Вся жизнь - игра Мать с утра собралась в Веждино, это, по её словам, очень большое село. Вчера весь вечер бегала по деревне, чтобы одолжить у женщин подходящую одежду, а то ведь стыдно будет показаться на людях в райцентре бедно одетой. И те давали, у кого что есть. А как же иначе? В другой раз самим понадобится по каким-то делам в село наведаться и Фёкла их тоже выручит. А приоделась, и Евлог даже удивился, оказывается, мама у него очень даже прехорошенькая, вот ведь как праздничная одежда женщину красит! Без матери дом совсем пустой и на душе горько, словно мальчик что-то очень нужное потерял и никак не может найти. Вечером бабушка уложила маленькую Любу в люльку, Кате и Евлогу постелила на полу. Евлог хотел уже улечься туда, но отец бросил сыну: - Сегодня мамы нет, можешь со мной лечь. И Евлог улёгся рядом с отцом на кровати возле стены. Прижаться к отцу и обнять его, как маму, он не посмел, поэтому лежал прямо, вытянув руки по бокам. Но долго оставаться в таком положении не мог, возраст не позволяет, надо хотя бы согнутыми в коленях ногами помахать туда-сюда. Поиграв таким образом мальчик случайно стукнул отца коленом по ноге. Тот обернулся к сыну: - Ты что это дерёшься? На, я тебя тоже стукну! – и ударил коленом Евлога по ноге. Мальчику стало обидно, даже сердце защемило в груди, ведь он не нарошно ударил, всё случайно получилось, играясь. Да и вряд ли отцу очень уж больно было, чтоб отвечать ударом на удар. Глаза его наполнились слезами, но он сдержался, не стал показывать, что вот-вот заплачет. Съёжился в постели и затих, лежал, как можно дальше отстраняясь от отца, лишь бы только не касаться его. Вот ведь какая всё-таки разница между отцом и матерью. Когда отца нет дома, тогда мальчик прижмётся всем телом к горячо любимой матери, обнимет её ручонками крепко-крепко и даже не заметит как засыпает. А к отцу попробуй подойди! Не тянет Евлога к нему, да и сам отец никогда не снизойдёт до того, чтоб приласкать сына, обнять его нежно, хотя бы погладить по голове. И кажется мальчику, что в одном доме с ними поселился и живёт какой-то совершенно посторонний мужик, которого приходится постоянно бояться, его можно только терпеть, а любить не за что. - Сегодня, дети, будем копать картошку. Дождя нет, погода как раз подходящая, чтоб картошку убирать, - такими словами Дмитрий Гуриевич утром разбудил сладко спящих Катю и Евлога. – Конечно, без матери втроём трудней придётся, но ничего, вы ведь уже большие. Да. Хоть ведь сегодня и нет дождя, но перед этим несколько дней подряд беспрерывно поливало, на огороде болото образовалось. Кате и Евлогу совсем не хочется целый день согнувшись в три погибели ковыряться в холодной сырой земле, выискивать и доставать спрятавшиеся в грязи картофелины, но ничего не поделаешь, слово отца твёрдое, он возражений не терпит, один раз сказал и всё. Вот если бы мама была дома, то вчетвером гораздо быстрее бы справились. И что отцу так не терпится, мог бы подождать до завтра, когда мама вернётся, никуда эта картошка с огорода не убежит. Какой же всё-таки он жёсткий человек, ему лишь бы дети работали, зря время не теряли. Если уж ему так хочется работать, пусть бы сам вышел и один копал эту картошку. Бабушка осталась дома нянчиться с маленькой Любашей, а Дмитрий Гуриевич, Катя и Евлог после завтрака натянули на себя латаную-перлатаную рабочую одежду, сильно ведь испачкаются, ковыряясь весь день в грязи, вышли на грядку и принялись за работу. Из-под крыльца достали старые ржавые вёдра со вставленными деревянными кругляшами вместо дна, туда будут собирать мелкую картошку на корм скотине, а крупную – в большие вёдра, в которых носят воду из ручья. Две длинные грядки растянулись от дома к югу по косогору. Но одна немного короче другой, в конце небольшой участок занят коноплёй, которую специально сажают для дратвы, это самодельные толстые нитки, которыми подшивают валенки. Хоть бы уж отец начал копать именно эту короткую грядку! И желание Евлога сбылось. - Сегодня, дети, уберём правую грядку, она короче немного, а завтра, как вернётся мать, другую. Начнём снизу, чтоб постепенно к дому приближаться, - указал вилами на грядку отец. – Вот вам, детки, боевое задание: эту грядку к вечеру закончить. Чем раньше уберёте, тем быстрее освободитесь. Понятно? Брат с сестрой хоть и стояли в глубокой тоске, но согласно кивнули головами. Что-то не верится Евлогу, что сегодня за день они смогут одолеть всю грядку, вон она какая длинная, конца не видно. Это ведь не шутка – уборка картофеля! Если к вечеру до середины доберутся, и то хорошо. Вытянув губы, так мысленно спорит с отцом Евлог, хотя промолвить хоть слово против он, конечно же, не смеет. По узенькой меже с проросшей зелёной отавой, отделяющей их грядку от соседей, спустились к нижнему краю и остановились. Возле дома наверху ботва ещё зелёная, а тут она давно побита заморозками, чёрная, поникла к земле, почти исчезла. Ведь несколько раз по ночам в низинах подмораживало, незаметно от болота мороз доставал своими холодными руками до картофельной грядки. Отец надел на руки брезентовые рукавицы, воткнул вилы возле самого ближнего куста. Здоровой рукой он держит черенок вил за верхний конец и давит ею вниз, к земле, а предплечье изуродованной левой руки подставляет под черенок и поднимает вверх. Рассыпались по земле крупные и мелкие картофелины. Катя и Евлог наклонились и стали споро подбирать их, сортируя при этом, отделяя крупные от мелочи. Отец безостановочно копает и копает, наполнившиеся картошкой вёдра на коромысле относит к дому. Хоть и не очень близко втыкает вилы возле куста Дмитрий Гуриевич, но самые крупные картофелины, как назло, попадаются прямо на вилы, раненую картошку тоже кидают к мелким, на корм скотине. Отец сам совсем не помогает детям, ни одну картофелину не поднимет, как будто им легко. Видать, думает, пусть, мол, Евлог и Катя всю картошку соберут. Да ещё и вилами после них проверяет, шаркая ими по земле, всё ли собрали, ругаясь при этом: - Не оставляйте клубни, чисто работайте! В земле же не видно! Ему хорошо ругаться! Попробовал бы сам, нагнувшись к самой земле, целый день собирать! Рукавицы даже ни разу не скинул, у него руки, небось, не мёрзнут. А у Евлога кончики пальцев совсем уже окоченели от сырой холодной глины, постоянно приходится дуть на них и тереть ладони друг о друга. А отец ещё учит: - Быстрее двигайтесь, тогда не замёрзнете. А то стоите, опустив руки перед собой, как пингвины, конечно, так замёрзнете. Я вот почему-то не мёрзну, пот так и льёт. И правда, снял кепку, провёл ладонью по мокрым волосам, при этом пот так и заструился на землю. Взрослый он, поэтому, видно, не мёрзнет. А Евлог и Катя ещё маленькие, из-за этого и не могут никак согреться. Тёмное небо сплошь закрыто облаками, солнце и не подумало даже хоть на минутку выглянуть, но к полудню потеплело, стало легче. Руки мёрзнуть перестали, но вместо этого другая напасть появилась: мошкара кусачая откуда-то вылезла. Евлог предполагал, что время для гнуса уже прошло, ведь август заканчивается, пора и честь знать! А тут прямо в глаза лезут, кусают и кусают, знают, видимо, что руки мальчика грязные, почесаться даже нельзя, в глаза земля попадёт. Рукавом фуфайки только можно вытереть вспотевшее и зудящее от укусов лицо. Хорошо хоть, что оводов нет, их время точно уже истекло, доигрались, дожужжались. А грядка длинная! Ох и длинная! На десяток метров только смогли переместиться с конца. Такими темпами и завтра ещё придётся горбатиться тут. Семья Якова Михайловича Пашкова подошла к своей грядке, собрались, наконец, на уборку, и сразу шумно стало. Если семья Лыюровых с раннего утра тихо работает, копают и копают себе, то Пашковы приходят поздно и целый день о чём-то громко на всю деревню судачат. Смех даже берёт, когда смотришь на их работу. Только-только начали, как Шурик и Люся о чём-то заспорили. Шурик с вилами набросился на сестру, Люся с дикими воплями бросилась бежать. Но тут в спор вмешалась мать и они снова помирились, развели костёр и принялись печь картошку. К небу потянулся синий дым. Ох, как хочется попробовать горячей печёной картошки! Евлог знает её ни с чем не сравнимый вкус. Но Дмитрий Гуриевич будто не понимает, какие мысли роятся в голове сына, знай себе безостановочно выкапывает вилами всё новые и новые картофельные ряды. - Мы дома за столом пообедаем, - бросил равнодушно детям. Значит, дошло всё-таки до него, о чём замечтался Евлог. Но ведь за столом и так каждый день едят, а как вытащишь из огня свежевыпеченную горячую картофелину, разломишь пополам, а от неё дух такой приятный! Подуешь на неё, чтоб не обжигала, и со смаком съешь! А отец какой-то непонятливый человек, постоянно идёт против желания детей, и ничего не сделаешь, слова поперёк сказать не смеешь. Хоть и сильно устали, но к вечеру грядку закончили, хотя Евлог и не надеялся. Под конец и сам он удивился, как это они втроём без матери справились? Убрали под крыльцо вёдра, в ручье отмыли грязные сапоги, а как поднялись к дому, то встретили возвратившуюся из Веждино мать, с лица которой не сходит радостная улыбка. - На поля вышла, смотрю, у всей деревни картошка наполовину убрана. Меня прямо досада взяла, вот, думаю, люди так хорошо потрудились, пока я в райцентре была, а наши грядки нетронутыми остались. Подхожу ближе и удивляюсь, и у нас одна грядка полностью убрана. Славно потрудились вы сегодня! Как же всю грядку целиком вы смогли одолеть?! - А ничего, вышли и убрали от нечего делать, - степенно ответил отец. - За хорошую работу я вам, детки, гостинцы привезла, печенье купила. Зайдёмте и поужинаем. Вот ведь мама какая хорошая! Никогда с пустыми руками не возвращается, постоянно что-нибудь вкусненького привезёт. А в Веждино, видать, всяких сладостей: печенья, пряников и конфет навалом. К чаю мама дала детям по одному печенью. Катя тут же съела, а Евлог накрошил свою долю в маленький стеклянный стаканчик, в котором фельдшерица Ульяна Петровна когда-то приносила мазь, налил туда горячего чаю, размешал, и у него получилась каша из печенья. - И не лень же тебе, - улыбнулась мама. Маленькой чайной ложкой Евлог не спеша съел полученную кашу. Так было вкуснее и хватило дольше. - Мам, можно, мы с Евлогом погуляем? – обратилась к маме Катя. - Разве не устали? Лучше бы уж дома отдохнули. Ну, сходите, погуляйте, только недолго. Будто не понимает, что общение с другими детьми и совместные игры самый лучший отдых. Возле сруба для нового клуба к вечеру всё громче и громче звучат детские голоса. Евлог с Катей тут же включились в общую игру. Вначале играли в прятки, затем, как стемнело, переключились на стрелялку. Разделились на две примерно равные команды, отошли друг от друга подальше, а затем потихоньку стали сходиться. Осенние вечера тёмные, поэтому тут хотя и различаешь силуэт человека, но чрезвычайно трудно опознать его. Вот и сейчас Евлог внимательно наблюдает за неизвестным противником, притаившимся за небольшой ёлкой возле сруба. Кто-то там присел и не шевелится, и никак Евлог не может отгадать, кто же это может быть? И так голову повернёт, и этак, но опознать не может, глаза-то у него не кошкины. Хоть бы луна, что ли выглянула из-за туч! А из-за ёлки раздаётся Валин голос: - Тр-р, Евлог! Валя срывается с места и бегом скрывается за срубом, чтобы сменить позицию и подстрелить другого. Евлог же выбит, ему придётся выйти из игры. И как же он не смог догадаться, что это была Валя? На минутку раньше бы ему крикнуть: «Тр-р, Валя!» И всё пошло бы совсем по-другому. Но это если точно знаешь, что там действительно Валя. А вдруг ошибёшься? Тогда ты тоже считаешься выбитым и выходишь из дальнейшей игры. Так команду Евлога и перестреляли, всех до единого. Поменялись местами и начали новую игру. На этот раз Евлог уже мудро поступил. Он незаметно прополз вдоль изгороди и притаился возле угловых жердей. Теперь его никто не заметит, а он прекрасно видит всех, кто бы ни прятался за сельповским складом. Стоит Евлог, всматривается в темноту, но поблизости никого нет. Довольно долго стоял мальчик и, наконец, его терпение было вознаграждено. Из-за угла склада показалась тёмная фигура, вдоль стены приблизилась к ближнему углу и замерла там, выжидает чего-то. Интересно, кто же это может быть? Опять никак не может опознать его Евлог. Ну, не видно совсем, темно, только фигура чёрная заметна. А тут ещё один к первому подошёл, вдвоём стоят, о чём-то шепчутся. И снова невозможно распознать, кто же они? Тут второй, пригнувшись немного, приблизился к Евлогу и голосом Шурика произнёс: - Тр-р, Евлог! Господи! Оказывается, это был Шурик! А первая фигура – Галя. Снова Евлога выбили из игры. И почему он не догадался крикнуть: «Тр-р, Шурик и Галя!» Тогда бы его команда вышла победителем. Да, после игры мы всегда умные. Интересно, а как Шурик меня опознал? У него что, глаза зорче? Опять Евлогу, как и в первый раз, затаив в душе обиду, приходится столбом стоять возле сруба, ждать, пока игра не закончится и не начнётся новая. Другие играют, а тебя будто нет, без тебя жизнь дальше течёт. Тут хоть плачь! Но вот с крыльца Гришиного дома раздался голос тёти Ирины: - Гриша! Домой! Спать ложиться пора! - Ну поиграю ещё недолго, мамочка! – чуть не плачет Гриша. - Наигрался уже, хватит! И Гриша с неохотой медленно бредёт к дому. И тут бубдо прорвало. Все мамы словно разом проснулись и начали звать детей. И Евлога с Катей не забыли. Опять не удалось доиграть. Специально, что ли вредят родители своим детям? Слишком мало времени дают на игры, слишком мало. Не было ещё случая, чтобы досыта наигрались. А работать заставляют, об этом не забывают. Вон, сегодня целый день на огороде горбатились. А если работы нет, то всё равно заставляют дома сидеть, так и смотрят, чтобы ты никуда из избы не выскочил. Отец, так тот постоянно орёт: - Нечего одежду и обувь рвать! Сидите дома, читайте! После уборки картофеля для детворы подошло время учёбы, сентябрь наступил. Евлог завернул в платок букварь, несколько тетрадей и, улыбаясь во весь рот, вместе с Катей направился в школу. Радости-то сколько! Рот до ушей. Катя в прошлом году уже ходила в школу, училась в приготовительном классе, в этом году она первоклассница. Настала очередь Евлога, он тоже идёт в приготовительный. Это исключительно серьёзный рубеж в жизни мальчика. Ведь вот ещё вчера он был маленьким, а с сегодняшнего дня уже станет школьником. А школьник – это совсем другой уровень, ты не просто так бесцельно болтаешься целыми днями, а работаешь. Хоть Василий Кирьянов и бросил как-то раз: «Школьник – бездельник», - но Фёкла утешила сына, объяснив, что учёба в школе для детей – это такая же работа. Однако радужным надеждам Евлога сегодня не суждено было сбыться, не приняла Василиса Николаевна мальчика в школу, сказала, мол, отдохни ещё годик, подрасти. Так сказала Евлогу и своей мягкой рукой погладила по голове, что для мальчика оказалось равносильно щелбану по лбу. Вот если бы разрешила учиться, а уже после этого погладила, тогда было бы совсем другое дело. Опять намекнули Евлогу, что он ещё мал, снова пожелали подрасти ещё немного. А Евлог и так старается, ведь сколько раз за день он зависает, держась руками за край полатей, на ладонях даже мозоли появились. Старается изо всех сил, чтоб немножко хоть, но вытянуться, на какие-то миллиметры, но стать выше, а получается, что всё ещё маленький. Интересно, что надо делать, чтоб быстрее подрасти? В сказках хорошо, пишут, вон, что богатыри растут не по дням, а по часам. Но это только в сказках. На самом деле так не бывает. Придётся, видимо, сжать крепко накрепко зубы и ждать, когда уж это ленивое время пройдёт. Евлог же ни ускорить, ни замедлить его не может, нет у него такой возможности, не волшебник он. Честно говоря, Василисе Николаевне запросто можно было не выгонять, а принять его в школу, ведь уже в сентябре ему шесть лет исполнится. А читать и писать он давно умеет, даже и считать может, в уме складывает и вычитает, нисколько не теряется. Та же Люся Пашкова, которая будет учиться в приготовительном классе, вообще ничего не знает, ни одной буквы! Или в школу принимают только таких, как Люся, чтоб учить уму-разуму? А Евлога учить не надо, он и так всё знает? Всего, конечно, не знает, если честно сказать, очень скудные пока знания Евлога, много чего он ещё не знает и не понимает. Конечно, если бы в школу приняли, то он бы быстрее стал развиваться. Ну, что же, как получилось, так и получилось. Теперь хоть плачь, хоть смейся, а изменить что-либо мальчик не в состоянии. Придётся ещё целый год ждать, пока не достигнет нужного возраста. Теперь и перед Тарасом похвастаться нечем, а ведь так хотелось показать, что они с первого сентября уже не ровня, Евлог на несколько ступенек выше его стоит. - Ну что, не приняла Василиса Николаевна в школу? Домой обратно послала? – в дверях встретила Евлога бабушка. - Да, - обиженно со слезами на глазах выдавил внук. – Подрасти, мол, а через год приходи. - Ну и ладно. Учительнице виднее. Может, покушаешь? - Не хочу. Разве же после этого еда в горло полезет! - Тогда садись к люльке и покачай Любушку. А я картошку для коровы помою. Вот так всегда! Только зайдёшь в дом, как тут же работу для тебя найдут, да ещё какую! Ребёнка нянчить! Сиди теперь целый день на лавке и качай колыбельку, и никуда не денешься. А так хочется на улице порезвиться. Вот ведь дурак! Можно было сначала погулять, а потом уже домой направиться, никуда эта люлька не денется. А теперь торчи тут целый день и «А-а-а!» напевай сестрёнке маленькой, лишь бы она не плакала. А Люба плачет и плачет безостановочно, когда уж она замолкнет? Знай только своё «Ы-ы-ы!» орёт без перерыва. Вот ведь, ждал Евлог, что мама родит ему братца маленького, а она ему сестрёнку преподнесла. Кончились уже, оказывается, мальчики, одни девочки остались, другие женщины расхватать успели. Три мальчика в этом году в деревне родились, а Фёкла Прокопьевна опоздала. Ну что толку от девчонки? Маленького брата Евлог бы всюду с собой водил, вместе с ним играл, многому научил, не давал никому в обиду. Тяжело мама болела тогда, никак не могла разродиться, долго мучалась. Толя – сын тёти Аксиньи на лошади поскакал в Веждино, чтоб врача привезти. Пока бабушка и тётя Аксинья хлопотали возле Фёклы, отец Евлога и Катю отвёл на половину тёти Аксиньи, поставил на колени перед иконами, сам опустился рядом и они все вместе молились всемогущему и милостивому Богу, клали поклон за поклоном, лишь бы Фёкла и её маленький ребёнок остались в живых. До ушей Господа, видать, дошли их молитвы, и всё разрешилось самым наилучшим образом. Наутро из Веждино на лошади верхом приехала шестидесятилетняя пожилая фельдшерица со странным мужским именем – Вась Саруповна. Василий Кирьянов её зовёт Вась Старуха, не знает, видать, как правильно сказать. Евлог и то умеет. Вась Саруповна долго ещё носила Любу на руках и, качая её, пела колыбельную. Только через много лет Евлог узнал, что фельдшерицу на самом деле звали Васса Руфовна. Теперь же Евлогу приходится целыми днями сидеть возле колыбели, качать люльку и скучать. Потихоньку качает, а жердь, на которой висит люлька, монотонно скрипит. Люба всё чего-то ноет, плачет, не лежится ей спокойно отчего-то. Когда очень уж сильно она заорёт, то Евлог выходит из себя и качнёт изо всех сил, аж люлька днищем об пол стукнется. Но, наконец-то, уснула, видать Любаша, можно и передохнуть, книгу интересную с картинками почитать. - Уснула сестрица? Тогда зря время не теряй, рябчиков ощипать надо, - зашла с улицы бабушка и снова работу нашла для внука. Ну вот! Не успеет Евлог от одной работы передохнуть, как она уже другую нашла. Сидит мальчик на перевёрнутой набок табуретке, выщипывает перья рябчика, кидает их в широкое берестяное лукошко, а у самого слёзы от обиды так и текут, так и текут, в лукошко с перьями капают. А бабушка ещё и поучает: - С головы надо начинать ощипывать, с головы! А ты с туловища стараешься. Как будто не всё равно! На голове перья короткие, мелкие, меж пальцев трудно даже удержать, тяжело выдёргивать. И для чего рябчикам столько перьев? Человек, вон, без перьев, и так же живёт. Тут же дёргаешь, дёргаешь, пальцы даже немеют, и вдобавок ещё кожа сдирается вместе с перьями. Когда и конец настанет? Ну, вот, наконец-то, один готов. Облегчённо вздохнул Евлог, отложил в сторону ощипанного рябчика. А бабушка опять указывает: - Красиво надо ощипывать! Вон, сколько перьев ещё осталось! Приходится опять взять отложенную уже птицу и исправлять свои грехи. Вообще-то, для чего надо ощипать всю птицу красиво? Ведь завтра птиц всё равно опалят в печке над жаркими углями, все перья, которые остались, и так сгорят. Катя вернулась, занятия в школе закончились. Сняла фартук и школьное коричневое платье, одела домашнее и села за стол обедать. Хитрая, специально медленно ест, лишь бы брату не помогать. Жуёт и жуёт, ну сколько можно жрать! Но, наконец, наелась, и бабушка тут же усадила её рядом с Евлогом. Теперь брат с сестрой по очереди птицу ощипывают и люльку с Любашей качают. К вечеру мама с работы вернулась, сразу веселей в избе стало. Руки матери быстрые, так и мелькают, за считанные минуты рябчика ощипает. Вот и последние птицы ощипаны. Всё! Завершили эту утомительную работу. Мальчик смог, наконец-то, облегчённо вздохнуть. Но рано, оказывается, Евлог радовался. Отец вернулся с охоты, устал, еле ноги передвигает, закончил силки на тропах проверять, одежда от дождя вся мокрая, аж на пол капает. И снова полный рюкзак дичи приволок. Когда же это кончится? Откуда в лесу столько рябчиков? И почему они сами по своей воле в петлю лезут? Жить надоело, что ли? Вешаются и вешаются! Дураки они, что ли? Евлогу горе горькое этот богатый улов, а мать и бабушка рады, неужели так им нравится ощипывать этих рябчиков? Мама помогла отцу снять прилипшую к телу сырую рубашку и майку, повесила сушить. Бабушка засветила фонарь и протянула внуку: - На, занеси в подполье, да не спеши, не оступись. Посветишь там мне. Сама несколько раз снесла в тазу принесённую отцом дичь и разложила их на столе поодиночке так, чтобы головы свешивались вниз. Опять Евлогу завтра гулянка криво ухмыльнулась, на целый день работа приготовлена. - Митя, сперва помоешься, или поужинаешь? – обратилась Фёкла к мужу. - После бани уж поужинаем. - Тогда идите с Евлогом париться. Сменные трусы и майку я тут приготовила. - Я не хочу в баню, - попробовал слабо протестовать Евлог, но отец тут же резко оборвал сына: - Как это не пойдёшь в баню? Завшивеешь! Пришлось спуститься под гору к бане, светя под ноги керосиновым фонарём, ведь на улице успело уже стемнеть. А в чёрной бане и вообще ничего не видно, темно, как в яме. Разделись в предбаннике и зашли в парилку. Евлогу почему-то всё время кажется, что за печкой-каменкой кто-то прячется и вот-вот со страшным криком выскочит оттуда. Но это только тогда, когда он в бане один, а с отцом страх куда-то уходит. Баня жарко натоплена, терпеть невозможно, дышать нечем, а тут отец взял да ещё и, держа над раскалёнными камнями веник, подлил горячей воды, поддал жару. Тут уже от хлынувшего обжигающего пара стало невозможно дышать, кожа на теле, кажется, потрескалась и покрылась волдырями. Евлог еле живой скорчился на полу, он такого жара терпеть никак не может. А отец поднялся на полок и как начал, как начал полоскать себя берёзовым веником! По спине, рукам, ногам. А сам охает и ахает, кряхтит от удовольствия: - Ох, как хорошо! У-у! Ещё, ещё! Вот так! Вот так! Чтоб ревматизм покинул меня навсегда и долго ещё мог по путикам ходить! У-у! Но наконец устал, охая и ахая спустился с полка и протянул веник сыну: - На, парься. Какое там «парься»! Евлог и так еле живой на полу пригнувшись сидит, обжигающий лёгкие воздух вдохнуть не смеет. Да и никакого ревматизма внутри себя не ощущает. Быстренько помылся кое-как и выскочил в холодный предбанник одеваться. - Всё, что ли? Ну ты слабак! Видать по всему, хороший человек из тебя никогда не вырастет. Даже париться не можешь. Что же дальше-то от тебя ждать? Я вот лет десять ещё собираюсь прожить, больше, наверно, Всевышний не даст. Целых десять лет ещё жить собирается! Это целых десять лет он ещё будет Евлога ремнём угощать! Ну что тут скажешь? Уж таким, видать, несчастным Евлог уродился, ни на что не годным растёт. Даже париться не может, не выдерживает жара. Но в этом же нет его вины! Не все люди одинаковы. Долго в ту осень боролись зима с летом, снег уже вроде выпадет, подморозит, а на другой день уже снова оттепель, обратно растает, на улице грязюка, выйти некуда. Да