кольцо. Обычно женщину, сделавшую неплохую карьеру принято, не глядя, записывать в разряд одиноких. Штамп, конечно, но штампы на ровном месте не возникают. - Таня была хорошей ученицей? - Одной из лучших, - ответила директриса, не задумываясь. – Может быть, самой лучшей. - Она вам нравилась? В темно-карих глазах что-то быстро мелькнуло и затаилось. Ответ прозвучал дипломатично и сухо. - Таня нравилась всем преподавателям. Я выдержал паузу и вежливо уточнил: - Вы ее похвалили, или поругали? Директриса невольно фыркнула. Из-под маски строгой училки сверкнула взглядом смешливая школьница. - Ну да, поймали… Даже не знаю, что вам сказать. Наверное, и похвалила и поругала одновременно. Таня – девочка непростая. - У нее был плохой характер? - Нет, что вы! – удивилась Елена Сергеевна. - Спросите преподавателей, и они вам скажут, что Танечка Шемякина – их идеал. - Что же в этом плохого? Она задумалась, постукивая пальцами по столу. - Наверное, ничего. Но мне кажется, что в людях, которые нравятся всем, есть что-то… неестественное. Что-то от робота-лжеца из «Трех законов роботехники». – Я изобразил на лице вопросительный знак. – Не читали? Это сборник рассказов Айзека Азимова, был такой популярный американский фантаст, - Я знал, кто такой Азимов и даже что-то читал в далекой юности. Кажется, «Вино из одуванчиков». Она продолжала: – Робот-телепат в одном из его рассказов говорил людям только то, что они хотят услышать. Некрасивой стареющей женщине, что в нее влюблен мужчина, который ей нравился. Карьеристу, что он получит вакантное место, о котором мечтает, ну и так далее… - А на самом деле? - На самом деле все обстояло наоборот. И прозрение было жестоким. - Тогда почему он врал? - Потому, что первый закон роботехники, заложенный в программе, запрещал роботам причинять людям боль. Он врал из лучших побуждений. Правда казалась ему слишком горькой. - Но когда люди узнавали… - Да, - сказала она. – Робот мог соврать, мог сказать правду, но любой ответ принес бы людям страдание. Сейчас или впоследствии. Это называется дилемма. Поэтому он сгорел. - Таня боялась причинить людям боль и поэтому говорила только то, что окружающие хотели слышать? - Нет, вы не поняли. Она знала, что люди хотят услышать, но иногда поступала наоборот. К примеру, есть у нас одна преподавательница. Очень властная и решительная женщина. Для нее идеал школьницы - скромная неприметная тихоня. А Таня несколько раз жестко осадила ее на уроках. Один раз даже поставила в неловкое положение, уличив в незнании предмета. Первый раз она написала на Таню докладную, второй раз промолчала, а в третий объявила, что Татьяна Шемякина – единственная яркая личность в нашем курятнике. - Тонко! – сказал я. - Люди иногда сами не понимают, чего хотят. - Таня понимала? - Таня была удивительно проницательна для своего возраста. Иногда я чувствовала себя рядом с ней маленькой девочкой. - Откуда у шестнадцатилетней девушки такой богатый жизненный опыт? - Думаю, она обладала развитой интуицией. Когда мы в последний раз встречались с Маргаритой Аркадьевной, я рекомендовала отправить девочку в МГИМО. На дипломатическом поприще ей бы цены не было. Она прекрасно манипулировала людьми…- Директриса заколебалась, но договорила: - И, по-моему, ей это нравилось. - Что ответила Маргарита Аркадьевна? - Что они подумают. - А что по этому поводу думал Никита Сергеевич? Она нерешительно похлопала слегка подкрашенными черными ресницами. - Трудно сказать. Никита Сергеевич появлялся у нас два раза в год. Чаще встречаться не было необходимости: Таня училась отлично, проблем учителям не создавала. Он приезжал без предупреждения, расспрашивал и уезжал. - О чем он спрашивал? Директриса ненадолго задумалась. - Странно, но все время об одном и том же. Есть ли у Тани враги, и есть ли у нее друзья. Подруги, - быстро поправилась Елена Сергеевна. – У нас, как вы знаете, в джазе только девушки. - Они у нее были? - Друзья или враги? - И те, и другие. - Ну-у-у… - протянула директриса, - так сразу не ответишь. Контингент у нас сложный, к тому же текучка… Знаете, разводы в состоятельных семьях – вещь довольно частая. Кто-то остается с матерью, кто-то уезжает с отцом. Ежегодно идет пополнение: разбогатевшие провинциалы рвутся в столицу, если на загранку денег не хватает. Сами понимаете, школьной дружбой в такой обстановке не пахнет. Отношения здесь построены, как говорится, «на понтах», девчонки постоянно друг перед другом хвастают. - Чем? - Всем. Машинами, мобильниками, компьютерами, шмотками. Но чаще всего, конечно, родителями. - Богатыми и знаменитыми? Она кивнула. - Вот именно. Чем выше статус родителей, тем больше у девушки шансов стать лидером. - Таня была в числе лидеров? - Нет, она сознательно держалась в тени. Странно, но она никогда не хвастала своей семьей, как другие девчонки. Хотя могла бы. - Как к ней относились в классе? - Трудно сказать. Таня была бесспорным лидером в учебе. А уж как девчонки к этому относились – не знаю. - Не мог бы я поговорить с кем-нибудь из ее одноклассниц? – попросил я. - Да, пожалуйста. С кем? - Подскажите сами. Кто общался с Таней больше других? Собеседница минуту подумала. - Думаю, лучше всего поговорить с Ритой Бердниковой, - решила она. – Это наш местный информационный центр. Все про всех знает. А если Рита чего-то не знает, значит, не знает никто. Годится? - Годится, - покладисто согласился я. – Спасибо. Елена Сергеевна встала, подошла к своему столу и потыкала пальцем в кнопочный телефонный аппарат. - Да? – сказал громкий голос по селектору. - Инна, попросите Риту Бердникову подняться ко мне. Срочно. - Да, Елена Сергеевна, - послушно отозвался голос. Директриса положила трубку и, не снимая с нее руки, предложила: - Чем вас угостить? Чай, кофе, сок? Спиртного, естественно, не держим. - Благодарю, не беспокойтесь. Она кивнула и уселась за стол. Деловито перебрала бумаги, отложила в сторону журнал и несколько пластиковых папок. - Я уйду, чтобы вы могли разговаривать свободно. Тут самое спокойное