Я не знаю, существует ли на самом деле такая вещь, как «удар чистильщика» и весьма вольно обошелся с человеческой анатомией. Мне известны ее азы. Я порой неправильно трактовал их, чтобы придать динамичность сюжету. Я обычно так поступаю и не испытываю по этому поводу чувства вины. Если вы заметили подобные ошибки, пожалуйста, не указывайте мне на них. Они допущены намеренно. Автор Я знаю, как на мед садятся мухи, Я знаю Смерть, что рыщет, все губя, Я знаю сплетни, истины и слухи, Я знаю все. Но только не себя. Ф. Вийон. (1431- 1463г.) Отчет № 1 Я - чистильщик. Может, это не самая почтенная профессия на земле, но одна из древнейших – уж точно. Чистильщики – ровесники государства, его тайное оружие и существовать они не перестанут. В чем разница между нами и учителем, врачом, бизнесменом, физиком, - любым другим специалистом? Они выбирают будущую работу, а мы – нет. Нас выбирает Власть. В чистильщики не посвящают за меткую стрельбу, черный пояс, и умение держать язык за зубами. Чистильщик – это особый образ мыслей, помноженный на хорошую тренировку и полное одиночество. Чистильщики не знают друг друга в лицо. Это не загородный клуб, где между двумя бокалами сухого мартини можно потолковать о разных видах смерти. Чистильщик – существо одинокое, и в этом его сила. На него нельзя надавить, приставив пистолет к виску любимой женщины. Давайте договоримся сразу, ладно? Чистильщики вполне адекватные люди, и они не отмечены особой печатью. Я могу сидеть с вами за одним столиком в «Макдоналдсе», и вы ни на секунду не прервете оживленный разговор с другом. Я помогу мамаше с ребенком перенести коляску, подниму упавшую сумочку дамы, переведу через дорогу подслеповатую старушку. Угадываю ваш вопрос. Что же, ответ «да». Я убью их, если мне прикажут. И сделаю это очень быстро: я не люблю мучить людей. Сходим ли мы с катушек? Редко, но бывает. Власть над человеческой жизнью вызывает иллюзию родства с Богом. Если чистильщик стал неподконтролен, это означает, что кто-то крупно прокололся: либо психолог с его тестами, либо инструктор по спецприемам незаметного убийства, либо наблюдатель, опекающий нас первые два года. Я не знаю, в какой форме они получают выговор. Чем меньше знает чистильщик, тем дольше он живет. Хотя век любого чистильщика недолог. Сегодня меня вызвал сенатор. Нет, он не сидит в депутатском кресле. Сенатор – человек, возглавляющий Центр и отдающий приказы. - А что такое «Центр»? За этот вопрос дембиль Андрей Вешняков получил от инструктора короткий удар в лицо и две недели был похож на клоуна с помидором вместо носа. Вопросов в Центре не задают. Я работаю здесь двадцать лет и все что знаю об организации, является плодом моих умозаключений. Итак, я вышел из метро на оживленную центральную улицу, прошелся вдоль сверкающих отмытых витрин и свернул в незаметный тупичок. Машину не взял сознательно – апрельский день был прекрасен, как картина уличного художника, нарисованная просто так, для души, не для продажи. Дома в переулке были старые, а некоторые даже старинные – как двухэтажный особняк с чугунной решеткой по периметру. Бывший дом купца Никитина является памятником архитектуры и охраняется государством, о чем сообщает табличка на входе. Поэтому парадное крыльцо заложено камнем, а черный ход закрыт бронированной дверью, над которой посверкивает дуло видеокамеры. Раньше сквозь чугунную решетку по ночам пропускали ток низкого напряжения, но однажды к ней прислонился подвыпивший мужик с кардиостимулятором. Скандал, естественно, замяли: вскрытие показало, что прибор был с дефектом. Печально, да. Теперь по двору день и ночь бегают два добермана, еще два добермана в человеческом обличье дежурят в пуленепробиваемой комнате флигеля, а один – на первом этаже возле двери. Итак, обычная процедура; входишь в дверь, она захлопывается, и ты упираешься носом во вторую, такую же несокрушимую. Вошедший законсервирован, как сельдь в банке. Фото на память, просвечивание тепловизором, выдвигающийся ящичек для оружия и спецтехники. Наверное, посторонних людей процедура шокирует. Только посторонних людей здесь не бывает. Поэтому увидев в кабинете сенатора незнакомого мужчину, я не только удивился, но и слегка напрягся. - А, вот и он! – сказал сенатор, поднимаясь навстречу. Крепко пожал руку, всматриваясь в меня выпуклыми, как у бассета, темными глазами и снова обернулся к гостю. - Знакомьтесь, Ярослав, это Андрей, наш лучший следователь. Можно без отчества? – спросил он меня. Привычка «держать лицо» сделала свое дело. Я улыбнулся. - Конечно! Очень приятно. - Ярослав, - представился гость, вставая и протягивая мне руку. И повторил: – Можно без отчества. Его ладонь была нежной, как у женщины, а пожатие вялым. Красивый выхоленный мужчина лет сорока. Обувь стоит не меньше двухсот долларов, а золотая зажигалка, которую он достал из кармана – пару штук. Зелеными, разумеется. Скорее всего - подарок благодарной пациентки, - подумал я, усаживаясь за стол напротив сенатора. - Ярослав – один из лучших психологов страны, - сказал сенатор. – Возможно, самый лучший. Гость небрежно отмахнулся, как бы сметая комплимент в мусорную корзину, и достал пачку коричневых сигарелл. «Капитан Блэк», ароматизированные ванилью. - «Генетика будущего», «Корни подсознания», «Судьба и гены», - перечислил я вслух названия книг, которые мне принесли сегодня утром. - Автор – Ярослав Пожидаев. Гость так поразился, что забыл чиркнуть кремнием. - Вы читали мои книги?! - Конечно, - соврал я, не моргнув. Пары часов хватило на то, чтобы их быстро пролистать, составив самое общее впечатление. Проблемы генетики и наследственности, поданные под соусом популярного чтива. Психолог рассматривал меня красивыми глазами шоколадного цвета. Я видел, что его представление о ментах, как о переходных существах от обезьяны к человеку, немного поколебалось. - И что вы об этом думаете? Мои теории сильно расходятся с вашим практическим опытом? - Они совпадают на девяносто процентов, - сказал я убежденно. Ярослав, наконец, сунул в рот коричневую сигареллу, похожую на игрушечную торпеду, и чиркнул зажигалкой. Сенатор подвинул ему пепельницу. - Красивая вещь, - сказал я, кивая на зажигалку. – Наверное, дорогая? Ярослав пожал плечами и выпустил ванильное дымное облачко. С сигареллой в руке он выглядел элегантно и давал нам возможность собой полюбоваться. - Понятия не имею. Это подарок. Я поздравил себя с верной догадкой. - Может, кофейку? – предложил сенатор. - Нет, благодарю, кофе вреден, - отказался гость, будто пережевывал овсяные хлопья, а не заполнял легкие выхлопными газами. - Я очень рад, что мы нашли общий язык, - сказал сенатор. – Когда люди работают в одной команде… - Юрий Васильевич, я не сказал «да», - запротестовал гость. Делал он это вяло, будто кокетничал. Не гомик ли, на секундочку, лучший психолог России? Тут я вспомнил золотую зажигалку и отмел идею. Такие подарки женщины гомикам не делают. - И «нет» не сказали! – Сенатор деликатно тронул гостя за рукав пиджака. - Ну, в чем проблема? В рыночных условиях? Господи, да всё мы понимаем, тоже по земле ходим! И не ступала такая нога на грешную землю. В такой обувке, как у гостя, можно смело упасть на кровать (момент в западных фильмах, который меня слегка нервирует). Обычный маршрут передвижений господ уровня Пожидаева: квартира в хорошем доме, новенький лифт, подземный паркинг, машина, офис в престижном районе. А также – ужин с дамой в модном ресторане и поездка в аэропорт с целью посещения модного курорта. - Вам известны мои расценки? – дерзко спросил Пожидаев. Перед кем хвалится, глупый. Неужели не видит, куда попал? Сенатор не обиделся. - Все нам известно! - он погрозил Пожидаеву мясистым указательным пальцем. – Сто пятьдесят тысяч долларов в год, включая издательские гонорары. А налоги платим? Психолог и бровью собольей не повел. - Издательские гонорары можете смело исключить – это не деньги. Что касается остального, мой бухгалтер отчитывается вовремя. - Без прибыли! – горестно сказал сенатор. – Третий год без прибыли! - У меня большие расходы. Все документы на списание денег в порядке. - Ужасно! - посочувствовал сенатор. – Не работа, а какие-то рабские галеры! Мой совет - хватайте удачу за хвост, раз никак в плюс не выйдете! Сколько вам платят нервные дамочки? Двести долларов в час? А мы готовы заплатить триста. Без налогов. Я уж не говорю о том, что благосклонное отношение к вашей фирме обеспечено. Ну? Договорились? Минуту Пожидаев молчал, переводя взгляд с меня на сенатора, а потом усмехнулся. У него действительно были очень красивые глаза. - А вы психолог. Мне нужно что-то подписать и что-то соблюдать? Сенатор пожал плечами. - Дорогой мой, вы начитались детективов. Подписывать ничего не нужно, а соблюдать никогда не вредно. Дело очень деликатное, в него замешаны известные люди. Вы знаете академика Шемякина? - Никиту Сергеевича? Кто же его не знает? Генетик, известный ученый…- тут Пожидаев глотнул и медленно опустился на стул. У него некрасиво отвис подбородок. – Разве он… Не может быть! О смерти Никиты Шемякина я узнал из полицейского протокола, который мне принесли в пять утра. Свеженький был протокол, даже чернила не просохли. Его доставил один из десятников. Это гончие псы смерти. Сами они не убивают, их удел рутинная работа. К примеру, поиск объекта, если он ударится в бега. Сенатор грустно кивнул. - Андрей занимается этим делом. - Он махнул мне рукой и велел: - Давай, излагай подробности. И я добросовестно изложил содержание протокола осмотра места происшествия. На память я пока не жалуюсь, поэтому язык получился казенный. Пожидаев слушал, глядя в стол. Когда я умолк, психолог раздавил окурок. Руки у него не дрожали. - А жена? Она…тоже? - Маргарита в больнице, - ответил сенатор. Пожидаев живо повернулся к нему, задрав бровь. - Ее пытались убить? - Не пытались. У нее сильнейший сердечный приступ. Она без сознания. Ярослав встал и прошелся по ковровой дорожке, глядя себе под ноги. Он был довольно высокого роста – пожалуй, на голову выше меня, - и казался худым. Впрочем, костюм сидел на нем отлично. Видимо, сшит на заказ. - Это ограбление? Он произнес фразу таким тоном, будто надеялся на лучшее. - Нет, ничего не взяли, насколько можно судить. Разве что наличные. - А почему об этом не сообщалось в прессе? - Есть деликатные обстоятельства, - повторил сенатор. - Что вы от меня хотите? - спросил Ярослав с раздражением. - Чтобы я составил психологический портрет преступника? - Преступников, - поправил сенатор. – Их было двое. - Двое? – Мне показалось, что гость слегка напрягся. - Почему вы так думаете? Уже есть какие-то версии? Сенатор встал из-за стола – невысокий массивный мужчина со смуглым лицом и эффектной снежно-белой шевелюрой. Достал из шкафчика бутылку «Чивас Регал», три рюмки и аккуратно разлил светло-коричневую жидкость, пахнущую зерном и деревом. - Помянем, как полагается, - сенатор подал нам рюмки и опрокинул виски первым. – Царствие ему небесное. Мы не догадываемся, мы точно знаем. Пожидаев поперхнулся и закашлялся. Я встал и похлопал его по спине. Сенатор налил себе вторую рюмку и таким же коротким точным движением отправил ее в рот. - И не выговоришь без ста грамм, - пробормотал он себе под нос. Вздохнул, поднял на Пожидаева грустный взгляд и рубанул с плеча: - Никиту убили его дети. Отчет №2 Я не помню, сколько раз мне приходилось присутствовать при подобных сценах. Кто-то сообщает кому-то о чьей-то смерти. Вариантов реакции много: от фальшивых слез и причитаний до открытого ликования. Пожидаев испугался. - Так вот почему… Он тут же спохватился и стиснул губы – словно отгородился пуленепробиваемым щитом. - Вы что-то сказали? – вкрадчиво спросил сенатор. Ярослав насупился. - Ничего. Я звонил Никите Сергеевичу весь вчерашний вечер, но мне никто не ответил. Откуда вы знаете, что его убили…дети? - Во-первых, они пропали сразу после гибели Никиты. Во-вторых, есть определенные улики, которые наводят на подозрение. Сенатор бросил на меня короткий взгляд, я ответил скорбным кивком. В протоколе об уликах против детей академика не было ни слова, но, как говорит инструкция, «в сомнительных ситуациях следуй за начальством». - Ясно. Веки шоколадных глаз слегка набрякли, уголки ярких губ опустились. Пожидаев неожиданно постарел. Никогда не видел, чтобы люди так переживали за посторонних детей. И за своих-то сейчас не очень переживают. Интересно, давно ли знаком психолог Пожидаев