и родители в такую погоду детям гулять не разрешают, нечего, мол, грязь в избу таскать и простуду наживать. В такие дни только и читать, если, конечно, под рукой есть книжка с красивыми цветными картинками. Ещё лучше, чтоб картинок больше, а текста меньше. Нравится Евлогу читать журнал «Чушканзi», там такие смешные рассказы встречаются и картинки, на которых люди с крупными, как картофелины, носами изображены. Только посмотришь на таких, и сразу же смех разбирает. У отца в сундучке тоже есть книги про охоту, можно полистать. На обложке одной книги написано: «Жизнь леса», а нарисована лиса. Ошиблись, видно, издатели. Хотел уж Евлог взять карандаш и переправить «е» на «и», но не посмел, отец заметит и тогда точно ремня получишь. Не нравится Дмитрию Гуриевичу, когда кто-нибудь в его отсутствие копается в сундучке. А в книге много красивых картинок. Тут и птицы, и их гнёзда с отложенными яйцами, и разные звери. В другой книге о ружьях пишется, там много рисунков с изображениями различного оружия, и одноствольные, и двуствольные. Конечно, книги отца интересно только перелистывать, а читать не очень. Вот когда сказки с картинками попадаются, тогда мальчик их увлечённо читает. Как-то Катя принесла из школы книгу, на обложке написано: «Русские народные сказки». Там и зайцы, и волки, и медведи разговаривают, как люди, а на самом деле ведь так не бывает. Ну что тут можно сказать? Сказка на то и сказка. А в выигрыше всегда в конце концов оказывается лиса, неспроста ведь её зовут хитрой. Но, как и каждый год, после хмурой осени пришла долгожданная холодная зима с лютыми морозами. Северный ветер выпустил на волю всю накопленную злость, показал свой крутой нрав и моментом усмирил всю природу. В один миг размягчённая продолжительными дождями почва промёрзла и стала твёрдой, уже не хлюпала под ногами. С неба сыпанул мелкий снег. Снежинки были уже не те, что раньше, крупными, как белые бабочки, которые тут же таяли и превращались в воду, эти больше походили на пылинки и не таяли, а оставались лежать на земле. Свирепый ветер не давал им покоя, гнал и гнал вперёд, они задерживались во впадинах, заполняя сначала низины, постепенно выравнивая поверхность земли. Как только снег покрыл затвердевшую землю, дети достали спрятанные на чердаках на лето санки, лыжи и вышли на улицу. Дмитрий Гуриевич тоже смастерил санки. Евлог никак не может понять, как он смог согнуть полозья санок, да так, что они не сломались? Ничего не скажешь, мастер всё-таки его отец, за что ни возьмётся, всё у него красиво выходит. Теперь Евлог и Катя смогут на своих собственных санках кататься, уже не надо клянчить других, чтобы те разрешили им прокатиться хотя бы сидя сзади. И вот Евлог по белому-белому снегу тянет за верёвку санки, идёт к Семёновой Горке кататься. Горка, конечно, не принадлежит Семёну, просто она начинается от дома Семёна Кирьянова и тянется до самого моста через ручей, поэтому и зовут её Семёновой. Здесь всю зиму каждый день собирается ребятня, кто с санками, кто с лыжами, и дотемна катаются. Вся деревня заполнена весёлым шумом, смехом и детским визгом. Зимой дни почему-то слишком короткие, зато ночи длинные и тёмные, но это ребят совсем не волнует. Им лишь бы всласть покататься. Конечно, если кататься от дома, где проживает Евлог, то там гора значительно круче. Как-то даже начинали там собираться, но не понравилось, уж слишком она крутая. Бывало, начнёшь с горы на санках катиться, но ни за что не удерживаешься, с середины спуска уже летишь без санок. Зароешься внизу в снег, отдышишься, поднимешь голову, а тут санки сверху тебя догоняют и бьют по затылку. Весело, вообще-то, катиться вниз неплохо. Но подняться обратно наверх просто невозможно. Надо самому подниматься, да за собой санки тянуть, но если чуть поскользнёшься, как тут же снова вниз улетишь. Из-за этого и катаются на Семёновой Горке, где склон не такой крутой, как возле дома Евлога, и подниматься наверх можно без всяких проблем. На горке пусто, никого. Это плохо. Какой интерес одному кататься? Но вот Валя – внучка Семёна Кирьянова возле крыльца возится с санками, завязывает верёвку. Валя с Евлогом одногодки и последнюю зиму свободные, пока в школу не ходят. В будущем году думают вместе пойти учиться. Конечно, если Василиса Николаевна и тогда не выгонит их на улицу с пожеланием, чтоб подросли ещё немного. - Айда, Валя, кататься! – крикнул Евлог. – Смотри, мне отец новые санки смастерил! - Хорошо. А то я вышла, смотрю, никого нет, уже думала обратно домой зайти. Спуск с горы ровный, по этой дороге всю зиму сено с лугов на лошадях возят на скотный двор, поэтому санки катят далеко, аж до самого моста. Ветер встречный свистит в ушах, обжигает щёки, лезет под фуфайку и шапку, но зато на душе у мальчика так легко, что даже петь хочется. И Евлог не сдержался, с гиком спускается с горы. У Вали санки больше и почему-то каждый раз путь её оказывается длиннее. Один раз прокатились, другой, а Евлоговы санки всё равно раньше останавливаются. Мальчику же хочется катиться дальше и дольше, но не получается. - Почему твои санки дальше катятся? - А ты, наверно, не подгоняешь их. Надо постоянно хлестать по передку, подгонять, как лошадей, вот так, - Валя несколько раз хлестнула верёвкой по передней загнутой части санок, - чтоб не ленились, тогда они лучше катят. Я постоянно их подгоняю, поэтому и дальше качусь. Ты тоже попробуй. Пришлось попробовать. Теперь Евлог не жалея бил-хлестал свои ленивые санки, при этом кричал: - Но-о! Живей, родимые! Под горку ведь легко! Но даже и такая кардинальная мера не помогла мальчику. Как и прежде, Валя прокатилась дальше Евлога. Ну и ладно, приходится смириться. Евлог давно уже хотел попробовать кататься на санках не сидя, а стоя, как мужики, когда те управляют лошадьми стоя на санях. Ноги широко расставлены, вожжи в руках зажаты и при этом почему-то не падают. С самой вершины горы спуститься сразу Евлог, конечно, не посмел, попробовал вначале с середины спуска. Натянул верёвку, встал на прямые ноги и потихоньку сполз вниз. Ничего, понравилось. В другой раз поднялся чуть повыше и тоже скатился нормально. И так каждый раз поднимался всё выше и выше. И вот уже с самой вершины мчится мальчик вниз стоя на санках. Санки прямо летят, опора из-под ног куда-то ушла, Евлогу кажется, что он взлетел и уже не стоит на санках, сердце готово от страха через рот выскочить, хочется согнуть ноги в коленях и шлёпнуться, сесть. И почему санки несутся так быстро? Можно же им чуть медленнее двигаться! Но всё-таки он преодолел свой страх и прокатился до конца. Фу-у! Как хорошо! Второй раз уже не боялся. Хотя так же не ощущал под ногами опоры, но знал, что это временно, спуск быстро кончится. В следующие разы спускался уже с гиком и громкими криками: «Ура!» Валя по-прежнему каталась сидя и только со стороны боязливо наблюдала за Евлогом. Ну куда ей до него? Девчонка же! Из дома Игоря Спирина вышли Михаил Кирьянов и Фёдор Пашков, оба навеселе, о чём-то оживлённо беседуют. - Ну-ка, дети, чьи санки лучше? Давайте и мы покатаемся. Валя и Евлог с радостью протянули им свои санки. Удивительно, правда, что ли, и мужики вместе с ними будут кататься? Такого ведь сроду никогда не было! Михаил и Фёдор выбрали санки Вали, они больше и длиннее, уселись вдвоём, длинные ноги задрали вверх, чтоб не путались и мигом спустились с горы вниз. Евлог надеялся, что они сейчас встанут и поднимутся по склону обратно наверх, чтоб скатиться снова. Но мужики оставили санки на месте, а сами о чём-то беседуя, пошли дальше по своим делам. И почему взрослые не катаются? Ведь это же здорово, нестись вниз по горе, когда в ушах ветер свистит! Но почему-то им больше нравится цедить мутный и горький самогон, чем кататься на санках. Закончились занятия в школе и тут же на горке стало весело - подошли школьники. Одни катятся вниз, другие чуть сбоку от дороги санки тянут вверх по склону. Вот плохо, что после каждого спуска надо санки возить! Надо бы придумать такую горку, где постоянно вниз можно скатываться. Но такого, по всей видимости, вряд ли можно придумать, ведь любая горка, какая бы она длинная ни была, в конце концов кончается внизу. Так и придётся всю жизнь санки за собой таскать. Кататься одним способом надоело. - Давайте спускаться паровозом, - предложил Шурик. Привязали все санки друг за другом и с шумом-визгом скатились вниз. И так несколько раз подряд. Но не всем почему-то понравился паровозик, некоторые отвязались и продолжали кататься в одиночку. - Посторонись! – сразу человек семь, наверно, никак не меньше, набились в огромные санки Якова Пашкова и поднимая за собой тучи снежной пыли, мчатся вниз на огромной скорости. Евлог отбросил в сторону свои санки, встал прямо на их пути спиной к санкам. От удара передка санок ноги в коленях согнулись и он завалился прямо на эту кучу-малу, санки потеряли управление, свернули вбок и опрокинулись в снег. Почему-то снег, когда он только-только выпал, очень мягкий, как пух, а полежит некоторое время и становится твёрдым, зачерствеет, как хлеб. Когда в него падаешь, то можешь серьёзно ушибиться. А в глубоком снегу бояться нечего, бухнешься, будто в мягкую постель. Отплёвываясь и отряхиваясь, дети вылезали из снега и выходили на накатанную дорогу. - Ты чего мешаешь кататься? – на Евлога зло набросилась Люся и толкнула его в снег. Воображает, что она уже большая, раз в приготовительный класс ходит. Зарылся глубоко в сугроб Евлог, всё лицо и руки залепил и холодом обжёг снег. Поднялся, снял варежки, стёр с лица тающий колючий снег и в отместку толкнул Люсю, но тут же сам оказался на земле. - Ты что мою сестру обижаешь? – послышался грозный голос Шурика. С Шуриком шутки плохи, Евлог молча поднялся и отошёл в сторону. Люся же вышла на дорогу и плача проговорила: - Я папе расскажу, что ты меня по голове пинал, он тебе покажет. И так уже голова постоянно болит, а ты ногами бьёшь! - Я?! Бил тебя по голове ногами?! Да ты что сочиняешь! - Нисколько не сочиняю, правду говорю. Все видели, как ты толкнул меня в снег и потом пинал ногами. Обидно стало мальчику, сама же первая начала толкаться, а когда получила достойный отпор, то тут же сочинила небылицу, будто он пнул её в голову. Лучше домой пойти, не будет больше кататься вместе с Люсей и Шуриком. Лёг на землю, поднял ноги высоко вверх и постукал валенками друг о друга, чтоб набившийся внутрь валенок снег высыпать наружу. Разуться, вытряхнуть снег из валенок, отряхнуть портянки и снова обуться не посмел, можно ведь ноги отморозить. Конечно, часть снега всё равно внутри осталась, портянки намокли, но можно потерпеть. - Лошади показались, сено везут! – заметил кто-то. – Айда встречать! И правда, от чернеющего вдали леса отделились лошади, тянущие возы с сеном. Бросили санки возле дороги и наперегонки побежали навстречу. Морды лошадей покрыты белым инеем, при каждом выдохе из их ноздрей вырывается густой пар. Чтобы не мешать проходу лошадей, Евлог посторонился, при этом глубоко увяз в рыхлом снегу. Возы битком набиты сеном, причём наложено оно аккуратно и каждый воз представляет из себя огромный кирпич, умеют же взрослые! Вот на третьем возу сидит мама. Она поверх маленького платка повязана ещё и толстой коричневой шалью, которая вокруг лица тоже покрылась инеем от дыхания. - Мамочка, помоги! – кричит Евлог, с боковой жерди поднимается на передок саней и тянет руки к матери. - Держись, сынок, крепче, - Фёкла легко подтягивает сына наверх, усаживает впереди себя и прижимает к груди. Фуфайка её холодная, но мальчику кажется, что возле мамы ему сразу стало теплее. Какой же всё-таки он счастливый! Вот какая хорошая у него мама и как сильно она любит его. Никогда она не повысит голоса на сына не в пример другим матерям, а всегда старается приласкать, погладить по голове. При этом ещё всегда находит добрые слова. Да и сам Евлог тоже очень сильно любит свою маму, да как же не любить? Ведь мама у него одна единственная! Глядит мальчик на темнеющую по бокам стену леса и удивляется. Почему-то ближние ели зелёные, а дальние синие, надо будет как-нибудь сходить к тем далёким деревьям и рассмотреть их вблизи. Странно всё это. Сидит Евлог на возу и кажется, что не он едет, а деревья тихо проплывают мимо него, при этом ближние перемещаются назад. Другие, которые стоят за ними, движутся вперёд вместе с возом, а дальние, синие, вообще остаются на месте, они неподвижны. Снег скрипит под копытами лошади и под полозьями. При каждом шаге голова лошади ходит то вниз, то вверх, тяжело, наверно, ей тащить такой огромный воз с сеном. А тут ещё Евлог вдобавок на него забрался. Но ничего, она сильная, тут, на ровном месте справится без особого труда. Но вот и до ручья доехали. - Теперь, сынок, спускайся, лошади в гору тяжело тянуть, - Фёкла помогла Евлогу спуститься вниз и следом за ним соскользнула сама, с вожжами в руках зашагала рядом. - Беги домой, сено скинем, лошадь распрягу и я тоже скоро приду. - Мамочка, я в последний раз прокачусь и пойду, хорошо? - Хорошо, хорошо. Один раз можно. Но Евлог вместо одного скатился с горки два раза и, хотя очень хотелось ещё раз прокатиться, но превозмог себя и направился домой. Предполагал вернуться раньше отца, тот ведь снова ругаться начнёт, почему сын так долго гуляет, одежду и обувь не бережёт. Отсыревшие брюки замёрзли, в коленях не гнутся, при каждом шаге скрипят, штанины как деревянные шоркают друг о друга. Евлог положил санки под крыльцо, тщательно отряхнул метёлкой снег с валенок и зашёл домой. На беду мальчика отец оказался дома, успел вернулся из леса. На брусе вниз головой висел заяц в белой шубке, на полу под ним стоял таз, куда капля за каплей медленно капала чёрная кровь. Сейчас заяц замёрзший, твёрдый, висит скрючившись и все четыре лапы сведены вместе. Но Евлог знает, что к утру он растает, вытянется, станет длинным и податливым. Тогда отец и снимет с него пушистую белую шкуру. Катя сидит за столом, время от времени отводит свисающую прядь чёрных волос со лба, макая ручкой в чернильницу что-то старательно пишет в тетради, выполняет домашнее задание. От старания она даже слегка высунула кончик языка. Бабушка возится с маленькой Любашей, меняет мокрые тряпки на сухие и потихоньку разговаривает с ней, как будто та что-то понимает. А, может, и понимает? Поди узнай. - Нагулялся?! – из под бровей метнул сердитый взгляд на сына Дмитрий Гуриевич. – Выйди и отряхни хорошо снег с фуфайки, только тогда зайдёшь! Бродит где-то, болезни себе ищет, одежду рвёт! Евлог без слов повернулся и вышел на начинающую уже темнеть улицу. Снял фуфайку и метёлкой долго скрёб по ней, стараясь смести обледеневший слой снега, но это ему никак не удавалось. Мороз тут же проник мальчику под рубашку, ущипнул вспотевшую кожу. Так долго не продержаться, надо быстро одеться. На брюках и шерстяных варежках ледяные катышки тоже никак не отдираются. Стоит мальчик и, всхлипывая, изо всех сил безуспешно трёт себя метёлкой, которую озябшие руки уже еле держат. Все его старания оказались бесполезными. Теперь что, так и стоять тут? Если в дом зайти, отец всё равно обратно выгонит. И мамы почему-то всё ещё нет, долго ли ей скинуть сено с воза и распрячь лошадь. Она бы помогла хорошо отряхнуть одежду сына, да и заступилась за него перед отцом. Кроме рук начали мёрзнуть и ноги, снег ведь в валенках полностью растаял и промочил портянки. Бросил Евлог метёлку, остывшие пальцы в жёстких оледеневших варежках сжал крепко-крепко, большие пальцы спрятал внутри кулаков. Почему-то в первую очередь начинают мёрзнуть большие пальцы, наверно, оттого, что они в варежках отдельно от остальных находятся. Скукожился мальчик, безнадёжно руки сжал между ногами и стоит, плачет без сил. Так и застала его мама, которая наконец-то вернулась с конюшни. - Сынок, ты чего тут стоишь? Замёрзнешь! Почему в дом не заходишь? - Отец не пускает, выгнал, отряхни, мол, хорошо снег, тогда и зайдёшь, - мальчика так и трясло от холода, язык еле шевелился во рту. - Давай я тебя отряхну и вместе зайдём. Чисто ведь уже, давно надо было зайти, - хлопая метёлкой по фуфайке и брюкам сына мягко произнесла мать. Евлог не отходя от порога тихо разделся, лишь бы больше не попадаться на глаза отцу, поднялся на предпечье, поставил на печку валенки, положил, расправив большой палец, варежки, знал ведь, что если бросить кое-как, то к завтрашнему дню они не просохнут и останутся сырыми. Снял оттаивающие штаны и повесил сушиться на жердь возле потолка, одел вместо них тонкие сатиновые брюки. После всего улёгся на тёплую печь и долго грелся, пока не отошёл от сильного озноба. Отец с матерью потихоньку о чём-то разговаривают, бабушка готовит на стол ужин. Катя убрала со стола разложенные там до этого тетради и книги, сложила их в синюю матерчатую сумку, сшитую ей мамой, готовилась к завтрашним занятиям в школе. Чернильницу и ручку положила на край залавки к стене на их обычное место. - Смотри, Евлог, какую хорошую книгу я из школы взяла почитать, - окликнула она брата. Евлог бегом спустился с печки, подошёл к столу. Хорошие книги попадались редко, поэтому он азартно набрасывался на дюбую новинку. - «Доктор Айболит», - прочитал он надпись на обложке. – По-коми написано? - Да. - О-о! – от радости рот мальчика так и растянулся в довольной улыбке. Книга не новая, зачитанная, обложки потрёпанные, много цветных картинок, то, что надо мальчику. Брат с сестрой уселись рядом на лавку, положили книжку на коленки, начали перелистывать её и рассматривать картинки. И тут же между ними возник спор. Евлогу хотелось листать быстрее, а сестра не торопилась. - Дай мне, я посмотрю и обратно тебе верну, - дёрнул книгу на себя Евлог. – Ты ещё успеешь. - Отстань! Это моя книга! – тянула на себя Катя. - Да-ай! – забылись дети, голоса их зазвенели, стали громче, каждый так и рвал книгу к себе. – Да-ай! - Успокойтесь! – постаралась примирить их мать, но её голос утонул в детском крике. – Книгу порвёте! - Я сейчас для них моментом лекарство найду, - в споре дети даже не заметили, как отец с широким солдатским ремнём шагнул к ним. Хлясь! – ремень пребольно хлобыстнул Евлога по спине. Хлясь! – и Катю не обошёл вниманием отец. - Вот вам, если не умеете жить в согласии! – книга перешла в руки отца, а затем на поперечный брус, пересекающий всю избу, лекарство обратно повисло на гвоздике. – Теперь никому из вас книги не видать! По всякому пустяку на весь дом шум поднимут, будто нельзя тихо-мирно разойтись. Брата с сестрой будто ветром сдуло с лавки, они быстренько шмыгнули на предпечье за занавеску и там тихонько захлюпали, не смея плакать громко, а то отец может и добавить. - Из-за тебя мне попало! – сердито шепнула Катя. - Почему это из-за меня?! Трудно было тебе мне книгу на время дать! Отец сел за стол и чистой белой тряпкой долго старательно чистил стекло керосиновой лампы. Закроет ладонью узкий конец, подует внутрь, и снова трёт. Успокоился только тогда, когда ни одного пятнышка не осталось. Ножницами отрезал обгоревший конец фитиля, зажёг его, проволочкой выровнял фитиль, чтобы пламя подималось ровно, поставил на горелку стекло, накрыл стекло самодельным абажуром из листка бумаги, который поддерживала проволочная «ромашка», и долго громыхал рукомойником, мыл руки с мылом. - Возишься с этой лампой, потом керосином от тебя за версту несёт, - ворчал при этом недовольно. - Дети, спускайтесь ужинать, - позвала бабушка, как только отец сел за стол на своё коронное место в углу и взялся за свою тяжёлую железную ложку. Евлог начал было хлебать суп без хлеба, но мама заметила это и протянула ему кусок хлеба: - Ешь с хлебом, а то не насытишься! Евлогу это не нравилось. И почему надо постоянно есть с хлебом? Как будто суп и так не пролезет. Хорошо хоть, что кашу можно без хлеба кушать. Очень хотелось Евлогу научиться кататься на лыжах. Часто перелистывал он привезённую матерью из Веждино книжку «На лыжах» с красивыми и смешными картинками. Там кто как может, так и катается. Один раскочегарился и широкими шагами прямо летит, другой еле-еле передвигает ноги, третий под гору катится, четвёртый упал и в сугробе барахтается, только руки и ноги из-под снега торчат, подняться не может. Вот тут в гору поднимаются: один «ёлочкой», другой «лесенкой», а третий прямо попытался и на нос бухнулся. Как только отец ушёл в лес проверять капканы, Евлог подошёл к матери: - Мамочка, мне лыжи нужны. - Лыжи нужны сыночку моему, - улыбнулась мама. – Давай с чердака отцовские спустим. Они, конечно, тебе велики, но других ведь нет. - Ничего, попробую на них поучиться. - Хорошо, пойдём достанем. В сенях мать приставила к чердачному входу лестницу, поднялась по ним и передала ожидавшему внизу Евлогу покрытые густым слоем пыли лыжи. - Поставь возле стены осторожно, не испачкайся. Мама спустилась вниз, тряпкой протёрла лыжи и подала сыну: - На, катайся. Это были заводские лыжи, значительно уже тех, на которых отец ходил в лес проверять капканы, хотя длина примерно такая же. Но всё-таки они шире, чем у остальных пацанов в деревне. В проделанные в центре отверстия просунуты ремни для крепления валенок, а верёвки к ним привязать для Евлога не проблема. Из-за хлева достал две палки, на первое время сойдут, хотя назвать их лыжными язык не поворачивался. Вот у Шурика настоящие магазинные палки с верёвочными петлями наверху, с острыми железными наконечниками на концах, как у копья, и с кольцами. Такие палки на утоптанных местах воткнутся и не скользят, а в мягком снегу глубоко не утопают. И лыжи у него узкие, с прогибом кверху посерёдке, и крепление ременное магазинное. Везёт Шурику! Верёвки закрепить в палки Евлог сам сумеет. Коловоротом отца просверлил отверстия в палках и привязал подходящие верёвки. Хорошие палки получились, только снизу колец нет, будут глубоко в снег уходить, до самой земли. Сегодня Евлог на свои лыжи наконец-то встанет, наступил и его счастливый день, праздник, а то всё время приходилось глядеть, как другие катаются и тайком вздыхать, что он может только пешком ходить. Вышел мальчик на улицу, поставил лыжи рядом, всунул носки валенок в ремни, завязал верёвками, чтоб крепко держались, взял в руки палки. Вот сейчас он как раскочегарится, так и лететь будет по снегу без всякой тропы, а под гору прокатится до самого леса. Но почему-то у него ничего не получилось, лыжи не слушались мальчика. Хочет двинуть лыжи вперёд, а они стараются уйти куда-то вбок, в сторону. Да при этом постоянно выворачиваются, становятся боком, валенки на снегу стоят отдельно от лыж. Совсем бестолковые какие-то! И не катят. Оттолкнулся палками, чтоб прокатиться, но тут лыжи внезапно вперёд ушли, туловище же мальчика осталось позади и он шмякнулся на тропу, просто-напросто сел. Оглянулся, не видит ли кто, вдруг засмеют, но вроде никого поблизости нет, быстро поднялся. Так, спокойно! Ноги уверенно поставим на резинки, опираемся на палки, передвинем левую ногу, теперь правую, левую, правую. Пешком без лыж давно бы уже урвал за двести метров, а тут еле-еле, как дохлая вошь, копошится. Так в мыслях ругаясь с лыжами Евлог вышел с огорода и перешёл на рыхлый снег. Вот теперь-то он, наконец, сможет показать, на что способен, тут просторно и лыжи слушаться станут, куда захочет, туда и покатится. Впереди крутой спуск, там даже палками отталкиваться не надо. Может, пригнувшись ещё полетит к самой опушке леса. Видел ведь, как Шурик и другие более взрослые ребята катаются. В первый раз он и спешить не станет, медленно, осторожно скатится. Ровный участок Евлог прошёл хорошо, но вот и уклон начинается, лыжи будто проснулись, сами поехали. Хорошо! Но и тут не слушаются, не рядом скользят, как положено, а норовят уйти каждая в свою сторону, так и туловище напополам разорвать можно. Но вот перестали удаляться друг от друга, начали сближаться. И опять же меры не знают, вредные, друг на друга лезут. Да тут ещё ускоряются. Евлог уже палками стал тормозить, изо всех сил старается замедлить скольжение, но напрасно. Лыжи несли мальчика всё быстрее и быстрее, вот и ветер в ушах засвистел, ноги потеряли опору, показалось, что в воздух взлетел, сердце вот-вот из груди выскочит. Ноги задрожали, перестали держать туловище и Евлог со всего маху ухнулся в сугроб. Хорошо хоть, что в снегу не больно. Холодный снег обжёг лицо, набился в валенки, за воротник и от шеи неприятными студёными струйками потёк по спине. Недовольно отплёвываясь мальчик попытался подняться, но не тут-то было, ноги ведь привязаны к лыжам, а лыжи не пускают. Ползком кое-как всё-таки поднялся, огляделся вокруг. Надо бы освободиться от этих