место. Я снова поблагодарил, и мы замолчали. Молчание неловкости не вызывало. Через несколько минут в дверь деликатно постучали. - Входи, Рита, - громко откликнулась Елена Сергеевна. В дверном проеме бесшумно возникла высокая стройная девушка. - Вызывали, Елена, Сергеевна? Она взглянула на меня и тут же отвела глаза в сторону. Правильные черты лица, вежливая полуулыбка, стройная фигура. У нее были прекрасные густые волосы, доходившие до лопаток. Подчеркнуто скромный жест, которым она одернула юбку, не вязался с холодным оценивающим взглядом, которым меня удостоили минуту назад. Старлетка в роли школьницы. - Да. Видишь ли, Рита, это…э-э-э…- Директриса запнулась, глядя на меня. Я сообразил, что до сих пор не представился. - Андрей Константинович! – торопливо подсказал я. - Да. Так вот, Андрею Константиновичу нужно задать тебе несколько вопросов. Постарайся ему помочь, если сможешь. Я вернусь через двадцать минут. - Конечно, Елена Сергеевна, - кротко ответила старлетка, покосившись в мою сторону. - Не буду мешать. Директриса подхватила сложенные папки, кивнула нам обоим и пошла к двери. Отчет №12 Примерно минуту мы молча принюхивались и приглядывались друг к другу, как два кота на крыше. Я изображал «человека с улицы» внезапно попавшего в чертоги богов. Старлетка неторопливо рассматривала мой костюм и поношенную обувь. Она не пыталась меня смутить, но, думаю, моя неловкость доставляла ей удовольствие. - Э-э-э… садитесь, Рита, - промямлил я. Она села на отставленный стул директрисы, сохраняя невозмутимое спокойствие. Я пристроился там, где сидел раньше. - Вы кто? – задала она резонный вопрос. Отработанным жестом я достал и развернул пред ней удостоверение. Даже не взглянув на него, Рита нетерпеливо отмахнулась. - Понятно, что «оттуда»! Звание, какое? Вопрос меня озадачил. Проявить скромность и произвести себя в майоры? Кроме тихого презрения я у собеседницы ничего не вызову. Может, она даже не захочет разговаривать с таким ничтожеством. Представиться генералом? Не поверит. Вон глаза какие, взрослые, циничные, всезнающие… И знание это пахнет отнюдь не школьной программой. Господи, у этих детей вообще бывает детство? - У нас другая система отличий, - сказал я. И, не давая собеседнице задать вопрос, торопливо выпалил: - Я бы хотел поговорить с вами о Тане Шемякиной. Вы, наверное, знаете, что случилось с ее отцом? - О Тане? – Рита распахнула и без того большие черные глаза. Наклонилась вперед, обшаривая меня взглядом, и жадно спросила: – Это она его грохнула, да? - Почему вы так решили? – удивился я. – Разве Таня способна на убийство? - Танька? – Рита откинула голову и расхохоталась, открыв комплект крупных белых зубов без единой червоточины. – Ой, не могу! - Она отсмеялась, вытерла глаза и рассудительно заметила: - Если нет – зачем вы сюда приперлись? Я оставил последнее слово без внимания. Я не всегда понимаю, где кончается современный юношеский лексикон и начинается желание «подколоть». - Рита, давай сыграем в игру. - Давай, - согласилась она, легко переходя на «ты». – В какую? - Если бы я попросил тебя дать Тане характеристику одним словом, что бы ты сказала? - Шалава! – ответила она уверенно, не раздумывая ни секунды. – А можно двумя? – Я кивнул. Она произнесла два непечатных слова. Вот сенатор повеселится, подумал я, незаметно дотрагиваясь до кармана с диктофоном. - За что такая немилость? Вы, что, с ней ссорились? Она надменно фыркнула. - Вот еще! Я ее в упор не вижу! Что я, дура, что ли, как Аська Емельянова? - Емельянова? – фамилия показалась мне знакомой. – Емельянов, Емельянов… - Итальянская кухня в России, - подсказала она. Я уже вспомнил. Егор Емельянов, владелец крупной сети ресторанов «Вивико Италико». Морепродукты с доставкой на самолете, хорошие сухие вина, средний чек от двухсот евро. Модные тусовочные места. - Ася – это его дочь? – Рита кивнула. – А почему она дура? - Потому что с Танькой пошепталась. - То есть? Рита терпеливо вздохнула. - В двух словах не получится. - Давай в трех. - Значит так, - начала она с готовностью. …. Как в любом женском коллективе, в классе шла война за лидерство. Не в области знаний, - тут у Шемякиной соперниц не было. Тихая возня велась за звание первой школьной красотки. Отсутствие мужчин не помеха. Наоборот. В смешанных классах такая война идет с соблюдением гуманных законов и конвенций – опуститься ниже плинтуса в глазах противоположного пола девушкам не улыбается. А там где нет облагораживающего мужского влияния, женская война принимает беспощадный характер и ведется до полного уничтожения соперниц. Ярких фавориток в классе было две: Ася Емельянова и Лида Толмачева. Обе «упакованы». У обеих солидные «семейства» и крутые папы. Папаша Аси, вдобавок, еще красавец и примерный семьянин – ни одного скандала, ни одного культпохода «налево»! К тому же, не жадный, жена и дочь ни в чем отказа не знали. У Аськи даже золотая кредитка имелась – вот, какой папаша! Аська его обожала, девчонки ей завидовали. Внешне девушки были полной противоположностью. Ася – пепельная блондинка, Лида – яркая шатенка. У Аси зеленые глаза, у Лиды – голубые. Ну, естественно, зубы, фигура, размер груди и длина ног по европейскому сертификату. Поговорка «победила дружба» в колледже не катит, потому что корона одна, и на двоих не делится. По традиции «мисс Бьюти» считается девушка, которая получает главную роль в школьном ежегодном спектакле. Со спектаклем история такая: русичка и литераторша Массандра (Мария Александровна) три года назад организовала в школе театральный кружок. Читаем по ролям, обсуждаем пьесы, пишем сами, трали-вали… Муть зеленая, но некоторые девчонки ходят, потому что на встречи приглашают известных актеров. Один раз был даже Владимир Машин, недавно снявшийся в популярном сериале про войнушку. Там-то он выглядел супер, а в жизни оказался потрепанным жеваным мужчинкой,…а, ладно, не отвлекаемся. Пьесу для школьного спектакля девчонки сочиняют сами. Так сказать, греческий театр наоборот, потому что мужские