Расплата Все события и персонажи в этой книге – плод авторского воображения. Любые совпадения с реально существующими людьми – живущими или умершими – чисто случайные, за которые автор ответственности не несёт. Взгляды героев могут не совпадать с мнением автора. По Коми Земле красивой молодой девушкой шагает июнь месяц. Прошедшей зимой, как и в предыдущие, нормальной погоды люди так и не дождались. Сегодня, вроде бы, морозец ударил, а назавтра чуть ли не дождь уже льёт, снова с крыши капает. И так всю зиму небесная канцелярия, как только умела и как могла, издевалась над народом. Зато весной, в середине мая, когда снег уже полностью сошёл, вместо ожидаемого тепла неожиданно подул вдруг свирепый северный ветер, приволокший с собой уже совсем нежелательные в это время года сильные заморозки. Истосковавшаяся по солнцу природа совсем пригорюнилась, не получая положенного ей в это время живительного тепла. Длинная была весна, упорно и долго мурыжила, испытывала терпение коми народа. Но всё-таки в конце концов жаркое солнце смогло перебороть унылые холода и отогнало их куда-то далеко, к Северному Полюсу. Природа вмиг, прямо за один день ожила, расцвела и заполыхала самыми разноцветными красками. Весело чирикают мелкие лесные птички, для них настала самая ответственная пора. Каждая пара отложила в своих гнёздах яйца, у кого-то они крупнее, у кого-то мельче, у кого-то их больше, у кого-то меньше. Но независимо от этого маленькие пернатые уже любят своих ещё невыведенных птенцов. Сидят нахохлившись в собственноклювно возведённых мягких гнёздышках, греют яйца, своими телами оберегая их от холода и дождя. Не заметишь, как пролетит время и потрескаются тоненькие скорлупки хрупких яиц, тогда вся округа заполнится весёлым чириканьем молодого пополнения. Для заботливых родителей наступит самая хлопотливая пора, когда целыми днями надо будет ловить мелких букашек, чтобы прокормить эту вечно кричащую, вечно голодную ораву. На кривой, внешне некрасивой рогульчатой ветке куста можжевельника, растущего рядом с лесной дорогой, чета синички впервые в своей жизни тоже свила маленькое гнездо. И хотя никто их не обучал этому хлопотливому, но очень ответственному делу, гнёздышко получилось на удивление симпатичное, тёплое и мягкое. Самка синички положила на дно этой похожей на тарелку посуды шесть серых, по цвету напоминающих конопляные зёрна, яичек, и со всеми предосторожностями, чтобы случайно не разбить скорлупу, уселась сверху. Вокруг тишина, только нежно шепчутся о чём-то своём зелёные листья осин и берёз да важно колышутся под слабеньким верховым ветром верхушки вековых елей. Но что это? Привычная тишина внезапно грубо нарушена. В лесу раздался посторонний шум, под чьими-то ногами хрустнула сухая ветка. Синички вмиг всполошились, издавая звуки тревоги, они напряжённо всматривались в ту сторону, откуда донеслись такие нежелательные для них шаги. Кого уж там Леший к ним ведёт? Долго ожидать не пришлось. Вот уже из-за деревьев показался человек. Это был мужчина, одетый в абсолютно новый зелёный камуфлированный костюм, капюшон которого почти полностью закрывал его лицо. На плечо закинуто ружьё, за спиной тоже зелёный камуфлированный рюкзак, на ногах старенькие ботинки. Но зачем ему ружьё? Кого хочет подстрелить? В это время ведь никто не охотится, нельзя! Вся лесная живность сейчас выводит детёнышей. Только в хмурую дождливую осеннюю пору, когда откроется охотничий сезон, можно с ружьём бродить. Ещё больше расстроились птички, когда мужчина прошёл совсем рядом с их кустом и тяжело опустился на комель поваленного ветром дерева. Дерево, оказывается, как качели, опиралось посередине на корягу, и под весом неизвестного комель опустился вниз и стукнулся о землю. Человек недовольно обернулся в сторону вершины дерева на возникший в результате удара шум, но со своего места не поднялся. Снял с плеча старенькую одностволку с уже дочиста лишённым краски прикладом, приставил к дереву справа, налево от себя на землю положил по виду объёмистый и, очевидно, довольно тяжёлый рюкзак, и только после этого откинул на спину капюшон. Теперь можно уже заметить, что это довольно красивый мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Прямой нос с небольшой горбинкой, густые тёмные волосы возле висков курчавились, загорелое дочерна лицо, брови над большими голубыми глазами совсем выцвели от северного солнца, видно, что он большую часть своего времени проводит на улице. Время от времени мужчина, вытягивая тонкие губы, сдувал круживших возле лица редких, но уже начинающих надоедать комаров. По тёмной грубой коже на руках с мелкими трещинками и забившейся туда никогда несмывающейся грязи можно заключить, что это трудяга, а не кабинетный работник. Усевшись поудобнее на свалившемся дереве, он вытащил из кармана брюк носовой платок, бывший когда-то белым, а теперь ставший уже серым, развернул его, нашёл место почище и вытер струившийся по лицу и лбу пот, затем снова спрятал его. Некоторое время сидел тихо, только внимательно осматривался, особое внимание уделял дороге, которая проходила метрах в десяти от него. Всюду тишина, на дороге, ведущей от шоссе к деревне Демьяновка, как с одной, так и с другой стороны никого нет. Это, видно, немного успокоило незнакомца, так как он вытащил пачку сигарет и коробок спичек, чиркнул спичкой, прикурил. Быстро-быстро, жадно перекурил, погасил сигарету о дерево, на котором сидел, окурок спрятал в коробок со спичками и снова принялся наблюдать за дорогой, раскинувшейся перед ним. Чета синичек ещё некоторое время тревожно чирикала, порхая с ветки на ветку, но, видя, что человек сидит спокойно, не обращая на них никакого внимания, успокоилась. Самка снова уселась на яйца, а самец бросился охотиться на комаров и мошек, чтобы кормить дорогую подругу, которой до поры до времени никак нельзя оставлять своего ответственного поста. Просидев минут пятнадцать неподвижно, человек встал, размялся и, пригнувшись, сделал несколько шагов вперёд. Его от проезжей части отделяла небольшая горка земли, образовавшаяся усилиями ножа бульдозера при строительстве дороги. На ней успели выскочить и вытянуться к небу тоненькие кривые берёзки. Человек сломал несколько веток, которые своими зелёными листочками мешали обзору, и снова вернулся на прежнее место, на этот раз уже тихонько сел на комель дерева, остерегаясь, чтобы он опять сильно не ударился о землю. Этот человек, обосновавшийся возле гнезда синичек, явно подстерегает не зверя или птицу, они ведь по дороге не бродят, а человека. Что же его довело до предельной крайности, чтобы выйти на такое большое преступление? Кому и за что он хочет отомстить? 1 «Пинь-пинь-пинь», - будит электронный будильник людей, отдыхающих под пологом. И как ни тяжело просыпаться, как ни не хочется покидать удобную постель, но никуда не денешься, приходится вставать. Всё тело ломит, тяжело руками-ногами двигать, совсем ещё не прошла вчерашняя усталость, а опять уже надо выходить косить. Евлогий Дмитриевич кряхтя и охая вышел из-под полога, натянутого на досках, закрывающих картофельную яму, согнувшись, чтобы не стукнуться головой о перекладину, добрался до лестницы и вышел из подпола. Из-за нестерпимой жары в комнате просто невозможно уснуть, поэтому приходится светлые летние ночи коротать в подполье, где воздух прохладней и под пологом даже комфортно. За мужем, потягиваясь и зевая во весь рот, вышла Варя. - Детки, встаём! Пока прохладно, покосим по росе, - мягким голосом будит она дочерей. - Который час? – раздаётся голос старшей дочери – Наташи. - Три часа. Евлог надевает сшитые Варей белые брюки и белую же куртку с капюшоном, с двойным слоем материала на плечах и лопатках, чтобы оводы и комары не могли добраться до тела, обувает резиновые сапоги и выходит в коридор. Достаёт из-под крыши свою косу и точильный брусок, с поленницы берёт несколько поленьев, кусок бересты и направляется под гору, туда, где вчера закончили косить. В первую очередь он разводит костёр, без дыма ведь из-за противного гнуса даже спокойно дышать невозможно. После этого, периодически подставляя лицо поднимающемуся наверх дыму, небольшим бруском-лодочкой отбил свою косу. Много лет уже заготавливает Евлог сено в своей родной, но теперь заброшенной деревне. Хоть и далековато ездить, но всё-таки не надо через Вычегду на пароме переправляться. Приехали сюда, как и в предыдущие годы, со всем необходимым имуществом и продуктами. В Веждино остались сторожить дом и доглядывать за внуком отец – Дмитрий Гуриевич и мать – Фёкла Прокопьевна. Для них ведь работы там тоже хватает, корову подоить, утром на пастбище выгнать, вечером в хлев привести, порядок в доме и на огороде поддерживать. Но самое главное, конечно, нянчиться с внуком. В это лето пока им здоровье позволяет, а в будущем году, может, уже и не смогут домовничать. Тогда придётся Варе остаться дома, а Евлогу с детьми поехать на сенокос без супруги. Но к тому времени уже сынок подрастёт, тоже помощник, его потихоньку можно будет запрячь в упряжку, чтобы тянуть общую семейную лямку. Сызмальства надо к труду приучать, поначалу, конечно, толку ещё мало, но ведь растёт, с каждым днём сильнее становится. Их довольно ветхая избушка, а вернее, пол-избушки, стоит на высоком пригорке. На север и восток крутые спуски, а на юг более пологие. Там у родителей Евлога и у других жителей, населявших некогда Демьяновку, располагались огороды, о которых теперь напоминают только оставшиеся продолговатые борозды. Под окнами три кедра, два из них очень высокие и раскидистые, а третий совсем молодой, ему всего лишь сорок лет. Самый старый кедр посадил основатель деревни – Демьян Алексеевич, именем которого и была названа деревня, а второй кедр – его старший сын. Третий кедр из семечка вырастил отец Евлога – Дмитрий Гуриевич. Он вымахал уже на шесть метров, но пока ещё не плодоносит. Ведь шишки у кедров появляются только после пятидесятилетнего возраста. Прежде на этом живописном холме стояло девять домов, из которых теперь осталось только два: у Евлога и у покойной Настасьи Пашковой. Да вдобавок совсем недавно прибывший сюда фермер Шкуркин Авдей поставил небольшой сруб для дома. На другой стороне ручья домов больше, но в большинстве из них хозяева бывают, как и Евлог, летом во время сенокоса, да осенью после открытия охотничьего сезона. Только три дома постоянно обитаемы. Неяркое красное солнце давно уже выплыло из-за горизонта, полуприкрытое тонкими линиями облаков. Внизу возле болота висит неподвижной занавеской редкий белый туман, прохладно и тихо вокруг. Только крики ночных птиц изредка нарушают эту тишину. Густая роса обильно смочила носки резиновых сапог Евлога. Это радует, значит, сегодня снова целый день будет стоять жаркая погода, самая желанная на сенокосе. Небольшой брусок-лодочка в руке Евлога стучит по косе-горбуше, скользя попеременно то по одной стороне, то по другой, правя её: «Точ-точ, точ-точ», словно играет. Подошла Варя со своей косой, за ней такие же высокие, как отец, Наташа и Света, ростом они давно уже обогнали мать. Все в белых одеждах, головы прикрывают белые же платки. Света в одной руке несёт в пластиковой бутылке холодный клюквенный морс, ведь страшно потея от изнурительной работы, косца постоянно мучает жажда. Евлог, закончив правку кос, тоже направился к нескошенному ещё участку. - Становись на мой покос, - уступает мужу Варя. – Всё равно ты догонишь меня и потом снова меняться придётся. - Ладно, пусть будет по-твоему, - не спорит с женой Евлог. – Ну, Господи, благослови, начнём, пожалуй. Острая, хорошо наточенная коса легко срезает высокую траву. Руки Евлога заученно сами собой меняются местами, как вбито в голову с детства. Когда коса идёт налево, левая рука впереди, направо – правая. При смене рук местами та рука, которая идёт вверх, скользит по рукоятке не отрываясь, другая отрывается. Так его учили в своё время родители, которые строго следили, чтобы сын косил правильно, красиво, а не сикось-накось, как некоторые. Поясницу тут жалеть ни к чему, к земле надо нагибаться низко, сбривать траву всего в нескольких сантиметрах от почвы. Длинная коса у Евлога, замах приличный, поэтому покос получается широким. Только вот мышей много развелось в последнее время и они много земли поднимают, а вместе с землёй мелкие камешки, лезвие косы время от времени со звоном находит их и, конечно, тупится. Те камушки, которые попадутся на глаза, Евлог поднимает с земли и кладёт в карман, чтобы следующим летом уже не попались они под косу. На месте бывших огородов сохранилась ещё сила от обильно внесённого в своё время навоза. Поэтому трава взошла высокая, густая. В первый год после того, как огородами перестали пользоваться, там полезла одна сорная трава, в основном это был густой высокий осот, как еловая чаща, после него явилась крапива. Но в конце концов всех вытеснил салатного цвета пырей, который и в этом году вымахал по пояс, а в низине вообще в рост человека. Ливневые с сильным ветром дожди валят высокую траву, а полёглую траву косить чрезвычайно трудно. Приходится крутиться так и этак, ведь валит ещё в разные стороны. Сверху трава вроде бы зелёная, а возле земли пожухлая, жёлтая, как навоз, уже на корню гниёт. Поэтому на сенокос Евлогу надо выходить рано, в конце июня, чтобы успеть выкосить траву до того, как дожди и ветер сделают своё чёрное дело. В одно лето даже вышли 18 июня, а к 1 июля, когда люди ещё только подумывали о том, когда же начать косить, у Евлога всё уже было застоговано. Траву ежегодно скашивали и увозили, навоз, естественно, вносить перестали, поэтому почва становится всё более бедной. Со временем тут будет расти нормальная невысокая трава, как на обычных лугах. А пока с каждым взмахом косы трава ложится под норги прямо валками, приходится уже срезанную траву скидывать назад, чтобы она не мешалась и не гасила удар косы. Одно хорошо, с небольшого участка снимается богатый урожай кормов. Конечно, только с огороженного места недостаточно сена для коровы на всю зиму, поэтому Евлогу приходится косить ещё с восточной части косогора и в низине возле ручья. Наташа и Света косят уже хорошо, технику освоили, но сил ещё маловато, руки очень слабенькие, поэтому часто стоят и отдыхают. Догнал Евлог обеих дочек, поменялся покосами и дальше пошёл, отмахал до конца, повернул влево и сделал небольшой задел книзу, чтобы следующий покос был короче первого. Встал, разогнул натруженную спину, вытер косу пучком травы, глубоко вздохнул и огляделся вокруг. Дмитрий Гуриевич в своё время не ленился, большой участок, не меньше двух гектаров, огородил, ведь в последние годы на горе в этой половине деревни они с женой одни оставались. Из-за ограды ветер доносит приятный, щекочущий ноздри запах свежих цветов какой-то высокой травы, названия которой Евлог даже не знает, этим она заманивает к себе шмелей, чтобы те не пролетели мимо, обязательно подсели и мохнатыми ногами разнесли пыльцу с цветка на цветок, опылили их. Долго стоять некогда, солнце поднимается всё выше и выше, не заметишь, как станет невыносимо жарко и роса моментально исчезнет. Шагая к кедру по свежескошенной траве, позвал косарей: - Пойдём, деточки, косы подобьём. Попили прохладного сладкого клюквенного морса, передохнули, вытерли с лица солёные капли, выедающие глаза, хоть ведь утро и прохладное, но работая, не мёрзнешь, наоборот – жарко. Тут, как назло, ни ветерка, гнус заел совсем. Вон, мошки залезли всюду под одежду, где тесно, там и грызут, вся кожа чешется. Закончил Евлог правку кос, отложил в сторону брусок, сунул два пальца в рот и протяжно свистнул. Умные люди говорили, что свист вызывает ветер. Но, видимо, обманули, ничего не получилось, стоял полный штиль, даже длинные иголки хвои кедра зависли неподвижно, не шелохнутся. Новый покос начал Евлог. Варя с дочерьми стали на свои старые, недоконченные. Варя хотя и изо всех сил старается, работает от души, но с детства её косить не научили, поэтому дело идёт туго и покос у неё почему-то всё время расширяется, поэтому ей приходится косить, переступая то влево, то вправо. Наташа со Светой часто отдыхают, считая мозоли на своих мягких ладонях. Рукоятки кос от многолетнего трения о ладони отполированы до блеска, гладкие-гладкие, но молодая кожа нежная, мозоли очень быстро вылезают, а подольше работать, то и кровавые ещё выскочат. Если к тому же эти мозоли лопнут, то боль нестерпимая. Евлог в молодости тоже сильно мучался от этого, пока кожа не привыкла к чёрной работе и не огрубела. Теперь уже всё это позади, но он очень хорошо понимает дочек и от души жалеет их. - Косим, деточки, косим! – мягко наставляет отец. –Хоть медленно, но всё же работайте. Стоя не закончим. Отец пять покосов прошёл, а Наташа со Светой по одному еле-еле довели. Ничего, подрастут, окрепнут и дело пойдёт. У них, у молодых, всё впереди. С последнего покоса отправили Варю в дом готовить завтрак. - Всё, на сегодня шабаш! – громко отметил Евлог, завершив последний покос, и с дочерьми направился наверх, к дому. Солнце уже довольно высоко вскарабкалось на безбрежный голубой небосклон над речкой Асыввож, припекает, на открытых местах роса прямо на глазах исчезает. Вышли первые оводы, громко гудя кружатся вокруг косарей, но их мало, поэтому ещё трусливые, смелости не хватает набрасываться на людей. Как дошли до самого верха горы, к избушке, глаза сами собой расширились. За ручьём повсюду к небу поднимается ленивый дым от костров, раздаются бодрые голоса, слышится стук брусков о косы. Огороженные заборами немалые участки Василия, Филиппа и Михаила Кирьяновых, Алексея Кушнарёва, Григория Пашкова почти полностью выкошены, только кое-где по углам ещё возятся, остатки доканчивают. Остановился Евлог возле крыльца и довольно долго стоял, любуясь ударным трудом односельчан. Зимой здесь никого не увидишь, пусто, вроде всё вымерло, а вот летом жизнь во время сенокоса прямо бурлит, так и кипит. Не спят люди, спешат без помех, пока стоит хорошая погода, поставить сено, заготовить корма для скотины на долгую зиму. С большинством друзей детства встречаешься только раз в году во время сенокоса. Разбежались демьяновские кто куда, бросили в одиночестве вымирать прежде так горячо любимую деревню. Повесили косы в коридоре, сняли мокрые от пота, хоть выжимай, белые костюмы, повесили сушить на солнце, пусть проветрятся. Кожа вокруг пояса и на ногах зудит, всюду красные следы укусов мошкары. Сами невооружённым глазом еле различимы, а страсть какие вредные и кровожадные, будто их до этого целый год уже не кормили. - Мамочка! Чем нас сегодня угощаешь? – появляясь возле дверей, громко вопрошает Евлог. - Что вчера не доели, то и на столе, а потом снова сготовлю. Давайте присаживайтесь и покушайте, потом отдохнём немножко. Даже я устала, не говоря уж о папе. Тебе ведь больше всех достаётся. Гремя соском рукомойник, в темпе умылись, расселись вокруг стола. От зажжённого «Раптора» в помещении плавает реденький дымок. Комары на лету падают на пол и долго ещё ползают там в агонии, пока совсем не окочурятся. - Все устали, - Евлог откусывает толстый кусок хлеба и тянется ложкой к миске с горячим супом. – У Наташи со Светой ведь тоже поясницы не железные. - Ы-ы, - кивает головой, соглашаясь с отцом, Наташа, а Света же только прыскает. Они обе добросовестно работают молодыми челюстями. Хороший аппетит после ударной работы, миска так и крутится на середине стола. Подкрепившись, Евлог вышел в сени и запер входную дверь на щеколду. Хоть и бояться вроде бы некого, но на всякий случай приходится закрываться, чтобы никто не потревожил их сон. Вон фермер Авдей привёл каких-то работников, которых в Веждино трезвыми Евлог ни разу не видел, их особенно надо остерегаться. - Звонок ставлю на девять часов, - Евлог с будильником в руке спускается в подполье. – Детки, если мы с мамой звонка не услышим, растолкайте нас. Хорошо? Наташа со Светой дружно расхохотались. - Если не проснётесь, мы уж вас беспокоить не станем, спите до упора, - смеётся Света. - Так нельзя, во время сенокоса спать некогда. Не зря же издавна люди говорили: «Летний день год кормит», - уже из подвала замечает отец. Наташа и Света несколько раз хихикнули под своим пологом и быстро заснули. Только лёгкое сопение раздавалось от них. Евлог и Варя же долго ещё с трудом ворочались с боку на бок, никак не могли найти удобного положения, как лечь, куда поместить руки, куда ноги, ведь всё тело ломит, в каждой кости боль поселилась. Наконец, и они забылись. Только-только вроде бы глаза закрыли, а будильник снова уже своё «Пинь-пинь» поёт, будит сенокосников. - Детки, встаём, девять часов, - поднимает девочек мать. – Слышите? Под детским пологом послышался лёгкий шум, заколыхался и сам полог. - Слышим, сейчас встанем. Евлог неторопливо оделся, взял с жерди под потолком в сенях косы и отнёс их к точильному стану. Посмотрел, откуда дует ветер, и с наветренной стороны развёл костёр. Принёс ведро воды, подлил её в корыто, над которым подвешен точильный круг, палкой поворошил осевший на дне песок, чтобы легче и быстрее затачивались косы, и сел на скамейку на точильном стане. Наташа и Света с двух сторон приготовились крутить точило. Точильный круг старый, очень старый, его в своё время приобретал ещё дед Евлога. Однако покупка оказалась неудачной. Камень попался твёрдый, только с одного бока мягче, и там круг стачивается быстро, становится похожим на неправильный овал. Дмитрий Гуриевич дважды уже небольшим топориком стёсывал лишнее, но через несколько лет круг снова превращался в подобие лепёшки, объеденной с одной стороны. Во время заточки кос Варя в сенях, чтобы в избе не скапливался жар, на электроплитке стряпает обед. Почему-то после того, как людей в деревне почти не осталось, а сама она превратилась в подобие дачного посёлка, сюда провели электричество. До этого жили при свете керосиновых ламп. Ну и на том спасибо советской власти. - Честь труду! – неожиданно послышался незнакомый мужской голос. Евлог приподнял голову и увидел, что к ним приближается сияющая от широких улыбок чета Шкуркиных. - Спасибо, вам также, - улыбнулся в ответ Евлог. - Нам пока не за что, мы ведь ещё не вышли косить, - вступила в разговор Дарья Шкуркина – жена Авдея, сухая, как берёзовая лучина. Евлог встал со скамейки, отложил косу к стану, положил на скамейку очки и рейку, которой он прижимал лезвие косы к точильному кругу и сделал несколько шагов навстречу подошедшим. Авдей, продолжая широко улыбаться во всё лицо, обеими руками схватил руку Евлога, долго тряс её, как у хорошего товарища, которого сто лет уже не видел и безмерно рад этой нежданной встрече. - А когда хотите выйти? - Завтра собираемся зачин сделать. Ты что это, Евлогий Дмитриевич, дочек мучаешь? Подошёл бы ко мне, у меня точило с электродвижком, кнопку нажал и само крутится. Пусть бы молодёжь отдохнула. - Да нет, Авдей Никитович, или Никитьевич, как правильно-то будет? - Кто как умеет, так и говорит, - отмахнулся Авдей. –Какая разница… - Мы привыкли к своему точилу, так что здесь уж потихоньку скребём. Да у вас ведь, наверно, слишком быстро крутится? - Нет, не очень быстро, через редуктор же. - А что гуляете? - Да так, места осматриваем. Вы, случайно, не покажете, Евлогий Дмитриевич, где нам косить можно? - Отчего же нет? Пойдём, покажу. Мы как раз закончили. Девочки, отнесите косы в сени и повесьте на место. Евлог с Авдеем пошли к изгороди, а Дарья направилась к стряпающей в сенях Варе, им есть о чём посудачить, не один год ведь раньше вместе работали. - Смотри, вот здесь вдоль спуска я кошу до изгороди, по-соседству со мной Михаил Пашков. Возле ручья тоже я. А ты можешь от нашей границы сплошняком до самого леса, там ничья земля. Только участок, который в лесу, в последние годы косил для себя кто-то из пасаёльских, которые в Сплав-конторе работают. - Ну, хорошо. Я это и хотел выяснить, а то скосишь нечаянно чужой участок, шум поднимется. Надо же со всеми соседями хорошие отношения наладить, чтобы не возникло никаких недоразумений. - Молодец, это правильно. А надолго в фермеры перешёл? Или в будущем году плюнешь на всё и бросишь? – засмеялся Евлог. - Хотелось бы думать, что навсегда. Жизнь ведь такая теперь, что каждого заставляет крепче за своё хозяйство держаться. Да и государство сейчас поощряет мужика, волю даёт. Сегодня пока не прижимают, лишь бы завтра не раскулачили, - тоже во весь рот рассмеялся Авдей, показав крупные жёлтые зубы. - Евлог, где ты там? Обед готов! – послышался голос Вари. - Пойдём, пообедаем, - Авдея пригласил Евлог. - Ладно, зайду, посмотрю хоть дом ваш изнутри. На столе в большой общей миске дышали паром мясные щи и в сковородке вкусно шкворчал жареный картофель. На комоде вскипел электрочайник. - Подходите, присаживайтесь, попробуйте Варину стряпню, - Евлог расставил вокруг стола табуретки. - Есть-то не хочется ещё, а по стакану чаю выпьем, пожалуй, - отказался от угощения Авдей. - Зря, Варя моя ведь превосходная хозяйка, попробуешь – язык проглотишь! - Только-только успели пообедать. Вы сами кушайте, на нас не смотрите. - Ну, нет – так нет. А мы подкрепимся, а то снова ведь сейчас работать придётся. - А где вы спите? – к Дарье обратилась Варя. - Я здесь не ночую, по вечерам в Веждино уезжаю. А Авдей в палатке, как турист, отдыхает. - Что так? – изумлённо поднял голову Евлог. – У Настасьи Пашковой вон дом пустой стоит. Спроси у Кушнарёва, он пустит вас туда. - Да я уже спрашивал. И Алексей не против. Только в первую же ночь пришлось бежать оттуда. - Да? – удивился Евлог. - Дом-то оказался с привидениями. Выгнали они меня. - Вообще-то, да, я об этом тоже слыхал. Сами-то они - старик со старухой как-то жили, может, привыкли, - утвердительно проговорил Евлог. – Да к морозам вы свой дом закончите, сруб вон уже стоит. - Да, придётся, конечно, с домом мне поднажать, где-то ведь приткнуться надо, - усмехнулся Авдей. – Не будешь же в палатке зимовать. - За хорошее дело ты взялся, только хватит ли твёрдости? Не будет ли так, что повозишься, повозишься, потом надоест, да и махнёшь рукой, мол, пропади всё пропадом! Фермером быть нелегко, день с ночью сливаются. Ни выходных, ни отпусков тебе не будет, - покачал головой Евлог. - Да я тоже понимаю, только надоело без работы жить. Захотелось на свой хлеб перейти. Знаю, что не сладко будет, но постепенно ведь поднимусь же на ноги, - Авдей поставил на стол пустой стакан и встал. – Спасибо, мы пойдём. - За что спасибо то? Даже ничего не попробовали, - мило улыбнулась Варя. – Не думала, что вы такие скромные! - Пойдём и мы, девоньки, - тоже поднялся из-за стола Евлог. Варя осталась убирать посуду, а Евлог с дочерьми вооружились граблями и вышли ворошить сено, скошенное вчера. Трава густая, солнце верхний слой уже высушило, а нижний, прижатый к земле, остался нетронутым, совсем свежим. До него ни солнце, ни ветер не добирается. Если не потревожить, так и сгниёт. Поэтому ежедневно приходится пласты сена, лежащие на земле, переворачивать, чтобы труд не пропал даром. Отец в одном месте, Света с Наташей в другом, отдельно работают. Руки граблями машут, а в голове самые разные мысли крутятся, о чём только и не подумаешь тут. Работа нудная, монотонная, крутишь, крутишь, а дело движется крайне медленно. Вроде и шевелишься, а результата не видно. Сено как лежало на земле, так и лежит. Жгучее солнце прямо над головой жарит и жарит. Тихо, хоть бы ветерок подул, тогда легче дышать станет, да и сено высохнет вдвое быстрее. А оводов! Тучами вокруг тебя крутятся, сплошной гул стоит, будто реактивный самолёт летит, такая жаркая погода для них самая желанная. И какой только породы их тут нет! И крупные, и мелкие, серые и зелёные. Некоторые крупные, породистые, прямо как воробьи, сядут на плечо - ноги подкашиваются. Жадные, голодные, некормленные. Хорошо хоть белые костюмы Варя сшила каждому, поэтому и жара, и оводы меньше досаждают, нежели в тёмном. У Вари посуда перемыта, вышла тоже к ним с граблями на плече, подошла к мужу. - Авдей этот, смотрю, совсем бросил пить. Прежде ведь не просыхал. Ох, и гонял же Дарью бедную, ох, и колотил! Сколько раз по ночам босиком по снегу приходилось ей убегать к соседям, спасаться от его кулаков! Теперь же наоборот, слишком работящим стал! Не знаю только, долго ли продержится? - А ты откуда знаешь, как они раньше жили? – удивлённо взглянул на жену Елог. - Как откуда? С Дарьей же вместе сколько лет работали! Целыми днями с бабами своих мужей обсуждаем, иногда даже языки мозолями покрывались. - И про меня тоже судачили? - А как же? Ты не особенный! Смотри, Авдей вон уже косит, зависть, видимо, заела. Сам завтра только собирался выйти, но не выдержал. И правда, внизу из-за изгороди послышался мерный рокот трактора «Беларусь», вскоре он и сам с прикреплённой сбоку сегментной косилкой показался среди густой травы. Для начала сделал широкий пробный круг по лугу и, не останавливаясь, продолжал пластать зрелую зелёную траву. - Там ямы есть, где в старину лён замачивали, хоть бы не провалился со своим трактором, - озабоченно произнёс Евлог, глядя в сторону кружившего среди разноцветного ковра железного коня Авдея. - Э-эй! Берегись, там ямы! – громко крикнул, сделав рупором ладони. - Ы-ы-ы! – по всей деревне разнесло эхо крик Евлога. - Не слышит. Да ведь увидит, наверно… - Не слепой же, - тоже посмотрела в ту сторону Варя. –Да сейчас свернёт. Но трактор не сворачивал. Он упорно по-прежнему шёл прямо на яму. - В стороне, видно, яма-то, - произнёс про себя Евлог. –Нам сбоку только кажется рядом. Вот трактор остановился возле ямы, медленно накренился на правый бок и тихонько сполз вниз. Левая дверца кабины распахнулась, оттуда, смеясь, наверх выполз Авдей. - Опрокинулся, чёрт! – крикнул он. – Что не остановили? Трава высокая и не поймёшь, яма там, или луг. Под конец заметил, но поздно было, затянуло. Давай помоги, выдерни «Сто пятьдесят седьмым»-то. - А смогу? - Конечно, он у тебя тоже как трактор. - Тогда попробую. «ЗИЛ-157» Евлога, стоящий прямо на солнцепёке, раскалился до такой степени, что без рукавиц к нему прикасаться опасно, можно обжечься. А оводов на нём и возле! Прямо как рой пчёл, облепили в несколько слоёв. В кабине совсем как в жарко натопленной бане, спокойно можно париться, только веника не хватает. Приобретённый весной новый аккумулятор без проблем завёл двигатель и через несколько минут Евлог был возле застрявшего трактора. Чтобы не поранить руку, надел рукавицы, вдел петлю толстого троса на крюк трактора и на удивление легко выдернул его из ямы. Через мгновение «Беларусь» снова стоял на своих резиновых колёсах. - Спасибо тебе большое! – долго тряс руку Евлога Авдей. - Да не за что, теперь соседями стали, поэтому без взаимовыручки нельзя. Один раз я тебе помогу, другой раз ты мне. Сам-то не поранился хоть? - Да нет, тихо на бок повалился, успел подстраховаться. - Я кричал тебе, чтоб остерегался, но ты не услышал. Далеко всё-таки. Да и трактор громко гудит. - Есть ещё ямы там? - Есть одна возле куста в середине. - А-а, буду знать. Евлог снял трос с крюка трактора и намотал его на крюки своего бампера, сел в кабину и уехал обратно к дому. Авдей же продолжал кружить по лугу. Да, это тебе не коса-горбуша! Трава так и ложится пластами. Поясница не болит, и на ладонях мозолей нет. За один вечер весь участок Евлога можно спокойно выкосить. Только успел Евлог заглушить мотор и взяться за грабли, снова Авдей кричит: - Евлогий Дмитриевич! Не сердись, вернись и помоги выехать! Возле леса начинается болото. Там если человек пройдёт, ноги вязнут в чёрной грязи, а Авдей туда на тракторе въехал и, конечно, застрял. - Что такое, целый день, что ли, я буду его вытаскивать?! – возмутился про себя Евлог и снова пошёл к машине. Хорошо хоть, что после этого Авдей больше уже никуда не загонял свой трактор. И Евлог мог заниматься своим делом – ворошить сено. В жаркий день сено, скошенное позавчера, и переворошенное вчера, хорошо просохло. Место для стога у Евлога приготовлено заранее, жерди воткнуты в землю, подпорки есть. Грести сено одно удовольствие, дело идёт быстро. Не успели оглянуться, валки готовы, можно копнить. Тридцать четыре копны получилось, это по весу больше тонны кормов. Перед стогованием Варя затопила баню, как раз к концу подойдёт. Не успевшие осесть копны легко разваливаются, когда их переносят на носильных жердях к стогу. Поэтому Евлог срубил тонкую палку, остругал и заострил, если её воткнуть в центр копны, то она удерживает пласты сена от сползания вбок. Копны надо таскать в гору, поэтому они легко скользят по жердям, это тоже неудобно. Наташа и Света обработали руки и лица антикомарином, чтобы бешеные оводы не мешали работать, и приступили к работе. Быстрые на ноги, они легко перетаскали копны. Варя сначала подгребала рассыпавшееся сено за ними, а затем залезла на стог, чтобы уплотнять и выравнивать наверху подаваемые Евлогом пласты. Под вечер жара особенно лютует, оводов тьма тьмущая. Их уже не сравнишь с утренними, которые опасались садиться на человека. Тут пока вилами поднимаешь пласт сена, десятками сразу садятся на лицо и мгновенно стараются вонзить в твоё незащищённое ничем тело свои стальные челюсти. Понимают, видно, гады, что обе руки у тебя заняты, а третьей, чтобы отогнать их, нет. От каждого укуса выступает кровь, солёный пот заливает глаза, жжёт, слёзы текут. Да, тяжело коми мужику достаётся хлеб насущный. Теперь хоть только для своей коровы заготавливаешь, а прежде всё лето на колхоз приходилось горбатиться. Давали двадцать процентов от всего заготовленного сена для колхоза лично тебе. Из-за этого и приходилось надрываться. Ох, и умели же издеваться коммунисты над крестьянином! Заготовка сена была похожа на воровство. Накосишь где-то на неудобьях пару копен, да и те осенью комиссией пройдут и обобществуют. Тайком ночью таскаешь на горбу, чтоб никто не видел, да и те крохи приходилось прятать то в ледник, то в подпол, а разве там сено хранят? Чтобы правильно и красиво сметать стог, нужно ещё иметь сноровку и навыки. Он снизу должен быть узким, затем расширяется - появляется зоб, и постепенно сужается, как высокая двускатная крыша дома получается, чтобы дождь не проникал внутрь стога, а стекал вниз по поверхности. Иначе сено просто-напросто сгниёт, и весь твой труд пропадёт, насмарку пойдёт. Такие корма корова не уважает, нос воротит и молока не даёт. С торца посмотришь на стог, и кажется, что молодая женщина с платочком на голове стоит в сарафане. Евлог на короткие, средние и длинные подпорки сено ставит, сверху стог заострил, подвесил серёжки из длинных ивовых веток, чтобы сильный ветер не сорвал верхние пласты. Сено на подпорках висит, снизу ветер свободно продувает, так оно будет храниться долго, не портится. Варя с дочками всё рассыпанное сено сгребли, чтобы ни один клок не пропал, а бурёнке в рот попал. - Ну, вот, слава Богу, на сегодня шабаш, - Евлог приставил к стене дома трёхрогие вилы с длинной рукояткой. – Осталось в бане помыться, и на боковую до утра. Баня чёрная, ей около сорока лет, но со своими задачами справляется отлично. Отец Евлога построил её, как только переехал жить в Демьяновку. Лес заготовил рядом, в болоте, там ель растёт крепкая, после сушки звонкая. Брёвна все до места перетаскал на своих плечах. Конечно, в ближайшие годы надо будет сменить нижние венцы, они уже мохом покрылись. И не удивительно за столько-то лет. Первыми в бане помылись мать с отцом, после них пошли Наташа со Светой. Довольные, что трудный день прошёл довольно полодотворно, на следующий день работа есть, слава Богу, накосили, переворошили вчерашнее, стог смётан, дело не стоит, лишь бы и дальше всё так же хорошо шло. Уже думали ложиться спать, но тут с юго-западной стороны над лесом на беду показалась и стремительно стала подниматься всё выше и выше страшно чёрная дождевая туча. Евлог вышел на улицу, озабоченно огляделся, сердито сдвинул брови, нахмурился, сходил к тому участку, где сегодня ворошили сено, нагнулся, поднял пучок сена, помял в руке, понюхал. Да, сыровато, не просохло ещё до конца, только завтра к обеду поспеет. Вздохнул и зашёл обратно в дом. После мужа Варя выскочила, огорчённо поглядела на тучу, такую нежелательную в это время, тоже подняла клок сена, понюхала, помяла в руках, вздохнула и вернулась в избушку. Ещё некоторое время Евлог помаялся, повздыхал и снова не смог удержаться, вышел на улицу, опять помял в руке клок окончательно ещё не просохшего сена, наконец решился и окликнул жену: - Варя, давай уберём это сено от греха подальше! Кто знает, какая дальше погода будет, вон какая туча страшная идёт. Может, зарядит потом на целую неделю. Уберём, так хоть сердце успокоится. - А я и сама хотела тебе предложить, да боялась, что ты рассердишься. Скажешь, что совсем тебя жена угробить хочет из-за какого-то сена. - Так ведь не скажу же, ты что? – улыбнулся в ответ Евлог. – Может, подумаю только… С раскрасневшимися лицами, похожими на разрумянившиеся колобки, Наташа и Света поднимались с бани. Они страшно удивились, увидев, что вместо того, чтобы ложиться спать, их родители с граблями в руках сосредоточенно сгребают сено. - Что, уберём? - Да, мы тут с товарищами посовещались и решили сгрести, а то промочит и пропадёт тогда сено. Вон, какая грозная туча поднимается, - указал граблями на небо отец. Откуда и силы взялись, дружно накинулись вчетвером и ещё двадцать четыре копны застоговали. Закончили работу, уже совсем поздно было, зато так хорошо на сердце стало. Теперь не надо уже маяться, кивать на погоду, раскаиваться, что поленились, тогда ведь опять жди, снова вороши и суши это сено, если бы точно дождь пошёл. А туча на самом деле стороной прошла, минуя Демьяновку, хотя и ветер сильный поднимался, и даже несколько тяжёлых капель хлопнулось Евлогу на лоб. Но пронесло, чуть южнее деревни довольно обильно поливало, хоть и тут сильно пугало, ярко сверкали ветвистые молнии и тяжело грохотал гром. Напоследок перед сном второй раз ещё ходили в баню. Хоть она уже успела остыть, но вода горячая, помыться не мешало, ведь ничего нет лучше для крестьянина, чем баня после такой работы. Смоешь с тела мелкий травяной сор, открываются закупоренные солёным потом поры, и сразу легче становится дышать, перестают чесаться места укусов гнуса. Спать завалились, когда было уже одиннадцать часов. Евлог и Варя снова долго не могли уснуть, ведь всё тело так и ломит от усталости, не поймёшь, какое положение принять, чтобы забыться. А завтра снова вместе с солнышком по росе надо подниматься, взять в руки косу и махать, махать, на то коми крестьянину и лето дано. И так день за днём, хоть и тяжело, но работа не стоит, скотине корма накапливаются, стога поднимаются один за другим. И в один прекрасный день, наконец-то, откосились. Всё, больше косить не надо. Осталось только убрать то, что уже лежит. И такой тяжёлый груз будто с груди убрали! Ведь теперь красота! Утром можно спать вдоволь, пока высоко поднявшееся солнце не высушит выпавшую за ночь росу. И ежедневно точить косы теперь не надо, опять же работы поубавилось. Евлог смазал их лезвия маслом, чтобы за год не заржавели, и повесил косы в амбар на жердь, пусть отдыхают до следующего лета. Для одной коровы запасти на год корма недолго, десяти дней за глаза хватит, только бы дождей не было. Пока стояло вёдро. Но всё-таки, как долго терпевший пьяница, не выдержала погода и сорвалась. В последний день, когда уже у сенокосников было чемоданное настроение, глаза горели, проснулись возбуждённые, предполагая, что сегодня завершится страда, утро встретило их накрапывающим унылым дождём. Лица тут сразу вытянулись, широкие улыбки погасли, в доме поселилось уныние. И как долго тянулся этот день! У окна сидели, ждали солнышка, просили Господа, чтоб пожалел он своих деток, послал к ним на помощь сильный ветер, который разогнал бы эти тяжёлые свинцовые тучи, беспрерывно плюющиеся холодным дождём. Наташа и Света все старые журналы «Чушканзі» и «Крокодил» подняли, от нечего делать читать принялись. Варя через каждый час чайник ставила, что ещё делать? Только чай пить! Никакая другая работа в руки не лезет. Евлог от нечего делать решил сходить к Авдею, который, слышно, беспрестанно стучал, пилил, что-то приколачивал в своём новом доме. Дом из бруса, пять на пять. Наверху вместо чердака мансарда приделана. - Фермер времени зря не теряет, всё работает и работает, - приветствовал хозяина, заглянув в дом, Евлог. – А какой изумительный сосновый запах! Приятно зайти. Авдей и двое мужчин, работающих с ним вместе, и которых Евлог знал, как отпетых алкоголиков, отложили работу. Авдей радостно улыбнулся вошедшему и протянул испачканную до черноты смолой руку. - Если не будешь стараться, дом сам не достроится. Пока тепло, надо спешить. - Так ведь уже вон завершаешь! Осталось печку сложить, окна, дверь приделать, и можно заселяться. Быстро ты, быстро, молодец! - Жизнь заставляет! От Настасьи барабашка выгнала, иначе долго бы я ещё валандался. - А для чего мансарда тебе? – указал пальцем вверх Евлог. - Мужики внизу спать будут, а бабы наверху, - объяснил Авдей. - А ферму когда собираешься поднимать? Коров ведь сюда же пригонишь? - А куда же ещё?! Для чего я тогда столько земли отхватил? В Веждино просил-просил, так и не дали, предложили здесь обосноваться. Мол, деревня вымерла уже, пашни, хоть завались, лугов достаточно, всё зарастает лесом. Бери, мол, всё в свои крепкие руки и возрождай деревню. - А работники будут? Одной своей семьёй ведь много не наработаешь. - Найду! Вот уже кое-кто нанялся, - кивнул головой в сторону мужиков Авдей. - Не знаю, согласится ли кто-нибудь переехать в это комариное царство? – недоверчиво покачал головой Евлог. –Ведь даже те, кто здесь родился и вырос, и то разбежались. Хотя, если подумать, именно здесь фермеру и жить да работать. Лучшего места не найти. Сам себе хозяин, никто не мешает. Всё рядом, сено издалека возить не надо. Только вот тебе молоко в Веждино доставлять делековато. А бензин дорогой. Возле дома послышались чьи-то шаги. Все четверо, находящиеся в доме, обернулись к открытому проёму двери. С подвешенным на локте топором в отверстии показался Гриша Пашков. Видно, откуда-то из леса возвращается, с головы до ног мокрый. Лицо сердитое, глаза злые, улыбки на лице, естественно, не видно, вошёл молча и ни с кем даже не поздоровался. - Авдей, возле ручья три цементные трубы лежали, куда ты их заныкал? – без всяких предисловий начал он. - Те? – Авдей с ехидной улыбкой холодными глазами глядел на Гришу. – Под дорогой они теперь лежат, дорогой, воду пропускают. - А по какому праву ты их забрал? Как будто свои! А они Сплав-конторе принадлежат, и денег стоят, притом немалых! На пригорке в поле стояли плуг, косилка, грабли тракторные, где они сейчас?! Чтобы немедленно всё было возвращено на своё место! И трубы, и машины! А кто из твоих работников ночевал в моей будке? Посуда, одежда сменная моя висела, и много чего ещё по мелочам, всё исчезло! Лампа керосиновая тоже испарилась вместе с бидоном керосина. Кто там возле будки уборную открыл? Чтобы всё было возвращено на место и вычищено! - Я там не жил, я в палатке ночевал, - сидя на подоконнике и качая ногами, нарочито лениво зевнул Авдей. – Кто там жил, тот пусть и убирает. - Ещё и ухмыляется! Стал фермером, значит, выходит, тебе всё можно?! Смотри, высоко взлетишь – низко падать будешь! Не очень-то и выставляй себя, не пан-барон какой-нибудь! Будто ты один человек тут и есть, остальные что, шушера? - По сравнению с тобой… - Авдей высокомерно оглядел Гришу с головы до ног своими смеющимися глазами. - Особо не прыгай, не думай, что я твоё воровство так оставлю. Если ты людям начал пакости строить, сам от этого ничего хорошего в ответ не получишь! Всё! Я тебя предупредил! Приехал в чужую деревню жить – уважай местных! Если не остепенишься, пеняй на себя! А всё, что ты украл, сегодня же верни на место! Гриша круто по-военному повернулся через левое плечо и тут же вышел обратно. Следом за ним последовал и Евлог. - До смерти напугал! – уже на улице догнали их слова Авдея. – Даже руки-ноги задрожали, стоять не могу! Гы-гы-гы! - А ты что перед этим Авдеем лебезишь, задницу ему лижешь!? – уже к Евлогу повернул Гриша своё сердитое лицо, испещрённое хмурыми морщинами. От злости у него даже губы подёргивались. - И не думал кому-то задницу лизать. Живём по-соседству, вот и зашёл посмотреть, чем он тут занимается. А ты чего с ним ножах? Вроде же хороший человек. - Ага! Хороший! Вот поживёт он тут, покажет ещё, какой он хороший! А я его, гада, прекрасно знаю! Ни в Веждино, ни Кушашор не пустили, так теперь сюда припёрся. Людей в деревне не осталось, некому против него слово сказать. Фермер объявился! Пусть сопли сначала из-под носа утрёт! Так и не понял Евлог, почему так воинственно настроен Гриша против Авдея? А тот тоже не стал объяснять, не был настроен на долгий разговор, слишко возбуждён, так и ушёл, не попрощавшись, своей дорогой. На первый взгляд же вроде Авдей неплохой мужик. Сам, вон, подходил к Евлогу, справлялся, где ему можно косить, а где косят деревенские, чтобы не было никаких недоразумений между ним и местными. Ничего, жизнь покажет, что за человек. Главное, Евлогу не мешает. Теперь же основная задача – это завершить сенокос. Всему приходит конец. Ночью куда-то исчезли восвояси брызжущие дождём тучи, выглянуло желанное улыбчивое солнце, высушило промокшее за вчерашний день сено. Последний укос в Демьяновке уже не стоговали, а сразу загрузили в кузов машины, чтобы тут же увезти в Веждино и застоговать возле дома. Инструмент и вещи, которые надо забрать с собой, тоже закидали прямо в сено. - В кабину все не поместимся. Сходи, Евлог, к Авдею, спроси, может, девочек возьмёт до Веждино, - озабоченно обратилась к мужу Варя. - Сейчас сбегаю. На минутку и отлучился Евлог: - Наташа, Света, идите к Авдею, он как раз собирается ехать. Обещал взять вас. Девочки, весело щебеча между собой, побежали к «буханке» фермера, которая стояла возле его нового сруба. Там же прохаживались ещё несколько человек демьяновских мужиков и женщин, ожидая фермера, чтобы на его машине попутно добраться до Веждино. Вот и сам хозяин вышел. - Ну, рассаживайтесь, сыновья Демьяновки! – весело провозгласил он. – Моментом до райцентра домчу. Все, улыбаясь, расселись в «УАЗике», и через несколько минут только медленно разлетающаяся под слабым ветром пыль над грунтовой дорогой напоминала о том, что здесь только что проехала автомашина. Следом за Авдеем, солидно покачиваясь на неровностях дороги, тяжело двигался своей гружёной машиной Евлог. Как кратковременная гроза пронеслось и умчалось куда-то жаркое лето, и вот уже снова ночи заметно потемнели, удлинились, рука об руку с постоянно моросящим дождём по Коми земле шагает осень. Евлог давно уже перевёз из Демьяновки всё заготовленное сено, насторожил петли на рябчиков и теперь с редкими днями отдыха ему надо регулярно проверять свои тропы, мерять километры за километрами. Надолго оставлять ловушки нельзя, в лесу слишком много летающих и ползающих, которые не прочь полакомиться вкусным, а, главное, даровым мясом рябчика. Только вот почему-то с каждым годом всё беднее и беднее становится тайга на боровую дичь. Да, бывают такие вёсны, когда после вроде бы окончательного потепления неожиданно вдруг ударит мороз, освободившуюся уже от зимнего покрывала землю снова завалит снегом, заморозит в гнёздах отложенные яйца дичи, распустившиеся цветы черники и брусники, тогда не удивительно, что лес осенью встречает охотника полнейшей унылой тишиной. Ни одна птица не вспорхнёт. Но когда не спеша, без резких колебаний температуры весна потихоньку как-то даже незаметно переходит в лето, а осенью по всему лесу яркими кострами горят крупные гроздья рябины, черника и брусника разноцветным ковром укрывают землю, при каждом шаге под ногами образуется варенье, и опять же дичи в лесу нет, это уже выше понимания коми мужика. Но каждую осень, хоть есть дичь, хоть её нет, охотник проводит в лесу, надежда, говорят, умирает последней. Конечно, если уж на то пошло, из-за куска мяса размером с кулак вроде бы и незачем в тайге пропадать, убивать ноги. Но с генами, полученными от прадедов, в кровь коми охотника глубоко засело желание побыть наедине с природой, с неодолимой силой его тянет в лес, ведь где ещё можно вволю отдохнуть? Вот эти хмурые вековые ели, молодые белоствольные берёзы и заменяют ему тёплые моря, курорты и санатории. Так и Евлог, как только сойдёт снег, а надоедливые комары ещё не успеют появиться, выходит на расчистку своих охотничьих троп, готовится к предстоящей осени. После сенокоса на своём мощном, не страдающем отсутствием аппетита, «Колуне» отвезёт всё заготовленное в Демьяновке сено, заготовит на долгую холодную зиму дрова, а после этого, глядишь, уже время для охоты незаметно подошло. Надо готовить рябину для приманки, охотничью одежду. Брюки для мужа Варя спереди обшивает дерматином, такие брюки спускаешь на голенища сапог, тогда роса, обильно смачивающая брюки, стекает наружу, а не в сапоги. И ноги постоянно сухие. Целый день пробродив по лесу, проверяя петли, Евлог под вечер добрался до Демьяновки. Хвастаться особо нечем, ведь в последнее время на двести пятьдесят петель попадается в среднем один рябчик. Смех! А ведь это для охотника работа за целый день. На своём «ЗИЛ-157»-ом, который бензин не просто пьёт, а прямо глотает, за парой рябчиков ездить смысла нет, слишком уж дорого будет обходиться дичь. Поэтому Евлог едет до перекрёстка на Демьяновку рейсовым автобусом, а обратно возвращаться в Веждино всегда старается напроситься к Авдею. Фермер пока ещё ни разу не отказывал, только с каждой новой встречей лицо его становится всё более хмурым. Прежняя дежурная улыбка потихоньку сошла на нет, и теперь, увидев Евлога, взгляд его становится кислым-кислым, будто у него одновремённо заболели все тридцать два зуба. Евлог возле переправы на речке Вежа повстречался с Кирьяновым Михаилом, который тоже возвращался с охоты. Евлог даже не стал спрашивать его о промысле, съёжившийся гармошкой пустой рюкзак за спиной Михаила сам рассказал обо всём. - Ты как собираешься обратно? – спросил Евлог. - Пешком выйду к автобусу. - А почему с Авдеем не договоришься? - В прошлый раз я уже обращался к нему. Так он мне сказал, плати, мол, хватит вас бесплатно возить, - усмехнулся в ответ Михаил. - Да? Вот как уже начал он с нами разговаривать? Ну, что тут скажешь, хозяин – барин! Трудно достаются вечером последние метры, ох и трудно. Хоть ведь и вещмешок за спиной практически пустой, а плечи страсть как ноют. Может, порожний мешок как раз и тяжелее полного? Вообще-то, пустым ходить, это только на словах. На самом деле много чего надо иметь с собой, идя в лес: рюкзак с едой, топор, ружьё, патронташ, корзина с рябиной. Да одежда опять же вся мокрая, тоже к земле тянет. Но, слава Богу, кое-как добрался, наконец, до своей хибарки. Теперь лишь бы Авдей не успел улизнуть на своей «буханке». Оглядел владения Авдея и облегчённо вздохнул, фермерский УАЗик на месте. Ружьё и рюкзак снял, положил на крыльцо, сам налегке быстро пошёл по пригорку туда, где несколько мужиков поднимали для Авдея коровник. Сам фермер был там же, что-то указывал длинным пальцем, покрикивая матом на казаков. Приближающегося к нему Евлога он вроде бы и не заметил. Евлогу же как-то неудобно было отрывать занятого человека от важной работы, но просто так стоять и смотреть тоже не хотелось. - Авдей Никитьевич! – обратился он к фермеру, когда тот выпрямился. – Когда думаешь поехать в Веждино? - Сегодня поздно уеду, работы много, - не поднимая головы и не глядя на Евлога, с нескрываемым недовольством в голосе буркнул Авдей в ответ. - Для меня место найдётся? Я ведь заплачу. Авдей опять что-то промямлил себе под нос, так что Евлог даже не понял, что он сказал, обещался взять, или же нет? Вроде не отказал и головой не крутил. Ничего, с добрым сердцем поместится, может даже присесть на корточках, до Веждино недалеко, не князь ведь какой-нибудь. А быстро всё-таки Авдей строится. Дом вон уже закончил, а теперь, по всему видать, и коровник до зимы под крышу доведёт. Большое стадо завести думает, а в Веждино для этого условий никаких нет. В прошлый раз говорил, что при малом поголовье хозяйство убыточное, и только с большим стадом рентабельность появится. Евлог, конечно, понимает фермера, ведь если хочешь быть настоящим буржуем, надо копить капитал, иначе незачем и огород городить. Это понятно и без «Капитала» дедушки Маркса. Евлог зашёл в дом, снял с себя мокрую одежду, развесил возле потолка, быстро одел сухую, чтобы не простыть в холодной нетопленной избе, поставил чайник и, чтобы быстрее согреться, выпил чашку горячего чая. Вынес и вытряс половики, вымел пол, на который с него высыпалось много всякого лесного мусора – сухие листья, хвоя. Ну, вот, теперь можно пойти к Авдею и подождать, когда он тронется, чтобы не задерживать человека. Закрыл входную дверь на замок и, спускаясь с крыльца, увидел, что УАЗик фермера уже возле леса только габаритными фонарями ему подмигнул. Евлог аж рот разинул от удивления. Ты смотри, допоздна не хотел сегодня ехать, работы, мол, много, а на самом деле почти сразу и сорвался. Это, видимо, уже специально, чтобы как-то задеть Евлога, показать, кто есть кто. Один человек, конечно, не велик груз, так же бы и доехал до Веждино, не сам ведь на спине везёт, а машина. Да и заплатить Евлог обещался, или для фермера его деньги, что божья роса, солнце выглянет, и высушит? Ну, чтож, придётся теперь по жидкой грязи просёлочной дороги добираться до шоссе, а там, может, какой-нибудь сердобольный шофёр возьмёт и подвезёт до Веждино. С раннего детства этот путь знаком со всеми его поворотами, ручейками и овражками, не привыкать. Конечно, тяжело пешком топать после дневного перехода по лесу, но ничего не поделаешь. Надо бы приобрести маленький грузовик, УАЗик бортовой, который гораздо меньше бензина требует, чем «ЗИЛ». Тогда уже не придётся на какого-то дядю надеяться, сам хозяин, когда захочешь, тогда и поедешь, не придётся никому кланяться. Только вот нелегко набрать такие деньги, цены, вон, как зайцы, скачут? Конечно, если пояса подтянуть потуже, со временем, наверно, можно всё-таки накопить необходимую сумму. 