с женой академика Шемякина. Как говорит сенатор: «Отцовство – родство сомнительное». - Расскажите о них, - попросил сенатор. – О Тане и Андрее. Какие они? Все еще не выходя из-за своего пуленепробиваемого укрытия, Ярослав заговорил сухим отрывистым голосом: - Они самые обычные дети. Тане – шестнадцать лет, Андрею – исполнилось двадцать. Наверное, вам лучше опросить их друзей и ровесников. Я мало что могу вам сообщить. - Но вы были вхожи в эту семью, - начал сенатор. - Я приходил к Никите Сергеевичу и его супруге, - отрезал Ярослав. – У меня с детьми разные интересы, знаете ли. Сенатор, наконец, оставил образ доброго дядюшки. Истинное лицо тоже не показал, но атмосферное давление в кабинете внезапно повысилось и прижало нас к полу. Уверен, это не просто ощущение. В Центре работают странные люди, которым многое доступно. - Значит, так. Нам нужно, чтобы вы составили их психологические портреты и помогли спрогнозировать, как они поведут себя в критической ситуации. Вы знаете их с детства. Никто не сделает этого лучше вас. Андрей будет сообщать все, что ему удастся узнать. Ваша задача – анализировать информацию и делать выводы. И, конечно, сообщить нам, если они с вами свяжутся. Вам понятно? Темные выпуклые глаза сенатора встретились с шоколадными глазами гостя. Обычно под давлением этого взгляда люди глаза опускают. Ярослав не опустил. - Скажите, чем занимается ваша организация? – спросил он. Убьют прямо сейчас или на улице? - подумал я. В приемной сенатора сидят два секретаря. Уверен, что это чистильщики высокого разряда. Почему? Не знаю. Плохо отглаженные костюмы и особая неприметность лиц, которой обладают только профессионалы высшего класса. Однако день сегодня выдался странный. Сенатор кашлянул, и атмосферный фон в кабинете неожиданно разрядился. - Вас не проведешь, - сказал он. – Ну да, мы не относимся к обычным спецслужбам. Видите ли, Ярослав, мы занимаемся охраной стратегических научных разработок. Никита Сергеевич много лет был нашим «клиентом». - Но тогда у вас должно быть досье на всех его знакомых и родственников! - У нас оно есть, - подтвердил сенатор. – Но когда происходят подобные вещи, досье тщательно перепроверяют. Таковы правила. На этот раз неугомонный Пожидаев промолчал. Я видел, что он не верит ни сенатору, ни мне. - Ярослав, пожалуйста! - попросил сенатор. – Ну, что сделать, чтобы вы мне помогли? Устроить встречу с главой администрации Президента? - А вы можете? – с иронией спросил гость. - А вы сомневаетесь? – в тон отозвался сенатор. - Да нет, - отозвался Пожидаев после короткого раздумья. – Не сомневаюсь. «В этом не сомневаюсь». Вот что он хотел ответить. Все остальное подвергалось сомнению. - Я подумаю, - сказал Пожидаев. - В этом нет необходимости, - отозвался сенатор. – Думать будете над нужной информацией. - А если я откажусь? – тихо спросил Ярослав. – Убьете? Сенатор негромко засмеялся. Я снова поразился тому, какой он актер. - Ну, что за индийская мелодрама! Вам не стыдно? Пожидаев смутился. Сенатор умеет внушить человеку гипертрофированное чувство стыда за любой мелкий промах. - Давайте не будем говорить ничего такого, о чем потом пожалеем, - предложил сенатор и улыбнулся. У него была подкупающая улыбка с легкой щербинкой между верхними зубами. Тут же прижал руки к груди и испуганно округлил глаза: - Умоляю, не рассматривайте это как угрозу! Ярослав на улыбку не ответил. - Хорошо. Я постараюсь помочь, хотя не верю, что Таня и Андрей имеют отношение к этому кошмару! Я найму им адвоката и буду контролировать следствие от начала до конца! И если что-то пойдет не так…- Запнувшись, он поискал весомые сильнодействующие слова: - Имейте в виду, что я тоже могу организовать встречу с главой администрации Президента! Звучало смешно, но сенатор терпеливо выслушал до конца. - Вот и прекрасно, - сказал он. - Андрей, контакты!... Я понял, о чем речь и вытащил новенькую визитку, которую мне принес десятник вместе с бордовым удостоверением, новеньким «макаровым» и неиспользованной симкой. - Прошу. В ответ Ярослав достал из внутреннего кармана свою визитку и положил на стол. Ни мне, ни сенатору. - Я могу идти? - Вольно, - разрешил сенатор и снова улыбнулся. Гость на улыбку не ответил. Одарил меня и сенатора недоверчивым взглядом, кивнул и вышел из кабинета. Я выждал положенные две минуты и сел поближе к сенатору. - Уф, устал… - Он вальяжно раскинулся в кресле. - Как тебе этот сукин сын? Сенатор выглядел, как обычно, подтянутым и импозантным и носил дорогие вещи с врожденной небрежной элегантностью. Я ни разу не видел на нем украшений – даже обручального кольца. Его легко представить примерным семьянином и холостяком в свободном полете. Безусловно, он нравится женщинам, - холеный, породистый мужчина, умеющий повелевать. Его черты говорят о сложном смешении кровей; выпуклые темно-карие глаза с семитским разрезом, прямой скандинавский нос, высокие славянские скулы и очень маленькие для мужчины уши. Такое лицо нельзя назвать красивым, но оригинальность сильнее шаблонной привлекательности. Кроме того, сенатор обладает удивительным чувством уверенности в себе и носит его так же органично, как дорогие пиджаки. Женщины ценят это мужское качество. - Самоуверен, как большинство успешных людей. - У меня иногда возникает ощущение, что успешные люди не читают классику, - сказал сенатор. Наверное, между людьми, которые давно работают вместе, устанавливается телепатическая связь. Я понял, что он имеет в виду знаменитую цитату: «Да, человек смертен. Плохо то, что иногда он внезапно смертен». - Наверное, ты удивлен, что дело поручили тебе? Я кивнул. «Удивлен» - слабое слово, но, ни один чистильщик не смеет задавать вопросы сенатору. - Понимаю. Обычно поиском объекта занимаются десятники, но ситуация очень деликатная. Нужно контролировать каждый шаг. Кроме того есть предложение готовить тебя на это место, - сенатор постучал растопыренными ладонями по ручкам добротного кресла без колесиков. Он терпеть не мог всякую новомодную дрянь. – Я, знаешь ли, на пенсию хочу. Не буду скрывать: от того, как ты справишься, зависит твое будущее. Что скажешь? - Я никогда не занимался расследованиями, - возразил я. - Вот и займись! Тебе сорок пять, правильно? Ну вот, сам видишь, засиделся в девках. Ты всегда был лучшим и тебя не отпускали. Но скоро стукнет пятьдесят, и что тогда? На пенсию выйдешь? Это был черный юмор, но я не обиделся. Смерть - моя профессия, я свыкся с ней настолько, что давно перестал ее бояться. Иногда я сам не понимаю, почему до сих пор жив. Думаю, что чистильщики, как служебные собаки, живут столько же, сколько работают. Иногда меньше. Пенсия для нас не предусмотрена. Как я представляю свой конец? Короткий удар ребром ладони в основание шейных позвонков. Ночью. Где-нибудь в пустом подземном переходе. Диагноз: «смерть в результате падения с высоты собственного роста в состоянии опьянения». Что-то в этом роде. - Что я должен делать? Сенатор лег грудью на стол: - Найди этих сукиных детей. Постарайся взять живыми. Они мне нужны. - Когда они сбежали? - Сразу после убийства. Все бумаги на них получишь у патрульного. Патрульным называют командира десятников. Это второе лицо в колоде после сенатора. Кто стоит над сенатором - я не знаю. Никто не знает. - И сидишь ты по-прежнему прямо, - невпопад сказал сенатор и попытался выпрямиться. – А, к черту! – Он снова удобно развалился в кресле. – Ну, как? Сделаешь? - Сделаю, - ответил я. У чистильщиков не принято отвечать «постараюсь», или «попробую». Ответить так – значит дать понять, что ты можешь промахнуться. А промахнувшийся волк - Мертвый волк. - Хорошо, - подвел итог сенатор. – Можешь идти. Патрульный встретил меня как обычно: молчаливым рукопожатием. Мне кажется, что необходимость разговаривать причиняет этому высокому высохшему мужчине физическую боль. Он взял со стола картонную папку, перевязанную тесемочками, сунул мне в руки и сделал знак: «следуй за мной». Мы сделали петлю по коридору и остановились перед коричневой деревянной дверью. - Ваш кабинет. - Патрульный разговаривал неумело, как человек, выходящий из-под зубного наркоза, и опускал ненужные слова. – В любое время дня и ночи. Сенатор приказал. Сказал, к вам будут приходить. Я осмотрел небольшую квадратную комнату. Окна завешаны плотными жалюзи и выходят во двор. Слева - стол, кресло на колесиках, сборный стеллаж из «Икеа». У противоположной стены, справа от двери, журнальный столик и два больших гостевых кресла. Годится. Осведомившись, все ли в порядке, патрульный удалился. Оставшись один, я сел в кресло-каталку и взялся руками за противоположные края стола. Это был удобный стол, не слишком большой и не слишком маленький. Мебель пахла смазкой и деревянной стружкой. Девственный запах говорил, что я был здесь первым хозяином. Никто не сидел в этом кресле, никто не выдвигал пустые ящики стола, никто не раскатывал в кожаном кресле на колесиках по гладкому паркету. Никогда в жизни у меня не было своего кабинета. Возникло искушение прямо сейчас разложить на столе досье двух непутевых детишек академика Шемякина, но я этого не сделал. Слишком много информации к размышлению. Чтобы обдумать все спокойно я должен уйти из Центра. Здесь мне кажется, что техническая революция позволяет хозяевам не только просвечивать насквозь наши тела, но и читать наши мысли. Я сбежал по лестнице на первый этаж и звонком вызвал проводника. Это был хмурый мужик лет шестидесяти, носивший старый вязаный свитер, мятые джинсы и дутую куртку - единственный человек, которого не трогали доберманы в саду. Сенатор выудил его из кучи бомжей возле Курского вокзала. Многие менты старой школы помнили его как лучшего инструктора по дрессировке служебных собак в убитом Союзе. Он никогда не выходил за ворота Центра; жил в кабинете, которому придали вид жилой комнаты, мылся в душевой Центра, ел в буфете Центра, носил одежду, которой его снабжал Центр. В свободное время он сидел на скамейке в саду и разговаривал с собаками. Людей он этой чести не удостаивал. Почему - не знаю. У каждого из нас есть своя история. Это не те воспоминания, которыми хочется делиться. Отчет № 3 По дороге к метро я купил целлофановый пакет и сунул туда картонную папку с надписью «Дело». Я шел вдоль решетки с чугунными прутьями, а с другой стороны за мной как тень следовал черный доберман с коричневым ободком вокруг пасти. Я остановился. Доберман тоже. Закрыл пасть с вываленным наружу шершавым коричнево-розовым языком и застыл, глядя мне в глаза. Сухое поджарое тело напряглось. - Служишь? – спросил я. – Ну, служи, служи. Все равно пенсия нам с тобой не светит. Доберман беззвучно показал крепкие клыки. Служебные собаки не лают. Доберман знает, что должен делать, если нарушитель пересечет границу. Он точно такой же отлаженный винтик Центра, как я. Собаки глупы и доверчивы. Над ними проводят мучительные медицинские эксперименты, их отправляют со взрывчаткой под машины и танки, их учат спасать человека, зачастую жертвуя собой, а выживших усыпляют, чтобы сэкономить на сухом корме. В одной военной части всех старых служебных собак загнали в клетку и попросту расстреляли – наверное, закончились шприцы с лекарством. Уголовное дело, заведенное под давлением шокированных местных жителей, прекратили через месяц, двоих задержанных отпустили. Я хорошо представляю собачьих палачей, поливавших старых животных автоматными очередями: двадцатилетние бритые парни с дубовыми затылками и стеклянными глазами. Их нельзя назвать ни злобными, ни жестокими – они просто не знают, что это такое. У них низкое IQ и полное отсутствие воображения. Им никогда не снятся кошмары, они не теряют аппетит из-за угрызений совести. Счастливые мертвые души. Убить человека гораздо проще, чем животное. Собаки достойны жалости. На улице кипела жизнь, но посетителей в маленьком кафе-стекляшке было немного. Я сел за последний столик спиной к стене. Входная дверь впереди, окно справа в изрядном отдалении. Если откинуться на спинку стула, меня из окна не видно. Клиентов я не боюсь: они понятия не имеют, что их жизнь отмерена с точностью до мгновения. Вполне возможно, что живой труп сидит неподалеку от меня и наворачивает салат, щедро сдобренный майонезом. У него хороший аппетит и большие жизненные планы. Он может скользнуть случайным взглядом по серой фигуре возле стены, но никогда не узнает, что это его Смерть. Тогда почему я всегда сажусь спиной к стене, лицом к входной двери? Центр