роли исполняют девушки. Не сказать, что школьницы дружат с книжкой, но в последнее время в моду вошла «прода» с «попаданцами». Пьеса, которую сочинила Машка Коржакова, всем понравилась: забойненькое фэнтази с юмором и героиня прикольная. Эпизодические роли раздали быстро, после чего Массандра взяла тайм-аут. Все понимали: либо Ася, либо Лида, третьего не дано. Актерские способности тут не при чем. Внешние данные и хорошие отметки тоже. Тут, как говорится, война кошельков. Выберут Асю – проиграет колбасная династия Толмачевых. Выберут Лиду – в ауте ресторанная империя Емельяновых. Может и мелочь, но звездные семейства к имиджу относятся трепетно. Не случайно перед объявлением главной школьной новости Массандра резко повышает свой социальный статус: меняет фирменные тряпки каждый день, сумками таскает домой французские духи, о цветах и конфетах даже речи нет – этого гуталина завались. Хорошая идея с театром пришла ей в голову. Хлебная. Через неделю Аська явилась в колледж сияющая, расфуфыренная, а Лида не пришла вообще. Стало ясно: победил кошелек Емельяновых. Массандра, вдобавок ко всему прочему, получила карточку на годовое бесплатное посещение ресторанов «Вивико Италико». Она об этом, само собой, помалкивала, прислуга сообщила. Кто-то у кого-то там работает помощником повара, или кем-то еще… Короче, обслуга между собой как-то связана. Репетиции начались после зимних каникул. Вернулась Аська в колледж невеселая, даром, что журналы писали о фантастическом морском круизе. Учиться стала хуже обычного, хотя двойки в колледже не ставят принципиально. Даже звездную роль не выучила – лепетала что-то невнятное и убегала с репетиций. А, главное, внезапно присосалась к Таньке Шемякиной, которая, как кошка, всегда гуляла сама по себе. Сидят на большой переменке в садике, шепчутся. Вернее, Аська шепчет, Танька слушает. Иногда роняет пару слов. Иногда произносит что-то в ответ. Но говорит в основном Аська. Иногда даже плачет. Конечно, всем интересно – откуда депрессия? Ходили слухи, что Аську сосватали за сына итальянского графа, который плавал с Емельяновыми на яхте по Карибском морю, а она любит другого, бедного. Дурацкая версия: все девчонки знают, что замуж выходят не для любви, а для укрепления бизнеса. Дома по этому поводу чуть ли не с детства мозги полощут. Любовь и замужество – две вещи несовместные. Выходи за графа, и люби, кого хочешь – в чем проблема? Массандра осторожненько потолковала с Аськой после очередной провальной репетиции. Училку понять можно: на дворе конец февраля, а главная героиня до сих пор слова не выучила. Что же из-за нее спектакль отменять? Аська снова ударилась в слезы и сбежала. И тогда Танька Шемякина, поднявшись со стула, объяснила всем, что к Асе сейчас нужно относиться с повышенной чуткостью и пониманием, потому что она переживает душевный кризис. Оказывается, итальянский граф, о котором писали в журналах, принял приглашение не ради Аси, а ради ее красавца-папы. О чем Ася узнала совершенно случайно, войдя в родительскую каюту без стука. Что последовало дальше – можно себе представить. Половина девчонок Аську жалела, половина к истории прикалывалась. Поползли слухи в гламурной прессе. Главную роль у Аси отобрали и отдали ее Лиде Толмачевой. Аська перестала ходить на занятия, а потом забрала документы и перевелась в другую школу. А Лидка блеснула в главной роли и получила свою минуту славы. Такая история. Закончив, Рита тряхнула волосами, одарив меня приятным ароматом. - Занятная история, - осторожно сказал я. - Ты не думаешь, что Таня хотела сделать как лучше? Может она действительно пыталась помочь? - А ты не думаешь, что я королева Марго? – фыркнула старлетка. И грубо приказала: - Хорош придуриваться! Танька ничего не делает просто так! Она размазала Аську, потому что ее об этом очень попросили! - В каком смысле? - В прямом! Лидка попросила! - Заплатила, что ли? Она сделала нетерпеливый досадливый жест. - При чем тут «заплатила», Танька же не бедная… Хотя, может и заплатила, не знаю. Но это неважно. Для Таньки главное не деньги, для нее главное дергать за веревочки! У нее же мозги круче компьютера! Сидит себе тихоня на задней парте, а все вокруг нее танцуют, как заведенные! - Но зачем это ей? Рита пожала плечами. - Фиг ее знает, практиковалась, наверное. Танька психологией увлекалась, книжки читала. Даже секретарем работала у какого-то психа с аналитикой. - Работала? – небрежно переспросил я. - Откуда ты знаешь? - Сама сказала. После экзамена девчонки собирались прокатиться на речном трамвайчике, а она говорит, нет, не могу, у меня после обеда работа. Я, говорит, пациентов на прием записываю, если не приду – подведу психолога. - Ты не помнишь его фамилию? Она равнодушно потрясла головой. Ладно, спросим у самого Ярослава Пожидаева. А заодно выясним, почему он не сообщил об этом «пустячке». - Рита, как ты думаешь, Таня была привлекательная девушка? – спросил я. Она снисходительно оттопырила нижнюю губу. - Ну-у-у…на любителя. Не уродка, конечно. Если накрасить и приодеть – вполне себе герла. Только ее это мало колыхало. – Рита прыснула: - Она даже очки носить начала – прямо старая дева в молодости! - Да? – заулыбался я. – Очки? Когда? - Сразу после летних каникул. Явилась вся такая четырехмоторная фифа с учебниками подмышкой. Смена интерьера, короче. - Она выглядела как обычно? - Вообще-то я к ней не присматривалась. Хотя…- Рита поколебалась. – Странная она какая-то стала. Иногда засыпала на уроках. И книжки читать перестала: сидит во дворе на скамейке, смотрит в одну точку. – Рита передернула плечами. – Б-р-р-р… Лично у меня от нее мороз по коже. Я ее интуитивно не перевариваю. - Не знаешь, парень у нее был? - Шутишь? – не поверила Рита. – У Таньки - парень? - Почему, нет? Ты же сама сказал, что если ее приодеть и накрасить… - Не-е-е! – протянула она. – Ты не понял! Закадрить она могла кого угодно – хоть Тома Круза! Просто ей это было неинтересно. Основной инстинкт, говорит, и так в природе заложен, чего его