бестолковых лыж, но как? Снял варежки и попытался развязать верёвки, но пальцы тут же замёрзли и перестали слушаться мальчика. Так нельзя, без пальцев ведь тут можно остаться, поэтому быстренько обратно надел варежки. Да, надо же не развязывая верёвок просто снять их, как носки, с валенок! Вот так, наконец, ноги освободились. Поискал в снегу и нашёл палки. Теперь бы как-нибудь подняться в гору. Поставил лыжи носками в сторону вершины, встал на них, вдел валенки в ремни и, даже не привязывая их верёвками, сделал осторожный шаг и тут же клюнул носом в снег, даже палки не помогли. Это бестолковые лыжи вместо того, чтобы двигаться в гору, скользнули назад. Опять слёзы потекли ручьём, снова всё лицо в снегу, ну что тут поделаешь? Одна лыжа рядом застряла, а другая так задом и прокатилась вниз, но метрах в пяти снег всё-таки застопорил её, остановилась, ненормальная! Надо начинать всё сначала, тут никто не поможет. Отёр с лица водянисто-снежную кашу, рядом лежащую лыжу поднял и воткнул в снег, чтобы она уже никуда не сбежала, а сам по глубокому снегу пополз к дальней, спустился, взял упрямую лыжу и так же ползком вернулся на место. Как же подняться? Прямо вверх не получится. Надо будет поставить лыжи полого к вершине горы и постепенно шаг за шагом подниматься, так хоть путь и длиннее, но зато надёжнее. И правда, пусть и очень медленно, но дело пошло на лад. Вот только палки плохо помогают, тонут глубоко, до самой земли. Эх, если бы были настоящие лыжные палки с кольцами! Но где их взять? Долго пришлось Евлогу подниматься до вершины, но его усилия в конце концов увенчались успехом, он всё же выбрался до пешеходной тропы. Тут он снял лыжи, схватил их вместе с палками в охапку и не мешкая побежал к дому. Как мог, отряхнул с себя приставший к одежде снег и, всхлипывая, зашёл в избу. Отец ещё не вернулся из леса, поэтому бояться, что его выгонят обратно на улицу, нечего. Руки замёрзли, особенно между варежками и рукавом фуфайки, им больше всего досталось, а по спине тоненькими ручейками пот течёт. - Ну, сынок, понравилось кататься? – улыбнулась мама. – Упал? - Упал, не слушаются меня лыжи, - пробормотал, глотая слёзы, Евлог. - Давай раздевайся, в валенках, наверно, полно снегу набилось? Мама усадила сына на табуретку, стянула с его ног валенки, вытряхнула из них снег в таз, а рассыпавшийся на полу снег смела веником в совок и тоже высыпала в таз. - На тебе, сынок, горячий колобок, поднимись на печку и погрейся. Ты ведь, наверно, хотел с высокой горы скатиться, поэтому и упал. Начинать ведь надо на ровном месте, затем покататься с низенькой горки. А как научишься уверенно стоять на лыжах, тогда уж и переходи на крутые горы. - Хорошо. Мам, а у нас нигде нет лыжных палок с кольцами? - Нет. - Придётся тогда самому сделать. - А ты сумеешь? - Попробую. - Ну, попробуй. Конечно, если бы отец взялся изготовить кольца для палок, то у него сразу бы они легко получились. Но для Евлога он вряд ли что-нибудь сделает. Ничего, Евлог сам возьмётся и скрутит эти кольца. На другой день отец с раннего утра, как только рассвело, отправился в лес проверять капканы. После его ухода Евлог по сеновозной дороге спустился к болоту, где снегу немеряно навалило, мелкие кусты и деревья согнулись под весом накрывшего их снега, образовались красивые фигуры сказочных зверей и разных чудовищ. Вот будто заяц выглядывает, уши торчком, а рядом лиса залегла, в засаде сидит, вот-вот вскочит и на зайца набросится. А тут низенькую ёлочку так засыпало, что получился медведь, бредущий к своей берлоге. Но Евлог сюда пришёл не на зверей любоваться, а чтобы нарубить ивовых веток. Выбрал возле дороги приглянувшиеся ему кусты, срубил несколько штук и, зажав их под мышкой, вернулся обратно домой. Ветки насквозь промёрзшие, жёсткие, хрупкие, сначала придётся их размораживать в тепле. Подождав, принялся за дело. Взял первый попавшийся прутик, срезал лишние тоненькие веточки и попробовал согнуть в кольцо, но дерево оказалось хрупкое, сломалось. И со второй, и с третьей веткой повторилась та же история. Не хотят ветки в кольцо сгибаться, и точка. Ну что тут поделаешь? Интересно, а на заводе как их сгибают? И почему там не ломаются? Видел ведь у Шурика палки, вроде такое же обычное дерево, а как красиво в кольца согнуты. А у Евлога все прутья переломались. - Тебе же надо было в печке их подержать, прогреть хорошенько, перед тем, как в кольцо сгибать. Тогда они становятся гибкими, - посоветовала бабушка, державшая на руках Любашу. Ну и бабушка! Почему она сказала об этом после того, как Евлог все принесённые ветки уже переломал? Но ничего, завтра он умнее будет. Сегодня, конечно, второй раз сходить за прутьями не успеет, ведь скоро отец из леса вернётся, как всегда, хмурый и сердитый. Ему на глаза лучше не попадаться. При отце мальчик ничем заниматься не смеет, только забравшись на полати, тихонько книжки читает, вобрав голову в плечи, чтоб никакого шума не было. Чуть что не понравится отцу, так сразу за ремень хватается. Но и после прогревания прутьев в печке у Евлога кольца не получались, ломались и ломались. Всю зиму возился с ними мальчик, но безуспешно, так и пришлось кататься ему с палками без колец. Но кататься на лыжах за зиму научился. К весне безбоязненно уже мог скатываться с самой высокой горы и не падал. Как-то в клубе показали очень интересное кино «Двенадцать девушек и один мужчина». Вот в этом фильме смелый, прямо бесстрашный парень на лыжах отлично катался. С крутой высокой горы спустится на лыжах, а сам то вправо, то влево корпусом двигает, и вокруг себя повернётся, полный круг сделает и не падает. А в конце фильма он дрался со шпионами, при этом потерял одну лыжу, так на одной лыже до дому докатился, вот же молодец! Евлог тоже пробовал подражать ему, но у него не получилось. Видно, в горах снег твёрдый, хорошо слежавшийся, поэтому лыжи не проваливаются. А у нас же снег рыхлый, лыжи вязнут в нём. Василиса Николаевна, вон, к ручью по воду спускается. Евлогу захотелось похвастаться перед учительницей, показать свою ловкость и смелость. - Э-эй! – повернув голову в сторону, крикнул он, как будто зовёт кого-то другого, а сам уголком глаза наблюдал за учительницей. Как только заметил, что она обернулась на его крик, сразу рванул вниз с крутой горы, с которой и старшие ребята остерегаются съезжать. Без приключений до самого низа скатился, при переходе на равнину сумел носки лыж чуть приподнять, чтоб они не зарылись в снег, без проблем проскочил через сеновозную дорогу. Вот уже достиг берега ручья, но тут ему захотелось для большего эффекта поразить учительницу тем, что может и на одной лыже кататься, как тот парень из кинофильма, приподнял ногу, но носок лыжи оказался тяжелее задка и он воткнулся в снег. Евлога перевернуло через себя и он со всего размаху зарылся в сугроб, вдобавок лыжа пребольно стукнула по затылку, так что искры из глаз брызнули. Обидно стало, ну надо же было так опозориться перед учительницей! Ведь так красиво скатился, все опасные участки безошибочно преодолел, оставалось только свести носки лыж вместе, чтоб затормозить перед ручьём и гордо остановиться с геройским видом перед Василисой Николаевной. А теперь с горькой обидой в душе пришлось выбираться из сугроба, надеть лыжи и побыстрее убраться с её глаз долой. Ну и дурак же! И кто же его заставлял ногу поднимать? В трубе сердито воет злой северный ветер. На улице темно и морозно. Керосиновая лампа слабо освещает притулившихся на предпечье брата с сестрой и бабушкой. Долгие зимние вечера в основном здесь, в самом тёплом углу проводят и стар, и мал. Брат с сестрой совсем не похожи друг на друга. Катя черноволосая, черноглазая. Иногда люди даже посмеиваются: «Эта девочка, видно, с цыганских саней выпала». У Евлога волосы белые, как сметана, а глаза голубые. Оба худенькие, хотя ростом от сверстников не отстают. Бабушка никогда не сидит без дела, постоянно чем-нибудь занята, то она вяжет, то шерсть теребит, плоха глазами стала и возится почти вслепую. Теперь вот подшивает Евлоговы штаны. Заплаты на коленях сносились и новые накладывает, побольше, чтобы внук мог эти брюки ещё поносить некоторое время, пока не подрастёт. Лицо бабушки вдоль и поперёк изборождено глубокими морщинками, но они ничуть не портят её, а, наоборот, хочется погладить любимую бабушку по лицу, обнять и прижаться к ней. Ведь каждая морщинка – это отметина в её жизни. Сколько ночей она не спала, пока брат с сестрой были маленькими и часто болели. Сколько забот и тревог выпало на её долю, всё это написано на лице, только умей читать. Катя поставила маленькую Любашу на слабенькие ножки и поддерживает её от падения, играется с ней, а Евлог громко читает сказку. Отец днём ещё побрёл куда-то с Павлом Кирьяновым пьянствовать, мать не стерпела и вечером пошла его искать. - Бабушка, а когда нас ещё с Катей не было, как вы тогда жили? – Евлог устал от чтения и отложил книжку в сторону. - Так же и жили. Только тогда никаких колхозов не было, каждый жил своим хозяйством. Хлеба было вдоволь, никогда не голодали. Конечно, свободной минуты не видели, присесть некогда, постоянно работали. Двенадцать душ крупного рогатого скота держали, это коровы, тёлки, бычки, двух лошадей имели. Да вот коммунисты проклятые всю нашу жизнь перевернули. - А зачем столько скота держали? - Для навоза. Землю ведь удобрять постоянно надо, без навоза земля худая, хлеб не родится. А без хлеба жизни нет. - А дедушка наш каким был? Таким же сердитым, как отец? - Нет, дедушка, не в пример вашему отцу, был хорошим. Прокопием Михайловичем звали. Но тяжёлая жизнь настала, как раскулачили нас и рано, бедный, скончался. - Как раскулачили? – удивлённо взглянула на бабушку Катя. – Кулаком по лбу били? - Да нет, - горькая улыбка показалась на лице бабушки. – Когда колхоз организовали, то дедушка отказался вступать в него. За это и записали нас в кулаки, пришли описывать имущество, а имущества-то и нет. Даже постели нормальной не было. Хлеб в амбарах да скотина в хлеву, вот и всё богатство наше. Скотину отобрали, в колхоз отвели. Оставили одну корову и одну лошадь. Как только не издевались. Однажды Семён Кирьянов принёс мне какую-то бумагу, читать я не умею, неграмотная ведь совсем, а он говорит, тыча пальцем в эту бумажку: «Вызывают тебя в Веждино в сельсовет, по всей видимости, посадят. Пойдём вместе». А жена Васьки Кирьянова меня в бок толкает: «Обещай хлеба Семёну, он за тебя заступится». Добрались пешком до Веждино вместе с Семёном, вошли в коридор сельсовета и сели, обратиться ни к кому не смеем. Полдня так просидели, всё ждали, когда же нас вызовут. Потом какой-то сердобольный человек нас пожалел и спрашивает: «Что вы тут сидите?» Я ему отвечаю: «Бумагу вот эту мне принесли, сказали, что в сельсовет вызывают». «Ну-ка, покажи-ка мне её». Посмотрел, покрутил в руках и спрашивает: «Кто её тебе принёс?» «Да Семён, - говорю и показываю на него, - мне дал». А Семён рядом со мной сидит, такой же, как я, неграмотный. «Мужик один с Кушашора, - Семён отвечает, - просил передать». «Отправляйтесь домой, никто вас сюда не вызывал». И обратно пришлось 25 километров от райцентра до Демьяновки пешком мерять. Думаю, что сами Кирьяновы ту бумагу и составили. Вскоре после этого погорели. Дома, которые тут на горе стояли, со всеми надворными постройками в пепел превратились. Соседняя изба Михаила Пашкова загорелась, я схватила вёдра с коромыслом и побежала к ручью. Пока поднималась с водой в гору, огонь погасить было уже невозможно. А дома стояли тесно. Только постели вынести успела. В погребе на леднике стояло ведро масла, оно сохранилось, а больше ничего не уцелело. Ветер поднялся и такие крупные избы как спички сгорели. Мужики все охотники, боеприпасов напасено немало, как начали они взрываться, брёвна как соломинки в разные стороны разлетаются. - А ветер разве не тушит огонь? – удивился Евлог. Он много раз уже пытался костёр развести и знал, что как только ветер подует, спички тут же гаснут. - Большой огонь от ветра только сильнее разгорается. Мужиков нет, их всех на сплав леса отправили. Игорь Спирин с Нюмыда наведался в Кушашор, там ему и сообщили, что Демьяновка сгорела. Вернулись в деревню, вышли на поля, а на горе пусто, только головешки чернеют. Ничего не поделаешь. Пожили в доме дедушкиного брата – Ильи Михайловича. На новый дом лес заготовили возле Изъяёля, собрали в бунт, а Васька Кирьянов поджёг его. Наш бунт и бунт Михаила Степановича, оба поджёг. Но, слава Богу, лес сырой был, свежий и огонь потух, не разгорелся. Весной в половодье по Восточке сплавили брёвна и перевезли лошадьми до места. А Михаилу Степановичу за этот пожар на старом месте построиться не разрешили, пришлось ему в стороне, за ручьём избу поставить. Дедушка от ареста в лесу скрывался, охотился на реке Кук. Продал пушнину и прислал нам двести рублей, а это тогда были большие деньги. Рожь на озимь перед пожаром мы посеяли, хороший урожай получили, на этом хлебе и построились. Артели плотников тогда ходили из деревни в деревню, за еду работали. Одна артель срубила сруб, другая подняла и внутренние работы завершила. Была мысль построить большой дом о девяти углах, но умные люди остерегли, чтоб не шибко старались. Разъяснили, мол, такую избу, тем более у кулаков, сразу отберут под сельсовет. Поэтому и поставили избу-пятистенок, хоть небольшой дом, зато свой. И семью из деревни не выселили. А ведь запросто могли. Сплетню ещё пустили, будто сами дом подожгли. - Отчего же люди такие злые? – с блестящими от слёз глазами Катя повернулась к бабушке. – Вот Васька Кирьянов пытался сжечь ваш лес, а почему вы в отместку его дом не подожгли? - Да ты что?! Грех это, большой грех! Нельзя людям желать зла, богопротивно это! - А ему можно? Ему не грех? - И ему грех, - вздохнула бабушка. – Ваське от всех его злых происков тоже добра ждать нечего. Да если бы только лес поджёг, много всякого зла натворил он за свою жизнь. Очень хорошая охотничья собака у дедушки была. И внезапно она пропала. Вот нет её нигде, и всё тут! А через какое-то время в подполье нового дома труп её обнаружили. Убил собаку Кирьянов и труп подбросил в подпол. Лошадь тоже пропала, это ещё до колхозов случилось. Оказалось, братья Кирьяновы её убили. Такая хорошая лошадь была, выносливая. Как пустится вскачь, будто летит, ноги словно земли даже не касаются. Две лошади у нас всегда вместе паслись. А в то время с лошадью Кирьянова несчастье случилось. Привезли сена, оставили лошадь с возом в сарае, а она возьми да и упади в ясли, видать, слишком широкое отверстие у них над яслями было, если целая лошадь туда провалилась. Там и конец её наступил. После этого всегда у нас просили лошадь, если надо было им что-нибудь привезти. Дедушка никогда не отказывал, а они нас вот как «отблагодарили» за добро. Труп лошади нашли в лесу возле ручья, вороны показали. Прокопий специально тогда в Помоздино к знахарю ездил, чтобы узнать, кто виноват. Знахарь тот в ковш воды налил, заклинание прочёл над водой, и там как в зеркале видно стало, что было на самом деле. Подойди, мол, посмотри. Дедушка глянул и чётко увидел, как Николай Кирьянов лошадь за уздечку держит, а Василий Кирьянов из ружья целится. Прокопий хотел было лучинкой в глаз Василия ткнуть, чтоб ослеп, но знахарь не дал, в сторону руку отвёл. Избили лошадь вначале сильно, надеялись, что она сама сдохнет, но та выносливой оказалась, поэтому пристрелили. Впоследствии вся правда выплыла, её не скроешь. - И вы ещё и разговариваете с Василием Кирьяновым!? – возмутился Евлог. – Я бы, зная, каков он на самом деле, ни разу с ним словом не обмолвился. - Ну как же не разговаривать?! В одной деревне же живём, каждый день видимся. Да и нельзя в душе зло на человека копить, против самого себя может оно обернуться. Не нам одним он пакостил, а всем деревенским. На Восточку из Пожегдина приехал некто Роман. Построил дом, хотел с семьёй там обосноваться, чтоб вести своё хозяйство. А Кирьянов улучил момент, когда Романа не было дома, вынес из избушки всё ценное, а дом поджёг. Медные тазы, медные умывальники, много добра оттуда себе привёз. А Роману пришлось обратно вернуться в свою деревню. То место, где раньше стояла та избушка, до сих пор Романом кличут. У Василия Кирьянова в сердце, видать, столько ненависти на людей накопилось, всем завидует, всё ему кажется, что другие живут лучше, чем он. При колхозах уже Алексей Фёдорович брал лошадь, чтоб дрова привезти, вечером обратно привёл в конюшню. А Василий тогда конюхом в колхозе работал. Так он топором лошадь в спину рубанул и сказал, вот, мол, как Алексей Фёдорович коня колхозного угробить хотел. Втайне, видать, надеялся, что за это Алексея посадят. Хорошо, учитель тогда у нас работал, Василий Петрович. Он и сказал, что если это Алексей покалечил лошадь, то на месте должна остаться кровь. Специально сходили до поленниц Алексея, но крови нигде не обнаружили. В другой раз Василий Кирьянов с колхозного поля несколько снопов ржи похитил и занёс их в хлев Алексея, лишь бы того посадили. Но Дарья вечером видела, как кто-то таскал снопы, хотя в темноте не признала. И она сказала, что вор был высокого роста, Алексей же, наоборот, приземистый. Да чего он только не творил, как только не ухищрялся, чтоб кому-нибудь да насолить. Лошадь нашу в райцентр угнал, сел верхом и уехал, налоги, мол, вами не уплачены. Мы же неграмотные, ничего не знаем. На самом деле оказалось, что за год всё уплачено ещё в сентябре месяце, а до конца года ещё три месяца жить. Но придумали повод, мол, поздно заплатили, за это дедушку арестовали. Я ругаться стала, так меня в баню закрыли. Прокопия же отправили в Воркуту железную дорогу строить. Да ладно, узнали, что он охотник, определили куропаток ловить, много там в тундре их водилось. Вкусным мясом куропаток тамошнее начальство кормил, да и сам в живых остался. Вернулся домой еле живой, ноги все в коросте, до смерти так и не зажили. Прошёл через всю деревню и никто его не признал, так похудел и изменился. Сильно уже болел, но на Кряже промышлял, в охотничьей избушке жил, я за добычей к нему ходила, сам был не в силах до деревни с полным рюкзаком ходить. В Веждино потом рябчиков я носила, сдам, там какую-то бумажку мне напишут и на этом всё закончится. Даже хлебных карточек не давали. Отнесу для Прокопия в избушку испечённый из муки напополам с пихтовой корой хлеб, в руках его невозможно держать, разваливается, в миску положу и он ложкой этот так называемый хлеб ест. Вздохнёт, бывало: «Перед смертью хоть удастся ли нормального хлеба поесть…» Хлеба нет, картошка не растёт, постоянно пришлось голодать. Только охотничьи путики и спасали от голодной смерти. А Василий Кирьянов, бессовестный, у больного старика ещё из лабаза засоленных рябчиков украл. Знаю, мол, сказал тогда Прокопий, чьих рук это дело, но просил шуму не поднимать. Вот ведь каким добрым ваш дедушка был. Наказывал, чтоб путики охотничьи никому не отдавали, они, мол, в трудную годину вас всегда спасут. Я ещё после его смерти долго промышляла на них. И желал, чтоб Фёкле – матери вашей, повезло, и муж бы был охотником. Отец вот и охотник, но характер никуда не годный, ох-ох-ох! Кирьяновы же одно только зло творили всем деревенским. Семён во время войны у бедных солдатских вдов немало овец тайком забил. Пойдёт в лес с пестерем за плечами, будто за грибами, а приносит мясо. Не смели бабы без мужиков на него голоса поднять, а он этим пользовался. - И что? И им за всё то зло, которое причинили людям, так ничего и не будет? – повернулся к бабушке Евлог. - Настанет час и за грехи придётся каждому ответ держать перед Господом, на Страшном Суде припомнится всё. Большие весы у Бога есть. На одну чашку он соберёт зло, которое человек на этом свете натворил, а на другую чашку – добро. Вот тогда и видно будет, кто какой человек, хороший, или же плохой. Николая Кирьянова вот как мобилизовали на фронт, так и не вернулся, Господь его уже наказал. А Василий Кирьянов хитрый, как старый лис, в партию записался и избежал фронта. Настанет время, когда коммунисты мучаться будут, смерти просить, как избавления, но и погибель их брать не будет, земля не будет принимать. Плакать станут и просить: «Горы и скалы, опрокиньтесь на нас, чтоб мы подохли!» То, что закрыли и разрушили церкви, над простым народом измывались, всё припомнит им Господь. Он ведь всемогущ, всё в его власти. Как тяжело вы – брат с сестрой болели, ох, и намучалась я с вами, каждый день только о том и молила Господа, чтоб руки-ноги не отнял у наших деток. Катя болела два месяца и так тяжело, что прямо кости трещали. Евангелие открыла посмотреть, что выпадет, и Фёкла прочла: «Если попросить у Господа, то он от любой болезни может вылечить». У Евлога не так тяжело болезнь протекала, но долго, целый год. - А мне что выпало в Евангелии? – поднял голову Евлог. - Уже не помню, но тоже что-то очень доброе, успокаивающее. По-всякому я вас лечила. Где что услышу от людей, всё испробовала. Всегда добром, ни разу не накричала на вас. Некоторые ведь даже матом ругаются на своих детей, а в нашей семье такого никогда не было, это грех. Помолчали, слушали, как в трубе завывает ветер. - Какой ветер! А вы знаете, два ангела ведь ветер на цепи держат. Как чуть ослабят цепи, так он сразу же усиливается, даже деревья валит и крыши срывает. Прежде на Земле люди были добрые, не воровали, зло не творили друг другу, пока Сатана не явился. Он сам когда-то тоже ангелом был, но не слушался Господа, постоянно надоедал ему. Тогда Господь разозлился и сказал: «Чтоб ты в преисподнюю провалился!» И упал, но как достиг Земли, перекрестился и произнёс: «Аминь!» И удержался на Земле. Вот с этого времени люди сразу изменились в худшую сторону, начали друг друга убивать, войны затевать между странами. А Сатана постоянно на разные пакости толкает. С улицы послышалась громкая песня: «Шумел камыш…!» - Вот и отец с матерью возвращаются. Залезайте-ка, дети, на полати, и оттуда не высовывайтесь, лежите там тихонько. Ножи я на всякий случай спрятала… Любаша, вон, заснула, уложу её в колыбельку. Вот только Фёкла опять забыла «Живый в помощи» прочесть, как бы худа не было… В углу за иконами на тетрадном листе от руки записана молитва «Живый в помощи», эту молитву мать читала, когда отец пил. И она неизменно помогала. Если Фёкла не забудет и трижды прочтёт её, то отец в этот день вёл себя спокойно, тихо. А если же забывала, то как только не издевался над домашними. Прочитать написанную от руки своим почерком молитву умела только мама, Катя и Евлог не могли разобрать мамин почерк. Бабушка уложила Любу, спустила с предпечья лампу и поставила на стол. Во всю ширину распахнулась входная дверь и вместе с молочно-белым туманом в избу ввалился отец, а за ним вошла мать. - А ночка тё-о-омная-а была-а! – во всю силу своих лёгких выводил Дмитрий. – Вот мы и дома! Тёща, ты где? Домой вернулись! Домой! - Ну и хорошо, что вернулись, - поддакнула бабушка, усевшись на краю предпечья. - Павел Кирьянов, сволочь, два раза меня обошёл, два раза! Всем наливает, а меня обходит, будто не видит, что мой стакан пустой. Люди один раз выпили, второй раз, а я так сижу. Если бы с краю сидел, то точно бы плюнул и вышел из-за стола, но неудобно было остальных гостей тревожить. Ничего, мы люди не гордые. Но когда-нибудь я Павлу ещё напомню про это угощенье, не забуду. Так перед людьми меня опозорил! - Да ладно, зато меньше захмелел, - вставила своё слово мать. - А для чего тогда пригласил, поиздеваться надо мной, что ли? Для этого нечего было и звать. Если бы знал, ни за что бы не пошёл. Ни за что! Давай, Фёкла, неси живо что-нибудь на стол, а то в гостях я что-то сильно проголодался. - Сейчас, уже суп наливаю. Мать поставила на стол миску супа, крупно нарезанного хлеба. - Поешь, Митенька, и спать надо ложиться. Отец не спеша ужинал, при этом не забывая поминать недобрым словом Павла Кирьянова. - Вот ведь как обошёлся со мною Павел, будто керзовым сапогом в грязь вдавил и вдобавок каблуком ещё припечатал. Любовник твой, … мать! - Какой любовник?! Не сочиняй небылиц! - Да? Я сочиняю!? Иль уже забыла, какое письмо ты написала мне, когда сидел в Воркуте? Вот, мол, теперь я тебе должок отплачу! Ну что, отплатила?! … мать, Фёкла! – Дмитрий изо всех сил ударил кулаком по столу. Лампа подскочила, стекло вылетело, упало и разбилось, огонь погас. В комнате стало совсем темно. Катя и Евлог спрятались под одеялом, прижались друг к другу и не смели пикнуть. Катя тихо плакала. У Евлога сердце с перепугу бешено колотилось в груди, казалось, что ещё чуть-чуть, и