посылает нам милосердный внезапный Конец, но инстинкт заставляет цепляться за жизнь. Даже если это безнадежно. Теперь, оказавшись в относительной безопасности, я, наконец, задал главный вопрос, который терзал мою печенку с той минуты, как я увидел Пожидаева: списали, или нет? Сенатор нарушил главную заповедь Центра: чистильщика не показывают никому. То, что меня познакомили со случайным человеком – тревожный симптом. Кого-то списали. Если меня – почему? Возраст? Чистильщики уходят «на пенсию» около пятидесяти лет, но я лучший из всех наемников, работавших на Центр. Смешно надеяться на признательность. Просто я в отличной форме и способен принести пользу. Сенатор до смешного бережлив: его чайная кружка с треугольной щербинкой все еще стоит на столе. Выбрасывать из колоды годного человека – не хозяйский стиль. Предположим, что меня списали. Тогда зачем такие сложности? Дело академика Шемякина, знакомство с посторонним человеком… Если бы списали – не стали бы огород городить. Срочный вызов, приказ оставить машину дома, пустой подземный переход, неслышные шаги за спиной. Легкое дуновение ветерка возле уха… и все. Первые четыре года работы были школой, когда я принюхивался и приглядывался. Социальные лифты и карьерный рост в Центре отсутствуют. Это я понял, когда увидел в газете некролог патрульному, с которым проработал десять лет. Тогда я отметил, что патрульным, в отличие от чистильщика, не возбраняется иметь семью и у них есть легальная работа. Уверен, что чистильщиками ни мой патрульный, ни сенатор никогда не были. Я думаю, это как мозаика. Центр берет нужных людей и гранит в соответствии с предназначением. Потом вставляет ограненный кусок в нужный промежуток, щедро смазанный клеем. Это твое место раз и навсегда. Меня учили убивать быстро, безболезненно, и оставаться незамеченным. Патрульных учат чему-то другому, сенаторов - третьему. Но все мы куски общего рисунка и не можем меняться местами. Я сижу на стуле, а сенатор в кожаном кресле. Так будет всегда. Я не знаю, какую роль в этом деле отвел мне Центр, но если пойму – останусь в живых. Может быть. Официантка принесла заказ: чашку чая с пакетиком «Липтона», сахарницу и блюдце с двумя пирожками; с капустой и картошкой. Обычно я не ем мучное, но одно из правил выживания гласит: «В чрезвычайной ситуации смени свои привычки». Я откусил теплое дышащее тесто. Пирожок оказался вкусным, а начинка не пряталась на противоположном конце. Я, не торопясь, доел первый пирожок и взялся за второй. На другом конце зала, возле входа сидела парочка: он и она. Длинные, тщательно завитые волосы женщины падали ей на плечи. Мужчина выглядел помятым, словно собирался второпях. Он говорил быстро и тихо, посверкивая глазами, как ледяными осколками. Плечи женщины вздрагивали, пальцы правой руки терзали измятый носовой платок. - Можно подумать, ты сама не хотела, - читал я по губам. – Я тебе сразу сказал: выкинь это из головы! Сама знаешь, у меня не лучшее время. Я не вытащу вас с ребенком. Женщина что-то тихо возразила. Мужчина рассмеялся. - Ну, конечно! Разродишься прямо на работе! А потом? Думаешь, тебя не выкинут на улицу, как только заметят живот? Очень нужно твоему шефу оплачивать декретный отпуск! Мне стало скучно. Жизнь на удивление однообразна. Двадцать лет назад в подобной ситуации я положил деньги на тумбочку возле кровати и ушел. Больше я ту женщину не видел. Может, она сделала аборт и теперь утешается разговорами, что все мужики сволочи. Может, не сделала и родила. Может, воспитала ребенка правильно, может, нет. Как бы она ни поступила, ничего вокруг не изменится. Жизнь устроена по принципу автобана: что бы ни произошло, движение продолжается. Я допил чай, расплатился и вышел на улицу. Домой не хотелось. Хотелось потолкаться среди незнакомых людей, зарядиться их энергетикой, хотя бы ненадолго примкнуть к безликому плавно текущему человеческому потоку. Помахивая пакетом, в котором лежала картонная папка, я дошел до помпезного банкетного зала олигархов под названием «Храм Христа Спасителя». Я помню время, когда на этом месте находился открытый бассейн и попасть туда мог любой желающий. Рядом с бассейном был небольшой уютный сквер, над которым, казалось, навечно распластался густой запах горячего шоколада. Я ходил туда часто, пока не обнаружил, что меня притягивает другой берег реки со старой кондитерской фабрикой. Это была совсем другая Москва – сюрреалистичная и несовременная даже для 1986 года. Я садился спиной к парапету, на прогретый солнцем асфальт и всматривался в темные безглазые окна. Двухэтажные дома с облупившейся краской, тишина, почти полное безлюдье и невыносимо горячий шоколадный запах. Место ассоциировалось с кадром из старого югославского фильма «Мастер и Маргарита»: высокий худой мужчина в черном пальто и шляпе, бредущий вдоль безжизненных двухэтажных особняков. Кажется, что эпизод снимали именно здесь, на узкой набережной, отгороженной от современного города рекой времени. Я здесь уже был. Сейчас я напрягусь и вспомню что-то очень важное, хорошее, или плохое. Дежавю было таким мучительным, что в какой-то момент я испугался и запретил себе приходить. Похожее ощущение я испытывал еще в нескольких местах Москвы, но такое сокрушительное – только здесь. Дежавю говорит о том, что психика дала легкую трещину. Сквозь нее почти ничего нельзя разглядеть, но она есть, как ни штукатурь. Я не верю в прошлую жизнь и генетически заложенные воспоминания предков. Я нахожу утешение в библейском изречении: «И дастся каждому по вере его». Думаете, я верю в Бога? Чушь. Я верю в то, что со смертью все кончается. В том числе и проблемы. Отчет №4 Сначала фотографии. Я сел за стол, развязал тесемки папки и зажмурился. Перебрав бумагу, я на ощупь выудил наружу два глянцевых обрезка. Положил на них ладони и замер, впитывая незнакомую энергетику. Слева повеяло легким ароматом духов. Значит, справа парень, слева – девушка. Открыв глаза, я убедился, что не ошибся. У Андрея Шемякина были сонные светло-серые глаза и тонкие прямые волосы, сквозь которые просвечивала кожа головы. Он был похож на театрального Мефистофеля из-за ранних треугольных залысин на лбу. Парень умен и агрессивен. Это я понял еще до того, как прочитал его досье. Сыну покойного академика Шемякина недавно исполнилось двадцать лет. Я в это время уже изучал спецприемы незаметного убийства. Ну что же, у меня не было папы-академика. Было безликое существо мужского пола, которое сказало безликому существу женского пола: «Сейчас не лучшие времена. Я не потяну вас с ребенком». Хочется думать, что с этими словами он положил несколько рублевых банкнот на столик или на тумбочку возле кровати. Девчонку я чувствовал хуже. Может, потому что она женщина. Красивая барышня, только взгляд какой-то недетский, недоверчивый и проницательный одновременно. Глаза у нее должны быть темно-карие или черные с густыми ресницами. Косметикой девочка почти не пользуется. Типичный синий чулок, что подтверждает досье. Круглая отличница, учится в 11 классе закрытой частной школы. Свободно владеет - я не поверил глазам и нагнулся ниже – пятью иностранными языками. Никакого компромата типа курения в туалете, легких наркотиков и обжиманий с мальчиками на школьных задворках. Никакого проявления агрессии. Умение разрешать любой инцидент с помощью разумных аргументов. Что же помешало красавице, умнице, родительской гордости найти разумный довод в последнем разговоре с папой? НЕ ОТВЕКАЙСЯ! Я переложил страничку в досье Андрея Шемякина. Переводился из школы в школу четыре раза. Учился так себе. Впрочем, оценки по алгебре, физике и геометрии всегда отличные. Налицо способности к точным наукам. Гуманитарные дисциплины на грани фола. Поведение «удовлетворительное», и что-то мне подсказывает, что здесь тоже не обошлось без натяжки. Посмотрим, куда поступил проблемный мальчик после натужно-приличного окончания школы. Я перевернул страницу и не поверил своим глазам. Институт физкультуры. Детишки академика Шемякина интересовали меня все больше. Агрессивен. Это слово присутствовало почти в каждой характеристике. Драки в школе. Пара приводов в милицию. Папа замял инциденты и на учет мальчишку не поставили. Характеристика из института: «Агрессивен, склонен к потере самоконтроля. Не допускается к занятиям в группе». Его изолировали после того, как Андрей сломал ключицу своему сокурснику в учебном бою. До этого конфликтов между ними не было. Значит, не мстил, потерял контроль по ходу дела. Может, что-то подобное произошло и с папой? Начали разговор за здравие, окончили за упокой. А сестра где была? Почему не уравновесила разумным доводом? Почему не вызвала полицию или не позвала соседей? Почему оба бесследно пропали? То, что детишки ударились в бега, выглядит подозрительно. Хотя с другой стороны, они могли стать невольными свидетелями убийства и запаниковать. Я подумал и приписал к вопросам под именем Андрея Шемякина: «Психические расстройства. Наркотики». Чаще всего именно эти грязные бурлящие реки впадают в море под названием «немотивированная агрессия». А если агрессия мотивированная – корни следует искать в семье и окружении. Вот тогда мне понадобится консультация привлекательного и обаятельного Ярослава Пожидаева. Дело Никиты Шемякина – очень важное дело для Центра. Понять бы только, кто из них более важен: академик, или его дети. Я спрятал лист в папку с надписью «Дело», сунул ее в ящик стола и пошел к любимым тренажерам. Для них у меня отведена целая комната. Мне нравится моя квартира. Работа чистильщика идет вразрез с господними заповедями, поэтому хорошо оплачивается. Я смог себе позволить хороший ремонт и дорогую мебель. Ее в комнатах немного – я люблю открытое пространство. Но диван у меня удобный, кровать широкая, телевизор со встроенным компьютером и ванна-джакузи. Езжу я на танке «Форд –Экспедишн» и держу приличную заначку на черный день. Издатели не любят, когда авторы начинают указывать марки автомобилей, названия сигарет, крекеров и производителей молочной продукции. Я считаю, что это нечестно. Скажите, у вас в гараже стоит просто машина? Вы приходите в аптеку и просите дать вам просто лекарство? А когда проголодаетесь, говорите официанту в ближайшем кафе: «Дайте мне еду?» Поэтому, буду откровенным: дешевые автомобили я не люблю, потому что они могут предать в самый трудный момент, дешевую еду – за то, что она получена лабораторным путем, а дешевую мебель – за плохую фурнитуру. Позанимавшись пару часов, я посмотрел на часы. Только половина девятого. Я потянулся к телефонной трубке, но тут же отбросил эту идею. После сегодняшнего подсмотренного разговора в кафе интимные радости меня не вдохновляют. Пришлось принять ванну, лечь на диван и врубить триллеры онлайн. Один за другим. Сна не было ни в одном глазу. Мысли крутились вокруг исчезнувших детей академика Шемякина. Почему они сбежали? Потому что перестали верить взрослым. Перестали верить, что старшие лучше знают, что они во всем разберутся и поступят справедливо. Мне было восемь лет, когда однажды ночью я проснулся оттого, что в середине головы работала громадная электродрель. Было так больно, что даже сказать не могу. Я лежал, стиснув зубами край одеяла, и смотрел в невидимый потолок. Из уголков глаз бежали слезные дорожки, но я терпел. Правило детдома гласило: «Подъем в 7 часов». Конечно, меня бы не убили, если бы я поднял вой. Тем более, что температура зашкаливала за тридцать девять градусов. Но это были правила, которые установили взрослые, и я честно выполнял свои обязательства в надежде на то, что они будут выполнять свои. Утром меня отвезли в больницу к ушному доктору. Тот осмотрел мое ухо и усадил на каталку. Поверх нее медсестра зачем-то постелила резиновую детскую пеленку. Доктор накрыл пеленку белой салфеткой и велел мне лечь на левый бок. А потом сказал ложь, за которую врачей нужно немедленно лишать диплома: - Ну-ну, Андрюша, больно не будет. Раз - и все. Шприц с длиннющей иглой выглядел устрашающе, но я доктору поверил. Игла вошла в ухо и издала чмокающий звук. Что-то взорвалось внутри - горячее и мокрое, - и я на несколько минут потерял сознание. Когда я очнулся, меня подняли с каталки, а медсестра убрала с клеенки салфетку, на которой осталось большое влажное пятно с ниточками желтоватого гноя. Эту процедуру повторяли три раза, и каждый раз врач говорил, ласково гладя меня по голове: - Теперь уже точно больно не будет. А было больно. Так