подталкивать? Ты подтолкни там, где природа сопротивляется – вот это работа! - Интересная философия. И когда она тебе это сказала? Рита слегка покраснела. - Не помню. Давно, в общем. - За консультацией обращалась? – догадался я. Она вызывающе смерила меня взглядом. – И не за консультацией, а просто спросила, что нужно сделать, чтобы парню понравиться. Она ответила, что понравиться можно любому мужчине, но ей не интересно, потому что задачка примитивная. В таком духе. Открылась дверь, в кабинет вошла директриса. - Извините, двадцать минут прошло, - сказала она, обращаясь ко мне. – Сейчас будет звонок. - Елена Сергеевна! – обрадовалась Рита, вскакивая со стула. – А мы уже закончили! Директриса вопросительно взглянула на меня. - Да-да, - сказал я. – Рита мне очень помогла. Спасибо. - Мне можно идти? – спросила старлетка, мгновенно превращаясь в школьницу. - Можно…стой! – Елена Сергеевна подошла ближе и близоруко прищурилась. – Так, понятно, снова брюликами щеголяем. Снимай! - Елена Сергеевна, они дешевые! – заныла школьница. - Всего полторашка! - Снимай, говорю! - Директриса подставила ладонь. Рита демонстративно вздохнула и вынула серьги из ушей. – Заберешь после уроков. Если еще раз увижу – отдам только родителям. Поняла? - Поняла, - буркнула темноволосая фея. - Иди. Рита одарила меня мрачным взглядом и вышла из кабинета. Я повернулся к директрисе. - Круто вы с ней! Не боитесь, что уволят? Место ведь блатное! - Не-а, не уволят, - ответила она легкомысленно, как девчонка. И, подняв правую руку, покрутила кольцо на пальце. – У меня муж блатной! - Мама, дорогая! – сказал я искренне. – Первый раз в жизни вижу, чтобы блатное место досталось подходящему человеку! Она расхохоталась, сверкая зубами, - громко и заразительно. Когда она смеялась, ее лицо становилось почти красивым. Я понял, что влюбиться в нее мог любой мужчина. Отчет № 13 Третий день без машины. Об этом я подумал, спускаясь по эскалатору в метро. Человек приспосабливается к любым изменениям – хорошим и плохим. Обычно я стараюсь не вступать в соприкосновение с внешним миром. Он мне неприятен, как склочный сосед. Из квартиры выхожу редко, перемещаюсь только на личном автомобиле, а маршруты мои (кроме профессиональной необходимости), не блещут разнообразием. Спортзал, ресторан или кафе неподалеку от дома. Иногда я захожу в ближайший кинотеатр, связанный с гипермаркетом пуповиной общего перехода. Смотрю фильм и иду за покупками, обдумывая увиденное, если оно того стоило. Мне не нужен собеседник, чтобы делиться впечатлениями. Я - типичный интроверт. Мне нравится метро в полдень - оно немноголюдно. Я не люблю чужие прикосновения, не люблю толпу, потому что людей опасно подпускать слишком близко. Привычка воспринимать окружающих как «объекты» сделала свое дело. Я мало знаю о людях. Досье, которое передает мне патрульный, похоже на органайзер: «объект» выходит из дома во столько-то, возвращается тогда-то. По пятницам посещает спортзал (ночной клуб, ресторан, филармонию, театр). В субботу встречается со своей девушкой (со своим парнем), выходные проводит на даче. Досье подробно описывает все, кроме чувств. Наверное, это правильно. Чистильщик не должен воспринимать человека, как предмет одушевленный – иначе может возникнуть стокгольмский синдром «наоборот». «Объект» - это некий предмет, мешающий нормальному ходу жизни. Устранить его так же правильно, как убрать с проезжей части поваленное бурей дерево. Впервые в жизни я четко сформулировал свое отношение к людям и мысленно поаплодировал психологу, который затолкал его в мое подсознание, не называя вещи своими именами. «Объектов» в вагоне было немного - человек двадцать. Покачиваясь в такт движению, я развлекался тем, что пытался понять, не «кто они», а «какие они»? Пожилая женщина напротив меня выглядела постаревшей куклой. «Бабушкой» такую не назовешь; ухожена и еще не утратила интереса к жизни. Розовые губки подрисованы бантиком, на светлых фарфоровых щечках - пастельные румяна. Из-под вязаной беретки, надвинутой на лоб, выбиваются буйные пепельные кудряшки. Старая куртка аккуратно отглажена, ношенные ботинки, начищены до блеска. Темные брюки, серый свитер, дешевая потертая сумка, из которой торчит уголок последнего романа Акунина. Книги в наше время удовольствие не из дешевых, особенно если пенсия - тысяч одиннадцать. Проще и дешевле скачать из интернета, но таскать с собой электронную дощечку такая женщина не станет: она ее как носитель разумного, доброго, вечного, не воспринимает. Книга должна пахнуть бумагой и типографской краской, иначе какое же от нее удовольствие? А вот второго фетиша московских пенсионеров - дачи в семье нет. Об этом говорит цветочный кустик в горшке, который дама аккуратно придерживает на коленях. Взгляд рассеянный, но довольный; наверное, прикидывает, как он будет смотреться на кухонной или балконной оранжерее, когда нужно будет пересаживать и какое кашпо для этого подойдет. Заметив мой взгляд, дама беспокойно задвигалась, наступив на ногу соседу. - Ой, простите! Тот не ответил, просто отодвинул порыжевший ботинок, придерживая две сумки, доверху набитые продуктами. Неухоженный и неопрятный. На вид – типичный подкаблучник. То, что мужчина ходит в магазин, еще не признак подчиненного положения – холостяки, к примеру, вынуждены обслуживать себя сами. Но холостяки никогда не закупают продукты столь разного качества: от обезжиренного молока и глазированных сырков до жирной копченой грудинки. Тут чувствуется диапазон вкусов. Сырки и сладкую творожную массу обычно едят дети и женщины, копченую грудинку и колбасы - мужчины и тещи. Судя по безнадежному взгляду, упертому в одну точку, теща парня живет вместе с ними. И ставит она зятя ниже плинтуса: хорошая мать обязательно отругала бы дочку за неухоженного мужа. Молодая женщина в короткой меховой куртке, мини-юбке и в сапогах как у кота из мультика, поймав мой взгляд, широко призывно улыбнулась. Та еще штучка, искательница приключений. Легко знакомится, легко прощается. Из