оно выскочит наружу через рот. Больше всего мальчик боялся, что отец услышит биение его сердца и стащит его с полатей за ноги. - Быстро засвети лампу, б…на! Ни зги не видно! Фёкла ощупью спустилась в подпол, нашла на полке новое стекло, поднялась обратно и зажгла лампу. Комната снова озарилась блёклым светом. Дмитрий продолжал не спеша хлебать из миски суп. Мать подмела пол, собрала осколки разбитого стекла в совок и скинула в лохань. - Поселились тут мать с дочкой, две курвы! – громко продолжал ругаться отец. - Я-то что тебе плохого сделала? – не стерпела и подала голс с предпечья бабушка. - Бабушка, помолчи! – плача, тихонько пролепетала Катя. - Ты там, тёща, заткнись! Сиди себе на печи и не воняй! Продажную б… родила и воспитала! - Что же ты тогда, весь из себя хороший да пригожий, на такую никуда не годную позарился? – и не думала замолкать бабушка. - Закрой …ало, тёща! Не испытывай моё терпение! - Не пугай! Не таких видели! Привык над беззащитными бабами издеваться, тоже мне герой! Не будешь по-человечески жить, быстро снова в Воркуту загремишь, там и околеешь! - Я никогда не умру! Я здоровый, как чёрт! Это что? Правда, что ли, никогда он не умрёт? А такой, видимо, и точно не умрёт, его Господь не возьмёт. Кому он нужен! - Умрёшь. Бессмертных не бывает. - Мама, не ругайся с ним, ради Бога! – попробовала остановить Фёкла бабушку. - Да, конечно! Молчать я буду! Заявился тут откуда-то на нашу голову, поселился в моём доме и ещё права качает! Вот когда свою избу построишь, тогда и командуй! - Прекрати, тёща, а то убью! – Дмитрий бросился к залавке, но ножа там не нашёл, тогда поднял глаза к потолку, схватил висевшую на матице двустволку и направил на бабушку. Бабушка сидела на предпечье, взявшись одной рукой за край полатей и бесстрашно ругалась с отцом: - Стреляй, антихрист! Стреляй! За какие грехи только Господь нам тебя навязал? - Урою, тёща! Застрелю, б… буду, застрелю! Фёкла бросилась к мужу, схватилась за ружьё, дёрнула к себе, но он оттолкнул её, поднял ружьё и направил его на бабушку. Евлог, закрыв рот ладонью, чтоб не закричать от ужаса, исподтишка наблюдал из-под занавески. На отца страшно смотреть, глаза бешеные, так огнём и пылают, из широко раскрытого кричащего рта и изъеденных цингой дёсен выглядывают длинные зубы. Катя продолжала нашёптывать: - Бабушка, дорогая, перестань! Убьёт ведь. Дмитрий опустил ружьё, взвёл оба курка, прицелился и по очереди нажал на спусковые крючки. Ружьё два раза чокнуло. Евлог облегчённо вздохнул, понял, что отец патроны в патронник не вставил, значит, ещё соображает. Фёкла снова бросилась к мужу, взялась за ружьё и умоляющим голосом попросила: - Митенька, пожалуйста, успокойся. Разденемся и ляжем спать, завтра ведь на работу с утра надо идти. В колыбельке заплакала Любаша, поднятый отцом шум разбудил её. - Ребёнка с ума сведёшь! Перестань, успокойся, Митенька! – Фёкла продолжала увещевать Дмитрия. - Что, Любашу, маленькую, папа разбудил? – в голосе Дмитрия появились мягкие нотки, он отпустил ружьё, которое Фёкла тут же затолкнула глубоко под кровать. – Не бойся, спи, спи, радость моя. Почему-то Любашу отец сильно любил. И впоследствии, когда опьяневший Дмитрий начинал издеваться над семьёй, бабушка посылала к нему подросшую Любу, чтобы та успокоила отца. Мать присела к колыбельке и, тихонько напевая, успокоила ребёнка, та затихла, снова заснула. - Митенька, ляжем спать, уже поздно. - Подожди, не торопи, сперва покурю. Б…и, до такой степени могут довести мужика! Катя с Евлогом на полатях лежали под одеялом крепко обнявшись. Так они поддерживали друг друга, так они молча вместе преодолевали страх, глотая солёные слёзы. Бабушка тоже улеглась и вытянулась на предпечьи. - Летом я, дурак, десять вёрст тащил на себе Павла, твоего любовника, лыка не вязал, идти не в состоянии был, до такой степени нажрался. Надо было бросить его, оставить там, пусть бы комары и оводы всю кровь его высосали. - Разденемся, Митенька, ляжем, отдохнём, - Фёкла расстегнула пуговицы на рубашке мужа, сняла рубашку и валенки. Брюки Дмитрий снял сам. Мать задула огонь в лампе, в комнате воцарилась полная тьма. Отец уже лёжа в кровати долго ещё бухтел, матюгался на мать, перечисляя её мнимых любовников. - Спи, Митенька, спи, завтра ведь снова рано вставать, - вставила слово мать. - Молчи, а то локтём как двину, тут и сдохнешь! – рыкнул в ответ Дмитрий. Со временем отца всё же сморил сон, от койки донёсся его мирный храп. Катю и Евлога продолжительное время ещё бил озноб, долго ещё не могли придти в себя, но постепенно успокоились и заснули, только во сне время от времени вздрагивали. Продолжала на предпечье ворочаться и скрипеть досками настила бабушка, но в конце концов и она заснула. Только злой северный ветер по-прежнему завывал в трубе и разносил горстями мелкий колючий снег над затихшей до утра деревней. Утром, как только рассвело, отец взялся мастерить кадку для воды. Стол передвинул к печке, на его место занёс скамью с длинными ногами, которую он называл верстаком, разложил инструменты и доски, которые отец с сыном летом заготовили в лесу. Евлог с грустью глядел на эти приготовления, хотя на улице прекрасная солнечная погода, но гулять сегодня не удастся, придётся опять помогать отцу, то что-то подержать, то что-то подать. Жаль, что только три дня и болел отец после пьянки. Евлог, естественно, надеялся, что и сегодня ещё он целый день проваляется в постели, но почему-то тот встал на ноги. Опять Евлогу работа предстоит. Дмитрий Гуриевич долго строгал-полировал длинным фуганком доски со всех сторон. Скоро он вспотел, снял рубашку и остался в одной майке. Но и после этого не перестал потеть и, работая, с досадой сдувал нависшие на кончике носа капли, которые испуганно отлетали в стороны. После обработки фуганком доски становятся ровными, гладкими. Рёбра досок отец фуганил, закрепив их винтом внутри специального устройства - ладила так, чтобы они получались не прямыми, а под некоторым углом. Доски отец строгает таким образом, чтобы один конец получался шире. Из-под фуганка выходят ровные тонкие ленты стружек. В помещении распространился приятный запах еловой смолы. Любаша, обутая в сшитые отцом маленькие коты, шлёпает по полу и играется стружками. Евлог же должен внимательно следить за ней, чтобы сестрёнка никуда не упала и не ушиблась. Вытащив из ладила, Дмитрий, приставив две доски рёбрами друг к другу, внимательно смотрел на свет. Доски должны плотно подходить друг к другу, не образуя никакого просвета. Но, наконец, все доски готовы. Отец привязывает к ножке верстака верёвку и ставит на пол первую доску, придерживая одной рукой. Теперь начинается работа Евлога. Отец указывает на разложенные доски: - Подавай узким концом ко мне, - Евлог передал. Дмитрий ставит доску широким концом на пол, придерживает верёвкой. Так постепенно, одну к другой приставляет все приготовленные доски, пока не получается наподобие трубы, сверху узкой, а снизу широкой. Отец эту трубу вначале связывает верёвкой, а затем ставит временный обруч. Поднимается с корточек, садится и закуривает, при этом придирчиво оглядывая полученную трубу. - Ну вот, теперь надо обручи приготовить, - отец вышел на улицу и занёс закрученное в рулон наподобие колеса длинное полосовое железо. Измерил ленточной меркой, какой длины требуется обруч, добавил два сантиметра на стык. Отмерил столько же на полосе, поставил на круглый железный чурбан и при помощи зубила и молотка срубил отмеренную часть. Евлог при этом, надев рукавицы, ведь голыми руками держать невозможно из-за сильной отдачи, поддерживал полосу за конец. Теперь отец, поставив конец полосы на деревянный чурбак, ударами молотка по круглой железяке, названия которого Евлог не знает, пробил отверстия в одном конце и в другом. Поставив полосу на тот же чурбак, бил уже молотком по полосе, постепенно передвигая её из одного конца в другой. Удивительно, полоса при этом согнулась колесом. Осталось только соединить отверстия и, всунув в них вместо заклёпки отрубленный кусочек толстого гвоздя, заклепать его ударами молотка. Обруч готов, можно надеть его на кадку. Отец таким же способом смастерил ещё два обруча – средний и верхний, вставил их на свои места и ударяя молотком по специальной железной палке, приставленной к обручу, укрепляет обручи на своих местах. Теперь кадка, хотя она ещё и без дна, уже не рассыплется. Отец ставит её на бок, ножовкой аккуратно отпиливает выступающие торцы досок, затем специальным приспособлением выпиливает снизу внутри будущей кадки канавку, куда будут вставлены доски, образующие дно. После этого отец выбирает в кадке три доски, расположенные с равными промежутками, и бьёт по их узкой части молотком так, чтобы нижние широкие их торцы выступали наружу сантиметров на десять, они будут ножками кадки. Вследствие этого на этих досках канавки для дна нет, они выступили наружу, поэтому уже ножом на том же уровне, как и в других досках, в них вырезает канавки для дна. Большим деревянным циркулем вдоль канавки отец измеряет длину окружности, меняя шаг циркуля, добивается, чтобы получилось ровно шесть раз. Сложив плотно между собой три широкие доски, этим шагом циркуля он чертит окружность. Узенькой лучковкой аккуратно строго по черте отпиливает лишнее, и получается деревянный круг, который будет служить дном кадки. И откуда отец знает, что при измерении длины окружности канавки ровно шесть раз получится такой раствор циркуля, который равен радиусу окружности? Вот тебе раз! Не забыть бы! Донные доски по краям отец ножом сужает, чтобы они плотно с натягом вошли в канавки. Слегка ослабив обручи, он вставляет дно и теперь уже намертво молотком и железкой натягивает обручи, чтобы все доски оказались крепко-накрепко прижаты друг к другу. - Ну, теперь посмотрим, держит ли кадка воду, - наливает в кадку ковш воды и внимательно смотрит, не просочилась ли хоть одна капля. Если всё в порядке, то довольный собой Дмитрий Гуриевич потихоньку напевает под нос какую-то песенку. А если вода всё-таки где-то просочилась, то он отмечает то место химическим карандашом, оставляет кадку подсохнуть, чтоб на следующий день залить неплотное место горячей еловой смолой. Можно сказать, что кадка готова, осталось кое-где подравнять, приделать крышку и покрасить. На другой день Дмитрий Гуриевич запряг лошадь, наложил изготовленные кадки и бочки в сани, связал верёвкой и отправился в райцентр, чтобы раздать их своим заказчикам, которые его ждут не дождутся. Но, конечно, не всегда получается с первого раза. Однажды он мастерил кадушку, но доски никак не хотели держаться вместе, постоянно рассыпаются и рассыпаются. Тогда Дмитрий рассердился, обматерил свой труд, в порыве гнева схватил непослушную кадушку и трахнул об пол. Все доски скинул к печке, чтоб наутро сжечь. Но за ночь успокоился и утром снова принялся за ту же работу. Да, всё-таки большой мастер отец Евлога, ничего не скажешь. - Как вырастешь, научись столярничать и бондарничать, - частенько говаривал Дмитрий Гуриевич сыну и не забывал спрашивать впоследствии, проверять, усвоил ли Евлог его совет: - Кем ты хочешь стать? - Столяром! – уверенно отвечал Евлог. - Молодец! Столяром, конечно, Евлог не стал, но всё же немало перенял у отца и, повзрослев, за помощью к соседям по пустякам не бегал, если что мог смастерить сам. Зима с трескучими морозами хотя и медленно, неохотно, но отступала, уступая место долгожданной весне. Довольно длинными становились дни, в солнечную погоду с крыш капало, начал уплотняться и подтаивать почерневший снег. Вечером в дверь неожиданно постучали, Евлог знал, что такая привычка только у Василисы Николаевны. Свои деревенские двери открывали без стука. И мальчик не ошибся. Учительница очень красивая, хочешь не хочешь, а глаза сами так и прилипают к ней. Прядь светлых вьющихся волос выбилась из-под зелёного платка с алыми цветами и прикрыла чистый лоб, ясные голубые глаза излучают добро и тепло, небольшой носик и слегка приоткрытый в улыбке рот располагают к милой беседе. Вся она такая аккуратная, одежда всегда подогнана по фигуре, без пятнышек и помятостей. А самое главное – на запястье левой руки у неё маленькие часики. В деревне только у неё и у фельдшерицы Ульяны Петровны есть наручные часы. Евлогу очень нравится Василиса Николаевна и он часто мечтает о том, что как только он вырастет и отслужит в армии, то обязательно женится на ней. Но в то же время его мучали смутные сомнения, а вдруг Василиса Николаевна не станет ждать, когда же Евлог вырастет, и выйдет замуж за другого, претендентов-то на такую красавицу ого-го сколько! Тогда придётся смириться, что тут поделаешь? Но ничего, Евлог обязательно найдёт другую не менее красивую, светловолосую и голубоглазую девушку. И на руке у неё будут тикать небольшие дамские часики! Ни у кого такой миленькой жены не будет, только у Евлога, все вокруг будут от зависти сгорать. А Евлог очень сильно станет любить свою ненаглядную супругу, да и как такую не любить. - Добрый вечер, - поздоровалась Василиса Николаевна от дверей. - Здравствуйте, Василиса Николаевна, проходите вперёд, - улыбнулась учительнице Фёкла. – Сюда на стул садитесь. Сейчас самовар поставлю и чайку попьём. - Спасибо, не беспокойтесь, недавно ещё пила. - Тогда так посидим, побеседуем, давно ведь уже не заходили. Учительница прошла вперёд и, аккуратно поправив пальто, чтоб от сидения не получилось складок, села на предложенный стул. - Разговор у меня насчёт Евлогия есть. Евлог от неожиданности весь съёжился, всё тело его напряглось, глаза моментально увлажнились и мальчик уже сквозь пелену тумана различил сердито на него уставившегося отца. Опять сегодня ему попадёт! Вроде же ничего плохого не сделал, или кто-нибудь наговорил на него? - Что опять наш дурак натворил? – отец резко встал с лавки и протянул руку к висящему на стене широкому ремню. - Ничего он не натворил, Дмитрий Гуриевич, - успокоила отца, а, главное, Евлога, Василиса Николаевна. – Я по другому поводу. С будущего года решено упразднить приготовительные классы. Начальная школа станет четырёхклассной. С первого сентября и те, кто учились в этом году в приготовительном классе, и вновь поступащие в школу вместе будут учиться в первом классе. Вот я и хочу предложить, чтобы ваш Евлогий оставшиеся два месяца: апрель и май посещал школу, поучился в приготовителном классе. Так он быстрее поймёт, что такое школа. Конечно, если вы не против. - Пусть учится, мы только за, - улыбнулась Фёкла. – Сам ведь он уже с осени хотел в школу пойти, но вы не приняли. Выражение отцовского лица смягчилось, глаза уже смотрели не сердито, как только что, Евлогу даже показалось, что в них проявилась любовь к нему, чего никогда не бывает. Евлог облегчённо вздохнул, расслабился, слава Богу, оказывается, с хорошей новостью учительница к ним пришла. Рукавом рубашки быстренько осушил глаза и настроился внимательно слушать разговор взрослых. Ох, и перепугался же! Неужели он сможет посещать школу?! Наконец-то! Вон Катя в первый класс в этом году ходит, в будущем пойдёт во второй, а Евлог до сих пор дома сидит, как маленький, разве же не обидно?! Читать, писать, считать умеет, по арифметике примеры быстрее Кати решает. Пока сестра громко говорит за столом, что к чему надо прибавить, или вычесть, а Евлог с полатей уже готовый ответ ей выдаёт. Иногда Катя от обиды даже заплачет, ей самой хочется решить. - Евлогий ваш умненький мальчик, так что он всех нынешних приготовишек ещё обгонит, - взглянула на мальчика Василиса Николаевна. Вот счастье-то! Осенью учительница отстранила Евлога от учёбы, сказала, что мал ещё, подрасти надо, а сегодня сама пришла и просит походить в школу. Значит, с Люсей вместе в одном классе учиться будет, так ей и надо, а то совсем загордилась, вот, мол, я уже школьница, а ты малышня! А Евлог её догонит и перегонит ещё. Прекрасно! Посмотрим, что она теперь запоёт? Утром мать только успела печку затопить и вышла в хлев доить корову, как Евлог уже на ногах. Ткнул в бок спящую сестру: - Вставай, соня, в школу опоздаем! - Ты что спать мешаешь? Ложись, рано ещё, - не открывая глаза недовольно пробормотала Катя и повернулась на другой бок. Какой тут сон?! Евлог быстренько оделся, завернул в платок букварь, несколько новых тетрадей и сел за стол на лавку ждать, когда же настанет время, чтобы пойти в школу. Что сегодня случилось с домашними? Никто не торопится, еле шевелятся, будто специально время тянут, забыли, наверно, что Евлог сегодня в школу идёт. А если опоздает? Тогда Василиса Николаевна опять выгонит его, скажет, что такие нерадивые ученики ей не нужны, и будет права. Мать зашла с подойником, полным парного молока с пеной наверху, процедила в крынки, поставила в печку варить молочный кисель. Бабушка никак не соберётся приготовить на стол, а нянчится с Любашей, будто нельзя её уложить в колыбельку. Давно пора быстренько позавтракать и бежать в школу, на улице вон день уже наступил. И Катя такая же, словно у неё каникулы. Отец никого не торопит, возится себе в углу, никуда не собирается, что ли? Вот кисель в печке закипать собирается, мать ухватом вытащила чугунок, сняла пенку: - На, Евлог, ешь пенку. Пенку мальчик любит. Второй раз пенка досталась Кате, а в третий раз никому, Фёкла размешала кисель вместе с пенкой и поставила чугунок на печурку остывать. Наконец сели за стол. Рука Евлога с ложкой так и летает от миски ко рту, торопится мальчик. - Жадности-то сколько! – заметил строго Дмитрий Гуриевич. – Не спеши, подавишься! Как только вышли из-за стола, Евлог торопливо оделся, зажал под мышкой приготовленный узелок и хотел уже прошмыгнуть в дверь, но отец остановил его: - Куда?! Сиди и жди! Василиса Николаевна только встаёт. Нечего Анастасии Михайловне надоедать и одежду на улице рвать. Вот тебе и на! Теперь сиди и жди, когда разрешат из дома выйти. Уроки же начинаются с девяти, а теперь, может, уже десять часов? Да, без часов и не знаешь, который час. Были раньше у них часы-ходики с гирями на цепочках, висели на стене и тикали постоянно, но сломались. Теперь по солнцу живут. Евлогу словно за пазуху блоха залезла и покоя не даёт, по всему телу неприятный зуд пошёл. Не сидится мальчику дома. Катя тоже отчего-то не спешит, не волнует её, что можно в школу опоздать, только начала складывать учебники и тетрадки в свою синюю матерчатую сумку. Наконец мама зашла с улицы и объявила: - Василиса Николаевна в школу собралась, идите и вы. И вот Евлог, высоко подняв голову, зажав под мышкой узелок, рядом с Катей гордо шагает по деревне. Только бы побольше народу видело, что настал и его час, сегодня он в школу идёт, и не гостем посидеть, а взаправду учиться. На улице весна бушует, потемневший снег садится, тает, открываются шустрые ручейки. Евлог нечаянно ступил немного в сторону от натоптанной тропы и левой ногой провалился в талую воду. На первый взгляд лежит плотный снег, а снизу, оказывается, уже скопилась вода. Полный сапог холодной воды набрал мальчик. Катя шурует себе вперёд, не оглядываясь на брата, торопится. Евлог бегом уже возле школы поравнялся с ней. - Катя, подожди, я сапог сниму, воду вылью и переобуюсь. - Некогда мне, - зло оборвала та брата и зашла в школу. Одному остаться на крыльце боязно, ведь Василиса Николаевна уже в школе, вдруг да урок начнёт без него? Евлог с полным воды сапогом так и вошёл следом за сестрой в класс. Школа находится в доме Настасьи Михайловны. Как и большинство деревенских изб, холодный коридор делит дом на две половины. Слева живут сами хозяева, а справа располагается школа. В классе стоят парты в два ряда, доска на двух ногах, на стене разные картинки и длинная надпись лентой во всю стену: «Ленин сказал: «Учиться, учиться, учиться!» На брусе поперёк помещения висит большая географическая карта. В одной комнате занимаются пять классов, с нулевого по четвёртый, в каждом по три-четыре человека. Сидит Евлог за партой, а левая мокрая нога на первом уроке довольно сильно мёрзла, но постепенно прогрелась. Ничего, до конца занятий потерпит, а дома снимет. Прошёл один урок, второй. Во время большого перерыва Василиса Николаевна заметила, что у Евлога один сапог серый, а другой чёрный. Отчего так? Вода через швы в кирзовом сапоге, оказывается, понемногу просачивается, поэтому сапог мокрый и цвет его снаружи чёрный. - У тебя, Евлогий, один сапог дёгтем смазан, а второй нет? - Я не знаю. - А почему тогда они так сильно отличаются? Катя молчала, хотя и знала, что брат зачерпнул полный сапог воды. - Я видел, - вмешался в разговор Гриша, - как Евлог по пути в школу из глубокой лужи выходил. «Тебя спрашивают!» - сердито обернулся к нему Евлог, но сказать ничего не сказал. - Ну-ка, выйдем на крыльцо и снимем сапог, - велела учительница. Евлог на крыльце попытался разуться, но мокрые набухшие портянки мешали, как ни старался мальчик. Тогда старшие школьники помогли ему и стянули сапог с его ноги, при этом из него вылилось порядочное количество воды. - Выжми сначала портянки хорошенько, тогда только обувайся, - произнесла Василиса Николаевна. – Хорошо бы, конечно, сухими портянками ноги обернуть, да где их взять? Ну и Евлогий… - С утра надо было тебе переобуться, а не сидеть весь день в мокрой обуви, - запоздало посоветовали Евлогу старшеклассники. - Я боялся, - опустил голову Евлог. - Нашёл чего бояться, - засмеялся Шурик. Сидеть за партой иногда нравится, а иногда и нет. Учебный год мягко катился к концу. На улице веселится май месяц. Снег уже полностью растаял, яркое солнце ласково заглядывает в окна, беззастенчиво нагнетает жар в классе. Природа оживает, лес зеленеет, без устали щебечут мелкие птички. - Эх, как хорошо в такой день на улице играть! – громко во время перерыва вздохнул Евлог. - Ну, тогда иди и погуляй, - жалко стало мальчика Василисе Николаевне. Евлог недоверчиво взглянул на неё. - Иди, иди, я тебя отпускаю, - улыбнулась учительница. Евлог обрадовался, торопливо собрал свои пожитки и вышел из класса. Дома был только отец, он сидел возле окна и напильником точил пилу. На коленях у него расстелена тряпка, чтобы не испачкать штаны, левая рука в рукавице, которая защищает руку от нечаянного ранения об острые зубья пилы. - Что так рано? – направил сердитый взгляд на сына. – Из школы выгнали? - Василиса Николаевна сказала, иди, мол гуляй, - тут же весь съёжился и негромко ответствовал Евлог. - Тогда иди сломай хороший прут и я тебя высеку. Ну как отца ослушаешься? Мальчик пошёл к растущей возле бани иве, дотянулся до нижней ветки и попытался сломать её, но она оказалась гибкой, никак не поддавалась. И так, и этак крутил её, но так и не смог переломить. Что тут поделаешь? Вот ведь, сколько ни маялся зимой мальчик, пытаясь смастерить себе кольцо для лыжных палок, ничего не получилось, прутья постоянно ломались, а тут наоборот, никак не ломается. И вот Евлог стоит под ивой и плачет. К бане подошла по каким-то своим делам мать: - Ты что, сынок, плачешь? - Отец велел розгу принести, меня высечь хочет, а сломать я не могу. Фёкла подошла к иве, легко отломила тонкий прутик и передала Евлогу. - На, сынок, отнеси отцу. Он тебя пожалеет и не будет сечь. С лёгким сердцем мальчик принёс отцу розгу. Но мать ошиблась, Дмитрий Гуриевич, как всегда, сына не пожалел. Его сердце ничем не разжалобить. Он приподнял рубашку Евлога, спустил штаны и несколько раз пребольно стегнул прутом сына. - Будешь знать, как мешать Василисе Николаевне, будешь знать! – приговаривал при этом. – Будешь знать! И на улицу сегодня не выйдешь, сиди дома! Всхлипывая, мальчик залез на полати, забился в самый дальний угол и долго лежал там без движения. За что отец его выпорол?! За что?! За что отец так не любит его?! Василиса Николаевна же сама отпустила, иди, мол, гуляй, и совсем не мешал он учительнице. И долго ли будут ещё его без всякой причины наказывать? Отец – он всегда сначала хватается за розги, а уж потом принимается выяснять, правда ли виноват сын? Вот Евлог вырастет и своих детей пороть ни за что не будет, совсем другим человеком станет. Эта история мгновенно стала известна всей деревне. Дети уже на другой день спрашивали Евлога в школе: - Это правда, что сам розгу принёс? - Да. - И отец выпорол? - Да. Мама сказала, отнеси, мол, отцу, ему тебя жалко будет и не станет наказывать, но он не пожалел. С этого дня Евлог больше никогда уже в школе не жаловался на скуку. Но долго ещё в деревне бабы при каждом удобном случае вспоминали, какой никудышный сын растёт у Дмитрия Гуриевича и сколько раз Василисе Николаевне уже приходилось выгонять его из школы за плохое поведение. Вот