больно, что я до сих пор это помню. Недоверие начинается с боли. Какую боль пришлось пережить Тане и Андрею Шемякиным, детям из благополучной академической семьи? Есть ли на свете человек, которому они доверяют? Сколько у них денег? Где они ночуют? На что живут? Что собираются делать дальше? Надолго ли их хватит? И что будет потом, когда это «хватит» закончится? Раздумывая над вопросами, я заснул. Отчет №5 Проснулся я, как обычно, в половине седьмого утра. Настроение было ровным и слегка приподнятым – я типичный «жаворонок». Как следует, потянувшись, я бодрым броском выдернул себя из кровати и пошел к тренажерам. Засек время, уселся в кресло и начал с разминки ног. Чтобы держать себя в форме, я ежегодно увеличиваю физические нагрузки. Сейчас утренняя гимнастика занимает два с половиной часа, а когда мне стукнет пятьдесят, дойдет до трех. Если, конечно, мне когда-нибудь стукнет пятьдесят. Хорошенько размяв мышцы, я посчитал пульс. Что же, для моего возраста девяносто ударов в минуту – совсем не плохо. День двигался по обычному распорядку: ванная, контрастный душ, бритье, завтрак – легкий и питательный одновременно. Я внутренне гордился тем, что никакая внештатная ситуация не могла выбить меня из колеи. Хотя где-то на самом дне сознания ютилась мысль, робкая, как бедная родственница, что я «держу лицо» перед наблюдателем. Согласно правилам, я не имею права начинать в квартире ремонт, не предупредив патрульного. Спрашивать «почему» так же глупо, как трещать о «правах человеках», «свободах», «ценностях» и прочей ерунде. Центр вкладывает в нас деньги и хочет знать, чем дышит его собственность. Для этого в его стенах работают психологи и врачи, а в наших квартирах - микрофоны и камеры. Я никогда не чувствую себя одиноким – Большой Брат всегда рядом, хотя деликатно не оповещает о своем присутствии. Иногда эта мысль меня пугает, иногда возбуждает, но никогда не возмущает. Я знал условия контракта, когда подписывался кровью. Убрав со стола и вымыв посуду, я отправился в спальню, вернее, в просторную кладовку, которую превратил в гардеробную. На ее обустройство я потратил много времени и выдумки – выдвигающиеся полки, складные зеркала, светильники, закрепленные так, чтобы их можно было поднимать и опускать, специальные полки для галстуков и аксессуаров. Вдоль левой стены висят классические костюмы. Их у меня пятнадцать – десять оттенков серого цвета, и пять коричневого. Светлые цвета плавно переходят в темные. Заканчивается ряд великолепным черным смокингом, который мне не пришлось надеть ни разу. Справа – одежда демократичного стиля: джинсы, рубашки, клубные пиджаки, свитера и кардиганы. Любая женщина, взглянув на идеально отглаженные вещи, сделает правильный вывод, что их обладатель зануда, аккуратист и педант. Я люблю порядок. Но еще больше мне нравится обладать хорошими вещами – трогать, гладить, ухаживать за ними, содержать их в идеальной чистоте. Обладание возвышает человека в собственных глазах. Кроме того, умение правильно одеться сродни знанию психологии. Внешность у меня заурядная, но я могу выглядеть вполне привлекательным мужчиной. Каждый мой недостаток уравновешивается соответствующим достоинством; средний рост – хорошим сложением и спортивной формой, небольшие глаза – ярким серым цветом, узкие губы – отличными зубами, среди которых нет ни одного вставного. У меня худое лицо и впалые щеки. Волосы не такие роскошные, как у сенатора, но гладкого пятачка на макушке пока не видно, а недавно появившаяся седина на висках мне идет. Короткий каштановый «бобрик» на голове в сочетании с деловыми костюмами придает мне вид успешного предпринимателя, а в сочетании с джинсами и свитерами – вид рантье, ведущего здоровый образ жизни. Для визита в институт, которым руководил покойный академик, я выбрал консервативный костюм со старомодными широкими бортами. Он был хорошо сшит, но ткань слегка потерлась и начала лосниться. Белоснежная рубашка и поношенные немецкие ботинки из натуральной кожи дополнили ансамбль. Складывался образ аккуратного консервативного служаки, не достигшего особых высот, но и не последнего в своем деле. Не особенно преуспевающего, но и не бедствующего. Не слишком умного, но и не дурака. В общем, образ середнячка, который не вызывает у собеседника никаких опасений. Экипировку завершил потертый кожаный бумажник и старый кожаный ремень с эмблемой Гуччи. Дорогая машина не соответствовала образу, и я решил обойтись без нее. Институт физиологии стоял в стороне от дороги за высоким металлическим частоколом и выглядел, как подобает солидному научному учреждению: четырехэтажное здание с колонным дворцовым фасадом, гипсовыми цветочными гирляндами и широкой террасой. Судя по ухоженной территории и свежему ремонту, деньги сюда капают немалые. С чего бы это? Не секрет, что наука и культура у нас давно финансируются по остаточному принципу. Результат, как говорится, налицо – достаточно выйти на улицу и заглянуть в глаза сограждан. На входе меня остановила парочка гламурных охранников в форме от кутюр. Один – рыжеватый блондин, второй – яркий брюнет. Молодые. Симпатичные. Возможно, охранников здесь подбирают исключительно по внешнему виду, как украшение интерьера. Говорили они негромко и строго по очереди. - Вы записаны? – спросил блондин, с сомнением оглядев мой костюм. Я изобразил на лице знак вопроса. - Простите, не понял… - На процедуры записаны? – уточнил брюнет с узкими, близко посаженными серо-зелеными глазами: - Я даже не знал, что они существуют, - сказал я и вытащил удостоверение. Процедуры, значит. Вот откуда денежки берутся. - Я веду дело… - Мы поняли, - перебил меня темноволосый охранник. Тревожно оглянулся на людей, сидящих на диванах, и понизил голос. – Не будем травмировать клиентов. Чем можем помочь? Я спрятал удостоверение. - Мне нужно поговорить с человеком, который хорошо знал Никиту Сергеевича. Посоветуйте, с кем связаться. Охранники переглянулись. - Стелла? – произнес блондин. Брюнет кивнул. Один – серый, другой – белый, два веселых гуся. - Значит так, - начал блондин: - Поднимаетесь на второй этаж и сворачиваете направо. Идете вдоль коридора и читаете таблички. Вам нужна Захаркина Стелла Валентиновна. - Совет хотите? – спросил брюнет. - Очень! – ответил я искренне. - Предложит называть ее Элла - не отказывайтесь. Она свое имя ненавидит. - Запомню. Я протянул руку, оба с готовностью подали мне свои. Оба правши. Оба идиоты. Сломать бы им по пальчику, чтобы запомнили. Но это был не мой институт, не моя охрана и не моя проблема, поэтому я поблагодарил симпатичных мальчиков и пошел к лестнице, покрытой широким ковром. Ступеньки привели меня в просторный холл с холодноватыми мраморными полами. Ощущение холода усиливал бледный матовый свет, сочившийся из окон, закрытых плотными шторами. Под потолком мерцали подвески хрустальной люстры. Два широких рукава уходили из холла в противоположные стороны. Налево пойдешь, - счастье найдешь, направо пойдешь – коня потеряешь. Следуя полученным внизу инструкциям, я повернул направо и ступил на раскатанный язык ковровой дорожки. Слева, на оливково-серой стене, – пейзажи в тяжелых золоченых рамах, между ними хрустальные кенкеты с длинными узкими лампами. Справа – длинный ряд одинаковых коричневых дверей с табличками. Интерьер напоминал хорошую гостиницу советских времен. Нужная дверь находилась в конце коридора. Прежде чем постучать, я прислушался. Тихо. Я негромко стукнул в деревянную притолоку. - Войдите! – откликнулся женский голос. Я вошел и тут же прикрыл глаза ладонью. Солнце било в меня прямой наводкой из большого окна напротив входа. - О, простите, я сейчас, - сказал женский голос. Едва слышное шуршание жалюзи – и на мое лицо легла благословенная тень. Я не люблю солнце. У меня на него аллергия. Вжикнули колесики, кресло отъехало на середину комнаты и развернулось. На меня, вопросительно приподняв брови, смотрела женщина в распахнутом белом халате. Ее руки непринужденно лежали на неудобных пластмассовых ручках. Одна нога закинута на другую, юбка доходит до колен, а можно бы и выше с такими-то ногами. - Вы ко мне? - Если вы Стелла Валентиновна – к вам. - Стелла Валентиновна это я. Присаживайтесь. Тут Стелла заметила, что единственное сидячее место в кабинете занято, вскочила и стремительно пронеслась мимо меня. Повеяло запахом духов – что-то цитрусовое, то ли апельсин, то ли грейпфрут. Насколько я помню, эти ароматы относятся к серии спортивных. Хозяйка кабинета вернулась со стулом и поставила его в центре комнаты. Ага, я буду сидеть лицом к окну, а она - спиной. Прием психологов, косметологов и детективов-любителей. Я сел, достал удостоверение и развернул перед собеседницей. Пока Стелла внимательно читала, я ее разглядывал. На вид – лет тридцать пять, а реальности, наверное, сорок с хвостиком. Стильная, ухоженная. Красивые светло-карие глаза с золотистыми искрами вокруг зрачка – будто пыльца в янтаре. Небольшой вздернутый нос, упругий, четко очерченный рот. Густые волнистые волосы обузданы хорошей стрижкой, высокий лоб прорезан едва заметными ниточками морщин. Правильный овал лица немного портил подбородок неженской квадратной формы. Вообще Стеллу нельзя было назвать красавицей в строгом смысле, но если выбирать между ней и полуодетыми солистками группы «Про-Статит», я бы раздумывать не стал. Изучив удостоверение, она бегло скользнула глазами по моему лицу. Сообразительность собеседника волновала ее больше, чем стоимость его обуви. - Понятно. - Тон стал чуточку суше. - Чем могу помочь? - Э-э-э…- я изобразил смущение. - Простите, не знаю, как к вам обращаться. Можно просто по имени? - Не врите, - строго сказала она. - Охрана на входе наверняка предупредила вас, что я терпеть не могу свое имя и обращаться ко мне нужно «Элла». - Вы правы, - признался я. - Еще они предупредили, что так обращаться к вам можно только после официального разрешения. - Я разрешаю. - А можно мне называть вас «Стелла»? – спросил я. Это имя подходило ей больше, чем ассоциация с Эллочкой-людоедкой. Стелла пожала плечами. - Ради бога! Давайте закончим поскорее, мне нужно работать. Она одернула и тщательно разгладила юбку на коленях. В отведенных глазах угадывалось напряжение. - Ужасная трагедия, - сказал я, пряча удостоверение. - Как вы думаете, почему его убили? - Понятия не имею! Дома Никита образцы не держал, мировое открытие мы в ближайшее время не планировали… - Стелла, не глядя на меня, снова пожала плечами. – Нет, не знаю. На ум приходит банальное ограбление. - Как давно вы знакомы с Никитой Сергеевичем? - Больше двадцати лет. – Я изобразил изумление, она с досадой отмахнулась. – Ой, оставьте! Ненавижу притворство! Мне сорок четыре, я возраст не скрываю. Тем более, от компетентных органов, - добавила она с едкой иронией. - Я была студенткой Никиты Сергеевича, потом лаборанткой, потом ассистенткой. Окончила аспирантуру, защитила кандидатскую и докторскую. – Она перечислила свои научные регалии без всякого желания порисоваться, просто констатировала факт. – Потом Никита получил собственный институт и ушел с кафедры. Несколько учеников и сотрудников последовали за ним. – Стелла огляделась и развела руками. - Вот так все и вышло. Она подвела итог странным тоном, будто стояла на тлеющих развалинах и разглядывала обугленную внутренность собственного дома. Институт для нее дом родной, потому что никакого другого дома у такой женщины быть не может. Дело не в том, что на безымянном пальце нет гладкого золотого кольца. Дело в особой энергетике, которую излучают умные, красивые и одинокие женщины. Я называю ее «энергией отторжения». Почему? Попробуйте поухаживать за такой женщиной – тогда поймете. - Что он был за человек? – спросил я. - В каком смысле? – не поняла Стелла. - Никита Сергеевич был ученым, отцом, мужем, преподавателем… Какая ипостась вас интересует? - Выберете сами. Что для него было самым главным? - Работа, - ответила она, не раздумывая. – Я знаю, так полагается говорить, когда умирает известная личность, тем более ученый. Но я говорю не то, что полагается. Никита жил работой. Иногда он просто жил на работе…- Стелла спохватилась и прикусила губу. - То есть, дома бывало не уютно? – подсказал я. – Проблемы с женой? Детьми? - Да нет, я не об этом.... – Она резко выдохнула воздух: - А, ладно! Все равно узнаете. Вы же не только меня будете допрашивать…опрашивать, - поправилась она. – Кто-нибудь обязательно доложит. Маргарита Аркадьевна