тех людей, которые считают, что с ними не может произойти ничего плохого. Я вежливо улыбнулся, встал и перешел к дверям. Пора выходить. Женщина проводила меня удивленным взглядом. Поднимаясь на эскалаторе, я развлекался чтением рекламных плакатов по обе стороны туннеля. Эй, вы, там, наверху, бросайте свои железные запчасти и спускайтесь в метро. Зимой здесь тепло, летом прохладно, чисто, светло, и никакой ответственности за безопасность движения. Тебя везут, куда надо, а ты за это время можешь съесть хот-дог и книжку почитать. К тому же, перемещаться в подземном транспорте не только удобно, но и быстро. На земле я бы это расстояние преодолевал не меньше получаса, а так - не прошло и пятнадцати минут, как впереди нарисовалось приземистое одноэтажное здание с ослепительно чистыми окнами и большой синей вывеской: «Почта России». - Вы, наверное, от Кати Балыковой? – спросила меня улыбчивая женщина с толстой пшеничной косой, обернутой вокруг головы. – Она предупредила, что вы придете. - Весьма благодарен за протекцию. Извините, что беспокою в перерыв. А вы, наверное, Надя? - Надя. Вам нужен адрес отправителя заказного письма? - Именно так. Восхищен скоростью распространения новостей среди почтовых работников. Она засмеялась. - А чего вы хотели? Здесь женщины работают! Надя зашла за стойку, уселась и застучала по клавиатуре, изредка поглядывая в монитор. Ее яркая внешность напоминала альбом раскраски: белая кожа, румяные щеки, пунцовые губы, ярко-серые большие глаза, роскошные золотые волосы. Пышка, излучающая силу и здоровье. Про таких красавиц говорят: «Кровь с молоком». Даже лишние килограммы ее не портили; она несла гибко, как ива. - Напомните число, - попросила она. Я назвал день смерти Шемякина. Надя быстро вбила дату в программу, дождалась ответа и вывела в печать. Допотопный принтер недовольно заскрежетал и вытолкнул наружу бумажный лист. - Вот, - сказала Надя, подавая мне распечатку. – Как говорится, чем можем… Не удержавшись, я быстро прочитал адрес отправителя. Он меня не удивил. Картинка, сложившаяся в голове, требовала участия научной структуры, связанной с анализом ДНК. Кто-то кашлянул. Я поднял голову. Надя нерешительно смотрела на меня снизу вверх. - Извините, я забыла ваше имя-отчество… - Да какое там отчество! Зовите просто Андрей. Она улыбнулась. - Андрей, может, чайку с нами выпьете? Работа у вас тяжелая, пообедать сегодня, небось, так и не успели. - Ох, это точно, - сказал я с благодарностью. Ароматы столовой колледжа здорово раздразнили аппетит, но есть в окружении клетчатых девиц было выше моих сил. – Если вам не жалко чашки чая с каким-нибудь бутербродом… - Ну, зачем же, бутербродом? - возразила красавица с золотым венцом на голове. – У нас пироги. Домашние. - Не продолжайте. Я ваш должник на веки вечные. Через пять минут я сидел за столом в задней комнатке, окруженный четырьмя милейшими дамами. Самой молодой в коллективе оказалась заведующая Надя, остальные уверенно приближались к пенсионной планке. Возрастной агрессии они не излучали, наоборот, были спокойны и доброжелательны. Поохали над трудовыми буднями работников милиции («все на ногах, да на ногах»), посокрушались над моей неустроенной личной жизнью ( « а когда же ему за девушками ухаживать?»), предложили на выбор несколько достойных кандидатур в милицейские подруги. Слово «полиция» здесь было явно не в ходу. Мне наперебой подливали чай, размешивали в чашке сахар и подкладывали на тарелку пироги и салатик. Забота выглядела абсолютно бескорыстной – три грации давно миновали возраст кокетства, а на безымянном пальце златовласой заведующей светился тонкий золотой ободок. Проявив ответную любезность, я пересказал содержание криминальной газетной хроники, выдав их за будни уголовного розыска. У женщин хватило такта сделать вид, что они поверили. Перед уходом мне завернули в фольгу здоровенный кус пирога, несмотря на все попытки отбиться, типа, домой доберусь не скоро. - Вот, когда доберетесь, тогда спасибо скажете! – непреклонно возразила одна из работниц почты. – Берите-берите, он легкий, рук не тянет! Пришлось поблагодарить и ретироваться. Ничего не поделаешь, скормлю пирог ближайшему голодному псу. Все хорошо в меру. Женская забота иногда утомляет. План на оставшуюся половину дня был совершенно ясен: посещение клиники генетического анализа, откуда пришло заказное письмо на имя Маргариты Шемякиной. Обеденный перерыв, если он существует, уже закончился, так что приеду я вовремя. Но тут я сообразил, что нахожусь рядом с домом покойного академика. А значит, могу вернуть Покровской ее фотографию. Ближайший пункт «Кодака» располагался в магазине сувениров. Пересняв фотографию, я аккуратно уложил ее во внутренний карман, договорился, что заберу копию через полчаса, и дошел до знакомого дома неспешным прогулочным шагом. Скормил пирог тощей серой суке с отвисшими сосками и умильным взглядом, постоял во дворе, прикидывая, удобно ли являться без предупреждения. Лучше сунуть снимок в почтовый ящик и поставить Покровскую в известность по телефону. Тогда ей не придется снова варить какао и вести с незваным гостем светские беседы. Открыв подъезд магнитным ключом со связки академика, я поднялся на цокольный этаж и сунул снимок в прорезь почтового ящика. Ровное гудение в шахте лифта смолкло, лязгнула металлическая дверь. Я насторожился, прислушиваясь. Звук доносился примерно с четвертого этажа. А может и с пятого. Наверху осторожно защелкали замки. Этот звук я бы узнал из тысячи. Взлетев на четвертый этаж, я поднялся еще на полмарша и осторожно вытянул шею. Полоска бумаги с печатью на двери квартиры академика болталась, потревоженная минуту назад. О такой удаче я и не мечтал. Поднявшись этажом выше, я перегнулся через перила. Когда посетитель выйдет из квартиры, я его увижу. А дальше – дело техники. Ждать пришлось недолго. Андрей Шемякин, – а это был он, - вышел на площадку и защелкал замками. Он очень старался не шуметь. Он даже постарался вернуть на место бумажку с