и завершился учебный год. Хоть Евлог всего только два месяца посещал школу, но считал себя уже взрослым человеком. До школы он часто мечтал о том, что учиться станет только на отлично, после занятий будет дома докладывать, как Ленин: «Коми язык – пять, русский – пять, арифметика – пять!» Но на деле получилось не совсем так. И всё из-за спешки. Евлог торопится как можно быстрее закончить выполнение заданий, чтобы быть первым и гордо оглядеть остальных, всё ещё корпящихся за партами. Из-за этого нередко получалось, что он то букву пропустит, то цифру не ту поставит, поэтому вместо «пятёрок» получал «четвёрки» и даже «тройки». А иногда и домашнее задание забывал выполнять, тогда Василиса Николаевна, совсем не жалея мальчика, и «двойку» в журнал вписывала своим красивым почерком. Все ученики для неё одинаковые, никого не выделяла. Большинство предметов нравилось мальчику, но вот с чистописанием не дружил, этот урок для него – самый нелюбимый, прямо нужно сказать, ненавистный. Палочки и закорючки в тетради выводит целый урок, и никак они не выходят стройными, красивыми, получаются кривыми, кособокими, постоянно валятся то на правый, то на левый бок, выходят из строчки. Да впридачу ко всему кляксу ещё Евлог поставит прямо в самый центр листа. Какая после этого может быть хорошая отметка? Только красными чернилами выведенные «троечки» красовались в тетради, иногда, как в большой праздник, совсем редко «четвёрка» выскакивала. Да Евлог и сам, если бы был учителем, за такую мазню «четвёрку» бы не поставил. А вот у Люси Пашковой почерк изумительный, все буквы ровно рядком выстроились, как солдаты в строю, у неё по чистописанию одни «пятёрки» стоят. Стыдно Евлогу, но никак не может он красиво писать, таким, видно, уродился. Василиса Николаевна как-то однажды даже высказалась: «У тебя, Евлогий, не чистописание, а чистомарание выходит». Целых три года придётся мучаться, только в четвёртом классе этого противного предмета не будет, наконец-то Евлог облегчённо вздохнёт. Зато тогда начнут изучать историю, которая мальчику бесконечно нравится. Когда Василиса Николаевна начинает рассказывать четвероклассникам о том, как в далёком прошлом жили наши предки, Евлог слушает её, разинув рот, хотя ему положено заниматься своим делом. Но много воды утечёт, пока он дорастёт до такого возраста. Ведь этой осенью только в первый класс пойдёт. Отца дома нет, ушёл на целый день на рыбалку, мать на работе в колхозе, Евлогу можно целый день на улице играть. Только ненадолго поесть зайдёт и снова убегает. Пусть Катя нянчит Любу, нечего ей нос задирать. И если хорошенько подумать, то возиться с маленькими детьми – это не мужское дело. Девочкам менять младшим сестрёнкам испачканные пелёнки в самый раз. - Бабушка, можно, я погуляю, - после того, как покушал, спросил Евлог. - Тебе лишь бы гулять! – недовольно буркнула Катя, держа на руках одетую в длинную рубашку Любашу. - Он ведь младше тебя, - встала на сторону внука бабушка. – Сходи, погуляй, только недолго. Потом Катю ещё подменить надо, ей ведь тоже поиграть хочется. Да босиком по грязи не ходи, кожа на ступнях потрескается и наплачешься после, особенно в бане. - Хорошо, бабушка! Прекрасная погода, тепло, одеваться не надо, бегай и прыгай себе босиком сколько вздумается. И никто не пугает тебя, что простудишься. Лето – это праздник года, с цветка на цветок разноцветные бабочки перелетают, мелкие пташки сутками напролёт не умолкают, устали не знают. В конопле шмели нектар для мёда собирают, гудят, будто самолёт летит. Одно плохо: комары и оводы сильно донимают, особенно при тихой, безветренной погоде. При сильном ветре их сносит в сторону, поэтому тогда они к земле прижимаются, затихают. Возле дороги Евлог нашёл тоненький длинный прут. Он поднял его, сильно взмахнул в воздухе. При этом прут свистнул. - Как интересно! – вытянулось лицо мальчика. – Прут свистит! Такого он ещё не видал. И пошёл дальше по тропе, махая прутом, и всю дорогу прут свистел. Тут ему встретился Гриша. Гриша на два года старше Евлога, ему уже восемь лет, в этом году вместе с Катей перешёл во второй класс. Сегодня он почему-то не босиком, а в котах с длинными голенищами. - Ты что это обулся? - Кожа на ногах потрескалась, сильно по грязи бегал босиком, болят ноги, - почесал голову с ярко-рыжими волосами Гриша и вздохнул. – Мама строго-настрого велела обуться. При этом он пристально рассматривал прутик в руках Евлога. - Где ты этот прутик нашёл? - Да здесь возле дороги лежал. - Да это же мой, я его там положил. - Это ведь не простой прут, он, если им размахнуться и ударить, то свистит, - и показал Грише, как прут свистит. - Да, да. Это как раз мой и есть. Только мой свистит, а другие нет. - Ну, тогда на, держи, раз он твой, - протянул Евлог прут Грише, хотя и жалко было отдавать такую замечательную находку. Ну, может, где-то снова найдёт другой такой же. Конечно, прутьев много попадается, но чтоб свистел… Таких, наверно, мало. Вот Гриша где-то нашёл, счастливец! - О, щавель! А там, дальше, второй! – увидел в траве Гриша съедобное растение. Сорвал, положил в рот и стал медленно со смаком жевать. - Дай мне попробовать, - протянул руку Евлог. - На, - не стал жадничать Гриша. – Не жалко. Взял Евлог лист щавеля, пожевал, и тут же лицо его перекосилось. Кислятина! Видно, щавель понемногу только можно есть. - Пойдём на поля, там возле леса щавеля, наверно, навалом, соберём, - предложил Гриша. - Пойдём, - поддержал друга Евлог. Ему тоже хотелось сходить куда-нибудь подальше. И правда, щавеля там было достаточно, набрали полные кепки. А возле силосной ямы росли какие-то растения, похожие на острые стрелы, их было очень много. - Это что? – спросил Евлог. - Они тоже съедобные. А вот как называются, забыл. Вот вертится на языке, а сказать не могу, - почесал в затылке Гриша. Сорвали по нескольку штук, съели. Ничего, когда проголодаешься, вполне пригодные, и не кислые. - А-а! Вспомнил! Вспомнил, как они называются! – радостно воскликнул Гриша. – Кукуруза, вот! Полные кепки кукурузы набрали мальчики и, довольные собой, жуя на ходу, спустились к скотному двору. Там содержали колхозных телят, большое стадо которых осенью пригоняли с Веждино на откорм. За зиму от бескормицы и болезней половина из них обычно издыхала, трупы стаскивали в балку за скотным двором, где с ними быстро справлялись собаки, вороны и сороки. Но те, кто оставался в живых, за лето поправлялись, набирали вес и осенью их обратно гнали в Веждино, сдавали государству. Но, оказывается, взрослые так только обманывали детей. Телят никакому государству не сдавали, а просто напросто забивали на мясо. Внутри ограды возле скотного двора даже трава не растёт, земля до того натоптана телятами, что там постоянно до самой зимы стоит непролазная грязь. Тут мальчики повстречали Ирину Ефимовну – мать Гриши. - Мама, мама! Знаешь, что мы набрали? – издалека ещё крикнул Гриша. – Кукурузу! - Ну-ка, покажите, что за кукурузу вы там набрали? – посмотрела на содержимое кепки сына Ирина Ефимовна. – Скажешь тоже! Это же полевой хвощ! Смотри, хорошо играйте, не хулиганьте! Да в грязь не залезайте! - Нет, мы тут погуляем. Как дошли до дома Якова Михайловича, Гриша решил: - Я зайду к Шурику. Шурик среди ребят самый старший, даже трудно представить, какой же он большой, ему уже целых десять лет. У-у, как это много! Шурик во время игр зачастую Евлога прогоняет, иди, мол, отсюда, убирайся! А Евлог никак не может понять, что и где ему надо убирать, то ли пол подмести, то ли крыльцо? Зимой, скажем, можно снег убирать возле крыльца, а летом? Из-за этого Евлог не зашёл к Шурику, а пошёл домой. Вдруг тот опять пошлёт его убираться? Лето набирает обороты, с каждым днём всё жарче. Сегодня Евлог взял пустую банку из-под килек и пошёл к Тарасу через ручей. Тарас на один год моложе и с ним играть интереснее, ведь в этом случае Евлог выступает как старший, получается, он командир. Когда Тарас в хорошем настроении, то слушается Евлога, а иногда какая-то дурь в башку ему залезет, тогда лучше не подходи. Тарас ползал на четвереньках возле крыльца и водил взад-вперёд деревянный кубик с косо прибитым гвоздём. Проведёт немного вперёд, выкрикнет: «Ба-бах!» - затем отведёт кубик назад, повернётся и снова бабахнет. - Это у меня танк, я воюю с немцами, - пояснил он Евлогу. Евлог же постоял немного возле друга, посмотрел на его стрельбу, а затем предложил: - Слушай, пойдём лучше в кораблики играть, я и банку прихватил. - Да? Тогда сейчас я из дома свою банку возьму. Мальчики спустились к ручью возле самого леса, опустили банки на воду и стали сопровождать их по течению, время от времени поправляя прутиками свои кораблики, если они застревали. - На наших кораблях Доктор Айболит плывёт по океану к острову обезьян, чтобы их лечить, - поясняет Евлог. Он читать научился с четырёх лет и много детских книжек уже успел прочесть, немало знает. И правда, вот их корабли, качаясь на волнах, всё дальше и дальше плывут к острову. Ручей местами перегорожен полусгнившими брёвнами, с которых вода отвесно падает вниз. В таких местах банка Евлога сразу черпает воду и идёт на дно. Приходится доставать её со дна и пускать в дальнейшее плавание. Кораблик Тараса по сравнению с Евлогом исключительно устойчивый. В этой банке раньше была краска, она с широким дном и отверстие в нём начинается не сразу с края банки, а в середине, поэтому кораблик Тараса ни разу ещё не тонул. Обидно! У Евлога давно уже слюнки текут на эту банку, несколько раз просил Тараса обменяться, но Тарас ещё тот жлоб, ни за что не соглашается. После каждого морского путешествия он свою банку, как самую большую драгоценность, относит обратно домой. Однажды Евлог нашёл точно такую же банку, страшно обрадовался, но как только для пробы спустил её на воду, та сразу потонула. Оказывается, банка старая, заржавела и на дне образовалась дырка. Не годится такая банка для морских навигаций. Так и придётся, видимо, Евлогу всю жизнь пользоваться своей неустойчивой и ненадёжной в долгих плаваниях банкой. Путь мальчишек преградили девочки, которые платком ловили в ручье рыбок. Вера стоит в ручье, растянув платок поперёк течения, сверху зажав платок в зубах, снизу держа за углы руками, а остальные, задрав подолы платьев, тоже залезли в ручей и стараются, пугая рыбок, загнать их внутрь платка. Валя держала стеклянную банку с водой, где уже плавали несколько рыбок величиной с палец. Для чего девочки с ума сходят? Такую рыбу ведь всё равно не едят. Сняли кораблики с воды, обошли занятых несерьёзным делом рыбачек и снова продолжили своё морское путешествие по ручью, который хоть и еле заметно, но расширялся. Скоро Айболиты достигнут острова обезьян. Над головой мальчиков, ревя мотором, пролетел самолёт с четырьмя крыльями. - Самолёт, садись к нам! – одновремённо закричали Тарас и Евлог. Им рассказывали, что когда-то сюда и правда совершил вынужденную посадку самолёт, у которого в полёте обнаружилась какая-то неисправность. Поэтому дети, как только увидят проплывающую по небу железную птицу, тут же начинают кричать, чтобы он сел возле них. А вот бабушка почему-то называет самолёт аэропланом, интересно, почему? Вдоль склона горы, где коровы натоптали узенькую тропу, прямо в гору ведь подниматься трудно, бежала группа ребят. Впереди всех, прижав к груди новенький синий игрушечный трактор, важно шествовал Шурик. - Пошли на песок играть, - позвал он Евлога с Тарасом. – Отец мне с Веждино трактор привёз. Шурику хорошо! Вон какой подарок ему Яков Михайлович купил. Евлога завидки берут, ведь его отец никогда ничего не привозит. Если побывает в райцентре, то неделю там беспробудно пропьянствует, вернётся с пустыми карманами и несколько дней закрыв глаза валяется в постели, не вставая даже покушать. Зато в это время никто его не боится. Мать твёрдой походкой грозно ходит по дому, как генерал, и на отца ворчит. Дмитрий Гуриевич ничего не слышит. Евлог с Катей летают, поссорятся, помирятся. Отец на них нуль внимания, будто его ещё нет, ещё не приехал, в Веждино гуляет. Жаль только, что эти праздничные дни быстро заканчиваются, всё возвращается на круги своя и в избе опять восстанавливается тишина, когда дети даже пискнуть боятся. У подножия горы сельчане много лет брали песок на производство кирпича, тут для детей образовалась настоящая широкая песочница. Каждый себе отделил уголок, где вроде бы был его дом. Из ручья в банках приносили воду и «пекли» колобки. Но если сюда случайно забредали мальчики из Кирды, то они почему-то бросали колобки в ручей. Демьяновские от души стараются, а они только ручей загрязняют. Кирда находится в четырёх километрах от Демьяновки, там всего-навсего семь домов. Иногда в праздничные дни дети из Кирды бывают в Демьяновке, тогда бывает очень весело, вместе с ними играют, купаются. Шурик засыпал полную кабину песка через окно трактора, но так песок возить неудобно. Много ли песка вместится в кабину? - Вера, давай поменяемся на время. Ты поиграй моим трактором, а я твоей машиной. У Веры зелёный грузовик с большим кузовом, больше ни у кого в деревне нет такой игрушки. Евлога одолевает дикая зависть, когда видит Верину машину, ведь самому вообще нечем играть. Когда-то мама привозила из Веждино маленькую легковую машинку, но ею Евлог играл недолго. Ножницами отогнул язычки, которые скрепляли две половинки, чтоб посмотреть, что находится внутри. А там, оказывается, пусто. Совсем пусто! Сверху только двери и окна нарисованы, а внутри ничего нет. Вот как надувают детей! Соединил обратно те половинки, загнул язычки, а они сломались, так и пришлось выбросить машинку. Из-за этого теперь он возит по песку деревяшку, воображая, что это машина или трактор, и звуками изображает шум мотора. Шурик полные кузова песка нагружает и отвозит в сторону. - Я как будто шофёр, груз в магазин везу, - комментирует он свои действия. – Ехал, ехал и в Чужморском болоте застрял. Чтобы на пути машины правда было болото, Шурик послал Тараса за водой. Эту воды вылил в ямку на дороге и там образовалась грязная лужа, теперь тут и правда машина забуксует. - Надо поискать трактор, - всерьёз озабочен Шурик. – Своими силами машина выехать не сможет. Гриша, ты теперь на большом тракторе едешь ко мне выручку. Вот уже слышно, как трактор приближается. Др-р-р! - Ты что так долго не выезжал? – чуть ли не с кулаками набросился Шурик на Гришу. – Я здесь скоро вообще утону, вон, только крыша кабины видна. - Как только узнал, сразу же выехал, - оправдывается Гриша. – Сам ещё по дороге поломался, долго ремонтироваться пришлось. - Ну, хоть доехал, и за то спасибо. Шурик верёвкой прицепил нос машины к трактору и попробовал вытянуть из лужи. Но грузовик капитально завяз всеми четырьмя колёсами, сел на брюхо. Только после нескольких попыток удалось вытянуть машину из лужи на сухое. Гришино лицо от натуги даже раскраснелось, так сильно он старался. Остальные, окружившие Шурика и Гришу, облегчённо вздохнули. Да, сильный этот трактор, надёжный, хоть не сразу, но всё же смог вытянуть забуксовавшую машину из глубокой лужи. - Ну вот и хорошо, выбрался из этого болота, дальше до Демьяновки дорога сносная. Машина Шурика медленно, переваливаясь с боку на бок на разбитой дороге докатилась до Евлога. - Здесь магазин, - пояснил Шурик. – Идите все сюда и помогите разгрузить товар. Ребята подошли к нему, хотя и так уже стояли рядом. - Теперь будто разгрузкой занимаетесь и в магазин заносите. Берите, - Шурик маленькой деревянной лопаткой подавал из кузова песок. – Это ящики с печеньем и пряниками. Осторожно несите, не уроните, а то ящик разобьётся и всё рассыплется. Кто будет потом грязное печенье есть? - Ну вот и всё, разгрузили, теперь подходите за покупками. Я как будто продавец. Тебе что надо? – спросил Шурик у Евлога. - Конфеты и печенье. - Хорошо, сейчас взвешу. А деньги есть? - Есть. Отец вчера в Семнадцатый ходил и лук продал, бумажные деньги принёс. - Ещё что будешь брать? - Больше ничего не надо. Кое-кто из ребят, оказывается, в карманах принесли из дома хлеб и они расселись пообедать, с «купленными в магазине» конфетами пили чай, после чего разошлись на работу. - Сходи домой и принеси хлеба, - велел Евлогу Шурик. – Твой дом ближе всех. Евлог стремглав побежал в гору к дому. На его счастье бабушка возилась на улице. Мальчик ничего не говоря зашёл в избу. Катя, сидя на лавке, баюкала Любашу. - Пришёл? Садись и понянчись, я уже долго качала её, - недовольно бросила она брату. – Мне тоже надо отдохнуть. - Успею ещё… Залез в подпол, схватил со стола круглый ржаной хлеб, засунул под рубашку и хотел снова убежать к ребятам на песок. Но тут возле крыльца внука остановила бабушка: - Ты что несёшь? - Ничего, - сделав невинное лицо, пытался обмануть её Евлог. - А под рубашкой что? – бдительная бабушка приподняла рубашку и вытащила оттуда хлеб. Увидит ведь! И не обманешь её! - Если проголодался, садись за стол и поешь нормально, а нечего таскать хлеб! Хоть как не хотелось, но пришлось Евлогу сесть за стол и пообедать, как полагается. Будто и есть не хотелось, а в животе всё поместилось. И почему другим детям родители дают в руки хлеб, когда они идут гулять, а Евлогу с Катей запрещают. Постоянно строжат: «Не таскай хлеб!» Что им, жалко, что ли? Поев, Евлог, будто и не слышал нытья Кати, выбежал из дома и помчался снова на песок. - Не дали мне хлеба, - пришлось перед Шуриком оправдываться. - Ладно, - не стал тот ругать Евлога. Какой же всё-таки хороший Шурик! Евлог небезосновательно опасался, что Шурик теперь выгонит его, опять пошлёт убираться, но всё на этот раз закончилось благополучно. - Пойдём к ручью, поиграем корабликами. С Шуриком уже банками не будешь играть. У него большой кораблик с мачтами, сам смастерил. Он называет его крейсером. Евлог не умеет делать кораблики. Шурик смеясь как-то сказал, что у Евлога руки не с того места растут. Удивительно! Как это не с того места? Это неправда, так же, как и у всех людей, как и у самого Шурика от плечей растут. Но Евлог однажды нашёл чей-то забытый или выброшенный кораблик и присвоил. Это была просто дощечка, заострённая спереди, сверху прибита другая дощечка, только поменьше размером. Если привязать нитку к кораблику и прутиком тянуть за нитку, то кораблик по воде тихонько плывёт, как и другие. Но если потянуть резко, то он ныряет и плывёт уже под водой. - Это у тебя подводная лодка, - изрёк Шурик, когда увидел движение кораблика под водой. Ну, пускай будет подводная лодка, тоже неплохо, даже очень хорошо. Ведь ни у кого больше нет подводной лодки, а у Евлога есть! Всем приходится медленно, очень осторожно водить кораблики по воде, чтобы они не опрокинулись, не порвали берестяные паруса, а Евлогу можно по-всякому. У его подлодки ломаться нечему. - Гриша, Тарас, идите вон к той излучине и кидайтесь мелкими камешками, только не по кораблям, а рядом, чтобы не разбить. Как будто турецкий флот атакует нашу эскадру. И вот уже летят из-за поворота турецкие снаряды, по поверхности воды катятся громадные волны, корабли то вздымаются на них прямо к небу, то падают отвесно в бездну. - Свистать всех наверх! – звучит команда адмирала Шурика. Какой он молодец! Чего он только не знает. Надо бы запомнить эти слова, чтобы в другой раз, когда они с Тарасом будут сплавляться по ручью с банками, вставить их в подходящем месте. - Батарея, огонь! Огонь! – командует Шурик. – Вперёд, на абордаж! И адмирал бесстрашно ведёт маленькую эскадру на многочисленный турецкий флот. - Мы победили! Ура-а! – азартно восклицает Шурик, а вместе с ним радуются и кричат остальные. Не отстаёт от общего веселья и Евлог, хотя он ещё не понимает, что такое абордаж. Когда-нибудь всё узнает. Раскалённое небесное светило жарит и жарит, прямо обжигает кожу. Но раздеться нельзя, оводов тьма тьмущая. Возле детей их крутится видимо-невидимо, если разденешься, прямо до костей обглодают. От них можно спастись только в воде. - Айда купаться! – махнул рукой Шурик и ребята мигом сорвали с себя всю одежду, скинули их на траву и голыми бухнулись в воду. - Смотри, у Евлога крестик! – воскликнул Гриша, показывая пальцем на Евлога. И правда, бабушка строго настрого наказала внуку, чтобы тот постоянно носил на шее крестик, уверяя, что он будет охранять его от всяких напастей. Тут все ребята рассмеялись. - Сними! – со снисходительной ухмылкой произнёс Шурик. – Бога нет! Евлог покраснел от стыда и, сняв с шеи крестик, на котором изображён распятый Христос, положил в карман штанов. И как это он опростоволосился? Надо было заранее незаметно от всех снять крестик и спрятать. Вода оказалась холодной, так и обожгла разгоряченное тело, но это только вначале. А как привыкнешь, то окажется, что вода-то тёплая. Красота! Бултыхаются, брызгаются водой, далеко кругом разносится звонкий весёлый смех. Как хорошо вот так дружно играться беззаботной гурьбой! Вначале, когда только зашли в мелкую воду, то она была чистая, прозрачная, но скоро она стала грязной, ведь вся муть со дна поднялась кверху. Ребята все перепачкались, стали похожими на чертенят. - Давайте выйдем из этой грязной лужи, - рассмеялся Шурик, - и пойдём купаться на речку. Евлога отец вчера ещё, стуча ногтём указательного пальца по столу, строго предупредил, чтобы сын не смел купаться в речке. Надо, мол, сначала научиться плавать. А как он сможет научиться? Ручей мелкий, только на четвереньках ползать в нём можешь. Плавать научишься только в речке, где руками дна не достаёшь. И бабушка пугала Евлога: - В речку, внучек, не заходи, там Водяной со своей дочерью Русалкой живут, они только того и ждут, чтобы затянуть маленьких детей в глубину. Двое парней как-то подошли к берегу и видели, как Русалка сидела там, спустив хвост в воду, и расчёсывала длинные волосы. Да, но ребят ведь тут много, один Шурик чего стоит, в случае чего помогут, отобьют у русалки. Тарас, вон, младше Евлога, и то не забоялся. И Евлог, зажав одежду под мышкой, вприпрыжку понёсся по жёлтому от распустившихся лютиков лугу за остальными. Между пальцами ног при беге десятками забиваются их мелкие цветки. Некоторые мальчики сели на «коней», несутся галопом, зажав промеж ног палки и нахлёстывая их прутиками. Во время бега оводы не успевают садиться на голое тело, а большой стаей, гудя, летят следом. Бежишь, бежишь, а потом неожиданно присядешь, наклонишься к земле. Тогда эта кровожадная стая по инерции пролетает над тобой дальше, но быстро, гады, соображают и возвращаются, чтобы облепить всего тебя и кусать, кусать, кусать. Тут резко вскакиваешь и снова бросаешься вперёд за товарищами. А оводы опять устремляются вслед за тобой. Перешли через изгородь, которая окружает всю деревню, чтобы коровы не могли выйти на сенокосные луга, а паслись бы на специально отведённом пастбище. Ведь скотина – скотина и есть, они не столько съедят, сколько истопчут, потом и косить нечего будет. Изгородь открывают только после окончания сенокоса, когда сено уже в стогах, а сами стога огорожены. На широко раскинувшихся сенокосных лугах трава совсем другая, всюду цветы, цветы, цветы. Порхают с цветка на цветок разноцветные бабочки. Редко, но встречается и Бабочка-Царица, она отличается от остальных большим размером крыльев и исключительной красотой. И откуда только такие берутся? Не переставая стрекочут и то ли перелетают, то ли перепрыгивают с места на место неугомонные кузнечики. Но эта красота недолго радует глаза. Скоро взрослые выйдут на сенокос и скосят всё это великолепие, а как трава высохнет, сухое сено уберут в высокие длинные стога. - Пойдём к излучине, там для купания отличное место, - махнул рукой Шурик. Гриша на минутку зашёл в кусты, а, выйдя оттуда, держал в ладони маленького голенького птенчика, который широко раскрывал рот и громко пищал. У Гриши на птичьи гнёзда особый нюх. Евлог ни разу ещё даже случайно не набредал на них, а Гриша вон на минутку отлучился и уже поймал птенца. Шурик же при виде Гришиного трофея нахмурился и тут же отчитал его: - Ты зачем из гнезда птенца взял? Теперь мать учует чужой запах и может не принять его обратно. Иди и положи обратно. Птицы большую пользу людям приносят, они ловят комаров, мошек, гусениц разных. Речку Василий Кирьянов перегородил запрудой, чтобы ставить верши и ловить рыбу. Далеко слышен шум падающей с запруды воды. На жердях сушатся верши. Внутри одной из них Евлог заметил какой-то комочек. Приблизившись поближе, он понял, что это птенец. Оказывается, он залез через сужающееся отверстие вовнутрь, а вылезти обратно не может. - Смотрите, птенчик тут! - Сейчас откроем и выпустим его на волю, - Шурик открыл заднее