2 Пётр Николаевич Кочанов, проживающий в посёлке Пасаёль, за два месяца до срока потихоньку начал подкатываться к жене. - У меня ведь, Натальюшка, юбилей подходит. - Ну и что, если подходит? - Как что? – Пётр с намёком почесал низ подбородка, покрытый густой чёрной щетиной. – Сорок лет один раз в жизни бывает, надо приготовиться и отметить, как люди. Ты как на это смотришь, дорогая, а? Черноволосая, с таким же смуглым некрасивым лицом, которое будто никогда не встречалось с мылом, Наталья зыркнула на мужа своими тёмными глазами и ничего не ответила, только громче обычного засопела, убирая со стола грязную посуду. - Ну, как, Натальюшка? Что молчишь-то? – приобнял её муж сзади за худые плечи. - А что я скажу? Если хочешь отметить, как люди, надо приготовиться заранее. С бухты-барахты ведь на свой позор гостей не соберёшь. Сядем и потолкуем сначала, всё посчитаем. Конечно, кабы были богатыми, тогда никаких проблем, и я бы ничего против не имела. А теперь, когда ни работы, ни денег, для чего и именины то затевать? Я так думаю, что лучше только своей семьёй посидеть тихонько, отметить, а собирать много гостей, это ведь в копейку нам влетит! Пётр правой рукой взъерошил густые чёрные волосы на голове и подмигнул жене заговорщически. - Между собой мы хоть каждый день можем бутылку раздавить, да какой же это будет юбилей? А если соберёмся хотя бы самой ближайшей роднёй с твоей и моей стороны, на всю жизнь воспоминания останутся. Человек ведь вот сегодня живой, а утром проснёшься, глядишь, окоченел уже. - Иди ты, дурак! Начал тут всякую чушь молоть! – испуганно отмахнулась полотенцем Наталья. – А если уж серьёзно задумал юбилей свой отпраздновать, как следует, то надо брагу поставить, самогонку выгнать. Так значительно дешевле обойдётся, чем в магазине покупать. Если, конечно, сам всё втихаря один не выхлебаешь? А то ведь я тебя знаю! Терпения совсем нет. - Да нет! Ты что? На свой день рожденья буду готовиться, и не удержусь!? – от всего сердца возразил жене Пётр. – Такая знаменательная дата подходит, капли не попробую! Давай-ка мы с тобой прямо сейчас и покумекаем, кого пригласить надо будет. - Кого-кого? – передразнила его Наталья. – Твоих да моих сестёр-братьев, и хватит! Больше мы не потянем, больше напоить до беспамятства не сможем. - Почему до беспамятства? – даже удивился Пётр. –Главное, чтоб весёленькими были, и хватит. - Весёленькими!? – огрызнулась в ответ Наталья. – Чтоб потом на всё село ославили нас? Вот, мол, Пётр на юбилей пригласил, а после трезвыми и голодными пришлось домой вернуться. А как нажрутся до отвала, то до-олго потом вспоминать будут. Довелось же, мол, возле ручья с самогонкой посидеть. - Да, брат, головастая же жена мне, оказывается, попалась! – ухмыльнулся Пётр и почесал в затылке. – Опять поучила глупого мужика. Значит, побольше пойла надо будет приготовить. Пётр Кочанов на подходе к своему сорокалетию превратился в безработного. Как это могло произойти, он всё ещё не может понять. Всю жизнь с малолетства трудился сначала в колхозе, потом в совхозе, постоянно ведь в деревне родители на всякие работы таскали с собой детей. Ещё учась в школе, он удивлялся, как это за границей люди живут и полно там безработных. А у нас, наоборот, не хватало рабочих рук, поэтому конторских работников и студентов со школьниками в уборочную пору привлекали на работы в полях и лугах. А вот теперь, как повернулись к капитализму, к рынку, ожидали улучшения жизни, и вдруг все предприятия разом развалились, обанкротились, а деревенские труженики превратились в безработных, стали никому не нужными. Интересно, о чём думают депутаты в Государственной Думе, или только о том, чтобы как можно плотнее набить свои карманы? Вот такие унылые мысли крутились в голове Петра, да и не только у него. К юбилею подготовились основательно. Что было заготовлено в леднике и в амбаре, засушено, замариновано и засолено, всё на стол перенесли. При перегонке самогонки Пётр даже капли в рот не брал, для пробы на крепость давал в маленькой рюмке Наталье, которая при этом морщилась и, как умела, хвалила мужа. Полная изба набралась на именины Петра. Да нечего и удивляться, ведь как с одной стороны, так и с другой братьев-сестёр достаточно, пальцев на двух руках не хватит. Каждому охота повидаться с родными за праздничным столом. И им есть что вспомнить! Хоть вчерашний день уже сегодня забыт, а что было в далёком детстве, помнишь до мельчайших подробностей. И пусть прошло уже тридцать-тридцать пять лет. Сидят, пьют, едят, пьяных пока нет. За столом весёлый гомон стоит, время от времени дружный хохот разразится после чьего-нибудь рассказа. Принаряженные хозяин с хозяйкой так и вьются между гостями. Наталья с завитыми своими чёрными волосами подаёт то холодные закуски, то горячие блюда, кому что надо. Выбритый до синевы Пётр деловито расхаживает вокруг стола, подливает в стремительно быстро пустеющие стопки из большой четвертной бутыли мутный самогон, строго следя при этом, чтобы никого ненароком не обойти. По себе знает, что если такое случится, навек в памяти зарубцуют, долго потом вспоминать будут. - Если честно признаться, я даже не предполагал, что ты оторвёшься от своих фермерских забот и приедешь ко мне, - обратился Пётр к Авдею Шкуркину. – Думал, что теперь тебе не до праздников. - Да ведь не такая уж у меня жизнь беспросветная, как ты думаешь, - повернулся к нему свояк, не переставая добросовестно работать челюстями. – Как такой случай упустить, с родными не повидаться? Он за столом особо сильно не налегал на спиртное, в основном закусывал. Прихлебнёт вместе со всеми, отопьёт только чуть-чуть, не жадничает. Но, несмотря на это, ничем не отставал от общего веселья. - Я всё ещё удивляюсь, каким же ты ушлым, однако, оказался, Авдей? И как только умудрился сразу четыре трактора урвать и, что главное, бесплатно? – дальше вёл свой разговор Пётр. - Четыре трактора, скажешь тоже?! – недовольно поморщился фермер. – Вернее, четыре груды металлолома! Больше ничего! - Человеку непонимающему, конечно, это металлолом, а для такого мастера, как ты – трактора. Но всё-таки скажи, за каким хреном ты в фермеры подался? Думаешь разбогатеть? - Посмотрим, время покажет, - почесал макушку Авдей. – Когда-нибудь, может, если жизнь долгая выйдет, и наживу капитал. Не будешь же всю жизнь без работы сидеть, со скуки помрёшь! - Год, другой помудохаешься, потом надоест и бросишь, - махнул рукой Пётр. – В первые годы, конечно, дадут ещё возможность поработать, а потом как налогами прижмут, аппетит быстро пропадёт! - Не-ет! Не брошу! Раз уж начал, то до конца дойду. Крупное хозяйство заведу и когда-нибудь, может, человеком стану. - Ну, и как теперь у тебя дела идут? Если ведь думаешь серьёзно продолжать начатое и не бросать, то одним только своим семейством не обойдёшься. Работников нанимать придётся, и немало! - Это я понимаю. Поэтому с тобой серьёзно хочу поговорить с тобой на эту тему. Слушай, давай переходи ко мне работать всей семьёй. Совхоз, вон, развалился, в Пасаёле работы нет. Бросай всё к чёрту, и поедем со мной в Демьяновку. Жильё там у меня есть, работы навалом. Не будешь же на учёте по безработице стоять! - Да ты что!? Здесь у меня дом, хозяйство, корова, тёлка, овцы. Кому я всё это оставлю? Брошу, что ли? Ну, ты и сказанул же! – рассмеялся Пётр и снова пошёл обходить вокруг стола, разливая по стопкам самогон. – Пейте, ешьте¸ дорогие гости! Не обессудьте, у нас же всё своё, не покупное. - Теперь в магазине купить ничего нельзя, - подала голос самая старшая сестра Натальи – Лидия. Она тоже живёт в Пасаёле, и всех детей, чтобы они не мешались взрослым, отвели туда под надзор старой бабушки. – Всё импортное, всякую гадость, что сами не едят, с заграницы к нам везут. Как только срок хранения проходит, так и толкают в Россию. Для голодной Раши, мол, сойдёт, их желудки, как хорошие мельницы, всё перемелят. - Так, так, - поддакнула Дарья, самая младшая сестра, жена Авдея. – Вот поэтому мы и стали фермерами, чтобы чистые продукты производить, которые можно есть, не боясь отравиться. Правда, сестра, переезжайте к нам и совместно будем хозяйство вести, - Дарья обернулась уже к Наталье. –Со своими родственниками ведь работать легче, это тебе не под посторонних подстраиваться. Чужие – они всегда чужие, им лишь бы день прошёл, и ладно. Прямо скажу: не будете раскаиваться, если к нам прислушаетесь. - Да иди ты знаешь куда!... Из родного своего дома мы никуда не тронемся! Копили-собирали всю жизнь хозяйство, и на тебе! Всё бросим?! Скотины вон полный хлев! Не-ет… Скажете же такое… - отмахнулась обеими руками Наталья. - Ну, не сердитесь, - отступился Авдей. – Мы ведь не силком вас тянем. Не хотите – ваше дело. Мы предложили, вы отказались, ну и всё. На этом разговор и прекратим. За столом веселье не угасает. Пётр всё подливает и подливает гостям самогонку и сур, а давно уже не видавшим такого щедрого угощения мужикам это здорово нравилось, и скоро их глаза ласково затуманились, головы основательно задурманились. - Погодите, я сегодня вас без песни и пляски никуда не отпущу, не думайте! Если уж собрались, веселитесь до упаду! Пётр достал со шкафа гармошку, мокрой тряпкой вытер с неё пыль, с удовольствием растянул меха во всю ширину, и на всю избу гости затянули «Шондібанöй». Магнитофоны и музыкальные центры тут не котируются, у женщин голоса звонкие, коми песни одна за другой так и льются. Да и русскими народными не брезгуют, тоже ведь очень мелодичные, прямо за сердце берут. Одну заканчивают, тут же другую заводят. Вспотели сидящие за столом, лица разрумянились, прямо огнём так и пылают. Бабы платки поснимали, машут ими, как веерами, капли пота со лба вытирают. - Наталь, приоткрой-ка дверь, совсем как в бане стало! – дала команду Лидия. Глаза у неё от выпитого подёрнулись тюлевыми занавесками, улыбка не сходит с тронутых помадой губ. - Да, так и есть, пойдём, покурим, проветримся, мужики, - настежь распахнул дверь в сени Пётр. – Ох, и хорошо же! Красота со своими родными за одним столом посидеть! Жизнь совсем изменилась и теперь совсем уж редко встречаемся. А помните, прежде какие весёлые праздники были! Да, не вернёшь обратно время… Шумной гурьбой высыпали на улицу, прикурили длинные сигареты, стоят, деловито дымят, организмы травят. Но мороз тут как тут, уже подкрался к распаренным телам мужиков, подлез под рубашки, ущипнул за щёки, долго не постоишь тут. Быстро холод их обратно в дом загнал, весело, смеясь и подшучивая друг над другом, забежали обратно в тепло, потирая охладевшие руки друг о друга. Снова за стол уселись, рюмки подняли, чокаются, Петра с днём рождения поздравляют, на долгие годы вперёд ему здоровья, счастья и богатой жизни желают. - Что это вы, только есть и пить сюда пришли, что ли? – перекрыла общий шум Лидия. – Петя, а ну-ка, давай плясовую! Давно уже пятки чешутся! И первой вышла на середину комнаты, притопнула ногами, обутыми в сапожки с высокими каблуками да как пошла плясать. За ней сёстры с мужьями вырвались в круг. Кто как умеет, кто как может, никто никого тут не осудит. На посудной полке чашки с блюдцами так и позванивают в такт мелодии, вековые толстые половые плахи, изготовленные на совесть ещё отцом Петра, протяжно стонут от тяжёлого топота плясунов. А пальцы гармониста, как муравьи, быстро-быстро бегают по пуговкам гармони, голова немного вбок повёрнута, радости полон рот, улыбка до ушей. И не удивительно, сколько лет ведь уже такое веселье в его избу не заглядывало, а после сегодняшнего когда ещё будет, да будет ли? Не прекращая наяривать лихую плясовую мелодию, подмигнул Авдею, тот понимающе кивнул головой, налил стопку самогонки, которую сам же и вылил аккуратно в раскрытый рот Петра, после чего туда же впихнул ломоть рыбника, лишь бы не нарушить общего веселья, рекламные паузы тут, как и везде в народе, не поощряются. Завидуйте, пасаёльские, Пётр Кочанов отмечает своё сорокалетие! Половина жизни, считай, прожита, и честно прожита, теперь навсегда осталась позади. Хозяйство у него крепкое, всё ещё есть, вон сколько гостей собрал, и всех до одного может до упаду напоить! Да, умеют Пасаёльские веселиться, не нужно им массовиков-затейников из клуба нанимать, сами кому угодно нос утрут. До поздней ночи кипело застолье в избе Петра, ох и навеселились же, ох и наплясались, аж пятки приятно загудели. Всю краску соскоблили с середины пола. Наконец, обессилели, уставшие ноги отказывались уже подчиняться, звонкие голоса сели, охрипли. Мужики ещё хлебнули из своих стопок первач Петра, кто сколько мог, и всем стало ясно, что пора и честь знать. Пасаёльские женщины помогли своим вконец обессилевшим мужьям одеться и, откланиваясь и благодаря хозяина с хозяйкой за щедрое угощенье, разошлись по домам. Авдею и Дарье, прибывшим из Веждино, Наталья постелила в комнате, не поедут же они на машине после таких обильных возлияний, моментом гаишники сцапают и оштрафуют, или, того хуже, водительских прав лишат на три года. Самого хозяина первач опрокинул прямо за столом на широкой лавке, и от его могучего храпа даже слегка дребезжали оконные стёкла. Наталья пыталась всё-таки его растормошить, чтобы разделся и лёг, как человек, в постель, но когда от этого ничего не получилось, махнула рукой да так и оставила его, только под голову подложила подушку и заботливо укрыла ватным одеялом, чтобы, не дай бог, не продуло спину возле окна. Хозяйка обошла весь дом кругом, закрыла на щеколду входные двери, выключила везде свет и, наконец, сама улеглась в постель. Слава Богу, всё прошло очень даже пристойно, главное, не опозорились перед гостями. Но зато и устала же за этот юбилей! Ноги прямо гудят, немало же ей пришлось побегать от печки до стола и обратно, да в подполье сколько раз спускалась. Теперь можно и отдохнуть, всё позади. Через некоторое время в доме воцарилась тишина, если не считать храпа и посапывания. Один Авдей не спал, он лежал с закрытыми глазами и усиленно изображал глубокий сон. Кругом тишина, только на улице завывает северный ветер, крутит колючие снежинки и собирает их с подветренной стороны дома в глубокие сугробы. Подождав необходимое и достаточное с его точки зрения время, Авдей тихонечко встал, бесшумно вышел в сени, оттуда поднялся на сеновал, чиркнул спичкой о бок коробка и бросил её на сено. Слабенький язычок пламени обрадовался свободе, сначала несмело побежал по сухому сену, но быстро окреп и принялся со всё возрастающим аппетитом пожирать внезапно появившееся угощение. Авдей, как и вышел, так же неслышно вошёл обратно в дом и тихо улёгся рядом с женой. Наталья проснулась от непонятного страшного гула. Никак вначале не могла понять, что же это гудит и стреляет. С трудом приподняв тяжёлые веки, раскрыла глаза и удивилась, что в доме светло, как днём. Выглянула в окно и поняла, что где-то недалеко, видимо, пожар. Спереди ничего не видно, значит, горит где-то за тыном. Кинулась к двери, раскрыла её, и тут же быстро обратно захлопнула, в сенях бешеным ураганом бушевал огонь. Не своим страшным голосом крикнула: - Вставайте! Просыпайтесь! Горим! Набросилась на мирно спящего, ни на что не реагирующего мужа, трясёт его, пытается разбудить, а тот с закрытыми глазами только мычит что-то нечленораздельное. Проснулась, слышно, за перегородкой Дарья, ладонями изо всех сил бьёт по лицу Авдея, который, видно, тоже надрался до поросячьего визга и дрыхнет без задних ног. - Господи, помилуй! Вставайте, сгорим тут все вместе с домом! Кое-как расшевелили мужиков, а уже входная дверь пылает, меж брёвен через пазы огонь в комнаты проникает, помещение заполнилось едким дымом. Вышибли двойные рамы и через окна жёны вытащили на свет божий еле живых мужей из горящего дома. На улице мороз быстро привёл их в чувство, но уже было поздно. Осталось только смотреть, как всё выше и выше к небу поднимается огненный столб, летят во все стороны искры, от исходящего жара тают вокруг дома сугробы и ручьями течёт мутная грязная вода. На крыше лопается и громко стреляет шифер, куски его разлетаются во все стороны. Всё село и окружающий его лес озарены пожаром, светло, как солнечным днём. Под самый конец примчались из райцентра пожарные машины. Одетые в твёрдые брезентовые костюмы и красные каски пожарные расторопно растянули шланги, вступили в борьбу с огнём. Но из-за холода вода в шлангах скоро замерзла, поэтому из брандсбойтов лилась только слабая струйка, а вода в основном била только в местах стыков между шлангами. Собравшимся оставалось лишь смотреть, как буквально на глазах тает имущество Петра Кочанова, никто ничем помочь был не в состоянии. Сам хозяин в одной рубашке, без шапки, в шерстяных носках стоял ошеломлённый навалившимся на него несчастьем. Наталья в одной ночной сорочке ползала на коленях в снегу перед бывшим домом, не замечая пронизывающего всё тело холода, обеими руками рвала на голове заиндевевшие волосы, плакала и выла дурным голосом. Вот уже грохнулся вниз потолок, мощный столб огня взметнулся ещё выше. Проснувшиеяся сёстры Натальи прибежали на место пожара, принесли кой-какую одежду и обувь, укрыли обессилевшую Наталью и полусумасшедшего от навалившегося на него страшного горя Петра. Отвели погорельцев в дом Лидии, и Пётр, и Наталья трясутся от охватившего их озноба, брови, волосы подгорели. Вот ведь, не знаешь, что тебя завтра ждёт. Вчера ещё у них был и дом, и имущество, и скотина, а вот за какой-то час всё нажитое превратилось в дым, ничего не осталось. Корова, телёнок, овцы в хлеву сгорели, вывести никого не успели. Как после этого жить? Куда приткнуться? Конечно, сёстры и братья есть, может, позволят пожить какое-то время, но быстро возникнут трения, злоба, а через некоторое время и на дверь укажут. Уходите, мол, куда хотите! Чтобы отстраиваться заново, даже и подумать страшно. Сидят, рыдают, горькие слёзы льют. Вот ведь, как с ними Господь поступил, за одну ночь оставил без крова, даже без одежды. Хоть вешайся! А дети? На кого их оставишь? Три дочери, маленькие ещё, их надо выучить, на ноги поставить, в люди вывести. Ох-ох-ох! Куда теперь деваться семье Петра? И в этот момент Авдей Шкуркин на середину избы встал, как былинный богатырь, оглядел погорельцев орлиным взором и сказал своё веское слово. Есть же всё-таки добрые люди на свете! Не все ещё бессердечные! - Не горюйте, поедем всей семьёй в Демьяновку. Там жилье у меня готово, в одну семью сольёмся, большое стадо скота заведём, хозяйство поднимем и лучше прежнего заживём. Однако, как стремительно изменились взгляды Петра и Натальи. Если вчера ещё они оба ощетинились на предложение Авдея, подняли его на смех, то сегодня, когда деваться стало некуда, какой радостью заблестели их глаза, какая надежда вспыхнула на их состарившихся за несколько часов лицах. И Дарья тоже в одну дырку вместе с мужем льёт: - Поехали, поехали! Мы вас ничем не обидим, чай, не чужие. Всё теперь у вас будет, прибыль поровну делить станем. С головы до ног оденем-обуем, и дочек выучим, и замуж выдадим. Деваться некуда, вещи собирать не нужно, всё на себе, остальное в золу и в дым превратилось и удобрило их бывшую усадьбу. Окинули прощальным взглядом Пётр и Наталья своё родное село, дымящиеся головешки на том месте, где вчера ещё так гордо стояла их изба, как смогли, подавили крик от тяжёлой внутренней боли, будто сердце полоснули тупым зазубренным ножом, да и сели вместе с дочерьми в УАЗик Авдея, похожий на буханку хлеба, который резво покатил их к Демьяновке начинать новую жизнь, искать новое счастье. 3 Шустро бежит по асфальтовому шоссе новый УАЗик Евлогия Дмитриевича Лыюрова. Наконец-то сбылась его давняя мечта и теперь он управляет уже не громадным и неповоротливым грузовиком «ЗИЛ-157», а небольшим, аккуратным, всегда улыбчивым «УАЗ-3303». Пришлось, конечно, основательно поднатужиться, резко снизить расходную часть семейного бюджета, чтобы набрать необходимую сумму для приобретения новой автомашины. Спасибо родителям и сёстрам, помогли. Теперь после «Колуна» со зверским аппетитом Евлогу даже кажется, что УАЗик ездит вообще без бензина. Ведь прежде, чтобы съездить до Демьяновки, приходилось в АЗС заливать не меньше пятидесяти литров, а теперь хватает и десяти. Да и сено возить гораздо легче. В кузов огромной машины загружали пятьдесят-шестьдесят копен, нет смысла ведь впустую гонять технику. А привезёшь на место, опять же надо выгрузить и возле дома снова застоговать. Так наработаешься, что с ног валишься после этого. А теперь накидаешь двадцать пять копен, отвезёшь от Демьяновки до Веждино, застогуешь, и вполне нормально. Работаешь не насилуя себя, спокойно. С маленьким грузовичком даже в Демьяновке стоговать сено перестали, незачем стало так возиться, сразу копны в кузов загружают и в Веждино отвозят. Отпала необходимость для стогов в Демьяновке место готовить, жерди и подпорки в лесу заготовлять. Конечно, рабочий день удлинился с постоянными разъездами из деревни в село, но это не особенно печалит, на себя ведь стараешься, не на дядю. Зато теперь всё сено сразу на месте оказывается. И в лес на охоту Евлог на своей машин ездит, не надо уже на автобус и на попутку надеяться. Сам каждого голосующего берёт, кузова не жалко, с детства ведь знает, что значит пешком долгие вёрсты мерять. Ох, и досадно же, когда абсолютно пустая машина мимо тебя проедет и шофёр даже не повернёт головы, не посмотрит на тебя. Будто так уж трудно ему притормозить на минутку, плевать ему на то, что устал ты до смерти, еле ноги переставляешь, тяжёлый рюкзак к земле давит. Евлог едет в Демьяновку, откуда направится проверять силки на рябчиков. В Демьяновке на его участке отменная отава вымахала, зеленеет, как салат на грядках. В прошлый приезд накосил и полный кузов отвёз домой для коровы и бычка. Ох, и любят же они отаву! Это тебе не сухое сено, жёсткое, как солома, жевать, когда только зубы стачиваются, а молоко не прибавляется. И в этот раз снова отвезёт, пусть полакомятся. Да и у самого на душе веселее, ведь вроде бы не впустую машину гоняешь, а с какой-никакой пользой. Погода вроде улучшается, солнышко вон пока трусливо, но выглянуло из-за туч, озарило Демьяновку ярким светом. Охотнику только этого и надо. Не очень ведь приятно, когда целый день на тебя, не переставая, будто через мелкое сито, льёт и льёт противный холодный дождь. А в погожий день одно удовольствие по своей охотничьей тропе прогуливаться, на сердце будто приятная музыка звучит, и усталости не чувствуешь. Вот и изгородь Евлога. Всё в порядке, только жерди во въездном звене вставлены по-другому, не так, как сам хозяин обычно закрывает. Остановил машину, освободил въезд, заехал, вышел и обратно закрылся. Подъехал к избе. Но что такое? Где же радующая глаз салатного цвета отава?! Голо, как будто и не было её вовсе! Куда она девалась? Зачем спрашивать, вопрос и так ясен. По всему участку густо нашлёпаны круглые коровьи лепёшки. А отавы не осталось, вчистую выели. Не трудно было догадаться, чья это работа. Ты смотри, что начал вытворять этот чёртов фермер! Словно не видел в прошлый раз, как Евлог косил, загрузил свежую траву в кузов и отвёз в Веждино. Что же он повезёт на этот раз? Весь участок стал похож на совхозное пастбище для крупного рогатого скота. Стоит Евлог в растерянности посреди своего родного огорода и удивляется. Вроде бы ничего плохого он Авдею не делал, из-за разных мелочей ссориться не старался. Почему же тогда тот ему так гадит? И ведь специально! Забыл, видно, как прошлым летом ещё пел, что соседям надо дружно в мире и согласии жить. А сам, вон, вредничает. Разве не понимает, что любая палка о двух концах? Одним концом ударишь, а второй может тебе самому по лбу трахнуть. И так тяжело стало Евлогу, будто сердце дёгтем измазали, хоть ложись на землю, рыдай и слёзы проливай. Но не будешь же ты - мужик в полной силе среди опустевшей деревни плакать на радость Авдею. И стоять тут в растерянности времени нет, надо в лес идти, тропу свою обойти, осенний день короток, как хвост синички, не заметишь, как уже стемнеет. Собрался Евлог и пошёл проверять силки. На этот раз ни неописуемая красота осеннего леса, ни добыча не радовали расстроенное сердце охотника, в голове крутились только мрачные мысли о бессовестном поведении фермера. Почему он так себя ведёт, что этим хочет показать Евлогу? Да, Авдей крепко стал на ноги, не ленится. Да, работать он хочет и может, и работниками своими командовать умеет. И технику знает, есть навыки обращения со всяким железом. Ну и хорошо, работай, паши, зарабатывай себе капитал, расширяй производство, как западные миллиардеры. Только зачем же другим специально вредить? Это уже ни к чему. Можно ведь в согласии жить, уважая соседей. Человек человека всегда поймёт. А то ведь так широко шагая можно и штаны порвать ненароком. По одному путику Евлог дошёл до охотничьей избушки, переночевал в ней, и по другому, проверяя ловушки, вернулся в Демьяновку. С крыльца увидел, как Авдей со своими батраками после вечерней дойки загнали скотину на усадьбу Федула и за собой закрыли ворота, чтобы те обратно не вышли. Ты смотри! При тебе на твой участок не загоняют, тогда к другим ведут. Какие хитрые! Загнали на чей-нибудь участок, и утром им не надо бродить, искать коров где-то на лугах или в лесу. А что останется хозяину после того, как стадо в двадцать и более коров всю ночь толклось на твоём огороде, Авдею до лампочки. Вот, оказывается, какой человек этот Авдей, не зря Гриша Пашков с самого начала был на ножах с ним. Давно, видать, знаком был с его характером. Хоть как не хотелось уставшему до последней капли Евлогу пойти к избе Авдея, но куда деваться, надо поговорить с ним, предупредить. Конечно, держать себя следует в руках, не будет с ним разговор вести на повышенных тонах и кулаками махать перед носом. Может, поймёт, ведь человек же всё-таки. Издали ещё заметил Авдей приближающегося к нему Евлога и стоя ждал, когда тот подойдёт. Конечно, не мог не знать темы предстоящего разговора. - Здорово, Авдей Никитьевич! - Вечер добрый, Евлогий Дмитриевич! Поздоровались за руку. - Авдей Никитьевич, поговорить с тобой хочу по доброму. Давно уже хотел встретиться, но всё как-то некогда, не встречаемся. Вот мы – демьяновские, здесь родились, жили, выросли, и теперь хоть разъехались, кто куда, но на Родину постоянно тянет. Ностальгия, как говорят умные люди. У кого-то охотничьи угодья здесь, кто-то сено ставит для скотины. Когда ты приехал сюда, чтобы основать фермерское хозяйство, никто из нас не был против этого. Земли достаточно! Наши дедушки и бабушки не ленились, пришли сюда и в глухом лесу поселились. Помнишь, как ты пришёл тогда ко мне и спросил, где чьи участки расположены, и где можно тебе косить, чтобы никого не обидеть, ни с кем не поссориться? Мне тогда такое твоё отношение к местным очень понравилось. Обрадовался, что хороший сосед у меня будет. С того времени прошло совсем немного времени, а тебя словно подменили. Специально стал вредить и мне, и другим демьяновским. Наши предки когда-то сказали: «Что посеешь – то и пожнёшь!» А они не были дураками. Сделаешь кому-то добро, оно непременно добром к тебе же и вернётся. Конечно, зачастую бывает, что со временем забывается оно, это добро, так уж устроены люди. А сделешь какое-нибудь зло, оно никогда и ни за что не забудется. Внуки ещё помнить будут. - Ты что, тоже, как Гришка Пашков, меня пугать вздумал? – нетерпеливо перебил Евлога Авдей. – У меня душа не заячья, сердце в пятки не уйдёт, пусть хоть ты и в милиции работаешь! - Ну при чём тут работа? Я пришёл с тобой по-доброму потолковать, а не пугать. Ты прекрати своих коров загонять в мой огород. Хотел отаву понемногу подкашивать и в Веждино отвозить, чтобы свою корову осенью подкармливать, пока сюда на охоту приезжать буду, а твои коровы уже всё переварили, мне и горбушей махать не надобно. Я не хочу с тобой ссориться, жить, как кошка с собакой, поэтому не ору на тебя матом, хочу договориться добром, чтобы в дальнейшем ты не загонял свою скотину ко мне в огород. Хорошо? - Да ты что, Евлогий Дмитриевич? Я ещё ни разу не загонял своих коров внутрь твоей ограды! Это демьяновские же специально и загоняют, чтобы перессорить нас между собой. Не моя это работа, не моя! Это, наверно, Гришка Пашков свою грязную руку приложил. В это время, будто того и ждал, из-за угла фермерского дома показался Гриша. Он, видимо, шёл из леса, в одной руке держал берестяную наберушку, а на локтевом сгибе другой руки висел топор. Гриша отчётливо слышал последние слова Авдея и от этого даже лицо у него перекосилось от злости. - Что ты сказал?! Я загоняю твою скотину в огород Евлога?! Я сам видел, как ты вместе со своими батраками загнал коров к нему и ворота закрыл, чтобы не вышли обратно. Сегодня вон в огород Федула загнал! А виноват, как оказалось, опять Пашков? - Заткнись, когда тебя не спрашивают! Ходишь тут, высматриваешь, на моих коров порчу наводишь, колдун проклятый! – обернулся к Грише Авдей. А сам с неудовольствием подумал: «И откуда черти его именно сейчас привели?» - Заткнусь, когда нужно будет! А ты свои грехи на честных людей не списывай! - У меня никаких грехов нет! Я только добро людям делаю, новые рабочие места открываю! - Да! Добро делаешь! А кто дома в Мусибеде сжёг? Где теперь люди во время сенокоса жить будут? Только себя и знаешь! Но не думай, ты никакой не пуп земли! - Вот такие сволочи, как ты, и не дают людям нормально жить! Сам подпалил, наверно, а на меня валишь! - А ты не сволочи, не сволочи! – у Гриши, видать, устала согнутая в локте левая рука, он наклонился, поставил наберушку на землю, выпрямился и взял топор в правую. Авдею же показалось, что тот хочет с топором наброситься на него. Поэтому он смертельно перепугался и рванулся к своим работникам, стоявшим в отдалении. - Помогите! Этот Гришка бросается на меня с топором! Те же в недоумении смотрели на происходящее, ведь вроде все нормально стояли и разговаривали, никто никому топором не угрожал, а тут вдруг такая паника. - Очень надо! – Гриша даже с места не тронулся. – Буду я за тобой, за каким-то ничтожеством, с топором гоняться! Слишком много чести! И повернулся к Евлогу: - Здорово, Евлог! С этим фермером долбанным даже и не поздоровались, как следует. Ты когда ехать собираешься? - Завтра под вечер. - Тогда меня заодно подбросишь, я тоже ночевать сегодня собираюсь. Постояли, мирно побеседовали, не обращая никакого внимания на Авдея, который на почтительном расстоянии долго ещё кричал и матюкался, махался кулаками: - Я тебе такого никогда не прощу! Ишь, что удумал, с топором на людей кидается! А милиционер как воды в рот набрал, молчит, будто ничего не видит! Сажать надо такого бандита! Пришёл и учит меня, как надо жить! Видал я таких, и немало! Время от времени останавливаясь и продолжая ругаться, Авдей постепенно удалился. А Гриша и Евлог выгнали фермерских коров с участка Федула, пусть пасутся на воле. Для своих коров Авдей пытался огородить участок пастбища, его работники врыли в землю столбы, наприбивали к ним тоненькие жерди, но они недолго продержались. Работникам-то что? Не для себя ведь стараются. Им лишь бы сделать, неважно, добротно или кое-как. Через несколько дней, смотришь, жерди уже посыпались обратно, а столбики долго ещё стояли, пока не сгнили совсем, и возле них любили почесать бока лошади и коровы фермера. Евлог переночевал в Демьяновке, назавтра проверил ближнюю тропу, которую отец ещё провёл для себя под старость. Перед отъездом в Веждино открыл ворота, а жерди перетаскал к дому. Не было уже смысла запираться, ведь скотина фермера и так уже всю отаву убрала под корень. Надеялся, что теперь хоть на ночь не будут запирать коров, не истопчут почву до черноты. И напрасно надеялся! Приехав в следующий раз, он увидел, что ворота закрыты, а на участке заметно прибавилось коровьих лепёшек. Не поленились и перетащили жерди от избушки назад. Тогда Евлог рассердился и разобрал с десяток звеньев изгороди насовсем, даже вбитые колья вытащил из земли. Только после этого перестали загонять скотину в его огород, теперь уже широко открытый. На этом и закончился для Евлога осенний сезон охоты. В последнюю ходку на тропу в небе уже летали белые бабочки, которые, попадая на землю, тут же превращались в маленькие капельки воды. Но вместо них сверху не спеша опадали всё новые и новые, которые уже не таяли, а медленно, незаметно для глаз покрыли землю тонким белым одеялом. С севера приближался, шумно дыша холодными ветрами, Дедушка Мороз. Вот прошёл ещё год. Зимой Евлог в свою родную деревню не наведывается, а что принесёт ему новое лето, пока неизвестно. 4 До перехода на фермерство повседневной работой Авдея Шкуркина была борьба с алкоголем в самом прямом смысле этого слова. Он уничтожал любые алкогольные напитки, принимая вовнутрь. День деньской шлялся по улицам под градусом, а как домой вернётся, так жену гоняет. Немало фингалов понаставил под глазами Дарьи, несколько раз пытался пристрелить из ружья, но жене упорно везло, каждый раз умудрялась вовремя убежать. Как-то раз, бегая с заряженным ружьём, Авдей даже выстрелил в окно Григория Пашкова, в доме которого спряталась от разъярённого мужа Дарья, но, к счастью, картечь вошла в потолок и никто тогда не пострадал. Но как только Авдей начал строить своё фермерское хозяйство, то есть, стал на капиталистический путь развития, человека будто подменили. К водке сразу же стал он безразличен, только свою работу и знает. Долго и упорно осаждал бесчисленные чиновничьи кабинеты районного руководства, просил, требовал себе землю, куда бы он смог вложить своё умение и сноровку, ковать себе капитал. Возле райцентра в земле ему отказали, ведь тогда благодаря дотациям государства жив-здоров был ещё совхоз и ничто не предвещало его неминуемого краха, когда все поля и луга осиротеют. Чтобы отмахнуться от назойливого фермера, который и не собирался отстать от бомбардировки высокого начальства, ему предложили земли возле деревни Демьяновка, чтобы там основать своё хозяйство, если ему уж так приспичило. Сказали, что деревня практически вымерла, никто никому мешать не будет. Наивные, они полагали, что Авдей помучается год-два, захлебнётся в бесконечных заботах да и махнёт рукой на всё, пропади, мол, всё пропадом! Бросит своё фермерство, как и многие другие, которые уже становились на эту вязкую, как болотная тина, тропу. Но Шкуркин Авдей был замешан на совсем другом тесте. Он, если выбрал себе путь, то никуда никогда уже с него не сворачивал. Авдей поехал в Демьяновку, всё деловито осмотрел, запланировал, в уме раскидал, где что будет стоять. Вначале, конечно, не было никакого пристанища, поэтому пришлось попроситься к Алексею Кушнарёву. Авдей повёл себя мудро, совсем как сказочная лиса, которая попросилась к зайчику. Он своими ласковыми словами буквально очаровал Алексея и Анну, они и растаяли, предложили пожить в первое время в опустевшем доме покойной Настасьи Пашковой. Кушнарёвы ухаживали за больной старухой, когда её свалил смертельный недуг, за это она свой дом оставила им. Конечно, изба была уже старая, ветхая, но всё-таки не сравнить с жизнью на улице. Только не предупредили они Авдея, что изба Настасьи кишит привидениями, или, как говорят нынче, полтергейстом. С самого начала, как построили этот дом, в нём кроме хозяев обитали невидимые жильцы и каждую ночь кто-то ходил, гремел посудой, умывался, громко фыркая. Настасья, которая всю жизнь слышала эти странные звуки и до того уже привыкла, что ничего не боялась, спала по ночам крепко. А, может, даже и веселее ей было вдвоём с домовым, всё же не совсем одна, а с каким-никаким, пусть невидимым, но товарищем. Привёз Авдей свои постельные принадлежности, постелил на старую деревянную кровать прежних хозяев, и улёгся отдохнуть после трудового дня, чтобы набраться новых сил на завтрашний. Но только успел прикрыть глаза, как до его ушей донеслись странные звуки. Послышалось, как в тишине неожиданно громко заскрипели доски предпечья, вроде кто-то лежал на них на спине, а тут вдруг ему понадобилось перевернуться на бок. Сон Авдея мгновенно пропал, глаза таращит в ту сторону, откуда донёсся непонятный шум, но никого не видит. Лето ведь на дворе, светло как днём. «Показалось, что ли?» - пронеслась, и тут же растаяла в голове мысль. Авдей никогда не верил ни в Бога, ни в Сатану, а тут неожиданно правая рука самопроизвольно сжалась в троеперстие и осенила фермера крестом. Невидимый же человек, лежавший на предпечье, снова пошевелился, опять заскрипел досками, сел, шлёпнул босыми ступнями о приступку, с удовольствием зевнул и потянулся, даже суставы захрустели. Волосы фермера вмиг зашевелились и поднялись дыбом, капли пота заструились по взмокшему лбу, а по спине пробежал озноб, лежит, боится шевельнуться, одеяло натянул по самые глаза и обеими руками держит. Некоторое время было тихо. Затем невидимый человек несколько раз глубоко вздохнул и не спеша спустился по приступкам вниз. Тихо шаркая босыми ногами дошёл до окна и шлёпнулся-сел на лавку голыми ягодицами. Всё так отчётливо слышно Авдею, а вот глаза не видят, нет никого в доме, и всё тут. Вроде один он тут, а незримо, может, в параллельном мире другой обитает. Посидел, повздыхал невидимка некоторое время, несколько раз натужно кашлянул и поднялся со скамьи. Снова половицы заскрипели. На этот раз прямо возле кровати. У бедного фермера сердце в груди бешено колотится, ещё немного, и в разнос пойдёт, зрачки расширились от ужаса до предела, лежит, затаился и ждёт, что же дальше будет? Кажется, что кто-то над ним нагнулся и внимательно разглядывает его лицо, будто силится узнать, кто же это посмел на чужую кровать улечься? Даже воздух заколебался от дыхания невидимки и донёсся противный запах гниющих зубов. Постоял, полюбовался на лежащего перед ним ни живого, ни мёртвого фермера, несколько раз вздохнул, а затем скинул одеяло Авдея на пол. При этом бархатный мужской голос произнёс ласково: «Авдей, уезжай обратно в Веждино!» Перепуганный до ужаса фермер остался в постели без одеяла. Не помнит даже, как вскочил с кровати и вылетел из избы. Когда же пришёл в себя, то увидел, что сидит он в одних трусах в кабине УАЗика и жмёт босой ступнёй изо всех сил на педаль газа, машина мчится, прямо летит в сторону Веждино. Жена страшно удивилась и испугалась, увидев перепуганного насмерть мужа. Остаток ночи провалялся с широко распахнутыми глазами, крутился-крутился, но так и не уснул. Не откладывая в долгий ящик, на другой же день привёз в Демьяновку с Ульяновского монастыря длинноволосого попа, от которого за версту разило сивухой. Батюшка долго махал крестом, окуривал избу Настасьи ладаном, гнусаво читал непонятные молитвы, выгонял бесов. Довольно приличную сумму содрал с Авдея, но безрезультатно. На другую ночь всё повторилось, опять домовой выгнал незадачливого фермера на улицу. Так ни одной ночи не смог провести Авдей под крышей, палатку натянул на лугу и там короткие летние ночи проводил, там никто его не выгонял и одеяло с него не скидывал. Знал, оказывается, умный домовой, как дальше сложится жизнь фермера, поэтому всеми силами старался выжить его из Демьяновки. Если бы тогда мужик прислушался совету домового, махнул рукой на всю свою суету в брошенной деревне и сказав, что вместе с какими-то там полтергейстами жить ни за что не будет, и уехал обратно, всё на этом благополучно и кончилось бы. Но не послушался Авдей мудрого привидения, в том же году построил себе домик наподобие часовни, а затем и большую ферму для крупного рогатого скота. За ферму в его карман с районного бюджета перекочевала довольно приличная сумма, так что фермер не остался на бобах. Пронырливый фермер договорился с директором Верхнее-Вычегодского леспромхоза и тот Авдею передал в пользование несколько старых, пригодных ещё к эксплуатации тракторов. Технику, конечно, дал не просто так, а фермер должен был расплатиться за него мясом и молоком. Но скоро директор сменился, а затем и леспромхоз развалился, платить стало некому, и техника, можно сказать, Шкуркину досталась даром. Повезло, одним словом! А тут как начинающему фермеру, сыктывкарский народный депутат подарил ему новенький, только что с завода, трактор на резиновом ходу. Конечно, на него деньги пошли не из кармана депутата, а опять же с райбюджета. Но это Авдея мало колышет. Разрастающееся хозяйство требовало постоянной рабочей силы, да чтобы не возить их туда-сюда, а проживали бы безвыездно в Демьяновке. Один, пусть даже и вместе с женой, в поле не воин. Но на что дана человеку голова? Авдей тут же нашёл блестящий выход из трудного положения. В Пасаёле проживали и втихомолку спивались родная сестра Дарьи – Наталья вместе с мужем Петром и дочерьми. В советское время трудились на ферме, а теперь, когда от совхоза остались только рожки да ножки, работы не стало, делать было абсолютно нечего, хоть целыми днями лежи на печи и плюй в потолок. Авдей сумел всю семью Натальи и Петра привезти в Демьяновку. Теперь они пашут на него, да ещё и сердечно благодарят за душевную доброту. Как это удалось фермеру, до сих пор никто не знает. Погорели и погорели, чего не бывает по пьянке? Многие теперь от этого не только с крышей над головой, но и с самой жизнью прощаются. Авдей же не унимается, бросается из одной крайности к другую. Встретился как-то с шоферами, приехавшими из России, и те посоветовали развести гусей. Весной по дешёвке можно купить птенцов, за лето они так подрастут, что станут величиной с телят. Кормить же ничем не надо, щиплют траву и в луже бултыхаются, ищут там себе разных водяных жучков. А вырастут, тогда и сами начнут сносить яйца, выводить птенцов. И чем больше этих крупных птиц будет вертеться возле деревни, тем пухлее становится казна фермера. Азартно набросился Авдей на разведение гусей, нанял экскаваторщика и выкопал возле болота пруд, купил десять птенцов гусей, приставил к ним дочек Натальи. Но красивые крупные птицы полностью игнорировали пруд, упорно не хотели плавать в чёрной болотной воде, гуляли только на лугу. Провозившись год с гусями, Авдей сделал вывод, что они ему прибыли не дают, получилось примерно так же, как у Хрущёва с кукурузой. Лето на севере слишком короткое, зима же длится бесконечно долго, конца и краю не видно. Зимой свежей травы взять негде, а сухое сено гуси не едят, это тебе не коровы, надо их пшеном кормить, и чем больше птиц, тем больше на них утекало Авдеевских денег. Рассердился тогда фермер, да и порубил своим гусям головы, пока самого не съели вместе со всей семьёй. А пруд остался. И новая мысль запала фермеру в голову. А что, если запустить в этот пруд рыбу и организовать в Демьяновке дом отдыха для богатых людей? Будут к нему туристами приезжать коммерсанты с широкими карманами, набитыми американскими зелёными долларами, чтоб половить рыбу, успокоить расшатавшуюся нервную систему, снять стрессы. Ручьём тогда потекут эти доллары из их карманов в кошелёк Авдея. Конечно, придётся построить гостиницу, рядом сауну, нанять красивых девушек лёгкого поведения, которые бы голые плясали перед городскими гостями, поднимая длинные, растущие от ушей, ноги аж до потолка. Но девок этих ведь каждый день кормить-поить надо, им наплевать, есть сегодня гости, или нет. Да и на ферму в свободное от основной работы время их не погонишь, им мозоли натирать на ладонях нельзя, да и длинными ногтями своими вымя расцарапают у коров. Это уже совсем другие люди. Построишь всё, организуешь, а будут ли избалованные коммерсанты среди комарья и мошкары тут рыбу ловить? Вряд ли. Вздохнул глубоко Авдей, да и передумал открывать тут зону отдыха. А какую же выгоду можно из этого пруда получить? Ведь выкопал, деньги на это потратил! Целая гора чернозёма вон рядом высится. Можно, конечно, вывезти этот чернозём на картофельное поле, удобрить его. А если добыть этого удобрения много и продавать? Опять же его капиталу плюс. В середине болота вон широкая поляна, лес там не растёт. Чем глубже в болото залезешь, тем больше чернозёма добудешь. Авдей свои замыслы всегда претворял в жизнь. Как только зима наступила, земля затвердела, так сразу же на тракторе полез в середину болота. Но трясина, оказывается, не замёрзла, только подъехал Авдей к намеченной поляне, гусеницы трактора начали буксовать, не за что было им цепляться. А затем и сам трактор тихонько поплыл и осел на бок. Пришлось пойти за другим трактором, чтобы вытянуть первый. Но и со вторым такая же точно история приключилась. И таким макаром в болоте застряли шесть тракторов. Пришлось поклониться в пояс мелиораторам, у которых был специальный болотный трактор с широкими гусеницами, и с его помощью вызволить фермерскую технику. Жалко было Авдею оставлять миллионы, лежавшие на дне болота, но куда денешься, оказались они не в его честь. А ведь можно было круто обогатиться. Но Авдей и не думал вешать нос. На чём-нибудь другом ведь можно карманы набить. Умные люди, вон, даже из воздуха деньги получают, и он должен обнаружить способ обогатиться, свинья грязь всегда найдёт. И он нашёл. В старину в Демьяновке вырубили в низине лес, выкорчевали пни, высушили болото, получилось отличное пастбище для скота. Здесь постоянно паслись как коровы с личных подворий, так и колхозные телята, которых пригоняли с Веждино в Демьяновку на откорм. Молодёжь же там летом гоняла мяч – играли в футбол и в лапту. Мелкие колхозы объединили, вместо них создали большой совхоз, тогда перестали уже пригонять сюда телят, на скотном дворе остались одни лошади. Впоследствии упразднили здесь и бригаду совхоза, а Демьяновку передали Сплавной Конторе для создания подсобного хозяйства. На поскотине стали заготавливалть корма для сплавских коров, косили и сгребали сено машинами. Авдею, который вздумал обогатиться через мелиорацию, валить лес, корчевать пни и осушать болото показалось неподъёмным делом. Он пошёл очень лёгким путём - взял да и вспахал поскотину. После этого удивительно красивый, цветущий луг превратился в грязное непроходимое болото. Зато фермер урвал с федерального бюджета солидную сумму, которая помогла поднять его хозяйство на небывалую высоту. Федеральный - это тебе не хиленький местный бюджет. Деньги, полученные так удивительно легко, вдохновили Авдея на новые трудовые подвиги. В следующем году он снова вспахал тот же участок, но уже поперёк. Вдобавок экскаватором углубил ручей, якобы для предотвращения размыва паводковыми водами своего мелиоративного хозяйства. И снова в его бумажник потекли длинные рубли, государство ведь наше хоть и богатое, но глупое, куда не надо, туда и бросает деньги. А что хорошего сделал Авдей этой своей мелиорацией? Да абсолютно ничего! Только пасаёльским, которые заготавливали сено для своих коров вдоль реки Вежа, теперь стало невозможно вывозить корма. Ведь после двухлетней подряд вспашки вместо плотного дернового слоя образовалась такая непролазная грязь, что пешком даже еле-еле можно было пройти, не говоря уже о машинах. Авдей не любил конкурентов. Потихоньку, но настоятельно он вредил пасаёльским, заготавливающим сено в соседней с Демьяновкой, но уже вымершей деревне Мусибед. Там стояли ещё две старые избушки, конечно, окна давно лишились стёкол, но, закрыв их полиэтиленовой плёнкой, худо-бедно в летнюю пору в них можно было жить. Охотникам и рыболовам опять же крыша над головой, они с удовольствием укрывались там от холода и дождя. Кирпичные печки прежних хозяев в домах от сырости расползлись, и бывавшие здесь наиболее часто их убрали, а вместо них поставили железные печки-времянки. Когда в Демьяновке организовали подсобное хозяйство для Сплавной Конторы, до Мусибеда проложили хорошую грунтовую дорогу, вместо моста в ручей положили бетонные трубы. Земли возле деревни Демьяновка, сданные Шкуркину Авдею в аренду, показались ему не слишком уж большими, у него появилось желание расширить свои владения. И он сделал всё, чтобы вытеснить тех, кто мешал ему. Первым делом он поджёг оба старых дома в Мусибеде, чтобы негде было останавливаться сенокосникам. А осенью свалил через дорогу в Мусибед несколько толстенных деревьев. Пасаёльские отправились за сеном, а дорога закрыта, ехать негде. Пришлось вернуться домой за бензопилой, ведь надо же дорогу себе проложить. А зимнее солнце только на пару часов и выглядывает, не успеешь оглянуться, уже снова темно, хоть глаз выколи. Так один раз, второй съездили, а затем кто забросил участки возле Мусибеда, а кто и вовсе от коровы отказался. Лучше, мол, будем в магазине Кировское молоко покупать, чем маяться таким образом. Авдей же с радостью потирал руки, одних смог уже вывести из игры. Теперь осталось ещё демьяновских отсюда вытурить, чтоб не мешались под ногами, и останется он один в деревне, как дореформенный помещик. Постоянных жителей в Демьяновке осталось три человека в разных домах, остальные приезжают на сенокос и на охоту, дома используют в качестве дач. Участки все огорожены, чтобы коровы фермера не смогли зайти вовнутрь. Но Авдей – он умный, найдёт чем ущемить местных. Он специально на ночь стал загонять свой скот то на один, то на другой участок, а чтобы обратно не выходили, закрывать ворота. Теперь к утренней дойке уже ему не надо было искать коров где-то в лесу или на лугах, а что останется на том участке после того, как там ночь провели штук двадцать коров, нетрудно представить. Можно будет там хозяину что-нибудь скосить, или убрать урожай картофеля, Авдея не волнует. Конечно, демьяновским такое поведение фермера не могло сильно понравиться, поэтому между местным населением и Авдеем отношения быстро испортились, а со временем переросли в откровенную вражду. Когда Авдей загонял в огороды коров, с этим ещё как-то можно было мириться. Но Шкуркину этого было мало. Рядом с коровником он построил большой свинарник, и после этого с ранней весны до поздней осени по всей Демьяновке стали резвиться около ста пятидесяти свиней. Теперь уже нигде невозможно стало обнаружить чистый дёрновый участок, всё перепахано свиньями. Цветущая когда-то деревенька за короткое время превратилась в грязную клоаку. Если раньше, бывало, выйдешь на улицу, окинешь взглядом окружающую природу, сердце переполняется огромной радостью, глаза затмеваются неписаной красотой, приятно щекочущим ноздри запахом цветов, радующими уши звуками жужжания шмелей и чириканием мелких пташек. А теперь… хоть куда ни глянь, повсюду в чернозёме копаются свиньи, нигде не увидишь даже травинки. Мелкие птахи куда-то пропали, их вытеснили жадные серые вороны и противные чёрные вороны. Никакая изгородь не может удержать ненасытных свиней Шкуркина Авдея, если нос пролезет, что им стоит приподнять несколько жердей и пролезть вовнутрь. Не успеешь оглянуться, как уже полный огород этих жадных животных копают и копают твою картошку, перелопачивают дёрн. Так в Демьяновке рос, поднимался и ширился огромный фурункул, который день ото дня всё сильнее болел. Дальше так продолжаться не могло. Завтра, послезавтра, а, может, уже и сегодня у кого-нибудь могли не выдержать и развязаться узлы, прорваться внутренние преграды, и тогда, глядишь, лопнет тонкая кожа, вырвется наружу зелёновато-жёлтый вонючий гной, до поры до времени скрытый в самом дальнем углу человеческого существа. 5 Емельяну Федотовичу Гичеву, проживающему в Кушашоре, при рождении отец дал имя донского казака Емельяна Пугачёва, видимо, он желал, чтобы сын вырос таким же храбрым и широко известным человеком, как его старинный тёзка. Емельяну сейчас тридцать три года, он БОМР, то есть человек без определённого места работы. Конечно, безработным он стал не по своей воле. Пока в Кушашоре был лесопункт, он валил лес при помощи советской бензопилы «Урал», выполнял и перевыполнял планы. Человек богатырского сложения, тяжёлой бензопилой не пилит, а словно играет. От работы никогда не убегал. Да и платили хорошо, особенно в марте, когда объявляли ударный месяц в лесу. В отличие от других лесорубов полученные деньги Емельян не проматывал, а хранил на сберкнижке. После демобилизации из армии скопил довольно солидную сумму. Женился на небесно-голубоглазой, светловолосой Фене. Если полностью, то Аграфена. Родители в своё время дали ей такое имя в память о прабабушке. Так не любила своё имя Феня, так не нравилось оно ей, что даже хотела как-то сменить на более пристойное, но когда узнала, что для этого придётся изрядно побегать по разным конторам и судам, немало крови при этом попортить, то отказалась. Феня приехала в их село после окончания сельскохозяйственного техникума, тогда ведь по получении диплома молодых выпускников не бросали на произвол судьбы, а направляли туда, где остро нуждались именно в таком специалисте. Думала отработать три года, как того требует закон, а затем быстренько собрать чемодан и уехать обратно ближе к родным, но Емельян своей широкой, как столешница, грудью навсегда закрыл ей обратный путь к родителям. Между молодыми людьми вспыхнула такая бурная и красивая любовь, которая могла окончиться только весёлой свадьбой. Немало парней в селе претендовали на руку и сердце молодого красивого агронома, но никто не посмел поднять голос против Емельяна с его крепкими пудовыми кулаками. Александра Макаровна – мать Емельяна стала звать невестку Эгрэ монь (Эгрэ – Аграфена, монь – невестка). А если кто её спрашивал, кем же работает её невестка, то отвечала: «Она у нас эгрэмонь», так она на свой лад перевела на коми язык слово агроном. Сельчанам пришлось по душе это слово и для них Феня так и стала Эгрэмонью. По-другому её даже не признавали. Прозвище ведь как пристанет, так ничем не отдерёшь, всю жизнь носить будешь, да ещё и к детям перейдёт. Феня в первое время обижалась, и так уж никудышное имя было, так теперь и вовсе противное придумали. Но никуда не денешься, пришлось примириться. Молодые зажили дружно, крепко, оба работящие, хозяйственные, всё в дом тащат. Емельян построил большую и красивую, похожую на сказочный терем, избу, хорошего работника леспромхоз ничем не притеснял, наоборот, поощрял, оказывал помощь. Первым в селе покрыл крышу нержавеющим шифером, прослужит целый век и ничего с ним не случится. И снег, чуть только потеплеет, сам сходит вниз, чистить не надо. И всё бы хорошо, вроде теперь живи да радуйся, но как-то вдруг неожиданно, даже внезапно, налаженная уже было жизнь дала трещину. Сначала все сбережения, которые Емельян накопил на сберкнижке, сгорели, десять тысяч превратились в десять рублей. А следом и леспромхоз развалился, превратился в банкрота и закрылся. Так Ударник Коммунистического Труда, Победитель Социалистического Соревнования Емельян Гичев остался без работы. И не только он, но и Эгрэмонь – его Фенечка с красивыми голубыми глазами. Совхоз продержался всего на несколько месяцев дольше леспромхоза и тоже рухнул, как и насквозь гнилая покосившаяся ферма, которая под собой похоронила весь совхозный крупный рогатый скот. Люди ещё некоторое время по старой привычке работали, хотя зарплату уже не выдавали, надеялись на чудо, что в конце концов жизнь всё-таки наладится. Но вышло совсем по-другому. Вся техника, вся утварь, что была нажита в огромном хозяйстве, в считанные дни куда-то исчезла, испарилась, а люди разбежались в разные стороны. Кто успел уйти раньше, нашёл другую работу, а промедлившие остались возле разбитого корыта. Так и зависли Емельян с Феней на мизерную пенсию Александры Макаровны, а она, как известно, только несколько дней в кармане шуршит и звенит. Большой семьёй на неё не проживёшь. Ладно, скажем, в деревне с голоду не помрёшь, всё же своя скотина, мясо, молоко, сметана, творог постоянно на столе. У непрерывно копошащейся на огороде Эгрэмони чего только не растёт. Емельян в лесу промышляет, охотничьи тропы содержит, рыбу с реки и озера таскает, опять же подспорье на столе. Но не натуральное хозяйство, на ту же одежду сколько денег надо. Сами, конечно, давно модными нарядами не шикуют, что когда-то в советское время приобрели, то и носят, а детям? А их у Емельяна с Феней трое, их обучить и на ноги крепко поставить необходимо. Молодые ведь требуют, чтобы одежда была красивая, модная, нынешние дети старые родительские обноски ни за что не наденут. В магазине или на рынке купишь им что-нибудь, а до первой стирки и проносят, затем уже всё расползается. Это тебе не прежние надёжные вещи, служащие нескольким поколениям. Заграничное – заграничное и есть. Одна только цена. Там всё это барахло стоит копейки, покойников в них одевают, а наши спекулянты, то есть, челноки, привозят и живым продают по кусачим ценам, зато, как они выражаются, «ниже рыночных». Стать в райцентре на учёт по безработице и удариться в запой Емельян посчитал позором, поэтому пришлось выйти на поиски работы. Специально для этого в Веждино приехал, и вроде бы счастье улыбнулось ему, по крайней мере так показалось вначале. Ходил, ходил по разным конторам в райцентре и повсюду слышал одно и то же: «Нам работники не нужны, у нас идёт перестройка». Но вот возле конторы Лесхоза повстречался Емельян со старым знакомым – Шкуркиным Авдеем, который, слышно, стал фермером и в Демьяновке целое хозяйство организовал, даже по телевизору его несколько раз показывали, при этом усиленно расхваливали. Дальними родственниками по какой-то забытой линии приходились друг другу, но доказать своё родство ни один из них сейчас уже не смог бы. - О-о! Кушашорские приехали! – широко во весь рот улыбаясь протянул Авдей правую руку. – Давно уже здесь не показывался. Что тебя привело сюда? - Нужда заставила. Вот и приплёлся, - криво усмехнулся в ответ Емельян. - Какая нужда может наехать на рабочего человека? - Без работы остались… И я, и жена, - вздохнул Емельян, правой рукой сжимая пальцы левой. - И что? Никакой работы не нашёл? – внимательно вгляделся Авдей в лицо Емельяна. - Можно найти, только в другом районе, вахтовым методом. Но это молодым и холостым ещё туда-сюда, куда притулился, там и дом. А семейному уже неохота отрываться от родных. Если нигде поближе не найду, придётся куда-нибудь далеко наняться, жить ведь как-то надо, и семью кормить. - Это, конечно, так. Слушай, давай приезжай ко мне. Вот сейчас в Лесхозе был, выделили мне делянку, нужны рабочие: вальщики, помощники вальщиков, чекировщики, трактористы. Хоть и не дома, но всё же в своём районе, можно сказать, рядом с домом. Жену твою тоже могу пристроить, корову, наверно, доить умеет? Семейный подряд у вас тогда будет, если оба приедете, - ухмыльнулся Шкуркин, показав при этом крупные жёлтые зубы и выжидающе заглянул в глаза Емельяну. - Да? – Емельян как-то даже посветлел лицом после этих слов, однако всё ещё колебался. – Если, конечно, сойдёмся по зарплате? - Отчего же не сойтись? Ты будешь пять-семь тысяч получать, да жена три-четыре. Но ведь и смотреть буду, как стараешься. Для хорошего работника можно и премию выделить. Жильё у меня там есть, постельное бельё чистое, бабы стирают, кормить буду, как в ресторане – молоко, мясо, сметана. Всё своё, экологически чистое, - распинался Авдей. – Вечером после работы с устатку сто грамм обязательно, как на фронте. Только работай от души. А лентяев я не держу, под зад коленом, и будь здоров! - Насчёт Фени не знаю. А мне, думаю, можно попробовать, - всё ещё сомневаясь, про себя проговорил Емельян. - Да что там пробовать, не девка же! – снова ощерился Авдей, показав крепкие, как у молодого жеребца, зубы. –Приходи и работай. Я, конечно, силком не тяну, твоё дело, не маленький. Не придёшь, я другого найду. Сейчас безработных полно, целыми бригадами нанимаются. Вот так, подобно невзрачной на вид девушке, выскакивающей замуж за первого же сватающегося, и нанялся Емельян на работу к Авдею. Да и Феню свою тоже с собой в Демьяновку привёз, надеясь на хороший заработок. С детьми в Кушашоре мать осталась. Емельян с Феней поселились в доме Настасьи Пашковой, хотя Авдей и предупреждал, что они в том доме будут не одни, и им по ночам скучно не будет. Однако их особо никто не тревожил. Только ночами изредка Феня слышала, вроде бы во сне, как кто-то, шлёпая босыми ногами, спускался с печи и тихонько прохаживался по избе. И ещё однажды разобрала ласковый мужской голос: «Зачем же ты, бабонька, сюда приехала? О, Господи!» А кроме этого больше ничего и не случалось. Феня чисто прибрала в избе, аккуратно всё вымыла, и получилось довольно приличное жильё. Внутреннее убранство было примерно таким же, как в отцовском доме Емельяна в Кушашоре, поэтому иногда ему по-утрам даже казалось, что он всё ещё маленький и проживает с родителями. 