печатью. И пока он возился, пытаясь прилепить ее к створке, я дважды перемахнул через перила и обрушился на него. Надо признать: у него была потрясающая реакция. Не успел я прыгнуть в первый раз, как он обернулся, мгновенно оценил ситуацию и сгруппировался, прикрывая болевые точки. Поэтому удар пришелся ему не в шею, а в плечо. Перехватив мою руку, он с размаху звезданул локтем в стену – моим локтем, разумеется. Я чуть не взвыл от боли. Самые болезненные точки находятся на сгибах тела, это первая заповедь, которую нам внушают на тренировках: береги коленные чашечки, солнечное сплетение, шею, локти! Андрей это знал не хуже меня. Ему потребовалась сотая доля секунды, чтобы оттолкнуть мое ошалевшее тело и махнуть через перила на лестницу. Едва различая от боли фигуру в серой ветровке, я махнул следом. Но он уже нырял на третий этаж, с поразительной легкостью и изяществом – словно Николсон на батуте в фильме «Волк». Я плюхался менее ловко – пироги с чаем тяжело болтались в желудке, мешали собрать силы в одну точку. Преодолев пять этажей за несколько секунд, мы выскочили из подъезда – он опережал меня не больше чем на шаг. Достану, - мелькнула торопливая яростная мысль. Не тут-то было. Оказавшись на улице, он вдруг понесся вперед широченным страусиным шагом, паря над землей почти на шпагате, перелетая через скамейки, заборчики и дорожные поручни. Ни фига себе! - мелькнула оторопелая восхищенная мысль. Запас скорости и прочности был просто фантастическим. Я не мог его догнать. Никто бы не смог. К тому же это был его район, и он уверенно несся к цели, которую я не знал. Я не мог сократить расстояние, не мог «срезать» дорогу, потому что боялся его потерять. Мы неслись по тротуару, сшибая прохожих как кегли. Вслед летели негодующие вопли, свистки и проклятия. Я начал задыхаться. Сердце колотилось в гортани, воздух резал легкие, а Андрей парил над землей, едва касаясь ее кончиком кроссовок, не выказывая усталости, не сбавляя шаг. Сорок километров в час, не меньше. Так не бывает. Это превышает человеческие возможности. Дорогу перегородила огромная плотная пробка. Впервые в жизни я благословил дышащий газами поток автомашин. Андрею придется сбросить скорость, чтобы протиснуться между автомобилями. Слава богу, я немного передохну. Не успел я подумать, как он птицей взмыл на капот ближайшей машины и понесся, перескакивая с крыш на багажники к противоположной стороне улицы. Из последних сил я рванул следом. Под ногами затрещало тонкое железо, захлопали дверцы, вслед понесся такой мат, что я ощутил выброс адреналина – не позавидуешь бедолагам, кому-то сейчас хуже, чем мне. Хлопнул выстрел. Судя по пластмассовому звуку – травматика, но если попадет – геморрой обеспечен. Андрей вдруг запетлял, и я понял, что он тоже услышал звук. Теперь он опережал меня метров на восемь. Раздалось еще два пластмассовых хлопка, но я не дернулся в сторону, как он, и сумел немного сократить расстояние. Впереди показались мрачные кирпичные развалины бывшего НИИ. Здание шло под снос, поэтому все входы в полуразвалившуюся четырехэтажку были замурованы, забиты и увешаны замками. - Стой! – крикнул я, задыхаясь. Он даже не оглянулся. Подлетел к железной опоре, уходящей вверх, ухватился за нее обеими руками и ловко, как обезьяна, вскарабкался на второй этаж. Перепрыгнул через балконное ограждение и глянул через плечо. Меня поразило его лицо – бледное, напряженное, испуганное. Не так я представлял человека, в характеристике которого слово «агрессия» встречалось чаще любого другого. Осатанев от долгой погони, я подлетел к столбу, ухватился за него обеими руками и, помогая себе ногами, полез следом за ним. Перевалившись через балконные перила, я почувствовал, что ладони объяты пламенем. Неудивительно. Кожа содрана, ссадины покрыты налетом ржавчины. Так можно и заражение схлопотать. Балконная дверь висела на одной петле. Я осторожно шагнул в пыльную комнату с мутным окном и огляделся. Под ногами хрустело битое стекло. Никого. Хрустя осколками, я вышел в коридор. Он был длинный, темный и выглядел как лабиринт Минотавра. Я прислушался. Ни одного звука. Потерял, - мелькнула обреченная мысль. И еще одна – почему-то о надвигающейся старости. - Андрей! – крикнул я громко. Эхо испуганно порхнуло к низкому потолку. - Где ты? Давай поговорим! «Сказала кошка мышке», - добавил я беззвучно, потому что ответа, естественно, не последовало. Я позвонил патрульному, велел пригнать десятников по нужному адресу и попросил захватить аптечку. Для очистки совести прошелся по запутанным коридорам, открывая двери ударом ноги и ежеминутно ожидая нападения. Ничего не произошло. Развалины опустели. Отчет № 14 - Нужно промыть. Это все, что сказал патрульный, осмотрев мои ободранные ладони. Ловко высыпал антисептик в походный поддон, развел его дистиллированной водой и знаком показал: опусти руки. Я послушно положил ладони на дно, ожидая привычного пощипывания. То ли Центр стал использовать другие препараты, то ли содранная кожа утратила чувствительность – во всяком случае, я не почувствовал ничего. Пока отмокали ссадины и ранки, патрульный наполнил шприц и сделал мне укол. У него была легкая безболезненная рука. - Спасибо, - сказал я. Он кивнул, промокнул салфеткой мои ладони и начал заклеивать ободранную кожу антибактерицидным пластырем. – А где остальные? Подбородок патрульного указал на окно. Я выглянул во двор. Они выстроилась внизу - шеренга рослых, тренированных мужчин. Никто не курил, не разговаривал, не хлопал по плечу соседа. Просто стояли и ждали приказа – воины-близнецы, выросшие из драконьих зубов, посеянных Ясоном. - Почему свернули работу? - Он ушел, - сказал патрульный, как всегда выбирая самый лаконичный ответ. В прошлой жизни он наверняка был спартанцем. - Откуда вы знаете? Чтобы прочесать такую махину нужно часа два, не меньше! - Нет, - ответил он. – Не нужно. Я зашел в ближайшую аптеку и спросил, не заходил ли к ним человек с содранной кожей на ладонях. Мы немного помолчали. Молчание с моей