отверстие, до этого закрытое берестяной крышкой, всунул внутрь руку и достал птенца. Птенец маленький, жалкий, покрыт мягким нежным пушком, еле живой. А рот больше головы, постоянно открыт, а чирикнуть, видимо, сил нет. - Давайте накормим его, может, долго уже просидел тут и из-за этого ослаб, - легонько провёл Шурик пальцем по спине птенца. Тут же наловили комаров, мух и осторожно клали их в раскрытый рот птенчика. И на глазах детей маленькая пташка ожила, осмелела и даже пыталась кусаться. Видно, и правда, сильно оголодала. - Ну вот, наелась, можно её и на волю выпустить, пусть летает и мушек ловит. Еды здесь вдоволь. Гриша подкинул пташку вверх, она быстро-быстро замахала крылышками, смогла даже пролететь недалеко и опустилась, скрылась в густой траве. - Теперь с ней ничего уже не случится, выживёт, - проводил пташку взглядом Шурик. – Давайте проверим и другие верши. В следующей верше также нашли птенчика, но он, видимо, совсем недавно ещё попался в эту ловушку, бойко чирикал, кусался и норовил вырваться из рук. Даже не стали кормить его, как только выпустили, он тут же вспорхнул и улетел. И в третьей верше тоже обнаружили птенца, но он уже был дохленький. - Да, поздно, - горестно вздохнул Шурик. – Надо его похоронить. Вырыли небольшую ямку, положили в неё бездыханное тельце птенца, закидали землёй и воткнули крестовидную веточку. Постояли, погоревали, а Шурик сердито произнёс: - Все верши Василия Кирьянова надо перевернуть отверстиями к земле, чтобы больше никто уже не мог залезть вовнутрь. Птенчики ведь глупые, они ничего не соображают. Так и сделали. - А теперь купаться! – скомандовал Шурик. Сначала старшие, а за ними и младшие полезли в воду. Возле берега песчаная коса, но песок крупный и вперемежку с галькой. Удивительно много тут мелких рыбёшек, целые стайки, волнами уплывают от детишек. Вода теплее, нежели в ручье, сразу заметно, что лучи солнца хорошо прогревают широкую ленту речки. Близлежащие луга моментально наполнились ребячьим криком и визгом. Ныряют, плавают, брызгаются. - Смотри, какие странные рыбки, - указал Тарас в воду ниже по течению. – Видишь, хвостами виляют. И правда, Евлог в воде увидел невиданных доселе рыбок, они не плавали, как все остальные, а в основном держались на месте, развернувшись против течения. - Какие же они рыбы? Это пиявки, - объяснил Шурик. – Они присасываются к телу человека и кровь сосут. Значит, пиявки вредные и опасные? Евлог обогнул то место, где собрались пиявки, тихонько подошёл с другой стороны, осторожно всунул руку в воду и быстро схватил одну из них. Чудеса! Даже уплыть не успела, рыбу так не поймаешь, они ох какие юркие. Много раз пытался схватить так хотя бы одну рыбку, но не смог, всегда успевали улизнуть раньше. - Смотрите, я поймал пиявку! – торжествующе крикнул он и высоко поднял руку со своей добычей. Но пиявка своим широким круглым ртом тут же присосалась к его руке. Евлог испугался, что она тут же высосет всю его кровь и выпустил её, но та не спешила расставаться с рукой мальчика, так и повисла. Только после того, как Евлог сильно встряхнул рукой, пиявка оторвалась и булькнулась в воду. - Ты берегись, не очень-то своё геройство показывай! – предупредил Гриша. – Видишь, какие они кровожадные. Да, надо будет остерегаться, а вдруг во время купания присосутся к ногам, даже не успеешь пикнуть. Надо от них держаться подальше. Евлог отошёл на несколько шагов в сторону и в это время дно внезапно ушло из-под ног, нет его, и всё тут! Мальчик страшно испугался, взмахнул руками, но держаться не за что, тонет. Вот вода уже до рта дошла, сейчас зальёт, а он глаза вытаращил от страха, растерялся, ничего с собой поделать не может. Даже забыл, что в таких случаях надо кричать, звать на помощь. Но никто не видит, что человек тонет. Никому до него дела нет. Все резвятся, брызгаются водой, ныряют. Наконец Шурик заметил, понял, что Евлогу вот-вот крышка придёт, бросился к тонущему мальчику, протянул руку и вытащил на мелкое место. Вот, оказывается, как легко можешь утонуть, только шаг отступишь, попадёшь в яму и всё. Водяной тебя затянет в глубину. Хорошо, что Шурик рядом был, молодец, если бы не он, то жизнь Евлога тут и оборвалась бы. Большой мальчик Шурик, сразу понял, что Евлог тонет, остальные ни о чём и не догадались. Хорошо, всё-таки, быть старшим среди малышей. Вот Шурик как-то ухитрился раньше родиться и теперь много знает и умеет. А Евлог задержался, долго, наверно, раздумывал. Теперь Шурика не догонишь, нечего и говорить о том, чтобы обогнать его. Рядом с Шуриком всю жизнь таким маленьким и останется Евлог. Ой, а что будет, когда слух о купании Евлога в реке и о том, как он чуть там не утонул, дойдёт до ушей отца? А дети ведь обязательно расскажут, они не приучены держать язык за зубами. Сначала дома своим родителям со всеми подробностями и добавлениями расскажут, а те уж доведут до сведения отца и матери Евлога. Ничего тут, в маленькой деревеньке, не скроешь. А отец знает всё. Евлог иногда только-только задумает что-нибудь натворить, а Дмитрий Гуриевич уже предупреждает: «Ты, сынок, смотри, даже и не думай об этом!» Евлог уныло выбрался из воды, хватит, накупался на сегодня. - Пойдём, Тарас, на станке в самолёты лучше поиграем, - придя в себя, обратился Евлог к другу. – Больше в воду всё равно не полезу, и так чуть не утонул. Спасибо Шурику, спас меня. Основу станка составляют четыре врытых в землю столба, на верхние торцы которых параллельно друг к другу прикреплены два длинных бревна. В свою очередь на них поперёк уложены два коротких бревна. На станке продольной пилой брёвна распиливают на доски. Один мужик сверху, другой снизу длинной пилой орудуют. Чтобы брёвна наверх не поднимать руками, мужики приставили к станку два бревна, это каты, по которым катят брёвна для распиловки. Умные, однако! А здесь станок вообще сделали в ложбинке, чтобы брёвна сами катились. Так и совсем легко. По пути от речки Евлог набрал полную кепку еловых шишек, они послужат ему бомбами. По катам мальчики легко забрались на станок и уселись на концы нагревшихся под солнцем брёвен. Евлог с Тарасом теперь бесстрашные советские лётчики и летят на краснозвёздных бомбардировщиках в тыл врага бомбить немецкие позиции. Евлог поймал крупного овода и лучинкой прищемил его хвост в щели бревна. Тарас по его примеру проделал ту же операцию. Оводы машут крыльями, жужжат, но освободиться не могут. Теперь они служат моторами крылатых машин отважных пилотов, изо всех сил тянут их всё вперёд и вперёд. Поймал Евлог другого овода, такого же большого, как и первый, теперь у него уже двухмоторный самолёт. Но вот первый овод перестал махать крыльями, устал, сидит и всеми шестью ногами царапает по бревну. - Фашисты, гады, стреляют, подбили мой один мотор. Надо устранить неисправность, - пальцем потрогал умолкнувшего овода и мотор снова весело затарахтел. Утробно гудят могучие бомбардировщики над вражескими окопами. - Смотри, впереди большое скопление танков и другой техники. Приступить к бомбометанию! – командует Евлог и прицельно кидает бомбы. – Тиу-у! Тиу-у! Со страшным воем падают и падают на фашистов смертоносные подарки, с яростным грохотом взрываются, смешивают с землёй живую силу противника, отрывают башни и переворачивают вверх гусеницами танки с паукообразными свастиками на бортах, разрушают окопы, траншеи и блиндажи. Под краснозвёздными крыльями бомбардировщиков остаётся одна выжженная земля и чёрный дым. - Вот вам! Вот! Получайте! – бросает вниз бомбы Тарас. - Смотри, разбегаются, как тараканы! Будут знать, как нападать на нашу священную Родину! Вот вам ещё вдобавок! Боеприпасы кончились, надо развернуться и лететь на свой аэродром. Но тут немцы спохватились и подняли в воздух свои истребители, на килях которых и крыльях свастики нарисованы. - Тарас! Сзади мессер! - Сейчас я его пулемётом! Ды-ды-ды-ды! – длинными очередями затараторил пулемёт Тараса. - Ды-ды-ды-ды! – поливает немецкие самолёты свинцовым градом Евлог. – А-а! Не нравится! Струсили, отстали! Вот, наконец, и родной аэродром, советские бомбардировщики медленно, с достоинством заруливают на стоянки. Евлог с Тарасом некоторое время продолжают сидеть неподвижно, устало отодвигают стеклянные фонари и выходят из кабин. Гимнастёрки насквозь промокли от пота. Спустились вниз и без сил опустились на землю, красные воины не могут двинуть ни рукой, ни ногой. Да, нелёгкая это работа – война! Но зато столько немцев как капусту нашинковали! - Ох, и устали же, ну и вылет был! – полной грудью облегчённо вздохнул Евлог. - Да, но ведь какой устроили концерт, сколько танков из строя вывели! – продолжает Тарас. - А теперь будто командир награждает нас орденами, да ведь? – не то спрашивает, не то утверждает Евлог. – А мы дружно отвечаем: «Служим Советскому Союзу!» Оба встают рядом по команде «смирно» и после получения наград громко отвечают: - Служим Советскому Союзу! - А на другой день садимся на истребитель, - указал Евлог на наклонившуюся пихту. Раньше это дерево стояло прямо, но как-то раз пьяный Алексей Кушнарёв наехал на него своим трактором. С трактором и Алексеем ничего не случилось, а пихта с той поры обратно не выпрямилась, но и не свалилась на землю, зависла под углом. Вот на это дерево и задумал залезть Евлог. Пусть пихта на некоторое время превратится в самолёт. Евлог поднялся до вершины и уселся удобно, держась за мягкие ветки, а позади него разместился Тарас. - Я первый пилот, командир корабля, а ты как будто второй пилот, ладно? - Ладно, - не возражал Тарас. – Второй пилот ведь тоже лётчик. - Нет, он зам. Он станет командиром, когда первого пилота убьют, понял? - А что такое зам? - Зам он и есть зам. Он заменяет командира, когда тот погибнет. А если не убьют, то так замом и останется. - Да? Всякое ведь на войне случается. Уселись поудобнее, уцепились за ветки и взялись раскачивать пихту. Вверх - вниз, вверх - вниз. Тут совсем как в самолёте с открытой кабиной, даже ветер в ушах свистит, не то что на станке. - Нас на разведку в тыл врага отправили, - на ходу фантазирует Евлог. – Надо втихаря покружить над ними и выяснить, где у фашистов больше всего техники и войск накоплено, откуда они собираются напасть на нас? А если мы точно это узнаем, то наши успеют приготовиться, организовать оборону и вражеский удар уже не будет неожиданным, его отразят, а потом в свою очередь наши сами перейдут в наступление. Да ведь? - Да, - кивает головой Тарас. - Смотри, нигде не видно ни самих немцев, ни их танков и пушек. А на полях огромное количество стогов. Откуда их столько? Наверно, навезли из других мест. А зачем их сюда собрали? Очевидно, чтоб под ними что-то спрятать, замаскировать. Вот сейчас мы с тобой снизимся и низко-низко прямо над этими стогами пролетим. А ты при этом дай несколько очередей из пулемёта. Посмотрим, что будет после этого. - Ты думаешь, что под стогами их техника спрятана? - Да, думаю, что именно так и обстоит дело. Сейчас круг над ними сделаем и спикируем прямо на них. Истребитель советских асов ревя мотором, чуть ли не вертикально в крутом пике почти вонзается в самый большой стог сена. Тарас даёт длинную очередь из пулемёта: - Ды-ды-ды-ды! Нервы спрятавшихся в стогу фашистов не выдерживают и они бросаются врассыпную. Но пулемёт Тараса беспощаден: - Ды-ды-ды-ды! Евлог круто поднимает нос самолёта и берёт курс на восток, к своему аэродрому. Боевая задача выполнена с честью. - Тарас, отметь на карте это место. - Ага, вот сюда я ставлю крест. Разведка проведена успешно, место скопления фашистских войск и техники выявлено, осталось пересечь линию фронта, а там и свой аэродром рядом. Но тут раздался бешеный лай вражеских зениток. Проснулись, гады! Снаряды рвутся совсем рядом с самолётом. Что-то хрястнуло. - Неужели попали? – успел спросить Тарас. И оба советских пилота вместе с краснозвёздным истребителем грохнулись на землю. Хорошо хоть, ударились не больно. Наклонившаяся пихта не выдержала сильных раскачиваний и возле комля сломалась, мальчики отлетались. - Мы успели выпрыгнуть на парашютах, но ветер отнёс в сторону фашистов. Теперь надо как можно быстрее убежать, вон с собаками уже устремились на поиски. Слышишь, лают? - Да, - прислушался Тарас. – Всё ближе и ближе. И правда, в деревне заливались собаки. Они, конечно, лают всегда, но теперь мальчикам казалось, что это немецкие овчарки. - Быстро к лесу! Только там можно укрыться, немцы в лес не сунутся, боятся партизан. Лётчики, крепко зажав в руках пистолеты, устремились к лесочку. Запыхались, устали. Добежав до первых деревьев, бросились ничком за разлапистую ель. - Приготовь гранаты, - Евлог дал указание Тарасу. – Вот-вот покажутся. - Ага, немцев гранатами шарахнем, а собак подпустим поближе и из пистолетов перестреляем. Хорошо, когда понимают друг друга с полуслова, тогда никакой враг не страшен. - Трах-бабах! Тиу-тиу! Всё в порядке, отбились. Осторожно, где ползком, где пригнувшись, остерегаясь расставленных фашистами повсюду мин, пилоты перебрались через линию фронта. Вот и наши окопы. Усталые, измученные советские асы скатываются через бруствер к своим. - Ведите к самому большому командиру, у нас для него особо важные сведения, - чётко произнёс Евлог краснозвёздным солдатам, окружившим их. – Мы покажем на карте, где у немцев собраны основные силы. По косогору от реки поднялся Гриша, всё ещё, видать, в речке бултыхался. Евлог с Тарсом тут не жалея своих жизней с врагами воевали, где только не были, в какие только ситуации не попадали, а Гриша всё это время спокойно себе купался! Вот же дурень! Он ничего и не знает. Гриша дошёл до ямы, куда проживающие по-соседству сносят мусор и присел на корточки, видно, что-то нашёл. Надо сходить и тоже посмотреть, что там такое? - О! Смотри, Евлог, - поднялся на ноги Гриша. – Павел Николаевич батареи от радиоприёмника выкинул. У Павла Кирьянова дома есть радиоприёмник «Родина», работающий от батарей. И вот он выкинул их, видно, вышли из строя. Мальчики тут же принялись разбирать батареи. Сверху батареи залиты чёрной смолой, которую даже можно жевать, как серу. Одна батарея состояла из маленьких плоских шанег, только не круглых, а четырёхугольных. А у другой изнутри торчит какая-то круглая палочка, Евлог попробовал вытянуть её и она свободно вышла. Такая аккуратная чёрная палка, блестит, как зеркальная. Такую нигде больше не найти. Интересно, чем её так тщательно отполировали? Провёл палочкой по щепке, получилась чёрная черта. Удивительно, этой палочкой можно писать и рисовать. Толстая, длинная, надолго, может, на целый год хватит, и чинить не надо. - Эту палочку я домой отнесу, писать и рисовать ею буду, - сказал друзьям. – Смотри, какая нужная вещь! Совсем у Павла Николаевича мозги не работают, зачем такое добро выбросил? Евлог взял одну пластинку и кинул под гору, она полетела далеко-далеко, вращаясь при этом. - Смотри, наша дальнобойная артиллерия долбит скопление немцев. Бу-бух! Бу-бух! Катюши свои реактивные снаряды тоже туда направляют. Ти-иу! Ти-иу! Вот вам, держите! Научим мы вас, как на Русь нападать! В другой раз не сунетесь! Бу-бух! Бу-бух! А вот и армада советских бомбардировщиков тяжело над головами ребят проплывает бомбить фашистов. Много их, не счесть, даже земля гудит. - Это мы с Евлогом секреты немцев обнаружили и передали нашим. Теперь фашисты уже не могут внезапно на нас напасть, - Грише похвастался Тарас. – Теперь большинство их войск уже разгромлено. - Да, мы с Тарасом подвиг совершили, - гордо откинул назад голову Евлог. – Нам присвоили высокие награды, мы – Герои Советского Союза! Гриша только плечами пожал, так ничего, видать, и не понял. Ну и пусть, ему же хуже. Хорошо, что хорошо кончается. Только одно плохо: чёрная палочка, которой Евлог хотел целый год писать и рисовать, неожиданно сломалась, очень уж хрупкой оказалась. Так и пришлось выбросить. А как только мальчики посмотрели друг на друга, то не смогли удержаться и расхохотались. Все трое вымазаны сажей с ног до головы. И лица, и руки, и одежда, всё было чёрным-черно. Вот, оказывается, как батарейки их испачкали, а с виду красиво смотрелись. Сначала испачкались руки, а когда отгоняли комаров, то перпачкали всего себя. - Ой-ё-ёй! Вот и попадёт сегодня мне дома, - первым опомнился Гриша. – Слушайте, давайте вместе ко мне пойдём, при вас, может, меня пороть не будут? И правда, Грише попадало прямо почём зря как от матери, так и от бабушки, совсем не жалели они его. Тарас с Евлогом согласились и направились вместе с Гришей. Но, как оказалось, их присутствие ничуть не помогло Грише. Как только мальчики зашли в дом, так на Гришу тут же набросились мама с бабушкой: - Ты где шлялся весь день?! Как будто дома работы нет! И с головы до ног весь сажей вымазался, словно в печку залазил! Ну-ка, иди сюда! Мать достала хворостинку, которая специально была приготовлена для Гриши, подняла рубашку сына до шеи и от души отхлестала его. Гриша же при этом подпрыгивал и кричал: - О-ой! Мамочка родная! Не буду я больше долго гулять! Не буду пачкаться! О-ой! Хватит, милая, не надо больше! Больно же! Евлог с Тарасом не стали долго задерживаться и быстренько юркнули за дверь, опасаясь, как бы заодно с Гришей и им не попало от разъярённых женщин. Евлог полагал, что Тараса ждёт примерно такая же участь и заранее жалел товарища. Тарас ведь мал ещё, а попадёт ему так же, как и Грише. Интересно, чем его будут пороть, ремнём или хворостинкой? И кто, отец или мать? Когда ремнём, то не так больно. Опять же если мать будет хлестать, то тоже лучше. Бабушка, конечно, никогда не наказывает внука, жалеет. Вот сейчас посмотрим, какими словами встретят Тараса родители? Фёдор Михайлович сидел на крыльце и курил. Увидев сына, щёлчком отправил окурок подальше к изгороди и спросил: - Вернулся? На это Тарас громко выругался матом и сообщил отцу: - … мать, мы с Евлогом где только не были! К немцам в тыл на разведку летали, все секреты фашистских сволочей выявили, самих, … мать, разбомбили. А теперь я Герой Советского Союза! – и гордо подняв голову, выставив правую ногу вперёд, встал в позу перед отцом. У Евлога от удивления глаза расширились, стали похожими на блюдца, рот сам собой раскрылся, а сам он замер, как заворожённый. Он знал, что Тарас постоянно матерится, но чтобы вот так ответить родному отцу! Это было непостижимо! Да, после этого, конечно, Фёдор Михайлович уж точно спустит сыну штаны и всыплет ему по первое число, аж кожа потрескается, чтобы навсегда забыл Тарас про мат. Но реакция Фёдора Михайловича удивила Евлога, он и не подумал рассердиться, а громко расхохотался и крикнул в раскрытую дверь: - Анна! Тёща! Выйдите-ка сюда! А как только Анна Николаевна и бабка Марфа вышли на крыльцо, обернулся к Тарасу: - Ну-ка, сынок, расскажи ещё раз, где ты сегодня целый день пропадал? И Тарас снова, употребив ещё больше матерных слов, перечислил, как они с Евлогом вдвоём воевали, какие подвиги совершили, а отец, мать и бабушка смеялись на это так, что аж слёзы у них на глазах выступили. - А лицо! А руки! Где ты только столько грязи нашёл? Иди, сынок, умойся и покушай, проголодался ведь за целый день, - смогла, наконец, отдышаться Анна Николаевна, вытерла слёзы и завела довольно улыбающегося Тараса в дом. Вот, оказывается, как надо разговаривать с родителями, чтобы тебе от них не попало. Теперь-то Евлог сумеет настроить их на весёлый лад, и матерные слова он тоже знает, хотя в разговоре никогда их не вставляет. И Евлог уже безбоязненно пошёл домой. Кроме отца все дома. Как только мальчик предстал перед домашними в таком распрекрасном виде, у всех глаза от удивления чуть не вылезли из орбит. - О, Господи! И где ты смог так сильно испачкаться? – грозным голосом спросила мама. - Целый день где-то бродил, только покушать ненадолго заглянул, - добавила бабушка. Евлог сделал глубокий вздох и от всего сердца, разбавляя свою речь громким матом, кратко ознакомил родных со своими похождениями. После своего рассказа он, улыбаясь во всё лицо, приготовился ждать, когда же слушатели начнут давиться от смеха. Но получилось наоборот. Лицо матери приняло жёсткое, так несвойственное ей выражение, глаза сузились в тонкие полоски и Евлог не успел даже заметить, откуда в её руках появилась хворостинка, которой Фёкла Прокопьевна принялась охаживать мальчика по спине. - Вот, оказывается, чему ты учишься! Целый день где-то шляешься, а, возвратившись домой, матом ругаешься! С головы до ног весь измазался какой-то сажей, хотя только вчера одел выстиранную одежду, а сегодня снова надо менять! Вроде недавно Евлог видел, как Гриша прыгал и во весь голос орал под ударами хворостины, так жалко ему тогда было Гришу, а тут уж пришёл его черёд испытать такие же муки. - Ой-ой-ой! Мамочка, не бей! - Будешь ещё так пачкаться? Будешь? - Ой-ой-ой! Не буду, не буду, не буду пачкаться! - Будешь ещё материться? Будешь? - Ой-ой-ой! Не буду, не буду, мамочка, никогда больше ругаться не буду! Слушаться буду! Мамочка, родимая, хватит! Я ведь тебя сильно-сильно люблю! Наконец мать отставила хворостину в сторону: - Ну-ка, снимай с себя грязную одежду! Умойся хорошенько и надевай чистое! Подожди, вот отец ещё вернётся и он тебе добавит! Покажет, как материться! И не смей плакать! Тихонько всхлипывая, Евлог от умывальника сразу залез на предпечье и лёг, свернулся калачиком. Вот, оказывается, какие разные бывают родители. У Тараса они такие хорошие, только посмеялись над сыном, а Евлогу опять попало, может, сто раз мать ударила. А вернётся отец, что тогда будет? От него пощады не жди. Мать всё-таки хлестала не так больно, терпимо, а рука отца тяжёлая, если он вдарит, так вдарит! Евлог не раз уже испытал его руку на своей шкуре. Гремя подойником, мать вышла в хлев доить корову, а бабушка подошла к предпечью, погладила внука по голове: - С кем ты сегодня гулял? - С Тарасом. - От него всякой гадости и набрался? - Да. - Нечего на него смотреть! Тараса родители избаловали, ни за что не наказывают, поэтому таким плохим мальчиком он и растёт. Нельзя материться, это большой грех! Богу такое не нравится, поэтому он тебя руками матери и выпорол за мат. Значит, это Господь рассердился на Евлога? А почему тогда он на Тараса не сердится? Может, на облаках тоже, как и Фёдор Михайлович, до слёз смеялся? Почему одному всё можно, а другому нет? Интересная штука – жизнь. На крыльце раздались тяжёлые шаги. Ой, это ведь отец, видно, вернулся! Что же теперь будет? Евлог быстренько закрыл глаза, затих, будто уснул, даже дышать перестал. - Слава Богу, вернулся. Как сходил? – спросила Фёкла отца, когда тот вошёл в дом. - Ничего, - ответил Дмитрий, снимая рюкзак с плеч. - Дома всё в порядке? – спросил, уже громыхая язычком умывальника. Евлог снова затаил дыхание, расскажет мать о нём, или же промолчит? - Всё хорошо. Только Евлог целый день где-то гулял, а вечером как вернулся, то матом крыть начал. - Че-его?! Вот я ему покажу, как матом ругаться! Сопляк! Уже и материться научился! Сейчас я его проучу! Утираясь полотенцем, подошёл к предпечью, но, увидев «заснувшего» сына, тихим голосом добавил: - Спит. Сейчас не буду уж будить. Ну, ладно, я с ним завтра разберусь. У мальчика отлегло от сердца, будто тяжёлый-тяжёлый камень с груди свалился, так хорошо стало на душе. Вот ведь, Господь руками матери выпорол его, а теперь заступился, нечего, мол, за один грех два раза наказывать. А отец бы его не пожалел, он приложится, так приложится. День пасмурный, дождливый, в такую погоду на улице не поиграешь. Но безвылазно сидеть дома тоже не хочется. Евлог подошёл к изгороди и в задумчивости покрутил головой, к кому бы пойти? Гришу, конечно, после вчерашней порки гулять не пустят. В лес идти бесполезно, вымокнешь только с головы до ног. Может, снова с Тарасом встретиться и во что-нибудь поиграть. - Евлог! Иди сюда! – вот объявился и сам Тарас, лёгок на помине, кричит от крыльца своего дома. - Уже иду! – отозвался Евлог и побежал под гору. Медленно идти тут невозможно, мигом на сырой траве поскользнёшься и упадёшь, можно только бегом, но осторожно, чтобы не споткнуться и не улететь головой вперёд. По мосту с перилами перешёл разлившийся ручей и поднялся на противоположный склон к дому Тараса. - Чем заняться думаешь, Тарас? - Надо куда-нибудь под крышу спрятаться, холодно. - Тогда пойдём к клубу. Сруб клуба демьяновские мужики подняли в прошлом году, он уже под крышей, но пока нет пола и потолка. В солнечные дни он полностью забит овцами, которые, одетые в тёплые бараньи шубы, тут в относительной прохладе, в тени, тяжело дыша, спасаются от нестерпимой жары. Сегодня здесь кроме