6 На лесной делянке кипела работа. Емельян импортной пилой «Хускварна» пилил толстую вековую сосну. Хорошо отточенная цепь так и вгрызалась внутрь дерева, как нагретый нож в масло. Приятно пахнущие сосновой смолой мелкие опилки белой пылью покрыли валенки Емельяна. Его помощник – Демидов Василий, житель посёлка Пасаёль, упёрся вилкой, насаженной на длинный прочный шест, и изо всех сил толкает дерево. Но сосна чуть-чуть наклонена назад, в сторону болота, и как только цепь допилила дальше сердцевины, села на пень, и шину зажало. Емельян выключил пилу. - Давай попробуем вдвоём, одному тут делать нечего. А если вниз свалится, оттуда это дерево нам потом ни за что не вытянуть. Вот тогда Авдей нас с тобой без соли сырыми съест. - Ну, съесть-то, наверно, не съест, но мату много услышим, - Демидов снял шапку и ею вытер пот, текущий ручьём по лицу и заливающий глаза. – Может ещё от своей жадности повеситься. Ему ведь капитал нужен, а мы только время зря теряем и его хлеб едим. Ну, давай попробуем. Двумя вилками одновремённо дружно взялись за упрямую сосну мужики. Навалятся, отпустят, снова навалятся, снова отпустят, стараются, чтобы дерево раскачивалось всё сильнее. Когда верхушка идёт в нужную сторону, тогда толкают изо всех сил, а когда идёт в противоположном направлении, только придерживают, чтобы, не дай Бог, не сломалось в месте среза и не повалилось вниз по склону. Довольно долго пришлось возиться, с большим трудом, но вдвоём всё-таки одолели вековое дерево. - Посторонись! – Василию крикнул Емельян, сам же быстро нагнулся, вытащил освободившуюся пилу и отскочил в сторону. Совсем как тяжело больной человек, с протяжным стоном, с большим шумом грохнулась мощная сосна на землю, после чего комель ещё подпрыгнул вверх метра на три и упал уже навсегда. Долго ещё на лесорубов сверху падали сухие ветки, шишки и прочий мелкий мусор. Мужики, уронив дрожащие от напряжения натруженные руки, тяжело дышали. Одежда вся мокрая, по спинам течёт пот, на морозе от них поднимается густой пар. - Отличный стройматериал получится, - шлёпнул ладонью по шершавой коре лежащей сосны Емельян. – И как только тут такой хороший лес ещё оставался? Я думал, что поблизости всё уже давно вырубили. - Раньше ведь возле сёл и деревень Лесхоз не давал разрешения на рубку, вот и остался. Авдею вот только почему-то разрешили. Пойдём к костру, хоть чаю горячего хлебнём, пить хочу, прямо не могу. Сегодня вон сколько уже свалили, Авдей довольный останется, - приставил вилку к дереву Василий, снял мокрые рукавицы и с трудом передвигая уставшими ногами приблизился к успевшему затухнуть костру. Он собрал вместе оставшиеся головешки, на них подкинул несколько расколотых пополам сухих чурок. Огонь, получивший новую порцию дров, тут же разгорелся, его яркие языки торопливо зализали поленья. Емельян налил в кружку из алюминиевого чайника с накрученной из проволоки ручкой чаю, попробовал и сплюнул. - Остыл уже. А пить холодный чай, это всё равно, что покойника целовать. Давай вскипятим по новой. Выплеснул на снег старый чай из чайника и осторожно, чтобы не поскользнуться, ступая в старые следы, спустился вниз по склону, где протекал небольшой ручей. Аккуратно, чтобы не замутить воду, большой кружкой зачерпнул воды, сполоснул посуду, затем уже набрал полный чайник и поднялся обратно. Возле костра Демидов был уже не один, возле него стоял Шкуркин Авдей и, отчаянно жестикулируя, о чём-то говорил. - Если меня нет, вы к работе и не приступаете! Постоянно чтобы над вами кто-то стоял и орал на вас! Только и знаете, что возле костра сидеть, чай пить и курить! – донесло ветром до Емельяна сердитые слова Авдея. - Здорово! – протянул руку Авдей подошедшему к костру Емельяну. – Вы что тут сачкуете, не работаете? Емельян протянул в ответ свою руку, подвесил над огнём чайник, выпрямился, достал из кармана почерневший от долгого пользования носовой платок, высморкался, и только после этого обернулся к Авдею. Он с детства всегда как-то терялся, когда кто-нибудь на него повышал голос. - Вон сколько уже свалили! Эти деревья ведь не сами собой полегли, - показал он пальцем в сторону делянки. – Мы с Василием как пришли сюда, ещё не отдыхали, постоянно работали. Посмотри на нас: пот вон ручьём течёт. - Конечно, возле такого жаркого костра вспотеете! Опять уже чай ставите, старый весь допили. А за невыполненную работу как я вам зарплату буду платить? Сами подумайте! – тоном высокопоставленного начальника с металлическими нотками в голосе упрямо гнул свою линию Авдей. Демидов Василий, который в это время подправлял дрова в костре, чтобы пламя попадало точно на дно чайника, а не мимо, выпрямился, вытер слезящиеся от горького дыма глаза и тоже решил вставить своё слово в нескончаемый монолог фермера: - Мы-то работаем, а вот ты упомянул о зарплате. Не знаю, как другим, но я от тебя почему-то до сих пор ни одного рубля ещё не видел. А ведь третий месяц на тебя брёвна ворочаю. - А зачем тебе деньги?! – на весь лес засмеялся Авдей. – Сам посуди, вот я тебе, скажем, выдал тысячу рублей. Семьи у тебя нет, жене давать не надо, детей кормить тоже не нужно. Куда ты пойдёшь? Конечно, в магазин. Что купишь? Не костюм же новый! Ты возьмёшь бутылку. Даже не одну, а две. Тебе тут же на хвост сядут твои друзья-алкаши, с которыми ты эту тысячу за один вечер спустишь, ну, максимум за два-три дня. А потом что? Есть-пить тебе будет не на что. Тут снова хвост подожмёшь и придёшь проситься ко мне, чтобы я взял тебя помощником вальщика. Я же сяду и на калькуляторе прикину, сколько дней ты не выходил на работу и какие убытки из-за тебя я понёс. Если ты согласен компенсировать те убытки из своей зарплаты, я тебя, так и быть, возьму снова, а нет, значит – нет. Вот и вся арифметика! Лицо Василия во время этой колючей речи постепенно изменило цвет с красного на бледно-розовый. Он быстро-быстро хлопал глазами, внимательно слушая фермера, будто всё ещё не хотел верить тому, что слышит своими ушами. - Значит что, ты мне совсем платить не намерен?! – наконец не выдержал и прервал быстрым ручьём льющуюся речь Авдея. - Ну почему же нет? Заплачу! Сколько заработаешь, столько и перейдёт на твой счёт. У меня твои деньги, как в банке, никуда не пропадут! Емельян внимательно слушал перебранку, посматривая то на одного, то на другого, но сам в спор не вступал. - Мне до лампочки, сколько в твоём бумажнике лежит! Мне надо, чтобы заработанные мною деньги лежали в моём кармане, - не унимался Демидов. - Так я ведь уже сказал, что тебе сейчас деньги ни к чему! Ну зачем они тебе? – начинал потихоньку закипать Авдей. – Если вы возле костра, как теперь, целыми днями торчите, за что же я вам платить буду? Вот если уволишься, тогда заплачу. - Как уволюсь? На всех предприятиях платят ежемесячно, либо даже дважды в месяц, аванс выдают. Вот ты, как руководитель предприятия, и плати каждый месяц! А то мы тут в лесу целыми днями по пояс в снегу горбатимся на тебя, ничего кроме работы не видим, и вдруг в один прекрасный день твоё фермерское хозяйство обанкротится, ты куда-нибудь на Канарские Острова, или ещё куда-нибудь скроешься со всей кассой. А мы? Зачем тогда нам тут жилы рвать? Так что ты, Авдей Никитьевич, плати нам ежемесячно, - закончил свою мысль Василий, и добавил под конец, - а то и правда придётся уволиться. - Да увольняйся! Кто тебя держит? Такие лодыри, как ты, которые только время, как резину, тянут, мне не нужны! Я буду опираться на таких трудяг, как Емельян, они не надоедают мне постоянным нытьём. Я вот и Емельяну, и его жене хорошо заплачу, а тебе – шиш! – показал он Демидову свой увесистый кулак, покрытый густыми тёмными волосами. В процессе разговора кровь в венах Василия забулькала, вот-вот вскипит. Он, как мог, пока сдерживал себя. Поэтому выдержал паузу, некоторое время молчал, палкой пошевелил угли в костре и как можно тише сказал: - Ну, что ж, Авдей Никитьевич, тогда заплати мне. - Да заплачу, заплачу, только вот пару машин пиломатериала отвезу и продам. Никуда твои деньги не денутся, - улыбнулся Авдей и дружески хлопнул по плечу Василия. - Ты три месяца уже каждый день пару машин продаёшь, - окончательно рассердился Василий. Голос его тоже окреп. – Мужик ты, или нет? Обещал каждый месяц семь-восемь тысяч платить, а пока своего слова не держишь, ни копейки не давал! - Давай оставим эту болтовню! Раз обещал – заплачу! Лучше иди и работай, а то того и гляди, скоро дожди пойдут, тогда уж точно вся работа в лесу станет. - Мне не надо подсказывать, когда надо работать, а когда нет. Я за свою жизнь этого леса уже будь здоров, сколько навалил, а ты мне заплати, сколько должен! Я к тебе не за так нанимался работать! – совсем рассердился Демидов. - Если ты со мной в таком тоне будешь разговаривать, то могу точно уволить, иди, куда знаешь! – показал свою спесь и Авдей, даже губы от злости у него затряслись и в уголках губ показалась пена. – Что наработал, заплачу, а после ты мне не нужен! Без тебя работников навалом, табунами ходят, работу ищут. - Уйду, конечно, не буду же без оплаты тут пахать! Ты себе капитал наживаешь, вон какую домину из кирпича начал возводить, а рабочим денег нет. Как ни спросишь, всё время тебе машину-другую тёсу надо продать. А за три месяца, что я твои карманы деньгами наполнял, заплати! - Вот ты какой!? Ну, пойдём в машину, я всю твою работу посчитаю и сразу же и рассчитаемся. Демидов шмякнул сырые рукавицы на чурбак, зашёл вслед за Авдеем в его УАЗик, захлопнул за собой дверь. - Ну, давай посчитаем, много ли капитала ты мне добавил, - скривив губы в презрительной усмешке, сквозь зубы процедил Авдей. – Всё, едриттвой квайт, вычислим. Начал тут права передо мной качать! Я тебе такие права покажу, что как пропеллер улетишь к себе в Пасаёль! Нашёлся юрист с пятилетним образованием! Авдей достал из-за сиденья чёрную сумку, вытащил оттуда маленький калькулятор, потрёпанную общую тетрадь, нашёл в ней страницу, где были записаны данные Демидова Василия. - Так, ты у меня работал с декабря. За это время ты заработал …, - и Авдей назвал заработок Демидова. – Отсюда надо будет вычесть стоимость жилья. Ты проживал в доме, который возвёл я, как в гостинице, в тепле. Грели тебя мои дрова. Спал на моей койке, на моей постели. Ел три раза в день мои молоко, простоквашу, сметану, творог, масло. Я на свои деньги покупал для тебя хлеб, соль, сахар, чай, табак. Парился ты тоже в моей бане. Каждый вечер выпивал по бутылке «Трои». Твоё жильё освещало электричество, за которое тоже я в энергоучасток плачу, а не ты. Пользовался телевизором, который тоже я сам покупал. Пока ты сериалы смотришь, он потихоньку выходит из строя. Работал импортной бензопилой, которую также не ты приобретал, а теперь она уже полусдохшая, так как ты не следишь за ней. И вот, погляди – остаётся тебе 748 рублей 89 копеек. Но я человек не жадный и выдам тебе 750 рублей. Мы с тобой в расчёте. Я тебе не должен, и ты мне тоже. Адью! Авдей вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник, отделил названную им сумму, два раза пересчитал и передал купюры Василию, который сидел с расширенными от удивления глазами и раскрытым ртом. - Подпишись, - Авдей с довольным видом ухмыльнулся и подвинул тетрадку Василию. - Что, столько и выходит у меня за три месяца?! – всё никак не мог тот поверить, что Шкуркин не шутит. – Почти сто дней ни выходных, ни проходных не видел, каждый день лес валил, по пояс в снегу барахтался. К вечеру совсем выдохнешься, как неживой еле дотащишься до твоей избушки, спал на грязной постели в кровати, которую ты откуда-то со свалки приволок, ел суп, сваренный из голов и ног, которые в магазине никто не покупает. Не жадный, мол, говоришь, а хлеба даже до трёх дней не привозил. На одном обезжиренном молоке долго в лесу не протянешь! Ты, давай не шути, а заплати сполна, что мне причитается! - Вот тебе! – Авдей приблизил свой кулак с зажатым большим пальцем между указательным и средним прямо к самому носу Василия. – Работал он! Ты только языком работал все три месяца! Когда я тут, показывал, что шевелишься, а чуть обернусь, уже возле костра сидишь, табак куришь и чаи гоняешь! Больше ничего тебе от меня не будет, что получил, и то лишка! - Значит, кроме этого больше ничего не дашь?! - Нет! И выходи из машины, а сегодня чтоб духу твоего в Демьяновке не было! Мне настоящие работники нужны, а не сварливые бабы! - Ну, это я так не оставлю! Я в суд на тебя подам, посмотрим, что тогда запоёшь! – Василий кинул деньги Авдею в лицо, вышел из кабины и так хлопнул дверью, что стёкла зазвенели. - Видали мы таких! Сопляк! С тобой договора я не подписывал, никакой суд меня не засудит, законы немного тоже знаю! – крикнул Авдей вдогонку быстро удаляющемуся от машины Василию. 7 Зазвенел мобильник. - Кто уж там надоедает? – недовольно поморщился Авдей, толстым пальцем нажал нужную кнопку, приблизил трубку к уху. – Алло. - Авдеюська, эта ты? – услышал донёсшийся издали неприятный голос. – Узнал, дарагой? Это тэбя Арслан беспакоит. - Слушаю тебя, говори. - Слюсяй, Авдеюська, ты сьто это мена опять кинул? - Я!? Тебя!? Ты что, я с тобой честно работаю, как договаривались. Я тебе – пиломатериал, ты мне – деньги. Всё честно. - Как эта чесна!? Я тэбе платыл как за высший сорт, а ты мнэ снарузи хоросий матэриал палазил, а внутри – гнильё! Ты сьто, самый умный?! Да? Так нэльзя работать! В бизнесе всё на чеснасти дерзится, а кто правила нарусяет, ты знаесь, плохо канчает. Сматри, доиграешься, Авдеюська! Всё, я тэбя предупредыл! Телефон умолк. Авдей широко ухмыльнулся и положил трубку в нагрудной карман. - Кто ещё там с утра пораньше? – от печки высунула голову Дарья. - А тебе какая разница?! – грубо кинул в сторону жены Авдей, но тут же смягчился. – Да у Арслана задница задымилась… - Ему-то чего надо? Мы ему столько уже пиломатериалов продали, и всё недоволен? - Плохой материал, говорит, внутри пучка у нас идёт, хоть снаружи и высший сорт. Плачется, обманываешь, мол, - ухмыльнулся довольно Авдей и потёр рукой об руку. - Каждому чучмеку ещё и высший сорт подавай, хватит ему и третьего сорта. Теперь все так делают. Кто как может и как умеет, так и надувает другого. Сам будто чистенький… Жизнь такая, - ворчала возле печки Дарья. - Ты, баба, давай пошустрее там, опять забалоболила. Некогда нам дома засиживаться, работать надо! - Подожди чуть-чуть, совсем уж меня с ног валишь своей беготнёй. - Всю жизнь только и знаю, что тебя жду! Давай быстро на стол, позавтракаем и поедем. В Демьяновке ведь наши лодыри без меня всё равно работать не начнут, - опять «похвалил» своих батраков Авдей. Дарья почти бегом подала на стол суп, сваренный из телячьих ног, варёную картошку и чай, крупно нарезала чёрный хлеб и оба усердно схватились за ложки. Быстро-быстро, будто их кто-то гонит, почти не разжёвывая, проглотили приготовленное и выскочили на улицу. - Стол вечером уберу, сейчас некогда, - проговорила Дарья, запирая на ходу дверь. - Ничего-то ты не успеваешь! Еле двигаешься, как дохлая вошь! И стряпня твоя никуда не годится, прямо силком глотать приходится, - хмуро из-под бровей посмотрел на неё муж. - Сам же не даёшь из хорошего мяса готовить, всё в магазин несёшь. Из-за этого и приходится головы и ноги варить, - слабо возразила ему Дарья. - Ты молчи, если ничего своим худым бабьим умишком не смыслишь в экономике! Для кого я, как не для тебя, коплю? Без денег новый дом не достроить! У других мужиков жёны и с голов да ног такую вкуснятину приготовят, что язык проглотишь! А от тебя никакого толку нет. Откуда ты только такая уродилась!? Давно уже через силу терпел Авдей свою по возрасту на четыре года старше его жену. Всё в ней казалось ему несуразным, и лицо, и походка, и то, что постоянно она свой нос суёт не в своё дело. Уж такой у неё противный нос картошкой, а тут ещё сбоку от него выросла отвратительная бородавка. Даже в одной постели с такой ложиться противно, лежит, бревно бревном, да ещё громко храпит всю ночь, спать не даёт. Поэтому супруги несколько лет уже спят порознь. С разводом почему-то только тянет, всё откладывает на завтра. А завтра снова на завтра. Надо как-нибудь подходящий повод найти и дать пинка под зад, пусть одна живёт в старом доме. Теперь большинство предпринимателей молодых жён приводят. Вот и брат Егор завёл красивую супругу, живёт и горя не знает, прямо цветёт и пахнет. Старый дом оставил со всем хозяйством бывшей жене, чтобы не ныла. Но и Авдей времени зря не теряет, у него в Демьяновке такая девка ядрёная есть, дояркой оформил, с ней и сам он прямо ярким огнём вспыхивает. Но в качестве новой жены она не годится. Надо кого-нибудь побогаче найти, как говорится, с хорошим приданым. Желательно, чтобы работала на доходном месте. А с доярки что возьмёшь? Только смазливое личико, а дома голые стены. Но Авдею побаловаться на короткое время сойдёт. А тут ещё Емельян привёл свою жену, ох, и красивая же! Отослать бы Емельяна куда-нибудь подальше и приударить за этой Эгрэмонью, ну и кличку же дали! Как пройдёт перед глазами, аж слюнки текут, глаза так и прилипают к ней, шея скрипит и сворачивается, не сравнить с его Дарьей. «Ну и выбрал же когда-то в молодости я себе жену! Да не я выбрал, а Дарья всё подстроила. Бабам что, как захотят запрячь мужика, только подол повыше подними, и такие болваны, как я, уже в упряжке, в ЗАГС-е печати и подписи поставлены. После этого хоть как дёргайся, не сбежишь!» - уже в который раз чертыхнулся Авдей и зло изо всех сил захлопнул дверцу кабины. Только из-за этого и гонял жену прежде по пьяни, для профилактики кровь из носу пускал, но до смерти всё-таки не забил. А запросто бы мог. По трезвянке как-то вроде неудобно было колотить. А как выпьешь, то никаких препятствий нет, что с пьяного взять? Но теперь, когда фермером оформился, надо себя показывать с хорошей стороны, вроде бы примерный муж. Вот ведь и по радио, и по телевидению его расхваливают как передового предпринимателя, и другим советуют идти этой тропой. Из-за этого и приходится пока до поры до времени скрывать своё второе Я. И не сдохнет ведь противная! Всё ей нипочём! Хоть бы рак где-нибудь подхватила, что ли, и через пару месяцев на тот свет безвозвратно ушла! Тогда можно и молодую красавицу в новый дом завести и себе годов двадцать скинуть, никто ничего не скажет, никто не осудит. Вот и лето наступило, июнь в окна стучится. Летние работы навалились, забот у фермера хоть отбавляй. То одно, то другое, везде надо успевать, а тут эта Дарья со своей страшной рожей постоянно перед глазами мельтешит, чтоб Сатана её прибрал! Авдей глубоко вздохнул, подождал, пока до смерти надоевшая жена сядет, завёл мотор, посмотрел на зеркала, не мешает ли кто выехать, и тронулся. Фермерская чета рулила уже к Демьяновке, как снова зазвенел мобильник. - Опять кому-то без меня не живётся! – скривился недовольно Авдей, но всё же вытащил трубку. – Алло. - Привет, братец, - услышал голос Егора. Брат его тоже предприниматель, только не фермер, а держит автобусы и специализируется на перевозках людей. - Здорово, - ответил Авдей. - Ты в Веждино? - Нет. Как раз в Демьяновку еду. Что беспокоишь? - Вчера в городе встретился с людьми из твоей «крыши». Просили передать, чтоб расплатился с ними. Ты что, не платишь, что ли? - Послал бы подальше, какая ещё «крыша»? – сердито пытался оборвать брата Авдей. Но Егор не унимался. - Ты, брат, с ними не шути. Эти «крыши» не мы придумали, не нам и отменять. Ты лучше добром отдай им, сколько положено, не обеднеешь. Заплатил, и свободен. Такие ведь не отстанут, могут и прирезать. Им человека убить, как нам муху прихлопнуть. - Да что ещё и ты меня пугать вздумал!! Сам платишь – ну и плати! А у меня лишних денег на них нет! Моя «крыша» - Карманов и Спиридонов. Всё! – завершил разговор Авдей и выключил телефон. – Тоже мне учитель нашёлся, сопляк! Пусть свою жену учит, а я уж как-нибудь без него справлюсь! - Что, снова эти угрожают? – наклонила к мужу голову в белом платке Дарья. – Пошли их на …, вот что! Работать не хотят, а с нас деньги требуют. Ничего, нам есть куда за помощью обратиться, большие люди, в городе на самом верху сидят. Муж ничего не ответил, но таким злым, прямо ошпаривающим взглядом окатил Дарью, что она чуть не подавилась своими же словами. Авдей сердито давил и давил на педаль газа, хотя мотор и так выжимал все свои семьдесят пять лошадиных сил, и машина быстро катила по шоссе, оставляя за собою километр за километром. Но вот и перекрёсток с поворотом на Демьяновку. Здесь асфальт закончился, грунтовая дорога через лес повела круто вниз. Остался позади мост из бетонных труб через весело журчащий ручей, поднялись на другую сторону. Теперь дорога стала значительно хуже, пошли ямы и ухабы, пришлось волей неволей сбавить ход. - Ё… мать, целый доручасток такой короткий отрезок не может подремонтировать! Только обещают, а как до дела дойдёт, руками разводят, мол, денег нет. Если бы сам не разравнивал, давно уже тут непроходимое болото образовалось. Негде было бы и ездить. Возле пилорамы на брёвнах сидели рабочие и дымили сигаретами. Они повернули головы и равнодушно смотрели, как к ним подъезжает УАЗик Авдея. - Что расселись, уроды, не работаете?! – разразилась на них бранью Дарья, выскочив из машины. – Для этого мы вас кормим, что ли?! - Никакие мы тебе не уроды, - не поднимая голоса спокойно отозвался один из работников, высокий мужик с длинным лицом и острым носом. – Кормите, говоришь! Три дня уже хлеба не привозили. А без хлеба сама бы попробовала брёвна потаскать. Быстро поймёшь, что к чему. - Не голодаешь ещё, Дмитрий! Дома жрать нечего, а тут хотите, чтоб вас, как депутатов Думы откармливали! Как работаете, так и едите, сам дядя Ленин ещё так учил, - спокойнее, чем жена, подал голос Авдей и даже выдавил на лице что-то наподобие улыбки. – Сиднём сидите целыми днями, так откуда вам хорошая зарплата будет? Пилорама должна работать круглосуточно, без всяких остановок. Для этого она и приобретена мною. Давайте-ка, мужики, хватит сидеть, беритесь за работу. - А хлеба когда привезёшь? – не унимался Дмитрий. -Сам ведь, наверно, без хлеба не садишься за стол? Ну, правда ведь, без хлеба вроде и не ели. Из-за стола встаём, живот как барабан, а выходим на улицу, уже снова есть хочется. - Да привезу, привезу я вам хлеб! – недовольно скривил губы Авдей. – Что вы всё о хлебе да о хлебе? - А о чём же ещё говорить? С пустым брюхом не особо пляшется, - про себя, но чтобы слышал и Авдей, бросил другой мужик, сидевший рядом с Дмитрием. - Начали тут об одном и том же балаболить! Ваше дело – пилить, а не базарить! Не на митинге! – брызгая слюной, рванулась вперёд Дарья. – Когда нанимались, все обещали хорошо работать, а как только приняли, так одни посиделки да перекуры у вас! - Если мы не работаем, то откуда вы каждый день машину пиломатериалов отвозите? На нашем труде и богатеете! – никак не хотел успокоиться Дмитрий. – Если хотите, чтоб мы от души работали, так же от души и платите. Твоё хозяйство считается акционерным обществом, значит, мы – все работники – акционеры. Вот и надо открыто, гласно всё показать, сколько прибыли получаем каждый месяц. А на собраниях акционеров и решать совместно, как делить полученную прибыль. Мы же, почему-то, ничего не знаем. Как голодным псам, бросишь кость и думаешь, что на этом довольно. Так не выйдет, Авдей Никитич! После таких слов Дарья прямо захлебнулась своей слюной. Она, как выброшенная на берег рыба, только широко раскрытым ртом усиленно хватала воздух и ничего не в силах была вымолвить. У Шкуркина же от злости аж лицо посинело. Он подошёл к Дмитрию, встал прямо напротив него, нос к носу, и негромко, но отчётливо произнёс: - Я своё хозяйство один начинал, никто мне не помогал, никто! А сегодня вы, которых я из жалости к себе на работу принял, чтоб вы с голоду не подохли и смогли что-нибудь хоть семье принести, вот как начали разговаривать со мной! Вы знаете, что акционерное общество существует только на бумаге, чтобы укрыться от налогов. Я от вас ничего не прячу. Хозяин тут я, только я один! Что хочу, то и ворочу! Кто не хочет работать, кто со мной разговаривает в таком тоне, можете увольняться! Вот так! Не советское время! Дмитрий, можешь идти домой, свободен! Я тебя не держу! - А заплатить? Я ведь полтора месяца на тебя спину гнул! - Заплатить заплачу. Сейчас съезжу к лесорубам и на обратном пути посчитаем, сколько я тебе должен, - тяжело бросал слова Авдей. И махнул уже другим работникам, - Начинайте пилить, кто хочет, а кто не хочет, можете с Дмитрием на пару идти гулять. Мужики нехотя повставали с брёвен, надели рукавицы и поодиночке зашли под навес. Через некоторое время вся округа заполнилась шумом работающей пилорамы. Авдей и Дарья уселись в УАЗик и поехали дальше. - С утра сердце будто дёгтем измажут, едриттвой квайты! Никто работать не желает, все лишь на дармовщину рот разевают, - ругался про себя Авдей. – Сколько уже крови мне испортили такие вот работнички! Ты на ферме останешься? - Там, конечно. Если ведь меня нет, на ферме тоже никто не работает. Такие все ленивые, им только дай да дай! – «хвалила», как и муж, своих работников Дарья, уже выходя из кабины. 8 - Авдей Никитич, одной тёлушки не хватает. Все вернулись, а той, у которой на шее красная ленточка повязана, нет, - с расширенными от испуга глазами Эгрэмонь смотрела на Авдея, ждала от него бури. Знала ведь ураганный характер фермера. Чуть что не по нему, так тут же семиэтажным матом покроет, в минуту гнева может и рукам волю дать. Недавно ещё Наталья Кочанова с огромным фингалом под глазом ходила, когда нечаянно опрокинула тяжёлую флягу с молоком. - Как не хватает? – колючие, как шило, глаза фермера так и сверлили молодую женщину. Под этим взглядом её даже в озноб кинуло. – Как не хватает!? – уже громче повторил свой вопрос Авдей, когда не услышал ответа от своей работницы. - Да так, вечером выпустили пастись семерых, а утром обратно вернулось только шесть, - опустила долу свои красивые синие глаза Феня, а сама всё ещё ожидала от фермера град самых грязных слов. Но сегодня у Авдея, видно, на душе было легче, чем обычно. Он только прошёлся по Фене своим тяжёлым и острым, как зубья бороны, взглядом, будто измерял её рост, и недовольно сквозь зубы процедил: - Если не вернулась, надо найти. Садись в кабину! Авдей сел за руль УАЗика, подождал, пока Феня зайдёт в другую дверь, повернул в замке ключ зажигания и, как только двигатель мерно заурчал, медленно тронулся от скотного двора. Уже на ходу высунул голову в форточку и крикнул Дарье, сверлившей его ревнивым взглядом: «Мы поехали тёлку искать! Не вернулась с пастбища!» Та вроде понимающе кивнула, а чёрные, как болотная вода глаза долго ещё ненавидяще скользили по сидящей в кабине Фене. - В сторону Мусибеда ходили? – Авдей повернул голову в сторону Фени и, видя, что та не поняла его, добавил, - Телята, говорю. - Да, да, туда, - быстро кивнула головой Феня. Она сняла платочек, прикрывавший её голову, распустила по плечам красивые вьющиеся волосы и не отрываясь вглядывалась в постоянно меняющийся впереди пейзаж, надеясь, что вот-вот покажется среди деревьев глупый заблудившийся телёнок. Авдей управляет послушной рукам хозяина машиной, а сам нет-нет, да и снова украдкой бросит буквально раздевающий взгляд на сидящую почти рядом с ним красивую статную Феню. Он с первого раза, как только увидел эту чистую, скромную и послушную женщину, не остался равнодушен к ней. Если бы, конечно, был помоложе, тогда бы ни о чём не думая, без оглядки так и нырнул в эти голубые-голубые глаза-озёра. Вот ведь, как Емельяну, который и мизинца Авдеева не стоит, повезло, сердце его, наверно, до краёв полно счастья. Ничего, Авдей когда-нибудь да тоже отопьёт оттуда чистой водицы, пусть поделится с хозяином. Никому, естественно, он и виду не подал, но Дарья – его жена, конечно же, всё видела и всё поняла. Да и как она не поймёт, когда сама вышла из рода знахарей и предсказателей. Ничего от этой Ёмы не скроешь. Вон как в молодости сумела окрутить Авдея, даже и не заметил, как до ЗАГС-а довела. И всё ещё держит, никак с ней не может развестись. Если бы не была ведьмой, навряд ли сумела Авдея на себе поженить. Он бы на такую, у которой ни спереди, ни сзади ничего нет, даже и не взглянул. Самую красивую, самую симпатичную бы привёл к себе в дом. Да, теперь только «бы»-кать и осталось. Близок локоть, да не укусишь. И снова Авдей бросает завидющий взгляд на так близко сидящую Феню, жадными глазами так и ест её, так и обнимает, будто страшно голодный, никогда не видавший женщин. Вот ведь, троих родила, а всё ещё как девушка, совсем не постарела. Наоборот, всюду она такая хорошенькая, где надо, там выпукло, где нужно, там вогнуто. Лицо кругленькое, как солнце горит. Но ничего, Авдей не такой дурак, найдёт момент и отведает ещё мёду из этой посуды, подсластит губы вкуснейшим нектаром. Не доехав немного до ручья, Авдей остановил машину, выключил мотор и вышел из кабины. На него глядя выскочила на дорогу и Феня. - Дальше пешком пойдём, здесь дорога никуда не годная, - сделав озабоченное лицо, произнёс Авдей. – Ты пойдёшь по этой дороге дальше и дойдёшь до лугов. Там коровы хорошо протропили, по их тропе и пойдёшь, сделаешь круг и вернёшься обратно сюда, к машине. А я на той стороне посмотрю, там они тоже всюду шастают. Найдём, телёнок не мышь. - А не заблужусь? – опасливо взглянула на фермера Эгрэмонь. - Здесь?! Здесь негде заблудиться! – на весь лес расхохотался Авдей. – С одной стороны эта дорога, с другой – река. Пошли. Феня не спеша шла по уже начинающей сохнуть дороге, которая вела от машины вниз, перешла ручей и поднялась на противоположную гору. Здесь когда-то была деревня, но сейчас только голая поляна осталась. Молодой лес со всех сторон наступал сюда, завоёвывая себе это открытое место. Пройдёт всего каких-то десять лет, и оно зарастёт, будто и не кипела тут жизнь, не жили люди. Дальше дорога повернула влево и вниз, где зажатая с обеих сторон лесом и кустами речка Вежа, замысловато вихляя во все стороны, несёт свои холодные воды к Вычегде. Феня сломала у дороги длинную хворостину, чтоб, если найдёт телёнка, было чем погонять, и по тропе быстро зашагала вверх по реке. Погода прекрасная, красота, комаров ещё нет, отчего же не прогуляться на природе. Обширные луга расчистили в своё время старики, прежде жившие в этих краях, трудились не покладая рук, а теперь всё зарастает лесом, все их старания, оказывается, были напрасными, новому поколению не нужными. Авдей даже тут сено не заготавливает. Он машинным способом косит, тюкует на полях в Веждино, где раньше выращивали хлеб, и за тридцать километров привозит в Демьяновку. Здесь хотя и самая вкусная и сочная трава, от которой молока коровы дают вдвое больше, но не будет же он вручную выкладываться. А на машинах тут развернуться негде. На полях бывшего совхоза вручную только тюки загружают на машину. Время от времени окликая заблудившегося телёнка, с хворостиной в руке идёт Феня по лугу, где всего несколько дней назад текли мутные паводковые воды Вежи, вон как прошлогодняя так и не познавшая косы трава полегла, устлав собой землю. В низинах всё ещё стоит вода, а где её нет, там сырая земля покрыта толстым слоем нанесённого потоком ила. На нём чётко отпечатались следы прошедшего здесь стада. Тут хоть как, не заблудишься, всё равно выйдешь на дорогу в Демьяновку. На стволах ивы то тут, то там уныло повисли клоки сена, отовсюду пока сегодня веет грустью. Ближе к лесу, в низинах уже раскрыли свои яркие жёлтые глаза купальницы. Но как только солнце пригреет, пройдёт мягкий дождь, смоет всю собравшуюся грязь, тогда хмурый лес и луг вмиг оживут и весело улыбнутся. Лиственные деревья приоденутся, достав запрятанные до поры до времени длинные зелёные сарафаны, украсят головы разноцветными платочками. И если попадёшь в эту пору на луга, посмотришь кругом, то искренне удивишься, как это природа так быстро сумела измениться. Глаза радуются её пышной красоте, ноздри щекочут приятные запахи раскрывшихся цветов. Любит Эгрэмонь пробудившуюся природу, никогда она не заблудится в лесу, всегда дорогу сама находила. Авдею тогда, расставаясь, просто так уж для проформы сказала, будто боится заплутать. Летнее солнце щедро отдаёт земле своё дарующее жизнь тепло и свет. Самая хорошая пора года наступила, круглые сутки светло. Только в полночь ненадолго стемнеет, а через какой-то миг смотришь, снова уже солнечно, уже светло как днём. Ни разу не взглянула Феня на небо, идёт себе спокойно всё дальше и дальше, время от времени окликая тёлочку. И совсем неожиданно над самой головой как громыхнуло, что даже уши женщине заложило, а сама она от испуга аж присела до самой земли, чуть не упала. И как эта грозовая туча сумела так незаметно подкрасться, один Господь знает. Обычно она издалека ещё начинает сначала тихонько погромыхивать, давая тем самым знать о себе, мол, я иду, готовьтесь. Постепенно её голос всё более крепчает и крепчает, пока не дойдёт до тебя. А тут незаметно, тихо-мирно она закрыла собой полностью небо, и только тогда изо всех сил ударила, да так, будто весь небосвод разорвала пополам. Солнце скрылось за чёрным одеялом и стало темно, как ночью. Тут же вдалеке поднялся ветер, который быстро стал приближаться. Вот уже соседние ели начали гнуться и испуганно зашумели от его порывов. И снова ярко-ярко, аж глазам больно стало, сверкнула молния и ударила, видать по всему, куда-то почти совсем рядом, без всякого перерыва мгновенно грянул гром, да так, что Фене даже показалось, что уже не небо, а сама Земля раскололась на части. И тут же по спине и плечам больно ударили крупные капли сердитого дождя. Эгрэмонь бросилась к лесу, чтоб найти большую разлапистую ель, под жиденькой, но всё-таки крышей которой можно будет хоть ненадолго укрыться от настигшей непогоды. Довольно быстро рядом и нашла такое укрытие. Высоченная ель, нижние ветки которой кем-то были обрублены, видимо, и до неё немало рыбаков и сенокосников укрывалось под ней, не оттолкнула Феню, а с гостеприимно раскинутыми руками милостиво приняла гостью. Дождь всё крепчал, лило уже как из ведра, порывы страшного ветра, как злой цепной пёс, яростно набрасывались на деревья, которые натужно скрипели и гнулись, весь лес тоскливо завывал. Где-то рядом с большим шумом тяжело рухнуло дерево, не выдержавшее мощного напора ветра. Казалось, что после такой грозы ни одной живой души ни в лесу, ни на лугах не останется, она всех поубивает. Эгрэмонь обхватила толстый шершавый комель ели и вся вжалась в него, от нахлынувшего на неё страха дрожала всем своим озябшим телом. Если бы могла, прямо внутрь дерева бы просочилась. При каждом сверкании молнии и ударе грома её и так уже часто-часто бьющееся сердце прямо подпрыгивало в груди. С детства Феню учили, что нельзя во время грозы прятаться под деревом, но куда денешься? Где-то ведь надо хоть захудалое, но пристанище найти в этакую непогоду. Снова ярко-ярко прорезала небо молния, осветив на миг окружающий лес, и тут же бабахнул гром, громче которого ничего не бывает, Феня, у которой заложило уши, даже присела под елью. Ещё обильней полил дождь, хоть до этого казалось, что сильней уже некуда, а, оказывается, так много воды накопилось в пришедшей откуда-то чёрной туче, льёт и льёт, и конца не видно. Ветви большой ели до этого ещё как-то удерживали влагу, но теперь и эта жиденькая крыша потекла, и под деревом дальше оставаться стало просто невозможно, ведь теперь туда лилась вода не только от дождя, но и та влага, которая накопилась между ветвями. Эгрэмонь стояла теперь, как в воде. Прятаться под деревом дальше не имело смысла. Поэтому женщина вышла из-под ели и прямо через лес направилась к машине Авдея. Повернуться и идти обратно той дорогой, по которой она дошла сюда, было невозможно. Ведь ручьи, которые до дождя были еле заметными, теперь разлились и стали бурными речками. Но и в лесу не лучше. Хоть туча понемногу начала уходить дальше, гром и молнии удалялись, дождь лил уже пореже, но весь пойменный лес был залит водой, которая текла и текла мутными потоками. Бредёт Феня к западу прямо как по морю. То ухнется прямо по шею в яму, то наткнётся на свалившееся дерево, которого в воде и не видно даже, но надо идти, стоять нельзя, замёрзнешь. Хоть и медленно, но всё дальше и дальше продвигается. Сапоги полны воды, снять бы их, но нельзя, ноги тут же поранишь. С деревьев ручьём текут струи прошедшего дождя, но изнемогшая, замёрзшая до самого сердца Феня этого даже не замечает. Главное - не останавливаться, только идти всё вперёд и вперёд, иначе неизбежный конец. Вот, наконец, низина поймы речки пройдена, унылый пейзаж сменился более светлым, начинается подъём. Но тут Феня поскользнулась на мокром мхе и, раскинув руки, упала. При этом левым коленом попала на острый сук, сильная боль пронзила всё тело. Штанина разорвана, кожа порезана будто ножом, потекла кровь. Сняла с головы платок и прямо через трикотажные брюки перевязала ногу. Пересилив себя, встала на ноги и пошла дальше. Вроде бы уже совсем рядом должна быть дорога, но что-то не видно её. Страшно холодно, тяжёлый озноб так и трясёт её всю, даже быстрая ходьба не помогает. Да и шаги даются всё труднее и труднее, ноги прямо одеревенели, не слушаются. При сгибании ног их начала сводить судорога, поэтому старается идти, не сгибая ног. Но так идти тоже невозможно, это ведь не асфальтовая дорога, повсюду сваленные деревья, через которые так не перешагнёшь. Остановилась Феня возле ели, прислонилась к её стволу, дала себе возможность чуточку отдохнуть, перевести дух. Но долго так стоять нельзя, можно и навеки остаться здесь. Оттолкнулась и дальше заковыляла, держа направление к дороге. Где-то ведь она уже должна быть совсем близко, если, конечно, не приняла она вправо или влево. Но вот уже и просвет между деревьями виднеется, дошла, наконец, вздохнула с облегчением. Вышла на дорогу. Теперь надо оглядеться, определить, в какой же стороне машина Авдея стоит, обидно будет, если далеко. Узнала место, оказывается, вышла немного выше, чем надо, придётся спуститься. По дороге идти ещё хуже, чем по лесу, ноги как лыжи, так и скользят по мокрой глине. Два раза падала, пока УАЗик не увидела. Авдей вышел из кабины абсолютно сухой, но измученная, еле живая Феня даже не заметила этого. Она была вся синяя, волосы растрёпаны, как у утопленницы, её всю так и колотило, зубы друг о друга стучат, как отбойный молоток. - Ой, девонька, как же ты вымокла, - Авдей с крайне озабоченным лицом помог ей подняться и сесть в заднюю кабину. – Сейчас я тебе горячего чайку налью, быстро согреешься. Фермер вытащил из-под сиденья термос, открыл пробку и налил в стакан чаю. - На, выпей, чтоб разогрело внутри. Ох, и замёрзла же ты! Дрожащими руками женщина пыталась взять стакан, но ей это не удалось. Тогда Авдей сам поднёс стакан к её губам и слегка наклонил. Феня сделала несколько глотков. Как же вкусен оказался этот хоть слегка уже остывший чай! С трудом оторвалась от пластмассового стаканчика, бросила на Авдея благодарный взгляд и снова припала к стакану, допила остаток. И сразу же после этого удивительно быстро она начала согреваться, а голова закружилась. Теперь она была уже не мокрая с головы до ног женщина, а молодая красивая девушка, которая босиком бегает по летнему красивому лугу, собирает ромашки и другие цветы, заплетает их в волосы. Перед глазами плыли разноцветные круги всех цветов радуги, ей стало весело, охота было петь, плясать. Над головой чирикали мелкие птички, тонкими крылышками шелестели стрекозы. Эгрэмонь тихонько опустилась с сиденья на пол, куда Авдей предусмотрительно бросил грязное, порванное во многих местах одеяло, которое для чего-то постоянно возил в машине. Феня встретилась на лугу с таким же молодым, как и сама она, Емельяном, которого всей душой очень сильно любит, прямо жить без него не может. Они крепко-крепко обнялись, Емельян легонько пригнул её и она повалилась на молодую пахучую траву. А Емельян целовал её и целовал, не мог оторваться от её сладких губ. Феня особо не сопротивлялась, ведь пройдёт совсем немного времени, и они поженятся, станут мужем и женой. Они молоды и счастливы, у них вся жизнь впереди, будут жить долго-долго, через некоторое время у них появятся симпатичненькие детки, похожие на отца… Эгрэмонь очнулась из-за резких толчков машины. Голова тяжёлая, как чугун и почему-то кружилась, сильно болела. Она лежала в салоне УАЗика на грязном одеяле полуголая. Мокрые, порванные в колене, спортивного типа брюки валялись рядом. Нетрудно было догадаться, что встреча на удивительно красивом лугу с Емельяном была всего лишь сном. А действительность ужасна. Держась обеими руками за сиденье, чтобы не упасть, села и посмотрела вперёд. Как сквозь туман увидела Авдея, с трудом управляющего машиной на скользкой, размытой ливнем дороге. Нагнулась к полу, подняла похожие скорее на половую тряпку брюки и плавки, кое-как натянула их на себя и снова села, безучастная ко всему, ничего не видя и не слыша. Авдей на этот раз не остановил машину возле фермы, как всегда, а проехал дальше, к избе Настасьи Пашковой. Он, конечно, не боялся ни Дарьи, ни работников. Он здесь помещик, а все остальные крепостные, его действия всегда законны, он тут никого спрашивать не будет. - Ну, приехали, Эгрэмоня, выходи и иди отдыхай, - Авдей открыл дверь салона и подал руку женщине, помогая сойти. – Завтра я тебе новые брюки вместо порванных дам и зарплату выплачу. Феня молча смотрела на Авдея, видела его шевелящиеся губы, но абсолютно ничего не слышала, только через какое-то время спустя до неё дошло, о чём он ей говорил. В мокрой, испачканной, изорванной одежде, босиком, держа сапоги в руках, шатаясь, как былинка на ветру, словно пьяная, Феня зашла в дом. Авдей проводил женщину взглядом и только сплюнул, как же она нравилась ему, а вот на некоторое время оторвал у Емельяна, а ничего такого сверхъестественного он с ней не испытал, нисколько сердце не удовлетворилось. И теперь смотрел вслед и думал: «Хоть бы ты вовсе не приезжала в Демьяновку, никакой особой красоты у тебя и вовсе нет. Уволить её к чёртовой матери, другую нанять, скажу, что плохо работает, телят из-за неё теряю». Повернулся и ушёл к Наталье обедать, за эту долгую поездку совсем живот подвело. Феня же как вошла в избу, трупом опустилась на лавку и долго сидела так, не шевелясь. С её рабочего халата, превратившегося в какое-то подобие тряпки, на некрашеный пол ручьём стекала вода, а по почерневшим и исхудалым щекам Фени – горькие слёзы. В кружившейся, словно с похмелья, голове роились тяжёлые-тяжёлые мысли. Вот ведь, что случилось. Никогда ещё в своей жизни Феня не позволяла себя так опозорить, уронить в собственных глазах, до Емельяна мужчин не знала, берегла свою честь, и вот так, нежданно-негаданно, получилось, что она обманула своего любимого мужа. А теперь что, как дальше жить? Как смотреть Емельяну в глаза? Утаить такое от мужа Феня никак не может. А кто виноват? Конечно, виновата она сама. Разве не замечала, какими голодными, прямо срывающими одежду глазами смотрит на неё Авдей? Нечего было садиться с ним в машину, и всё! Пусть бы ещё кого-нибудь прихватил. А теперь уже ничего изменить она не в состоянии, только один путь остался Фене, единственный, чтобы с честью выйти из создавшейся ситуации. Её пусть короткой, но до сегодняшнего дня такой чистой и безупречной жизни, видно, пришёл конец. Жить дальше и нести на себе этот позор она не в силах. Детей, конечно, жаль, ох и жаль, как ведь ещё у них без матери жизнь сложится? Емельян, несомненно, хороший отец, настоящий мужчина, каких сейчас мало. Он молодой, найдёт себе новую жену, которая заменит детям мать. Может, она будет даже и лучше Фени, но в глазах детей мачеха – она мачеха и есть. А, может, обижать ещё станет она её детей, люди ведь все разные. А чужие дети – всегда чужие, это всё равно не свои. Вот как обернулась для Фени её ещё вчера казавшаяся светлой и радостной жизнь. И не повернёшь назад, не начнёшь этот день сначала, хоть как бы тебе ни хотелось. Что вышло, то и вышло, пролитую воду обратно не соберёшь. «Господи! Где же ты был? Почему не остановил меня, когда я садилась в кабину к Авдею? Почему дал возможность фермеру надругаться надо мной? Почему не послал молнию в его машину, когда так сильно пугал и стращал меня? Куда же ты смотрел?!» - горькими слезами обливается молодая женщина, ползая на коленях по испачканному водой, стекавшей с её одежды, полу, простирая руки к тёмным иконам в углу. И в ответ ничего от них Феня не слышит. Молча глядят на неё хмурые лики святых. Да, после этого остаётся только одно, только одно, жить дальше Феня не может. Женщина встрепенулась и поднялась с пола совсем другим человеком. Глаза были сухие, готовые на всё. Быстро скинула с себя всю мокрую одежду и засунула в полиэтиленовый пакет, накинула на голое тело домашний халат, взяла полотенце, свежее бельё и пошла в баню. Вода и дрова там у неё были приготовлены заранее, только спичкой чиркни. Построенная фермером баня-скороспелка через пол-часа была уже готова. От паршивой овцы хоть шерсти клок. Как только дрова прогорели, Феня прямо вместе с пакетом кинула в печку свою грязную, испоганенную фермером одежду, чтобы она сгорела и ничего, кроме горсти золы, не осталось. От души попарилась с веником, тщательно, не спеша помылась. Со свежим, раскрасневшимся после бани лицом, нисколько не горбясь, гордой походкой Феня поднялась в избу Настасьи, села на стул возле зеркала и аккуратно расчесала свои светлые, как лён, волосы, которые так нравились Емельяну. Так себя держит человек, прекрасно знающий, чего он хочет. Достала с полки тетрадку и ручку, села к столу и написала своему мужу первое в своей жизни и последнее письмо, до этого они никогда не переписывались, незачем было. Тетрадку согнула пополам и положила во внутренний карман пиджака Емельяна, висевший на гвоздике на стене, чтобы никто, кроме него, не нашёл её. Из сеней занесла кусок прочной верёвки, на одном конце которой приделала петлю, а другой конец привязала к брусу, на котором держались доски полатей, удостоверилась, что верёвка её выдержит, всунула голову в петлю и согнула ноги в коленях, чтобы они не упирались в пол. 9 Авдей взглянул на часы и сердито обратился к возящейся возле стола Наталье: - Какого хрена сегодня тянете?! Давно пора доить! – без мата он разговаривать не умел. - Эгрэмонь чего-то задерживается. Не идёт и не идёт, - попыталась неумело оправдаться Наталья. – Уж не заболела ли после такого дождя? Баню даже топила, мылась… - Слишком уж нежными все стали в последнее время! Пока вас плетью не погонишь, на работу не выйдете, сходи и пинками выгони её из дома! Наталья, раздосадованная на Авдея и Феню, бормоча что-то себе под нос, споро пошла к избе Настасьи Пашковой. Сердито распахнула дверь настежь, зашла внутрь и уже была готова заорать на Феню, как вдруг увидела её в петле да так и осталась стоять возле двери с раскрытым ртом. - А-а-а! Господи-Боже! – и Наталья, как ошпаренная, рванулась обратно. – Авдей! Повесилась, повесилась! Услыхав нечеловеческий голос женщины, Авдей бросился к ней и через несколько мгновений был уже возле неё. - Кто повесился!? - Эгрэмонь повесилась! Ой-ой-ой! – завопила опять Наталья. - Что ты мелешь! Вместо ответа та, всхлипывая, указала рукой на дверь. Авдей быстро вошёл вовнутрь, а за ним уже бочком-бочком, часто осеняя себя крестом, последовала Наталья. Авдей, увидев висевшую в петле женщину, тоже на некоторое время растерялся, затем окинул взглядом всё помещение, в первую очередь стол, нет ли на нём предсмертной записки, и что было силы заорал: - Какого хрена ты тут торчишь, как пугало огородное?! Беги и звони в милицию! А я съезжу на делянку за Емельяном. От его внезапного крика Наталья вздрогнула и, как пробка из бутылки шампанского, выскочила на улицу. Быстро побежала к установленному невдалеке радиотелефону. Авдей же ещё раз, теперь уже внимательнее оглядел жильё Эгрэмони, но снова никаких записей не нашёл, окончательно успокоился, вышел из избы и зашагал к своему УАЗику. 10 Евлог под вечер закончил расчистку своей охотничьей тропы и, еле волоча ставшие свинцовыми ноги, медленно шагал к Демьяновке. За целый день он здорово устал, бензопилу «Партнёр», которая утром казалась такой лёгкой, а под вечер заметно отяжелела, приходилось нести то в одной руке, то в другой, причём чем ближе вечер, тем чаще менялись руки. Теперь хоть продают такие лёгкие пилы, а то ведь советскую «Дружбу» длинный летний день таскать невозможно, руки оторвутся. С погодой сегодня Евлогу повезло, день выдался отличный. Правда, около полудня налетела было грозовая туча, но она прошла стороной, на него не упало ни одной капли. Только ветер поднимался страшный, молодые деревья гнул, сухостой ломал, как спички, даже не по себе тогда стало Евлогу. Испугался, что свалится прямо на него какое-нибудь старое дерево. Но Бог помог и всё обошлось для него благополучно. Вот и сенокосные луга закончились, перед глазами открылось широкое пастбище. После Авдеевых вспашек оно начало постепенно зарастать зелёной травой и ходить стало легче, не так уже налипает глина к сапогам, как в прошлые годы, когда приходилось обходить его по лесу. Скоро всё наладится, если только фермер не задумает ещё какую-нибудь гнусную пакость. На хорошее рассчитывать, конечно, не приходится. Вот и теперь на еле-еле начинающем зеленеть лугу ковыряются фермерские свиньи, такие же ненасытные, как их хозяин, легко вспарывают дёрн, оставляя за собой сплошную грязь. Только на короткое время прекращают свою работу, поднимают головы с крепкими пятачками и маленькими глазками, чтобы полюбопытствовать, кто уж там смеет ходить по их законной территории. Евлог даже не глядит на них, пусть делают, что хотят. А сердце кровью обливается, когда видит изуродованной свою прежде такую красивую и любимую деревню. И какой же чёрт принёс сюда этого противного фермера? Чем провинились перед Господом трудолюбивые жители Демьяновки? Вот и маленький ручей, который сегодня обильно разлился от прошедшего над деревней ливневого дождя, так и ревёт, гонит мутные воды в реку Вежу. Здесь прежде столько мелкой рыбы было, дети платками их ловили в жаркие летние дни. Теперь ручей будто вымер, ни одна рыбёшка не промелькнёт даже и в ясный погожий день. Берег весь изрыт свиньями, всюду грязь, посмотреть не на что. В болотистых местах свиньи нарыли себе ямы и в жару целыми днями лежат там и только похрюкивают, ругаются на прохожих. Евлог тяжело перепрыгнул через ручей, задыхаясь поднялся в гору, перешёл по специально положенным плахам через изгородь и прошёл под раскидистым кедром к дому. Зелёный УАЗик, дочиста вымытый ливнем, стоял возле крыльца, ждал хозяина. Слава Богу, ничего вроде бы не тронули, от этих извергов ведь всего можно ожидать. Поставил на крыльцо бензопилу, снял отяжелевший за день вещмешок, который, по идее, должен был стать легче, ведь еда, бензин и масло за день убавляются. Плечи болят, шея ломит, им сегодня порядком досталось. Кепка мокрая от пота, с козырька капает. Тяжело опустился на ступеньку лестницы, снял с ног резиновые сапоги и какое-то время сидел не шевелясь, отдыхая, оглядываясь вокруг. Заметил, что в огороде прибавилось мест, которые расковыряли свиньи и вздохнул. Ну что он может сделать? Да абсолютно ничего. Не будешь же целыми днями сидеть тут и выгонять за изгородь бесчисленных Авдеевых свиней, когда сам живёшь в Веждино, почти в тридцати километрах отсюда. Может даже такое случиться, что в это лето здесь и косить-то будет нечего. Весь луг вспашут и истопчут фермерские Пятачки. Открыл замок на двери, занёс в сени топор, вещмешок, пилу и зашёл в дом. Снял мокрую от пота одежду, развесил сушиться, умылся и оделся в сухое. Хорошо хоть, что эта половинка дома осталась, всё-таки крыша над головой всегда готова, а без него куда бы зашёл? Да ещё и бояться надо постоянно, чтобы не сожгло хоть и это прибежище Авдеево племя, им ведь такое не впервой. Новый, пусть хоть маленький домик построить пока как-то страшновато, и тоже из-за них. Придётся подождать, пока не уберутся отсюда эти ведьмы, и тогда уже можно браться за эту работу. За ручьём вон некоторые уже подняли себе небольшие дачи, но Евлог не спешит, поживёт и в старом доме. Пусть хоть и везде щели, ветер насквозь продувает, занавески колышет, но летом во время сенокоса и осенью в охотничий сезон отдохнуть ещё послужит. С крыльца Евлог заметил, как с полей за ручьём спустился и перешёл на эту сторону милицейский до боли знакомый УАЗик. Интересно, зачем это они сюда пожаловали? А, может, поросят купить у фермера, или ещё за чем-нибудь другим. Теперь ведь многие сюда за поросятами приезжают. Примерно через час Евлог закинул в кузов машины свои пожитки и тронулся в путь. По дороге заметил, что возле избы Настасьи собралось всё Авдеево племя, и мужчины, и женщины. По их растерянным лицам Евлог догадался, что случилось что-то плохое. Там же под капотом своего УАЗика возился дежурный водитель РОВД – Володя Кузнецов. К нему и подошёл Евлог, когда остановил машину возле собравшихся. - Добрый день, Евлогий Дмитриевич! – Володя широко заулыбался, увидев Евлога, вытерся сухой ветошью и протянул руку. – Руки грязные, извини. - Кабы добрый был, вы вряд ли бы сюда притащились. У меня не чище, - показал свои чёрные от смолы руки Евлог. – Что уж тут приключилось? - Женщина какая-то повесилась. - Да!? Кто такая? - С Кушашора, говорят, сама, батрачкой была у Авдея, коров доила. - А как зовут? - Не знаю. Я ведь человек маленький, куда прикажут, туда опергруппу доставлю и обратно увезу. В этом моя работа, а остальное меня мало касается. - Ну, да, конечно. - Да скоро, наверно, обратно поедем. Смотри, выходят уже. С экспертом, участковым и следователем прокуратуры Евлог только поздоровался за руки, они сразу сели в машину и умчались обратно. Да Евлога не очень и интересовало происшествие, тем более, что женщина была из другого села, незнакомая. Поэтому Евлог тоже сел за руль своего УАЗика и готов был уже тронуться, когда из дома вышел незнакомый мужчина, на лице которого изобразилось огромнейшее горе. Не надо было быть очень уж проницательным, чтобы понять, что он - муж повесившейся женщины. Это был широкоплечий крупный мужчина с чистым лицом, голубыми глазами, прямым с горбинкой носом, тёмные волосы растрёпаны. Одет в рабочую одежду: рубашка в крупную серую клетку, серые, забрызганные грязью брюки и резиновые сапоги. Евлог тогда, конечно, не знал ещё, что зовут его Емельяном. Емельян окинул взглядом собравшихся людей, Евлога, сидевшего за рулём УАЗика и готового тронуться в путь, и шагнул к нему. - Здравствуйте, вы не в Веждино едете? - Туда. - Тело жены не подбросите до морга? - А Авдей что, не может? - Да он успел уже куда-то укатить, не видно что-то. Кто знает, когда он подъедет? - Тогда подброшу, что поделаешь. - Мы сейчас вынесем, подождите маленько. Трое мужчин вынесли на руках из дому труп, завёрнутый в старое байковое одеяло. Евлог открыл борт кузова, подождал, пока не уложат женщину, которая почему-то так круто оборвала свою жизнь, и обратно закрыл. Емельян поставил себе для сиденья небольшую чурку, подложил под голову жены фуфайку и махнул рукой: «Поехали». 