стороны было пристыженным. - Дежурный фармацевт промыл ему руки и сделал укол, - продолжал патрульный. – Потом он ушел. За десять минут до нашего приезда. Вот так все просто, если поработать головой. Не нужно, задыхаясь, нестись по улице, не нужно скакать по крышам автомобилей а-ля Джеймс Бонд, не нужно резко распахивать двери в темной пустоте коридора. Нужно просто немного поразмыслить. И тем самым сэкономить кучу времени и сил. - Десять минут – серьезная фора, - сказал я. – Особенно при его возможностях. Искать, конечно, смысла нет. Хотя если поблизости работают видеокамеры …. - Данные переданы в Центр, - перебил он, не дав мне договорить. Если ближайшие камеры зафиксировали движение объекта, охотники отправятся по его следу. Это было настолько очевидно, что не требовало объяснений. Я уныло кивнул, но тут же задавил чувство неполноценности. Патрульного учили отличные специалисты, и он всего лишь делает свое дело. Поиск объекта - не моя работа. Свою я выполняю не хуже него. Есть чем гордиться, - мелькнула быстрая мысль, мелькнула как-то вскользь, словно я боялся додумать ее до конца. И следом за ней откуда-то из мутных закоулков подсознания снова выплыло тоскливое ощущение надвигающейся старости. Мне оно не понравилось, и чтобы от него избавиться, я начал размышлять. Ну, хорошо. Этот ненормальный парень бегает быстрее меня. И по канату, наверное, лазает лучше. Его реакция опережает мою, – на долю секунды, но опережает. Почему я решил списать отставание на возраст? Может, его тренировали, так же как меня, но его данные оказались… Стоп! Я присел на подоконник рядом с раскладным поддоном, в котором плескалась мутная от ржавчины дезинфицирующая жидкость и быстро глянул на патрульного. Тот невозмутимо складывал в аптечку разбросанные на подоконнике лекарственные упаковки и шприцы. Догадка долбила черепную коробку с такой силой, что у меня заныл висок. Тренировали, так же, как меня! Удар в основание носа! Удар чистильщика! Мозг взорвался разом. Мысли, воспоминания, информация, ощущения и предчувствия - все обрушились на меня друг за другом, как штормовые волны на резиновый плот. Я тонул и захлебывался. Я был оглушен. Я не понимал ничего, и одновременно понял многое. Всего лишь одно робкое допущение – и внешний хаос начал выстраиваться в стройную логичную систему. «Найди мне этого сукина сына». «У тебя не так много времени». «Сильный парень. Ходил на тренировки. Руки, наверное, тоже сильные». «Хотя бы отработай эту версию первой»! Голос сенатора звучал в голове так ясно, словно я был в наушниках. Он - чистильщик Если это допустить, многое становится на свои места. Например, способ убийства и бегство «объекта». За несанкционированное убийство чистильщику пришлось бы отвечать по всей строгости законов Центра. Сбежавший чистильщик несет угрозу. Его нужно найти и обезвредить. Тем более, если он агрессивен и непредсказуем, – а это два ключевых слова в характеристике сына академика Шемякина. Стоп! Андрей, действительно его сын? Ответ был в конверте, который Маргарита Шемякина получила накануне вечером. После этого в квартире академика кричали и плакали. Возможно, мотив убийства напрямую связан с результатами экспертизы. Нет, что-то не сходится. Убить приемного отца, который ничего плохого тебе не сделал только за то, что у него иной генокод… Черт, опять этот проклятый генный код! Почему все крутится вокруг него? - Вам нужно переодеться. Я был настолько собран, что не стал переспрашивать. Мгновенно включился в реальность, оглядел свой безнадежно испорченный пиджак, ржавую рубашку, рваные брюки и спросил: - Кто-нибудь меня подвезет? Патрульный молча кивнул. Из института мы вышли как все нормальные люди – через дверь. Огромный амбарный замок со сломанной дужкой валялся рядом со ступеньками, на затоптанном пыльном газоне. Серый «Рафик» во дворе перед входом реанимировал мрачное здание, создавая иллюзию жизни, и органично дополняя ландшафт. Слишком большая машина для одного пассажира. Десятник, идущий по пятам, тронул меня за рукав и указал на серебристую «десятку», припаркованную через дорогу. - Нам туда. Через пять минут мы оказались на углу, где выстроилась пробка из десятка машин с покореженными капотами и крышами. Движение шло по одной стороне улицы, вторая была перекрыта двумя сине-белыми «Фордами» с мигалкой. Расстроенные водилы, сбившись кучкой вокруг людей в форме, наперебой размахивали руками, тыча пальцами то в одну, то в другую сторону, приседая и подпрыгивая. Выразительная пантомима. Я пригнулся, чтобы не стать наглядной иллюстрацией суда Линча – самого быстрого в мире. Десятник смотрел на дорогу, в зеркальце отражались пустые равнодушные глаза. Наверное, они всегда бывают такими в промежутках между двумя командами – полученной и отработанной. Город он знал превосходно и несколько раз «срезал» дорогу там, где я бы проехал по прямой, теряя время и бензин. Остановившись перед подъездом, десятник обернулся назад и открыл мне дверцу. Молча. - Спасибо, - сказал я, не рассчитывая на ответ. Он так же молча захлопнул дверцу и уехал. Молчание – золото. Женская спина равномерно ныряла вверх-вниз, - словно в гимнастическом зале. Подъезд у нас небольшой: маленький предбанник со вторыми деревянными дверями, открытыми до упора, сразу за ними - лестница. Вдвоем не разойдешься. - Простите… Женщина быстро выпрямилась и обернулась. Я узнал нашу уборщицу. - Добрый день, - поздоровался я. Уборщица гневно вздохнула и отбросила волосы с лица. Ее распирало негодование. - Да, какой он добрый! Снова насвинячили! Вот, смотрите! – Она подвинулась и ткнула веником в разбросанные окурки на идеально чистом полу. – К Ежовым гости приходили! Сто раз их просила: выходите покурить – берите банку с водой и туда окурки кидайте! Банки, что ли нет? Давайте, подарю! Кивают… - Она пригорюнилась и снова возбудилась, указывая на мусор. – Это нормально, да? Люди, называются! Я с искренней злостью зацокал языком. Дом сдали три года назад, и когда я впервые вошел в подъезд меня мгновенно