Евлога с Тарасом никого нет. От свежих брёвен приятно пахнет смолой, его ещё не успел перебить запах овечьего навоза. Сыро, прохладно и темновато. Просто так сидеть тоже замёрзнешь, да и тоскливо. Обычно, играя в лесу, мальчики всегда разжигали костёр. - Давай костёр разведём, - предложил Тарас. - Хорошо, я схожу за берестой, - тут же рванулся на улицу Евлог. От берёзовых жердей изгороди рядом с клубом Евлог отодрал сырой кусочек бересты. Что ни говори, а возле костра тепло, светло и веселее. Даже если ничем не занимаешься, а просто сидишь и глядишь на огонь, на сердце гораздо приятнее, чувствуешь себя, будто в сказке. - Вот здесь у нас штабик будет, никого сюда больше не пустим, только вдвоём с тобой играть станем, - весело произнёс Евлог. - Да, - согласно кивнул головой Тарас. Мальчики быстро освободили середину сруба от строительного мусора, из чурбачков соорудили что-то вроде печки и всунули вовнутрь бересту. Евлог достал из кармана коробку спичек, чиркнул спичкой и поднёс её к бересте. Сырая береста не загоралась, всё норовила свернуться, гася слабое пламя. Пришлось снова и снова зажигать её с помощью новых спичек. Но в конце концов общими усилиями мальчиков непослушная береста загорелась. Тут же к ней добавили щепок, надеялись, что сейчас уж вспыхнет весёлый костёр, но не тут-то быдо. Щепки тоже были сырыми, огонь упорно к ним не желал приставать. Долго так возились ребята, до одурения дули на маленькие угольки, при этом глаза слезились от едкого дыма, так как спички кончились, всё пытались разжечь огонь, даже головы у них разболелись, а костра как не было, так и нет. - Ничего, видать, не получится у нас, - махнул рукой Евлог. – Выйдем отсюда, холодно. - Конечно, что тут напрасно сидеть. Закидали свою несостоявшуюся печку мхом, чтобы ничего не было заметно, и вышли на воздух. Во что бы поиграть? Кораблики сплавлять по ручью не тянет, зачем они будут росу собирать, когда и так с неба капает. На песке играть тоже грязно, холодно, о купании и думать не хочется. Ну и денёк! И почему посреди лета, когда должна стоять ясная жаркая погода, вдруг наступают холода? Это же не осень! Стоят возле сруба Евлог с Тарасом и гадают, чем же заняться? С вёдрами, полными воды, от ручья тяжело поднимается Дарья и останавливается возле ребят: - Что-то дымом пахнет. Евлог потянул носом: - Нет, не пахнет. - Пахнет! Как это не пахнет! Дарья опустила коромысло с вёдрами на землю и крикнула: - Э-эй! Мужики! Давайте все сюда! Клуб горит! Евлог и не подозревал, что так быстро могут собраться на призыв Дарьи демьяновские мужики. Не успел он и глазом моргнуть, как возле клуба толпа собралась, ещё на грех и Дмитрий Гуриевич заявился. И как он здесь оказался? Мужики подлезли под сруб и вошли вовнутрь. - Ну-ка, подайте сюда воду, - послышался изнутри голос Михаила Кирьянова. - На, - подала ведро с водой Дарья. - Примите обратно, - пустое ведро, погромыхивая, через минуту выкатилось обратно. - Ещё надо? - Нет. - Зашёл, огня нигде нет, а везде дым, - рассказал Михаил после выхода наружу. – Рукой потрогал кучу мха и обжёгся, под ней и оказался огонь. - Хорошо погасил? Больше гореть не будет? - Нет, там чуть-чуть и тлело, - отмахнулся Михаил. – А кто поджёг? - Вот он! Хулиган настоящий растёт! Если бы Дарья не заметила, так и сжёг бы клуб, - бабка Марфа, дёргая головой, показала рукой на Евлога. Тоже сюда приволоклась, будто без неё тут ну никак не обошлись. Подолом юбки она вытерла под носом Тараса. – Пойдём, внучек, домой. Никогда больше с этим Евлогом не водись, он тебя только плохому может научить. Не дружи с ним. Дмитрий Гуриевич бросил свирепый взгляд на сына, от чего у мальчика аж мороз по коже пробежал, шагнул к растущей рядом ели и отломил сухой сук. - Ну-ка, Евлог, подойди сюда! Евлог послушно сделал несколько шагов к отцу, но Василий Кирьянов кивнул ему головой в сторону и вполголоса произнёс: - Б-беги, Евлог, б-беги. И Евлог бросился к ручью, отец с суком в руке рванулся за ним. Но далеко убежать мальчику, конечно, не удалось, от быстрого бега в левом боку закололо, из последних сил перепрыгнул через ручей, бросился ничком на землю и, закрыв глаза, прижался к сырой траве. Здесь и настиг сына отец, приподнял рубашку и, как показалось Евлогу, долго и с наслаждением бил по голой спине, при этом приговаривая: - Будешь ещё огнём играться?! Будешь?! Сколько раз я тебя предупреждал, а ты всё никак не понимаешь! На тебе! На тебе! Дойдёт когда-нибудь до тебя или нет, что спички – это не игрушка?! У Евлога вся спина вспыхнула горячим пламенем, от каждого удара он вздрагивал всем телом и дрыгал ногами. Почему-то во рту между зубами оказался большой палец, он его прикусил и только постанывал. Отцова рука тяжела, он сына никогда не жалел, это тебе не мамины щадящие шлёпки. Мальчику казалось, что живой кожи на спине не осталось, она вся полопалась и из ран выглядывают голые рёбра. Когда же это кончится?! Бьёт и бьёт! Видно, конец пришёл, здесь и убьёт… Но, наконец, устав, видимо, Дмитрий Гуриевич отбросил сук в сторону и протянул руку: - Дай сюда спички! И посмей только плакать! Евлог, как мог, сдерживая рыдания, перевернулся на спину, сел, вытащил из кармана пустой коробок и отдал отцу. - Иди домой! Евлог, тяжело всхлипывая и утирая слёзы напополам с грязью рукавом рубашки, потихоньку побрёл к дому. Опять ему попало. Будто и правда они клуб подожгли. В середине же сруба костерок пытались разжечь, да и то не смогли. Разве сгорел бы клуб? Подымило бы какое-то время и само потухло потом. Если бы не Дарья, никто об этом бы и не узнал. Вот срочно ей вода понадобилась, пить захотела, не могла чуть раньше, или позже пойти к ручью! Если на этом всё закончится, то хорошо ещё. Дома ведь отец может ещё добавить. Боже мой, что же будет? Но дома Дмитрий Гуриевич больше уже сына пороть не стал, видно, вся злость выкипела с первого раза, но долго ещё строго-настрого напоминал Евлогу о том, чтобы тот не вздумал больше играть с огнём, пожар - это ведь не шутка. - Сегодня, сынок, мы с тобой пойдём в лес. Надо заготовить материал для кадок, - взглянул отец на Евлога. – Ты ведь помощник – моя левая рука. Евлог только тяжело вздохнул. Значит, сегодня опять день пропал, никаких игр не ожидается. Отец положил в вещевой мешок пару кусков хлеба, голову накрыл белым платком, а сверху надел кепку, это чтобы гнус не одолевал, за ремень засунул топор. Евлог обул сапоги, голову так же, как отец, накрыл платком и надел кепку. - Не спешите, будьте осторожны в лесу, берегите себя, - проводила мужиков до крыльца Фёкла. - На, сынок, пилу. Будешь на плече нести, только осторожно шагай, под ноги внимательно смотри, не споткнись и не упади, а то серьёзно пораниться можно, - подал отец Евлогу поперечную пилу. Следы отцовских кирзовых сапог чётко выделялись на пыльной дороге. Евлог шёл за отцом вроде бы и не медленно, но всё время отставал от него, поэтому приходилось время от времени догонять бегом. Дмитрий Гуриевич не спеша шагает, но широко. А оводов на чёрных брюках отца видимо-невидимо, залепили сплошняком, аж друг на друге сидят. И почему он их не убивает? Евлог приблизился к отцу и хлопнул ладонью по этой беспрестанно шевелящейся и гудящей массе, убив при этом не меньше двадцати. Дмитрий Гуриевич с досадой обернулся к сыну: - Не трогай уж их, пусть себе там и сидят, хоть не тревожат. Да как не тревожат? Ещё как тревожат! Этих проклятых тварей, которые и людям, и скотине всё лето покоя не дают, надо непрерывно убивать, убивать и убивать! Чем больше уничтожишь, тем меньше их будет, а когда-нибудь и совсем исчезнут. Вот тогда распрекрасная жизнь настанет, красота! Не надо будет летом одеваться, трусы натянул и бегай себе налегке. Размышляя таким образом Евлог и не заметил, как снова отстал, но перед тем, как войти в лес, ему пришлось прибавить шагу, чтоб догнать отца, а то ещё запросто потеряешь из виду, потом ищи его в лесу. С дороги на Мусибед зашли в лес. Дмитрий Гуриевич подошёл к толстой и прямой ели, топором стесал кусочек коры, обнажив при этом белый ствол. Уголком топора отщепил тоненькую лучинку, посмотрел, прямо ли проходят слои внутри дерева. - Нет, эта ель не годится. Смотри, слой идёт косо, вбок, надо искать другое дерево, получше. И пошёл дальше, оглядываясь и приглядываясь, вглубь леса. И вторая, и третья ели тоже не подошли. Евлог же про себя молил: «Хоть бы не нашли ни одного подходящего дерева, тогда вернёмся домой». Но, наконец, отцу попалась ель, которая пришлась ему по сердцу. Обухом топора он сильно ударил по оголённому стволу и прислушался, какой отзвук получится. - Нам надо, чтобы сучьев снизу не было. У хорошего здорового дерева отзвук звонкий, далеко слышен, а если оно с гнильцой внутри, то слышится глухой звук, такой, как если бьёшь по пустой бочке. Дерево, которое внутри гнилое, нам не подходит. Отзвук этого дерева был гулкий, так что отец остался доволен. Отец срубил мелкие деревца и подрост шиповника возле комля ели, освободив место для работы. - Ну, куда валить будем? Там муравейник, их не будем тревожить, они добросовестные работяги, пусть уж трудятся. Вон туда, наверно, к северу, попробуем, - указал топором Дмитрий Гуриевич. – Там крупных деревьев нет, не зависнет. Плюнул на ладонь и топором аккуратно сделал надруб с северной стороны. - Теперь давай пилить. Отец и сын стали возле дерева каждый со своей стороны, нагнулись, взялись за ручки поперечки. От отца к сыну и наоборот начала ходить пила. Пилить тяжело, спина устаёт. - Не дави на пилу! – поучает отец, как будто Евлог и правда давит! Опять вправо-влево ходит пила, потихоньку грызут отец и сын дерево. - Не сгибай пилу! Прямо держи! Евлог и так прямо держит, и не думал её согнуть. Дерево толстое, пила вовнутрь идёт с трудом, еле-еле вперёд продвигается. - Ты тяни, тяни! – опять сердито выговаривает Дмитрий Гуриевич, как будто Евлог просто держится за ручку, а не тянет и толкает пилу. Старается, старается мальчик, а отец, знай себе, только покрикивает на него. Наконец он перестал пилить, выпрямился, перешёл на сторону Евлога, чтоб взглянуть, как идёт процесс пиления: - Много ещё осталось? Надо больше с твоей стороны брать, отстал ты. И дальше пилят отец с сыном. Всё труднее подаётся пила. - Зажимает, - Дмитрий Гуриевич оставил пилу и выпрямился. – Отдохни, сынок. Евлог тоже встал. Отец тяжело дыша вытер выступивший на лбу пот. - Пилим дальше. Согнулись и продолжили грызть ствол дерева. Под конец пилу совсем зажало, ни туда, ни сюда, не могут даже двинуть с места. - Вот тебе и на! – Дмитрий Гуриевич взялся за топор и довольно долго рубил дерево, увеличивая надруб. - Теперь, сынок, я начну раскачивать дерево, а ты попробуй вытащить пилу. Отец носком топора упёрся в ствол как можно выше и стал, толкая, раскачивать дерево. Пила уже вроде бы ненадолго освободилась, но вытащить её Евлог не успел, дерево качнулось обратно и снова зажало пилу. - Так, попробуем снова, - отец опять изо всех сил налёг на топор. Теперь Евлог успел вовремя дёрнуть за пилу и она освободилась из мёртвой хватки. - Отложи пилу в сторону и давай теперь мы вдвоём начнём раскачивать ель. Но как только она начнёт падать, тебе сразу же надо отбежать в сторону и встать вон за тем деревом. Понял? - Да. Отец с сыном на пару принялись раскачивать ель. Вскоре их усилия увенчались успехом, в сердцевине дерева что-то треснуло и ель сначала медленно, а потом всё больше ускоряясь, с шумом грохнулось наземь. Сверху долго ещё на головы вальщиков падали сухие веточки и шишки, а в лесу сразу стало светлее. «Вот же вдвоём-то - сила! – подумал Евлог. – Одному отцу ни за что бы не справиться с этой толстой елью». Отец же погладил годовые кольца на пне и произнёс: - Доброе дерево! Такое нам и нужно. А смола как вкусно пахнет! Вот теперь можно и костерок разжечь, чтоб оводов и комаров отгонять. Дмитрий Гуриевич освободил от мусора место для костра, от соседней берёзы отодрал кусок бересты и поджёг её. И тут же всунул лицо прямо в дым – отогнал прилипчивых комаров. - Да, и представить страшно, как бы мог человек выжить, если бы оводы и комары не боялись дыма? Так ведь, Евлог. Пойдём, попьем, там внизу ручеёк есть, а то пить страшно хочется. В лощине ступить некуда, всё завалено поваленными деревьями, кое-как смогли пробиться до ручья. Отец из бересты сделал наподобие ковшика, выпил сам, а затем подал Евлогу: - На, пей, только понемногу, небольшими глоточками, а то горло заболит. И правда, вода в ручье была холодная-холодная, так и заломило зубы. - Ну, вот, жажду утолили, теперь снова можно приняться за работу. Поднялись обратно к поваленному дереву. - Давай, сынок, сначала спилим комель, отбросим сарафан, нам он не нужен. Дмитий Гуриевич отмерил нужные ему размеры, отметил топором, где нужно отпилить. От сарафана освободились быстро, пилить лежачее дерево значительно легче, чем растущее. Принялись отпиливать чурки. «Вжик-вжик, вжик-вжик», - туда-сюда ходит пила. Из-под её зубьев вылетают мелкие опилки и опадают на землю. Приятно пахнет еловой смолой. По дереву снуют беспокойные муравьи, приблизятся к пиле и резко останавливаются, не понимая, что за препятствие перед ними. Поднимаются на задние ноги, оттопыривая вперёд зад, и поливают неведомого врага струйками муравьиной кислоты. Некоторые храбро бросаются прямо на пилу и погибают, зажатые между пилой и пропилом в дереве, или падают на землю. Евлогу хочется, чтобы они быстрее перепилили дерево. - Не дави на пилу, тяжело работать! – тут же предупреждает отец. – Быстро устанем, если сильно давить. Через некоторое время снова: - Не сгибай пилу! И опять: - Не скручивай пилу, прямо держи! Какой же сердитый у Евлога отец! Редко когда от него ласковое слово услышишь, постоянно орёт на сына. Всегда Евлог виноват перед ним. - Ну, тяни, тяни! Я, вон, не держу её, - оставил пилу отец. – Чего не тянешь? Евлог изо всех сил двумя руками тянет пилу к себе. Но она будто приросла к дереву, не стронешь. Отец снова берётся за рукоятку и пила начинает ходить туда и обратно. Две чурки нужной длины отвалились от ели. - Теперь эту берёзу свалим на колотушку. Нетолстую берёзу свалили без всякого труда, отпилили чурку с метр и отец топором стесал её с одной стороны, чтобы удобно было держать, получилась колотушка. Теперь Евлогу надо держать топор в таком положении, как поставит его отец, который бил колотушкой по обуху топора и расколол чурки сначала на две части, потом эти части ещё пополам. Отбросив сердцевину, продолжал колоть оставшиеся четвертинки таким образом, чтобы получились доски, которые он подправлял топором. Работа Евлога на этом кончилась и он крутился возле костра, подкидывая в огонь щепки. Ему нравится возиться возле костра. Дмитрий Гуриевич получившиеся доски сложил под елью клеткой, а сверху прикрыл негодным горбылём, чтобы заготовки не мочило дождём. - Пускай теперь сохнут. Потом я их перенесу ближе к дороге и осенью, когда буду возить дрова, привезу домой. Из этих досок зимой отец наделает бочек, кадок. Так-то он мастер известный и заказы к нему сыплются со всех сторон. А Дмитрий Гуриевич, если обещал, то обязательно сделает, он хозяин своему слову. Да и для семьи дополнительные деньги никогда не лишние. «Почему мы только две чурки отпилили, дерево ведь вон какое длинное? Заготовок можно было сделать очень много», - Евлог с сожалением окинул взглядом лежавшую на земле ель, остальная, большая часть которой тут без пользы сгниёт. - Сверху много сучьев, если наделаешь заготовок из верхней части, то кадки воду держать не будут, вдоль сучьев течь образуется, - тут же угадал мысли сына Дмитрий Гуриевич. Евлог с удивлением взглянул на отца, удивительно, как он мысли сына угадывает? Колдун, что ли? Ничего от него не скроешь. - Ну вот, на две кадушки заготовок наделали, день не зря прошёл, сынок. Да, конечно, день не зря прошёл! Да в такой солнечный погожий день как бы хорошо Евлог время провёл с Тарасом, если бы отец его в лес не повёл! - Кушать хочешь? - Немного. - Ладно, спустимся к ручью и хлебом с водой перекусим. Дмитрий Гуриевич достал из рюкзака хлеб, один кусок взял себе, другой дал сыну. Как вкусен запах домашнего хлеба в лесу, так в рот и просится. Евлог на удивление быстро справился со своей долей и почувствовал, что мог бы и ещё такой же кусок одолеть. Отец съел половину своего куска, а другую дал Евлогу. - На, ешь, я уже не хочу. Евлог удивлённо взглянул на отца, но от хлеба не отказался, на отсутствие аппетита сегодня грех жаловаться. - Ну, с Богом теперь домой. Бери пилу, мне топор и рюкзак. Ничего не забыли? Вроде ничего. И отец снова на первый взгляд неторопливо, но, как показалось Евлогу, всё-таки споро двинулся вперёд. Вскоре отец и сын вышли на мусибедскую дорогу. И как это отец может точно определить, в каком направлении надо идти? Евлогу кажется это невероятным. В лесу же столько кружили, переходили от одного дерева к другому, пока не нашли подходящее. Мальчик сразу потерял ориентацию, если бы был один, то запросто мог пойти совсем в другом направлении, так и заблудился бы. Возвращаться домой почему-то легче и дорога кажется короче. Хоть отец и быстро шагал, но Евлог не шибко отставал. Конечно, изредка приходилось и бегом догонять ушедшего вперёд отца. Когда вышли на окраину деревни, солнце уже находилось в западной половине неба. В лесу, в тени деревьев было не очень жарко, а здесь на открытом месте прямо огнём жгло, так и палило. Но зато тут хоть ветерок обдувает, чуть-чуть легче от этого. Возле дороги разросшийся шиповник весь расцвёл алыми цветами, как будто огромный яркий костёр горит. Красиво! Утром же тут проходили, ни одного цветка не было, а днём уже совсем другая картина. С цветка на цветок, солидно жужжа, перелетают крупные шмели. Садятся, нос опускают внутрь цветка и, наверно, какую-то вкуснятину там ищут. Евлог непроизвольно остановился, чтоб полюбоваться на эту красоту. Да! Каждую весну разросшиеся кусты колючего шиповника мужики поджигают вместе с сухой травой, стараются уничтожить их, думают, что после этого больше он не вырастет. А корни растения ведь остаются неповреждёнными, от них к солнцу тянутся новые побеги и вот оно уже снова расцветает, радует глаз. - Иди быстрее! – Дмитрий Гуриевич окликнул Евлога. – Что там застыл? Евлог бегом догнал отца и они вместе вошли в ограду. Вечером всё же удалось мальчику погулять. Шурик возле клуба надумал устроить соревнование, чтоб выяснить, кто в Демьяновке самый сильный. Он, конечно, каждого на землю повалит, это знают все, а вот как остальные? - Я буду судьёй, - громко распоряжается Шурик. – Ну-ка, сначала Гриша и Галя попробуйте. Гриша с Галей стали друг против друга. - Поклонитесь, - приказал Шурик. - Да, буду я ещё Грише кланяться! – презрительно выдавила из себя Галя. Гриша, глядя на неё, тоже стоял прямо, не поклонился. - Ну, раз не хотите, то начинайте бороться, - велел Шурик и дунул в свисток. Где-то уже заводской свисток достал! Гриша и Галя схватились друг за друга, повозились какое-то время, и Галя, которая была старше, сумела повалить Гришу на землю. - Всё! Галя победила! – опять свистнул Шурик. Так попарно выяснили отношения все собравшиеся дети. Евлог неизменно оказывался побеждённым, его одолевали все, с кем бы он ни схватился. - Да ты, оказывается, совсем хилый, - укоризненно взглянул на него Шурик. – Ну-ка, попробуй с Тарасом, если даже и он тебя уложит, то я не знаю... Тарасу ведь не поддастся же! Неужели он слабее всех в деревне? Но вот сошлись Евлог с Тарасом, взялись за грудки, кружились-кружились по затоптанной возле клуба земле, и Евлог смог побороть Тараса, оказался сверху. Тарас, которому очень сильно хотелось выйти победителем, не выдержал такого позора и громко заплакал. И тут, как будто прямо с неба упала, возле детей оказалась бабка Марфа. - А ну, отпусти ребёнка, шпана! – ринулась она в сторону Евлога. – Тресну вот чем-нибудь по твоей дурной башке, тогда будешь знать, как малышей обижать! Евлога как ветром сдуло с Тараса, он резво вскочил на ноги и рванулся бежать. Удалился довольно далеко от сердитой бабки и только тогда остановился, чтобы оглянуться. Марфа же помогла внуку подняться с земли, отряхнула с его одежды пыль, приставшие травинки и за руку повела домой. При этом не забывала оглядываться и всё грозила кулаком Евлогу, при этом громко кричала: - Чтоб я больше не видела тебя рядом с Тарасом! И к нам ни ногой! Какой бандит растёт! Дерётся! Вот так всегда эти взрослые, заявятся, когда не надо, и испортят детям всю игру. Никто ведь не дрался, просто боролись, выясняли, кто сильнее, даже судья был. Но разве будет кого-то слушать эта бабка Марфа, вбила себе в голову, что внука Евлог просто так избил, и всё. На сердце Евлога осел неприятный осадок. Не стал больше к ребятам подходить, хотя они в прятки ещё намеревались поиграть, а неторопливо пошёл домой, лучше почитает. Возле грядки сидела трясогузка и качая вверх-вниз хвостом, ходила по земле, выискивая букашек, клюнет, шагнёт, клюнет, шагнёт. Евлога, очевидно, она ещё не заметила, сейчас он её кепкой с длинным козырьком накроет. Снял кепку и тихонько начал подкрадываться к птичке. Вот уже совсем рядом пташка о чём-то щебечет на только ей понятном языке, ещё шажок, и она будет в кепке Евлога. Упал на землю мальчик, вытянув руку вперёд, совсем некуда трясогузке деваться, но она каким-то чудом успела на короткий миг раньше вспорхнуть, а кепка накрыла пустое место. С сожалением поднялся Евлог на ноги, отряхнулся и обратно надел кепку на голову. Жаль, что не сумел поймать шуструю птичку, было бы чем похвастаться перед Тарасом. Теперь же с пустыми руками придётся идти к нему. Евлог уже успел забыть вчерашние угрозы бабки Марфы. Тарас сидел на крыльце и сосредоточенно жевал хлеб с маслом. Он, конечно, давно уже заметил приближающегося к нему Евлога, но не спустился навстречу, чтобы поприветствовать друга, побеседовать и поиграть с ним во что-нибудь. Тарас не смотрел даже на Евлога, а продолжал откусывать большими кусками хлеб и старательно разжёвывал его, словно перед этим три дня во рту крошки не было. - Тарас, тебя сегодня родители гулять пустят? – прервал молчание Евлог, дойдя до крыльца. Но Тарас не отвечал, а смотрел куда-то высоко вдаль мимо Евлога, будто в небе высматривал самолёт, не спеша доел бутерброд, смахнул крошки с колен и поднялся. Он стоял на крыльце, а Евлог внизу, под крыльцом, поэтому казалось, что Тарас старше возрастом и выше ростом. - Я с тобой, Евлог, больше не дружу, - в конце концов высказался он, всё ещё продолжая усиленно работать челюстями, всунул палец в рот, отдирая прилипший к зубам хлеб и продолжил: - Я с Гришей дружу. Уходи от нашего дома! Евлог изумлённо глядел на Тараса, не понимая, что же такого произошло между ними? Всегда вместе играли, с утра ещё, как Тарас увидит Евлога, зовёт к себе, а сегодня… Ну ладно, если теперь хочет играть с Гришей, то разве нельзя дружить всем троим вместе? Так же отлично проводили бы время в совместных забавах. Гонит от себя, ну и пусть, Евлог навязываться насильно не будет, поэтому, уже поворачиваясь, только бросил через плечо: - Ну и не надо…, - и ушёл не оглядываясь. Тарас же постоял на крыльце, поглядел на спину удаляющегося Евлога и направился к дому Настасьи Пашковой, откуда доносились звонкие детские голоса. И правда, возле изгороди Настасьи собралось много ребятни, о чём-то рассуждают, смеются. Галя, Маша, Вера, Валя и Гриша забрались на самую верхнюю жердь изгороди и качаются на ней. Жердь хорошо пружинит, дети довольны. Тарас тоже вскарабкался к ним, уселся поудобнее и стал вместе с другими качаться, хорошо! Ещё сильнее стала изгибаться жердина под грузом ребятни. - У-ух! У-ух! Ещё раз, вот так, - командовала Галя, а остальные старались как можно сильнее насесть на упругую жердь. Красота! Недолго продлилась эта красота, жердь была ещё не старая, без гнили. Если бы не дети, она прослужила бы не один год, но под грузом такого большого количества детей и их раскачивания в такт она не выдержала и переломилась. Подобно сбиваемым кедровым шишкам дети рухнули на землю. Со смехом поднимались на ноги. - Никто не ушибся? – огляделась вокруг Галя, она среди детей была старшей. - Да нет! Это разве высота?! – рассмеялся Гриша. Но не всё обошлось благополучно. Тарас упал неудачно на голову, в шее у него что-то хрустнуло, в ушах послышался звон. Мальчик заплакал. - Брось! Не будешь же плакать! Никогда не падал, что ли? – проговорила Маша. Тарас потихоньку поднялся с земли, но стоять на ногах не мог, поэтому пришлось держаться руками за изгородь. В его глазах всё качалось и плыло, и дома, и