11 Солнце немилосердно гонит и гонит на северную землю свои обжигающие лучи. Кажется, что теперь всё тут засохнет, сгорит от изнуряющей жары. Но получается совсем наоборот, всё растущее, бегающее по земле, летающее, и плавающее в воде жадно глотает идущее сверху тепло, чтоб успеть собрать его в достаточном количестве до длинной холодной зимы. На огороде картошка окучена, на усадьбе в Веждино подросшую траву Евлог один раз уже скосил, снова отава поднимается. Приближается самая ответственная пора – сенокос. Каждое лето в это время Евлог ездит в Демьяновку, чтобы скосить зонтики дудников. Как только люди забросили здесь грядки, откуда-то тут же появилось это высокое, крайне выносливое растение и стремительно начало вытеснять все остальные травы. Не особенно хотел, но пришлось Евлогу познакомиться с этим незваным гостем, который, оказывается, размножается как семенами, так и корнями. Вот и приходится каждое лето до сенокоса приезжать сюда, рубить головы этой дудке, чтобы не успели появиться, созреть и осыпаться на землю её многочисленные семена. Вон за ручьём некоторые вовремя не взялись за борьбу с этой пустотелой внутри, как бамбук, дудкой, так теперь на огородах у них летом будто снег выпал, всё белым бело, это цветёт дудка. После сенокоса, когда больше свободного времени, Евлог лопатой выкорчёвывает её корни, чтобы не могла распространяться она дальше по земле. В результате этих усилий возле дома за несколько лет довольно сильно поредело это высокое растение. Хорошо ещё, что в Демьяновку не успели привезти борщевик, раньше забросили пашню. В других сёлах и деревнях он огромные пространства собой заполонил. После того, как одолеет дудку, Евлог запланировал борьбу с шиповником, он тоже весьма активно начал распространяться возле бани вдоль изгороди. Ежегодного скашивания он так же, как и дудка, не боится. Вывести его можно только выкорчёвкой корней, иначе никак. С дудкой и шиповником Евлог, конечно, в конце концов справится, а вот как освободиться от фермера? Сам он, по всему видать, добровольно отсюда убираться не собирается. Здесь ведь он как крепостной помещик, «что хочу, то и ворочу», и никто ему слова не скажет. А хоть и скажет, Авдею это до лампочки, жить будет так, как ему нравится. Его теперь на все лады расхваливают, по радио передают, по ящику показывают, приводят в пример, как передовика - основателя процветающего фермерского хозяйства. Заезжают к нему погостить и самые высокие чиновники из Сыктывкара, которые уезжают от него весьма довольные, фермер их принимает на высшем уровне. За это, глядишь, опять уже ему то трактор подарят, то ещё какой-то необходимый в хозяйстве агрегат, не из своего же кармана надо платить. Авдей с каждым днём всё плотнее перекрывает кислород Евлогу. Вот в прошлую осень так и не удалось отавой подкормить корову. С небольшой картофельной грядки, которую думал в будущем расширить, весь урожай сняли фермеровы свиньи ещё летом. В этом году сажать больше не стал, кому же охота чужих поросят кормить? Осторожно ходит Евлог, стараясь меньше уминать траву, взмахивает косой, срезает вытянувшиеся к небу широкие зонтики цветущих дудок. Через неделю можно будет выйти на сенокос, пока вымахавшая уже в рост человека трава не полегла под дождями и ветром. - Добрый день, Евлогий Дмитриевич! – неожиданно услышал он за своей спиной. – С дудками воюешь? Увлёкшийся своей работой Евлог от неожиданности вздрогнул. Обернувшись, увидел Емельяна, стоящего возле изгороди с наружной стороны. - Тьфу ты, напугал даже! Здравствуй, Емельян батькович! Не знаю, как по батюшке зовут. Евлог подошёл к забору и поздоровался с Емельяном за руку. - Вообще-то Федотович. Но так меня никто не величает, я ведь простой рабочий. - Значит, всё ещё тут работаешь, Авдею капитал куёшь? - Он то богатеет. А я уходить тоже думаю, тяжело стало тут жить. - Понимаю. Лес ещё валите? - Сейчас нет, в лесу в такую жару оводы покоя не дают. Что вывезено к пилораме, то и пилим. - Знаю, - усмехнулся Евлог. – В лесу сейчас моментом съедят, одни кости останутся. А сколько детей у тебя? - Трое, - вздохнул Емельян, сунул руку в карман, вытащил оттуда портсигар, раскрыл, протянул Евлогу, но тот помотал головой: - Не курю. - А я вот прикипел и никак не могу бросить. Конечно, если бы захотел, то, наверно, смог бы, но не хочу. Привык. Оба не упоминали про Феню, хотя в головах только её и держали. - Низковато, смотрю, подняли избу вашу, - кивнул головой Емельян в сторону хибарки Евлога. - Чужие-то что? Не им же жить! - А что, не сами строили? – удивился Емельян. - Не-ет. Здесь ведь пожар был, на холме при организации колхозов все дома сгорели. Лес свалили сами. А настали смутные времена и пришлось дедушке с сыновьями в лес бежать. Раскулачили их за то, что в колхоз не вступали. А чтоб не посадили, в лесу прятались. Охотились, пушнину и мясо продавали. Дедушка прислал бабушке двести рублей, а тогда, говорят, это были большие деньги. Срубили избу ручевские, внутри доделали деревянские. Тогда бригадами ходили по деревням и за пропитание работали людям. А перед пожаром у нас ржи много посеяли на озимь, хороший урожай получился, на этом хлебе и построились. Отец уже здесь пол-дома спилил на дрова, а половина осталась и мне ещё пригодилась. - Ну, конечно, всё-таки своя крыша над головой, согласился Емельян. – А вы, Евлогий Дмитриевич, говорят, долго в милиции работали? - Да не особо долго, восемнадцать лет только. Можно было бы ещё поработать, но заболел и пришлось на пенсию выйти. Ничего, как-нибудь проживём, с голоду не сдохнем. - Нет, конечно. А я вот с детства мечтал стать милиционером, но вышел из меня только лесоруб, - усмехнулся Емельян. – Да-а, интересная работа у вас была. - Ничего интересного. Собачья работа, люди на тебя в основном как на врага смотрят. А так только сплошная писанина, - махнул рукой Евлог. - Да ну!? Вон, в кино постоянно за преступниками бегают, стреляют. - Я лично ни разу ни в кого не стрелял. Такое ведь крайне редко случается, чтоб до стрельбы дошло. Но иногда и бывает. - В кино часто с собаками преступников разыскивают. У вас, наверно, в отделе тоже хорошие собаки? – спросил Емельян, а сам при этом так и навострил уши, хотя не показывал этого, вроде бы равнодушно глядя в сторону леса. Евлога даже смех пробрал. - Какие там собаки! – отмахнулся он. – Да, привозили с города хороших, обученных собак, но с ними ведь надо постоянно кому-то работать. А кинолога у нас вовек не было. Держат вот эту собаку за оградой кэпэзэ, никуда не выпускают, пока там и не сдохнут. А сейчас вообще никаких собак нет. - Нету?! – услышав такой ответ, даже просветлел лицом Емельян. – А как же без собак-то работают? По каждому преступлению ведь следствие надо проводить, искать преступника. Это даже мне, непосвящённому, ясно. - Как работают? Нюх тут нужен особый, лучше, чем у собаки, с людьми надо уметь работать. Чем больше людей повидаешь, тем больше узнаешь. Кто-то одно видел, кто-то другое слышал. Да и в деревне ведь все на виду, приблизительно всегда знаешь, кто на такое способен. - А бывает вот так, что не смогут преступника найти? Ну, скажем, никто не видел, никто не слышал ничего. - А как же! Мало, что ли нераскрытых преступлений остаётся? Вот, скажем, кто-то хорошо подготовился, всё обмозговал и что-то украл. А если он не дурак, не пьяница и не болтун к тому же, никому нигде не похвастался, как такого поймаешь? Никак. Если, конечно, не оставит на месте преступления свой паспорт, отпечатки пальцев, или ещё что-то такое, что его сразу же выдаст. А если с подельником, то обязательно погорят. Как русские говорят, что знают двое, то знает и свинья. - Ну, это так и есть, - согласился Емельян и сменил тему беседы. – Свиньи Авдея тебе, наверно, сильно досаждают? Евлог поморщился. - Я об этом даже и говорить уже не хочу. Видишь, что творят? Опять уже целым стадом залезли и роются. Придётся выгнать. - Давай помогу, вместе ведь сподручней, - предложил Емельян и перелез через забор. Вдвоём действительно легко выгнали свиней наружу. - Ну, спасибо. Не сердись, Евлогий Дмитриевич, если помешал своими разговорами, - за руку попрощался Емельян и удалился. Евлог поправил изгородь, закрепил выбитую свиньями жердь, взял в руки косу и подумал: «А зачем он, собственно говоря, приходил? Тяжело, наверно, одному, всякие дурные мысли в голову лезут. Вот ведь, как круто остался без жены. А человек, видать, хороший», - и направился продолжать прерванную работу. Емельян же широкими уверенными шагами, не оборачиваясь, уходил по тропке, пока не скрылся за домом, который Авдей построил для своих работников. 12 После разговора с Евлогом Емельян продолжал мотать свои невесёлые думы. Прокуратура вон проверку провела по поводу смерти Фени, направили ему бумажку с печатью, где написано, что в возбуждении уголовного дела отказано в связи с отсутствием состава преступления. На самом деле преступление есть, и немалое. Знает об этом, конечно, кроме Емельяна и Авдей Шкуркин, как не знать. Феня ведь обо всём перед смертью написала. Но записку Емельян нашёл поздно и даже никому не стал показывать. Незачем марать грязью покойную супругу, незачем опять пересуды среди людей поднимать. Чего ведь только не напридумывают, всё перевернут с ног на голову. А что получится, если Емельян даст записку Фени в прокуратуру? Да такую же отписку, как и прежде, пришлют ему. Не сам Авдей ведь всунул голову Фени в петлю. Даже если и доведут дело до суда, то Авдей выкрутится, наймёт себе городского дотошного адвоката и опять выйдет сухим из воды. Ему-то что? Денег куры не клюют! А что может противопоставить Емельян со своим дырявым карманом? Да абсолютно ничего! В крайнем случае, могут дать Авдею условный срок или ограничиться штрафом, всё равно же не посадят. А легче ли от этого будет Емельяну? Да навряд ли! Только этими судами-пересудами сердце своё изболевшееся окончательно посадит. Однако Емельян с малолетства не привык оставаться в долгу. Много лет уже в сырой земле покоящийся отец в своё время внушил сыну: «Если тебе кто-то крепко насолил, той же монетой и отплати! Но когда тот человек придёт к тебе с повинной головой и попросит прощения за свою ошибку, обязательно прости». Ещё когда Емельян был школьником, он смастерил себе из медной трубки пугач, куда если накрошить серу со спичек, то стреляет, как будто ружьё. А односельчанин Прокопий Морохин увидел в его руке пугач и отобрал. Да пусть бы только отобрал, Емельян бы и сам так же поступил, если был взрослым. Но ведь Прокопий этим не ограничился. Он насовал в штаны мальчику крапивы. Вот за это простить его Емельян никак не мог. Долго думал он, как же наказать этого зловредного мужика, и придумал. Возле села в палатках в то лето жили геологи. Они бурили землю и что-то там искали. Разжился у них Емельян прочной упругой резиной и смастерил себе рогатку. Прокопий жил на окраине села, дом смотрел окнами в лес. Спрятался Емельян за деревьями и круглым камнем средней величины выстрелил из рогатки по окну, а сам тут же дал дёру. Брызнули стёкла. Прокопий выбежал из дома, сунулся туда-сюда, никого нет, мальчика давно след простыл. Прошло несколько дней, Прокопий, матерясь про себя, вставил новое стекло. А Емельян тут снова его разбил. И опять никого поймать мужик не смог. И так продолжалось всё лето. Только Прокопий вставит стекло, как тут же Емельян его выставит. Обратился Прокопий к отцу Емельяна, мол, воздействуй на сына, окна мне бьёт, не успеваю вставлять. Вдвоём они прижали мальчика, но тот молчит, знать ничего не знает. И в конце концов пришлось Прокопию придти к какому-то сопляку с извинениями. Мол, так и так, виноват я перед тобой, не надо было мне крапиву в штаны класть, перестань, мол, мне стёкла бить, давай помиримся. И всё! После этого мальчик стёкла оставил в покое. А теперь вот из-за помещичьих замашек фермера вышло такое огромнейшее несчастье. Это ведь не шутка – любимую жену потерять навеки. Тут тебе не крапива в штанах, когда день позудит и перестанет. Оставить такое зло без отмщения никак нельзя! Но что он – простой лесоруб, может сделать с Авдеем? Его жену убить? Да фермер только обрадуется. Слава Богу, скажет, наконец-то избавился я от этой Ёмы. Всем работникам ведь известно, как «любит» Авдей свою супругу. Тогда, может, кого-то из его детей прикончить? Пусть почувствует на своей шкуре, как терять близких и дорогих людей. Но ведь дети тут ни при чём. Тогда что? Остаётся отправить на тот свет самого Авдея. Только вот как? Если попробовать отравить его, в суп что-нибудь такое налить или насыпать. А что? Откуда взять яд? Не будешь же по селу ходить и у каждого спрашивать, не одолжит ли он яду? Да и при расследовании тут же выйдут на него. Женщины опять же прямо покажут, что Емельян тут возле плиты целый день крутился. А, может, Авдей в тот день даже и не притронется к отравленной пище. И безвинные люди могут пострадать, не будешь же каждого предостерегать, чтобы он не ел сегодня суп. Так нельзя! Но что же тогда делать? На спуске к ручью подложить доску с набитыми гвоздями, камера лопнет и машина опрокинется с моста. Но в машине опять же могут оказаться посторонние люди, они ни в чём не виновны. А если не опрокинется? Что для Авдея продырявленная камера? Детское баловство. Он пять гаек открутит, новое колесо поставит, и все дела. Другой коленкор, если на дорогу подложить мину, чтоб жахнуло, и только кусочки мяса разлетелись. А где добыть взрывчатку? Конечно, в городе теперь всё покупается и продаётся, можно найти. Но у Емельяна, как известно, карман пустой, опять деньги нужны. Кроме того, в поисках взрывчатки можно нарваться на милицию или ФСБ. Как ни крути, ничего не выходит, все двери для Емельяна закрыты. Остаётся только одно – подкараулить и пристрелить. Пристрелить из ружья. Пулю в лоб. Это самый простой и безопасный способ. Летом Авдей постоянно ездит на своём УАЗике с открытой форточкой, так что рикошета от стекла бояться нечего. Самому же после выстрела рвануть в глубь леса и раствориться там. Тайга для него лучший друг, и укроет, и следы замаскирует, каждое дерево там за тебя горой. Евлог вон проговорился, что собак розыскных в милиции нет. Так что преследования бояться нечего. А если с города с собаками кинологов направят, пройдёт достаточно много времени. Тогда Емельян будет уже далеко, не догонишь, ведь после такого дела он медлить ни в коем случае не будет. Однако всё надо сделать так, чтобы на него никто даже не подумал, чтобы и тени подозрения не упало. Первым делом, ни в коем случае не обострять отношения с Авдеем. Никак нельзя показать, что Емельян на него зол. Держать себя так, как послушный батрак с хорошим хозяином, чтобы и Авдей, и остальные его работники подумали, будто Емельян острым умом и проницательностью не отличается, и кроме как валить лес, больше ни на что не способен. Да, именно этот вариант и следует оставить! 13 На другое утро, как только УАЗик Авдея притормозил возле фермы и хозяин с высоко поднятой головой показался из кабины, Емельян подошёл к нему. - Авдей Никитич, - притворно смущённо обратился он после рукопожатия. – Я… это… решил уйти от тебя. - Ну-у? – удивился фермер. – Не понравилось, что ли? - Да нет… Просто тут мне после Фени жить стало невмоготу. Всё напоминает о ней, на сердце тяжело. Будто давит на меня что-то. Емельян опустил голову, кулаком протёр глаза, где и в самом деле готовы были показаться влажные капли. Всё-таки не мог он смотреть прямо в глаза фермеру, которого своим судом приговорил к смертной казни. Хоть ведь и никуда не годный, паршивый, но человек, не скотина. Даже вон своего бычка или барана забиваешь, и то жаль, когда посмотрит на хозяина широко раскрытыми доверчивыми глазами, хоть для этого и выращиваешь, кормишь-поишь, чтоб впоследствии убить и съесть. - Что же потом будет, если лучший вальщик от меня уйдёт? Оставайся, переходи в другой дом, если там невозможно жить. Знаю ведь, что у Настасьи домовой по-вечерам шастает. Мне там даже одной ночи не дали переночевать, только лягу, тут же одеяло сдёргивают. Вы вон вдвоём-то как-то жили… - Нам особо никто и не мешал… Уйду, отдохну летом, по дому надо кое-что подправить, пусть сердце успокоится. А потом, если нигде работы не найду, может, опять попрошусь к тебе, если возьмёшь, конечно? – наконец, пересилив себя, Емельян смог взглянуть Авдею в глаза. - Тогда ладно. Что тут поделаешь, я ведь тебя очень хорошо понимаю. Такое большое несчастье постигло. Значит, ты просишь у меня расчёт? - Да, – пожал широкими плечами Емельян и опустил глаза. - Ну, зайдём в машину и рассчитаемся. Не бойся, хорошего работника не обделю. От себя ещё прибавлю. И правда, Авдей не обидел Емельяна, расплатился. Конечно, по расчётам самого Емельяна фермер должен был ему гораздо больше, но на это уже никакого внимания не обратил. Важно было показать, что между ними никакой вражды или ненависти не было и не могло быть. Всё тихо-мирно. Чтоб на глазах других работников расставание пройдёт любовно, без всяких эксцессов, ни облачка между фермером и работником. Все они ведь впоследствии свидетелями будут, если всё пройдёт без сучка и задоринки. - Да, - спохватился вдруг Авдей. – Фене ведь последняя зарплата осталась невыплаченной. Снова вытащил бумажник, отсчитал ещё несколько купюр и передал Емельяну. Расставались тепло, с рукопожатиями, дружелюбно улыбаясь, чуть ли не обнимаясь. - К зиме, значит, ждать буду, - Авдей, широко скалясь крупными зубами, похлопывал по плечу Емельяна, который неимоверными усилиями тоже изображал на своём лице улыбку. Нелегко удавалось Емельяну пожимать руку этого ненавистного ему человека, да ещё лыбиться при этом, всё-таки он простой лесоруб, а не народный артист. Ведь так хотелось расквасить эту нахальную морду своим пудовым кулаком. Однако, сжав зубы, погасил в своём сердце прорывающийся наружу гнев. Емельян собрал в избе Пашковой Настасьи свои нехитрые пожитки и в тот же день покинул Демьяновку. 14 После описанных выше событий прошёл почти год. На Коми Земле снова хозяйничало долгожданное лето. Кушнарёв Васька сегодня на свою беду направился в Демьяновку, хотя, если бы знал заранее, что его там ждёт, неделю точно пропьянствовал бы в Веждино, да ещё попадался и в руки милиции. Но не дал Бог такого предвидения Ваське. - Вставай, сынок, да выйди на утренний автобус. Хватит уже нам надоедать, - будит его мать – Анна Николаевна. - Счас, отдохну ещё немножко, очень ведь сильно болею, - не открывая глаз, не шевелясь, чтобы не расплескались разжиженные до невозможности алкоголем мозги в черепной коробке и не нахлынула на него новая боль, ещё круче прежней, тихо, почти не раскрывая губ, пробормотал сын. Во рту будто горностай нассал, голова гудит, кажется, словно надели на неё по самую шею пустое ведро, и время от времени по этому ведру палкой дубасят. Всё тело ломит, а мать вон куда-то в Демьяновку гонит в таком состоянии. Как тут с места тронешься? Из дома кое-как ещё выйдет, а на крыльце уже дух вон, как воздух из дырявого шара. - Не говорила ли я тебе вчера, чтобы больше не пил?! Не говорила? Да разве же ты послушаешь мать?! Куда потом на ночь глядя ушёл? Кто тебя так измордовал? - Да если бы знал… Ничегошеньки не помню, будто стёрли вчерашний день из памяти. Не было его, и всё тут! – всё так же не шевелясь, чуть-чуть двигая посиневшими губами пролепетал Васька. - Что-то слишком уж тихо стал ты сегодня разговаривать, ничего не слышу, - ворчливо заметила мать. - Зато вчера гремел на всю округу, хоть уши закрывай, - подал голос отец – Алексей Тимофеевич. – Вставай и поезжай автобусом, отстанешь ведь, придётся потом пешком топать все двадцать пять вёрст. - Не могу. Полежу ещё чуть-чуть, в себя приду, тогда уж и в Демьяновку можно… - Нам с матерью ведь всё равно, самому же тяжело будет пешком-то тащиться, - буркнул отец, выходя в сени. - Мамук, посмотри, может, несколько капель хоть осталось? Умру ведь, умру, - как можно жалобнее обратился Васька к матери. Хоть маленькая, но надежда была, что мать – она всегда мать, у ней сердце мягче, чем у отца, пожалеет своё дитя. - Со вчерашних бутылок я выцедила и набралось пол-стопки. Выпей и уходи в Демьяновку, хватит нам с отцом надоедать. Там хоть неоткуда «Трою» брать, протрезвеешь, в себя придёшь. Ни сна, ни покоя нам с тобой, - продолжая месить тесто, ворчала Анна. Услышав про пол-стопки, Васька шевельнулся, со стоном медленно приподнялся с постели, опустил босые ноги на половик. Положив раскалённую голову на руки, долго сидел, опершись локтями в колени, успокаивал натужно стучавшее в груди сердце. - Вон, автобус уже проехал, - с сожалением в голосе произнесла мать, заметив мелькнувший в окне автобус. - Ладно, днём на попутку выйду. Где пол-стопки? - На, - подала мать маленькую рюмку, где водки было едва ли на треть. Васька одним глотком опорожнил рюмку, подержал ещё вверх дном надо ртом, чтобы даже и последняя капля не пропала даром. - А говорила, пол-стопки… - Сколько оставил, столько и нашла. Садись и поешь хоть немножко. - Не могу. Рассол есть огуречный? - Сейчас открою банку. Пей, сколько душе угодно. Пока мать заходила в подпол, Васька надел штаны, подошёл к зеркалу, посмотрел на свою изукрашенную физиономию, потрогал пальцами синяки под глазами: - Ну и рожа! Ночью повстречаешь такого – до смерти перепугаешься, - и быстрее отошёл обратно, чтобы больше не видеть себя в зеркале. Жадно выпил два стакана прохладного рассола, но ожидаемого облегчения не ощутил, только живот раздулся. Достал с полки пачку сигарет, коробку спичек и вышел на крыльцо. Сел рядом с отцом и опустил голову. - Ох-ох-ох! Вот ведь как тяжело сегодня! Зато вчера будто на крыльях летал. Так ведь чем выше поднимешься, тем ниже шлёпнешься! Вот так, сынок. Давай завязывай с пьянками, не маленький, всё сам понимаешь. Опять с дурной головой куда-нибудь ввяжешься и за решёткой окажешься. И кто же тебя так разукрасил? - Да откуда мне знать, когда ничего не помню! Перестань хоть ты мне одно и то же толдычить! – отмахнулся Васька, прикурил, глубоко во всю силу лёгких затянулся, но от этой излишней жадности его пробрал сухой мучительный кашель. - Вот, дьявол! Еле отдышаться смог, - наконец, выдавил из себя после долгого продолжительного кашля и сплюнул за крыльцо. - Морды, наверно, давно не проверял? – спросил отец. - Если Борис не проверял… Сети ещё ставил. - Рыбаки! Только рыбу травите впустую. Давай, собирайся и иди, а то встретишься со своими друзьями и всё начнётся по новой, опять сопьёшься. Покурив, Васька снова улёгся и часа два валялся на диване, закрыв глаза. Хоть и не заснул, но стало чуть-чуть полегче. Есть совсем не хотелось, но, пересилив себя, похлебал горячего супу, так и не поняв, из чего же он сварен, язык не чувствовал никакого вкуса. Встал из-за стола и вышел в путь. Кроме синей футболки ничего не стал надевать, ноги всунул в спортивные кеды, чтобы легче было шагать. На улице уже полная жара, в небе висело солнце, яркое, словно вычищенный медный таз, оно беспощадно жарило его непокрытую голову. Возле магазина сельпо тоскливо переминались вчерашние друзья с землистыми лицами. На всякий случай подошёл к ним, но у них также кроме табачной пыли в карманах ничего не было, поэтому безнадёжно махнул рукой и вышел на шоссе. Ровной походкой не спеша пошагал по размякшему местами от жары асфальту в сторону Демьяновки. Васька после возвращения с «белой армии» пару недель послонялся по Веждино, обошёл всех знакомых. Где-то ему наливали, где-то нет, но к вечеру голова обычно приятно кружилась. Как-то встретился с такой же, как и сам, любительницей спиртного, хотя её вполне можно было причислить к профессионалам, женщиной, и предложил сойтись, на что та не раздумывая согласилась. Очевидно, между ними вспыхнула любовь с первого взгляда. Отвёз молодую в Демьяновку, где и зажили полюбовно в летней кухне. В избе отца жил брат Борис, который после убийства соседа Тараса отсидел десять лет, а по окончании срока вернулся домой. Где же ещё тебя ждут? Никому ты не нужен, кроме родителей. А родители пару лет назад оставили родную деревню и поселились в Веждино, где заранее построили новый дом. Кухня только называлась летней, на самом деле это был рубленый из брёвен домик с печкой. Тепло и светло, только одна комната. Вот в ней и поселился Васька со своей сожительницей Ниной, имя которой он узнал через три дня после женитьбы, а до этого постоянно называл её «Моя Милка». Брат Борис после освобождения вернулся совершенно другим. Может, на зоне его сильно избивали и из-за этого перестал дружить с головой. Из-за этого братья постоянно ссорились. В прошлом году Борис взял да поджёг амбар, хорошо хоть работники Шкуркина Авдея вовремя заметили и сообщили по телефону в пожарку. Летом дорога хорошая. Пожарные прибыли вовремя и потушили небольшое строение. Но через некоторое время Борис уже поджёг баню. Теперь париться негде. Так и живут Васька с Ниной, дрожа, ежеминутно ожидая, как бы Борис их жилище не подпалил. Вообще, жизнь как-то ненормально, кувырком пошла. Откуда-то черти принесли ещё этого Шкуркина Авдея, который неожиданно фермером стал. А какой мягкий и обходительный ведь вначале был! Разговаривает, лыбится, слово скажет, будто маслом подмажет. Тихо-мирно, мол, буду жить с местными жителями, каждому работу дам, платить стану честно. Домик двухэтажный типа маленькой церкви построил, затем ферму. Даже Васька тогда ему помогал, брёвна ведь тяжёлые, в обхват были. Только платы от Авдея так и не дождался, правда, наливал понемногу вечером, но это же не деньги. Конечно, после такой оплаты больше Васька уже к фермеру на работу не нанимался, да и другие деревенские тоже. Человека можно обмануть один раз. А как только завёл Авдей скотину, то всё сильнее и сильнее стал он теснить демьяновских. Сначала вроде бы даже участок огородил, хотел коров держать только там. Но забор, поставленный тяп-ляп, на скорую руку, продержался всего несколько дней. Коровы шастали по всей деревне, травили огороды и луга, где демьяновские заготавливали сено. А пока Васька срок мотал, за это время Авдей построил большую свиноферму, и теперь по Демьяновке бегают около ста пятидесяти крупных и мелких свиней. Их уже никакой забор не может удержать. С картофельных грядок убирать стало нечего. Прежде такая сердцу милая, красивая деревенька превратилась в грязную клоаку. Всё перепахали и перерыли Авдеевы свиньи. Да и сам Шкуркин изменился, приосанился. Теперь это был уже не прежний уважительный, со всеми вежливо разговаривающий Авдей, каким он когда-то только-только появился в Демьяновке. Это был совсем другой человек, который себя ставил на порядок выше всех остальных, пренебрежительный, с громким хозяйским голосом, совсем как крепостной помещик. Как бы от него избавиться? Евлог вон в прошлом году судился с ним, но ничего из этого так и не вышло. Пришлось отказаться от тяжбы. Мысли Васьки прервал шум проезжающей машины. Он отошёл в сторону, поднял руку, но водитель даже не взглянул на него, промчался мимо, обдав едким бензинным дымом. Ещё несколько машин пытался остановить Васька, надеялся, что вдруг да кто-нибудь пожалеет, тормознёт, но всё оказалось бесполезно. Поэтому даже перестал оглядываться на обгоняющие его машины. Так и шагал сбоку от шоссе, опустив голову. По раскалённому асфальту быстро-быстро бегали трясогузки, над головой маленькими вертолётиками висели стрекозы, у всех своя работа, свои заботы. Васька отвлёкся, даже подзабыл про головную боль и улыбнулся. Ничего, вот вернётся домой и там отдохнёт, придёт в себя, не впервой ведь такое расстояние покрывать. С детства сколько раз туда-сюда отмеривал эти километры своими тогда ещё короткими слабыми ногами. Вот, наконец, и поворот на Демьяновку. Теперь, перейдя на грунтовую дорогу, на попутку надеяться было уже нечего. Но три километра для Васьки – это уже лёгкая прогулка. Хоть и медленно, но всё же неуклонно приближался к Демьяновке. Быстро идти не позволяла головная боль. Да, как ни подойти, а пьянство – дело никуда не годное. Но вот как в рот попадёт хоть капля, так не можешь остановиться, всё тянет ещё одну стопку опрокинуть, за которой идёт ещё одна, и так до бесконечности. Выпьешь, и все заботы куда-то отходят, жизнь кажется лёгкой, весёлой, как игра. «А если бросить совсем пить? – пришла в голову откуда-то дурная мысль, но Васька тут же грозным окриком прогнал её прочь. – Да, конечно! А что же тогда останется? Как же совсем без праздника-то?» Уже на подходе к деревне его обогнал на вороном коне пастух Шкуркина Авдея, при этом, видно, он очень спешил, даже голову к нему не повернул, только грязью из невысохшей ещё лужи обрызгал. И тут же, тяжело переваливаясь с боку на бок на разбитой дороге, проехал от Демьяновки к шоссе лесхозовский УАЗик. Больше ни одной живой души не встретил Васька на трёхкилометровом отрезке. И вот уже открылись широкие, когда-то бывшие колхозными, поля возле Демьяновки. Они полностью захламлены вывезенным лесом, негодным к продаже горбылём, пройти негде. Возле пилорамы Ваську обогнал фермеровский УАЗик, за рулём, как всегда, сгорбился сам Авдей, а рядом гордо, как французская королева, сидела его жена. Да, рановато тронулся в путь Васька, надо было на несколько часов позже выйти, тогда, может, фермер его и подбросил бы попутно до Демьяновки. А, может быть, и не взял, кто его знает? Демьяновские ведь ему, что кость в горле. Пилорама сегодня стояла без дела, только невдалеке от неё играли два незнакомых мальчика. Васька обогнул пилораму по объездной дороге и усталой походкой подошёл к своему дому. На двери отцовского дома висел большой замок, значит, Борис где-то в лесу. Зашёл к себе в летнюю кухню, где его уже несколько дней ожидала Нина. Она только удивлённо всплеснула руками, увидев красиво изукрашенную физиономию сожителя, даже слова сказать не смогла. - Налей-ка чаю, всё нутро горит, - пробормотал осипшим голосом Васька, устало опустившись на лавку. Нина молча включила электрочайник и села напротив него. - Что ты так долго? Оставил меня в тёмном лесу одну, а сам пропал. Мне ведь страшно одной-то, всего боюсь, особенно Бориса. - Да так получилось, - помолчав, ответил Васька. А сам потихоньку маленькими глотками, чтобы не обжечься, выпил подряд два стакана густого чая. - Прилягу, отдохну чуток, потом на речку схожу, надо морды проверить. Может, на жаркое хоть попалось. Не раздеваясь, да и снимать особо было нечего, только кеды с ног скинул, разлёгся на кровати и, ожидая облегчения, закрыл глаза. На полчаса заснул, успел даже страшный сон увидеть. Солнце успело уже перекатиться на западную половину небосвода, когда Васька нехотя, превозмогая желание полежать ещё некоторое время, поднялся с постели. Голове стало чуть полегче, но внутри грудной клетки боль осталась всё такой же тяжёлой. Надо подождать ещё несколько дней, пока она окончательно не покинет тело. - Схожу к речке, проверю запруды, - бросил Васька Нине, которая жалостливым взглядом провожала его. - Только недолго, пожалуйста… Васька накинул на футболку пиджак и направился по тропке от дома вниз, где за узенькой полосой леса текла маленькая речка Вежа. 15 Григорий Пашков сегодня с утра пораньше отправился с удочкой на речку Восточку за хариусами. Для этого заранее договорился с двоюродным братом, что тот подкинет его в верховье речки, а вечером по пути заберёт с шоссе. Если верить телевизору, сегодня днём должна стоять отличная погода, и только к вечеру ожидается дождь. Ему надо успеть до вечера спуститься по речке до Демьяновки, а там выйдет на шоссе, где и подождёт брата. Улыбчивое яркое светило успело уже довольно высоко взобраться по лазурному небу, оно никогда не проспит, не опоздает, своё дело знает туго. Не раздумывает по утрам, как Гриша, что вот сегодня почему-то очень не хочется рано вставать, может, ещё чуть-чуть поваляюсь в постели. Но ведь и Гриша, если что втемяшит в башку, то ни за что не откажется от своего. Любит он в начале лета пройтись вдоль реки с удочкой. В эту пору трава только-только начинает пробиваться сквозь ил, нанесённый вешними водами и не надо бояться замочить брюки утренней росой, знай себе гуляй по берегу. Комары и оводы не успели ещё опомниться после жестоких морозов, поэтому не нужно плотно одеваться, можно пройтись налегке. В верховье речка вьётся узенькой лентой, мелкая, совсем как ручей. Здесь в своё время одна богатая организация взялась добывать камень для прокладки дорог и построила целый посёлок. Красивые, друг на друга не похожие, все по разным проектам дома подняли, так что невольно залюбуешься. Обосновались тут надолго, как хорошие хозяева, ведь запасы камня в земле хранятся огромные, на десятки лет хватит. Жили и работали, как при коммунизме. Женского пола к посёлку и близко не допускали, работали одни мужики. Столовая открыта круглые сутки, есть захотел – заходи и подкрепись, платить не надо. В середине зала в столовой в разукрашенном теремке телевизор стоит, смотри, знакомься с событиями в мире, пока шницель жуёшь. Ящик с сигаретами там же в углу, бери, сколько надо, опять же бесплатно. Баня и сауна функционируют круглые сутки. Смену отработал, пожалуйста, мойся, чтоб педикулёза не было, больные работники предприятию не нужны. Постельное бельё, грязную спецовку можешь сдать, выстирают, взамен свежее выдадут. В посёлке чистота, нигде ни одного окурка не увидишь. Ежедневная уборка территории. Алкоголь вне закона, залетел - вылетел. Работа кипела, оклады солидные. Но вдруг откуда ни возьмись какой-то дефолт, о котором никто до этого ничего не знал, нагрянул и предприятие обанкротилось. Теперь посёлок стоит пустой и потихоньку саморазрушается. Рабочие разбежались, кто куда смог, технику растащили. Вот ведь как бывает в жизни. Не торопясь спускается Гриша вниз по течению знакомыми с детства местами, время от времени останавливаясь возле быстрин, закидывая удочку. В полевой сумке на боку потихоньку прибавляются среднего размера хариусы. В речке, текущей с Тиманского Кряжа, вода холодная, прозрачная, на дне каждый камешек хорошо различим. При строительстве посёлка всю грязь и мусор бульдозерами по указанию какого-то не очень дальновидного начальника спихнули в речку. Тогда вода походила на молоко, о рыбалке и мечтать не приходилось, вся рыба тут же исчезла. Но прошло некоторое время, грязь постепенно смылась, вода понемногу очистилась, и вот Гриша, совсем как в детстве, идёт вдоль реки с удочкой в руке. Да, немало в своё время пришлось здесь потрудиться на сенокосе в колхозе! Речка зажата с обоих сторон крутыми холмами. Луга узкие, ветра нет, тихо, хотя в верхушках деревьев и шумит. Под вечер мошка вьётся тучами, вздохнуть не даёт. В глаза, в нос, в рот, всюду лезут. И чем усерднее их давишь, чем сильнее чешешься, тем больше наглеют. До слёз доходило, бывало, даже заплачет Гриша, а этим кровососам хоть бы хны, никакой жалости к мальчику. Ничего не помогает. Мать тогда крикнет: «Иди умойся!» Грабли бросит на землю, ополоснет лицо холодной водой и опять за работу. На некоторое время вроде бы утихнут, пока снова не вспотеет, а затем пуще прежнего накинутся, да так и грызут, так и грызут! Лицо опухнет, глаза заплывают. Об антикомарине тогда и не слыхали, только платком от них оборонялись. Но чем туже завернёшься, тем пуще лезет мошкара, живого места нет, везде волдыри, вся кожа горит. Трудное время было! Колхозу сено обязательно надо заготавливать, чтобы двадцать процентов от них получить для своей коровы. Не оставишь ведь её на зиму без кормов. И нигде колхозникам для себя не разрешают косить, на неудобьях, в болоте и в лесу заготовишь тайком маленько, да и те стожки осенью обойдут с комиссией и обобществят. Почему-то такая маленькая деревня, кругом родня, а друг другу постоянно вредили. Пара коммунистов всего на всю деревню, и надо, видимо, им было обязательно внести свой личный посильный вклад в дело строительства коммунизма, в борьбу против частной собственности, показать районному начальству своё рвение. Теперь уже, по прошествии лет, думаешь, и что бы им не жить тихо-мирно, со всеми в ладу? Но луга в то время неубранными не оставляли. И осенью во время рыбалки и охоты на уток приятно было вдоль берега пройти, всюду чисто, не то что теперь, когда дурная трава скрывает тебя с головой, шагу не ступишь, за ноги держит. И только в начале лета, после спада половодья можно хариусов надёргать с охоты. Гриша вырос без отца, который до смерти угорел на лесоповале, в бараке печку рано закрыли, тепло берегли. В малолетстве чего только с ним не было, в какие только переделки он не попадал! Как-то зимой на воз с сеном пытался залезть спереди, поскользнулся и упал, сани прямо по нему проехли. Но остался живой, только всю кожу со спины содрало. Привезли домой, мать уложила его на живот и смазала кровоточащую спину куриным жиром. Тут оказался у них Михаил Кирьянов, очень юморной мужик, который в шутку предсказал: - Вот теперь у тебя, Гриша, точно дух вон выйдет. На что Гриша с перепугу заорал: - Мажь, мама, мажь, лишь бы дух не вышел! Гриша плохо слышал, не отличался особой памятью, в школе учился плохо. Обучаясь в начальной школе, он во время диктанта по русскому языку сразу же поднимал руку и жаловался, что болит живот. Василиса Николаевна, жалея ученика, тут же советовала ему: - Залезай на печку и ложись на живот. И вот все его одноклассники корпят, пишут диктант, а Гриша с печки тихонько выглядывает. Перейдя в пятый класс Гриша заболел, долго лежал в больнице и сильно отстал от сверстников. По этой причине вернули его в четвёртый класс, ещё раз, теперь уже вместе с Евлогом закончил начальную школу. Но и на следующий год в шестой класс перейти не смог. Тогда мать отправила его в Пасаёль, где проживала её родная сестра. Там, наконец, с горем пополам одолел пять классов, но до седьмого дойти так и не сумел, пришлось бросить учёбу. До армии поучился на курсах электромехаников, а после службы женился, детей настрогал полный дом. Теперь, конечно, сам уже давно дед. Добрался Гриша до Ключевой Дуги. Здесь в своё время река, прокладывая себе путь, метнулась в сторону и, образовала широкую дугу с глубоким омутом, дна которого не достать. Рыба тут постоянно водится, да не какая-то мелочь, а крупная. Наживил Гриша на крючок свежего червяка, плюнул на него, пошептав при этом короткое заклинание, с детства такая привычка осталась, и осторожно, без шума, чтобы рыбу не спугнуть, закинул на середину реки. И сразу почувствовал, как натянулась тонкая, но прочная леска, тонкий гибкий конец удочки резко согнулся, её потянуло вбок и на глубину. Грише пришлось обеими руками схватиться за удилище, чтобы удержать его, но он опытный рыбак, не ринулся тут же выдернуть добычу из воды, а медленно отпустил, давая рыбе полностью проглотить крючок с наживкой, тогда она никуда уже не денется. В этом деле спешить – только людей смешить. Дёргаться начнёшь, порвёшь рыбе губу, и добыча сорвётся, останется только горько сожалеть. Туго натянутая леска как ножом водную гладь режет, рыба бросается то в одну, то в другую сторону, крупная, видать, попалась. Но Гриша не торопится, только придерживает, ждёт, когда она устанет, а сердце от радости так и бьётся в груди, не часто ведь такая удача выпадает. Вон как воду закрутила, а на поверхности ещё не показывалась. Кидалась, кидалась рыба туда и обратно, то в глубину, то кверху, наконец, утомилась, и Гриша уже без особых усилий вытянул её, закинул как можно дальше от берега, чтобы обратно не шлёпнулась в воду. Тяжело шмякнулся здоровенный хариус длиной с топорище на рыжую прошлогоднюю траву, подпрыгивает, мощно бьёт хвостом. Гриша тут же наступил на неё сапогом, подержал некоторое время и только после этого отцепил крючок. Да, повезло Грише сегодня, крупная рыба попалась, спина аж вся чёрная, с пятнышками. Отёр рыбак со лба выступивший от напряжения пот, перевёл дыхание и снова закинул крючок. И опять почти сразу же проглотили наживку, но на этот раз рыба была уже помельче. И как начало клевать! Только успевает Гриша снимать пойманную рыбу и закидывать снова крючок, моментально набрасываются. Полиэтиленовый пакет в сумке за какие-то пять минут заполнился. И как начался неожиданно клёв, так же мгновенно закончился. Кидал, кидал, сначала в прежнее место, затем чуть пониже по течению, но уже бесполезно, не клюёт, и всё тут. Чётко ведь видно в прозрачной воде, как прямо под носом у хариуса червяк на крючке извивается, сам так и просится, только раскрой рот и глотай, но рыба словно ослепла, как будто не видит. Да, когда нет клёва, ничего не поделаешь. Ну да ладно, сегодня и так уже славно подфартило Грише. Одна только та рыбина чего стоит! Гриша уже было предполагал, что крупная рыба в реке давно исчезла после загрязнения, но вот оно – доказательство, сумку оттягивает. Очистилась, значит, всё-таки река, смыла заваленную бездушными людьми грязь. Как ни хотелось Грише прямо здесь возле речки сварить эту рыбину и отведать горячей вкусной ухи, но придётся потерпеть, всю добычу домой принести, вроде бы скромно выложить перед женой и детьми, увидеть их восхищённые взгляды, устремлённые на него, попотчевать внуков жареной рыбой. Присел на бревно, принесённое откуда-то бурными весенними водами, вывалил всю рыбу на кусок полиэтилена, аккуратно выпотрошил, посолил, чтобы не испортилась, ведь день собирался быть довольно жарким, а до вечера ещё далеко. Развёл костёр, вскипятил в литровой жестяной банке из-под компота чаю и не спеша перекусил. Ох, до чего же хорошо вот так уединиться возле лесной речки, на сердце легко, кровь в венах радостно пульсирует, душа поёт и пляшет. Но с годами всё реже и реже получаются у Гриши такие вылазки на природу. Всё как будто некогда, нескончаемая работа по дому мешает. А вот забросишь на время домашние хлопоты, оставишь в покое цветной телевизор, показывающий нескончаемые страшилки, махнёшь на пару дней как можно дальше от цивилизации, и после этого чувствуешь каждым нервом своего организма, как будто сразу же сбросил с десяток годков со своих плеч, помолодел, болезни отступили, и жизнь уже не кажется тебе такой беспросветной. И хочется жить дольше, веселее, да и люди тебе кажутся лучше, чем есть на самом деле. 16 Авдей и Дарья Шкуркины мчались на своей буханке с помятыми боками к Демьяновке. Фермер сегодня совсем не хотел туда ехать, намечены были другие планы, но человек предполагает, а Бог располагает. Приходится на ходу вносить необходимые коррективы. А всё началось с телефонного звонка. - Алло, Авдей Никитич? – раздался в трубке осипший от волнения голос пастуха Романа. - Да. Что ещё там случилось?! - Беда случилась. - Какая уж там беда? – вскипело всё внутри Авдея. Вот ведь, чуть только его на месте нет, так сразу вся работа останавливается. – Да быстрее говори, не мямли! Чего тянешь? - Корова пропала… - Как корова пропала?! А ты, пастух, куда смотрел, … мать?! – от злости лицо Авдея аж посинело и левая бровь быстро-быстро задёргалась. - Да ночью я сплю, совсем без отдыха не могу же жить. Утром вышел, всех коров пригнал, а одной нет. - Чтоб немедленно разыскал! Если не найдёшь, вычту с зарплаты! Понял? Вот так! Я тебя для этого и нанимал, чтобы ни одна корова и тёлка не пропали, это твой хлеб! А не можешь, так нечего было наниматься! – Авдей закончил разговор пятиэтажным матом и бросил трубку на место. - Придётся съездить, без меня там опять без дела сидеть будут. Да, сначала в милицию позвоню, - снова снял брошенную им ранее телефонную трубку и быстро набрал нужный номер. – Алло, это милиция? Фермер Шкуркин звонит. Шкуркин Авдей Никитьевич. Адрес? – Авдей продиктовал адрес. – Корова у меня пропала. Да. Когда? Сегодня ночью. Вечером на пастбище вывели, а утром нигде не нашли. Как это «придёт ещё»? Пастух вдоль и поперёк везде излазил, нет, и всё тут! Наверно, забил кто-нибудь на мясо. Ну, пришлёте людей? Я в Демьяновке буду ждать. Хорошо. - Мусора проклятые, пишут, пишут, а толку от этой писанины ни на грош, всё в урну идёт. Нет, чтобы, как за рубежом, ты ещё по телефону с ними разговариваешь, а они уже подлетают с сиреной. Авдей второй раз бросил трубку, посмотрел на стоящую возле него с ухватом в руках Дарью, и тут его прорвало, всю накопившуюся внутри себя злость он выплеснул на жену: - Опять ты тут резину тянешь, всё ещё неодетая! … мать, ехать надо, быстрей поворачивайся, сатанинская ты рожа! Вошкается, вошкается тут, чешется, чешется, ухватом вот огрею по морде, может, тогда поймёшь?! – Авдей покрыл свою «горячо любимую» супругу многоэтажным матом, вырвал из её рук ухват, замахнулся, но сдержался, не ударил, а забросил его к печке. – Быстро, мухой выходи и в Демьяновку поедем! Вечно как замороженный таракан еле живая ходишь, из-за тебя скоро у нас ни одной коровы в живых не останется! С протянутой рукой по миру пойдём! Вышел из избы и так хватил дверью, что она от сильного удара отскочила обратно, а со стены на пол, металлически звякнув, упал половник. Вслед за осерчавшим мужем тихой мышью проскользнула Дарья. 17 Возле просёлочной дороги на Демьяновку по-прежнему тихо. Только от слабого ветерка еле слышно шепчутся между собой зелёные листья осин и беспрестанно поют мелкие пташки, то и дело порхающие с ветки на ветку. Человек, сидящий на свалившемся дереве, по-прежнему тут, никуда не отошёл, и ружьё его всё так же рядом приставлено к дереву. Но вот с дороги донёсся лошадиный топот. Емельян, а сидевшим в засаде человеком был именно он, быстро пригнулся, стараясь стать как можно незаметнее за густой пышной растительностью. По дороге в сторону Демьяновки на вороном коне проскакал Роман – пастух Авдея. Он даже не взглянул в сторону Емельяна, только всё погонял и так уже взмыленную лошадь. «Куда этот Роман сегодня уже успел съездить? - мелькнула в голове Емельяна удивлённая мысль. – Что пастуху в стороне от деревни надо?» А тот только на короткий миг показался, как в кино, перед сидевшим за придорожными кустами Емельяном, и тут же скрылся за поворотом дороги. Опять воцарилась тишина. Емельян сидел уже довольно долго, успел даже устать от такого непривычного для него бездействия. Поэтому решил размять ноги, встал со своего места, тем самым освободив комель дерева, который до этого придавливал своим весом. Верхушка осины ударилась о землю, вызвав ненужный шум. Емельян недовольно поморщился, и как только он забыл про это? И вдруг прямо перед собой на дороге заметил мужчину, одетого в синюю футболку, неторопливо шагающего в сторону Демьяновки. Емельян сразу узнал его, это был Васька Кушнарёв, житель Демьяновки. Много раз он видел этого неразговорчивого, малообщительного человека, когда тот направлялся в лес или на речку по своим делам. Официально он нигде не работал, кормился дарами природы. Охотился, мастерил метёлки, санки, топорища и продавал своё рукоделие в Веждино. А сегодня, очевидно, спустив весь свой скудный заработок, возвращался с райцентра обратно домой. У Емельяна внутри всё аж похолодело, он так и замер на месте, стоял неподвижно, боясь чем-нибудь выдать себя. И как это он так поздно заметил Кушнарёва? Отвлёкся, видно, пастухом Романом. Вот теперь Васька обернётся на шум, поднятый опустившейся верхушкой осины, увидит его, и весь план Емельяна, так тщательно продуманный и в течение года подготовленный, пойдёт коту под хвост. А Емельяну сейчас ни в коем случае нельзя показываться кому бы то ни было на глаза! Но, на его счастье, Васька даже бровью не шевельнул на поднятый Емельяном шум, он всё так же размеренно, не меняя походки, шагал и шагал по пыльной дороге всё вперёд и вперёд. Видно, не услышал ничего. А, может, это только Емельяну самому удар показался таким громким, а на самом деле никакого шума и не было? Емельян облегчённо вздохнул и на этот раз медленно-медленно опустился обратно на комель дерева. Да, здесь надо держаться тихо, очень тихо, чтобы ни одна живая душа про тебя не знала. Кушнарёв прошёл совсем близко, Емельян даже успел заметить громадный синяк у него под глазом. Возможно, человек с глубокого похмелья, поэтому и не обратил никакого внимания на странный посторонний шум. После того, как Кушнарёв скрылся, Емельян легонько поработал руками и ногами, чтобы кровь в сосудах не застаивалась. Не привык он сидеть без дела, обычно постоянно в работе и в работе. Время тянулось бесконечно медленно. Но вот со стороны Веждино послышалось цоканье копыт. Мимо Емельяна в сторону Демьяновки снова протрусил Роман на своей лошади. «Удивительно, что это он круги мотает? По одной дороге, видно, выезжает из деревни, а по этой заезжает, - искренне удивился Емельян. – Наверно, это неспроста. Что-то, видимо, случилось в Авдеевом фермерском хозяйстве». Нечего сказать, место для засады Емельян выбрал подходящее. Во-первых, именно здесь дорога имеет поворот, поэтому хорошо видно как в одну сторону, так и в другую. А во-вторых, здесь грунт мягкий, от постоянной езды большими вездеходами образовалась большая и глубокая грязная лужа, а перед ней каждый водитель, оберегающий своего стального коня, обязательно притормаживает. Стрелять по медленно движущейся цели гораздо легче, чем по быстрой. Долго думал Емельян, с какой стороны засесть, и выбрал эту. Он ведь не знает, где сейчас находится Авдей. Если в Демьяновке, то при выезде из деревни он будет сидеть в кабине как раз с той стороны, где его поджидает Емельян. А если будет ехать из Веждино, то не навек же останется в Демьяновке, когда-нибудь поедет назад, вот тогда он и попадёт под пулю Емельяна. Сидит Емельян, волнуется, ждёт своего часа. Бог всё видит, он обязательно направит Авдея к месту своей смерти. Если оставить без наказания этого злодея, который причинил Емельяну ни с чем не сравнимое горе, то ты уже не мужик, а нюня. Не может понять Емельян демьяновских мужиков. Почему они терпят Авдея? Почему не принимают никаких мер? Почему не хватаются за колья? Чего они боятся? Или до такой степени уже запугал их Авдей, что и слово сказать поперёк не смеют? Или надеются, что наступит день, когда Авдею надоест ковыряться в навозе и он сам по собственной воле уйдёт отсюда? Евлог вон пытался судиться в прошлом году, но тоже твёрдости стоять до конца не хватило, обоюдным примирением всё закончилось. Местным и огороды, и сенокосные луга пришлось забросить. Вот Емельян бы на их месте долго не раздумывал. Несколько месяцев всего он тут работал и такого насмотрелся, что даже ему, постороннему вроде человеку, стало не по себе. А как демьяновские уже целых десять лет терпят? Авдей у Емельяна отнял самого дорогого человека после матери, загнал в могилу милую Феню, у которой теперь, по прошествии года, уже одни косточки остались. Этого Емельян так оставить не может! Конечно, каждый знает, что убить человека никоим образом нельзя, но кто-то ведь должен поставить точку, кто-то должен остановить этого изверга, окончательно уверовавшего в собственную безнаказанность. Он ведь с каждым днём всё больше и больше наглеет. Видит же, что никто ему ничего сделать не может, ни у кого не хватает смелости одёрнуть его. Каждый трясётся прежде всего за свою шкуру, никому неохота сидеть из-за этого негодяя в тюрьме. Правильно в старину говорили: «Не тронь дерьма, вонять не будет». Вместе с дуновением ветерка до ушей притаившегося за кустами человека донёсся звук работающего двигателя. Емельян схватил прислонённое к дереву ружьё и, пригнувшись, приблизился к самой дороге, укрылся за бугром, поднятым ножом бульдозера при прокладке дороги. Со стороны Демьяновки показался УАЗик в форме буханки. «Это, конечно, Авдей едет, больше некому. Ну, давай, подъедь поближе и получи кусочек горячего свинца», - Емельян тихонько высунул ствол ружья между тоненьких стволов берёзок, прижал приклад к плечу, приготовился к выстрелу. УАЗик, переваливаясь с боку на бок по ухабам неровной дороги, неумолимо приближался к Емельяну. Вот уже можно различить номер на бампере машины, но тут ствол ружья скрылся обратно в кустах. Машина оказалась лесхозовской, её Емельян видел на делянке, когда ещё батрачил у Авдея. Приезжали тогда с Лесхоза проверить, как работает фермер на отведённом ему участке. Вот ведь, чуть-чуть совсем другого, невинного человека не отправил Емельян вместо Авдея на тот свет. Надо быть повнимательнее. Пришлось Емельяну ретироваться обратно на своё прежнее место. А машина же перед грязной лужей вместо простого приторможения совсем остановилась. У Емельяна всё внутри похолодело, сердце тревожно застучало. Почему они остановились? Теперь выйдут из кабины, зайдут в лес и застукают его с ружьём! Это уже совсем никуда не годится. Емельян закинул вещмешок за спину, чтобы, если придётся, быстро раствориться в чаще. Но на дорогу, по счастью, никто не вышел, машина снова тронулась и не спеша поехала дальше. Шофёр, видать, слишком бережливо относился к своему УАЗику, берёг рессоры и пассажиров, он просто хотел очень медленно, без резких ударов пересечь опасный участок. «Ну и напугал же», - успокоенно подумал Емельян и вытер пот со лба. Да, нелегко, оказывается, сидеть в засаде и ждать. Теперь Емельян сравнивал себя с партизаном, который ожидает фашистов. Это, оказывается, не так уж просто, тут тоже нужны определённые умения и навыки. Только успел успокоиться и выровнять дыхание, как снова послышался шум приближающейся машины, на этот раз со стороны Веждино. На дороге показался зелёный «козлик», и снова лесхозовский, рядом с водителем сидел заместитель директора. Что это тут они разъездились? Делать, видать, нечего. Или не всё ладно в Авдеевском «варварском» хозяйстве? Так на свой лад между собой называли работники фермерское хозяйство Авдея. Может, лесу больше свалил, чем ему положено было, или ещё чего? Ну и Бог с ним. Это Емельяна не интересует. Емельяну надо только, чтобы Авдей на своей машине по этой дороге проехал и принял своим широким лбом приготовленный для него свинцовый гостинец. Опять, слышно в сторону Демьяновки машина пошла. На этот раз издалека ещё Емельян узнал «буханку» Авдея с содранным боком. Правда, есть, оказывается, на свете Бог, если направил сюда этого изверга. В кабине рядом с Авдеем чинно сидит Дарья, как всегда, в чёрном халате и белом платке. И вот, проезжая мимо, она внимательно посмотрела Емельяну прямо в глаза. Неужели заметила?! Тихонечко, чтобы не видно было никакого движения, Емельян нагнул голову вниз, опущенный капюшон надёжно скрыл лицо. УАЗик медленно переехал лужу и, плюясь из выхлопной трубы чёрным дымом, покатил дальше. Видела, или нет? Если видела, Дарья узнала ли Емельяна? Да не должна вроде бы. Среди густого кустарника камуфляжная одежда полностью сливается с листвой. Как мог, Емельян успокаивал себя. Но теперь он хоть точно знает, где находится Авдей. Это очень хорошо, а то от неизвестности аж голова у мужика заболела, всё раздумывал, стоит ли дальше сидеть в засаде в этом месте, ставшем больно уж оживлённым? В Демьяновку проехал, а оттуда-то когда-нибудь сюда же и вернётся, деваться ему некуда. Только при стрельбе не следует торопиться, как в армии учили, передней фалангой указательного пальца тихонько спусковой крючок на себя потянуть, а не резко дёрнуть, тогда ствол может сместиться и пуля пролетит в сторону. Много ли надо, чтоб ошибиться? А выстрелить удастся только раз, только один раз, второго шанса не будет, и надо попасть именно туда, куда положено. О! Ничего себе!? Авдей уже обратно едет! Быстро обернулся! Емельян схватил ружьё, пригнулся и в несколько прыжков добрался до назначенного им самим места, стал на колени, высунул ствол меж кустов в сторону дороги. УАЗик Авдея только на мгновение притормозил перед лужей, не остановился, как лесхозовский, переехал и снова стал набирать скорость. Хорошо, что Авдей едет против солнца, он не заметит лёгкого шевеления ружейного ствола. Вот уже голова Авдея попала в прорезь прицела и на мушку. Форточка кабины открыта, ничто не помешает полёту пули. Всё получилось почему-то слишком быстро по сравнению с длительным томительным ожиданием. Всё-таки Емельян, наверно, дёрнул за крючок, а не плавно нажал на него. Сухо прогремел выстрел, голова фермера дёрнулась назад, колёса УАЗика потеряли неглубокую колею, заёрзали то вправо, то влево. По инерции машина ещё проехала метров десять, затем мотор заглох, видимо, нога фермера перестала жать на педаль газа, и наступила зловещая тишина. Теперь Емельяну тут долго прохлаждаться ни к чему. Согнувшись, чтобы, не дай Бог, никто не заметил его, добежал до своего дерева, на котором просидел почти целый день, остановился, закинул за спину рюкзак, окинул внимательным взглядом место ожидания, не уронил ли чего-нибудь и, не заметив ничего, рванул вглубь спасительного леса. Услышал, как позади завыла в полный голос Дарья: «Ой-ой-ой! Помогите, люди добрые!», и звук УАЗиковского двигателя. Неужели промазал? Почему мотор снова заработал? Емельян уже не бежал. Широкими шагами он стремительно удалялся с места происшествия. Теперь с дороги его уже невозможно заметить, поэтому сильно спешить не надо, чтобы ненароком не оступиться, не упасть, не повредить ногу. Тогда тебе хана, тюремные нары на всю жизнь обеспечены. А попасть за решётку Емельяну ни в коем случае нельзя, кто тогда детей на ноги поставит? Мать хоть и крепенькая ещё вроде, но отец – всегда отец. Хозяйство без хозяина развалится, как дом с гнилым фундаментом и трухлявой крышей. Пусть уж закончится дело благополучно. Не зря ведь так долго готовился к этому акту мщения, до мелочей вроде бы всё продумал. Ружьё заранее к дороге принёс, спрятал, чтобы в назначенное время незаметно придти сюда с пустыми руками. Специально костюм зелёный камуфлированный на рынке в городе купил. Всё приготовил, только приди на место и тихо сделай своё дело. В другом районе работал на вахте, опять, конечно, лес валил, что ещё он умеет, если в своё время не стал дальше учиться? После окончания вахты нанял в городе незнакомого шофёра-таксиста, он и привёз Емельяна туда, куда надо. Теперь ведь это не проблема. Сошёл в стороне от села, расплатился с водителем и зашёл в лес. Там переоделся в камуфлированный костюм, а дорожную одежду положил в рюкзак. Ночь провёл в знакомой охотничьей избушке, а утром добрался до просёлочной дороги на Демьяновку. Чтобы окончательно запутать следы, он припас три пары обуви: две пары сапог и ботинки. Пол-дороги прошёл в одних сапогах, другую половину в других, а возле места засады обулся в старые ботинки со стёршимися подошвами без всякого узора. Но возле дороги почва вся заросла мхом, поэтому эта предосторожность оказалась совершенно излишней, следов и так не осталось. После того, как удалился от места преступления примерно с километр, Емельян снял ботинки, вытащил из рюкзака сапоги и надел их, а ботинки зарыл в большой муравейник, который аккуратно заровнял. Эти работящие насекомые кожаную обувь съедят и даже следа не оставят. Постоял, огляделся вокруг, прислушался, хотя и понимал, что вряд ли его сразу кто-то начнёт преследовать, и тронулся в дальнейший путь. Солнце всё так же ослепительно сияло на юго-западе небосклона, никаких посторонних шумов сзади не слышно, и Емельян спокойно шагал и шагал, удаляясь всё дальше от дороги. Хоть собак в райотделе милиции нет, но всё равно следы надо запутать, причём запутать так, чтобы ни одна ищейка не унюхала. Для этого он свернул влево, довольно долго шёл болотом, пока не вышел на бывшие сенокосные луга возле речки Вежа. На опушке опять постоял, внимательно оглядываясь и прислушиваясь, чтобы, не дай Бог, никто его не увидел, когда будет пересекать открытое место. Удостоверившись, что никого поблизости нет, всё тихо, быстро приблизился к реке. Эти места он уже разведал, когда ещё батрачил на Авдея. Отметил про себя, что вышел к реке он очень хорошо, как раз недалеко от того места, где сливаются восточный и северный притоки, и Вежа становится более полноводной и спокойной. Срубил толстую палку, чтобы опереться на неё в случае чего. Прямо в одежде, не снимая сапог, чтобы не поранить ноги о каменистое дно, полез в воду. Восточный приток реки Вежа, или Восточка, как его называли местные жители, неглубокий, но вода из подземных ключей ледяная, она сразу ожгла вспотевшие в сапогах ноги Емельяна. Около километра прошёл по воде Емельян, только после этого вышел на берег. Теперь, даже если из города привезут самых отличных собак, след они так и так потеряют. Как тут разберёшься, в какую сторону подался беглец, на север, на юг, или на восток? Не шесть собак же они с собой взяли, чтобы охватить все берега. После холодной воды ноги порядком остыли, хотя волосы на голове мокрые от пота. Вот ведь как приходится мучаться, чтобы избежать тюрьмы! Устало опустился на колоду, стащил сапоги, но тут неожиданно ноги стала сводить судорога. Стал на ноги, оперся руками о колени и постоял так, согнувшись, дождался, пока пройдут судороги. Как полегчало, вытащил из рюкзака вторую пару сапог и сухие портянки, переобулся. Выжал портянки, сунул их в мокрые сапоги и положил всё в рюкзак. Постоял, осмотрелся, но не заметил ничего подозрительного. Значит, теперь можно будет пойти по не таким глухим местам, как прежде, и спокойно добраться до другой знакомой лесной избушки. Где-то тут совсем уже близко должна проходить охотничья тропа. В лесу небо можно увидеть только над головой, поэтому Емельян даже не заметил, как солнце скрылось за тучами и сверху на путника начали доходить мелкие капельки дождя. Это было на руку Емельяну. Вспотевшее лицо как опахалом мягко обдуло прохладным ветром, дневная жара резко спала, легче стало дышать. Бог сегодня и правда, видать, на стороне Емельяна. То одним, то другим постоянно помогает ему. Емельян не такой уж дурак, понимает, что эхо его выстрела поставило на ноги не только Веждинскую милицию и прокуратуру, но и людей с большими звёздами на погонах в Сыктывкаре. А они и впрямь могут направить на место преступления опытных кинологов с собаками. Но дождь, как известно, смывает все следы, и даже самая матёрая овчарка с наипрекраснейшим обонянием теперь не сможет учуять его. А дождь всё усиливался, вскоре и верхняя часть одежды Емельяна насквозь вымокла, нижнюю сам промочил в реке, вода стекала по штанинам в сапоги, где образовалось настоящее чавкающее при каждом шаге болото. Мокрые портянки сползли к носкам сапог и идти стало всё труднее. Путник присел на свалившееся дерево, снял сапоги, выжал портянки и снова обулся. На этот раз штанины спустил поверх голенищ сапог. Но упрямые портянки не хотели сидеть нормально, они снова сползли на носки, и Емельян в результате очень скоро натёр ноги. С трудом, но добрался до знакомой охотничьей тропы, по которой идти стало гораздо легче. Это ведь тебе не по бурелому переть. Вот и долгожданная избушка, на которую так надеялся Емельян. В прошлом году, бродя по лесу, он случайно наткнулся на неё и запомнил место. Избушка почти новая, ей не больше десяти лет. Маленькая железная печка с трубой, нары на двух человек, больше здесь ничего и не надо. Емельяну эта избушка очень даже пригодилась. Вчерашнюю ночь провёл в одной избушке, а сегодняшнюю со всеми удобствами переночует здесь. Повесил на гвоздь отяжелевшее за день ружьё, снял с ноющих плеч ставший пудовым рюкзак и тяжело опустился на низенький порог двери, посидел с минутку, отдохнул. Ну и устал же он за этот день! Только теперь, добравшись до спасительной избушки, почувствовал, сколько же накопилось в нём тяжести. Ноги и плечи будто свинцом налиты, шея болит, не гнётся. Если бы случайно прошёл мимо избушки, тогда пришлось бы в такую непогоду под елью ночевать, а об этом даже страшно и подумать. Конечно, нодью с шалашом соорудил и не дал бы себе замёрзнуть, но всё-таки не сравнить с ночёвкой в избушке. Ведь одно дело на открытом воздухе, и совсем другое - под крышей. И вот уже Емельян лежит пусть и на жёстких нарах, но в постели, на него не капает по-прежнему льющий с неба дождь, от натопленной печки веет приятным теплом, сыт и пьян. Бич-пакетов в городе накупил, знал ведь, что в лесу на пару суток придётся задержаться. Хорошую вещь придумал кто-то, места много не занимают, лёгкие, заварил кипятком, и обед готов. В пластмассовой бутылке водки припас и перед сном пару стопок опрокинул вместо аспирина, ведь купание в холодной воде может и недобрую службу сослужить, как бы не заболеть! Через некоторое время Емельян, свернувшись на нарах калачиком, как ребёнок, уже сладко спал сном праведника. 