терпеть меня не могла. Она не хотела, чтобы мы с Никитой работали вместе. Стелла сделала паузу и испытующе взглянула на меня. Я вежливо молчал. - Все было по трафарету, - продолжала она. - Ну, знаете, талантливая студенточка, именитый педагог, занятия в лаборатории до полуночи… - Она криво усмехнулась. – Полгода Никита снимал квартиру для встреч, потом ему надоело тратить время, и он меня бросил. Я сдержанно кивнул. Мне нравилась ее суровая, лишенная сантиментов откровенность. Не часто женщины признаются мужчинам в таких вещах. - Какое-то время я страдала, потом пришла в себя – продолжала Стелла. – Никита заразил меня вирусом работоспособности, так что врагами мы не стали. Даже наоборот. Получив институт, Никита взял меня « в команду». С тех пор наши отношения перешли в деловую плоскость. - Маргарита Аркадьевна о вас знала? - А как же! - усмехнулась Стелла. – С самого начала! Мир не без добрых людей. Доложили. - И как она отреагировала? Стелла пожала плечами. - Да никак. Скандалов на кафедре не устраивала, и заявления в партком не писала, если вы об этом. Марго – особа штучная, плебейские выходки не в ее духе. Вы ее видели? – Я отрицательно покачал головой. - Когда увидите, поймете, о чем я говорю. Знаете, есть женщины, способные тремя вежливыми предложениями убить человека…- Стелла спохватилась. – Я, конечно, не имею в виду Никиту. - Конечно, я понимаю, - успокоил я ее. – Значит, ей не нравилось, что вы работаете вместе с ее мужем? - Мягко сказано. Марго – человек, упертый до фанатизма, она ничего не забывает и ничего не прощает. Столько лет прошло, а она до сих пор на меня не смотрит, когда здоровается. Эдакий «летящий» взгляд мимо плеча и ледяной кивок. - Она пожала плечами. – Никите дома доставалось, я точно знаю. - Не проще ли было вас уволить? - Не проще! – отрезала она. - Слушайте, без ложной скромности, я действительно ценный сотрудник. Я досконально знаю каждую программу, над которой мы работаем…работали. Уволить меня и вводить в курс нового работника значило потерять время и большие деньги. Никита объяснял это жене. Иногда Маргарита Аркадьевна соглашалась, иногда нет. Тогда Никита ночевал на работе. - А у вас не ночевал? – поинтересовался я. – На правах друга, разумеется? Левая бровь Стеллы иронически изогнулась. - И как бы к этому отнеслись мой муж и трое детей? - Я испугался, что утратил нюх, но она рассмеялась. Невеселый это был смех. – Шучу. Мужа нет, детей тоже. Есть кошка, как и полагается старой деве. Нет. Никита не ночевал у меня ни разу после того, как мы расстались. - Он был хорошим человеком? – спросил я серьезно. - Очень, – ответила она так же серьезно. Я понял, что не получил и сотой доли информации о том, каким человеком был академик Шемякин. И еще понял, что все лобовые атаки обречены на провал. Не такая это женщина, чтобы взять и запросто пустить в душу чужого человека, пускай даже с бордовым удостоверением. - Как складывались его отношения с детьми? Никита Сергеевич был к ним привязан? - Очень. - А они к нему? - Очень. Ее лицо замкнулось, как ворота крепости. Решетка опущена, мост поднят, в темной воде рва плещется стайка пираний. Она знает много. Вопрос в том, как из нее это вытащить. - Меня внизу спросили, записан ли я на процедуру, - перевел я разговор в безопасное русло. Стелла слегка расслабилась. - Ну, правильно. На третьем и четвертом этаже у нас клиника и лаборатория. - Ух, ты! А я думаю, откуда такая лепота! Я махнул рукой вокруг, подразумевая идеально ухоженные клумбы, каменный цветок фонтана, мозаичный паркет, покрытый коврами и дорожками… В общем, уровень заведения. - Да, клиника себя окупает, - равнодушно согласилась она. – Приходится приторговывать наукой, - куда деваться? Государственное финансирование практически на нуле. - А частные инвесторы? - Есть парочка некоммерческих организаций… - отечественных, отечественных, - успокоила она меня, хотя я не произнес ни слова. – Они выделяют гранты на разработку и внедрение новых медицинских технологий. Деньги небольшие, без клиники институт просто бы не выжил. - Чем вы занимаетесь? - Частично омоложением, частично экспериментами, частично выращиванием новых органов. Про стволовые клетки слышали? - Нет, - признался я. – Просветите. Стелла нахмурилась: - Так… Как бы это…- Она хотела сказать «попроще», но вовремя спохватилась и не проявила бестактность: - Стволовые клетки - это строительный материал организма. Из них можно вырастить любой орган: печень, почки, ухо, зуб… Вы смотрели фильм «Убить Билла?». - Да, конечно. Хороший боевик. - Актриса Дэрил Ханна потеряла на съемках палец. Сейчас она собирается его вырастить с помощью стволовых клеток. В Лондонской королевской клинике можно вырастить новые зубы. Дороговато, правда. Две тысячи фунтов зуб. - Ого! - Но выращивание органов - лишь верхушка айсберга. Клеточная терапия дает колоссальные возможности для омоложения организма. Американцы провели ряд опытов с добровольцами старше 60 лет. Результаты потрясающие: темнеют седые волосы, а у женщин прекращается менопауза! – Она победно взглянула на меня, словно перечисляла собственные научные достижения. – Клеточная терапия - это машина с движением в молодость! - Кто-нибудь уже проехал в обратную сторону? - Конечно! Наши знаменитости такие вещи скрывают, западные – нет. Софи Лорен, Каррерас, Энтони Хопкинс…очень многие. Правда, им вводили стволовые клетки черной овцы и голубой акулы. Американцы наложили вето на клеточную терапию, а швейцарцы работают только со стволовыми клетками животных. - Странно. Если это перспективная программа, почему американцы ее закрыли? - Методику сочли антигуманной, - объяснила Стелла. – В прессе подняли шум по поводу этичности экспериментов, вмешалась церковь. Стволовые клетки – материал эксклюзивный, дорогостоящий. Их извлекают из костного мозга, но в ограниченном количестве, чтобы не нанести вреда организму. Стволовые клетки активно вырабатываются до двадцати пяти лет, потом их деление идет на убыль, а к сорока годам почти прекращается. Больше всего стволовых клеток содержится в человеческом эмбрионе. Чтобы их получить, через две недели после зачатия развитие искусственно останавливается и… Одним словом, это похоже на аборт, хотя ребенка еще нет. Есть только клетки, из которых можно сформировать любой орган. Но общественность это не убедило, и эксперименты с человеческими стволовыми клетками остановили. Так, во всяком случае, обстоит дело на Западе. - А что происходит в России? - Бардак происходит, - ответила она грубо. - Каждый второй салон красоты предлагает клиентам клеточную терапию. Вот только является ли она клеточной и что это за клетки, - большой вопрос. Чаще всего за умеренную плату клиентам под видом стволовых клеток предлагают "терапию эмбриональными тканями". Это крайне опасно - можно занести ВИЧ, спровоцировать аллергию или даже рак. Но еще страшнее, если чужеродную эмбриональную клетку ввести в организм взрослого человека. Могут наблюдаться такие аномалии, как рост зубов в печени или костей в сердце. Такие случаи, по сведениям Института биологической медицины, уже бывали. Кстати, впервые серьезно изучением стволовых клеток занялись в Советском Союзе. Еще в 1975 году президиумом Академии наук при Институте цитологии был создан отдел клеточных культур. Параллельно шло формирование легендарной Всесоюзной коллекции, аналогов которой нет нигде в мире. Первые эксперименты с омоложением начались еще в 20-е годы: пионером был русский врач-эмигрант Воронцов. Правда, работал он исключительно с клеточным материалом животных. Но когда стало возможным выделять стволовые клетки из костного мозга человека, в Европе и Мексике начали открываться исследовательские институты и оздоровительные курорты. Сегодня список стран - лидеров клеточной медицины возглавляют Россия и Швейцария. За ними следуют Германия, Япония, Швеция и, как это ни удивительно, Сингапур. В Америке не перестают обсуждать этическую сторону вопроса. Официально никаких "курортов молодости" в Америке нет, зато по соседству с Калифорнией, в Мексике, располагается огромная клиника клеточной терапии, которую возглавляет врач-американец. Так что американское «вето» - мыльный пузырь, дань национальному ханжеству. Опыты они не прекратили, просто перенесли на чужую территорию. - И сколько нынче стоит омолодиться? Стелла взглянула на меня так, будто только что свалилась с розового облака. - Деньги?... Господи, при чем тут деньги?! Поймите, клеточная терапия – это не только возможность прожить 120 лет, отпущенные природой! Это конец множества болезней, которые терзают человечество! Мы стоим на самом пороге необыкновенных, выдающихся возможностей и почти ничего о них не знаем! Нужно работать, работать! Она резко поднялась и отошла к окну. Я увидел длинную шею и стройную пропорциональную фигуру. Ноги, в самом деле, очень красивые. - А как тут работать, если не знаешь, что будет завтра, - пробормотала она и повернулась ко мне, сложив руки на груди. Щеки слегка раскраснелись, и от этого она стала выглядеть моложе. - Никита замыкал на себе множество деловых связей, без которых в наше время существовать невозможно. Мы сейчас все как на иголках. Кто будет новым директором? Пришлют идиота с купленным дипломом, который будет доходы уводить - и конец науке. А для меня институт – всё. - И для Никиты Сергеевича тоже? - Тоже, - ответила она уверенно. – Клинику он создал только как источник денег для исследований. - Кто занимается финансами? – спросил я. Стелла растеряно посмотрела на меня. Какая-то мысль ее поразила. - Никита, - сказала она. – Всеми финансовыми вопросами занимался только он. Вы нашли у него дома пакет с деньгами? Отчет №6 Когда я вышел из института, солнце растеряло свою яростную дневную агрессию. Воздух посвежел так быстро, как это бывает только весной. Я сел на скамейку неподалеку от пестрой цветочной клумбы и несколько минут отдыхал, не думая ни о чем. Решетка огораживала меня от города…или город от меня, как вам больше нравится. Это давало ощущение безопасности, обманчивое, как все на свете. Бордовые цветы по краям клумбы пахли пряным гвоздичным запахом. По-моему, такие же мы сажали на субботнике возле памятника Ленину. Мне начала нравиться моя роль. Чистильщикам редко удается беседовать с умными и красивыми женщинами. Мне приходилось их убивать. Один раз это была девушка, с которой я спал: избалованная самовлюбленная самка, ходившая только по солнечной стороне тротуара. Ее папаша - известный политик – был занят бесконечными интригами. Мамаша – известный юрист – делала карьеру и деньги. Она же выступала посредницей в деликатных вопросах между мужем и миром смертных. На девчонку обоим было наплевать. Неудивительно, что она наплевала на родителей, когда ей в ручки попал серьезный повод для шантажа. Мне пришлось долго обрабатывать ее в постели, прежде чем я получил бумажку. Ну, а потом… скорбящие родители рыдали перед всеми телекамерами страны. Это была отличная избирательная кампания - даже в дебатах участвовать не пришлось. Итак, я по-прежнему мало знаю о человеке по имени Никита Шемякин, его жене и детях, но каркас начинает обрастать плотью, пускай даже с содранной кожей. Мне предстоит собрать тело целиком, как Виктору Франкейштейну своего монстра. Пропустить гальванический ток сквозь мертвые мышцы, погрузить в эмбриональные воды, крикнуть, - «живи!», - и увидеть, как откроются мертвые желтые глаза. Версии выстраивались, даже целых четыре. Во-первых, месть пациента. Каким бы крутым профи не был академик Шемякин, рука может дрогнуть. Стелла сказала, что последствия ошибок в работе с клеточным материалом проявляются очень быстро. Версия вторая: деньги. Стоимость каждого высокотехнологичного прибора в лаборатории начиналась от десяти тысяч долларов, а стоимость процедур – от пятисот долларов. Стелла сказала, что Шемякин немедленно избавлялся от любой техники, как только появлялся её улучшенный аналог. Продавал за половину стоимости и покупал другую - современную. Нужно узнать, кто крышевал институт, какие суммы шли в карман благодетелей и возможен ли конфликт интересов. Это задача сенатора. Вход в чертоги такого уровня мне заказан. Версия третья: фатальный разговор с женой. Что, если Маргарита снова зарядила пластинку: «Избавься от этой бабы», а академик не сумел остаться в дипломатических рамках? Могла ревнивая женщина шарахнуть мужа в висок каким-нибудь тяжеленьким пресс-папье? Запросто. Женщина