покорил свежий запах дерева, извести и краски. Так пахнет новый, только что родившийся мир в «Лангольерах». Он как бумажный лист – пиши, что хочешь. Разумный человек напишет слова «чистота и порядок», неразумный, то, что пишут на стенках лифта. Возможно у меня завышенные требования, но я не понимаю, почему нужно сыпать картофельные очистки не в мусоропровод, а рядом с ним, и швырять окурки перед собственной дверью, а не покурить, скажем, во дворе. Загрязнять окружающую среду тоже некрасиво, но две мысли сразу для семейства Ежовых - уже высший пилотаж. - Главное, еще дверью прикрывают, - продолжала бубнить уборщица, почувствовав благодарного слушателя. – Я эту дверь всегда до конца открываю, видите, вот так: - она стукнула створкой об стену. - А они наполовину прикрыли, чтобы не видно было, думали, не замечу. – Уборщица с надеждой уставилась на меня. – Может, вы с ними поговорите, а? Мужчину они послушают… Ой, что это с вами? Я неловко отряхнул пиджак, про который совершенно забыл. - Так, ерунда. Небольшая авария. Не обращайте внимания. - Ой, а руки-то, руки! – запричитала уборщица. – У врача были? - Был. Простые ссадины. До свадьбы заживут. Отвечая, я пятился по лестнице к лифту. Ткнул в железную кнопку и услышал легкий гул. - Ходили бы лучше пешком, для здоровья полезно. Раньше-то без машин обходились, и ничего, жили себе… - Постараюсь, - пообещал я. - Так вы с ними поговорите? - Уборщица махнула совком в ненавистную дверь. – Очень прошу! Житья от них нет! Будто нарочно делают! Не исключено. Есть категория людей, которая испытывает оргазм, измываясь над ближними. Естественно, если они слабее, ниже, младше чином, должностью и так далее. Эмоциональное насилие как примитивная форма самоутверждения. - Постараюсь разобраться, - пообещал я, умолчав, что сам в драку не полезу. Натравлю на них участкового. А если и тогда не поймут – натравлю кого-нибудь покруче. Займусь, так сказать, вплотную перевоспитанием семейства Ежовых. Жить в хлеву по их милости я не собираюсь. - Вот спасибо, - начала уборщица, но тут раздался железный лязг, и двери лифта разошлись в разные стороны. Она умоляюще приложила руку к груди. Я ткнул пальцем в кнопку с цифрой шесть и покивал в ответ – не забуду, не забуду. Дома я сразу встал под душ. Горячие струйки смыли пластыри с раненых ладоней, и они начали неприятно саднить. Поворошив аптечку, я обнаружил две полоски мозольного пластыря, но решил, что липкая лента еще больше растерзает содранную кожу. Поступлю как разумный человек – загляну по дороге в ближайшую аптеку. Войдя в гардеробную, я окинул взглядом стройные ряды пиджаков, рубашек и курток. Институт генетической экспертизы – это звучит гордо. Солидная клиентура, хорошие зарплаты. Для такого места вполне годится новый коричневый костюм от «Хэрриджа» - одновременно простой и солидный. Никто не доверит врачебную тайну незнакомцу, прибывшему в жалком прикиде, сколько бы он ни тряс перед носом красной корочкой. Разумеется, все разрешительные документы с печатями и подписями я мог получить уже завтра, но печенку грызло такое бешеное любопытство, что я боялся не дожить. Усевшись за руль, я отыскал по карте нужную улицу. Институт генетического анализа находился в одном из новых микрорайонов, плодившихся на окраинах как грибы после дождя. Прикинув дорогу, я вырулил со двора. Не забыл заехать в ближайшую аптеку - вернее, о ней не забыли мои горящие ладони. Надменная женщина в белом халате помогла мне наклеить пластырь на обе руки. Я сунул ей три сторублевые бумажки, одна из которых была лишней. Она восприняла это как должное и не поблагодарила. Новые московские джунгли приветствовали меня широким оскалом блочных многоэтажек. Микрорайон в стиле хайтек - асфальт, стекло, бетон, коробки кондиционеров и спутниковые тарелки на окнах. Ни одного парка, сквера, или водоема, - словом, ни одного места, где можно прогуляться с собакой, подышать воздухом, встретиться с девушкой или посидеть вечерком с газетой на лавочке. Место жизни новой популяции человечества, которая пашет без выходных, не выходит прогуляться и не вылезает из ночного безлимитного интернета. Институт занимал два этажа новостройки типа монолит – кирпич с большим двором. Судя по дорогим иномаркам, клиентов соображение удаленности от центра ничуть не отпугнуло. Оборону здесь держали крепко: массивная дверь с видеокамерой над входом, специальная прорезь для пластиковой карточки и отсутствие замков. Войти сюда можно только в том случае, если ты «свой». А если нет – нажимай на металлическую пуговицу звонка. Так я и поступил. Видеокамера над входом немедленно оживилась, задвигала тонкой как у стервятника шеей. - Добрый день. Вы записаны? – осведомился хриплый мужской голос с заученной вежливостью. Везет мне на охранников. Пора составлять каталог видов и разновидностей: «Охрана визуальная и виртуальная»… - Нет, не записан. - Кто вам нужен? – спросил голос уже не так вежливо. - Будет лучше, если ты откроешь, - сказал я. В домофоне возникла легкая заминка. - Ну! – сказал я, повысив голос. Щелкнул замок, дверь плавно поехала на меня. Слабак, подумал я, перехватив ручку. Он встретил меня в холле – взъерошенный, в черной униформе с тревожным бегающим взглядом. - Извините, у нас принимают только по предварительной записи. Кто вам нужен? Достав осточертевшую корочку, я надменно махнул у него перед носом. - Самый главный! Он на месте? Не спуская с меня опасливого взгляда, охранник что-то забормотал в радиотелефон. Выслушал ответ и доложил: - Директора нет. Хотите поговорить с Олегом Анатольевичем? - Кто такой? – спросил я брезгливо. - Это наш главврач. – Я сморщился. – Да вы напрасно хмуритесь. Директор приезжает раз в неделю, он иногда новеньких врачей даже в лицо не знает. Делами занимается Заварзин, так что если у вас серьезный вопрос – лучше к нему. Я прошелся недовольным взглядом по стерильной комнате, всю обстановку которой составлял письменный стол с компьютерным монитором и со вздохом сказал: - Веди, чего уж там...