18 - Эксперт, две минуты тебе на сборы, машина под окном уже бибикает, - оперативный дежурный Василий Семёнович с чашкой чая в одной руке и булкой в другой заглянул в забитый всякой умной аппаратурой кабинет Василия Липина. - Что случилось, гражданин начальник? Опять кого-то зарезал? – хозяин кабинета равнодушно оторвал от монитора коротко остриженную голову, где он разглядывал отпечатки пальцев. – Я всегда готов, как юный пионер! Тревожный чемодан из-под стола схвачу, и всё. - Молодец! Нравится мне, когда опергруппа собирается так оперативно. А то постоянно с боем гнать на место происшествия приходится, будто мне больше всех надо! Василий Семёнович откусил порядочный кусок от намазанной маслом булки, отхлебнул из чашки сладкого чаю и продолжал: - Поедете в Демьяновку. Там у фермера Шкуркина куда-то испарилась корова. Говорит, что какой-то злоумышленник её забил. - Да кому нужна её корова! В прошлый раз телёнок пропал, тоже орали тут, слёзы и сопли пузырями пускали, а потом нашли в болоте, куда она, дура, забрела, да в трясине и утопла. Корова ведь так же, наверно, залезла, куда не надо, застряла рогами между двух деревьев и стоит там себе, природой любуется. А нам что, по всему лесу её искать? - Нам до этого дела нет, забил кто, или сама копыта откинула, неважно. Нам просто надо вызов обслужить и на месте разобраться, что к чему. - Мне лично тоже до лампочки, да зря мы туда едем, только бензин драгоценный потратим и время убьём. А в этот момент в другом месте грохнут кого-нибудь, а направить некого, ни машины, ни людей. Ворча себе под нос, Василий выключил компьютер, достал из-под стола экспертный чемодан, снял с крючка штормовку, положил в карман большую связку ключей и захлопнул дверь кабинета. Попробовал рукой, закрылся ли замок, пластилином замазал закреплённую нитку, лизнул медную печать и от души прижал её к пластилину. При слабом свете лампочки под потолком пригляделся, ясно ли виден номер на оттиске и, довольный, пошёл по коридору к выходной двери. Возле старенького дежурного УАЗика с заржавленным и во многих местах помятым кузовом стояли и о чём-то болтали водитель – Володя Кузнецов, которого за маленький рост все звали просто Вовчик, и опер - Сергей Напалков. - Пьяный опер и нетрезвый шопер! – напел, подходя к ним, Липин. – В магазине уже были? - Нет, - помотал головой Сергей. - Чего же тогда ждёте? – приоткрыв дверцу машины, Василий закинул свой чемодан на сиденье. – Давай быстро сходим. В Демьяновке нас никто не ждёт возле накрытого стола. Или думешь, Авдей сметаной угостит? Как бы не так! Вовчик, ты машину пока заведи, а мы с Сергеем мигом в магазин слетаем. Сергей и Василий быстрым шагом поспешили в ближнюю торговую точку. - Если заведётся только…? Моя кобыла ведь несговорчивая, - пробормотал про себя Володя и сел за руль. Повернул в замке ключ, но стартёр только пощёлкал и затух. Гнилой аккумулятор, видно, снова уже сдох. Чуть подольше постоит машина без работающего мотора и капут. Кузнецов вытащил заводную ручку, так называемый кривой стартёр, вставил в отверстие в носу и довольно долго крутил, но мотор упрямо молчал, даже ни разу не чихнул от такой щекотки. С магазина вернулись Липин с Напалковым, принесли в полиэтиленовом пакете еду, а Володя по-прежнему всё ещё пытался с помощью искусственного дыхания вернуть к жизни сдохший двигатель. - Брось, поймаем какой-нибудь транспорт и дёрнем, чем так возиться, - махнул рукой Василий и вышел на дорогу. Через некоторое время возле них остановился кузовной «газон». Володя прицепился к нему тросом, сел за руль и кивнул головой водителю «газона». Через некоторое время после буксировки видавший виды железный конь, как тяжело больной открытой формой туберкулёза человек, натужно кашлянул, плюнул пару раз и завёлся. Машина, которой давно уже пора валяться где-нибудь на складе металлолома и ждать своего часа, чтобы попасть на переплавку, гремела и тряслась. - Не знаю, не знаю, доедем ли мы на ней до Демьяновки, - проговорил с сомнением в голосе Напалков и покачал головой. - Доедем, как не доехать, - уверенно возразил ему Володя, которому обидно стало за своего железного товарища. – Так-то ведь он надёжный, если заведётся, ни за что не остановишь. Вон, урядник уже ждёт нас. Возле крыльца сельсовета действительно томился местный участковый Толя Тарабукин. Он был в серой полевой форме, на голове «афганка», на ногах ботинки с высокими голенищами. Опер и эксперт, как всегда, были одеты в гражданскую одежду, им по приказу надо всегда работать так, чтобы не бросались в глаза населению. Но в селе эта предосторожность, конечно, была бесполезной, ведь работников милиции тут и так каждая собака знает. - Садись, Анатоль, смотаем до Демьяновки, проветришься хоть, а то целыми днями в кабинете дым глотаешь, - Василий открыл ему навстречу дверь. Тарабукин уселся на сиденье рядом с ним и изо всех сил хлопнул дверью. Кузнецов на это поморщился, как от невыносимой зубной боли. - Да не хлопай ты так сильно-то, дверь еле держится, опять мне работа будет! Недавно ведь ещё петли заново варили, - не поленился, вышел и осмотрел дверь. Но увидел, что всё в порядке, трещин в швах не появилось, и успокоился. - А следователя опять нет? – повертел головой участковый. - Начальник сказал, мол, у них и без Шкуркина работы навалом, нечего на всякую ерунду следователей от дела отрывать, - произнёс, не открывая глаз, навалившийся на спинку сиденья Сергей, которому охота было кимарнуть во время поездки, а этот разговор утомлял его. – Поехали, что тут застряли? Опять на глаза начальнику попадём, потом десять лет на каждом совещании вспоминать будет. И опергруппа покатила к Демьяновке. На развилке, когда УАЗик уже съехал с шоссе на просёлочную дорогу и спускался к ручью, Тарабукин дотронулся до плеча водителя. - Ну-ка, Вовчик, притормози тут. Смотри, в лесу что-то темнеется. Может, как раз Авдеевская корова и лежит? Кузнецов опять состроил недовольную гримасу. Вот же люди! Не дают спокойно доехать! Только хотел тут от души разогнаться, чтобы на скорости легко взмыть в гору с другой стороны ручья, а тут опять надо остановиться. - Ну вот! Надо ему посмотреть на какую-то подозрительную вещь! Что теперь, так и будем останавливаться возле каждой коряги? Если кто забил корову, то мясо давно уже в городе продал, - ворчал, тормозя машину, Володя вроде бы про себя, но так, чтобы его слышали и остальные. Тарабукин и Напалков зашли в лес. Лог весь захламлен поваленными деревьями и зарос густым колючим шиповником. Толстый слой грязи, занесённой весенними водами, ещё не засох, а сквозь него к солнцу уже пробиваются зелёные ростки. Кузнецов и Липин, оставшиеся возле машины, от нечего делать закурили. - Вон, выходят уже, грязные, как лешие, - рассмеялся Липин, увидев идущих обратно Тарабукина и Напалкова. –Ну, как корова? - Коряга, оказывается, - протянул Тарабукин и стал отряхивать приставшую к форменной одежде пыль, сор и паутину. - Я же вам говорил, что ничего там нет, - укоряюще произнёс Володя. Напалков, который угодил ногой в яму, ругаясь, счищал грязь с остроносой туфли. И в этот миг совсем недалеко раздался звук выстрела. - О-о, в Демьяновке уже охотятся, - протянул руку в ту сторону и рассмеялся Володя. - Там воля. Закон – тайга, прокурор – медведь, - Липин тоже глянул в сторону Демьяновки. – Ну, поехали, может, хоть браконьера поймаем. - Ружье на розыск запишем, - тут же встрял в разговор Напалков. - Ага, жди разинув рот! У розыска и так уже хватает. - Очередь эксперта! - Ну вы и шустрые же, - усмехнувшись, покачал головой Володя. – Только звук выстрела услышали, а уже делят, на какую службу записать. Кузнецов на малой скорости, в уме заклиная мотор, чтобы он не заглох, поднялся по крутому склону. Дальше шёл более пологий участок, где можно будет ехать быстрее. Но переключить скорость не успел, дорогу перегородили два УАЗика, стоящие рядом. - Что это им, дорога узкой оказалась и поцеловались, что ли? – водя головой вправо-влево, стараясь лучше рассмотреть препятствие, удивился Володя. Остальные тоже внимательно вглядывались в машины, преграждавшие им путь, рядом с которыми сгрудились какие-то люди. - Может, корову уже нашли? Одна машина вроде Авдея, а другая Лесхоза, - первым рассмотрел УАЗики Тарабукин, у которого оказались самые зоркие глаза. - Да, так и есть, - подтвердил Напалков. Подъехали и остановились нос к носу с авдеевской «буханкой». Работники Лесхоза, которые ждали именно милицейскую машину, но не надеялись, что встреча произойдёт так быстро, удивлённо расступились. Глазам сотрудников милиции открылась совершенно неожиданная картина. На обочине дороги прямо на земле лежал труп фермера Авдея, а из маленького отверстия на его виске тоненькой струйкой сочилась чёрная кровь, растекавшаяся на земле небольшой лужицей. Испачканная кровью и грязью Дарья ползала на коленях возле неподвижного тела мужа, обеими руками рвала на голове всклокоченные чёрные волосы и орала нечеловеческим голосом. Увидев её безумный взгляд можно было предположить, что у женщины помутился рассудок. - Всё-таки не зря мы сюда ехали, - вздохнул Липин, вытащил свой экспертный чемодан, открыл его, достал фотоаппарат и сразу принялся за свою непосредственную работу. О беседе с Дарьей не могло быть и речи, поэтому Тарабукин подошёл к лесхозовским работникам, представился и попросил кому-нибудь подробно рассказать обо всём, что здесь произошло. Все обернулись к высокому черноволосому мужчине с красивыми пышными усами, который, видимо, был среди них начальником. - Ну, мы ехали следом за Шкуркинским УАЗиком метрах в ста от него. Как только его машина перешла вот эту яму, - указал рукой усатый мужчина на грязную лужу посреди дороги, - вдруг что-то хлопнуло, и машину фермера стало бросать из стороны в сторону, потом она и вовсе стала. Я подумал, что у него колесо лопнуло. А как подъехали, оказывается, кто-то из леса выстрелил по нему из ружья. Прямо вон в левый висок пуля угодила. - А вы сами никого не заметили? - Нет, - помотал головой мужчина. – На дороге никто не показывался. - Выйди по рации на отдел, доложи, что здесь произошло и попроси помощи. И обязательно чтобы с прокуратуры подъехали! – велел Кузнецову Тарабукин. - Понятное дело, - кивнул тот и через мгновение из кабины послышался его голос: - Ярега, Ярега! Ответьте тринадцатому! Ярега! Напалков переписал в свой блокнот фамилии, имена отчества и адреса всех присутствующих на месте происшествия. - Пусть эксперт тут на месте колдует, а мы с тобой давай прошвырнёмся по лесу, поглядим, - сказал он Тарабукину, вытаскивая пистолет из наплечной кобуры. –Оружие с собой? - Нет. - Вот так всегда! Когда надо, пушки никогда нет. Урядником считаешься, а на происшествие выезжаешь безоружным! - Всё равно ведь бесполезно, стрелок сейчас уже далеко. Он, наверно, не дурак, чтоб сидеть тут и нас поджидать. - Далеко ли, близко ли, а пистолет никогда не помешает. А вдруг вот сейчас он по нам огонь откроет? Что тогда делать будешь? Так незлобно переругиваясь между собой, Напалков и Тарабукин углубились в мягко шумевший лес. Откуда им было знать, что у стрелявшего был всего один патрон, который он истратил на Авдея. В одном Тарабукин был прав, Емельян милицию ждать не стал. Хоть времени с момента выстрела прошло всего ничего, но он не зевал, шагал уже довольно далеко отсюда. 19 Пётр Кочанов сегодня ушёл в ближний от Демьяновки лес, чтобы приготовить места для петель на зайцев. Осенью в свободную минуту можно будет пройтись по лесу и развеяться. Идёт себе спокойно, в подходящих местах на заячьих тропах рубит молодые ёлочки для кольев, забивает их в землю, чтобы потом, когда наступит охотничий сезон, останется только петли подвесить. Руки и ноги работают у Петра, а в голове мысли так и кипят. Вот уже одиннадцатый год он вместе с семьёй живёт в Демьяновке, ухаживает за скотиной Авдея, наживает для фермера капитал. Пятьдесят лет в прошлую зиму стукнуло, целых полвека прожито. Конечно, никаких именин не стали делать, от сорокалетия ещё отрыгается. И непрестанно Пётр ломает голову над тем, как же это он сам и вся его семья превратились для Авдея в батраков? Да каких батраков? В рабов! Хоть ведь в ту роковую ночь все они в дупель пьяными были, но сам по себе дом вспыхнуть не мог. Конечно, курить выходили, да не один раз, но в сарае никто не курил. Такой привычки у деревенских нет. Там ведь постоянно хранится сухое сено, это самое пожароопасное место в доме, поэтому его оберегают от огня больше всего. Когда начали расходиться, всё было тихо. У самого, конечно, и голова, и ноги отказали, на лавке и заснул, но жена трезвая была, всё обошла, закрылась, свет всюду потушила и только тогда спать легла. Спали дома только сами хозяева да Авдей с женой. Пожар начался с сарая, причём изнутри, это понять несложно и без высшего образования. Если кто-нибудь из сельчан пошёл на это подлое дело, тогда бы загорелось снаружи. По всем признакам остаётся только Авдей – свояк хренов. Он ведь тогда с самого начала застолья, когда все ещё трезвые сидели, пытался уговорить их поехать с ним в Демьяновку, а как Пётр с Натальей стали на дыбы, то тут же отстал от них. А сам, видимо, решил не мытьём, так катаньем добиться своего. По всему видать, он ночью и поджёг дом. Дурное дело нехитрое. Так Авдей и нанял для себя дешёвую рабочую силу, которым можно платить только для поддержки штанов, а эксплуатировать во всю мощь, деваться ведь им абсолютно некуда. Приходится теперь ишачить на Авдея, и ничего не поделаешь! Вот, оказывается, каким человеком оказался его свояк! Даже и человеком назвать нельзя. Вот Авдей поймал свояка в расставленную им ловушку и болтается Пётр теперь, как заяц в петле охотника, да не один, а вместе с женой и дочерьми. И осталось только молиться Богу, чтобы фермер не вытурил их из Демьяновки. А что? От такого всего можно ожидать, залетит в голову какая-нибудь шальная мысль, и скажет, уматывайте, мол, отсюда, дармоеды! Чуть что не по нему сделаешь или скажешь, тут же трёхэтажным матом покроет да ещё добавит, что и так из жалости семью Петра тут держит. Ох, и тяжело же такие слова слышать, прямо будто по сердцу тупым ножом полоснёт, но приходится сжать зубы и снова перетерпеть, и не матюгнёшься в ответ, не плюнешь по Авдеевской наглой роже. Руки вдобавок распускает. Петра, конечно, не трогает, а вот Наталье сколько раз уже своим тяжёлым, как обух топора, кулаком, под глазом синяков понаставлял. И не побежишь в милицию, не пожалуешься, вот, мол, Авдей меня избивает. Тогда и правда вылетит вся семья из Демьяновки, а где жить будут? Никто твою ораву с накрытым столом не ждёт. Вот как жизнь гнёт и ломает через колено Петра, плачь, но терпи. У кого есть своя крыша над головой, долго тут не задерживаются. Поработают месяц-два, а как только поймут, что из себя представляет Авдей с его «варварским хозяйством», тут же хлопают дверью. Сколько доярок уже перебывало, причём некоторые очень даже неплохие и работящие. Но Авдей, как жеребец-двухлетка, никого из них не обходил стороной, всё равно момент найдёт и своё возьмёт. Вон, в прошлом году Эгрэмонь повесилась, это ведь тоже Авдеева работа, чья же ещё? Такая молодая и красивая женщина по своей воле головой в петлю не полезет. Емельян, вон, простой, как три копейки, так ничего и не понял. Но Пётр всё видит, от него ничего не скроется. Ох, и много же зла принёс Авдей всем, кого жизнь свела с ним, и как только земля его держит? В прошлом году их общая тёща скончалась тут, в Демьяновке. Перед смертью строго-настрого наказала похоронить её на родине, в Пасаёле, чтобы рядом с родителями на одном кладбище покоиться. А что Авдей на это ответил? Мне, мол, некогда трупы туда-сюда возить, работать надо! Так и зарыли в чужой деревне. Теперь на местном кладбище среди демьяновских совершенно посторонний человек лежит. А ведь воля умирающего – закон, последнюю просьбу везде и всюду выполняли в точности. Только для одного Авдея этот закон никаким боком не касается. Очевидно, считает, что сам он будет жить вечно. А на самом деле ведь человеческая жизнь на Земле очень короткая, это только миг, как искорка от костра вспыхнет, взлетит к небу и тут же погаснет. И нет человека. А среди людей останется только память. И про кого-то люди помнят веками, вспоминают о нём, как о великом человеке, вот, мол, каким он был, так бы всем надо жизнь свою прожить. А как вспомнят об Авдее? Да каким был, так про него и скажут, людям рот не заткнёшь. Будут говорить, что родится же такой урод, которого и человеком-то назвать нельзя. А что? Так и скажут. Сколько ни мусолил в извилинах мозга Пётр свои мысли, как ни мучался, думая, как же дальше ему жить, а ни к какому определённому выводу так и не пришёл. Такая жгучая ненависть на этого проклятого фермера в нём поселилась, что даже молится в душе Богу, чтобы наслал ему болезнь страшную и неизлечимую, или чтоб кто-нибудь убил. Но без руководителя всё фермерское хозяйство развалится и опять Петру некуда будет деваться. Останется только по миру пойти с протянутой рукой. Да ведь никто ничего не подаст, теперь не прежнее время, когда добрые люди помогали неимущим. Сейчас каждый только о себе думает, человек человека пожирает и костями не давится. Да, хорошую подножку Авдей поставил Петру, сколько лет уже после этого вот валяется в вонючей луже с навозной жижей под ногами¸ и никак выбраться, никак на ноги подняться не может. Никому, конечно, не жалуется. Если кто и спросит, как, мол, живёшь, то всегда показывает большой палец: «Отлично, все завидуют, и свояк их не обижает». А что на самом деле творится в его сердце, никому не ведомо. Так, видимо, и придётся до смертного часа терпеть Петру и Наталье. Дочек бы выдать за хороших людей, да подальше от этого фермера, чтобы не успел испортить их этот кобель цепной. На старшую уже такие жадные взгляды бросает, бесстыжий. Но Пётр пуще своих глаз хранит дочерей, старается постоянно держать их в поле зрения, да чтоб как можно дальше от Авдея держались. Вот ведь каким Троекуровым стал его свояк, хоть крепостное право в России давно уже отменили. Что захочет, то и сделает, нет над ним никакой власти, сам тут царь и Бог. В сердцах воткнул топор в поваленное ветром дерево, сел, вытащил пачку сигарет и, отдыхая, долго курил. А с помутневших глаз мужика по рано покрытому морщинами лицу тихонько скатились две мутные капли и пропали во мху под ногами. Только здесь, в лесу, далеко от людских глаз Пётр мог дать себе послабление и хоть как-то ненамного облегчить своё сердце. Довольно долго так сидел Пётр, дышал полной грудью свежим лесным воздухом, слушал звонкое пение мелких пташек. Давно уже погасла сигарета, а он всё ещё сидит, думает, как же вырваться из фермерской кабалы? И в это время до его ушей донёсся звук выстрела. Что это? – удивился Пётр. В эту пору нормальные люди не охотятся. И стреляли вроде бы почти совсем рядом, где-то возле шоссе. Да, совсем уже люди совесть потеряли, кто что хочет, то и творит. Посреди лета могут петли на птиц насторожить, хоть в жару они моментально портятся. Могут и с ружьём выйти на охоту, хотя это запрещено и государственными, и человеческими законами. Где-то недалеко треснул сучок. Пётр резко обернулся на звук и метрах в двадцати от себя увидел быстро идущего человека в камуфляжном костюме с ружьём и вещмешком за плечами. Пётр тут же узнал Емельяна, который в прошлом году батрачил на Авдея, но после трагической смерти жены ушёл отсюда. Пётр уже хотел встать и окликнуть его, но какая-то внутренняя сила удержала мужика от этого. Он продолжал молча сидеть и только одними глазами проводил куда-то торопящегося Емельяна, пока тот не скрылся за деревьями. Вот, оказывается, кто тут стрелял, кто нарушил священную тишину леса. Только почему это он в неурочное время вышел на охоту, в кого стрелял? Ведь в прошлом году, батрача на Авдея, он показал себя глубоко порядочным человеком, а не бессовестным браконьером. А вот, оказывается, какое истинное лицо скрывается под личиной, покачал в раздумье головой Пётр. 20 Спустился Григорий по Восточке до слияния её с Северкой. Восточка бурно несёт свои воды с Тиманского Кряжа, где из-под земли бьют холодные ключи, поэтому вода в ней всё лето студёная, чистая и прозрачная. А Северка берёт своё начало с болот, нрав у неё спокойный, да и вода теплей. Остановился Гриша в раздумьи, пойти ли отсюда прямо в Демьяновку, или всё-таки подняться немного вверх по Северке и ещё порыбачить, надеждой себя потешить? Но тут он вдруг услышал в реке странный булькающий шум, как будто кто-то купался в воде. Что это может быть? Вода ведь ледяная! Кому там жарко стало? Может, медведь залез рыбу ловить? И ничего отсюда не видно. Речку заслоняет широкий ивовый куст. Потихоньку высунул тогда Гриша голову из-за куста и у него от неожиданности рот сам собой раскрылся от удивления: прямо посередине речки вверх по течению шёл человек. Это был мужчина в камуфляжном зелёном костюме, на спине рюкзак, на плече ружьё, в руке держит крепкую палку, опираясь на неё в местах, где течение особенно сильное. А лицо человека показалось Грише знакомым, где-то он его уже видел, хотя теперь никак не мог вспомнить, как ни напрягал он свою память. А мужчина спокойно брёл и брёл по воде всё дальше и дальше вверх, пока не скрылся за поворотом речки. Гриша же ещё долго стоял на месте с раскрытым ртом, никак не мог опомниться от увиденного и продолжал копаться в извилинах своего мозга, раздумывая над тем, где же он всё-таки мог встречать этого странного человека, который выбрал для себя столь необычный способ передвижения. Какого лешего он залез в холодную воду, когда спокойно можно было пройти вдоль берега. Да ладно, если бы вода была по щиколотки, а то ведь в некоторых местах глубина до метра, а кое-где и поглубже. С головой что-то не в порядке, или что? Да-а! Всякого уже насмотрелся Гриша за свою жизнь, но такое видел впервые. Конечно, взрослый мужчина, если он в дружбе с головой, то вряд ли прямо в одежде по пустякам полезет в воду, не пацан ведь! Постоял Гриша возле куста в недоумении ещё некоторое время, потом пожал плечами и пошёл вверх по Северке, подумав, что незачем ломать голову над поведением всяких там чудаков. Рыба совсем перестала клевать, да и дождь накрапывать начал, поэтому он прямо с лугов направился через лес к Демьяновке. Вот уже подходит Гриша к своей родной деревеньке. На месте красивого леса, который фермер по-варварски вырубил, теперь везде торчат коряги и вершинки, как противтанковые ежи, пройти негде. Тут и сам Сатана ноги переломает. Только приблизительно можно определить, что вот на этой горке стоял когда-то их штаб, где они с Евлогом крепко повздорили. Сколько лет, интересно, уже прошло с тех пор? Не меньше, наверно, сорока. Да, быстро же летит время, не успеешь оглянуться, как жизнь прожита. На высокой горке показалась небольшая дача Гриши. Возле изгороди свиньи Авдея весь дёрн перевернули уже несколько раз, сейчас в сухое время вроде бы ничего, терпимо, а в дождь и пройти невозможно будет. С самого начала люди смолчали, не встали против фермера, поэтому так и получилось. Один Гриша тогда ощетинился, ругался с Авдеем, как мог, пытался на место поставить, но никто его не поддержал, даже Евлог. Каждый, видимо, думал, что повозится-повозится Авдей со своим фермерством, а как налоги огромные влупят, плюнет, и уедет из Демьяновки навсегда. От сельского хозяйства никто ещё не разбогател. Так и пришлось Грише прекратить борьбу с фермером, пусть теперь живёт, как знает. Сам на дачу изредка только заглядывает во время рыбалки да охоты. С Авдеем отношения Гриши испорчены давно и безвозвратно. Так получилось, что сельсовет отвел им места для постройки домов рядом, в райцентре ведь сам не можешь выбирать соседей. Где дадут место, там и придётся жить. Авдей же сразу показал свой дурной нрав, особенно по пьяному делу. А пил он тогда безбожно. Зачастую жена его босиком по снегу прибегала в глухую ночь к Грише, чтобы спастись от крепких кулаков разъярённого мужа, и никогда двери перед ней не запирали. Не оправдывались тем, что поздно уже, дети спят, самим отдохнуть надо. А иногда и в неостывшую ещё баню Дарью отводили, чтоб окончательно успокоилась и отошла. А Авдей бегает под окнами, матерится и орёт, в дверь пинает. Однажды даже из ружья по окну шарахнул, хорошо хоть, никого не задел. На потолке следы от картечи навечно остались. Какие уж после этого могут быть с таким человеком добрососедские отношения? А Дарья всё это уже и забыла, правду, видать, люди говорят, что у добрых дел короткая память. В Демьяновке сегодня почему-то людно. На этой стороне, и на той, за ручьём, видны легковые машины, бродят какие-то незнакомые мужики. Возле дома Кушнарёвых тоже человек пять мельтешат. Гриша остановился и вгляделся пристальнее. Признал братьев Бориса и Василия, рядом с ними трое чужих, причём один в милицейской форме. Опять, видно, вляпались братья в какое-то грязное дело, если милиция к ним пожаловала. Вот не могут же нормально жить, как все люди, постоянно тянет их куда-то в болото. Грише, конечно, до них никакого дела нет, он им не указчик, у каждого своя голова, каждый своей жизнью живёт. «А, может, это того мужика разыскивают, который по воде брёл?» - неожиданно голову просверлила мысль. А ведь очень даже может быть! Он, видимо, следы запутывал, поэтому и в воду полез. Если будут спрашивать, придётся в первое время рот на замке держать, пока не узнает, в чём тут дело. Сразу язык развязывать нельзя, а вдруг да он хороший человек? Гриша вытащил из тайника ключ, открыл навесной замок и вошёл в дом. Вещи на своих местах, в отсутствие хозяина никто не проникал сюда. Это хорошо, а то ведь если незваные гости заглянут, то просто так не уйдут. Обязательно что-нибудь утащат, что-нибудь сломают. Дверь оставил открытой, чтоб впустить вовнутрь свежего воздуха. Надо будет ещё печку протопить, застоявшуюся в доме сырость прогнать. Только успел с пропотевших, уставших за день ног стянуть резиновые сапоги, повесить над печкой отсыревшие портянки и мокрую от дождя одежду, как на крыльце раздались чьи-то шаги и в дверь постучали. - Войдите, открыто! – крикнул Гриша, не оборачиваясь на стук. Через порог переступили двое. Один в милицейской форме – лейтенант, а другой в гражданской одежде. Лица знакомые, в селе милиционеры ведь все на виду, хотя Гриша и не знает, как кого зовут. - Лейтенант Тарабукин, - приложил руку к козырьку форменной афганки первый. - Капитан Напалков, - представился второй. - Гвардии сержант запаса Пашков! – громко отрапортовал, встав по стойке смирно Гриша, шлёпнув друг о друга голыми пятками. Вошедшие улыбнулись, шутка пришлась по нраву. Грише же названные ими фамилии ничего не говорили. Он приблизил к гостям стулья, сам сел напротив них на кресло-кровать и приготовился к беседе. Понял ведь уже, что речь пойдёт о братьях Кушнарёвых и о неизвестном человеке с реки. А что он знает о них? Да ничего! Разговор начал старший по званию. - Как вас зовут? - Григорий Иванович Пашков. Лейтенант же из чёрной папки, которую держал в руке, достал бланок объяснения, положил на стол и стал записывать. - Вы проживаете здесь? - Нет, здесь у меня дача, а постоянно проживаю в Веждино. - И часто здесь бываете? - Редко, - махнул рукой Гриша. – С прошлой осени в первый раз. - А сегодня как сюда попали? - На рыбалку ходил. С Тимана по Восточке спустился, по Северке поднялся, вот и дошёл до места. - Когда из дома вышли? - С Веждино? Да сегодня около шести. - А сюда во сколько пришли? - Вот прямо перед вами и зашёл. Едва успел раздеться и печку затопить. - До верховья Восточки на чём добирались? - Брат двоюродный на рабочей машине подвёз. - Как его зовут? Где проживает? Гриша отвечал на задаваемые вопросы и никак не мог понять, что же тут, в глуши, могло случиться? А тут у него выпытывают, чтоб в точности воспроизвёл прошедший день, где и в какое время он находился. Видно, тоже подозревают в причастности к какому-то преступлению. Конечно, он может разделить весь сегодняшний путь по часам, при этом не сильно и ошибётся. И тут снова он вспомнил о том человеке с ружьём, который прямо в одежде брёл по воде. А ведь это точно его и отслеживают, кого же ещё? - А какие у вас были отношения с фермером Шкуркиным? – неожиданно спросил капитан, а сам при этом внимательно смотрел на Гришу. Лейтенант тоже напружинился, даже записывать перестал, тоже следил, как отреагирует на этот вопрос Гриша, не изменится ли в лице? - Добрососедских отношений с ним у меня никогда не было. Ругались довольно крепко, а теперь перестал, пусть живёт, как хочет. При встречах отвернусь от него, и всё. - А из-за чего ругались? - Да жену свою он, когда пьяный, гонял сильно, приходилось ей у нас скрываться. Один раз даже в окно стрелял. Писал заявление в милицию, но никаких мер так и не приняли. – Милиционеры переглянулись. - Потом из-за земли, всю деревню вон изуродовала его скотина. Косить стало негде. Специально загонял коров на мой участок, да и к другим тоже, себе жизнь облегчал, чтобы утром не надо было их искать. - А теперь почему не ругаетесь? - Корову больше не держу. Слишком дорого мне стали доставаться корма. Луг здесь свиньи перепахали, что останется, вытаптывают. На дальних лугах косить, конечно, можно, но летом оттуда нечем вывезти, только зимой, когда ручьи и болота хорошо промёрзнут. Но опять же беда, снег мешает, бульдозер нужен. За просто так никто ничего не делает, всем надо платить. Заранее приходится поить, чтоб согласился помочь, в день привоза поить, да потом утром ещё и опохмелить. Иначе в следующий раз никто тебе на помощь не придёт. Вот и рассчитайте сами, во сколько обходится корова? Капитан с лейтенантом понимающе закивали головами. А Гриша всё ещё не мог понять из разговора, что же всё-таки случилось тут? О Кушнарёвых вон ни слова, ни пол-слова не было сказано. Почему-то кружат вокруг его отношений с фермером, или специально запутывают, чтобы потом неожиданно поймать его на слове? Он, конечно, ни в чём не виноват, но вдруг да кого-нибудь другого случайно подставит, а это уже непорядочно. Надо отвечать на их вопросы обдуманно, чтобы никого не подвести. - Ну, а с остальными демьяновскими какие отношения были у Шкуркина? «Опять вокруг Авдея кружат. Может, с ним что-нибудь случилось?» - мелькнуло в голове Гриши. И он ушёл от прямого ответа: - Про других я ничего не знаю, ведь совсем редко в последнее время бываю здесь. Да и не видимся мы. Напалков хорошо понял такой аккуратный ответ Пашкова, который ни про кого из своих деревенских не хочет сказать плохого. Такой и есть наш коми народ, даже если что и знают, всё равно язык держат под крепким замком. Сердце не позволяет желать зла своим близким. Милиция, она как приехала, так и уедет, а им жить вместе всю жизнь. Свой же деревенский поможет тебе, если беда вдруг нагрянет. Тарабукин же сквозь прищуренные глаза внимательно наблюдал за Гришей и никак не мог понять, знает ли тот что-нибудь про убийство фермера. - Я слышал, что вы однажды грозились зарубить Авдея топором и даже замахивались на него. Это правда? – задал он свой вопрос. Григорий Иванович ухмыльнулся. - Да нет, что вы? Это уже он сам, видимо, наговаривает на меня. Просто в тот раз я шёл из леса с топором в руках. Встретились с Авдеем, я высказал ему всё, что о нём думаю, и разошлись. А чтоб с топором на человека кидаться… Такого я себе ещё не позволял, это не в моём характере. - Ну-ка, присядьте к столу и на этом листе нарисуйте, как вы добирались сегодня до Демьяновки. Гришу это слегка озадачило. По всему видать, его серьёзно подозревают в совершении какого-то преступления. Что же натворил тот незнакомец, скрывавший свои следы в воде? А ведь это точно его рук дело. Спросить прямо? А зачем? Всё равно ведь узнает. Пусть чуть позже, но узнает. И он нарисовал схему реки, отметил, в какое время примерно где находился, как добрался до деревни. В конце концов пришлось даже показать свой улов, чтобы милиционеры удостоверились, что он и правда удил рыбу, а не осуществлял свои преступные замыслы в Демьяновке. - Во время рыбалки ни с кем не встречались? – снова приступил к опросу Напалков. - Нет! Никого не встречал! – тут же солгал Гриша. Ему совсем не хотелось топить незнакомца в камуфляжном костюме. Во всяком случае до тех пор, пока не узнает, что же он натворил. - Когда вы в последний раз встречались со Шкуркиным? - Вчера видел в окно. - Сегодня не встречались? - Нет. Сегодня я рано выехал из дома. - Звук выстрела слышали? - Нет, - покачал головой Гриша. «До стрельбы дошли. Значит, что? Тот незнакомец с реки свинью или корову Авдея застрелил? – завертелись мысли в голове Гриши. – Вот почему меня так дотошно допрашивают. Явно подозревают меня. Да-а, никто меня с утра не видел и целый день ведь один ходил. Потому и не раскрывают свои карты, а крутятся вокруг моей вражды с Авдеем. Надо быть осторожным, чтоб каким-нибудь неосторожным словом не подставиться». - А ружьё у вас, Григорий Иванович, есть? - Есть. - С собой сегодня не брали? - Нет! Я же не браконьер! Да объясните мне хотя бы, что тут случилось?! - Что случилось? – вопросом на вопрос ответил Напалков. – Фермера Авдея пристрелили, вот что случилось! Чего-чего, но только не этого мог ожидать Гриша от милиционеров. Из-за этого он ошарашено глядел то на одного, то на другого, всё ещё в душе надеясь, что те неудачно пошутили. Но на лицах гостей не показывалось ни тени улыбки, они были слишком серьёзны для таких шуток. И до Гриши, наконец, дошло, что это правда. И он несказанно встревожился за себя. Тут ведь и точно всё могут свалить на него. Рано утром из дома уехал, целый день один рыбачил, никто его не встречал. Но ведь никто его не видел и на месте убийства! - И что?... До смерти?... – теперь уже Гриша спрашивал допрашивающих. - Конечно до смерти! Если в лоб пулю пустят, долго там не протянешь… - А где убили? - Недалеко. По дороге в деревню. Ну, хватит вопросов! Теперь скажите, знали ли вы, чтоб кто-нибудь грозился убить фермера? Кто-то вам сам говорил, или слышали от людей? - Нет, ни от кого не слышал, - покачал седеющей головой Гриша. – Да ведь если кто такое задумает, то вряд ли на каждом углу звонить будет. - Это, конечно, так, - вздохнул Напалков, затем пододвинул к Грише заполненный Тарабукиным протокол объяснения. – Прочитайте и распишитесь. 21 Васька Кушнарёв вернулся домой с реки уже к вечеру. В морды попались в основном сорожки и несколько хариусов, но на две поджарки хватит. Чем-то ведь голод утолять надо, желудок выходных не соблюдает. Выйдя из подлеска на открытое место, он тут же с удивлением обнаружил, что деревня так и кишит работниками милиции. Кто в форме, кто по гражданке, будто Васька их не знает, так и рыщут туда-сюда. Это удивляло, чего они тут понаехали, учения, что ли какие? Конечно, без нужды столько народу тут толкаться не будет. А те уже заметили Ваську и сразу пристали к нему, будто его и ждали. - Ты куда ходил? – подошёл к нему молоденький лейтенант в серой мышиного цвета полевой форме. Разговаривает свысока, смотрит презрительно. - Рыбу ловить, - ничуть не испугался Васька, видал уже таких, не боится он его, пусть и с пистолетом. - Ты же вчера ещё был в Веждино, когда сюда приехал? - Сегодня. - В котором часу? - Это что, допрос? - Неважно, отвечай, когда тебя спрашивают! - В обед, я на часы не смотрел. Подошли ещё два милиционера, оба в гражданской одежде. Один из них был начальник милиции – Горский. Второго Васька знал только в лицо. Молодой лейтенант тут же отступил в сторону, уступив место начальнику. - Здорово, Василий! – протянул руку Горский. Это совсем уж не понравилось Ваське, почувствовал, что запахло жареным. Но руку Горского всё-таки пожал, не каждый день ведь выпадает честь здороваться с такими крупными начальниками. – Где был? - На речку ходил, рыбу ловить. - И что-нибудь поймал? - Мало, только на жаркое, - показал корзину Васька. - Да нет, тут, пожалуй, даже больше будет, чем на одно жаркое, - ухмыльнулся Горский. И тут же с ходу сменил тему: - Где ружьё? - Нет у меня ружья, - немного помедлив после такого крутого перехода и, придя в себя, ответил Васька. «Вот же, дурак, не сообразил раньше куда-нибудь дальше перепрятать! Да ведь как можно предугадать, когда заявятся эти золотопогонники, - глаза Горского не моргая острыми иголками впились в Ваську. - К такому попадёшь, обглодает всего, даже косточек не оставит». - А если обыск проведём и найдём? - Обыскивайте, - упавшим голосом промямлил Васька и опустил голову. Другой милиционер, подошедший вместе с Горским, и стоявший боком к ним, вдруг произнёс: - И брат, вон, идёт. Все обернулись в ту сторону, куда он указывал. И правда, со стороны леса к дому приближался Кушнарёв Борис. Он был одет по-рабочему, из-под кепки на плечи ниспадал платок от комаров, на ногах резиновые сапоги, за плечами рюкзак, в руке держал топор. Увидев столько чужих людей возле своего дома, он на некоторое время обомлел, приостановился, вглядываясь в них. Но, не чувствуя за собой никакой вины, не испугался. Возле изгороди к нему подошёл Горский. - Привет, Борис Алексеевич! Куда ходил? - Мох брать. - Ружьё есть? От такого неожиданного вопроса Борис растерялся, некоторое время раздумывал, сказать ему правду, или же солгать? Но если уж эти приехали, то без обыска точно не уедут, найдут ружьё - будет хуже. А самому показать, где оно лежит, то тогда могут оформить как добровольную выдачу. Будет лучше, если сказать правду. Поэтому он утвердительно кивнул головой: - Есть. - Где? - На чердаке у Васьки. - Показывай! - Оно не моё, пусть Васька и покажет. Васька вздохнул, кинул испепеляющий взгляд на брата и не спеша полез по скрипучей лестнице на чердак. Ружьё на самом деле было не Васькино, оно принадлежало их брату Вене. Это был самый старший сын Кушнарёва Алексея. Проживал он в Пасаёле, а незарегистрированное ружьё дома хранить боялся, поэтому и привёз в полузаброшенную Демьяновку. - Только не перестреляй нас оттуда! – полушутя кинул Горский вслед Ваське. - Что я, дурак? Да из такого не очень-то и постреляешь, - донёсся из чердака приглушённый голос Васьки. - О-о! Как обильно смазано! – удивился Горский, беря из рук Васьки, высунувшегося из двери чердака, ружьё. – Так уж точно не заржавеет. Двадцатый калибр. А где курок? Как вы с такой пушкой охотитесь? - А мы с ружьём и не охотимся. Так лежит. Давно уже хотели отремонтировать, да руки никак не доходят. - Конечно, из-за постоянной пьянки времени у вас не хватает. А теперь уже и ремонтировать не надо будет. Разрешения, конечно, на него нет? - Нет, разве вы на неисправное ружьё документ дадите… - Подай уж тогда и патронташ. - Нет патронташа. - Как нет? - А так, нет. - Тогда нам придётся поискать. - Дело ваше. Васька спустился на землю. - Найдите понятых и всё запротоколируйте, - дал указание Горский своим людям. И снова обратился к Ваське: - Говоришь, сегодня вернулся из Веждино? - Сегодня. - А кто фонарь под глазом засветил? - Если-б знал… Не помню ни черта… - А помнишь, как Авдея убил? - Че-его-о?! – у Васьки от неожиданности даже лицо вытянулось. – Какого Авдея? - Фермера, - Горский внимательно наблюдал за выражением Васькиного лица. – Или тоже не помнишь? Васька изо всех сил старался уловить из разговора Горского центральную нить, но нестерпимая головная боль не позволяла толком мыслить. Наконец, до него дошло, что фермера Авдея убили, а его подозревают в убийстве. Да этого же не может быть! Он сегодня, только пару часов назад видел его живого и невредимого. Ну никак это не могло уложиться в его засушенных алкоголем мозгах. Поэтому после некоторых размышлений Васька спросил Горского: - А что, кроме нашего Шкуркина есть ещё один такой же фермер? - Ну и артист! Будто ведь ничего не знает! Глядите, ещё не слыхал, что Шкуркина убили! – обернувшись к другим милиционерам, Горский широко ухмыльнулся, будто приглашая всех полюбоваться на Ваську, который так умело прикидывается под ничего не знающего простачка. - Когда это успели Авдея убить? Я же пару часов тому назад видел его, - Васька быстро-быстро заморгал своими мутными глазами. - Вот, пару часов тому назад и видел, когда в лоб ему пулю всадил! – резко оборвал разговор Горский и обратился к своим подчинённым: - Всё оформите, как надо, документально, а этого отвезём в Веждино. Ему некуда деваться. Если не сам стрелял, то уж точно знает, чья эта работа. Поднажмём и быстро расколется. Нет ничего легче, чем снова посадить ранее судимого. Васька ничего не стал возражать, знал ведь, что он абсолютно невиновен. О том, что убили Авдея, он узнал только от самого Горского, поэтому отнёсся ко всему происходящему спокойно, ничего, разберутся и отпустят. Кое-какие грешки за ним, конечно, числились, пить ведь каждый день надо, а безработному зарплату не начисляют. Занёс в дом рыбу, отдал Нине. За ним чёрными тенями без спросу вошли гости с батраками Авдея, которых привлекли в качестве понятых, и долго рылись в маленьком хозяйстве Васьки, всё перевернули. Наткнулись на электросчётчик, который Васька купил по случаю у одного мужика за бутылку, и придрались, откуда, да откуда? Хотел себе на кухню поставить, чтоб не зависеть от брата Бориса, а то он по настроению то включает им свет, то отключает. Но всё как-то некогда было подключиться, поэтому счётчик и валялся в ящике вместе с прочим хламом. Куда-ни ткни, везде беспорядок. Этот мужик, конечно, где-то тот счётчик украл, а теперь на Ваську ту кражу как пить дать могут повесить, тьфу! Нет бы спрятать его куда-нибудь в яме, или в лесу. А ещё лучше, если бы на стене висел, никто на него и внимания тогда не обратил бы! Почему-то человек всегда задним умом силён! Обыскали и дачу старшего брата Вени, ключ ведь у Васьки на стене висел. На полке нашлись пустые гильзы и самодельные пули. Горскому снова улыбнулась удача, всё идёт донельзя гладко. У Васьки же во всё ещё гудящей голове возникали невесёлые мысли. Когда-то вот так же из-за своей глупости залетел. Зашли с товарищем в промтоварный магазин, попросили продавщицу что-то показать, та зашла на склад, в это время Васька с витрины баян умыкнул. Довольные идут по центральной улице, рты до ушей, на баяне играют, а сзади продавщица с милиционером их догоняют. Конечно, срок заработал. После отсидки уже сам себе таким умным представлялся, мол, теперь-то уж ни за что не промахнусь, а вот снова, видать, в грязную яму шмякнулся по уши. Ясно, что Авдея не он убил, никак на него это дело повесить не смогут. С такого похмелья он не то что в голову, а даже и в машину бы не попал. А за счётчик точно может загреметь, могут на пару лет снова упечь за решётку. Да ведь и не помнит уже, у кого купил. Так размышлял Васька, когда его посадили в милицейский УАЗик и везли в Веждино, откуда он только сегодня, дурак, припёрся пешком. Мысли же Горского были совсем иного направления. Для него Кушнарёв Васька был как слиток золота, случайно найденный в навозе. Такое тяжкое преступление в его районе совершено, опять на всю республику прославились. Министр изо всех сил будет давить на то, чтобы как можно быстрее раскрыть это преступление и задержать виновного. А здесь, в маленькой деревеньке, где кроме батраков Шкуркина живут только эти два брата Кушнарёвых – Васька и Борис, причём оба ранее судимые, кроме них вообще некому пойти на такое дело. И ружьё, и патроны обнаружены, изъяты, можно козырнуть перед генералом, что преступление раскрыто по горячим следам в течение нескольких часов. Всей операцией с выходом на место происшествия сам Горский руководил, а не парился целый день в кабинете во вращающемся мягком кресле, борясь с послеобеденным сном. Это ещё выше поднимет его рейтинг, на погоны может упасть очередная большая звезда, грудь украсит медаль, а, может, и орден, откроется перспектива переезда в шикарный тёплый кабинет министерства. А поменять развалившуюся деревню на столицу – эту тайную мысль Горский много лет уже лелеял в извилинах своего головного мозга. Одним словом, всё складывается как нельзя более удачно, лишь бы никаких препятствий не возникло в дальнейшем, а дело об убийстве фермера тихо-гладко докатилось до суда. 22 Евлогий Дмитриевич с раннего утра поехал к местечку Сордъёль, где он лет десять тому назад заложил для себя охотничий путик. Начинал тогда, когда отец – Дмитрий Гуриевич ещё мог содержать свои угодья. Поначалу на новом месте хорошо дичь шла и Евлог был очень доволен этим. Но в последние годы птицы стало гораздо меньше. Затем и отец состарился, больше уже не мог промышлять, пришлось с жалостью оставить любимое дело, а его тропы перешли к сыну. Но эту свою родную тропу тоже неохота было бросать, ведь столько пота пролито, и что, всё зря? Хоть уже лет десять здесь охотится, но тропа до конца и сегодня не доведена. В одном месте Евлог в лес заходит, в другом выходит, а посередине так прогуливается, без тропы. Вот и надумал сегодня пройтись по лесу, наметить наиболее удобные и красивые места, сделать затёсы на деревьях и впоследствии расчистить тропу. Но одновремённо надо быть внимательным, чтобы поблизости не оказалось угодий другого охотника, это ведь будет похоже на воровство, наглеть тут нельзя, надо уважать друг друга, лес такого не прощает. Целый день по лесу шастал. Попадал и в такие глухие места, куда никогда раньше не заглядывал. Тропа его пройдёт по сухому сосновому бору, где легко дышится, где на душе музыка звучит. Вот там он и станет неторопливо с ружьишком осенью прогуливаться, проверять силки и самоловы. Не заметил даже, что солнце на вечер перевалило, да и порядком устал. Всё ещё предполагал, что ноги у него ещё молодые, не знают усталости, а оказалось, что возраст берёт своё, нет уже былой стремительности. Куда-то растерял. Обернуться бы да собрать, но где их теперь найдёшь! Вот так и живёшь, предполагаешь, что всё ещё впереди, а болезни и немощи крепчают, день ото дня сильней и сильней давят на человека, сгибая его к земле. Хоть и с большим трудом, но одолел Евлог участок дороги, отделяющий его от верного зелёного УАЗика и, к вечеру, мокрый из-за начавшегося не ко времени дождя, вышел к машине. Теперь всё, можно сказать, позади. Машина быстро домчит хозяина до Демьяновки и остановится прямо возле крыльца старенького домика. Переваливаясь с боку на бок, считая ухабы лесной дороги, выехал, наконец на асфальт, и тут же нос к носу встретился с «буханкой» Авдея. Евлогу совсем не хотелось видеться с ним. Мельком окинул сидящего в кабине человека и несказанно удивился. Ему показалось, что за рулём сидит почему-то вовсе не Авдей, а кто-то другой. Шофёра себе нанял, или что? Пока Евлог размышлял над этим, встретилась ещё одна «буханка», это была машина ИВС (изолятор временного содержания) райотдела милиции. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, ведь этот УАЗик очень редко выезжает из райцентра. Она отвозит арестованных в суд, привозит обратно, доставляет еду из столовой, воду с колонки. Надо будет по возвращении домой узнать, что же такое сверхординарное произошло, что даже эту машину выдернули. А тут на дороге впереди какой-то незнакомый УАЗик изрядно помятый стоит. Сбавил ход и потихоньку приблизился к ней. А с другой стороны подъехала машина дежурной части РОВД, в кабине двое – водитель и молодой участковый, недавно приехал после школы милиции. Поздоровались. УАЗик, видать, перевернулся и обратно на колёса встал, кузов помят, вокруг валяется одежда, какие-то бумаги, гаечные ключи. А в кабине, слышно, мужчина стонет, видимо, водитель. - Отведите машину с проезжей части, Евлогий Дмитриевич, - махнул рукой участковый. – Не загораживайте проезжую часть. Евлог посмотрел туда-сюда, но машин поблизости не было, поэтому на его слова никак не отреагировал. - Отведу, не буду же тут сутками стоять. А вы куда ездили? - В Демьяновку. - Зачем? - Езжайте своей дорогой и там узнаете, нам некогда, - участковый с озабоченным лицом прервал беседу, - работать надо! Видите, тут ДТП (дорожно-транспортное просшествие). Евлог обернулся к водителю. Всё-таки очень хотелось узнать, что могло в Демьяновке случиться? Ведь сам он едет именно туда! - Сергей, что случилось? Сергей был разговорчивее, ему не надо никаких протоколов тут оформлять. - Фермера Шкуркина убили. - Да-а?! Как убили? – у Евлога от удивления сам собой рот раскрылся. Теперь ему стало понятно, почему за рулём машины фермера сидел другой человек. - Прямо в лобешник из ружья саданули, когда на машине ехал. - До смерти? - Да, там на месте и умер. Вот перед нами труп в морг отвезли. - Дела… Встретил его машину… Постояли, помолчали. - Ну, тогда я дальше поеду, не буду вам мешать, участковый вон очень уж серьёзный. - Встретишься с нашими, передай, что тут ДТП. - Хорошо. При заезде на дорогу в Демьяновку навстречу Евлогу одна за другой целой кавалькадой начали выезжать машины. Тут были как служебные, так и личные, отечественные жигулята и иномарки. Евлог не стал считать, но было их не меньше десяти. Одновремённо столько начальства на лесной дороге Евлог за всю свою жизнь встречал впервые. И главное, встретился как раз посередине моста через ручей. Остановился поближе к краю, чтобы не мешать проезду, только водителю машины угрозыска крикнул, что на дороге ДТП. Водитель кивнул головой и ответил, что и так знает. Видно, по рации уже связывались. Поднявшись от ручья наверх, Евлог увидел только одну оставшуюся машину, возле которой находились оперативник Напалков Сергей, эксперт Липин Василий и участковый Толя Тарабукин. Они внутри УАЗика накрыли импровизированный стол. На газете лежали хлеб, сало, колбаса, а в середине красовалась четырёхугольная бутылка водки с закручивающейся пробкой. Возле дороги над небольшим костром на палочке, воткнутой в землю, висела жестяная литровая банка из-под компота с закопчёнными боками, в которой водитель – Володя Кузнецов поставил кипятить воду. Сам он сторожил рядом наготове с открытой пачкой чая, чтобы, как только вода закипит, всыпать туда заварку. Все обернулись к приближавшемуся УАЗику Евлога, а как только узнали его, то тут же замахали руками, приглашая присоединиться к дружной компании. - Евлогий Дмитриевич, как раз вас тут и не хватает, причаливайте к нам! Евлог, улыбаясь в ответ, объехал своих бывших коллег и остановил свою машину в один ряд с их УАЗиком, чтобы не мешать движению, если ещё кому-нибудь приспичит проезжать мимо них. Вышел из кабины, подошёл к друзьям и поздоровался с каждым за руку. - Вот мы сейчас и посмотрим, какой узор на подошвах сапог Евлогия Дмитриевича, - с серьёзным выражением лица обратился Анатолий к остальным, - в момент узнаем, кто преступник. Ты смотри! Сапоги уже на кеды сменить успел! Следствие запутывает. - В Демьяновку, на свою фазенду? – спросил Липин. - Вообще-то туда направлялся, а теперь даже и не знаю, может, обратно повернуть, пока не поздно. Тут, оказывается, война идёт, стреляют… - Уже рассказали? – улыбнулся Тарабукин. - Да, встретил пару машин и кое-что узнал. Давайте, показывайте, где это случилось? - Да показывать-то и нечего. Ждал прямо возле дороги, ветки, мешающие ему, обломал, сидел и курил, пока Авдея не дождался. А как только тот проезжать стал мимо него, тут и бабахнул в голову. А сам в лес чухнул. И Липин показал Евлогу место происшествия. Стрелял преступник почти в упор, метров с пяти-семи, ну, максимум, с десяти. С такого расстояния трудно не попасть. Почва вокруг густо заросла зелёным мхом, поэтому следов никаких, конечно же, нет. Да если и были бы, то давно всё затоптали, ведь народу тут уже побывало прилично, целая толпа. - И нашли что-нибудь? - Кое-что нашли, - кивнул головой Василий. – Пыжи из газеты, недалеко отсюда след обнаружили. - А пулю? - Пулю не нашли. Видимо, в левую форточку залетела, пробила голову и через правую форточку вылетела. Стёкла опущены были, жарко. Искали, искали, но нигде не нашли. Где тут в лесу её найдёшь…- добавил Тарабукин. - А калибр какой? - Видимо, очень маленький, на вид тридцать второй. - А человек? На кого-то уже вышли? - Мужика какого-то в Демьяновке задержали, я отсюда никуда не отходил. Толик с Сергеем там шерстили. Сам Горский лично руководил. Ружьё и патроны нашли. Давайте подкрепимся, а то чай остынет, - с банкой в руке подошёл к машине Володя. - Сначала водку попробуем, а чай подождёт, - рассмеялся Василий. – Евлогий Дмитриевич, у вас посуда есть? - В рюкзаке кружка была. Укрылись от продолжающегося дождя в машине. Липин разлил водку кому в кружку, кому в пластмассовый стакан: - Давайте выпьем, чтоб у нас всё было нормально. Чокнулись и выпили по глоточку, принялись за закуску, что имелось на столе. - Вот чем мне нравятся сотрудники милиции, так это тем, что у них всегда с собой есть выпивка. Никогда с вами тоскливо не бывает, - жуя хлеб с салом, заметил Евлог. - Это правда, у нас всегда есть, только почему-то быстро кончается и постоянно не хватает, - ухмыльнулся Напалков. - Каким всё-таки дрянным человеком был этот Авдей… Я думал, что его убьют гораздо раньше, - глядя куда-то в небо, тихо произнёс Тарабукин. - Дрянной ли, хороший ли, всё равно я считаю, что никому не позволено вот так решать свои проблемы, никто не имеет морального права объявлять себя независимым третейским судьёй и лишать человека жизни! – высказал своё мнение Липин. –Можно ведь было, наверное, всё решить не нарушая закона. Хотя бы в суд подать. - Евлогий Дмитриевич вон в прошлом году вроде судился уже с ним, - рассмеялся Володя. – Много ли насудили? Что-то в кармане тоже не шуршит и не звенит. - Да, хуже нет, чем по судам таскаться. На всё им нужен документ с печатью. Тянули, тянули резину, а так ни до чего не дошли, - отмахнулся Евлог. – Конечно, убийство – самое последнее дело. Если каждого убивать, кто тебе не нравится, тут далеко можно дойти. Республика превратится в новую Чечню. Коми народ всю жизнь относился к людям уважительно, доброжелательно, терпеливо, поэтому, видать, и унижали нас все, кому не лень. В Сыктывкаре, да теперь уже и в Веждино по-коми разговаривать не дают, тут же и оборвут, мол, говори по-русски, мы не понимаем! Конечно, не везде одинаковые люди. Кушашорские, вон, совсем другие по характеру. Там издавна, отец ещё рассказывал, никакие законы не соблюдали. Чуть что не по ним, так сразу или дом подожгут, или самого убьют. - Там да, так и есть, - Напалков мотнул головой в подтверждение слов Евлога. – В Кушашоре всегда больше всего тяжких преступлений. Убьют, а труп то в колодец сбросят, то в холодильнике запрут. Липин снова разлил в стаканы по глотку и подал каждому. - Ну, за вас, Евлогий Дмитриевич! Чтобы у вас всё было хорошо, главное – не болейте! - Спасибо, Вася! Умеешь же ты сказать! Как теперь после такого тоста за себя не выпить? Выпили водки, потом принялись за чай. Тёплую водку пить было противно, но она приятно разогрела Евлога, подавила усталость. Василий разлил в третий раз. Евлог и Володя отказались, хватит, они за рулём. - Ну, спасибо за угощение, всего вам доброго, - Евлог хотел было отправиться в путь. - Ты смотри, он уже бежать намылился! Всю нашу водку вылакал и, не расплатившись, когти рвать! Тут одним спасибо не отделаешься! – притворно возмутился Володя и, увидев вытянувшееся лицо Евлога, рассмеялся. – Смотрите, как испугался! – и уточнил: - Если наша машина не заведётся, придётся вам дёрнуть. Так что подождите немножко. - А-а, - улыбнулся Евлог. Он, выйдя на пенсию, успел уже подзабыть, что в милиции работают очень юморные ребята, которым палец в рот не клади, до крови укусят. Но двигатель завёлся сам, не пришлось буксировать машину, видимо, аккумулятор подзарядился и не успел ещё сесть. Каждый поехал своей дорогой. 23 Рано утром Емельяна разбудило звонкое пение мелких лесных пташек. Сами они до того маленькие, как листья берёзы, и пока внимательно не приглядишься, то ни за что не заметишь, а голосистые. Он с детства любил слушать их мелодичное чириканье, поэтому проснулся с отличным настроением. Открыл глаза и довольно долго лежал без движения, только глядел в тёмный бревенчатый потолок и слушал, и слушал… За ночь тепло из избушки выветрилось, но не было холодно, не зима ведь. На сердце легко, чувствовалось ощущение завершения очень трудной, но нужной работы. Вчера ведь он, можно сказать, поставил точку, не точку даже, а восклицательный знак, сбросил с души уже продолжительное время давивший на него камень. Он не обращал внимания на ломоту в ногах и во всём теле после вчерашнего продолжительного блуждания по чащобе, ведь усталость окончательно не прошла, она осталась. Но ничего, ведь эту телесную боль не сравнить с той тяжкой душевной раной, которая в течение целого года не переставая терзала его сердце после потери самого дорогого, самого любимого человека. Весь год Емельян распоследними словами ругал себя, считая виновным только себя за то, что привёл Феню к Авдею. И целый год ждал, надеялся, что всё-таки фермер придёт к нему, станет на колени и попросит прощения. Вот тогда, может быть, зачерствевшее сердце Емельяна бы оттаяло, смягчилось, и он бы простил фермера. Но Авдей так и не подошёл к внезапно овдовевшему по его вине человеку. Емельян, всё ещё лёжа на жёстких досках нар, потянулся, да так, что даже суставы захрустели, сладко зевнул и встал. Широко распахнул дверь, при этом железные петли неприятно заскрипели, от чего даже мурашки по коже пробежали, и полной грудью вдохнул утренний свежий воздух. Ночью развёдрило. Умытые небесной водой деревья стояли чистые, зелёные, только тоненькие листочки слабо шелестели на мягком ветерке, будто перешёптывались о чём-то друг с другом. Природа ждала солнца. Оно, конечно, давно уже проснулось, но лучи его долго ещё не смогут добраться до земли, пока не поднимется на достаточную высоту. Всю энергию отбирают крупные деревья, они жадно поглощают его тепло, питаясь им и ещё сильнее разрастаясь вширь и в высоту. А мелкие тростинки возле земли хоть и голодают, но не отчаиваются, изо всех сил тянутся наверх, к небу, надеясь когда-нибудь потеснить старших родственников в борьбе за выживание. Сидит Емельян возле двери избушки, лениво курит и любуется пробуждающейся природой. Теперь ему спешить абсолютно некуда. Разжёг костёр, поставил в чайнике воду, дождался, пока вскипит, вместе с заваркой бросил в кипяток несколько веточек смородины для вкуса, позавтракал. Выпил три кружки сладкого ароматного чая. Проверил развешенную на жердочках одежду, вывернул куртку и брюки наизнанку и повесил досушиваться. Сапоги возле печки хорошо просохли. Старые хотел было сжечь в костре, но жалко стало портить приятно щекочущий ноздри сладкий лесной воздух чёрным едким дымом горящей резины и положил их в рюкзак, по пути выбросит куда-нибудь в болото, чтобы никому на глаза не попались. Срезал подходящую прямую палку, сделал что-то вроде шомпола, вытащил из рюкзака тряпочку и пузырёк с маслом. Ружьё, которое после дождя кое-где покрылось за ночь ржавчиной, хорошо прочистил, обильно смазал маслом. Вот и ещё раз это старое ружьё, доставшееся ему от отца, послужило ему, только вот не знает Емельян, точно он выстрелил, или промахнулся? Всё-таки, наверно, попал. Но ничего, потом узнает, может, даже сегодня вечером. Завернул ружьё в сухую тряпку, затем в полиэтиленовую плёнку и тщательно спрятал в расщелину треснувшего дерева, предварительно топором расширив его. Не будешь же с ружьём выходить из леса после такого происшествия. Чтобы ничего не было заметно, снаружи гвоздём прибил длинную плоскую деревяшку. Щепки все до одной собрал и отнёс в костёр. Внимательно осмотрел свой тайник и остался доволен. В другой раз, после того, как утихнет шум, придёт сюда во время охоты и заберёт ружьё. Посмотрел на часы и вздохнул, долго ещё тут надо будет сидеть, часов до двух выходить в дорогу нельзя. От нечего делать перед избушкой смастерил стол и скамейку, это подарок хозяину за ночлег. Кабы была пила, можно было бы и дров нарубить, а с одним топором как-то неохота стало возиться. За долгий день выпил добрый жбан чаю, аж живот раздулся, то и дело поглядывал на часы, стрелки которых будто застыли на месте, не хотят крутиться, и всё тут! Хоть ты лопни! Походил вокруг избушки босиком, привёл в порядок натёртые вчера ноги. Но в конце концов и этот день перевалил за полдень. Емельян тщательно умылся, оделся-обулся и тронулся в путь. По хорошо расчищенной тропе трудяги-охотника добрался до речки, перешёл её по запруде и не мешкая уже вышел к шоссе. Здесь он переоделся в повседневную одежду, камуфляжный костюм и сапоги положил в рюкзак, в теперешнее трудное время ничем нельзя бросаться. Обжигающие кожу днём лучи солнца уже только ласково гладили лицо, когда Емельян вышел на автобусную остановку. Одет он был в чистый, хотя и слегка помятый, костюм, на ногах запылённые туфли. Увидев его со стороны, можно было подумать, что он только что приехал из города, а в лес заходил по мелкой нужде. В Кушашор приехал на вечернем рейсовом автобусе, вместе с другими пассажирами вышел наружу, окинул взглядом до боли знакомую картину: дома, заборы, амбары. Всё на месте, ничего не изменилось. Возле дома навстречу ему подбежали дети: «Папочка! Наш папочка приехал!» С трёх сторон прижались к отцу, к самому близкому и любимому человеку, в этот момент его сердце застучало как-то по-особенному, глаза увлажнились, мир внезапно поплыл. В горле запершило и он долго не мог выговорить ни слова. Да, а вот дорогая любимая Фенечка уже никогда не встретит своего Емельяна, не припадёт к его широкой груди, не уронит счастливую слезу на мужнино плечо. Осталось только надеяться, что когда-нибудь снова во сне увидит её, вот тогда он покроет поцелуями родное Фенечкино лицо. Старший сын взял из рук отца рюкзак, который от тяжести так и норовил тянуться по земле, и донёс до крыльца. Младшие сын и дочка, весело щебеча, за руки подвели счастливо улыбающегося Емельяна до дома. На крыльце, приподняв руку ко лбу, защищаясь от ярких лучей солнца, ждала мать – Александра Макаровна, которая перекрестила сына, высохшими руками обняла и припала седой головой к его груди: - Слава Богу, вернулся, сынок. Я сейчас быстро на стол сготовлю. Если бы знать заранее, то баню можно было истопить. Радостной гурьбой вошли в дом. - Ничего, мамочка, успеем, всё в наших руках. И попаримся, и отдохнём. Ну-ка, дети, посмотрите, что вам папа привёз! – Емельян уже доставал из своего рюкзака городские подарки. - А это тебе, мамочка! – и протянул снующей возле печки матери платок с ярко-красными цветами. - А мне-то уж зачем? Напрасно только деньги тратишь, мне ведь уже ничего не надо, - отмахнулась было Александра Макаровна, но платок накинула на плечи и покрасовалась перед зеркалом. - Спасибо тебе, сынок, - дрогнувшим голосом произнесла она и вытерла набежавшие на глаза слёзы. – Себе, наверно, опять ничего не купил? - Себе я больше всех набрал. Вон, какой красивый костюм приобрёл, правда, успел уже порядком испачкать. Но постираем, и снова будет, как новенький. Сапоги и топор тоже обратно привёз, не выбрасывать же, в самом деле, - Емельян вынес пустой вещмешок в коридор и повесил на гвоздь. - А ну-ка, детки, давайте все за стол и с отцом вместе поужинаем. Ты, наверно, с самого города не ел? Живот уже подвело. Вон, как похудел, одни глаза остались, месяц целый ведь дома не был, - заботливо хлопотала возле стола мать. –Что-то дымом от тебя несёт, случайно, не на пожаре был? - Да нет. На остановке костёр от комаров развели, возле него посидел, вот и пропах. - А-а. Дети, кушайте, кушайте. А ты, сынок, что не садишься? - Быстренько переоденусь и тоже сяду. Емельян снял костюм, в котором ездил в город, повесил в гардероб. Гремя носиком умывальника, шумно фыркаясь, долго умывался, вытерся насухо полотенцем, одел спортивные брюки, расчесался возле зеркала и только после этого подошёл к столу. Взял кусок чёрного хлеба, выпечённого матерью, тоненько намазал горчицей, густо поперчил суп, откусил добрую половину куска хлеба и принялся с аппетитом есть. - Ну, и вкусна же домашняя еда! В городе в столовой вроде наешься до отвала, а выйдешь на улицу, и снова уже есть хочется. Зато цены!… Ох-ох-ох! Кусаются! – покачал головой, не переставая работать ложкой. - Может, с устатку стопочку выпьешь? Я, старая дура, что-то сразу и не догадалась, - спохватилась вдруг Александра Макаровна. - А что? Это можно, - согласился сын. – Порядком ведь устал от долгой дороги. Хоть высплюсь потом. - Так, так, сынок. Немножко можно. Дети уже отужинали, друг за другом быстро вышли из-за стола и выбежали на улицу, чтоб похвастать перед друзьями отцовскими подарками. - Что там в городе хорошего? – села напротив сына мать. - Да что там хорошего может быть? Дышать нечем, пыль, грязь, асфальтная вонь. Всё дорого, везде деньги нужны. А здесь что нового? - Да вроде всё по-старому, ничего не изменилось. Участковый сегодня заходил, тебя спрашивал, - у Емельяна рука с ложкой дрогнула, суп пролился на клеёнку. – Ружьё просил показать, а я сказала, что не знаю, где ты ключ от сейфа держишь. Ещё спросил, в сейфе ли ружьё. Я и ответила, что там, где же ещё ему быть? С прошлой осени ведь не вынимал. Да! Фермера Авдея ведь убили! - Как?! Вот это новость! Правда, что ли? – удивлённо взглянул на мать Емельян. – А я ничего не знаю. И как убили? - Ну откуда ты можешь знать? Ты ведь автобусами ездил и телевизор не смотрел. - Что, и по телевизору даже передавали? А как? И кто? Человека поймали? - На машине проезжал по дороге, а тут из лесу кто-то из ружья и выстрелил, прямо в голову попал. Там и умер. - А кто стрелял, того поймали? - Кого-то, мол, арестовали, но фамилию не сказали. И ружьё нашли. - Да-а, - всё ещё с растерянным выражением на лице сидел Емельян. – Значит, кого-то сильно задел. - А какой он человек был? Авдей-то? Хороший, или плохой? Наконец у Емельяна с лица исчезло удивление, он снова наклонился к тарелке с супом и продолжал с аппетитом хлебать. - Авдей-то? – помолчав некоторое время, прервал молчание Емельян. – Авдей был очень плохим, таким бессердечным, его и человеком-то назвать нельзя, такого я за свою жизнь ещё не встречал. Протянул руку к бутылке с водкой, налил себе полную стопку. - Был бы человеком, тогда, наверно, не убили бы, - вздохнула мать. Затем тихонько, про себя, чтобы не слышал сын, сморкнулась и добавила: - Фенечка наша, может, из-за него тоже?... Вчера ведь ровно год исполнился, бедненькой, - и побыстрее отвернулась. - Куда он попадёт после смерти, в рай, как мученик, или в ад за свою подлость и все горести, которые он принёс людям, окружавшим его, не знаю. Бог разберётся, куда спихнуть душу такого человека, на то он и Бог. Царство небесное тогда тебе, Авдей! Разбогател окончательно, всё оставил, на тот свет ничего с собой не забрал, - и медленно осушил стопку. 24 После окончания Горским высшей школы милиции и возвращения его в Веждино прошло почти тридцать лет. С самого рождения он обладал поистине звериным нюхом, поэтому нос свой постоянно держал по ветру, ни разу его не занесло налево на поворотах судьбы. Учась в школе милиции он был избран космсоргом, умел, сверкая глазами, зажигательно выступать на собраниях, тем самым поднимать товарищей на новые трудовые и боевые свершения, чтобы те уверенно шагали вперёд широкой дорогой, проторённой Великим Лениным и Коммунистической Партией. Там же он, не откладывая в долгий ящик, вступил в партию. Прибыв в веждинский райотдел, он тут же показал себя активным коммунистом. На партсобраниях не сидел подобно другим где-нибудь в уголке и подрёмывал, а по всем рассматриваемым вопросам высказывал своё мнение, которое не расходилось с решениями исторических съездов КПСС. Активного человека приметили и на первом же отчётно-выборном собрании выбрали секретарём партийной организации РОВД. Это была, конечно, не освобождённая должность, Горскому никак нельзя было забывать и о своей основной работе. Ведь он считался участковым инспектором милиции. Но на самом деле вновь избранный парторг на свой участок носа не показывал. Целыми днями он сидел в кабинете и то готовился к новым собраниям, то перепечатывал протокола старых партийных собраний. А их старыми парторгами было накоплено порядком за предыдущие десять лет. Все их надо было отпечатать на машинке, да так, чтобы не было в них ни одной ошибки, ни одной опечатки. Иначе протокол в райкоме не примут, возвратят обратно. Опять надо терять время, стучать на машинке, ведь о компьютерах тогда даже и не мечтали. Непосредственному начальнику Горского такое положение дел не могло нравиться, ведь вместо него приходилось запрягать других, у которых и так работы было невпроворот. За глаза хоть материли парторга как участкового, но в результате его усилий райотдел милиции в глазах райкома поднялся на несколько ступенек выше. Протирающие штаны райкомовские работники должным образом оценили старания Горского и с высоких трибун постоянно отмечали его, приводили в качестве примера. Поэтому пришлось терпеть «освобождённого секретаря», с паршивой овцы хоть шерсти клок, ведь теперь меньше стали ругать начальника райотдела и его замов. Наступила летняя страда и, как в прошлые годы, каждому предприятию района от райкома спустили план – заготовить тридцать тонн сена для совхоза. Горский на партсобрании взял слово и, зорко оглядывая окруживших его коммунистов, сославшись на политику КПСС, произнёс, что ни в коем случае нельзя отставать от новых веяний. А в это время по радио и телевидению с утра до ночи твердили о принимаемых трудящимися встречных планах. В связи с этим он выдвинул предложение заготовить сверх заданных тридцати ещё тридцать тонн сена. Коммунисты страшно удивились, в душе возмутились, но в присутствии инструктора райкома партии никто не посмел возразить против инициативы секретаря и дружно проголосовали «за». В первый же сенокосный день Горский забрался на коня, чтобы показать, как ловко он управляется с этой чудо-техникой, но не смог удержаться на его худой спине, свалился наземь и сломал ногу. Два месяца после этого с загипсованной ногой горе-джигит валялся на мягком диване и следил по телевизору, как в Коми Республике идёт заготовка кормов. Весь отдел же, поминая Горского разными нехорошими словами, в основном нецензурными, в выходные дни выполнял его встречный план. В другой раз Горский обратил внимание на то, что в отделе милиции слишком хорошо живут – имеют еженедельно по два выходных дня, а в других районах уже давно, мол, перешли на шестидневку, из-за этого у них и процент раскрываемости преступлений, да и другие показатели значительно выше, чем в Веждино. Начальник отдела, прислушавшись к голосу масс, издал приказ о переходе на шестидневную рабочую неделю. Людям в погонах, ясное дело, деваться некуда, приказ есть приказ, остаётся только ладонь к козырьку фуражки приложить и беспрекословно его выполнять. Как только известие об этом дошло до ушей министра, он тут же, опираясь на инициативу веждинского РОВД, издал указание о переходе на шестидневку всем сотрудникам внутренних дел по Республике. Такое положение дел никому, естественно, не могло понравиться, в том числе и городским жителям, у них ведь тоже дачи имеются, на них горбатиться выходные дни просто необходимы, и потихоньку-помаленьку, без излишнего шума месяца через три вернулись обратно к рабочей неделе с двумя выходными днями. Конечно, оперативные группы выходных дней не видят¸ это их хлеб. В отделении по организации работы участковых инспекторов милиции как появления солнца после продолжительных дождей ждали того дня, когда же инициативного и деятельного парторга переведут куда-нибудь подальше от них. Ведь вроде бы человек есть, а с другой стороны, его нет. И не скажешь, что он не работает, постоянно в заботах. Уволить его невозможно, человек непьющий, зажав в руке табельное оружие, в пьяном виде жену с детьми не гоняет, стёкла в окнах квартиры не бьёт, на работу не опаздывает, остаётся надежда только на перевод в другую службу. И этот долгожданный день, наконец, настал. В отделении уголовного розыска ввели новую должность – заместитель начальника. Вот туда и перевели Горского, естественно, с повышением по должности и по званию. Участковые облегчённо вздохнули, зато чуть ли навзрыд не плачут сыщики, у них ведь работа адская, день и ночь покоя не видят. Вот добавили им человека, а толку нет, только партийную работу свою и знает. Поэтому, как только появилась возможность, спихнули его в третью службу и, конечно, опять с повышением. Так Горский за короткий срок успел побывать во всех отделениях РОВД и при этом поднимался всё выше и выше по карьерной лестнице. Как же освободиться от такого абсолютно бесполезного для службы человека, который на свои прямые обязанности начхал, а посторонним людям и партийному начальству представляется исключительно серьёзным, грамотным и инициативным работником? Хоть бы в райком взяли его, да там, видно, и своих болтунов хватает. И вот, наконец, счастье улыбнулось начальнику отдела, для РОВД предоставили одно место для учёбы в Академии МВД. Кого туда направить? Конечно же, Горского, кого же ещё? Тайно лелеяли надежду, что выучится человек, и возьмут его в министерство, пусть там партийными лозунгами козыряет, идеи свежие выдвигает, встречные планы перевыполняет. Но радость коллектива оказалась преждевременной. Горский выучился, ещё более поумнел, нахватался в столице верхов, и направили его обратно в свой район, теперь уже в качестве начальника отдела. 25 Автомашину Авдея, которую после происшествия поставили возле здания РОВД, смогли не спеша осмотреть только на следующий день. Чтобы не терять зря времени, в день происшествия к ней даже не подходили, другой работы было навалом. Тем более, что на первый взгляд показалось, будто пуля беспрепятственно пролетела через кабину, только на мгновение задержавшись в Авдеевой голове. Но тщательный осмотр показал, что на самом деле свинцовый гостинец, выйдя из головы фермера, ударился о вертикальный железный профиль в углу кабины, срикошетил по нему наверх и, потеряв скорость, упал на синтетический материал, покрывающий потолок. Там и лежала пуля, дожидаясь, когда в присутствии понятых её найдут, запротоколируют и приобщат к уголовному делу. Василий Липин колдовал в своём пыльном кабинете, забитом всякой умной техникой, проводил химическую экспертизу над пулями, найденными и изъятыми с дачи Кушнарёва Вениамина, и пулей, обнаруженной в кабине УАЗика Авдея. Эта экспертиза, можно сказать, являлась самой основной, которая должна дать ответ на многие важные вопросы. И самый главный – виновен ли Кушнарёв Васька? Если химические составы пуль совпадут, то можно будет написать: «Проверенные пули отлиты из одного куска свинца». На столе все пули самодельные, не заводские, и это, конечно, усложняет работу эксперта. Но результат экспертизы, проведённой старшим лейтенантом, точно показал, что пули явно отличаются по своему составу. Значит, можно сделать вывод, что Липин для следствия абсолютно ничем помочь не смог, хотя весь отдел ждал и надеялся на него. Выходит, следствие пошло по неверному пути, сыщики попросту заблудились. Придётся сделать вывод, что Авдея убила пуля, принадлежащая не Кушнарёву Ваське, а какому-то совсем иному лицу. Теперь Кушнарёву предъявить совсем нечего, надо освободить его из-под стражи. Остались только гипотезы и предположения сотрудников, а их к уголовному делу не пришьёшь, на судейский стол не положишь. А суду ведь нужны весомые аргументы, чтобы на них можно было опереться при вынесении приговора. Эксперт ещё раз сравнил полученные результаты и печально вздохнул. Ничего не поделаешь, надо писать, как есть, не будешь же сочинять, обманывать, чтобы именно на этого задержанного человека шить уголовное дело. Василий встал, прошёлся по кабинету, потянулся, присел, чтобы кровь быстрее заструилась по венам, протёр уставшие глаза, затем открыл дверцу сейфа, извлёк оттуда маленькую бутылочку спирта, налил в стопочку и выпил. Спирт приятно обжёг внутренности, но Василий тут же запил его холодной водой. Хорошо! Головная боль после вчерашнего тут же куда-то ушла, исчезла. На сердце стало легче, в голову пришёл весёлый мотивчик и Липин, потихоньку посвистывая, сел печатать вывод экспертизы. 26 Этот роковой выстрел возле дороги в Демьяновку Горскому принёс дополнительные заботы. Рабочий день начался со звонка Спиридонова. «Видно, абсолютно нечем уж больше этому бугаю заняться, раз по какому-то рядовому убийству трезвонит. Думает, что мы без него ну никак уж тут не сможем разобраться!» - мысленно обругал главу Республики Горский, как только услышал в трубке знакомый рокочущий бас. - Ну, как у тебя идёт расследование по делу убийства фермера Шкуркина, товарищ Горский? Что нового? - Пока ничего нового нет, Юрий Алексеевич. С задержанным Кушнарёвым плотно работают следователи прокуратуры и наши розыскники. Кое-какие экспертизы пока ещё не успели провести. Главное, пуля в машине обнаружена, а остальное, как говорится, дело техники. - Ты, Горский, смотри там, чтобы всё было на мази. Дело слишком уж громкое, эхо до Москвы докатилось, поэтому будет стоять на ежедневном контроле, пока в суд не уйдёт. Ты понял?! Если что будет не так, головой своей не расплатишься! - Да всё в порядке, человек есть, ружьё нашли, изъяли, прижмём, как следует, и никуда он не денется, - у Горского, как у виноватого, даже голос осип. - Прижмёте, говоришь? Вы там хоть на невиновного человека дело не клепайте! Знаю ведь, какие вы мастера на всякие штучки-дрючки! Чтобы всё было без нарушений закона! - Да не-ет, что вы, Юрий Алексеевич! Слава Богу, не тридцать седьмой год! У нас всё по закону. - Ну-ну, вечером я ещё позвоню, - завершил разговор Спиридонов и положил трубку. Горский некоторое время ещё прислушивался к доносившимся до него коротким гудкам и осторожно без звука положил трубку на аппарат. Вытер носовым платком мгновенно вспотевшие ладони и посмотрел в окно. Каждому ведь дело! Каждый считает себя умней Горского! Будто уж без них мы тут шагу ступить не сумеем! Заколебал этот фермер! При жизни покоя от него не было, постоянно то телёнок пропадёт, то поросёнок. А теперь и после смерти тянет к Горскому свои жадные, загребущие руки. Опять длинный гудок, снова из города. - Да. - Горский, это ты? – донесся по проводам голос министра. - Так точно, товарищ генерал! Горский. - Как у тебя дела по убийству фермера? - Как я и докладывал раньше, нами задержан ранее судимый Кушнарёв, у которого изъято незарегистрированное ружьё и патроны… - Это я знаю! – прервал Горского генерал. – Меня интересует, что тобой сделано дальше? - Работаем с ним, допрашиваем. - Ну и какие результаты? Признался? - Нет, никак не хочет признаваться. - А ты хочешь, чтобы он сразу как паршивый щенок на спину лёг и лапы кверху поднял?! Это, мол, моя работа? Кушнарёв ведь тоже не совсем дурной, если и правда он фермера грохнул. Вы его фактами, неопровержимыми доказательствами прижмите, чтобы абсолютно некуда было деваться. Свидетелей ищите, не может же быть, чтобы никто не видел, как он с ружьём в лес пошёл и обратно вернулся. Улики собирайте, работайте, пока следы ещё горячие! Больше сотни человек у тебя под рукой, пусть пашут день и ночь, потом на пенсии отдохнут! - Мы-то работаем, товарищ генерал, но ведь это статья прокурорская… - Работаем!... – передразнил Горского министр. – Ты не мальчик, прекрасно знаешь, что прокуратура дело ведёт только по фактам, добытым нами. Если в деле не будет крепкого фундамента, свидетельских показаний, выводов эксперта, его бесполезно направлять в суд. Это тебе не тридцатые годы, и даже не пятидесятые! Одно голое чистосердечное признание для суда не является доказательством! - Так точно, товарищ генерал! - Так точно! –опять передразнил министр. – Слушай, это дело – самое главное за твою двадцатипятилетнюю службу. Если сумеешь без сучка и задоринки раскрыть, помочь прокуратуре в расследовании, чтобы оно ушло в суд и, главное, не вернулось обратно на дополнительное расследование, а убийца на всю оставшуюся жизнь сядет на остров Шукшина, вот тогда тебя с почётом проводим на пенсию. А если нет, то ты как пробка с бутылки шампанского вылетишь со своего кресла! Вот так! Вечером доложишь, какие доказательства вдобавок удалось собрать, всё в твоих руках! – и трубка замолчала. Горский, скривив рот, долго ещё смотрел на молчавший телефонный аппарат. Вот так каждый день. С утра как начнут, так до вечера всякие крупные и мелкие начальники капают тебе на нервы, каждый поучает. Как будто мало он учился в самых высоких заведениях! Хорошо им указывать с города! Попробовали бы тут посидеть на его месте, когда ежедневно в журнале происшествий не менее двадцати преступлений добавляется. Жулики ведь не спят, им до лампочки, на улице день или ночь, зима или лето. То в одно, то в другое место надо опергруппы направлять, машин не хватает, большинство годится уже только на металлолом, бензин лимитирован. Ну как можно милицейские машины на лимит поставить?! Сотрудники в большинстве сопляки неопытные, дисциплины никакой, почти поголовно пьянствуют. Хоть всех разом увольняй, но кто тогда работать будет? Один останешься. Да, не сравнить теперь нынешнего Горского с тем, который пятнадцать лет назад только примерял кресло начальника РОВД. Спокойный, с сотрудниками ровный, вежливый с посетителями, никогда голоса не повышал, ни разу выходил из себя, спортивного телосложения. Больной, с температурой в тридцать девять градусов совещания проводил, всей душой болел за дела отдела, за процент раскрываемости. Постоянно в командировках, постоянно с людьми, участковых день и ночь гонял, учил работать. Что-что, а учить он умел. Родные редко его видели, личным временем не считался. Жена с горькой усмешкой говорила, что его квартирант дома не бывает, хоть фотокарточку на стенку вешай, чтобы лица не забыть. Хорошо хоть, что ежемесячно квартплату вносит. А теперь? Из кабинета редко выходит, на месте происшествия практически не бывает. Живот распух, китель еле выдерживает давления, того и гляди, золотые пуговицы оторвутся и разлетятся по сторонам. Подчинённых слушать не хочет, он один прав, ему не перечь! Хотя на самом деле совсем наоборот. Попробуй кто возразить, тут же обматерит. О своих правильных речах, произносимых им когда-то на партсобраниях, начисто забыл, да и сама партия успела вместе с пятой статьёй конституции свою руководящую и направляющую роль утерять. Дома с женой ежедневные бои местного значения с переменным успехом. При поражениях в кабинете ночевать приходится. А всё из-за нервов. Правильно говорят, что нервные клетки не восстанавливаются, за долгие годы постоянной свистопляски столько накопилось всякой дряни в организме, прижились, присосались, ничем не выгонишь! Конечно, направляют отдыхать в санатории, да не очень-то и помогает, разлитую воду не вычерпаешь обратно. У них кроме уколов и капельниц в арсенале больше ничего и нет. Сам себя, конечно, оберегает, в выходные дни и в отпусках на природе больше старается бывать, охота и рыбалка, не лежит на мягком диване перед телевизором, как другие. Активную жизнь ведёт, накопившиеся стрессы снимает. Горский дёрнулся, тяжело приподнялся с кресла и пошёл к эксперту. Шторы на окнах в кабинете Липина были опущены, стоял полумрак, пахло химикатами и спиртом. - Эксперту-криминалисту привет! – от двери приветствовал Горский поднявшегося из-за стола Липина. –Ты опять линзы спиртом протираешь? - А как же, - широко улыбнулся Василий. – Грязный прибор, товарищ полковник, может показать не то, что надо. - А как протираешь? Глотнёшь спирта, выдохнешь на линзу и усиленно трёшь тряпкой? - Сами же знаете, всё по инструкции. Липин не лебезил перед Горским, был как бы на равных с ним. Во-первых, его прямой начальник в городе, а во-вторых, не раз они уже выпивали вместе в охотничьих избушках. Поэтому на его лице не видно никакой растерянности перед начальством. - Чем можешь похвастать по делу Шкуркина? - Хвастать особо нечем, товарищ полковник. - Как это нечем? – откровенно изумился Горский после слов Липина. На самом деле ведь он ждал совсем другого ответа. – Пули проверил? - Так точно. - И что? - Ничего. Пуля самодельная, отлита из свинца, поэтому никак невозможно определить калибр ружья, из которого она выпущена. - А масса? По массе можно определить, у тебя ведь таблицы имеются. - Я о том и говорю. Когда пуля заводского изготовления, то по массе можно было бы определить калибр, у самодельной же это не проходит. Могут ведь и длиннее, и короче в гильзу снарядить. Пуля прошла через череп, потом ударилась в железный профиль, сильно сдеформировалась, так что никакой информации нам она не даёт. - Да, - откровенно огорчился Горский. – Ну, а ружьё, которое нами изъято у Кушнарёва? Хоть можно сказать, когда из неё стреляли в последний раз? - По ружью аналогично. Во-первых, оно неисправно, а во-вторых, вычищено и смазано маслом. - А когда смазано? - Можем только сделать вывод, что после последней смазки из него не стреляли. Если бы не было смазано, то можно определить, когда из него в последний раз стреляли. А когда смазано, кроме хозяина никто не знает. Может, вчера, а может, месяц назад. - Чёрт побери! Никакой пользы от твоего колдовства нет! Для чего нам тогда нужен эксперт? – Горский опустил голову и походил так некоторое время по тесному кабинету, затем решительно придвинул к себе стул и сел напротив Василия. - Вот что, товарищ Липин! Слушай внимательно и крепко заруби себе на носу, что я тебе скажу! Дела, подобные убийству Шкуркина, бывают очень редко не только в нашем районе, но и в целом по Коми Республике. Средь бела дня без зазрения совести застрелили широко известного в Республике человека, не какого-нибудь числящегося только на бумаге, а живого, работающего фермера, к которому приезжали самые высокие столичные чиновники. И не просто приезжали, а привозили с собой представителей других республик, корреспондентов газет, радио и телевидения, чтобы показать, как у нас в районе прорастает класс новых хозяйственников – фермеров, творцов новой жизни, безбоязненно преодолевающих трудности, кующих себе капитал. Вот такие люди со временем станут капиталистами, возрождается когда-то уничтоженный класс – буржуазия. А буржуазия, как известно, не может обойтись без пролетариата. В первое время, конечно, будет очень трудно, но постепенно жизнь преобразится, поднимутся новые фабрики и заводы, коми народ разбогатеет. Вот такие мечты роятся в головах наших крупных руководителей. А как будет на самом деле, даже и сам чёрт не знает. Поэтому я тебе и говорю: для этого дела надо подготовить исключительно прочный фундамент, неопровержимые доказательства, чтобы Кушнарёв навечно остался за решёткой. А у тебя, Липин, как ты выразился, абсолютно никаких доказательств нет! Значит, ты плохо работаешь! - Ну откуда же я факты возьму, товарищ полковник?! Экспертиза показывает, что химический состав пуль разный, калибр ружья определить невозможно, а изъятое ружьё неисправно, пока неисправную деталь не заменишь. Сам Кушнарёв на это не способен, можно только на заводе, или найти другое подобное, такой же старой модели, ружьё, снять с него исправную деталь и поставить на своё. Всё ведёт к тому, что Кушнарёв невиновен. Горский тяжёлым взглядом окинул Липина с головы до ног так, будто мокрого от пота человека окатил ледяной водой. - Ты что, старший лейтенант, первый год в милиции? Или как? – снизив голос до предела спросил он. Липин понял, что такой тон Горского не предвещает для него ничего хорошего. - Да почти десять лет уже погоны таскаю. - И капитаном, наверно, хочешь стать? - Есть такие мысли, товарищ полковник. - Ну, если же есть такие мысли, то твоя экспертиза должна показать то, что нужно нам. Понял? Что нужно нам! – ещё раз подчеркнул Горский и постучал ногтём по столу. - Вы что, толкаете меня на должностной подлог? Да это же преступление! На такое дело я никогда не пойду! «Ну и телок же этот юноша, никак не хочет понять, что сам себе яму копает», - подумал Горский. - Я не толкаю тебя на преступление. Я только предлагаю тебе помочь разоблачить убийцу, по которому у нас нет никаких доказательств. Кушнарёв теперь похож на мокрый кусок мыла, так и норовит выскользнуть из рук, ничем его не удержишь. Если выводы твоей экспертизы будут такие, с которыми ты ознакомил меня, то Кушнарёва придётся выпустить на волю, да при этом ещё просить у него прощения, кланяясь в пояс. А подумай сам, кто мог застрелить Авдея? Или Кушнарёв Василий, или Кушнарёв Борис! Кроме них в Демьяновке никто не живёт! Если, конечно, не считать восьмидесятилетнюю старуху, к которой внуки помогать приезжают. У Бориса не всё в порядке с головой, крыша основательно едет после десятилетней отсидки, поэтому он не в счёт. Так задумать, заблаговременно приготовиться, сидеть в засаде возле дороги и расколоть башку фермера у него ума не хватит. Так что остаётся только его родной брат Василий – твой тёзка. Он, конечно, руками и ногами будет отпихиваться, отрицать свою вину. А если в наших руках будет документ – вывод эксперта, что пуля, которая прошила насквозь голову фермера и обнаружена в кабине его автомобиля, и пуля, найденная при обыске на даче старшего брата Кушнарёва, имеют абсолютно одинаковый химический состав, тут уже деваться ему будет некуда. Волей неволей придётся Василию Кушнарёву писать явку с повинной, чтобы суд учёл это чистосердечное признание и дал срок, ну, скажем, двадцать лет, но никак не пожизненное заключение. Мы просто прижмём его выводом твоей экспертизы. Ты понял? Эксперт слушал Горского, повесив голову, иногда вздыхал, ведь от этого разговора у него голова шла кругом, в мозгах всё замутилось. Свои прямые обязанности Липин всегда исполнял честно. Он даже не допускал и мысли о том, что можно вот так взять и факты перевернуть с ног на голову. Чего только в жизни не бывает. Но ведь от его нечистоплотности слишком много зависит. Если экспертиза покажет, что человек виновен, то его надо изолировать от общества, а если невиновен, то тут уже наоборот, волей неволей придётся освобождать и разрабатывать другую версию. Ведь во время учёбы в школе милиции курсантам постоянно долбили, что пусть уж лучше преступник, вину которого доказать невозможно, гуляет на свободе, чем вместо него отбывать срок будет невиновный. Имея это в виду, Липин покачал головой и, глядя прямо в глаза Горскому, тихо произнёс: - Нет, я не могу пойти на это, а вдруг да Кушнарёв совсем не виновен? А вдруг фермера убил кто-то другой? Тогда что? Отправим мы Кушнарёва на нары, а настоящий убийца ещё кого-нибудь убьёт? Может, это маньяк? - Да, маньяк! Ну ты и сморозил же! – ухмыльнулся Горский. – И как это Кушнарёв не виновен?! А кто кроме него мог Шкуркина убить? Кушнарёв в тот день пошёл в Дёму? В тот день! С Авдеем у них давно неприязненные отношения. Подумай сам! Кушнарёв шёл пешком двадцать пять километров, а фермер его обогнал на своём УАЗике и не остановился, не подбросил, проехал рядом. Может, ещё и грязью забрызгал? Вскипела кровь у человека, вот и пальнул Авдею в голову на обратном пути! Отомстил за всё. - Но где тогда то ружьё!? Ведь из этого ружья, которое вы изъяли у него на чердаке, стрелять невозможно, неисправно оно! - Да в лесу спрятал, что там думать! У него что, только одно ружьё и было? Второе в лесу постоянно держал. Сходит, поохотится, и снова спрячет. Все факты сходятся на нём, только надо крепче прижать, перекрыть кислород, тогда он сам покажет, где то ружьё, в каком дупле. - Может, и так, но всё это наши предположения. А догадки – это не доказательство, их в уголовное дело не пришьёшь. Если до сих пор Горский держал себя в руках, то после этих слов эксперта у него кровь прямо вскипела, ещё немного, того и гляди, вены разорвёт, выплеснется наружу. Широкое лицо его раскраснелось, обвисший второй подбородок набрякся, задрожал. - Вот я тебе уже битый час доказываю, что нужны доказательства. А сделать их можешь ты! И только ты! Слушай, старший лейтенант! Если у следствия не будет таких результатов, какие нам нужны, то Кушнарёва придётся освобождать, дальше держать его у нас не будет оснований. А на нас нависнет «глухарь», и не маленький, на который никто бы и не обратил внимания, а огромный, который своей тяжестью задавит и тебя, и меня. В отдел будут одна за другой приезжать комиссии с комплексными проверками, а ты сам знаешь, не маленький ребёнок, что бывает после каждой проверки! Всем достанется по первое число. А если ты один раз напишешь так, как надо, наш отдел будет числиться в списке лучших, на которые остальные должны равняться. А это и новые автомашины, и запчасти, и совремённая оргтехника. Тебе вместо этого списанного агрегата, - Горский ткнул пальцем на покрытый толстым слоем пыли серо-жёлтого цвета старый-престарый компьютер, - выдадут суперновый. Понял? И микроскоп твой будет не с линзами, которые тебе каждый день приходится спиртом промывать, а электронный. Липин встал со стула и, потирая ладонями щёки, походил по полу, снова уселся, повесил голову и пробормотал: - Не могу я такой документ выдать! Сердце не позволяет! - Не можешь?! Сердце не позволяет?! – теперь уже Горский резко встал с места и сделал пару шагов туда-обратно. Затем, наклонив голову прямо к лицу Липина, саркастически произнёс: - А пить каждый день ты можешь? А я ведь не слепой котёнок, всё замечаю! На товарищеских судах тебя сколько раз уже рассматривали? А звание очередное задерживали? А? Не помнишь? А я вот помню, не забыл! Слушай, если завтра не будет такого результата экспертизы, какой мне нужен, ты не только никогда не будешь капитаном, но и навсегда распрощаешься с погонами! Да, да! Я своих слов не забуду! Понял? Повторяю, если завтра не будет такого документа, который нам всем позарез нужен, то послезавтра ты можешь на работу не выходить! Горский с потемневшим от злости лицом вышел из кабинета эксперта. Кое-как удержался от того, чтобы не хлопнуть дверью изо всей силы. Оставшись один, Василий долго ещё сидел неподвижно. И правда ведь, такой козёл ни перед чем не остановится, уволит с работы и даже не почешется. А что тогда ждёт Василия? Конечно, какая-нибудь другая работа найдётся, сам с голоду не сдохнет и семью прокормит, но так уже крепко прикипел к своей не знающей покоя ни ночью, ни днём службе, что даже представить себя не может на иной работе. Вот тебе и на! Надо было диктофон включить, записать, как Горский давит на него, заставляет написать такое заключение, какое нужно начальнику. Да ведь не знаешь заранее, как жизнь схватит тебя, свернёт и ровно щенка паршивого об стенку шмякнет. И на тебе! Если честно свою работу выполнишь, щёлкнут, и ты полетишь отсюда чёрт знает куда, вся предыдущая маета окажется напрасной, пойдёт коту под хвост. А если послушаться Горского и нацарапать так, как тому надо, то всё останется по-прежнему, только Кушнарёв, возможно, навечно останется за решёткой, а домой, бедный, никогда больше не вернётся, где-то так и сгинет в зоне. Конечно, Кушнарёв ранее судим, тюрьма для него дом родной, и здесь ведь, на воле-то, редко трезвым бывает, когда поест, а когда и голодным останется. По пьяни свои же друзья-собутыльники могут нож воткнуть по самую рукоятку. А там, в тюрьме, трёхразовое питание, «макароны дают», дольше ещё проживёт, чем на свободе. «И какого хрена я тут голову ломаю из-за какого-то зэка?» - Липин вытащил из сейфа бутылочку со спиртом, налил в стопку и опрокинул в рот, теперь Горского бояться уже нечего. Выбрал одну пулю из тех, которые были изъяты с дачи Кушнарёва Вениамина, вытащил из-под стола тяжёлый кусок плоского железа, обычно используемый им в качестве наковальни, положил на него пулю, молотком несколько раз ударил по ней, расплющил основательно и заменил ею ту, которая была изъята в УАЗике фермера Шкуркина. После этого с лёгким сердцем сел писать вывод о проведённой экспертизе, именно такой, какой требовал от него Горский. 27 Кушнарёв Васька лежал в вонючей камере на голых нарах, уныло глядел на тусклую лампочку в отверстии над дверью, возле которой вяло кружились очумевшие от тяжёлого запаха комары, и всё ещё ждал, что его не сегодня, так завтра обязательно выпустят на свободу. Сколько же можно держать невиновного человека за решёткой? Ведь его вина только в том, что на чердаке хранил поломанное ружьё и счётчик, который, может быть, у кого-то свистнули. А за это в ИВС держать человека смысла нет. Пусть следствие идёт, а он ведь никуда не денется, в крайнем случае, в Демьяновке поживёт, так не в Америке же. А убийство Авдея не его грех, хоть теперь насильно валят на него и, брызгая слюной, убеждают снять с души тяжкий груз, суд, мол, учтёт его чистосердечное признание. Но ведь в конце концов поймут свою ошибку и с извинениями широко распахнут обитые железными листами двери, и Васька снова глубоко вдохнёт сладкий воздух свободы. Надо же было ему именно в этот день взять и потащиться в Демьяновку! Как будто нельзя было целый день проваляться на мягком диване в родительском доме, подождать, пока пройдёт похмелье, полегчает, а на следующее утро с ясной головой поехать автобусом. За один день ничего бы не случилось, и рыба в вершах не испортилась. А вот ведь как дело обернулось! Судьба, как покойный Евдокимов любил повторять. От него не убежишь. Даже если и попытаешься, так она тебе подножку поставит и еле руки успеешь растопырить, уже в самой нелепой позе в дорожной грязи валяешься на радость прохожим. А Васька даже и руки раскинуть не успел, так и отвезли в райцентр, да в ИВС водворили. Да и не думают ведь даже отпускать! Ни одному слову не верят. Видно, самым жирным оводом в следственной паутине оказался именно он – Васька. - Покури, браток, - сосед по нарам протянул начатую пачку сигарет. – Да не слишком сильно не огорчайся, если не виноват, ничего они сделать не смогут. У меня вон, и то надежда ещё осталась. Васька осторожно вытянул одну сигарету, зажал сухими губами, прикурил от протянутой услужливым соседом спички, жадно вдохнул горький дым и через мгновение выпустил его к потолку. - Если бы я убил его, то ладно, не было бы так обидно. Хоть знал бы, за что сижу. А то даже не знаю, вместо кого я тут околачиваюсь. Настоящего убийцу им найти, видать, кишка тонка, у того голова надёжно спрятана. Да ведь, наверно, и не сам убил, а заказал. А киллера, может, и самого уже кокнули, где теперь его найдёшь? У них ведь, у богачей, так теперь заведено. Кто первым успел, тот и съел, в живых остался. - У меня вот тоже такой случай был один раз, - словоохотливый сосед начал излагать свою историю. Надо сказать, Кушнарёву чем-то не нравился этот человек. Какой-то слишком уж болтливый, так и пытается разговорить Ваську, всё о чём-то спрашивает, всё ему надо знать. Интересуется, кто из жителей Демьяновки не в ладах был со Шкуркиным, кому фермер в карман нагадил? Васька же человек замкнутый, свои думы держит на крепком замке, его нелегко разговорить. А может, к нему специально подсадили этого балаболку, вполне возможно, что он «стукач». Надо быть осторожным. Хотя ведь скрывать Ваське и нечего, перед законом он, можно сказать, почти чист, как младенец. Не успел ещё сосед свой рассказ начать, как загремел засов, тяжёлая дверь с ужасным скрипом отворилась, показался дежурный сержант, который лёгким кивком головы вызвал Ваську наружу: - Кушнарёв, на выход! - С вещами? – Васька глазами, полными радужной надежды, готовыми от радости наполниться слезами, взглянул на дежурного. - Ишь, какой шустрый! Вещи пока можешь оставить здесь. Глубоко вздохнув, Васька вышел в коридор. Услышав: «Лицом к стене!» - послушно повернулся, подождал, пока за ним закроют дверь камеры и по команде: «Вперёд!» - пошёл впереди сержанта. Перед решётчатой дверью, делящей коридор на две половины, снова: «Стоять!» Подождал лицом к стене, держа руки за спиной, когда завизжат, как поросята, которых режут, давно не смазанные петли. Он уже понял, что снова ведут его в следственный кабинет к операм на обработку. И как же ему надоела эта изо дня в день повторяющаяся канитель! И правда, за дверью кабинета его уже ждали начальник уголовного розыска Марков и опер Напалков. Вроде уже и привычный человек, но всё-таки под их пронизывающими насквозь, как буравчики, взглядами по спине Кушнарёва пробежала дрожь. Поэтому даже слегка он весь сжался, как пружина. Не говоря ни слова вошёл в кабинет, где стоял стол и две табуретки по обе стороны от него. Ножки стола и табуреток намертво закреплены к полу, с места не сдвинуть. Сел, положил руки на колени и стал молча ждать, что уж на сегодня менты приготовили. Напротив Васьки сел Марков, а Напалков остался стоять возле зарешёченного окна, привалившись спиной к подоконнику. Марков положил на стол чёрную папку, которую до этого держал под мышкой, и ладонью легонько пошлёпал по ней. При этом он с довольной улыбкой охотника, загнавшего зверя в угол, откуда ему ни в жизнь не вырваться, глядел на Ваську. - Ну как, Кушнарёв, и дальше будешь отпираться, что не ты подстрелил фермера? - Нет, конечно! Незачем безвинного человека в тюрьме держать! Найдите настоящего убийцу, а на меня нечего валить. Я его только в кабине УАЗика мельком и видел, когда он меня обогнал, - шмыгнул носом Васька и взглянул на окно с давно не мытым стеклом, через которое как в тумане виднелся высокий забор с колючей проволокой, окружающий ИВС. - Ты не думай, что нам не на что опереться в твоём деле. У нас есть как прямые, так и косвенные доказательства, - снова похлопал широкой ладонью по папке Марков. - Откуда!? Если сами что-нибудь не придумали, то их не могло быть вообще! Марков развязал тесёмки папки, открыл её и вытащил на свет божий несколько листов бумаги. - Вот, экспертиза показала, что пуля, которая убила Авдея, и другая пуля, которую мы обнаружили на даче твоего брата, имеют абсолютно одинаковый химический состав. А это неоспоримый факт! – Марков со значением поднял и подержал перед носом Васьки указательный палец. - Это вообще ни о чём не говорит, - незамедлительно возразил Кушнарёв. Он, довольно долго сидя в вонючей камере, много уже передумал, поэтому ответ у него был готов. – Теперь в магазинах пули дорогие, охотники отливают их сами из клемм аккумуляторов. Поэтому состав и будет одинаковым. - Нет, не одинаковый. Не все аккумуляторы ведь на одном заводе и из одного куска свинца изготавливают. Ну, ладно, а вот тебе и другой факт: при осмотре места происшествия у дороги в Демьяновку возле ручья мы обнаружили след обуви. Причём узор следа и узор подошвы сапог, изъятых у тебя, абсолютно идентичны. Мы взяли в том месте пробу грунта, а также соскоб грязи с сапог. И как ты думаешь, что показала экспертиза? Химический состав у них почему-то опять одинаковый. И что ты на это скажешь? А? – Марков приблизил своё лицо к Ваське и заглянул ему в глаза. – В совокупности это говорит о том, что именно ты разгуливал возле ручья. Оттуда ты и поднялся по лесу к повороту дороги и шлёпнул Авдея. - Да ведь от ручья до места убийства больше, чем полкилометра. Не отрицаю, что я ходил весной возле ручья, проверял петли на зайцев, так это было давно. Вот если бы вы нашли мой след прямо на месте убийства фермера, тогда другое дело. - А откуда ты знаешь, где убили Авдея? Значит, ты там был, и ты убил его! - Об этом все уже знают и говорят, что именно на изгибе дороги застрелили Авдея, - усмехнулся Васька. – Рот ведь у народа не заткнёшь. - Это, дорогой мой, ещё не всё, - Марков с довольным видом повёл речь дальше. – На месте преступления нами обнаружен кусок газеты, использованный вместо пыжа. И у тебя в доме найдена газета, изъятая во время обыска. Экспертиза показала, что пыж и газета имеют совершенно одинаковую структуру. Почему-то слишком уж много фактов в деле накопилось, и все направлены против тебя, прямо кричат, что это ты, а не кто-нибудь другой и есть убийца. Что ты на это скажешь? Опять случайное совпадение? Васька пожал плечами. - Что на это скажешь? Газету, я думаю, можно в любом доме найти, и все они одинаковые. Не будут же для каждого подписчика печатать на разных бумагах. - Где тебя обогнал Авдей на своём УАЗике, когда ты пешком в Демьяновку топал? – задал свой вопрос молча стоявший до этого возле окна Напалков. - Да уже в самой деревне, возле пилорамы. - Во сколько это было? - Я не знаю, опять пожал плечами Васька. – Часов у меня не было. Но где-то после полудня. - И кто это может подтвердить? - Два пацана играли возле пилорамы, может, они видели, а больше никто. Да! – вспомнил вдруг Васька. – В кабине же Дарья сидела – жена фермера, вот она видела меня. - А Дарья показала, что они обогнали тебя ещё по дороге в Демьяновку. Ты ещё руку поднимал, голосовал, но Авдей не остановился. Из-за этого ты рассердился на Авдея, зашёл в лес, взял из тайника ружьё и спрятался возле дороги. А когда Авдей стал ехать назад, и пульнул в него, - опять нить допроса взял в свои руки Марков. – После этого ты снова спрятал ружьё и спокойно дошёл до Демьяновки. Васька грустно посмотрел на Маркова, понял ведь, что что тот опять пытается поймать его на слове. - Где только я не успел побывать в тот день! Я же не метеор, чтобы с такой скоростью передвигаться! Но если Дарья и правда так сказала, то приведите её сюда, я вместе с вами тоже послушаю. Да и сожительницу мою – Нину можете допросить. Она-то уж вам точно скажет, во сколько я пришёл домой и во сколько к реке пошёл. - Нину и без твоего совета мы допросили. К твоему сведению, она тоже подтвердила, что в половине третьего, во время убийства Авдея тебя дома не было. Вот так! Можем и протокол допроса показать. Что на это скажешь? – Марков, конечно, обманывал Ваську. Нина такого не говорила. Уже сколько дней вот так придумывают что-то новое, даже какие-то несуразные факты, лишь бы зажать Ваську, лишь бы он признался, написал явку с повинной. То один его в тот день с ружьём видел, то другой, то третий. На все их ухищрения Васька постоянно твердил одно и тоже: чтобы привели этого человека к нему и тот бы прямо в глаза и сказал ему, где и когда встречал его с ружьём. Опера же только грозились привести человека, видавшего Ваську, на очную ставку, но дальше слов дело не шло. Видать, и правда никакой свидетельской базы у них как раньше не было, так и до сих пор нет. Откуда же его взять, если только не сфабрикуют? Поэтому Ваське надо крепко сцепить зубы, и держаться, держаться, пусть хоть как не толкают его взять на себя эту мокруху. Иногда всё это до того уже надоедает, и приходит в голову мысль, махнуть рукой да и взять на себя вину за убийство Шкуркина. Ведь каждый день с утра до вечера одно и то же толдычут. До того на сердце муторно становится, что хоть плачь. Но приходится крепиться, чтобы не показать свою слабость перед этими ни одному слову не верящими людьми в погонах. - Ну, признавайся, признавайся уже! Твоих рук дело, больше никто по этой дороге в Демьяновку в тот день не ходил, только ты, - упрямо, словно гвозди в голову забивал Ваське Марков. – Облегчи душу, сбрось тяжкий груз с души. Не корову или тёлку ведь забил, человека! ЧЕЛОВЕКА! Половину своего греха сними с сердца. - Ну как же никто не ходил?! А пастух Авдея – Роман меня на лошади обогнал. Он может рассказать, где я был в это время. Ещё и с каким-то УАЗиком встречался, шофёр меня узнает, если приведёте сюда. Ищите! Вы ведь на это и поставлены, чтобы искать не только свидетельства, обвиняющие меня, но и те факты, которые отрицают мою вину. А вы говорите, что, кроме меня, никто не ходил по дороге! - Кого нужно будет, того и приведём, тебя не спросим! Ты лучше скажи нам, где ружьё спрятал! - Венино ружьё вы уже изъяли, у меня никакого ружья нет, и никогда не было. Про убийство Авдея же я ничего не знаю, отведите меня обратно в камеру. Уже глядеть на вас не могу, до того меня своими напрасными обвинениями довели! - А мы можем?! Пристрелил человека ни за что, да ещё и гонор свой показывает перед нами! Не думай, что мы всегда будем с тобой так вот культурно беседовать, можем и по-другому заговорить. Ишь, какой пан-барон! Видали мы всяких, и немало, не у таких ещё языки развязывали! – еле сдерживал себя Марков, у которого от гнева дрожали губы. –Иди в камеру! Там и сгниёшь, если не признаешься! Проходили дни и ночи, а Васька никак не хотел брать на себя чужую вину. Хоть как ни крутили его розыскники, а он всё твердил одно и то же: «Я не убивал, напрасно меня тут держите!» В конце концов Ваську освободили, а вместо него посадили брата Бориса. Горский сам неоднократно беседовал с ним, уговаривал, чтобы тот взял на себя убийство фермера. - Ты подпиши нам одну бумагу, и всё. Направим тебя на лечение в психбольницу, там скажут, что ты больной, на полгода положат тебя, подлечат, а затем выпишут. И тебе хорошо, и нам неплохо, - толдычил он Борису. Но у того хотя и правда не хватало нескольких важных гаек в голове, но всё же не последовал совету начальника РОВД. Братьев по очереди возили в Сыктывкар, проверили на полиграфе. Умная машина показала, что Борис врёт, а Васька говорит правду. Но выводы детектора лжи для суда пшено, а не доказательство. Оперативники и сами не верили выводам прибора, поэтому Бориса отпустили восвояси, а Ваську, успевшего только один раз напиться до поросячьего визга с радости ощущения свободы, снова поместили в ИВС. 25 Емельян же тихо-мирно жил в Кушашоре, но страшное горе, поселившееся в нём после гибели жены, никак не хотело покидать его израненное сердце. Готовясь к убийству, он всерьёз надеялся, что вот отплатит полностью должок Авдею, и на душе сразу полегчает, не будет уже так тосковать по Фене. Но почему-то ничего в нём не изменилось, булыжник, тяжёлой глыбой давящий на Емельяново сердце, не искрошился, не превратился в пыль, не испарился, не освободил мужика от своего гнёта. При этом ни разу ему в голову не приходила мысль, что совершил тяжкое преступление и теперь стало как-то не по себе. Он не чувствовал никакой вины ни перед людьми, ни перед Богом. Обычно в книгах пишут, что к убийце по ночам приходит дух убитого им человека, который преследует его, не даёт спокойно жить. Ничего такого с Емельяном не происходило. Угрызений совести он не испытывал, но чувствовал, как возле сердца всё-таки поселилась какая-то гадина в виде улитки, которая потихоньку грызёт внутренности. Во время работы, когда постоянно занят, никогда не вспоминал про своё преступление, а вот ночью иногда проснётся, и тут же в голову приходит мысль: «А я ведь человека убил!» И тут же начинал спорить с поселившимся внутри него другим Емельяном: «А Авдей? Он разве не убил мою Феню? Самому надо было жить по-человечески, тогда никто бы его не застрелил! Жил бы и радовался!» И правда, кроме самого Емельяна, некому было отомстить Авдею. Только самому! Если подумать, то сам Бог руками Емельяна и наказал зарвавшегося фермера за его тяжкие грехи. Ведь тогда, когда Емельян засел в засаде возле дороги в Демьяновку, чтобы отправить Авдея к праотцам, тот даже и не помышлял о поездке на свою ферму. И Всевышний ничем не помешал пасаёльским мужикам, которые в тот день забили корову Авдея, чтобы впоследствии сбыть мясо, и фермеру пришлось ехать. Да разве трудно было Богу сделать так, чтобы во время выстрела ружьё Емельяна дало осечку? Да раз плюнуть! Но ведь он ничем не помешал, а наоборот, наслав вечером на землю дождь, ещё и помог скрыть следы, которые ни одна собака уже не могла взять. В Евангелии написано о непротивлении злу насилием, мол, если ударят тебя по левой щеке - подставь правую. А Виталий Калоев за всю Россию отомстил – убил швейцарского диспетчера и теперь героем вернулся домой, охапками цветов встречали в аэропорту. А с Гитлером тоже не надо было воевать? Руки в гору, и ждать, когда Бог сам отправит его к праотцам? Но не поддались ведь! Вышибли оккупантов с нашей земли и до сих пор славят, и долго ещё будут славить май 1945-го года, нашу Великую Победу. Значит, злу поддаваться нельзя, всегда надо подниматься против него! Вот и Емельян так же не дал себя втоптать в грязь, сравнить с каким-то ничтожеством. Ничего, что сделал это нарушив закон, но кто сейчас его не нарушает? Все, кому не лень, а не один Емельян. Взять хотя бы того же Авдея. Он что, по закону жил, ничего не нарушал? А закон, он простого человека никогда не защищает, он всегда стоит на страже богатых. Только из-за этого ранее несудимому Емельяну и пришлось перешагнуть через себя, самому выйти с топором возмездия на большую дорогу. Долго охочие до жареных фактов языки мыли кости убитого Авдея. До Емельяна доходили такие подробности, о которых он даже помыслить не мог. У каждого по данному делу было своё особое, самое правдивое мнение. Кто-то говорил, что его кокнули городские бандиты за то, что не расплатился с ними за «крышу». Приехали на иномарке, подкараулили, шлёпнули и обратно укатили. Другой знающий человек центральным поводом к убийству считал жадность Авдея, который вместо первосортного пиломатериала толкал коммерсантам гнильё. Были и те, кто считали, что вся эта заваруха поднялась внутри самой семьи Авдея. Разбогатели круто, а деньги делить трудно, каждому хочется иметь больше, каждый считает себя обделённым, вот дочка или жена и наняли киллера, чтобы после смерти Авдея всё хозяйство подмять под себя. И поводы к таким разговорам были. Почему, скажем, Марья – дочь фермера, в день убийства не села в его машину, а поехала на другой? Почему рядом с Авдеем в кабине сидел пастух Роман, а не его жена, которая до этого ни разу никому не уступала своего законного места? Тут было над чем подумать. До сих пор Емельяна мало волновали республиканские новости, а в последнее время он стал регулярно интересоваться ими. Ведь по ящику то один умник, то другой ежедневно делились своими мнениями по поводу убийства фермера. Депутат Феликс Карманов тоже высказался об этом. По его точке зрения, подстрелили Авдея из-за зависти. Ведь Шкуркин построил две фермы, постоянно увеличивал поголовье скота, купил пилораму, заготавливал лес, сбывает продукцию в южные области России. Можно подумать, что кто-то уже и правда завидовал его возне с навозом. Вот если бы Авдей жил где-то на Канарских островах, о делах в своём фермерском хозяйстве узнавал по мобильному телефону, всеми делами заведовал управляющий, а в банк на счёт фермера рекой текли деньги, тогда, конечно, было бы чему завидовать. Но хозяйство Шкуркина после его смерти не развалится, закончил своё выступление Карманов. Бразды правления в свои руки взяла его дочь Марья, умная, деловитая и хозяйственная женщина. Ведущий передачи «Чёрное-белое» тоже не отставал от других. Тележурналист в прямом эфире сообщил, что Авдея из обреза убил Кушнарёв Василий Алексеевич. Журналист, очевидно, совсем забыл про то, что виновным человека может признать только суд, а до этого имя его упоминать в телепередачах никак нельзя, сам можешь попасть на скамью подсудимых за оскорбление человеческого достоинства. Диктор при каждом выходе в эфир знакомил телезрителей со всякими неправдоподобными слухами, доходившими до его ушей, а также обещал и впредь доводить до их сведения все новости, касающиеся данного дела, как проходит следствие, что выявляется в суде. Но постепенно, как только он начал понемногу понимать, что дело-то давно уже остановилось и, как старая кляча, никак не может сдвинуться с мёртвой точки, затих, а потом и вовсе исчез с телеэкрана. Емельян же только слушал всю эту дребедень и в душе посмеивался. Любит же народ всякие небылицы, их хлебом не корми, а дай только языки почесать. Хоть знают, хоть не знают, всё равно, брызгая направо-налево слюной, распространяют разные слухи. Один что-то скажет, другой добавит, и вот уже поднимается новая версия, и, на первый взгляд, довольно правдоподобная. И что главное, ведь сами они этим сплетням всем сердцем верят. Ничего не поделаешь, язык без костей, рот народу тряпкой не заткнёшь. 