может ненавидеть мужа, но запросто убьет либо его, либо соперницу, которая вознамерилась его отобрать. Ну, и версия четвертая, подброшенная сенатором – конфликт с детьми. Если повод конфликта перерос в мотив для убийства, он должен быть убедительным. В день смерти академик заказал и получил из банка кругленькую сумму в сто пятьдесят тысяч долларов. Зачем – не объяснил, это было не в его духе. Стелла считала, что наличные понадобились для покупки очередного высокотехнологичного прибора – так дешевле. Она упаковала пачки в коричневый конверт, заклеила его скотчем и попросила шефа сообщить, когда он доберется домой. Шемякин перезвонил и подтвердил, что все в порядке. В протоколе осмотра деньги не упоминались, хотя сумма того стоит. Получается, что солидная стопка наличности исчезла одновременно с детьми. Кстати, я до сих пор не знаю, как убит Шемякин. Протокол осмотра места происшествия гласил, что никаких внешних повреждений на теле академика не обнаружено. Когда вскрытие проводит Центр, истинная причина смерти часто остается «за кадром». Может, Центр и есть та структура, которая финансировала работу института? Предположим, академик утаивал доходы. Или вообразил себя богом и начал недозволенные эксперименты. Убедительный мотив, если не задаваться вопросом: почему исчезли дети Шемякина? Кто они – убийцы, или нежелательные свидетели? Когда я вышел из метро, было четыре часа дня. Солнце заслоняли крыши панельных девятиэтажек. Я купил в ближайшем ларьке длинную булочку с горячей сосиской и съел ее, наслаждаясь ощущением, что я самый обычный человек. Бутылка минеральной воды завершила обед. Я вытер руки влажной салфеткой и тут же в кармане завибрировал мобильник. - Андрей? Голос был мужской, со знакомыми требовательными интонациями. Обаятельный и привлекательный Ярослав Пожидаев. - Слушаю, Ярослав. - Мне нужно с вами встретиться, - сразу взял быка за рога собеседник. - Ох, черт!...Здравствуйте. - Добрый день. Что-нибудь случилось? - Так, несколько вопросов, - уклонился Пожидаев. Вообще-то его воткнули в дело для того, чтобы он на вопросы отвечал, а не задавал, но не учить же его по методу моего бывшего инструктора! И потом, любой вопрос - шелуха, в которой содержится зерно ответа. - Приезжайте в Центр, - предложил я. - Лучше вы ко мне. Адрес на визитке. Я понимал, что кабинет мне выделили не просто так, но давить не стал. Просто проверил в кармане маленький прямоугольный диктофон. Как говорил один булгаковский персонаж, «наша аппаратура всегда с нами». - Когда? – спросил я. - Сегодня можете? Я посмотрел на часы. Без пятнадцати четыре. Чтобы переговорить с патологом мне потребуется минут двадцать. Чтобы скинуть сенатору запись разговора со Стеллой – пять. Если сенатор на месте, он наверняка захочет узнать, чем я сегодня занимался. - Часиков в шесть удобно? – спросил я. – Боюсь, раньше не успею. - Удобно, удобно! Приезжайте, я буду ждать. До встречи. Разговаривая с психологом, я незаметно дошел до бывшего дома купца Никитина. Вчерашний доберман караулил меня по ту сторону решетки – упорно и бдительно. Через минуту к нему присоединился его родной брат, такой же угольно-черный с коричневым ободком вокруг пасти. Они беспокойно метались возле входной двери, ожидая моего появления. Но навстречу уже спешил хмурый пожилой мужчина в вытянутом вязаном свитере. Он протянул руку, щелкнул пальцами, и собаки как по команде сели, вывалив языки. У каждого, кто работает в Центре, есть свой фирменный фокус. Мы ими не делимся. - Привет, - сказал я инструктору, хотя прекрасно знал, что ответа не получу. И не получил. Мужчина развернулся и ушел в дом. - Юрий Васильевич здесь? – спросил я охранника. Тот утвердительно кивнул. Нам разрешают парковаться на спецстоянке возле Центра, но машину сенатора - «Мерседес-Майбах» - я там не видел ни разу. Подозреваю, что уютный двухэтажный особнячок 19 века подпирают массивные четырехугольные колонны подземного гаража. А может там не только паркинг. Я этого никогда не узнаю, да мне и не хочется. Даже если твоя работа – тайна, она со временем становится такой же обыденностью, как любая другая. Я всего лишь евнух, охраняющий сераль с полуодетыми красотками: смотрю, но желания не испытываю. - Как успехи? – спросил сенатор, пожав мне руку. Я передал ему диктофон, и пока сенатор сбрасывал запись на компьютер, коротко изложил свои версии. Выслушав до конца, сенатор скривил губы. - Не понимаю, почему ты так упорствуешь, - сказал он брюзгливо. - Я же сказал: Никиту убили дети! Вернее, убил Андрей, Таня просто оказалась рядом и запаниковала. Потому и сбежала вместе с братом. - В отчете об этом не сказано ни слова. - Потому, что это очевидно! - Нас учили ничего не принимать без доказательств, - почтительно возразил я. - Посмотри записи видеокамеры. С шести часов вечера в подъезд посторонние не входили. А в девять – сразу после убийства, выскочили братец с сестрицей. Это тебе ни о чем не говорит? - Дети могли стать свидетелями убийства и испугаться. Посторонний мог пробраться в подъезд через чердак, а после убийства уйти по крыше. У убийцы могли быть сообщники в доме. Он мог переодеться. Вариантов масса. Сенатор с досадой отмахнулся. - Ради бога, не читай мне лекций! Если хочешь – разбирайся, только имей в виду, ты даром потратишь время, а его у нас и так немного. – Уже второй раз он намекал мне на какие-то сжатые сроки. Почему? Отчетность поджимает? - По крайней мере, отработай версию с детьми первой! Договорились? Я кивнул. - Насчет пациентов – обратись к патрульному, пускай ребята побегают, - продолжал сенатор. - Списки, имена и фамилии, не было ли осложнений, где эти люди сейчас, как себя чувствуют. В общем, пускай соберут материал, хуже не будет. Но все это ерунда. Говорю тебе: ищи детей! Жену можешь в расчет не брать. У Маргариты больное сердце, она и руку-то поднимала с трудом. - Что, и на спусковой крючок сил не хватило бы? - Какой спусковой крючок? – удивился сенатор. И тут же сообразил: - Ты еще не был в морге?! Я мог бы ответить, что узнал о том, где находится тело академика только сегодня утром. Еще мог бы прибавить, что половину дня провел в институте физиологии. Но оправдываться в Центре не принято. Поэтому я просто покачал головой. Сенатор посмотрел на меня со странным выражением, которое я не смог определить и подтолкнул диктофон. Он проехал по гладкому столу и остановился точно передо мной. Я взял его и вышел. Дежурный патолог мне нравился. Он был пожилой, бородатый и уютный, как дедушка Мороз. - А-а-а, вот и ты, - сказал он, отрываясь от пасьянса на мониторе. – Юрий Васильевич предупредил, что следствие ведут Знатоки. Он засмеялся, я поддержал. Никто, кроме сенатора и патрульного не знает моей специализации. Есть люди, которых у нас называют «деликатными следователями». Они вступают в дело, когда нужно слегка подретушировать подробности смерти известных и влиятельных людей. Видимо, патолог решил, что я отношусь к ним. - Чаю хочешь? - Хочу, - ответил я. – И какой-нибудь бутерброд, совместимый с хот-догом. Что-то я не наелся. - В твоем возрасте вредно питаться с уличных лотков, - заметил он наставительно, включая электрочайник. - В моем возрасте жить вообще вредно, от этого умирают. Патолог налил дымящуюся жидкость в идеально чистую чашку, достал из холодильника тарелку с остатками сыра, вазочку с крекерами и подвинул ко мне. - Извини, хлеб кончился. - Обойдусь. Я с удовольствием пил горячий сладкий чай, жевал дырявый желтый сыр и разглядывал секционную. Вообще, трупы к нам привозят редко, поэтому комната больше похожа на процедурную палату или парную в бане. Стены отделаны новеньким кафелем, пол выложен голубой керамической плиткой. Посреди зала секционный гранитный стол, возле него - каталка со сверкающими хирургическими принадлежностями. Справа от двери металлическая стенка, напоминающая вокзальные камеры хранения с очень большими ячейками. Никакого дурного запаха, никаких пяток с бирками на синих пальцах, торчащих из-под простыни. Одним словом, чай здесь мог бы выпить не только я, но и впечатлительный человек. Патолог терпеливо дождался, когда я закончу чаепитие и только после этого открыл дверцу. Вытянул из холодного сумрака носилки с телом и пригласил: - Давай, смотри. Я подошел и тут же замер, не отрывая взгляд от красной полосы, идущей вокруг бритого черепа. - Вот именно, - сказал патолог. – Хоронить придется в закрытом гробу, или в парике. Я тебе скажу – работал мастер. Крови почти нет, запеклась внутри. Пришлось повозиться, прежде чем понял, что к чему. Привычка скрывать свои чувства сделала свое дело: вместо того, чтобы вскрикнуть, выругаться матом, разбить чашку - в общем, повести себя, как хотелось, – я осторожно ощупал твердый ледяной нос Шемякина. - Что со вскрытием? Есть что-нибудь интересное? Патолог пожал плечами. - Нормальный дядька, можно сказать, в хорошей форме. Ну, печень немножко поизносилась, а так - все в порядке. - Следы от инъекций? Патолог уверенно покачал головой. - Излазил с лупой каждый сантиметр. Не кололся. Я немного постоял, глядя на заострившийся нос, голый череп и каменные скулы. Лицо академика казалось похудевшим и не выражало ни боли, ни страха, ни умиротворения. Мертвые лица ни о чем не говорят. Хороший был человек, или плохой, умный или дурак, добрый или злой…ничего. Кусок мертвой протоплазмы. Почему вид мертвой протоплазмы вызывает у меня дурное предчувствие? - Копия заключения о смерти готова? - Конечно. Патолог отправил тело обратно в мерзлую металлическую полутьму. Я забрал протокол вскрытия и вышел из секционной, стараясь не ускорять шаги. Двадцать шагов до лестницы, двенадцать ступеней на второй этаж, и еще двадцать пять к закрытой двери приемной по сверкающему паркету. За это время я успел справиться с эмоциями и придал лицу обычное бесстрастное выражение. Когда я вошел, секретари одновременно приподнялись со стульев: бдительные, как доберманы в саду. Увидев меня, они поскучнели и снова уселись на место. Я открыл дверь без стука. Сенатор оторвал от уха мобильный телефон. В отличие от подчиненных, он мгновенно улавливает флюиды, витающие в воздухе. - В чем дело? – подозрительно спросил он - Почему ты вернулся? - Почему вы меня не предупредили, что работал «свой»? Я старался не повышать голос. Сенатор прищурился, не спуская с меня выпуклых темных глаз. Я шагнул к столу и впечатал в него бумажный лист. - «Носовая перегородка сломана в результате сильного точечного удара и вошла в кору головного мозга, что вызвало летальный исход» - процитировал я и стукнул по столу костяшками пальцев. – Мы учимся этому годами! Это наш удар! Удар чистильщика! Никто не может этого сделать, кроме нас! А ударить без крови из носа вообще может только один человек! - В том-то и дело, - сказал сенатор. - Сядь и прекрати орать. Отчет №7 Я опомнился. Сел на стул, несколько раз глубоко вдохнул и задержал дыхание. Быстрый стук в груди начал замедляться. Мне удается не дышать четыре минуты, но в досье Центра зафиксированы рекордные три с половиной. - Ну, теперь-то ты понимаешь, почему мы решили взять расследование под контроль? – спросил сенатор. - Вы думаете, я кого-то обучил? - Я так не думаю. - Но, тогда получается… - Я умолк. Сенатор кивнул. - Вполне возможно, что у нас есть таланты кроме тебя. А может, это вышло случайно – я имею в виду чистоту удара. - Несанкционированное убийство? Кто-то из наших подрабатывает на стороне? – Я невольно хмыкнул. – Нужно быть идиотом, чтобы так светиться! Почерк виден сразу! - Это маловероятно, - согласился сенатор. – Но проверить не мешает. Это обязанность патрульного. Поэтому тело отправили к нам. - Тогда я вообще ничего не понимаю. Если Центр никак не заинтересован в смерти Шемякина…. - Он не заинтересован, - вклинился сенатор. -…то кто мог убить его ударом чистильщика? Сенатор крутанул на столе плоский черный мобильник. - Ну, например, человек, который учился в Институте физкультуры. - Там такому не учат, - возразил я. Тут до меня дошло: - Его сын? - Крепкий парень. Ходил на разные тренировки. Руки, наверное, тоже сильные. Сенатор исподлобья взглянул на меня. Я молчал, потому что успел отдышаться и опомниться. Глупо злиться. Ты получаешь только ту информацию, которая тебе положена. - Андрей – весьма агрессивный парень, - продолжал сенатор. – Ты прочитал досье? – Я кивнул. – Ну, вот. Никита вечно жаловался на какие-то проблемы. Пару раз пришлось подключать знакомых, чтобы вытащить его из неприятностей. Девочка, конечно, не при чем. Наверняка Таня оказалась просто свидетелем. Бросить брата не смогла, вот и пустилась с ним в бега. Жаль дуреху. Они с Андреем были довольно близки. Во всяком случае, она одна могла остановить его приступы бешенства. Так что я не исключал бы случайного удара…высокой точности. Это была слабая версия. Удар чистильщика отрабатывается и вычищается на тренажерах примерно год. Потом – экзамен. Как бы ни была «поставлена» рука, убить одним ударом непросто. Тем более, в первый раз. Тем более, родного отца. Моей экзаменационной жертвой был педофил, на шее которого висел с десяток покалеченных детей. Первое жертвоприношение должно внушить, что мы работаем на правое дело, иначе недолго и свихнуться. Мы сдаем экзамен в группе, причем это первый и последний раз, когда чистильщики могут увидеть друг друга. Нас было пятеро. Один работал, другие смотрели. Это был кошмар. Парень, сдававший экзамен провалился начисто. Мне все еще снятся бесконечные удары в основание носа, кровавый ручеек над верхней губой и глухие стоны из заклеенного скотчем рта. Когда глаза педофила от боли вылезли из орбит, я не выдержал. Отодвинул неудачника и коротко рубанул ребром ладони. Окровавленное лицо дернулось и упало к правому плечу. Я оглянулся. Одного выпускника рвало в углу. Остальные были очень, очень бледными. У неудачника тряслись руки. - Все свободны, – сказал инструктор, словно отпускал нас с тренировки. Четверо потянулись к выходу. - А я? – услышал я за спиной жалкий трясущийся голос. И только сейчас подумал: интересно, в Центре бывают переэкзаменовки? - Да, это сложно, - подтвердил сенатор. Я быстро глянул на него. Сенатор не первый раз читает мои мысли. – Это почти невозможно. Но если это так…Ты представляешь, что он может натворить с такими-то способностями?! Родство с Богом. Обычно эта болезнь поражает после многих лет удачной работы. Центр ловит вирус на ранней стадии и быстро пресекает последствия. Жизнь чистильщика – цепочка устоявшихся привычек, его легко вычислить и нейтрализовать, когда он ударяется в бега. Чистильщики – даже заболевшие – всегда сохраняют привычку к адекватности. Но Андрей импульсивен, легко теряет самоконтроль, следовательно, непредсказуем. - Если так, это действительно проблема, - сказал я осторожно. – Но зачем ему убивать родного отца? - Вообще-то это ты мне должен рассказать, - резонно заметил сенатор. - Но в качестве утешительного приза сообщу тебе все, что знаю. Включи диктофон. Будем считать, что ты меня допрашиваешь. Сенатор откинулся на спинку кресла и откашлялся. Вступительного вопроса дожидаться не стал – начал сам. - За Никитой мы присматриваем десять лет, с тех пор, как он начал эксперименты со стволовыми клетками. Лично знакомы давно – со времен студенчества. Никита был помешан на идее продления активной жизни человека. Он ненавидел старость и считал ее чем-то вроде болезни, несправедливым довеском к прожитой жизни. К тому же, старость уродлива, особенно женская. Никита ставил перед собой цель дать человеку возможность прожить девяносто лет в сорокалетнем теле без серьезных заболеваний. А потом, - сенатор повел рукой в воздухе, - наступает тихий сон. - Благородно, - сказал я. - Да, - согласился сенатор. – Звучит благородно. Хотя Никиту интересовала не этическая, а практическая сторона вопроса. Он был чистым прагматиком. К примеру, женился не на ком-нибудь, а на дочери своего дипломного шефа. Был такой физиолог – Аркадий Колчановский. Тебе это имя вряд ли что-то скажет, а для человека моего поколения – очень много. Один из титанов советской науки, стажировался вместе с Петром Капицей в Лондоне. Это, знаешь ли, в те времена дорогого стоило. В общем, женитьба обеспечила Никите зеленый свет в любом направлении. Сначала тесть взял его к себе на кафедру, потом Никита защитил кандидатскую диссертацию, которую одновременно засчитали докторской. В тридцать лет он был самым молодым профессором в стране, а в сорок один стал академиком. - Чем занималась его жена? – спросил я. Сенатор пожал плечами. - Марго получила хорошее образование, но никогда не работала. В этом не было необходимости. - Говорят, она довольно ревнивая дама. Сенатор поморщился. - Кто говорит? Бывшая студенточка? Бабья зависть. Марго была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. И одновременно с этим,…как бы это сказать,…- он пощелкал пальцами, - тщеславной, что ли? Был ей свойственен некий кастовый снобизм. Свой брак с Никитой она рассматривала как деловое соглашение. Ее отец берет на себя обязательство открыть перед Никитой любые двери, а Никита берет на себя обязательство стать ученым мирового класса. На меньшее Марго никогда бы не согласилась. Ее место было рядом с гением, поэтому она так жестко реагировала на измену. Для нее это было нарушением контракта. - Значит, молодожены высоких чувств друг к другу не питали? – уточнил я. - Не питали, - подтвердил сенатор. – Да и вряд ли они были способны на высокие чувства. Никиту интересовала только работа, Марго – конкретные результаты. Ну и маленькие женские бонусы: выходы в свет под руку с гением. - А дети? – спросил я. – Детей он любил? - По-своему, да. Андрей, конечно, проблемный парень, но Никита упорно с ним возился. Таскал к врачам и психологам, постоянно расхлебывал неприятности в школе и в институте. – Сенатор утвердительно кивнул: - Да, я думаю, что он чувствовал свою ответственность. Ну, а с Таней проблем не было. Умненькая девочка и характер образцово-показательный. Домашний ребенок, никаких пьянок-гулянок и отличные оценки. - Как относилась к детям его жена? – спросил я. – Они были близки? - Трудно сказать. Такие женщины обычно до блеска отмывают витрину и выстраивают манекены за стеклом. Идеальный брак, идеальный муж, идеальные дети. Насколько они были близки – я не знаю. Я задал вопрос, который возник у меня сразу, после того, как я прочитал досье. - Маргарита Шемякина вышла замуж в двадцать три года, а родила только в тридцать. Вы не знаете, почему она так долго не имела детей? Не хотела, или не могла? - Знаю, - ответил сенатор. – У Марго были проблемы по женской части. Она долго лечилась, прежде чем смогла забеременеть. Я распоряжусь, чтобы тебе сделали копию ее медицинской карты. - Я могу с ней поговорить? - Не можешь. Она без сознания. Как только врачи разрешат – я тебе сообщу. Сенатор встал и вышел из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена. Сегодня на нем был элегантный клубный пиджак с вышитой золотой эмблемой и облегающий трикотажный джемпер серого цвета – живая картинка модного журнала. Именно глядя на него, я когда-то понял, что клубные пиджаки носят только с однотонными вещами. - Есть дальнейшие планы? – спросил сенатор. - Меня просил приехать Пожидаев. - Почему ты к нему, а не он к тебе? - Я предложил, но он настоял на своей территории. - Понятно, - сказал сенатор. – Было бы лучше, если бы в дальнейшем он приезжал сюда. Сам понимаешь, информация закрытая, а любопытных ушей вокруг полно. Да и тебе незачем лишний раз светиться перед посторонними. - Я понял. Сенатор пожал мне руку, и я вышел из кабинета. Хотя существовал еще один вопрос, который ни один чистильщик никогда не осмелится задать сенатору: «А где вы учились»? Отчет №8 Район, где находился кабинет Пожидаева, был застроен каменными домами в стиле «сталинский ампир». Место шумное, дорогое, проходное. Нужный дом стоял в стороне от дороги, въезд перекрывал шлагбаум. Просторный тихий двор, огороженный стеной, был безлюдным: лишь одна сгорбленная фигура в чопорном костюме-тройке виднелась на скамейке возле подъезда. Мужчина курил знакомые коричневые сигареты с легким запахом ванили. Кучка пепла возле стерильной обуви говорила, что сидит он тут давно. - Ярослав! Пожидаев поднял голову и прищурился, словно пытался разглядеть меня сквозь дождевое окно. - А, это вы, - сказал он без особой радости. - Надеюсь, я не слишком поздно? – спросил я, протягивая ему руку. Он поколебался, но все-таки ее пожал. - Не поздно. - Почему вы сидите во дворе? – спросил я. - В кабинете не курят, - ответил Пожидаев. Отряхнул брюки, бросил окурок в мусорную урну возле скамейки и коротко скомандовал: - Идемте. Кабинет психоаналитика занимал бывшую приемную начальника ДЭУ, о чем сообщала потемневшая табличка, брошенная в углу прихожей. Видимо, здесь недавно закончили ремонт - сильно пахло свежей краской и известью. Типовая двухкомнатная квартира выглядела пустовато и неуютно. В центре большой комнаты стояла длинная кушетка с приподнятым изголовьем и подушкой-валиком. Рядом приткнулся круглый столик с прозрачным пластиковым покрытием, завершало обстановку кресло с высокой прямой спинкой. Вторая комната была обставлена так же незатейливо: письменный стол с компьютерным монитором и несколько стульев. Новенькие кондиционеры почти сливаются со светлыми стенами, на отмытых до блеска окнах – решетки и плотные жалюзи. - Я переехал недавно, - сказал Пожидаев, заметив, как я оглядываю помещение. Эхо его голоса резонировало в пустоте, отталкиваясь от стен. – Работать еще не начал. Дизайнер подбирает обстановку. Я спросил, где находился его старый офис, Пожидаев ответил. Наступило молчание. Приличия соблюдены. Переходим к третьей части мерлезонского балета. - Скажите, чем на самом деле занимается ваша контора? Привычка повторять ненужные вопросы стремительно сокращала жизнь психолога. Можно было оставить его за кадром, но я, не колеблясь, включил в кармане диктофон и благожелательно переспросил: - Простите, не понял? Пожидаев сел в кресло, похожее на трон, и посмотрел на меня снизу вверх. Даже сидя он умудрялся выглядеть высокомерно. Чистильщик не может позволить себе такую роскошь, как симпатию или антипатию. Я видел его таким, какой он есть: красивый баловень судьбы, который искренне считает, что можно взять от жизни все и при этом не испачкать руки. Центр, очевидно, шел в его ассоциативном ряду через запятую после слова «вербовка», «стукач» и «куратор». Я был ему неприятен, как человек, стоящий ступенькой ниже на лестнице эволюции. Он бы никогда мне не позвонил, если бы не был чем-то напуган. Я привык различать запах страха, а комнате им определенно пахло. - Все вы прекрасно поняли, - сказал он раздраженно - Давайте не будем прикидываться идиотами. Если вы «вели» Никиту много лет, то лучше меня должны знать привычки его домочадцев. А также круг их друзей и знакомых. Вы можете сказать откровенно, зачем я вам понадобился? Если я отвечу «нет», это будет чистая правда, но собеседник мне не поверит. Он сформулировал суть проблемы, хотя я бы выразился точнее: зачем мы с Ярославом понадобились Центру? Психологический портрет детей академика мог составить любой из пяти его аналитиков, а это монстры, до которых Пожидаеву со всеми его популярными писульками так же далеко, как и мне до «деликатных» следователей с их обширной жутковатой практикой. - Вы прекрасно знаете, почему! - отрезал я жестко. – Потому, что вас с семьей Шемякина связывают не только дружеские отношения! Так что давайте, действительно, не будем прикидываться идиотами! Фраза была чистым блефом и диктовалась запахом страха, который исходил от обаятельного и привлекательного психолога. У человека, который напуган, как Пожидаев, рыльце в пушку. В памяти всплыла фраза сенатора: «Марго была самой красивой девушкой, которую я знал»… Если у мужчины внешность героя-любовника, трафаретная догадка приходит на ум сама собой. Ярослав помрачнел. Он вообще выглядел неважно, но, как ни смешно звучит, ему это шло. Он оставался красивым мужчиной, а землистый цвет лица и темные круги под глазами придавали ему романтический ореол в глазах пациенток. То есть, я так думаю. Глядя перед собой, Пожидаев захлопал по столику, стоявшему рядом с кушеткой. На таком ложе живописцы обычно изображают Жозефину и мадам Рекамье в смешных платьях с рукавами-фонариками и талией под грудью, как у беременных. Я осторожно присел на краешек. Новая материя была холодной и скользкой как змеиная кожа. Не представляю на ней человека, с готовностью изливающего собеседнику душу. Ярослав нашел, наконец, брошенную пачку и сунул в рот длинную коричневую сигареллу. - У вас же не курят, - напомнил я. - Плевать, - невнятно сказал он и чиркнул золотой зажигалкой. Я взял пульт и направил его на кондиционер. Мягко зашелестел воздух, затрепетали широкие жалюзи на окнах. Ярослав ничего не заметил. - Не тяните время, - сказал я. – Как вам