26 Через три месяца после убийства Шкуркина Авдея начался судебный процесс, который с большими перерывами продолжался в течение двух лет. Рядом с Васькой Кушнарёвым на скамье подсудимых сидел и его брат Борис. Ведь в одном уголовном деле были объединены три преступления: убийство Авдея, кража счётчика и безбилетная рубка леса. По лесу же всё было так: тем летом самый старший брат Кушнарёвых – Вениамин задумал срубить себе баню. Он всё делал по закону. Пошёл в Лесхоз и попросил на строительство лес. Чин чинарём заплатил, ему дали билет на рубку леса, отвели участок, отметили деревья. Но уже после того, как сруб был почти готов, братья обнаружили, что не хватает нескольких брёвен. Борис и Васька недолго думая срубили возле Демьяновки три ели. Конечно, и не подозревали, что им это может выйти боком. Но на их беду Шкуркина Марья, которая, как и отец её, старалась изо всех сил нанести вред демьяновским, прознала про это и позвонила в Лесхоз. Так и дошло на рассмотрение суда это вроде бы простое, но на самом деле очень сложное дело. - Кто подошёл по делу Кушнарёва, прошу пройти в большой зал, - смазливенькая, в туфлях на высоком каблуке, молоденькая секретарша возвестила сидящих в коридоре людей. Собравшиеся неторопливо зашли в открытую дверь, расселись по длинным деревянным скамейкам. Шкуркина Дарья и её дочь, похожая на мать, такая же черноволосая, черноглазая, сухая, как палка, Марья, окинули ненавидящими взглядами демьяновских и уселись впереди всех, в первом ряду. На их лицах временами появлялись торжествующие улыбки, ведь пришёл, наконец, этот день – день расплаты, когда они – мать и дочь, покажут этим деревенским кузькину мать. За отдельным столом впереди них боком сидел и листал свои бумаги адвокат, напротив него – прокурор. Открылась боковая дверь и конвоиры ввели Ваську Кушнарёва, освободили его от наручников и завели в железную клетку, в какой обычно в зоопарках держат медведей, защёлкнули дверь его же наручниками, а сами уселись по бокам клетки. Кушнарёв Борис сел рядом с одним из конвоиров, он ведь не находился под стражей, проходил только по делу о безбилетной рубке леса. Свидетелей попросили освободить зал, им слушать дело с самого начала не полагалось, требовалось ждать, когда вызовут. Судья в чёрной мантии, который лицом был очень похож на подсудимого Ваську, такой же худощавый, с повисшим длинным тонким носом, долго читал обвинительное заключение. Адвокат Васьки даже вздремнуть успел, да и остальных, сидевших в зале, скука заела. Наконец, посоветовавшись с прокурором и адвокатом, судья начал процесс с допроса Кушнарёва. - Подсудимый, назовите ваши фамилию, имя и отчество. И надо вставать, когда к вам обращается судья. Васька встал и назвался. - Когда и где вы родились? Васька ответил. - Когда получили обвинительное заключение? - Не помню, забыл уже, - подумав некоторое время, пожал плечами Васька. Судья заглянул в своё пухлое дело и зачитал дату получения. - Это так? - Да, - утвердительно кивнул Кушнарёв. - Что вы делали в день убийства Шкуркина? Этот вопрос не был трудным для подсудимого. Уже сколько раз на нескончаемых допросах ведь он твердил всегда одно и то же, даже успело надоесть. И снова начал пересказывать, теперь уже судье, как начался тот злосчастный солнечный июньский день, как он пешком шёл с Веждино до Демьяновки и после непродолжительного отдыха ходил на речку проверять верши. А когда вернулся домой, то его там уже поджидали сотрудники милиции и абсолютно невиновного человека посадили за решётку. - Как на вашем чердаке оказалось ружьё? – спросил Ваську прокурор. - Брат Веня принёс, чтобы я спрятал. - На охоту с ним ходили? - Нет, оно же сломано. - Так и валялось оно на чердаке и ржавело? - Да. - А с какой целью тогда брат ваш это ружьё принёс, если ни разу с ним на охоту не ходили? - Отремонтировать, наверно, хотел, но времени не было. - Василий Алексеевич, вы убили Шкуркина? - Нет. - А вот в деле подшито ваше чистосердечное признание, в котором вы своей собственной рукой пишете, что это вы убили Шкуркина. Это вы писали? - Я, - подтвердил Васька. - А почему тогда вы теперь отрицаете этот факт? - Меня избивали и заставили написать это признание. - Кто вас избивал? - Марков и Напалков. Сказали, что если я напишу это чистосердечное признание, то они отстанут от меня. А на суде, мол, я могу отказаться от своих слов. Я так и сделал. И правда, они после этого перестали меня беспокоить. - Ладно, мы пригласим Маркова и Напалкова, - отметил себе в бумагах судья. – Выясним, как было на самом деле. Теперь дальше. При обыске в вашем доме нашли электрический счётчик. А в уголовном деле имеется заявление гражданки Лютоевой, проживающей в посёлке Пасаёль, о том, что у неё из дома неизвестным лицом был похищен электросчётчик. Как вы объясняете то, что похищенный счётчик оказался у вас? - Этот счётчик я купил у одного мужика за бутылку. - За пустую бутылку?! - Нет, не за пустую. За бутылку водки. - Как зовут этого мужчину? Где он живёт? - Я не знаю, не спрашивал. - А для чего вам нужен был этот счётчик? - Мы с братом Борисом живём в разных домах, а счётчик только один, у него. А Борис, - покосился Васька на сидевшего снаружи клетки брата, - он такой человек, что может по своему усмотрению включить, или выключить свет. Вот я и надумал отдельно себе свет провести и счётчик поставить. - Когда вы покупали счётчик у незнакомого человека, кто-нибудь присутствовал при этом? Может он подтвердить суду, что всё было действительно так, как вы здесь рассказали? - Да, со мной вместе тогда была Марина Шурова. - Где она живёт? Где работает? - Марина? Она сидит в СИЗО. Мимоходом судья коснулся вопроса о безбилетной рубке леса, но там всё было понятно, никаких сложностей при этом у суда не возникло. - У прокурора, потерпевшего, адвоката есть вопросы к подсудимому Кушнарёву? Несколько вопросов задал прокурор, а Шкуркина Марья, которая в суде проходила, как потерпевшая, долго теребила Ваську, стремясь показать собравшимся в зале людям, кто здесь играет главную роль. А после того, как вопросы были исчерпаны, безапелляционно заявила: - Уважаемый суд! Кушнарёв невиновен. Настоящий убийца – Пашков Григорий Иванович, это он убил моего отца. - Марья Авдеевна, кто виновен в убийстве, мы выясним во время процесса, для этого в этом зале и собрались. Окончательный вывод вправе делать суд, и только суд, а не потерпевший! – заткнул ей рот судья. – Василий Алексеевич, садитесь пока. Перейдём к допросу другого обвиняемого. Кушнарёв Борис Алексеевич, встаньте, пожалуйста. Допрос Бориса получился анекдотическим. - Где вы были в день убийства Шкуркина? – Так же, как и брата, спросил его председательствующий. - В тот день я ходил мох брать. - А где вы брали мох? - В лесу. - А как далеко то место, где вы брали мох, от места убийства Шкуркина? - Далеко. - Сколько же километров составляет это далеко? - Километров пятьдесят-шестьдесят точно будет, а, может, и больше. Лицо судьи заметно вытянулось, на нём появилось выражение удивления и недоумения. После этого он совсем другими глазами стал смотреть на Бориса. - И вы так далеко ходили пешком? - Да, пешком, - скромно ответил Борис. - А почему вы так далеко ходили за мхом? - Поблизости уже нет. Весь выбрали. Да ведь и убегать пришлось, чтобы не убили. - От кого убегать? - От тех, которые на «Буране» приехали, они фермера и повесили. - Летом на «Буране»?! А разве его не из ружья убили? - Нет, конечно. Его двумя днями раньше на осине повесили, а затем уже перенесли труп и подбросили возле дороги, будто там его подстрелили. Это чтобы следы скрыть. - А вы знаете, кто повесил Шкуркина? - Не-ет! Незнакомые какие-то. И в меня два раза стреляли, но пули, видать, срикошетили в кустарнике. Так я ведь не дурак, я пригнулся, чтобы не попали, а затем долго ещё полз по земле. Жить-то хочется. - Сколько же человек за вами гонялись? - Не считал, с перепугу как-то даже забыл об этом. А надо было? Судья, прокурор и адвокат понимающе переглянулись, а затем судья сказал Борису: - Ладно, садитесь пока. После этого заседания по постановлению суда Кушнарёва Бориса направили в психиатрическую больницу на обследование. Одного за другим в зал вызывали многочисленных свидетелей. Это были работники Лесхоза, бывшие и нынешние работники Авдея, бывшие жители Демьяновки. И Евлога также допросили, выясняли, где он был в тот день, когда узнал про убийство Авдея и всё прочее, касающееся каким-то образом убийства. Но вот перед судом стоит двенадцатилетний Сеня Зюзев. При его допросе обязательно должен присутствовать педагог. Поэтому вместе с ним зашла его учительница – классный руководитель. Ноги мальчика заплетались, не слушались его, носком левой ноги он почему-то споткнулся о пятку правой и чуть не упал. Боязливо вжав голову в плечи, он встал за трибуну свидетеля и, поёжившись, оглянулся на учительницу. Та ободряюще улыбнулась ему и шепнула: «Не бойся». - Сеня, мы здесь собрались для решения исключительно важного вопроса, выясняем обстоятельства убийства Авдея Шкуркина. Нам необходимо узнать, правда ли этот человек, сидящий вот в железной клетке, виновен? И мы хотим, чтобы ты спокойно, никого не стесняясь, рассказал суду о том, что ты видел в тот день, когда был убит фермер Шкуркин Авдей. Тебе всё понятно? Мальчик молча кивнул головой. - Сеня, где ты был в тот день? – задал первый вопрос судья. - В Демьяновке. - В Демьяновке? А ты был там один? - Нет. Мы там были вдвоём, с двоюродным братом –Сашей Селюковым. - И что вы делали в Демьяновке? - Играли. - А жили где? - У бабушки. Она старая, поэтому мама оставила нас там, чтобы мы помогали бабушке. - Хорошо. А не встречали ли вы с Сашей в Демьяновке в тот день подсудимого Кушнарёва Василия Алексеевича? – судья показал рукой на Ваську. Сеня повернулся к клетке и кивнул головой. - Да, встречали. - Когда вы его видели и где? - Видели возле пилорамы, когда он шёл со стороны Веждино. - И в какое время вы его видели? - Где-то после обеда, около двух часов. - Он шёл пустой, или нёс что-нибудь в руках? - Пакет держал в руках полиэтиленовый. - Ружья не было у него с собой? - Не-ет, - отрицательно мотнул головой Сеня. - А видел ли ты, как машина фермера Шкуркина подъехала в Демьяновку? - Видел. - А кто был раньше, машина Шкуркина подъехала, или Кушнарёв пешком пришёл? - Сначала дядя Вася пришёл, а возле пилорамы машина фермера его обогнала. Фермер за ручей поехал, а дядя Вася домой пошёл. - Что ещё ты заметил у подсудимого? - Ничего, только под глазом синяк был. - После этого видел ещё Кушнарёва? - Да, попозже он из дома вышел и к речке пошёл. - В котором часу это было? - Ну-у, - задумался Сеня, - где-то через час. - Значит, около трёх часов дня? - Да. - Что-нибудь в руках нёс? - Топор был. - А ружья не было? - Не заметил. - Сеня, а звук выстрела ты слышал? - Нет. - У прокурора, адвоката, потерпевшего есть вопросы к свидетелю? - У меня есть, - чуть приподнялся со стула адвокат. Затем, повернувшись к мальчику, спросил: - Я правильно понял, что подсудимый Кушнарёв Василий в Демьяновку пришёл около двух часов, а к реке пошёл около трёх часов дня? - Да, - уверенно ответил Сеня. - А в этот промежуток времени, то есть между двумя и тремя часами он из дома выходил? - Я не видел. - Всё. Больше вопросов я не имею. Чуть качнулся на своём месте прокурор, обозначив вставание, но так и не встал. - У меня есть вопрос к свидетелю. Машина фермера Шкуркина долго стояла за ручьём? - Н-не знаю. Я не заметил, когда она уехала обратно, мы с Сашей играли… - Если больше вопросов к свидетелю нет, то ты, Сеня садись. Пригласите свидетеля Селюкова. Весь съёжившись в комок, в зал вошёл другой мальчик. Он был младше Сени на два года, поэтому держался ещё более боязливо, прямо так и дрожал под взглядами таких важных взрослых людей. Предупредив Сашу, что надо говорить правду, судья приступил к его допросу. - Скажи, пожалуйста, Саша, где ты был в день убийства фермера Шкуркина? - Я был в Демьяновке. - С кем ты там был? - С Сеней, - указал мальчик на сидевшего недалеко от него брата. - И что вы там делали? - Бабушке помогали. - А этого человека, который сидит за решёткой в клетке, ты в тот день не встречал? - Встречал. - Когда ты его видел? - Днём. - Он откуда-то пришёл, или постоянно в Демьяновке находился? - Он пришёл со стороны Веждино. - Он на машине приехал, или пешком пришёл? - Пешком. - В руке у него что-нибудь было? - Пакет нёс. - А ружьё было у него с собой? - Нет. - И где в это время ты находился? - Мы с Сеней возле пилорамы играли. - Не можешь вспомнить, в котором часу это было? - Не знаю. - Ну, подумай. Утром, днём, или вечером? - Днём, после обеда. - И куда ушёл Кушнарёв? - Домой зашёл. - А после этого в тот день его ты ещё раз видел? - Нет. - Выходил он потом из дома? - Не знаю. - Звук выстрела ты слышал? - Нет. - А когда фермер Шкуркин на своей машине в Демьяно вку подъехал? - Не помню. - А машину саму видел? - Наверно, нет. Больше ничего нового не смог добавить Саша суду, хотя ожидали от него многого. На самом деле прояснить дело об обстоятельствах этого преступлении могли только двое. Это Пётр Кочанов, видевший своими глазами, как почти сразу же после выстрела по лесу быстро прошагал, почти бежал Емельян с ружьём за плечом. Но Пётр язык держал под крепким замком. Он никому не сообщил об увиденном, а сыщики и следователи прокуратуры к нему не подходили. Пётр даже тайком перекрестился, благодарил Бога, который помог руками Емельяна отомстить Авдею за поджог его дома в Пасаёле. Другим был Григорий Пашков, который видел Емельяна в день убийства Авдея, когда тот прямо в одежде брёл по воде, стараясь скрыть свои следы. Конечно, тогда Григорий ещё не знал, кто этот человек, и только сейчас, придя в суд, снова встретил его и, естественно, сразу же признал. В коридоре он, не глядя в сторону Емельяна, тихонько спросил Евлога: - А кто этот здоровый мужик? В углу, вон, сидит? - А-а, этот? Это Емельян с Кушашора. Он у Авдея некоторое время батрачил. Слышал, может, жена его ещё в прошлом году в Демьяновке повесилась? - А-а… Слышал, слышал. И его тоже таскают? - Да всех, кто батрачил у Авдея, вызывают и допрашивают. Вот теперь для Григория всё стало ясно, как божий день, всё стало на свои места. Значит, это Емельян отомстил за свою жену. Вот, оказывается, в какой тугой узел тут дело завязано, и не сразу развяжешь, крепкие зубы для этого нужны. Ну, а Григорию теперь пока надо молчать, ни словом не обмолвиться о том, что видел в тот злополучный день Емельяна. Но, с другой стороны, и Ваську Кушнарёва жалко. Ведь все с одной деревни, вместе, можно сказать, выросли, хотя Григорий и старше. Вон, сколько уже держат совершенно безвинного человека за решёткой. Совсем ведь высох, глаза ввалились, худой-худой, один нос, как у Буратино, торчит. Вызвали Григория. Он вошёл в открытую секретарём дверь, сделал несколько шагов к трибуне. И тут же Марья и Дарья Шкуркины вполголоса, но вполне слышимо, осыпали его злыми упрёками: - Убийца! Убийца! И не стыдно уроду! Даже не моргнёт бесстыжими зенками своими! Судья постучал карандашом по столу: - Прошу тишины! Как и у всех, допрос начался с установления личности, как зовут, где и когда родился, где живёт, где работает. - Потерпевшая Шкуркина, свидетель вызван по вашей просьбе. Пожалуйста, задавайте свои вопросы. Шкуркина Марья повернулась всем корпусом к Григорию. - Григорий Иванович, расскажите, где вы были в день убийства Шкуркина? - Тогда я целый день был на рыбалке. Начал с верховья речки Восточки и спустился вниз до Демьяновки. - Во сколько вы вышли из дома? - Около шести часов утра. - На чём добрались до верховья речки? - Двоюродный брат подвёз. Шкуркина дальше выясняла, как зовут этого двоюродного брата, где живёт, и так далее. - Ружьё вы с собой брали? - Не-ет, кто же летом охотится? - А вообще ружьё у вас есть? - Есть, в сейфе стоит. - В каких отношения вы были с моим покойным отцом? - Бывало, и ругались, но таких уж враждебных отношений между нами не было. - Из-за чего ругались? - Раньше из-за того, что он однажды по моим окнам стрелял из ружья, а впоследствии из-за его скотины, которая без надзора бродит по всей деревне. Лошади и коровы топчут сенокосные луга, свиньи картошку на огороде полностью выедают. - Огораживать надо! – выкрикнула с места Шкуркина Дарья. - Прекратите выкрики с места! Я вам слова не давал! – тут же пресёк её судья. Дарья, будто её постоянно кололи иголкой снизу, так и ёрзала на скамейке, бубнила что-то себе под нос, по-всякому ругалась на Григория. - Из-за чего вы, Григорий Иванович, нападали на моего отца с топором? - С топором на вашего отца я не нападал, - на лице Пашкова показалась чуть заметная ухмылка. - Вы обманываете суд! У меня есть свидетели, которые видели, как вы угрожали отцу топором. - Это ложь! – отмахнулся Григорий. - Во время рыбалки в тот день вам кто-нибудь встречался? Вы ведь целый день тогда спускались по реке, - задал вопрос судья. - Нет, никого я не встречал, - помотал отрицательно головой Григорий. Он, конечно, не будет пока топить Емельяна, которого видел в тот день и узнал сегодня в суде. - А звук выстрела слышали? - Нет, я вообще плохо слышу. Обычно со слуховым аппаратом хожу, а на рыбалку не брал его, на ухо сильно давит. Председательствующий задал ещё несколько вопросов с целью выяснить, в каких отношениях со Шкуркиным были остальные жители Демьяновки, не грозился ли кто-нибудь из них убийством, на что Григорий ответил, что об этом ему ничего не известно. Больше спрашивать его было не о чём. Только Дарья всё бормотала себе под нос какие-то ругательства в адрес Григория. Вот вызвали и Емельяна. Он встал на трибуну, заслонив своей широкой спиной от Григория весь зал. Всё шло, как и с остальными свидетелями. Емельян уверенно отвечал на вопросы, показал, в какое время он батрачил на Шкуркина. Добавил, что никаких трений и недоразумений у него с фермером не было, между собой ладили, Авдей за работу расплачивался хорошо и вовремя. - А скажите, пожалуйста, Емельян Федотович, - задала вопрос Шкуркина Марья. – А где ваш пиджак? - Какой пиджак? – растерялся Емельян и удивлённо захлопал глазами. - Ваша честь, у меня дома есть алиби. Если вы сделаете перерыв на пятнадцать минут, то я покажу его вам, -обратилась к судье Марья, заодно похваставшись своими глубокими познаниями в юриспруденции. Ведь совсем недавно она заочно платно окончила юридический институт. - Ну, хорошо, пусть будет по-вашему. Перерыв на пятнадцать минут! Посмотрим, какое-такое алиби у вас есть, - усмехнулся судья. Ему успела надоесть эта женщина, вызывающе державшаяся на процессе, постоянно старающаяся выставить своё Я, будто не судья, а именно она здесь является самой центральной фигурой. Все вышли в коридор, чтобы пройтись, размять уставшие от долгого сиденья ноги. Марья же не обманула, через пятнадцать минут она вошла в зал, держа в руке серый пиджак. - Продолжаем заседание суда, - стукнул молотком судья, и уже обращаясь к Марье, спросил: - Что вы хотели показать суду? И, повернувшись к секретарю, вполголоса произнёс: - Это не записывайте. - Это ваш пиджак? – задала Марья вопрос Емельяну и высоко подняла пиджак. - Мой, - уверенно ответил тот. - А что находится в кармане пиджака? - Я не знаю, - подумав некоторое время, пожал крутыми плечами Емельян. На самом же деле он отлично знал, что там лежат три заводских патрона. Он специально покупал эти патроны, чтобы расплавить из них дробь и из полученного свинца изготовить пулю, которая предназначалась для Авдея. Лишние патроны так и остались лежать в кармане пиджака, который он, второпях уехав из Дёмы, забыл на гвоздике в доме Настасьи Пашковой. По спине его пробежали лёгкие мурашки. Ведь до сих пор он твёрдо надеялся, что всё у него шито-крыто, комар носа не подточит, а поди-ж ты, обнаружился такой прокол! Если теперь дробь направят на экспертизу, Емельяну конец. На самом деле эти патроны не имели никакой юридической силы. Ведь для этого надо было их изъять тотчас же после убийства Авдея в присутствии понятых, и всё добросовестно задокументировать. Но и тогда они вряд ли чем-нибудь бы помогли следствию. - Здесь пули, - обернувшись к судье, многозначительно произнесла Марья. – Достать? - Ну, доставайте уж, раз сюда принесли, - равнодушно недовольным голосом произнёс тот. Марья вытащила из кармана пиджака три красных пластмассовых патрона и торжественно, как в новогодний вечер бутылки шампанского, расставила их на столе. Прокурор, поддерживающий обвинение, встал с места, подошёл к столу, взял один патрон, повертел в руках. - Дробь номер три, - прочитал, и вернулся на своё место. – Я ведь тоже охотник. - Откуда в кармане вашего пиджака пули? – обратилась Марья к Емельяну? - Это не пули, а патроны! – перебил её судья. - Ну, пусть будут патроны, - недовольно продолжала Марья. – Так откуда в кармане вашего пиджака патроны? – продолжала Марья. - Марья Авдеевна, я этот пиджак не видел с прошлого года. Откуда я могу знать, что вы за это время положили в его карманы? – неожиданно нашёл выход Емельян. «Молодец! Однако, не дурак!» - мелькнуло в голове Евлога. Так проходили дни за днями, судебные заседания продолжались и продолжались. Наконец Шкуркина Марья, которой очень не терпелось блеснуть перед односельчанами своими возможностями, наняла сыктывкарского адвоката Елькова. Это был уже пожилой мужчина с худощавым телосложением, себя он держал так, как и полагалось городскому перед деревенским простым людом. В суд вызвали старшего брата Кушнарёва Василия – Вениамина. Теперь нить допроса держал в своих руках новый адвокат: - Где вы были в день убийства Шкуркина? - Я? Я целый день работал. - А не скажете вы нам, где работали? - В Пасаёле магазин разбирали. - И много вас там работало? - Пятеро. - С кем именно, перечислите, пожалуйста, их данные. Вениамин перечислил всех товарищей по работе, их адреса, у кого, конечно, знал. Ельков всех записал на бумаге. - Целый день работали? На обед не ходили? - Почему же нет? Ходили! Не будем ведь голодными работать. - В какое время обедали? - С часу до двух. - В это время в Демьяновку не ездили? - Как?! Попутной ракетой? – ухмыльнулся Веня. Вообще с Веней адвокат держал себя так, будто абсолютно точно знал, что это он и есть истинный убийца, а не кто-нибудь другой. - Ладно, а каким образом именно ваша пуля попала в голову фермера Шкуркина? – с хитринкой в глазах взглянул Ельков на Веню. Веня несказанно растерялся и ничего не смог ответить адвокату, а только недоумённо пожал плечами. А тут ещё прокурор добавил: - Да, скажите нам, пожалуйста, Вениамин Алексеевич, как это изготовленная вами кустарным способом пуля убила фермера Шкуркина? Рот Шкуркиной Марьи от радости раскрылся до самых ушей, вот ведь, смогли, наконец-то, зажать старшего Кушнарёва. Теперь-то уж раскрутят! Теперь всё станет ясно, выяснится, наконец, кто же настоящий убийца. Дарья тоже вытянула свою тонкую шею и, скривив рот в злой мстительной улыбке, с видимым удовольствием смотрела на растерявшегося Веню. - Я н-не з-знаю, - с огромным трудом выдавил из себя Веня. Он никак не мог предположить, что его могут заподозрить в убийстве фермера. Его, который целый день работал тогда в центре посёлка в присутствии стольких свидетелей! - Ладно, у вас ружьё двадцатого калибра? – продолжал допрос Ельков. - Да. - Пуля же была другого калибра. А можно использовать для вашего ружья пулю, скажем, двенадцатого, или шестнадцатого калибра? - Как? Ствол ружья разорвёт! - Ну почему разорвёт? Если пулю обернуть бумагой потолще, я думаю, сядет плотно. Конвоиры, сидевшие за спиной адвоката, переглянулись между собой и ухмыльнулись таким глубоким познаниям адвоката в области охортничьего оружия. Прокурор опустил голову и прикрыл улыбку рукой. Веня некоторое время удивлённо смотрел на Елькова и чуть было не сгрубил: «Такими пулями вы стреляйте!», но не стал раскрывать рот, а обратил свой взор на судью. - А как вы стреляете? Хорошо? – неожиданно задала вопрос Шкуркина Марья. - Нормально, на охоте обычно в цель попадаю. - А человеку в голову попадёте? - Тебе я прямо в лоб попаду! – вышел из себя Веня. Ну как тут можно удержаться, когда в день убийства он из Пасаёля никуда не выезжал, а тут на него такую бочку катят. - Тихо! – судья решительно постучал молотком. –Держите себя в рамках приличия! Вене задали ещё несколько малозначащих вопросов, они уже не содержали никакой трудности и подвохов, и допрос его закончился. В суде показывались самые разные люди, они разъясняли, где находились в день убийства, чем занимались, что видели, но ясность в деле так и не наступала, обнаруживалась такая картина, что никто ничего не знает. Всю эту муть, поднявшуюся в изобилии, могли прояснить два мальчика: Сеня и Саша, они видели, как Василий Кушнарёв пешком пришёл в Демьяновку, но затем их показания расходились. Один видел, как через час он пошёл на речку, а другой не видел, а, может, не помнит. Что с них возьмёшь? Дети есть дети. Ещё одна свидетельница могла бы кое-что прояснить – это Нина, сожительница Кушнарёва, но после ареста Васьки она переехала в Веждино, где спилась окончательно, и Господь от греха подальше прибрал её к себе. Заседания суда с перерывами продолжались и продолжались, а Кушнарёва Ваську освободить из-под стражи судья так и не решился. 27 Новая дача Григория в Демьяновке выглядит совсем как игрушка. Красиво ошкуренные, одинаковые, ровные, будто через кольцо прогнанные смолистые еловые брёвна белые, как творог. Стоит на симпатичной горке, отовсюду видна издалека. Здесь когда-то стоял и дом, разделённый на две половинки сенями, построенный ещё его дедом. Но время идёт, дом состарился, пришлось распилить на дрова. Покантовался несколько лет Григорий в передвижной будке Сплавной Конторы, а затем срубил себе небольшую аккуратную дачу, а рядом с ней белую баню-скороспелку. Огородил участок, причём именно так, как было во времена его беззаботного детства, не прибавил и не убавил. Для коровы ведь довольно много сена нужно запасти на зиму, и теперь со своего участка можно накосить, да плюс к тому возле заброшенной деревни Мусибед ещё прихватывает. Но из-за фермера Шкуркина пришлось отказаться сначала от коровы, а позже и от содержания большого огорода. Теперь только вокруг самой дачи с баней поставил забор, чтобы фермерские свиньи не хулиганили. Вон, Лида – дочь Фёдора Михайловича, приехала как-то свой родной дом навестить, зашла, села отдохнуть и тут слышит в подвале какой-то шум. Открыла дверь, а навстречу огромный хрящ по лестнице поднимается. Разрыли свиньи фундамент и хозяйничают, как у себя в хлеву. Сегодня Григорий обошёл свои угодья, проверил петли на рябчиков, в рюкзаке приятная тяжесть чувствуется, к земле тянет. Только вот погода подвела, целый день лило, даже обеденного перерыва не было. Григорий мокрый с головы до ног, будто его взяли за шиворот и несколько раз окунули с головой в воду. В сапогах вода плещется, хорошо хоть, что лягушки не квакают. Вышел к Демьяновке и облегчённо вздохнул, теперь на даче снимет с себя мокрую одежду, оденет сухое, немного отдохнёт и тронется на велосипеде к дому. Конечно, сегодня баня бы не помешала, да ладно, не будет уже задерживаться. Дома ведь ждут, жена затопит к его возвращению, вот тогда уже похлещет своё уставшее до последней косточки тело душистым берёзовым веником, полежит на верхней полке, пропотеет, выгонит наружу поселившийся внутри озноб, понежится вдоволь. Возле фермы Шкуркиных стоял грузовик, в кузов какие-то люди вилами грузили навоз. Нашли время! Не могли подождать погоды лучше, чем нынешняя. Приблизился, оказались веждинские. Поздоровались, перебросились парой фраз, заодно спросил, не подкинут ли попутно его до Веждино? Не отказали, но только, мол, в кузове на тёплом пахучем навозе, зато мягко. Да какая разница! Всё быстрее, чем на велосипеде скрипеть педалями почти тридцать вёрст. И так уже ноги совсем не гнутся, досталось им сегодня. Переоделся, посидел возле окна, но так и не дождался, вышел в путь на велосипеде, догонят, так возьмут. Может, до ночи там будут свой навоз закидывать, раз уж купили, то загрузят, видимо, на совесть, рессоры жалеть не станут. А не догонят, так и сам доедет, ему с грунтовки лишь бы на асфальт выехать, а там полегче будет. Ведь дорога почти всё время под гору. На велосипеде хоть и педали крутить тоже не легко, но всё-таки это тебе не пешком шлёпать. Ничего, догонят эти навозники, с ними до поста ГАИ, пригнувшись в кузове, мигом доедет. А велосипед на навоз закинет, ничего с ним не случится. Три дня подряд уже льёт и льёт. Сегодня Григорий даже ружья с собой не брал, всё равно дичь в такую погоду не встречается, по опыту знает. Ей тоже, видать, не по нраву эта сырость. После убийства Авдея по какой-то непонятной причине его вдова с дочерью всю вину стали валить на Григория. Конечно, были у него трения с фермером, все знают, и он никогда этого не скрывал, но чтобы дойти до убийства, и в голову не приходило. А вот нашёлся человек, который отомстил Авдею за все его издевательства над людьми. Теперь-то Григорий уже знает его, вычислил без всякой математики. Узкие резиновые шины с трудом разрезают дорожную грязь. Осталось спуститься к ручью, перейти мост и подняться на асфальт. А там можно прокатиться с ветерком. Мысли Григория прервались шумом мотора. Навстречу катил УАЗик Авдея, на котором теперь ездила его дочь Марья. Ох, и противная же, оказывается, эта баба! Если с покойным Шкуркиным можно было ещё поговорить по-человечески, выслушает тебя, улыбнётся, даже похлопает по плечу, хоть потом чуть только отойдёт, может сразу же крупно напакостить. А с этой ведьмой вообще невозможно разговаривать. Только сплошная ругань и мат. Всё зло, которое было у отца и у матери, просуммировалось и перешло по наследству к Марье. Григорию с ней встречаться на дороге не было никакой охоты. Эта Ёма может запросто наехать на тебя и размазать под колёсами. Поэтому Григорий отошёл как можно дальше от дороги и стал поджидать, пока машина проедет мимо. Но, доехав до него, УАЗик остановился. Двери его распахнулись и на дорожную грязь выскочили подобно вороньей стае Дарья, Марья, а с ними муж Марьи – Николай Дуркин. Они всей кучей накинулись на Григория, который никак не ожидал нападения, поэтому не на шутку испугался, а как же? Марья вырвала из его рук велосипед и откинула в сторону, рванула вещмешок со спины, который последовал за велосипедом. - Убийца! Убийца! – тонким голосом визжала Дарья и тянула обе руки к Григорию, намереваясь исцарапать ему лицо. – Сейчас твою поганую рожу я разрисую так, что родная мать не узнает. - Вот сейчас мы тебе покажем, где раки зимуют! – кричала Марья. – Короче, затаскиваем его в машину! Несмотря на яростное сопротивление Григория, втроём затащили растерявшегося мужика в салон «буханки». Руки и ноги его сильно исцарапались и побились о железные края дверного проёма, за которые мужик изо всех сил безуспешно пытался цепляться. - Смотри, у него нож! – увидел Николай и вытащил из ножен Григория охотничий нож. Он всегда висел на своём месте, ведь в лесу он может понадобиться в любую минуту. Николай приставил остро отточенное лезвие к самому горлу Пашкова, да так, что если чуть-чуть поднажмёт, то сразу кровь выступит. - Сиди тихо! – хрипела Дарья. – Всё, теперь ты в наших руках! Никуда не денешься! Своим же ножом тебе горло перережем! Попался, проклятый! «Да, и правда, попался. Зарежут эти сумасшедшие, что с них возьмёшь?» - мелькали в голове Пашкова тревожные мысли. - Удавим здесь, короче, труп выкинем возле дороги, в рот «Трою» зальём. Найдут, скажут, от пьянства сам помер, - орала во весь голос, брызжа слюной, Марья. – Давай заедем в Демьяновку, там и прирежем этого ублюдка. Не шевелись! Если рыпнется, короче, ты, Коля, сразу нож ему в горло по самую рукоятку! Понял? - Пусть только пошевелится, так я ему по гортани моментом чиркну, - успокоил жену тот. Марья оставила Григория, перешла в кабину водителя и села за руль. Мотор яростно взревел, и Григорий, вместо того, чтобы ехать в Веждино, снова укатил к Демьяновке. Дарья с Марьей же, перебивая друг друга, орали на своего пленника. Григорий даже и не подозревал, как богат и разнообразен их нецензурный словарный запас. Он – мужик, и то некоторые выражения из них слышал впервые. Да, был бы Григорий лет на тридцать моложе… Вот и попал он в плен, да не на войне, не к фашистам каким-то, а к своим коми людям. Хотя людьми таких, видимо, назвать можно лишь с очень большой натяжкой. И не знаешь ведь, что теперь с тобой сделают? А если и вправду убьют, а труп куда-нибудь выкинут, или отвезут на машине и закопают совсем в другой стороне, никто никогда не найдёт твоих костей. Вот так и кончишь ты, Григорий Пашков, свою земную жизнь. Но оставалась ещё робкая надежда на встречу с той грузовой машиной, на которую веждинские грузили навоз, купленный у Шкуркиных. Так ведь откуда те могут знать, даже если и повстречаются, что эти коршуны внутри УАЗика везут человека, приговорённого ими к смерти. Вот уже расступился лес, показались дома Демьяновки, а спасительной машины всё не было. Марья остановила свой УАЗик около будки, построенной ими возле пилорамы. - Ну-ка, выходи отсюда, короче, и заходи в будку! – Марья резко распахнула железную дверь салона. – Там мы с тобой и поговорим по душам. Но Григорий теперь ни за что не хотел выходить. Он схватился обеими руками за какую-то железяку и держался, что было сил. Но Николай каблуком сапога резко ударил по руке, от нестерпимой боли пальцы разжались, и Григорий оказался в дорожной жидкой грязи, куда его моментально выволокли Шкуркины. - Вставай! Иди в будку! – орали возле самого уха мать с дочкой. Дуркин перед глазами Григория размахивал ножом. Особого желания валяться в грязи Григорий не имел, поэтому сам поднялся на ноги. Обвёл глазами вокруг себя, никого поблизости нет. Да и кто может оказаться в нежилой деревне? И куда запропастились те навозники? Хоть бы они подоспели! Опять набросились всей кодлой эти чёрные вороны на Григория. Кто как мог, так и схватился за него, общими усилиями пытались затащить мужика в будку. Григорий сопротивлялся как мог, расставив широко руки и ноги, он изо всех сил держался за косяки двери, но сил уже не оставалось. И тут, на его счастье, со стороны ручья послышался шум двигателя тяжело гружёной машины, а вот и она сама, буксуя всеми четырьмя ведущими колёсами на скользкой грязной дороге, упрямо поднимается в гору. Всё-таки есть на свете Бог! Шкуркины, отвлечённые шумом машины, на миг ослабили хватки и Григорий не преминул воспользоваться этим. Он рванулся из последних сил, резко крутанулся на месте, освободился от державших его рук и бросился по дороге навстречу грузовику. Не дожидаясь, когда тот остановится, а останавливаться водителю на подъёме никак было нельзя, могло затянуть вбок и машина неминуемо сползла бы в кювет, Григорий поставил одну ногу на крюк сзади кузова, другую перекинул через борт и тяжело всем телом плюхнулся в мягкий навоз. Испачкать одежду он уже не боялся, и так ведь весь был измазан в грязи, как последний пьяница, выбравшийся из канавы. Только после этого мужик мог позволить себе отдышаться и оглянуться. Шкуркины горящими ненавистью глазами провожали медленно удалявшийся от них грузовик. Слава Богу, остался жив! Само провидение помогло Григорию сбежать от этих проклятых фермеров. Вот ведь, чего никак не можешь ожидать, то и творят. Как же можно вот так кидаться на человека, который просто стоит возле дороги, грозиться убийством, демонстрируя нож, силой посадить в машину и отвезти в нежилую деревню на расправу!? А если бы не поехали те мужики за навозом? Тогда, наверно, точно бы убили, от таких добра ждать не приходится, долго ли им зарезать человека? Ну ничего человечного нет у этих Шкуркиных, абсолютно, потеряли всякий стыд и всякую совесть. Живя с ними, и Дуркин таким же стал, а ведь совсем недавно походил на несмышлёного телка. Ну, настоящие бандиты, да и только. 28 После нападения Шкуркиных на Григория Пашкова прошло четыре дня. Он обращался в милицию, написал заявление, участковый долго брал с него объяснение, а будут ли приняты по отношению к этой фермерской шайке какие-нибудь меры, неизвестно. Да хотя бы оштрафовали! Охотнику свои ловушки долго непроверенными держать не годится, вся добыча может достаться мелким лесным воришкам, а тебе останутся одни перья. Снова Григорий к своей даче приехал… и сердце неприятно ёкнуло. Крыльцо сплошь было завалено пустыми бутылками и банками, всяким другим грязным мусором, вонь стояла неимоверная, тучами роились крупные зелёные мухи. Вот ведь что удумали эти ведьмы! Положил вещмешок, зашёл в коридор, достал там пустые мешки и весь сваленный мусор собрал в два полных мешка. Вот же постарались, и не лень им было возиться со всяким дерьмом! Постоянно твердят, что день и ночь работают, ничего не успевают, а вот на всякие пакости время у них есть. Хорошо хоть, что кроме этого, ничего больше не натворили, и на том спасибо. Сегодня Григорий в Веждино не поедет, переночует в Демьяновке. Благо, погода прекрасная. Уже был ряд заморозков и лес вокруг деревни за несколько дней пышно зацвёл самыми яркими красками. На юге, где осина в основном растёт, всё так и горит, огнём полыхает, а западнее берёзовая роща оделась в золотой наряд. Да, отличное место для деревни подобрал когда-то дед Гришиного деда – Демьян Пашков. По его имени и деревня названа. Здесь прошло детство голопузое и босоногое, а вот вырос, повзрослел, и покинул родную деревню, как и остальные сверстники. Конечно, жаль, что деревня вымерла, но ничего не поделаешь, это, видимо, неотвратимый процесс. Некоторые, правда, грозятся после выхода на пенсию вернуться обратно к родному очагу, чтобы снова вдохнуть жизнь в мёртвое тело, но уже поздно. Ведь пенсионер уже даже не вчерашний, а позавчерашний человек. Если так уж хотел жить в родной деревне, то надо было остаться там, жениться, построить дом, нарожать с десяток детей, из которых хотя бы пятеро продолжили твоё дело. Вот тогда другое дело. А под старость, даже если и вернёшься обратно, уже не раздуешь потухший костёр. Когда тебя начинают донимать разные болезни, то волей-неволей надо придвигаться поближе к больнице. И снова в райцентр поплетёшься. Да и детей твоих, которые родились и выросли в райцентре, на родину отца совсем не тянет. Да ведь не одна Демьяновка вымерла. По всей России такая же картина, да и за границей в благополучных странах даже эта болезнь заразная распространилась. Ничего не поделаешь, таблеток от этой чумы фармацевты пока не придумали. Так сидел и размышлял Пашков под окном своей дачи. Мягкие лучи солнца ласково грели его, не жгли, как летом. И в этот момент какой-то внутренний голос заставил его обернуться. И, как оказалось, очень вовремя. Дарья Шкуркина с толстой суковатой палкой в руке приблизилась к Григорию вплотную и уже готова была нанести удар ему по голове. Еле успел руку поднять, чтобы защититься от её смертельного удара, ведь такая дубина несомненно размозжила бы Гришину голову. Жгучая боль пронзила всё тело, рука бессильно повисла. «Лишь бы не перелом!» - мелькнуло в голове. Охнул, другой рукой потёр больную, а Дарья уже подняла палку для повторного удара. Вскочил со ступеньки, успел немного отступить назад, поэтому второй удар прошёлся мимо, только концом палки задело ногу. Схватил прислонённое к крыльцу ружьё и направил его в сторону Дарьи, хотя знал, что патрона в патроннике нет, он вытащил его, как только подошёл к даче. За спиной Дарьи две Натальины дочери стоят, вот ведь, свидетелей с собой привела, если бы Григорий задумал её тронуть. А Дарья, как только увидела направленный прямо ей в грудь ствол, заорала страшным голосом, покрыла мужика многоэтажным матом: - Смотрите, люди добрые, мужа убил, а теперь меня хочет застрелить! - Ты что, бешеная, на людей бросаешься?! Кто тебя трогал?! – добавил и Григорий несколько солёных слов. Дарья кинула палку в сторону и бросилась бежать, но споткнулась и растянулась на земле, защищая обеими руками голову, орала на всю деревню: - Спасите, люди добрые! Убьёт этот урод меня! Ни за что убьёт! И так уже страшная Дарья теперь была отвратительнее сказочной Бабы-Яги. Платок сбился с головы на затылок, растрёпанные волосы наполовину закрыли перекошенное от бессильной злобы лицо. В уголках губ появилась белая пена. Григорий стоял с ружьём в руках, еле-еле сдерживал себя, чтобы не вогнать в патронник патрон с пулей и не угостить эту противную женщину, которую и женщиной-то назвать можно только с большой натяжкой, свинцовой начинкой. Но всё-таки сумел охладить свой пыл, унять бешено колотящееся от злости сердце. Ведь если не остановить себя, тогда окажешься на скамье подсудимых, да и убийство Шкуркина вдобавок точно уж на него повесят, не отвертишься. Вон и два свидетеля стоят, они покажут, что это Григорий первым набросился на Дарью и ни за что на их глазах убил их любимую тётку. - Поднимайся и выходи с моего участка! И чтоб больше я тебя здесь не видел! Взяли моду, бросаться на людей! Сами с дочерью убили Авдея, а теперь на кого-то валите! И незачем мусор на моё крыльцо таскать, возите на свалку! Дарья приподнялась на четвереньки, всё ещё косясь на ружьё, направленное на неё, встала на ноги и выбежала в открытую калитку. Перед ней туда же шмыгнули и свидетельницы - дочери Натальи. За изгородью, когда до Григория уже было далеко, Дарья снова начала кричать на мужика, обзывать его разными «хорошими» словами, грозиться милицией и судом, но Григорий уже не слушал её. Он снова присел на ступеньку, не упуская из виду Дарью, и внимательно рассмотрел руку и ногу, которые пострадали от ударов палкой. Хорошо хоть, что вроде переломов нигде не было. Рука и нога в месте ударов опухли и довольно сильно болели, да и немудрено, когда эта свихнутая Баба-Яга била изо всех сил. Ух, какие эти бабы вредные! Во много раз хуже самого Авдея. Он, покойный, хоть много зла демьяновским сделал, но трезвый ни на кого не кидался. О том, что в тот злосчастный день он видел Емельяна с ружьём, Григорий так никому не сказал. Зачем топить хорошего человека? Он ведь за свою жену отомстил, притом адекватно отомстил! Ладно, скажем, если бы Шкуркин был человеком, притом Человеком с большой буквы, который делал Григорию, да и остальным людям добро, тогда, конечно, можно было бы помочь следствию. Но с другой стороны как-то всё-таки неловко у Григория на душе, ведь Васька Кушнарёв сидит ни за что. И то, что он находится за решёткой, есть и его - Григория вина. Поведай он тогда сотрудникам милиции о том, что видел чудную картину, как одетый в камуфляж мужчина с ружьём за плечом бредёт прямо по воде, тогда Васька бы точно сейчас гулял на воле. Да! Вот и ломай голову теперь. И Ваську жалко, и Емельяна подводить под монастырь не хочется. Что делать? Конечно, Васька не раз уже сидел, привычно ему в тюрьме, но и он человек, не пень гнилой, обидно без вины срок мотать. И у него в груди такое же сердце стучит, такую же кровь по венам качает. Лежит сейчас на нарах и на весь свет зло копит. Ладно, погодим ещё маленько, посмотрим, как суд продолжится. Время подскажет, как действовать, спешить пока некуда. 29 - Привет, Гриша! - Здорово, Евлог! - Что хромаешь? - Да Дарья Шкуркина снова на мою персону покушалась с палкой, еле отбиться смог от ведьмы. Вон, смотри, какими руки и ноги уже стали, - Григорий специально приспустил брюки, показал крупные синяки, которые в отдельных местах стали уже зеленоватыми. - Да-а, - удивлённо покачал головой Евлог. – И ты терпишь? В милицию не обращался? - Да как же нет! Но что они сделают? На клочке бумажки ответ пришлют, что в возбуждении уголовного дела отказано, и на этом всё закончится. Свидетелей нет, а если и есть, то все они на стороне Шкуркиных, все против меня. А на меня сколько заявлений уже подавали! Со счёта сбился. Каждый день повестки приходят, уже надоело во как! – провёл ладонью по горлу Григорий. – Вот позавчера специально брал фотоаппарат, чтобы снять, если что-нибудь они мне тут напакостили. Приехал сюда, смотрю, толь с крыши на бане содрали, печную трубу набок своротили. Стал фотографировать, а тут этот ихний зять - Колька Дуркин с кем-то из батраков набросились на меня, фотоаппарат отобрали, самого избили. Ну что я сделаю против двух здоровых молодых мужиков? - И фотоаппарат обратно не вернули? - Конечно, нет! - Я тоже разговаривал с участковым, да что толку, он ничего не может сделать. Нужны свидетели с твоей стороны, а их нет. Интересно, долго ещё они будут вот так нас терроризировать? Лет десять, видимо, придётся ещё терпеть, - вздохнул Евлог. – И никак ведь от них избавиться невозможно. Ты домой? - Да я жерди заготовил для изгороди, пришёл спросить тебя, не поможешь ли подвезти? - Много? - Да нет, двадцать штук. Надо кое-где забор подправить, а то свиньи Шкуркинские опять весь участок мне перепашут. К будущему году будет не узнать. - Ну, что же, съездим. Двадцать жердей подбросить недолго. Садись. Гриша все заготовленные жерди уже заранее перетаскал к дороге. Евлог открыл задний борт кузова, закрепил его на цепи. Минутным делом было забросить жерди в кузов комлями вперёд. - Ну, как охота в этом году? – с улыбкой обратился к Грише Евлог. – Лично мне что-то не лезет дичь в ловушки. - Так дичи нет! Лес пустой. Идёшь, идешь, километры мотаешь по лесу, где-то одинокий рябчик вспорхнёт и улетит далеко-далеко, только его и видел. Если бы дичь была, так пустые рюкзаки вряд ли таскали бы. - Да, теперь добыча наша такая маленькая, что даёт шанс только не забыть совсем вкус рябчика, не старое время. Так, перебрасываясь отдельными фразами, доехали до Демьяновки. Возле пилорамы Шкуркиных свернули к даче Григория. Но тут из-за дощатого сарая вышла Дарья и стала, как памятник, на середине дороги прямо перед машиной. - Опять эта Дарья тут с ума сходит, - Евлог один раз и другой дал сигнал гудком и, высунувшись через открытое окно, помахал рукой, показывая, чтобы та освободила проезд. Но Дарья и не думала сойти с места. Она стояла, размахивала руками и орала на Григория с Евлогом, густо перемежая свою речь матерными словами: - Вы что это, уроды, из нашего леса жерди рубите? Тут весь лес для нас Лесхозом отведён! Евлог снова несколько раз просигналил, высунул голову через боковое окно: - Отойди! Задавим ведь, дура баба? - Да! Ты задавишь! Все вы – демьяновские, такие! Убийцы! Убийцы! – Дарья вплотную подошла к машине и стала кулаками стучать по кабине. - Стекло ведь разобьёт! Дарья несколько раз попала кулаком по острым железным кромкам кабины, кожа содралась, потекла кровь, а в уголках губ появилась белая пена. Сидевшие в кабине мужики удивлённо глядели на неё. - Совсем свихнулась, видно, баба. Нормальный человек так себя вести не может. - Пойду, с дороги хоть её оттащу, а то точно не даст нам проехать, - Григорий вышел на улицу, подошёл к Дарье и, ухватив её за одежду, пытался оттащить от машины. А Дарья обеими руками с растопыренными пальцами тянулась к его лицу, пытаясь исцарапать его. От пилорамы подошёл незнакомый мужчина, видно, тоже батрак Шкуркиных. Вдвоём они кое-как оттащили Дарью в сторону, там она бросилась ничком в придорожную грязь, стала биться кулаками и ногами о землю и орать, как дикий зверь. Евлог тронулся с места и быстрее уж обогнал эту наполовину сумасшедшую женщину. 