известно, оно слишком дорого стоит. Он взглянул на меня с удивлением. - Я вас не тороплю! - Еще бы. Триста долларов в час. Сначала он не понял, о чем речь. Действительно, не понял. Потом непритворно разозлился. - Господи, да засуньте вы эти деньги…куда хотите! Не нужны они мне! Можете выключить счетчик, я буду разговаривать даром! Демонстрация бескорыстия нагоняет на меня скуку. Глупая высокомерная иллюзия, что если человек не берет деньги за сотрудничество, значит, он кристально чист. - Что вы хотели рассказать? Он жадно затянулся. - За разглашение истории болезни меня могут лишить лицензии. - Не лишат, - успокоил я. – Об этом никто не узнает. Фраза была тоненькой ниточкой в лабиринте, и я за нее ухватился. Кто из семейства Шемякиных был его пациентом? Перегруженный работой академик? Вряд ли. Судя по микроскопическим дозам информации в интернете, покойный гласности не любил и всячески ее избегал. Андрей Шемякин? Это возможно, если учесть его проблемы. Смущало ложе. Я был уверен, что предназначено оно не для мужчин – для дам. Ярослав – типично дамский модный психолог. Значит, либо Таня, либо Маргарита Шемякина. - Когда она обратилась к вам за помощью? – спросил я. Ярослав беззвучно вздохнул. Он из последних сил боролся с одолевавшими его сомнениями – сказать, или промолчать? Сказать все, или только половину? - Не она. Никита Сергеевич. Он очень беспокоился за жену. «Горячо», как мы говорили в детстве. Я подозревал психолога в неформальных отношениях с женой академика, а оказалось, что она была его пациенткой. Впрочем, одно не исключает другое. - Что его беспокоило? Он стряхнул пепел прямо на новенький ламинат. - Даже не знаю, как вам сказать… Сложно объяснить диагноз не специалисту. - Ничего, как-нибудь, - сказал я ласково. – Я пойму. Он надменно возвел глаза к потолку и молчал так долго, что мне захотелось схватить его за плечи, хорошенько встряхнуть, надавать пощечин и заорать: «да рожай ты, наконец!» Насилие - самый эффективный способ общения с истеричными, эмоционально неустойчивыми натурами. Но я решил приберечь сильнодействующие средства на будущее - Если я скажу, что у Марго была маниакальная идея, вы решите, что она сумасшедшая. - Разве мания не признак безумия? - Вовсе нет! Миллионы людей одержимы манией, от которой окружающим ни жарко, ни холодно! Возьмите, к примеру, коллекционеров-фанатиков. Любой психолог скажет, что девяносто процентов из них безумны! Но обычные люди называют эту манию «хобби» и считают ее безобидной, а, значит, не выходящей за рамки нормальности. - Идея Марго вышла за эти рамки? Ярослав взглянул на меня с легким покровительственным одобрением, как вчера, когда я перечислил названия его книг. Так смотрит скрипач-виртуоз на ученика школы, который неожиданно чисто исполнил пассаж. - Вы быстро хватаете. Все верно. Мания безобидна до тех пор, пока человек не совершает… нечто исключительное. - Например, убийство, - договорил я. - Да, можно сказать и так. - Поэтому вы мне позвонили? – спросил я. – Вы считаете, что мания Марго…перестала быть безобидной? Он прошелестел настолько тихо, что я скорее угадал, чем услышал: - Если бы я знал…. Я точно знал, что Маргарита Шемякина не убивала мужа, но если я это скажу, разговор закончится. Поэтому я постарался устроиться удобнее на скользком ложе и продолжил беседу: - Давайте по порядку. Когда Никита Сергеевич обратился к вам за помощью? - Полгода назад, или чуть больше… - Он напряженно уставился в стенку, вспоминая. – Да, все верно. Он приехал ко мне в начале октября и попросил принять его жену. Сказал, что у нее расшатались нервы, что она плохо спит, и подсела на релаксанты. - Он объяснил вам, что ее беспокоит? - Нет. Он не хотел, чтобы я составил впечатление заранее. Я позвонил Маргарите и договорился о встрече. Она знала, что консультацию организовал Никита Сергеевич, и не хотела приходить. Мне с трудом удалось ее уговорить. - Ярослав остановился и беззвучно прочистил горло. - Это было неожиданно. Ничего такого я даже представить не мог. В общем…- Ярослав глубоко вздохнул как перед прыжком в глубину и выпалил скороговоркой: - Маргарита считала, что ей подменили детей! Я тоже не ожидал ничего подобного, поэтому слегка опешил. - Что? Как это, «подменили»? В роддоме, что ли? - Вот именно, в роддоме. Она сплела целую теорию заговора о том, что ее настоящих детей похитили для каких-то опытов, а ей подсунули чужих. - Зачем? - Больные люди подобных вопросов себе не задают. Угроза для них – самодостаточное чувство. Они живут в душевном дискомфорте, как в коконе. - Вы хотите сказать, что Маргарита Шемякина была…ненормальной? Ярослав поморщился. - Я бы не стал употреблять это слово. Что такое «нормальность», в конце концов? Ни один специалист не даст вам исчерпывающей формулировки. Нормально все, что нам кажется нормальным, потому что критерием для любого человека является он сам. С обывательской точки зрения, Марго была совершенно нормальной женщиной. - Шемякин знал, что его жена считает своих детей чужими? - Еще бы! Она, можно сказать, пистолет у его виска держала…- он запнулся и быстро взглянул на меня: - фигурально, конечно. Я успокоил его жестом: понял, понял… - Маргарита Аркадьевна была хорошей матерью? - Она была человеком с гипертрофированным чувством долга. В том числе, материнским. - Хорошо, спрошу по-другому. Она любила своих детей? Ярослав ненадолго задумался. - Трудно сказать. Марго была очень сдержанна в проявлении чувств. Она добросовестно о них заботилась, когда они были маленькими. Думаю, десять лет назад она не считала детей чужими. - Когда она начала думать что детей подменили? - Прошлым летом. Марго сформулировала свои подозрения и изложила их мужу. Хотя идея могла возникнуть раньше и тлеть, не выходя на поверхность. - Почему у нее возникли такие странные мысли? Были какие-то конкретные причины? - Думаю, что в основе ее мании лежало неудовлетворение от неудавшегося брака. - Вы считаете, что их брак был неудачным? - Не я. Так считала Марго. Что такое «удачный брак»? Союз мужчины и женщины, в котором каждый получает то, что соответствует его внутреннему ожиданию. Идеален союз садиста и мазохиста. Если мужчина бьет женщину, а она получает от этого удовольствие – брак можно считать удачным. Но если хотя бы у одного из партнеров возникает ощущение душевного вакуума, он начинает усиленно его заполнять. Мужчина переносит чувства на любовницу, - то есть, пытается реанимировать больное «либидо», - женщина «выпускает пар» на детей, акцентируя их недостатки как оправдание семейного краха. К примеру, «дочь у нас такая некрасивая, что муж не любит бывать дома». Или, «сын у нас такой глупый, что с ним совершенно не о чем разговаривать. Неудивительно, что муж ищет развлечения на стороне». - Маргарита Аркадьевна считала, что у мужа есть любовница? - Это было бы прекрасно, - ответил Ярослав. – Но в том-то и дело, что любовницы у него не было, и Марго об этом знала. - Что же тут прекрасного? – не понял я. - Присутствие любовницы объясняет чувство душевного дискомфорта. Любая нормальная женщина страдает, если муж «ходит налево». Но в данном случае все обстояло наоборот: любовницы нет, а дискомфорт есть. Поэтому Марго вынуждена была искать причины душевной нестабильности в собственных детях. Отсюда разговоры о «подмене» и теория заговора. - Понятно, - сказал я. - А почему она решила, что детей подменили? Могла бы решить, что они недостаточно красивы, или недостаточно талантливы. Ярослав потряс головой. - Исключено, потому что тогда автоматически всплывает вопрос наследственности, а Марго была стопроцентной перфекционисткой. Это тоже психическое заболевание. Вообще-то людей, которых можно назвать «нормальными» с медицинской точки зрения на планете пять – восемь процентов. Все остальные одержимы разнообразными психологическими и психическими недугами. Но, повторюсь, пока человек не причиняет вред себе или окружающим, нет никаких причин изолировать его от общества. Страсть к совершенству стимулирует человека двигаться вперед и выделяет из общей массы. Все гении были перфекционистами. Возьмем, к примеру… - Марго, - перебил я. – Меня интересует этот пример. - Марго, - покорно повторил Ярослав. – Вы были в квартире Шемякиных? – Я покачал головой. – Ну, так сходите. Посмотрите, какой Пантеон она отгрохала своим предкам. Мать – графиня, отец – выдающийся физиолог, нобелевский лауреат, муж – талантливый ученый, почетный член множества медицинских сообществ. А вот детишки подкачали. Андрей – проблемный парень, который учился кое-как и постоянно попадал в неприятные истории. Таня… - Он не договорил и остановился. - Да, а что с Таней? – спросил я. – Насколько я знаю, девочка как раз повода для разочарования не давала! Шесть языков, если не ошибаюсь? - Пять, - поправил он автоматически. – Таня была большая умница. - К тому же хорошенькая. Чем же она не устраивала Маргариту Аркадьевну? - Я тоже задал ей этот вопрос. Она ответила, что Таня на них не похожа. Я думаю, она имела в виду не только себя и мужа. Речь шла о каком-то родовом обобщении. О наследственности в широком смысле слова. - Значит, Таня ее раздражала? Пожидаев поежился, будто над ухом поскребли вилкой по стеклу. - Все это звучит так ужасно и неточно… Раздражала – это неправильное слово. Марго…- он защелкал пальцами, ловя ускользающее ощущение, - Марго ее…боялась… за нее боялась… Нет, не так. Он схватился обеими руками за голову и выпалил: - Таня была больна! - Чем? - Не знаю. – Ярослав приложил обе руки к груди. – Клянусь, я действительно не знаю! Таня хотела мне рассказать,…но не смогла. Она плакала. Это был ужасный плач, он шел из самой глубины души. Я никогда не видел, чтобы умная, красивая шестнадцатилетняя девочка из благополучной семьи была в таком отчаянии. Я пытался ее разговорить, но она убежала. – Он беспомощно посмотрел на меня и развел руками. – Вот и все. - Когда это было? - Полгода назад, - тихо ответил Пожидаев. - То есть, именно тогда, когда ее мать сформулировала свою манию? Его голова бессильно поникла, что могло означать что угодно, в том числе, утвердительный кивок. Я начал медленно собирать разлетевшиеся мозаичные осколки: - Подведем итог: примерно полгода назад дочь академика Шемякина заболела. Болезнь каким-то образом спровоцировала манию его жены, и Маргарита Аркадьевна начала считать своих детей чужими. – Голова психолога приподнялась и снова поникла. – Болезнь должна быть…необычной, иначе Маргарита Аркадьевна не употребила бы выражение «не похожа на нас». – Еще один молчаливый кивок. - Она сформулировала теорию заговора и приставила пистолет к виску мужа. То есть, потребовала от него провести расследование, или экспертизу. А поскольку Никита Сергеевич был нормальным человеком, он в подмену детей, естественно, не поверил и обратился к вам за помощью. Так? Ярослав снова кивнул. Он выглядел больным и несчастным. Я не понимал, почему он так волнуется. Возможно, сработало чувство ответственности, проедающее печенку за неверно поставленный диагноз. Перфекционизм в чистом виде. - Могу я вас спросить? Поразительно, до чего неуверенно звучал его голос. - Спрашивайте. - Я знаю, что над подъездом Никиты Сергеевича работала видеокамера. Вы сохранили запись того вечера? Я кивнул. Пожидаев нерешительно облизал сухие губы. - Ваш начальник сказал, что Андрей с Таней исчезли сразу после…смерти отца. Вы видели, как они выходили из подъезда? - Я не могу сообщить вам дату и время. Он раздраженно махнул рукой. - При чем тут дата? Вы ее видели? - Кого? - Таню! Меня кольнула тоненькая иголочка предчувствия. Не знаю почему, мне показалось, что именно ради этого вопроса он попросил меня приехать. При чем здесь Таня? - Ярослав, вы спали с Маргаритой Шемякиной? – спросил я в лоб. Он не разозлился и не обиделся, просто устало взглянул на меня. - Вы видели статую Свободы? - Конечно. - А теперь представьте, что она ожила и вам предложили ее трахнуть. – Я добросовестно представил. Получился ужас. – Вот вам и ответ. Поговорите с Марго, тогда поймете, что я имею в виду. - Вы боитесь, что Маргарита Аркадьевна убила своего мужа? Его брови взлетели на лоб, глаза широко раскрылись. - Мужа?... Господи, вы ничего не поняли! Никита Сергеевич был единственной козырной картой в ее жизни! Он, как курица, нес для нее золотые яйца! Я не боюсь, что она убила мужа! Я боюсь, что она убила свою дочь! – Он хрустнул пальцами и повторил: - Я боюсь, что она убила Таню! Продолжение следует