30 Сеня Зюзев после школы быстренько пообедал и вышел погулять. Планы у него на сегодня были громадные. Перво-наперво надо зайти в компьютерный салон и на сэкономленные деньги поиграть в очень увлдекательную игру «Стратегия». Кроме того, необходимо встретиться с некоторыми товарищами и обсудить накопившиеся важные вопросы. Но его планам не суждено было сбыться, так как возле клуба мальчика неожиданно схватила за локоть Шкуркина Марья, и Сеня не успел даже глазами моргнуть, как оказался на сиденье её иномарки, которая уже мчалась по улицам села. Открыть дверь и выскочить из кабины несущейся на полной скорости машины Сеня не посмел, ведь можно разбиться насмерть. Поэтому он неподвижно сидел, глубоко вжавшись в мягкое кресло, и боязливо смотрел на Марью. И куда эта женщина везёт его? Уж не убивать ли? Или что-то важное хочет ему сообщить? Теперь вон по телевизору часто показывают, как крадут детей, предупреждают, чтобы не садились в машины незнакомых людей, но Сеня ведь Марью хорошо знает, можно сказать, соседка. Значит, пока бояться ему нечего. А правда, куда она его везёт? Осталось позади Веждино, выехали на широкую дорогу, не останавливаясь едут дальше. Вот и развилка на Демьяновку, может, туда хочет завезти его? Что там она покажет ему? Но Марья не стала заезжать в Демьяновку, остановила машину сбоку дороги, заглушила двигатель, достала из сумочки пачку сигарет, зажигалку, не спеша прикурила и со смаком принялась глотать табачный дым. При этом молчала, только часто сплёвывала в открытую форточку. Сеня же с детства побаивался этой некрасивой, похожей на злодейку из кинофильмов, женщины, которая постоянно ссорилась с соседями, поэтому тихо сидел, съёжившись всем телом, и молча ждал, что же будет дальше. - Слушай, Сеня, - повернулась к мальчику лицом Марья после того, как сигарета была докурена. – Короче, ты уже не маленький. Я тебя привезла сюда, чтобы один на один серьёзно с тобой поговорить, тут нам никто мешать не будет. Мальчик удивлённо глядел на Марью: «Разве нельзя было в селе поговорить, в машине ведь тоже никто бы не мешал?» - Так вот, слушай и заруби себе на носу! Короче, скоро опять будет судебное заседание по делу об убийстве моего отца. И тебя опять вызовут, я постаралась. Тебя снова будут спрашивать судья и прокурор, где ты, короче, был в тот день, что видел и что знаешь? Так вот, если хочешь, короче, чтобы у тебя в дальнейшем всё было нормально, ты скажешь, что видел, как Григорий Пашков крадучись, короче, чтобы никто его не увидел, быстро шёл от своей дачи к лесу. А в руках у него было ружьё. Короче, ты меня понял? «На что эта Марья меня толкает? Чтобы я соврал? Как же так? Дядя Гриша ведь тогда даже не показывался, только к вечеру я его мельком видел, когда в деревне уже полно было милиции. Зачем я буду в суде рассказывать неправду? Это же явная ложь! – крутились в голове Сени мрачные мысли. - Ведь судья меня предупреждал, чтобы я говорил только правду, а эта женщина велит мне бессовестно врать». - Ты меня слушаешь? – Марья протянула руки к Сене, схватила его за куртку и основательно встряхнула. – Я знаю, короче, что отца моего убил Гришка Пашков, а судят Ваську Кушнарёва. Безвинного человека могут посадить на всю жизнь. Кушнарёв никогда нам плохого слова не говорил, ему незачем было убивать отца, застрелил его этот урод – Пашков. Он с самого нашего переезда в Демьяновку имел зуб на отца и на мать, короче, ненавидел, постоянно вредил, как мог. Он, короче, преступник, подлый тип, он убил очень хорошего и работящего человека - моего отца. Его место, короче, в тюрьме, его надо осудить пожизненно, пусть там и сгниёт. И ты мне в этом поможешь, понял? Короче, понял?! Ты меня понял? Марья снова схватила за грудки Сеню и изо всех сил встряхнула, так что у мальчика даже голова беспомощно мотнулась и в ушах зашумело. - П-понял, - еле слышно пробормотал Сеня. - Вот так, короче! И ты на суде так прямо и скажешь, мол, своими глазами видел, как Пашков в тот день вышел с дачи с ружьём и пошёл в лес, в ту сторону, где дорога на Веждино начинается. Если послушаешься меня и расскажешь в суде, как я тебя учила, то этим спасёшь от тюрьмы, короче, невиновного человека и поможешь посадить настоящего убийцу. Сеня сидел, вжав голову до упора в плечи, и слушал наставления Марьи, которая не ограничивалась словами, а периодически сильно встряхивала мальчика за грудки. Сама сухая, как кляча, а сила, видать, имеется. Глазищи свои чёрные наставит и хоть сквозь землю провались, такая всё, что угодно, может с тобой сделать. Слышал ведь Сеня, как она с мужиками разговаривает, мат на мате, даже они её побаиваются. И на него уже страху навела порядком, орёт и орёт без передышки. Вон, снова раскрыла свой матюгальник: - Я тебе подскажу, короче, что надо в суде рассказывать, какие слова говорить, чтобы Гришку Пашкова навеки засудить. Если меня не послушаешься, короче, задушу тебя, как паршивого котёнка. Понял?! Даже труп твой никто никогда не найдёт, да и знать не будут, где искать. Ты ведь в селе был, а как в мою машину попал, никто не видел. Короче, свидетелей нет! Ты понял меня, сопляк?! – Марья снова сильно встряхнула мальчика, и вдобавок ударила своим острым кулаком по скуле. Сеня заплакал. Даже не от боли. Со сверстниками ведь он иногда тоже дрался и не такие ещё удары выдерживал. Заплакал он от унижения его взрослым человеком. Женщина, давно замужем, сама мать, когда-то ещё, говорят, учительницей была, а дерётся. Матюгается, грозится убить его, знает ведь, что некому заступиться за Сеню, который без отца растёт. - Захныкал? Короче, поплачь, поплачь, больше слёз прольёшь, меньше мочиться придётся. Не выпущу тебя отсюда, короче, пока не дашь слово на суде дать такие показания, которые нужны мне. Начала тут твердить своё «короче»! Силком толкает на то, чтобы я оболгал дядю Гришу. А ведь дядя Гриша приходится родственником и ничего плохого Сене не делал, при встречах постоянно улыбается, шутит, иногда даже по голове гладит. А если когда-то насолил этим Шкуркиным, то пусть об этом сама Марья на суде и расскажет, незачем в эту грязь Сеню втягивать. Наврёшь в суде перед всем народом, а как потом дяде Грише в глаза глядеть будешь? Ничего, что он ещё маленький, но разобраться в том, что такое хорошо, а что такое плохо как нибудь сумеет. И отлично видит и понимает: Марья толкает его на такое грязное дело, на которое никого, видимо, кроме него, не нашла. А может, никто не согласился оговорить дядю Гришу? Тогда и Сеня ни за что не свернёт с пути правды. Для чего он будет делать кому-то зло, ведь потом все будут считать его никуда не годным, бесчестным человеком? Чтобы про него стали отзываться так же, как про семью Шкуркиных, которые сами никого не признают, но и люди их совсем не уважают. Никто не хочет с ними знаться, даже на похоронах Авдея были одни самые близкие родственники да ещё алкаши, падкие до дармовой выпивки. Нет, таким человеком Сеня ни за что стать не хочет и никогда не будет! Успокоился Сеня, только изредка пошмыгивал носом, слушая дальше противную речь Шкуркиной Марьи. Хоть бы быстрее выпустила его из машины, что ли. Конца не видно её поучениям. Вон, на улице уже стемнело, верхушки деревьев еле различаются на фоне более светлого неба. Даже белый снег почернел. Живот уже подвело, как назло ведь после школы только чуть-чуть перекусил, разве знал, что до ночи домой не придёт. У Марьи же, видно, настало время ужина. Она достала с заднего сиденья термос и полиэтиленовый пакет. Налила в стакан горячего чая, с пакета вытащила хлеб, колбасу и специально громко чавкая стала хлебать горячий чай. Сеня проглотил набравшуюся во рту слюну и отвернулся. - Сеня, есть хочешь? - Конечно, хочу. - Короче, в суде всё так и обскажешь, как я тебя научила? Сеня молчал. - Ну-ну, посиди тогда ещё. Проголодаешься, короче, сговорчивей станешь. Мне спешить некуда, тебе, гляжу, тоже. И дома ты никому не нужен? Марья не спеша продолжала есть. Наконец, видно, насытилась, громко от души срыгнула, закрыла термос, положила в пакет остатки еды и всё обратно бросила на заднее сиденье. Раскинула руки в стороны, насколько позволяло пространство внутри машины, потянулась, сладко зевнула, шумно испортила воздух, прикурила и, специально пуская кольца сизого дыма в сторону Сени, лениво продолжала свою прерванную ужином речь: - А что я тебя тут держу? Зачем с тобой, с сопляком, ещё и разговариваю? Короче, если не дашь слово, что не послушаешься меня, прирежу тебя тут, труп выкину в сугроб, и хорош. Когда-нибудь весной, короче, когда снег растает, может, и найдут твои кости, обглоданные волками и воронами, а, может, и костей даже не найдут. Бульдозеры будут дорогу расчищать, размешают с грязью, и кранты. Марья снова широко зевнула, повернулась к Сене, схватила его за подбородок и приблизила своё лицо к нему, глядя прямо в упор. - Ну, что, значит, знаешь теперь, что на суде надо говорить? Короче, понял? – спросила после секундного молчания. Сеня упорно молчал. Он сам себе уже дал клятву, что пусть с ним что хочет, то и делает эта ведьма, больше от него она ни словечка не услышит. Пусть себе орёт, пусть надрывается, а Сеня не будет отвечать. Сидел и упорно смотрел через наполовину запотевшее стекло в темноту, будто что-то там можно было углядеть. Только слёзы почему-то всё текли и текли из его глаз по щекам, и он вытирал и вытирал их рукавом куртки. Сколько машин уже было, но все проезжали мимо них, фарами только на короткое время ослепят и катят себе дальше, и никому нет дела до них, никто не остановится, не поинтересуется, а почему, мол, вы тут стоите? Дома, конечно, уже заметили его исчезновение, но кому же в голову придёт, что их сын в двадцати километрах от дома сидит, можно сказать, заложником в кабине иномарки Шкуркиной Марьи. - Оставлю вот тут, короче, и будешь пешком тащиться до дому, если конечно, в пути не околеешь. А пусть и замёрзнешь! Таким несговорчивым ты оказался, не знала, не знала. Я думала, короче, что мы с тобой очень быстро сговоримся, и я бы тебя мигом до крыльца подвезла, да ещё и денег на конфеты бы дала, а ты упёрся, как молодой бычок, и ни туда, ни сюда. «Заладила тут «короче» да «короче», и конца этому не видно, закоротило её, видно», - хмуро подумал Сеня. Но, наконец-то, видно, самой надоела эта болтовня, Марья включила двигатель, зажгла яркие фары, тронулась с места, повернула машину носом в сторону Веждино и тут снова обратилась к Сене: - Ну, что, будешь меня слушаться? Говори, короче! Если не дашь слова, сейчас же выкину из машины! Будешь плестись, короче, пешком. Сеня всё так же упорно молчал. И всё-таки, видно, хоть капля совести у Марьи осталась, она не высадила мальчика на глухой дороге в темноте, а доставила в село. Но не к крыльцу Сениного дома, а отвезла до клуба, до того самого места, где она его днём схватила и кинула в свою машину. Там, наконец-то, отпустила вконец изголодавшегося, уставшего от её грубых наставлений. И вслед ещё пригрозила: - Ты не думай, что избавился от меня! Если не сделаешь так, как я тебя научила, голову сверну! Так и знай! Сеня вернулся домой, когда куранты по радио отбивали двенадцать часов ночи. Дома, конечно, не спали, домашние весь вечер были, как очумелые, никто не знал и не мог предполагать, куда же подевался их двенадцатилетний сын. Обзвонили всех друзей и одноклассников, наводили справки в больнице, в милиции, но всё впустую. Мать уже все глаза выплакала, а бабушка, которая на зиму переехала из Демьяновки к дочери, хоть и сама металась, как птица, попавшая в силок, но всё же как могла успокаивала её. Нет нигде сына, и всё тут! Будто растаял. Никто ничего о нём не знает. Инопланетяне забрали и в далёкую галактику с собой увезли! И вот вернулся сам. Увидев Сеню, обе сердито накинулись на него: - Ты где шлялся?! А Сеня, который за этот день до того намучался и устал, чувствовал себя так, будто через него трактор проехал, больше уже не смог сдержать себя, все внутренние подпорки рухнули, и он в голос громко зарыдал. 31 - Вернулся, сынок? – вымученно улыбнулась мать, когда Николай Дуркин боязливо, как совершенно посторонний, тихонько открыл дверь и вошёл в комнату. - Вернулся, - глубоко вздохнул сын и тяжело шлёпнулся на скамью. Мать подошла к нему и жалеючи погладила по голове. Чуток помолчала, затем спросила: - Как жизнь? - Да какая жизнь, так, кручусь вслепую, как какой-то безмозглый червяк. - Что так? Сам же радовался, говорил, что приняли в настоящую работящую семью… Николай сидел, низко опустив голову, изо всех сил стараясь скрыть солёные капли, сверкающие в уголках глаз. Продолжительное время молчал, держался, наконец, смог проглотить застрявший в горле тугой комок: - Да, трудовая семья, но только на меня там все смотрят, как на обычного раба. Я там никто, я для них ноль, у меня там голоса нет! Сутками в Демьяновке дежурю в будке возле пилорамы. В Веждино даже не бываю, так в будке и живу. Марья со мной развелась, фамилию мою сменила, обратно взяла отцовскую и себе, и сыну. Теперь оба Шкуркины. Мама с дочкой на меня знай только орут, за человека не считают, будто я для них шавка какая-то. Марья в Веждино с чёрными путается, любовников меняет, как перчатки, а я в лесу в будке, как последний бич, обитаю. Мать присела рядом с сыном, обняла его за вздрагивающие плечи. Потрогала грязную, порванную в локтях рубашку, такую она давно бы уже определила в половую тряпку, а Коля вон носит. Ни разу, видать, даже и не удосужилась постирать её гордая невестка. - А помнишь, я ведь тебя предупреждала, сынок, что это за чванливые, заносчивые, никуда не годные люди, вся семья, и дочка, на которой ты жениться надумал, а вот не послушался ты матери тогда. Дети ведь всегда себя считают умнее старых родителей, грамотнее, больше знают, больше понимают. Теперь вот дошло, что мать добра тебе желала. Ну, что ж, Марья теперь уже официально не твоя жена, вас развели, вон и фамилии разные. Ты теперь, Коленька, по закону совершенно свободный человек. Вернулся домой, живи. Работу найдёшь, жену простую, достойную приведёшь, заново жить начнёшь. Так ведь, сынок? Ну, скажи что-нибудь. Да перестань плакать, мужик ты, или нет, наконец?! - Мужик-то мужик. Иногда вот думаю и такое желание возникает, чтоб всё их фермерское хозяйство рассыпалось в прах, сгорело, и чтоб ничего, абсолютно ничего не осталось. А я уйду куда-нибудь далеко-далеко, чтоб больше не видеть Марью с тёщей. А чуть только услышу Марью, как каркнет она на меня своим противным вороньим голосом, так тут же забываюсь и снова бросаюсь в работу, добывать им прибавочную стоимость. Будто камнем тяжёлым она давит на меня, и ведь никак не могу избавиться. - А зачем же ты так перед людьми-то позоришься? Вот опять на Гришу Пашкова напал, фотоаппарат отнял. Николай удивлённо взглянул на неё: «И откуда она всё знает?» - Знаю, знаю, дурные вести быстрее телеграфа доходят, - уверенно прочитала мысли сына мать. – Пусть там Марья с Дарьей с ума сходят, а тебе-то это зачем? Нарвёшься на кого-нибудь, так убьют ещё, как Авдея. У демьяновских ведь пули ещё остались, доведёшь их до каления, так найдут и на тебя. - А, пусть лучше убьют! Избавлюсь хоть от такой жизни! - Вот ведь ты какой! А обо мне подумал? На кого меня оставишь? Для этого я тебя родила и вырастила, ночей не спала? Мало, что ли, на руках носила, когда болел? Прямо руки отнимались, лишь бы ты успокоился хоть ненадолго. А теперь ты мне: «Пусть убьют!» Так нельзя, сынок! А кто за мной будет ухаживать в старости? У меня ведь кроме тебя больше никого нет на белом свете, одна надежда на тебя, - всхлипнула мать и высморкалась в платочек. Взглянула на своего худющего сына, у которого одни глаза остались, и подумала, что он ведь голодный. - Подожди, я тебя хоть покормлю. Есть, небось, хочешь, богатенький зятёк? Торопко приготовила на стол, сама тоже для вида села напротив и с грустью в глазах наблюдала, как Николай жадно накинулся на домашнюю еду. Всё, что было перед ним, моментом умял. - Может, не насытился? Ещё что-нибудь принести? - Ничего не надо, мамочка. Спасибо, давно так вкусно не ел, - похлопал себя по вздувшемуся животу Николай. - Тогда я сейчас постелю тебе. К ним ведь уж больше не вернёшься? - Ни за что! – помотал головой сын, прошёл в комнату, разделся и лёг. Через несколько минут он уже сладко спал приоткрыв рот, даже не слышно было дыхания. Мать убрала со стола, вымыла посуду, долго шаркала ногами, скрипела половицами и вздыхала. Вот ведь, вырастила сына без отца, выучила в школе, на ноги поставила, вроде хороший мальчик рос, послушный, не стал на скользкую дорогу, как другие, а попался в сети этой ведьмы Марьи, и всё пошло шиворот навыворот. Люди уже Николкой-Дурачком зовут, ничего ведь от них не спрячешь. Семье Шкуркиных же Коля нужен только как бесплатная рабсила, которому не надо зарплату платить, только подкармливать, чтобы ноги не протянул, и всё. Пошлют Колю в Демьяновку и он там на них в поте лица пашет, капитал наживает Шкуркиным. Марья же в Веждино с чёрными шляется, блаженствует. Красота! Что ей ещё надо? И что ей не жить?! Даже ни разу не стирала мужнину одежду, сам, мол, стирай свои грязные трусы, я тебе в прачки не нанималась! Вот ведь какие они, эти Шкуркины! Ни с кем по-человечески поговорить не могут, а в газетах и по телевизору их знай расхваливают! Конечно. Будут хвалить, не знают ведь, какие они на самом деле. Сколько раз уже Коля домой возвращался, со слезами на глазах рассказывал матери о своих мытарствах, зарекаясь больше не вернуться к Марье. А переночует, сердце облегчит, а утром всё забывает, снова бежит к Шкуркиным, лишь бы не опоздать, лишь бы не навлечь на себя гнев Марьи с Дарьей. Не зря, видать, люди называют Шкуркиных ведьмами, заколдовали они Колю. Сегодня вот рассказал, что Марья развелась с ним, и фамилию свою вернула как себе, так и их общему сыну. Может, наконец-то, сумеет Коля порвать с ними окончательно, ничто ведь теперь не удерживает его возле них. Повздыхала пожилая женщина о такой тяжёлой жизни сына и легла отдохнуть. Долго ещё крутилась в постели, никак не могла уснуть. А утром даже не слыхала, как сын втихомолку поднялся и опять ушёл к Шкуркиным. 31 «Кто же всё-таки на самом деле убил Шкуркина?» - эта мысль третий год уже вертится в голове Евлога. Пусть хоть он и на пенсии уже, но по-прежнему считает себя сотрудником милиции, ведь довольно долго проработал в этой системе. Правду говорят, что бывших милиционеров не бывает. Марья и Дарья Шкуркины в один голос орут, что убийца - Григорий Пашков. В день убийства он целый день был на рыбалке. Может, это и правда его работа? Ведь с самого приезда фермера в Демьяновку он постоянно конфликтовал с Авдеем. Но в это трудно поверить, Гриша не такой человек. Конечно, бывает, что когда доведут человека до последнего предела, то он может из себя выйти и натворить всякое. Как-то в клубе девочки его начали дразнить, так он снял форменный школьный ремень с пряжкой и, махая им во все стороны, гонялся за ними. Евлог тогда, ничего не подозревая, зашёл в клуб, а навстречу Гриша с перекошенным от злобы лицом летит. Пряжка ремня рассекла Евлогу кисть руки и сразу же чёрная кровь фонтаном брызнула. Но как тоненькая береста от молодой берёзки огнём полыхнёт Гриша, а потом, глядишь, уже пламя погасло, опять он покладистый, спокойный. Не помнил зла, не копил внутри себя ненависть к людям, чтобы когда-нибудь при случае отомстить обидчику. После размолвок обычно первым шёл на примирение. Нет, это не Гришина работа, напрасно на него валят бабы Авдея. Тогда кто? Васька Кушнарёв, кторого третий год держат за решёткой? Тоже не верится. Ведь рос Васька на глазах Евлога. Конечно, не скажешь, что очень умный, но и дураком назвать нельзя. Но с ружьём в руках Евлог его ни разу не встречал. Некоторые ведь с малолетства с ружьём не расстаются, повесит его на плечо, а приклад по земле волочится. А Васька, может, и в руки его не брал? Да и по времени не получается, что это он. Ведь он до этого несколько дней в Веждино пьянствовал, да к тому же накануне нарвался на «добрых» людей, которые здорово его угостили, неделю потом ходил с синяками. С больной головой пешком прошёл до Демьяновки двадцать пять километров, теперь ведь шофера не очень стараются помочь пешеходу, не советское время, около двух часов пришёл домой. И по версии следствия он успел схватить ружьё, пробежать по лесу два с половиной километра, в половине третьего убить Авдея, прибежать домой, почистить и смазать ружьё, поднять на чердак. А в три часа спуститься к реке, чтобы проверить верши. Не сходится! Да и мальчики, играющие невдалеке, видели бы, как он бегал с ружьём туда-сюда. Одного за другим всех демьяновских мужиков в уме перебрал Евлог, и никто не подходил на роль убийцы. Остался только сам Евлог. Смешно. Хотя многие именно его считают главным виновником, ведь судился даже с Авдеем при жизни. Одна пожилая учительница даже рассказала Евлогу, что слышала, будто он нанял киллера за сто тысяч рублей. И при каждой встрече теперь в шутку спрашивает: «Тебя ещё не посадили?» Нет, если бы демьяновские застрелили Авдея, то и Евлог, да и все остальные точно бы знали, чья это работа. От своих не спрячешь! Видимо, это кто-то посторонний. На городских бандитов не похоже. Им ведь этого фермера надо «доить», а с мёртвого что возьмёшь? Эта версия также сразу отметается. Сами Марья с Дарьей теперь как кобели за суку грызутся, судятся, тесно им, незавершённый новый дом делят. Но если подумать, им ни к чему было спешить с убийством, подождали бы, пока Авдей закончит строительство этого громадного дома. А тогда уже спихнуть его под землю, и войти в новый дом хозяйкой фермерского хозяйства. А кто их знает? Хвастаются, вон, что они миллионеры. А крупные деньги делить ох, как тяжело, каждому кажется, что его обделили. Может, поймали момент, да и грохнули фермера, чтоб не мешался под ногами. Тогда теперь надо ждать очередного трупа. Или маму, или дочку должны прирезать. Только кто из них окажется проворнее? Марья, или Дарья? А если это кто-нибудь из казаков Авдея? Но у него уже столько народу перебывало, что трудно перебрать. Да и большинство из них Евлог даже и в глаза не видел. Хорошо знает только Петра Кочанова с женой и Емельяна. Стоп! А ведь жена Емельяна покончила с собой в Демьяновке за год до убийства Авдея, так же в начале лета Евлог тогда ездил расчищать охотничью тропу и подвёз труп женщины до морга. Надо посмотреть в дневнике, куда он много лет уже записывает ежедневно погоду и работы, чем занимался в этот злополучный день. Нашёл в дневнике тот день и буквально обомлел. Даты смерти жены Емельяна и Авдея совпали, только с разницей в один год! И как он раньше до такого не додумался? А это ведь из всех версий версия! Вот, оказывается, в чём дело! Значит, жена Емельяна повесилась из-за Авдея! А он уже в свою очередь Авдею отомстил за жену. И ведь подходил Емельян к Евлогу, подходил. Евлог тогда ещё недоумевал, зачем, мол, приходил? И разговор был, интересовался, есть ли у Веждинской милиции толковые розыскные собаки? Евлог, помнится, тогда со смехом ответил, что нет собак. А теперь всё стало на свои места, можно уже определённо сказать, кто прервал земной путь Авдея, прекратил его издевательства над людьми. А ведь сколько ночей голову ломал Евлог, пытаясь раскрыть это преступление, выявить того смельчака, кто осмелился выйти на такой скользкий путь. Емельяну для этого надо было всё точно рассчитать да чтоб никому на глаза не попасться, одним словом, партизанить. Вот так кроссворд составил Емельян! Интересно, сможет ли прокуратура, хоть со временем, несколько слов из него отгадать? Конечно, хоть Евлог и вычислил Емельяна, но доказать, что именно он и есть убийца Авдея, нечем. Всё это его предположения, догадки. Естественно, Евлог будет держать язык за зубами, ни до чьих ушей его выводы не дойдут. А дальше, слепой говорит, посмотрим, как суд будет идти. 32 Евлог не любил ходить по судам, да и никому, наверно, эти процессы особо не нравятся. Работая долгое время в милиции, немало времени пришлось ему убить в коридорах нарсуда, ожидая, когда его вызовут на заседание. Выйдя на пенсию вздохнул облегчённо, надеясь, что больше уж его не будут беспокоить. Но пришлось ещё встретиться с Авдеем по поводу его свиней. А затем вызывали по делу об убийстве Авдея, тогда ещё первый судья процеживал ту мутную воду. Несколько раз ходил ради спортивного интереса, охота было поближе ознакомиться с делом. И вот снова пришла повестка, опять в качестве свидетеля, всё ещё судят Ваську Кушнарёва. Ничего не поделаешь, в суд идти обязательно, хотя, как свидетель, он ничем обрадовать судью не может, не стоял ведь за соседним деревом, когда пристрелили Авдея. Не спеша зашёл в кирпичное здание нарсуда и поднялся на второй этаж. Там в коридоре тесной группой сидели Шкуркины: Марья с Дарьей, Наталья с дочерьми и о чём-то оживлённо шептались. Евлог специально громко поздоровался с ними. Они покосились на него своими одинаково чёрными глазами и дружно отвернулись, никто не ответил на приветствие. Евлог ничего иного и не ожидал. Чего только уже не делали мать с дочкой, как только не издевались над демьяновскими, в милиции завалены заявлениями. Жалуются на Шкуркиных демьяновские, в милиции печатают отказные. Пишут на демьяновских Шкуркины, снова печатаются отказные. Двенадцатилетнего мальчика вон Марья столько продержала в своей машине, запугала до икоты, заставляла на Гришу лжесвидетельствовать. Несмотря на малолетство, Сеня оказался крепким орешком, не пошёл на поводу Марьи, молодец! Мать его в милицию заявление подавала, но свидетелей не было, Марья же всё отрицала, ещё один отказной напечатали. И опять на этом всё закончилось. Демьяновских наверху не было, здесь делать нечего, поэтому Евлог спустился обратно вниз и сел на скамейку возле стены. Уже третий год Кушнарёва Ваську держат за решётками, третий год таскают туда-сюда, то в городское СИЗО отвезут, то опять в Веждино привезут, а решения суда как не было, так и нет. Никак не могут довести это громкое дело до логического конца. Да и как доведёшь, когда буквально не за что зацепиться. Прямых свидетелей нет, никто ничего не видел, только кое-кто слышал звук выстрела. Буквально по крупиночкам приходилось судье собирать факты, чтоб хоть что-то чуть-чуть прояснилось в этом уже достаточно толстом, разбухшем, но по-прежнему загадочном уголовном деле, чтобы появилась хоть какая-то доказательная база, на основе которой можно будет поставить окончательную точку. Один судья колдовал-колдовал, старался-старался, пыхтел-пыхтел, но так и не смог развязать этот кем-то на совесть завязанный крепкий узел. Наконец, надоело ему всё это, махнул рукой и удрал восвояси, вышел на пенсию. Наверно, подумал, что хватит ему одному в мутной воде ловить маленькую рыбку, пусть и другие закинут крючок с червяком, может, им повезёт больше и удастся попробовать наваристой ухи. Денег, чтобы нанять ушлого адвоката, который бы защищал Ваську, у его родителей, конечно, не было. А государственные адвокаты на заседаниях суда знай себе молча посапывают, не раскрывая ртов. Это тебе не телевизионные суды, где адвокаты цепляются за каждое слово, из кожи вон лезут, выискивая неизвестные ещё подробности и дополнительных свидетелей, лишь бы оградить подсудимого от тюрьмы. Собрались здесь сегодня в основном мужчины – все выходцы из Демьяновки. И каждый для Шкуркиных потенциальный убийца Авдея. Как-то так получилось, что большинство из них в день убийства находилось в лесу. Их можно понять, как раз наступило такое время, когда снег в лесу уже весь сошёл, но пока не жарко и нет гнуса, надо воспользоваться моментом, чтобы расчистить охотничьи тропы от свалившихся за зиму деревьев, подготовить их к осеннему сезону. Очень уж редко в последнее время Евлог видится со своими товарищами, с которыми вместе росли, вместе играли, вместе в школу бегали, поэтому каждой такой встрече безмерно рад. Вот и Гриша здесь, он был самым близким другом. Гриша живёт в противоположном от Евлога конце села, у него куча детей, теперь, конечно, уже взрослых, держал полный хлев скотины, хотя сейчас, говорит, от коровы отказался, с головой постоянно в работе. Время безжалостно к Грише, когда-то ярко-рыжие цвета меди волосы покрылись белым инеем, заметно поредели. В очках, за левым ухом слуховой аппарат. Да, время летит. В этом году Грише исполнится пятьдесят семь. Хоть в школе из рук вон плохо учился, с двойки на тройку перебивался, а вот хорошим человеком стал. Размышления Евлога прервала Анфиса Львовна - новый адвокат Васьки Кушнарёва, она вошла в здание суда через металлодетектор, который коротко дзинькнул, но дежурившие возле входа приставы обыскивать её не стали. - Евлогий Дмитриевич, здравствуйте! А вы что тут делаете? - Да вот по делу Шкуркина вызвали. - А-а, и вас тоже беспокоят? – широко, вроде даже радостно улыбнулась Анфиса Львовна. - Конечно! Я ведь самым главным обвиняемым считаюсь. А как вообще дело идёт? - Ой! Вы хоть не спрашивайте! Я вам прямо скажу, следствие проведено ужасно небрежно, через пень-колоду! - Да? Очень интересно, жаль, что не могу с уголовным делом ознакомиться. Хоть одним глазком бы взглянуть! А вы как считаете, посадят Кушнарёва? Анфиса Львовна обежала коротким взглядом людей, сидящих в коридоре, взяла Евлога за локоть, отвела немного в сторону и вполголоса поведала: - Лично я считаю, что Кушнарёв абсолютно невиновен. Несколько дней назад я даже с прокурором с глазу на глаз побеседовала без посторонних, и оба пришли к одному выводу, что к этому делу Кушнарёв никакого отношения не имеет. Но ведь человека столько продержали в тюрьме! Отступать неудобно! И я думаю, что всё-таки суд признает его виновным. Сами понимаете, если его сейчас освободить, то кому-то за всё это безобразие ответ придётся держать. Ладно, я пойду, надо к процессу готовиться. И Анфиса Львовна прошагала к своему кабинету. Заседание никак не начинается, то одно мешает, то другое. Евлог снова подошёл к товарищам по совместному детству, охота ведь с ними поговорить, поделиться новостями. - Евлогий Дмитриевич! – опять прервали их неторопливый разговор. Обернулся на голос, оказывается, к нему обратилась секретарь суда. - Евлогий Дмитриевич! Если не трудно, зайдите, пожалуйста, в кабинет нарсудьи. - Пожалуйста, - ответил, а сам подумал: «Зачем это я судье понадобился?» Кроме секретаря там была женщина среднего возраста в строгом сером костюме. - Здравствуйте, Евлогий Дмитриевич! – приветствовала она входящего Евлога. – Я – судья Топалова, веду дело об убийстве фермера Шкуркина. - Очень приятно. - Я вас вызвала, как человека, родившегося и выросшего в Демьяновке. Вы, конечно, хорошо знаете эту местность? – Евлог утверждающе кивнул головой. –Помогите мне, пожалуйста. Нарисуйте вот на этом листе бумаги деревню, дорогу, на которой убили Шкуркина, пилораму, дома Кушнарёва и Пашкова. Так, схематично, без всяких масштабов, а то я вообще не ориентируюсь, где что было? - А разве в уголовном деле нет схемы? – удивлённо взглянул Евлог на судью. - В том-то и дело, что нет! – раскинула руки та. - Странно. Тогда пожалуйста, чем могу, помогу. Евлог сел за стол, нацепил на нос очки и ручкой, поданной судьёй, как можно точнее начертил план с детства знакомых и любимых мест, начиная с шоссейной дороги и кончая речкой Вежа. Топалова ещё поспрашивала его, выясняя детали, интересовавшие её. - Ну, большое спасибо вам, Евлогий Дмитриевич! Теперь хоть более-менее буду ориентироваться по местности, на что опереться во время процесса. Евлогу, конечно, очень хотелось высказать судье своё собственное мнение по данному делу, что Кушнарёв не причастен к убийству, что это кто-то совсем другой человек, но не стал уж тут, в кабинете, распространяться, а молча вышел в коридор. Она ведь тоже с головой, да и опирается только на факты, а чьи-то предположения для судьи не доказательство. Вот и секретарша позвала всех пройти в зал заседаний, но Евлог не тронулся с места, всё равно ведь свидетелей попросят покинуть зал и ждать, когда их позовут. Он продолжал, как в лототроне, крутить в голове свои мысли. Через довольно продолжительное время вызвали и Евлога. Всё там по-прежнему, только новый судья, новый адвокат, новый государственный обвинитель. Как обычно, судья уточнила его анкетные данные, предупредила об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, и Евлог поставил свою подпись на приготовленной секретарём листе бумаги. Топалова обратилась к Шкуркиной Марье, которая, как и прежде, была на заседании потерпевшей: - Этот свидетель вызван по вашей инициативе, пожалуйста, задавайте вопросы. - Евлогий Дмитриевич, помните, перед убийством моего отца в Демьяновку приезжала административная комиссия Сельского Совета? По чьему заявлению они тогда приезжали? – встала со своего места Марья. - Я не знаю, - пожал плечами Евлог. - А вы как тогда там оказались? - Я на улице с главой администрации встретился. Он тогда сказал, что в такой-то день, я, конечно, сейчас уже не помню, в какой именно, в Демьяновке состоится выездное заседание административной комиссии, чтобы на месте убедиться, в каком состоянии сейчас находится деревня. И тогда он спросил меня, могу ли съездить вместе с ними? Я ответил, что в тот день и так буду находиться в Демьяновке, как увижу, что они приехали, то подойду. Марья обернулась к судье. - Уважаемый суд, я специально по этому поводу заходила в сельсовет. Там никакого заявления на моего отца не было. - Пятнадцать человек приезжали, не лень им было, лишь бы нас как-нибудь да прижать, - пробормотала, поёрзав на скамье, Дарья. - А какое отношение эта комиссия имеет к убийству вашего отца? Или именно комиссия решение вынесла, что его надо убить? – улыбнулся Евлог. Марья уничтожающим взглядом, полным лютой ненависти, ожгла его, но ничего не сказала. Это произошло несколько лет назад, в начале лета. Шкуркин ещё живой был. Евлог в Демьяновке ремонтировал свою изгородь вокруг участка и заметил, что к пилораме Авдея подъехал микроавтобус, откуда вышло человек семь. Он понял, что это прибыла адмокомиссия сельсовета, воткнул топор в чурку возле крыльца и пошёл, перейдя ручей, к пилораме. Заглянул на Гришину дачу, а он тоже возился на участке и позвал с собой: - Пойдём, отдохнём с людьми добрыми. Послушаем их разговор. - Хорошо, ты иди, а я доделаю тут кое-что, и тоже подойду, - согласился тот. Возле пилорамы толпились приехавшие с Веждино мужчины и женщины. Нос к носу стояли глава администрации и фермер Авдей, которые горячо о чём-то спорили. Евлог подошёл к ним и подал голос: - Я свидетель. Спорящие обернулись к нему. Евлог поздоровался с главой. - А тебя кто сюда звал? Сви-де-тель выискался, - Евлога передразнил Авдей. - Что ты сюда притащился?! – накинулась на Евлога Дарья Шкуркина. – Иди, куда идёшь! - Я не к вам пришёл. Подошёл Гриша, стал молча за спиной Дарьи и тихонько кашлянул. - А ты вообще заткнись! – резко обернулась к нему Дарья. - Я ещё ничего не сказал, - засмеялся Гриша. - Припёрлись тут! Собаки ленивые! – продолжала своим хриплым голосом Дарья. – Мы же работаем, покоя не знаем, почесаться некогда, столько скотины держим: коровы, лошади, свиньи. Одну свинью этот Евлог в прошлом году съел, - Дарья припомнила случай, когда Евлог вышел из себя, бросил топором в кучу свиней и ранил одного поросёнка, из-за чего они со Шкуркиным потом судились. - Да, съел, - улыбнулся Евлог, - только мясо в рот не попало. - Шум подняли тут, свидетели выискались, - накинулся Авдей на Евлога. – Огородить надо участок, как следует, тогда скотина не будет заходить к тебе. Сам ни на что не годишься, вон восемь тёлок уже у тебя сдохло. Ветврач ведь мне говорил. - Ну и что, если сдохли? Я тебе этим какой вред нанёс? – пожал плечами в недоумении Евлог. - Два высших образования тебе государство дало, а всю жизнь сторожем в милиции работал, больше ни на что не годен, отовсюду выгоняли. У Евлога на самом деле не было двух высших образований, а одно высшее и одно среднее специальное, но он не стал разуверять Шкуркиных. - Сторожем? – только удивился он. - Конечно, сторожем! Сидишь сутками в дежурке, штаны протираешь. А мы тут крутимся, ночами не спим. Вон сколько народу на меня работает – тридцать человек! Если бы все старались, как мы, безработицы давно бы не было. Фермы подняли, жилые дома построили, пилораму поставили, дорогу сделали, электричество провели, - загибал пальцы на руке Авдей. - Дорогу ПМК отремонтировал, а не вы, - ухмыльнулся Евлог. - Электричество тоже не вы провели, это плановая замена электролинии ЮЭС, - добавил Гриша. - Ты знаешь! Ничего тут не было, одно голое поле кругом, а теперь вон сколько зданий стоит, всё сами построили, никто не помогал. - Правильно, правильно. Я не против, вы хорошие люди, а мы, демьяновские – никуда не годные, ленивые, не спорю, - махнул рукой Евлог и отошёл в сторону. – Много чести, с вами препираться тут! - Вас же никто не неволит! Вы себе капитал куёте. А санитарные нормы нарушать вам никто не позволит. Если работаете, работайте по-людски! Такая красивая деревня была когда-то, а вы её в грязную клоаку превратили, - жёстко произнёс глава администрации. – Скотину надо держать за забором. - Я заборы тут ставить не буду, времени нет, - сквозь зубы процедил Авдей. – Да сами подумайте, если держать их за забором, то свиньи и коровы за несколько дней луг превратят в грязь. Или пусть в грязи и живут? - Для свиней грязь – самое любимое место, - рассмеялся глава. - Эту землю вам отвели для сельскохозяйственных целей, чтобы вы выращивали картошку или другие культуры, а почему тут пилорама стоит, и всё завалено горбылём? Разрешения же на это у вас нет, - обратилась к Авдею женщина, державшая в руке какие-то бумаги. – А такое разрешение может дать только Республика. - Нам никакого разрешения не надо! Если дали землю, то мы что хотим, то на ней и можем делать! Вот так! Если придётся, Спиридонов нам всё разрешит, - как топором разрубил правой рукой воздух Авдей. Евлог с Гришей послушали-послушали препирательства членов комиссии с четой Шкуркиных, но скоро им это надоело, ведь бессмысленным спорам конца не будет. Тогда они подошли к главе. - Давай мы распишемся, где надо, и уйдём, а то ведь тут хоть до вечера с ними ругайся, их не переубедить, - тронул за локоть главу Евлог. Расписались и ушли. На этом тогда всё закончилось. Что хотела показать суду Марья Шкуркина при упоминании о визите адмокомиссии в Демьяновку, совершенно непонятно. А суд продолжался. - Скажите, где вы были в день убийства Шкуркина в половине третьего? – спросил Евлога прокурор. Обычно такие вопросы задают во время предварительного следствия. Прокурор – он самый главны обвинитель подсудимого. И если он свидетелю задаёт такие вопросы, значит, он действительно не верит, что Васька Кушнарёв виноват. - Я в тот день с утра до вечера был в лесу, расчищал охотничью тропу возле речки Сордъёль, - ответил Евлог. - Сколько километров оттуда до места убийства Шкуркина? - Километров пятнадцать – двадцать. - И за какое время оттуда можно добраться до места убийства? - Ну-у, это займёт часов пять – шесть. - Да что вы врёте?! Я с Сордъёля до Демьяновки как-то раз пешком прошла за три часа! – подняв кверху три пальца, чуть не выкрикнула Марья Шкуркина. - По асфальту? По асфальту можно и быстрее. Другое дело через лес, по бурелому пробираться. - Но там же визирка идёт, и выходит она как раз где-то там. - Где-то там много визирок. Но их после перестройки несколько десятилетий никто не расчищал, они давно заросли. - Во сколько вы вышли из леса? - Было около половины восьмого. - Мы с вами повстречались ровно в двадцать один ноль ноль. Я все машины, которые нам встречались, точковала, - продолжла гнуть свою линию Марья. - Молодец! – с лёгкой иронией произнёс Евлог. - Только если призадуматься, то какой же дурак обратно поедет на место преступления, заранее зная, что там сейчас милиции, как муравьёв? - Не уходите от вопроса! - Не надо вводить в заблуждение суд, Марья Авдеевна. В двадцать один час ноль ноль минут я уже чай пил в Демьяновке. С вашей машиной же я повстречался в девятнадцать часов сорок пять минут. Прошло максимум десять минут, как я поравнялся с перевернувшимся УАЗиком. Можно поднять материалы дорожно-транспортного происшествия, там точно указано время. После них через пять минут я встретился с целой кавалькадой автомашин, выезжающих из Демьяновки, среди них был и сам уважаемый прокурор района, - кивнул Евлог на прокурора. – А в двадцать часов на месте происшествия я уже поднимал стопку вместе с оставшимися сотрудниками милиции за упокой души вашего батюшки. Марья тут уже поперхнулась, замолчала. - Ружьё тогда вы с собой брали? – снова включился в допрос прокурор. - Нет. - А так ружьё вы имеете? – уже обратилась к Евлогу судья. - Да, конечно. - А в каких отношениях вы были со Шкуркиным? - Сначала мы все приняли его хорошо. Предполагали, что молодец, вышел человек на путь фермерства, не испугался трудностей. Помогали даже ему. Некоторые работали на него при строительстве фермы. Однажды трактор его провалился в яму для вымачивания льна, тогда я своим грузовиком вытянул его оттуда. В другой раз он в болоте застрял, так опять же я его вытащил на сухое. Но впоследствии Шкуркин специально стал вредить местным жителям, стараясь вытеснить их из Демьяновки. После этого, конечно, дружбе нашей пришёл конец. - Уточните, пожалуйста, что вы имеете в виду под словом «вредить»? – опять подключилась к допросу Марья. - Начал загонять свою скотину на мою усадьбу, а также и других демьяновских, чтобы коровы выели и истоптали всю траву, тогда косить станет нечего. Загонит, а забор закроет, чтоб не могли обратно выйти. Если посчитать, то очень много зла он принёс нам. Судились даже с ним, но слишком уж процесс затянулся, и всё закончилось примирением сторон. После этого я махнул на него рукой, пусть делает, что хочет. Сено теперь заготавливаю здесь, в Веждино, удобнее даже, ближе подвозить. У всех демьяновских с фермером отношения натянулись до предела. Теперь, в суде, конечно, большинство говорят, что хорошо жили с ним, не ссорились, лишь бы никто не предположил, что это он виновен в смерти Шкуркина. - Понятно. Есть ещё вопросы к свидетелю? – окинула взглядом зал судья. – Нет? Тогда садитесь, Евлогий Дмитриевич. Секретарь, пригласите следующего свидетеля. Молоденькая симпатичная секретарша на мгновение вышла, зашла обратно, и обратилась к судье: - Подошла потерпевшая Лютоева. Пригласить? - Пусть войдёт. Следом за секретарём через порог переступила женщина средних лет. - У вас похищали электросчётчик? – спросила её судья после обязательных уточняющих личность вопросов. - Да. - Из-за этого мы и вызвали вас в суд. Скажите, пожалуйста, когда это произошло? - Точно уже не помню, где-то года три, или четыре тому назад. - В милицию обращались? - Подходила к участковому, а он сказал, что будут искать. - А дальше что произошло? - В прошлом году пришли ко мне и сообщили, что счётчик они нашли, просили написать заявление. - А до этого вы заявления не писали? - Не-ет, ничего же не говорили… Судья, прокурор и адвокат переглянулись, еле заметно улыбнулись одними уголками губ. - А вы бы сейчас свой счётчик узнали? - Да не знаю, они ведь, наверно, все одинаковые… - А, может, признаете? Посмотрите, пожалуйста, это ваш счётчик, или нет? Секретарь, покажите вещдок. Секретарша подошла к столу судьи, из картонной коробки достала электросчётчик и поставила его на стол перед Лютоевой. - Это ваш счётчик? – повторила вопрос судья. - Не-ет! – удивлённо покачала головой женщина. – Мой был чёрный, круглый, а этот вон белый, четырёхугольный… Это не мой счётчик. У участников процесса сами собой от удивления раскрылись рты. У сидящего же в железной клетке Васьки Кушнарёва лицо прямо расцвело, и он облегчённо с довольной ухмылкой выпрямился на скамейке. - Вы хорошо посмотрели? Значит, этот счётчик точно не ваш? – уточнила судья. - Конечно, нет. - А после того, как вы написали заявление, больше вас в милицию не вызывали? Ни розыскники, ни следователь? - Никто никуда не вызывал. - А на предыдущие заседания суда вас вызывали? - Вызывали, но приходить не смогла, в больнице тогда лежала. - У кого-нибудь к потерпевшей есть вопросы? Нет? Тогда, Лютоева, вы свободны, можете идти. Судья просмотрела бумаги на своём столе, взглянула на прокурора. - Допрос свидетелей окончен, слово даётся государственному обвинителю. Прокурор поднялся, поправил лежавшие перед ним бумаги, кашлянул, и начал: - Уважаемый суд, уважаемые участники процесса! Мы здесь рассматриваем дело по тяжкому преступлению – по убийству фермера Шкуркина. Перед судом прошло большое количество народа, которые каким-либо образом касаются этого преступления. Показаниями свидетелей, вещественными доказательствами, а также своим чистосердечным признанием вина подсудимого Кушнарёва Василия Алексеевича полностью доказана. Кушнарёв всё заранее обдумал, основательно подготовился к преступлению. В тот день он пошёл в Демьяновку, взял из тайника ружьё, спрятался возле дороги, сломал мешающие прицеливанию ветки. А как только Шкуркин на своей автомашине стал проезжать мимо него, прицелился и выстрелил ему в лоб. От полученной раны Шкуркин скончался на месте. На месте преступления следственно-оперативная группа изъяла изготовленный из газеты самодельный пыж. Газета с точно таким же структурным строением обнаружена и изъята в доме Кушнарёва при обыске. Кроме этого, на даче брата Кушнарёва Василия – Вениамина изъяты самодельные пули, химический состав которых абсолютно идентичный с химическим составом пули, убившей Шкуркина, и изъятый в кабине его автомашины. Невдалеке от места происшествия обнаружен след сапога, а в доме Кушнарёва изъяты сапоги. Экспертиза показала, что узор на подошве сапог и узор следа от сапог абсолютно одинаковы. Все эти доказательства показывают, что именно Кушнарёв Василий Алексеевич и есть убийца Шкуркина. Что касается похищенного счётчика, то я отказываюсь от обвинения Кушнарёва в его хищении. Прокурор долго ещё говорил, какие статьи уголовного кодекса нарушил Кушнарёв, и закончил тем, что попросил суд изолировать подсудимого от общества, направив в колонию строгого режима на двадцать пять лет. Прокурор собрал все свои бумаги в одну стопку, смахнул со лба выступившие от чрезмерного усердия капельки пота и сел на место. - Слово даётся адвокату. Пожалуйста, Софья Львовна, - кивнула головой судья. - Уважаемые суд и участники процесса! – начал адвокат. – Как уже сказал прокурор, мы здесь рассматриваем архиважное дело, это правда, я полностью с ним согласна. Убит человек. Возле дороги средь бела дня подкараулили и застрелили фермера Шкуркина. Такие заранее продуманные и подготовленные преступления в нашем районе происходят крайне редко. И, вполне естественно, что на место преступления были направлены лучшие силы: самые опытные, всякого повидавшие на своём веку оперативные работники и следователи. Непосредственно на месте преступления опергруппой руководили уважаемый прокурор района, - тут Софья Львовна полунаклонила голову в сторону внимательно её слушавшего обвинителя, - и начальник РОВД. Можно было полагать, что под столь бдительным контролем уголовное дело будет расследовано небывало быстро и качественно. Что же мы видим? Мы видим, что в суд поступил материал, из которого ничего не ясно, факты насильно, буквально за уши притянуты друг к другу и подшиты чёрными суровыми нитками. Меня удивляет то, что оперативники с самого первого часа расследования вину свалили только на одного человека. Почему надо было рассматривать одну единственную версию? Кроме этой больше уже никакие во внимание не принимались. Я же вижу у подсудимого Кушнарёва только одну вину, это то, что именно в тот день он пошёл из Веждино в Демьяновку. Человек для следствия очень удобный, ведь он совсем недавно вернулся из мест не столь отдалённых. Интересно, что бы стала делать следственно-оперативная группа, если бы Кушнарёв в тот день не пошёл в Демьяновку, а остался ещё на несколько дней в Веждино? Тогда пришлось бы искать другого человека, и я уверена, что обязательно нашли бы такого и продержали его два года за решёткой просто так, лишь бы отрапортовать вышестоящему начальству: «Преступление раскрыто!» А если копнуть поглубже, то можно выяснить, что Кушнарёв до этого несколько дней пьянствовал в Веждино, да вдобавок накануне он ещё и был избит. В день убийства подсудимый прошёл пешком с больной головой двадцать пять километров, до Демьяновки добрался примерно в четырнадцать часов. Это подтверждают два свидетеля – мальчики, игравшие возле пилорамы Шкуркина. Они же видели, что мой подзащитный примерно через час вышел из дома и с топором в руке пошёл на речку. Шкуркина убили в районе четырнадцати часов тридцати минут. Чтобы успеть убить фермера, Кушнарёву надо было сразу же после возвращения домой схватить ружьё и крадучись, чтобы никто его не заметил, через лес пробежать до места преступления, быстро убить Шкуркина, и опять же лесом вернуться домой, почистить и смазать ружьё, положить его в тайник. И уже после всего этого на виду у всех идти к речке. Кушнарёв так быстро передвигаться физически не может. Да и мальчики бы обязательно заметили эту беготню с ружьём. А они ничего не видели. Это первое. Государственный обвинитель здесь намекал на вещественные доказательства. У меня же возник вопрос: «А где ружьё, изъятое у Василия Кушнарёва в день убийства? Почему его не представили в суде?» А оказывается, что за прошедшие после преступления два года это ружьё успели уничтожить, то есть направить на переплавку. Я никак не могу понять, как можно было уничтожить самое главное вещественное доказательство – ружьё, когда уголовное дело ещё не рассмотрено в суде? По данному ружью в деле имеется вывод эксперта-криминалиста, считаю нужным для уважаемого суда привести здесь небольшой отрывок: «Ружьё неисправно, но выстрел произвести из него можно». Вот и ломай голову после этого, могли ли из такого ружья убить человека? В моём понимании, ружьё может быть либо исправным, и из него можно стрелять, либо неисправным, и из него стрелять нельзя. Возникает вопрос, а, может, ружьё специально уничтожили, чтобы оно не дошло до суда? На месте происшествия изъят самодельный пыж, который, по заключению эксперта, убийца изготовил из газеты. И в доме Василия Кушнарёва при обыске изъята газета. Экспертиза показала, что структурный состав и пыжа, и газеты абсолютно одинаковы. Но разве это доказательство? Это никакое не доказательство! Зайдите в любой дом в нашем районе, хоть ко мне, хоть к уважаемому прокурору, возьмите там газету, экспертиза покажет, что структурный состав тот же, что и у пыжа. Газету печатают на одинаковой бумаге для всех, не будут ведь держать для каждого подписчика свою бумагу. Ещё одно доказательство – след. Да, след нашли, но где? След нашли в лощине, где весной протекала талая вода, а та лощина в полукилометре от места убийства. В доме Кушнарёва во время обыска найдены сапоги, узор подошвы которых совпадает с узором обнаруженного следа. Но если повнимательнее приглядеться, да вдобавок измерить линейкой гипсовый слепок следа и подошву сапога, то оказывается, что размер сапога на полсантиметра больше, чем слепок. Может, конечно, случиться такое, что человек поскользнулся в грязи, но тогда размер слепка будет больше, чем размер сапога. По-другому не бывает. А это значит, что найденный след принадлежит сапогам меньшего размера. Теперь к пулям. При осмотре машины Шкуркина в кабине найдена пуля. И экспертиза показала, что химический состав данной пули, и у пуль, обнаруженных и изъятых на даче Вениамина Кушнарёва, одинаков. Но что меня настораживает? Почему машина не была осмотрена сразу же на месте происшествия? Для чего её надо было отгонять в Веждино, где она без всякой охраны простояла возле магазина целые сутки? Если это именно та пуля, которая убила Шкуркина, то на ней обязательно должны были остаться какие-то микроскопические частицы. Но ни частиц крови, ни мозга, ни железа кабины или краски опять же не обнаружены. Встаёт законный вопрос: «А правда ли, что именно эта пуля убила Шкуркина? Не подменили ли её?» Долго ли было кому-нибудь подбросить в кабину автомашины расплющенный кусочек свинца? Возле машины ведь часовой круглые сутки не стоял. Как мне известно, сначала предполагали, что пуля залетела в кабину через левую открытую форточку, пробила голову Шкуркина, вылетела в правую форточку и исчезла в чаще. Похищение электросчётчика было формальным поводом задержания Кушнарёва, пока не будут добыты доказательства его вины по убийству. Как выявилось на заседании суда, он к этой краже не имеет никакого отношения. Что касается самовольной рубки леса, то срок рассмотрения этого дела уже истёк, поэтому за данное преступление Кушнарёв ответственности не несёт. Уважаемый суд, я считаю, что вина Кушнарёва ничем не доказана, поэтому прошу признать его невиновным и освободить из-под стражи в зале суда. У меня всё. Софья Львовна уселась на место и откинулась на спинку сиденья. - Потерпевшая Шкуркина, пожалуйста, что вы можете сказать по данному делу? Марья поднялась, окинула своим, как ей казалось, орлиным взором присутствующих в зале суда. - Уважаемый суд! Я и раньше предполагала, а теперь уверена, что Кушнарёв Василий Алексеевич абсолютно невиновен. Моего отца убил Пашков Григорий Иванович, - Марья указала на сидящего невдалеке от неё Григория. – Он с самого начала затаил злобу на нашу семью, кидался на отца с топором. Вот его и надо сажать. У меня всё. На лице Григория не дрогнул ни один мускул, он сидел неподвижно, будто разговор шёл совсем о другом человеке. - Слово даётся подсудимому Кушнарёву. Пожалуйста. Васька встал, ухватился обеими руками за прутья решётки и глухим голосом произнёс: - Я ни в чём не виновен, я Шкуркина не убивал. - Всё? – спросил судья. - Да, - утвердительно кивнул Васька головой. - Объявляется перерыв до десяти часов завтрашнего утра, - объявил судья. Выходя из зала суда Григорий старался не потерять из виду широкую спину Емельяна, а в коридоре приблизился к нему вплотную, придержал за локоть и вполголоса сказал: - Емельян Федотович, можно тебя на пару слов? Тот непонимающе пожал плечами и отошёл в сторону от стремящихся выйти на улицу людей. Григорий подождал, пока все пройдут мимо них, чтобы поменьше ушей слышало их разговор и, направив указательный палец в грудь Емельяна, негромко, но внятно сказал: - Если завтра по приговору Кушнарёва Ваську признают виновным, тогда встанешь и прямо заявишь, что это ты убил Авдея, а он здесь ни при чём! Понял? Если же смалодушничаешь и не признаешься, придётся это сделать мне. Так и знай! Приготовь сухари и завтра с мешком в суд приходи! Григорий быстро повернулся и вышел на улицу. Емельян же остался стоять на месте, как столб. Надо же! Ведь третий год дело тянется, до сих пор не предполагал, что кроме него самого кто-то знает, чьи руки обагрены кровью фермера. А вон как, оказывается, Григорий Пашков, которого вся семья Шкуркиных обвиняет в убийстве, каким-то образом дознался до сути и до сегодняшнего дня молчал. Вот это да! Надо сказать, что на душе у Емельяна тоже было не сладко. Пока не начался суд, всё вроде бы ему было нипочём. Ну и что, если кто-то невиновный находится за железной решёткой. Но как только по повестке явился в дом правосудия, посидел на процессах, своими глазами увидел почерневшего лицом и с ввалившимися глазами Ваську Кушнарёва, которого приводили в железных наручниках и сажали в железную клетку, что-то в его окаменевшем сердце оттаяло, сдвинулось с места и как острой иглой вонзилось в живую плоть. И сам себе уже дал зарок, что если приговор в отношении невиновного Кушнарёва и правда будет обвинительным, то тогда он поднимется с места и признается в убийстве этого проклятого Шкуркина. А тогда уж пусть будет, что будет! Ничего, что убил Авдея, он это заслужил, но ведь Кушнарёв к этому делу никаким боком не прикасался, поэтому его надо вызволять из мышеловки. Прокурор вон запросил двадцать пять лет. Как услышал про такой срок, так внутри и похолодело. Но, выслушав речь адвоката, как из-за туч блеснула полоска солнечного света, мелькнула какая-то слабая надежда, что всё-таки, может, и у судьи зародится в душе капелька сомнения, и Топалова оправдает бедного Кушнарёва. Ведь если призадуматься, то доказательств против него никаких нет. Повесив голову, на чужих, ставших ватными ногах вышел из суда, на крыльце оглянулся по сторонам и направился к дому брата, у которого всегда останавливался, когда приезжал в Веждино. На улице кто-то мягко положил ладонь на его плечо. Круто повернулся и встретился глазами с Евлогом. - Завтра тебе, Емельян Федотович, на суде придётся признаться, если, конечно, Ваську засудят, - и Евлог, не дожидаясь ответа, обогнал Емельяна и зашагал дальше. Емельян же так и остался стоять на улице с наполовину раскрытым ртом. «Вот это да! И Евлог, оказывается, знает откуда-то, - мелькнула в голове мысль. – А, может, все Демьяновские уже в курсе? И, что главное, никто его не выдал, какие, однако, люди!» Послесловие Емельяну не пришлось признаваться в убийстве фермера. На другой день по постановлению Веждинского районного суда Кушнарёв Васька был освобождён из-под стражи. Судья посчитал его вину недоказанной. Прокурор направил кассационную жалобу в Верховный Суд Республики Коми, но и там при рассмотрении уголовного дела не нашли достаточных доказательств вины Кушнарёва. Васька же подал в суд заявление о возмещении материального и морального ущерба, понесённого им за два с лишним года пребывания за решёткой. После долгих проволочек ему всё же выплатили двадцать пять тысяч рублей по размеру минимальной заработной платы, так как на тот момент он нигде не работал. Убийцу Авдея не нашли, а знающие люди молчат. Начальника милиции Горского мягко попросили на пенсию, он организовал в сельской столовой прощальный ужин на пятьдесят человек, но пришли только десять. Эксперт-криминалист Василий Липин по-прежнему работает на старом месте, на его погоны упала четвёртая звёздочка. От Марьи Шкуркиной её бывший муж Николай Дуркин сбежал в город. Сама же она много раз ещё судилась с Григорием Пашковым, с другими жителями Веждино и Демьяновки, с редакцией районной газеты. Но её старания были напрасны. Все дела она неизменно проигрывала. Наконец, в один из тёплых летних дней её до смерти забодал собственный племенной бык. Иван Ногиев 2008 год