деревья, и земля. Постоял некоторое время, привалившись к забору, подождал. Как только земля перестала раскачиваться, Тарас, наклонив голову вправо, хлюпая носом, удалился от детей к своему дому. - Что случилось? Что, сильно ушибся? – к Тарасу участливо обратилась Валя. - Рёва-корова, не обращай внимания, - скривил губы Гриша. - Давайте поднимем жердь и поставим, будто она не сломана, а то ещё попадёт нам, - предложила Галя и дети подняли переломанную жердь наверх, положили на нижнюю и как могли замаскировали место перелома, приложив половинки друг к другу. После этого быстренько покинули место происшествия, пока кто-нибудь из взрослых не застукал их тут. Тарас, наклонив голову вправо, плача в голос приплёлся домой. - Что случилось, дитятко? – бросилась к внуку бабка Марфа. - Евлог жердью по голове ударил, - ещё пуще заревел Тарас. Евлогу только на следующий день стало известно, что он, оказывается, вчера саданул Тараса по голове колом, да так сильно, что теперь шея Тараса на всю жизнь останется изуродованной и тот сможет ходить только склонив голову вбок. И правда, Тарас так и держал голову, при этом ещё и грозился: - Берегись, Евлог, вот папа тебе покажет! Да вдобавок отцу твоему расскажем и он тебе не так ещё всыплет. - Когда это я тебя колом бил? Если бы я тебя ударил, ты бы не поднялся! Евлог, конечно, поначалу не принял близко к сердцу напраслину, возводимую по отношению к нему, но всё-таки встревожился, а что же будет, когда об этом узнает отец? А Дмитрий Гуриевич долго размышлять не станет, суд у него скорый, либо розги, либо ремень! Если что узнает про сына, значит, это правда. До смерти, наверно, всё же, не изобьёт, но спина ведь своя, больно! Да и вдвойне обидно, когда тебя ни за что, по чьему-то злому навету наказывают. Бывает, что выпороли за совершённую пакость, в этом случае всё понятно, заслужил – получи! Сам виноват! Это можно понять. А так, ни за что спину подставлять под ремень! Никому это, наверно не понравится. Хоть бы не дошла кляуза Тараса до ушей отца! Так мысленно кому-то неведомому, а, может, Богу молился Евлог по пути домой. А как только зашёл в дом, то впору было пулей вылетать обратно. За столом возле мутной бутылки с самогоном сидели и мирно о чём-то беседовали Дмитрий Гуриевич и Фёдор Михайлович. Господи! Если бы знал, то ни за что бы не заходил в дом! - Нагулялся, сынок? Ну, садись и поешь, - приготовила Евлогу на стол Фёкла Прокопьевна. Евлог бочком-бочком, опасливо поглядывая на Фёдора, прошёл к столу и сел на приличном расстоянии от него. Дмитрий Гуриевич даже не взглянул на сына, тут шёл взрослый разговор об охоте и путиках. Значит, Фёдор Михайлович ещё ничего про Евлога отцу не наябедничал. Взял ложку и потихоньку начал есть, хотя аппетита совсем не было, какая уж тут еда! Но никуда не денешься, теперь сиди, помалкивай и жди, когда же гром грянет? И гроза не замедлила разразиться. Фёдор Михайлович покосился на Евлога и погрозил ему пальцем: - Ты, Евлог, смотри! Лицо Дмитрия Гуриевича мгновенно изменилось, он насторожился, глаза сузились, превратились в еле заметные щёлочки: - Что ещё натворил мой дурак?! - Тараса по голове колом ударил и шея мальчика теперь искривлена. - Чего?! – отец буквально взлетел со скамьи, сорвал с гвоздя солдатский ремень и поднял его над головой. – Выходи! Сейчас же выпорю! Глаза отца горят, прямо сверкают, молнии метают, лицо красное от гнева. Евлог, который тут же заплакал от страха, даже голову поднять и взглянуть на отца не смеет. На нетвёрдых ногах поднялся и, всхлипывая и проливая горькие слёзы обиды, вышел из-за стола, встал перед отцом. Ой, что сейчас будет?! Представить даже страшно. Просто так, ни за что, из-за дурацкой кляузы Тараса отец сейчас сына выпорет. Вдобавок сегодня пьяный, донельзя рассердившийся, точно шкуру спустит. Но Фёдор Михайлович тоже вышел из-за стола и решительно встал между отцом и сыном: - Дмитрий Гуриевич, не надо его наказывать. Весной Евлог нам здорово помог, когда мы рубили материал на ремонт запруды. Не бей его. Просто предупредим, чтобы больше никогда Тараса не обижал и на этом закончим разговор. Евлог ведь неплохим человеком растёт. - Как это так, не наказывать?! – кровь в венах Дмитрия Гуриевича кипела, прямо бурлила. – Мы – мужики, и то за колья не хватаемся! А если бы мальчик умер?! Выходи, пороть буду! Оставлять безнаказанным такой вопиющий факт никак нельзя! - Не надо, не надо! – Фёдор Михайлович задержал руку Дмитрия Гуриевича. – Не бей сына! Тарасу от этого легче не станет и от того, что ты выпорешь Евлога, ничего хорошего не получится. - Как это не получится? Если он не понимает человеческого языка, то язык ремня быстро до мозгов дойдёт. Евлог! Иди ко мне! Покажу тебе, как колом маленького мальчика бить! Евлогово сердце в груди так и скачет, готово от испуга выскочить через рот. Плачет, надрывается, руками лицо закрывает, даже слова сказать не может и не смеет. Что теперь будет? Что теперь будет? Вот так ни за что теперь отец его до полусмерти изобьёт! Но на радость Евлога в конце концов отец успокоился, повесил ремень на гвоздь и с Фёдором снова уселись за стол. Евлог в мыслях столько благодарственных слов сказал Фёдору Михайловичу, вот ведь, отстоял мальчика, не дал выпороть его, хотя и поверил клевете Тараса. Какой же хороший человек! Евлог тут же быстренько хотел улизнуть подальше от отца, чтоб с глаз долой, но тот указал пальцем на место за столом: - Сиди! Сам опять разлил по стаканам самогон, чокнулись с Фёдором и выпили. - Ты давай, Фёдор Михайлович, расскажи хоть, как это произошло? - Да я и сам не знаю. Вернулся вечером домой с работы, а у сына шея искривлена. Голова вот так вбок почти прижата к плечу, - Фёдор наклонил свою голову к плечу, - да так и осталась. Что случилось, сынок, спрашиваю. Евлог, мол по голове колом стукнул. - И что, так искоривлённой и осталась шея?! - Да, так и живёт теперь с кривой шеей. Не может выпрямить. Не знаю, поправится когда-нибудь, или нет? - Ну-ка, выходи сюда! Выпорю! – снова вспыхнул Дмитрий Гуриевич и сорвал со стены ремень. Евлог хотел уже встать и выйти к отцу, но Фёдор Михайлович и на этот раз остановил Дмитрия: - Не надо, ни к чему это, Дмитрий Гуриевич, чего ведь не бывает между пацанами в детстве. Ничего, подождём, когда-нибудь ведь исправится же шея Тараса. А выпорешь сына, так что от этого изменится? Садись и успокойся. Мать с бабушкой возле печки ни живы, ни мёртвы, затихли, не смеют вмешаться в спор между мужчинами. До этого ведь никто из них не слышал, что Евлог ударил колом Тараса. Фёдор Михайлович вон сам говорит, значит, это правда. А Евлог аж трясётся весь от страха, только слёзы утирает, но громко заплакать не смеет. Никто ведь у него не спрашивает, правду ли говорит Фёдор Михайлович, или его самого Тарас ввёл в заблуждение? В конце концов злоба Дмитрия Гуриевича утихла, он успокоился и сердито бросил сыну: - Уйди с глаз долой, чтоб я тебя не видел! Ложись спать, завтра поговорим! Евлогу два раза повторять не пришлось, быстренько юркнул в подполье. Летом отец с матерью ночуют в сарае под пологом, а он с бабушкой и сёстрами в подполье на досках, разложенных на картофельной яме. В подполье хорошо, всегда тихо, прохладно и комары не досаждают. Разделся, лёг, накрылся с головой одеялом и долго ещё в одиночестве плакал от душившей его жестокой обиды. Вот ведь как оговорил его Тарас! Но за что? Да ни за что! Что плохого он сделал Тарасу? Постоянно вместе играли, никогда Тараса не обижал, даже пальцем не трогал, и вот как Тарас с ним поступил! Так разве можно? Как потом с ним жить? С кем играть? Гриша старше и к Шурику тянется, для Евлога рядом с ними места нет. Вот и ломай голову. А что будет завтра? Фёдор Михайлович сегодня уйдёт, завтра утром некому будет заступиться за Евлога, вот тогда отец уж отведёт душу! И так он всегда сердитый, а пьяный становится настоящим зверем, представить невозможно, что он может натворить с сыном. Слышно, как хлопнула дверь, Фёдор Михайлович ушёл. Вышли в сарай родители. Спустились в подвал и улеглись спать рядом с Евлогом бабушка и сёстры. - Евлог, за что ты Тараса ударил? – тихонько обратилась к внуку бабушка. - Да не бил я его! Разве можно колом по голове ударить?! Даже подумать страшно! - А кто же тогда его ударил? Почему на тебя напраслину возводит? - Сам с изгороди упал на голову, - вмешалась Катя. – Мне Вера и Валя рассказали. - А почему отцу об этом не сказала? - Да! Разве посмеешь вмешаться, вон, какой он злой! Господи! Теперь всё стало на свои места! Вот, оказывается, как дело было! Сам грохнулся, а про Евлога такое наговорил! Ну и человек! Так разве можно?! Ещё другом считался когда-то. Это ведь … как и называется? В одной книге Евлог вычитал … Сейчас вспомнит … Да! Это называется «запрещённый приём». Вот как поступок Тараса называется! Запрещённый приём! И наконец маленькое сердце в груди мальчика успокоилось, перестало ныть. Теперь бояться уже нечего, утром Катя расскажет отцу, что на самом деле Тараса по голове колом никто не бил, а сам он неудачно упал и повредил шею. Вот сегодня и досталось Евлогу, до смерти перепугался. Знает ведь, что отец никогда никого не слушает, хоть ты что ему не говори. Вот так может случиться, что кто-нибудь снова оговорит Евлога, тогда без разборки убьёт сына. Постоянно приходится бояться, постоянно дрожать от страха, настанет ли когда-нибудь в будущем для него нормальная жизнь? Улыбнётся ли ему счастье? Всю ночь мальчика мучили страшные видения, то его знобило и он съёжившись под одеялом стучал зубами от холода, то бросало в жар, тогда он сбрасывал с себя одеяло. Гонялся за ним отец, размахивая широким ремнём со звездой на пряжке, а бабка Марфа подзадоривала Дмитрия Гуриевича: - Вот, вот! Пороть надо сына, пороть! Шпана из него растёт! Будет знать, как колом Тараса бить! Рано утром, когда мать доила корову, а бабушка топила печку, Евлог бегом выскочил из подполья, приблизил к залавке табуретку, залез на неё и стал шарить рукой по посудной полке, ища что-то на ней. - Что тебе нужно, Евлог? - На полку вчера дребезжит положил, а сегодня никак не найду. - Что положил? - Дребезжит. Бабушка тут же бросила на пол в углу комнаты фуфайку, другую свернула, как подушку и уложила внука. - Поспи, дитятко, отдохни, рано ещё. Никто не взял твой дребезжит, он там и лежит. Евлог успокоился и спокойно заснул, а как открыл глаза, то огляделся и удивился. Что это? Спать ложился в подполье, а проснулся на полу в избе! Возле него сидели с озабоченными лицами отец, мать и бабушка. - Проснулся, сынок? – погладила мальчика по голове мама. Евлог хотел подняться и встать, но она удержала его за плечи. - Подожди, сразу не вставай. Успеешь. - Почему? - Голова болит? - Да. - А что ты искал на полке? - На полке? Ничего не искал. - Вот бабушка сказала, что какой-то дребезжит на посудной полке искал. Дребезжит? Где-то уже встречал Евлог это слово. А-а! Это же из книжки «Федорино горе»! Там написано: «А посуда бежит и бежит, тараторит, тараторит, дребезжит», - вот откуда это странное слово всплыло в больной голове мальчика! А что он на своих ногах поднялся из подполья и на полке руками шарил, «дребезжит» искал, не помнит. Вот как в жизни бывает, нарочно не придумаешь! Удивительно! После полудня, устав валяться в постели, Евлог встал, не спится же, да и на улице забот непочатый край. Голова хоть и болела, но уже можно терпеть. Ребята где-то играют, а Евлогу дома скучно. - Погуляй, милый, с Любушкой, вдвоём веселей, - бабушка вставила в ладонь внука маленькую ручку сестрёнки. Евлог опечаленно вздохнул. Да, веселей! Теперь уж точно веселей. Не оторвёшься, не бросишь Любу, и на песок играть не побежишь, осталось только тихонько мелкими шажками рядом с ней ходить. Ноги Любы ещё слабенькие, постоянно надо поддерживать её, чтоб никуда не упала. А так хотелось к ручью сходить, на луга сбегать. Да, такова жизнь! Катя хитрая, куда-то успела чухнуть, не видно её нигде. Вот если бы рядом тут была, то Евлог мигом бы сплавил ей Любу, пусть нянчится. А теперь в такой погожий день приходится с сестрёнкой возиться. Спускаясь с горы возле большого раскидистого кедра, они повстречались с группой девочек, среди которых была и Катя. Видно, на луга ходили, довольные, у каждой на голове красуется венок из ромашек и других цветков. - Ну-ка, Евлог, расскажи, что ты утром на полке искал? – тут же с ехидцей в голосе спросила Галя. Евлог неприязненно покосился на Катю. Вот же сорока, успела уже раззвонить! - Нашёл свой дребезжит? Или всё ещё ищешь? – это Валя вмешалась в разговор. Девочки дружно рассмеялись. - Какой-то дребезжит ищет! Ха-ха-ха! – прямо покатываются со смеху. Евлогу стало не по себе. И как им не стыдно поднимать на смех больного человека, который, не помня себя, бегал и искал что-то несуществующее. Обиделся, не стал с ними дальше лясы точить, отошёл быстрее, уводя с собой Любу, пусть ржут, если им так весело. Спускаясь дальше вниз, они повстречали бабку Марфу, та, дёргая головой, посмотрела ненавидящими глазами на мальчика и процедила сквозь зубы: - Уродина противная! Белой горячкой не страдаешь?! Евлог быстренько принял вбок и с сестрёнкой ушёл подальше от этой старухи, боясь, что вдруг да ударит чем-нибудь по голове. Но та не стала трогать мальчика, а бормоча себе под нос всякие разные непотребные слова в его адрес, прошествовала дальше. Можно было, конечно, ещё погулять, но скоро Люба устала и Евлогу пришлось на руках отнести её к дому. Дома его ждал очередной сюрприз. Мать огорошила сына: - Марфа заходила, сказала, будто ты Тараса толкнул в лужу, вся его одежда теперь испачкана, грязная. У Евлога аж лицо вытянулось, а глаза наполнились слезами: - Я Тараса ещё не видел… - Я так ей и сказала, что ты болеешь и сегодня никуда гулять не ходил, только вот перед приходом Марфы вышел с Любушкой. Что же за человек растёт этот Тарас? Отчего на тебя всякую напраслину возводит? - Не знаю, чего ему не хватает? – только пожал плечами Евлог. Вечером вернулся домой с работы отец и, раздеваясь, произнёс: - Виделся я с Тарасом. Спросил, правда ли, что Евлог ударил его колом по голове, или нет? Тарас подтвердил, что это правда, ты ударил его жердью из изгороди. - Да ведь, если подумать, чтобы ударить жердью, надо его за один конец поднять и потом уже ударить, - вмешалась мать. - А жердь за конец поднять не всякий мужик сможет. - Конечно, это так и есть. А почему ты не сказал мне вчера, что не виноват? Надо же было сказать, что не бил ты Тараса! – повернулся к Евлогу отец. Евлог молчал, что тут ответишь? Разве бы вчера прислушался Дмитрий Гуриевич к его робким попыткам оправдаться? Вряд ли. А самому сначала спросить нельзя было, а затем уже за ремень хвататься? Опять Евлог сам же и остался виноватым. Вот и сенокос. В Демьяновке хоть и колхоз, но каждая семья сено заготавливает отдельно. Вначале попробовали работать общей артелью, но не понравилось. Одной большой бригадой, конечно, хорошо на обширных лугах сено заготавливать. Но на небольших участках, где развернуться негде, большой толпой они только мешают друг другу. Да и люди неодинаковые. Одни стараются, из кожи вон лезут, другие же с ленцой относятся к работе, а трудодни одинаковые получают. Вот и разделились на маленькие семейные бригады. Семье Евлога создать свою бригаду ещё не получается. Отец инвалид, дети маленькие. Поэтому Фёкла Прокопьевна вместе с Гришиной мамой - Ириной Ефимовной объединились с Филиппом Кирьяновым и его женой. Получилась такая сборная бригада. Но как только Катя с Евлогом подрастут, смогут махать косой-горбушей, тогда уж отдельно своей семьёй на сенокос выйдут. Сейчас мать в колхозе трудится, а отец везде, где только можно, на разных неудобьях, в болоте выкашивает, собирает корм на зиму для бурёнки. А зима ох какая долгая! Недалеко от дома, где Евлог ловил бабочек, тётя Аксинья позвала его помочь поднести несколько копен сена на носильных жердях к стогу. Дурак, тогда с радостью согласился и помог тёте. Как на грех, отец в окно увидел, как работает сын и удивился: «О-о! Оказывается, Евлог уже может на сенокосе копны подносить!» И началось … Больше ни разу не оставлял отец Евлога дома, всюду брал с собой. Кабы знать, не стал бы тёте Аксинье помогать, сославшись на слабость, показал бы, что мал ещё и не в состоянии даже жерди от земли оторвать. А теперь поздно. Вот и сегодня отец снова ведёт сына с собой на пожегодскую дорогу, где он два дня назад скосил небольшой участок. Евлог несёт двое грабель, а отец вилы с короткой ручкой, вилы с длинной ручкой и носильные жерди. За ремень со спины заткнут топор, как же без него? На пожегодскую дорогу можно выйти по зимнику, но там почва болотистая и летом грязно, поэтому отец повёл сына по параллели. Оказывается, вырубленные в лесу просеки, идущие с севера на юг, называются визирками, а если они направлены с востока на запад, то это параллели. Пожегодская дорога широкая, зимой по ней, когда земля промёрзнет, даже на машинах ездят. А теперь вся она в грязных лужах, которые за всё лето так и не просыхают. Возле луж, словно раскрытые цветы, собираются стайками и сидят большие белые бабочки, их ещё называют капустницами. И что их тянет к этим лужам? Сидят на грязи и машут себе крыльями, видно, о чём-то между собой разговаривают, сплетничают, как бабы. Вот же у них жизнь! Никаких проблем. И сено заготавливать не надо. Но вот дошли, наконец, до того места, где отец косил. Это небольшая полянка в низине. За ближними деревьями и место для стога есть, жерди высокие из земли торчат. Наверно, отцовские, с прошлого года остались. Почему-то для своей коровы нельзя с хороших лугов сено заготавливать, приходится далеко ходить, выискивать небольшие участки в глухом лесу и в болотистых местах. Все хорошие сенокосные луга принадлежат колхозу. А что такое колхоз? Все жители деревни работают в колхозе. Сено с лугов привозят на скотный двор, где содержат телят. Этих телят после того, как они подрастут, станут крупнее, забивают, а мясо продают через магазины тем, кто живёт в городах и крупных сёлах. А демьяновские разве не свои, советские люди? Им ведь тоже кушать надо! А коров со своего подворья тоже надо чем-то кормить! Почему тогда не разрешают им сено заготавливать на удобных, широких лугах, которые расчищены и приспособлены демьяновскими же прежними жителями. Никак этого мальчик не понимает. - Ты вокруг луга от леса начинай сгребать, а я пока место для стога приготовлю, - отец протянул грабли поменьше Евлогу. – Да старайся работать чисто, чтобы сено не оставалось! Мальчик стал медленно сгребать, отводя от деревьев сено к середине поляны, чтобы жаркое солнце высушило ещё не совсем просохшее сено. Отец пробовал жерди на крепость. Одна жердь была ещё крепкая, её Дмитрий Гуриевич вытащил и снова крепко-накрепко вбил в землю. А другая жердь успела подгнить, её пришлось заменить новой. С торцов жерди подпёр рогатками, приготовил подпорки. После этого и сам тоже присоединился к Евлогу. - Чисто работай на лугу! Не оставляй сена! Нам сено нужно, а не территория! Видишь, всюду у тебя огрехи, - сердито выговаривал он сыну. – А прутья отбрасывай к лесу, прутья корова не ест. Интересно, с какого времени эта ложбинка стала лугом? Скажет тоже! Ох, и сердитый же отец Евлога, беспрестанно кричит на сына. Евлог изо всех сил старается, в такую жару среди оводов и комарья, которые даже рот пошире раскрыть и глубоко вдохнуть не дают. Окружили и гудят, гудят, такой шум стоит, словно трактор беспрестанно рядом работает. А грабли тяжёлые, того и гляди, руки оторвутся от такой непосильной работы. Долго ли, коротко ли, но собрали всё сено в валок. Отец быстро соорудил круглые аккуратные копны, сужающиеся и закругляющиеся кверху. - Пойдём, сынок, на тот холм, там тоже я скосил, пара копен наберётся. Закопним и поднесём сюда, к стогу. Ещё есть?! Когда завершили тут, Евлог даже оживился, так обрадовался, что конец пришёл их труду на сегодняшний день. А у отца, оказывается, ещё и в другом месте скошено. Взял в руки грабли и уныло поплёлся вслед за отцом, который с носильными жердями торопливо направился кверху. Но там участок оказался совсем крохотным. Прямо возле самой дороги между кустами ивы небольшой кусочек скошен. И правда, получились две копёшки. Конечно, в основном вся тяжесть работы легла на плечи Дмитрия Гуриевича, от Евлога проку мало. - Ну-ка, сынок, попробуй вставить носилку под копну. Евлог взял тяжёлую носильную жердь, острым концом попробовал всунуть её под копну, но сколько он ни пыжился, сколько ни тужился, у него ничего не получилось. Отец же безо всяких усилий справился с задачей, всунул обе носилки под копну на уровне земли. - На, сынок, надень рукавицы, чтобы оводы руку не кусали. А если оводы на лицо сядут и начнут кусать, то скажи. Поставим копну и отгонишь. Укусы комаров, конечно, потерпим. Ну, взялись. Дмитрий Гуриевич левую изуродованную руку подсунул под носилку и прижал к туловищу, так ему приходится работать. Отец спереди, Евлог сзади подняли копну на носилках и понесли. Копна оказалась тяжёлой и нести далеко. А крупные оводы так и наседают, стремятся сесть на лицо и тут же вцепиться своими острыми зубами и пилить, пилить твоё тело. Приходится постоянно отдуваться и мотать головой. Теперь понятно, почему лошади летом беспрестанно головой качают вверх-вниз, так они спасаются от гнуса. Но вот огромный жёлтый овод вонзил свой нос прямо возле глаза, больно! - Пап! Овод укусил! Остановились, опустили копну на землю. Евлог от всей души зло ударил ладонью эту наглую тварь, размазал, от неё только мокрое место осталось. Вот тебе! - Ну, взяли! Подняли копну, несут дальше. Но далеко надо идти, даже места для стога не видно. У Евлога неожиданно выскользнула носилка из руки, копна развалилась. Евлог весь съёжился, с опаской взглянул на отца, ждал от него ругани в свой адрес. Но тот почему-то ничего не сказал, только хмуро собрал рассыпавшееся сено обратно в копну и сверху придавил своим телом. - Подняли! Перенесли копну на несколько шагов вперёд, но носилка снова выскользнула из руки мальчика. Опять Дмитрий Гуриевич смолчал, что тут поделаешь, сын мал ещё, сил не хватает. - Сними-ка рукавицы, так попробуем, тут недалеко уже. Без рукавиц держать носилку легче, не выскальзывает, уже без остановок донесли до стога. - Отнеси носилки к копне и оставшееся сено собери, а я стоговать начну. Только-только Евлог дошёл до копны и принялся сгребать рассыпанное сено, а отец уже возле него. Всунул носилки под копну, навалился на неё, чтобы она лучше держалась и не развалилась на ходу. - Подняли! Сделали всего несколько шагов и вдруг у Евлога носом пошла кровь. - Пап, из носа кровь течёт! Копну опустили. - Ну что тут поделаешь?! Ложись на спину в тени куста и полежи. Это в жару кровь жидкой стала, поэтому и течёт. Подождём, мы люди не гордые. Евлог лёг на траву возле дороги и вытянулся. Тут же во рту появилась солоноватая кровь, повернул голову и сплюнул в сторону. По небу медленно плыли мелкие белые, словно из ваты, облачка. Над головой летали тонкокрылые стрекозы, роились оводы, тоненько пищали комары. В жару комаров мало, отец говорит, что на солнце у них жир плавится, поэтому и прячутся возле земли, в траве, где не жарко и сыро. Лежит Евлог и ждёт, когда в носу кровь свернётся и образуется пробка, препятствующая кровотечению. Через какое-то время отец спросил: - Ну что? Остановилась кровь? Евлог провёл пальцем под носом: - Вроде больше не идёт. - Тогда вставай не торопясь и отнесём копну. Евлог медленно поднялся, постоял. - Не идёт? - Нет. - Ну, взяли! Кровь в носу затвердела и закрыла носовое отверстие. Остальные копны были близко, поэтому с ними справились быстро. Отец завершил стоговать и заострил верхушку, чтобы дождь не проникал вовнутрь, а стекал вниз, как с крыши, это Евлог уже знает. Ну, вот и всё! Но отцовы слова огорошили мальчика: - Там в следующей низине у меня тоже накошено, пойдём и там уберём. Совсем расстроился, голову повесил Евлог. Вот ведь, зря радовался, оказывается. Тут работе конца и края пока не видно. Ждёшь, ждёшь всю долгую зиму тёплого лета, надеешься, что набегаешься, наиграешься вволю с друзьями, накупаешься, набултыхаешься в прохладной воде, а тут с отцом приходится таскаться куда-то далеко, на жаре задыхаться, терпеть болезненные укусы комаров и оводов, сено заготавливать. Так не заметишь, как совсем бесполезно и лето пройдёт. Во второй ложбинке участок оказался меньше, чем в первом и застоговали быстро. Это несказанно обрадовало Евлога, хотя он и опасался, не накосил ли отец и третий участок? Но его опасения оказались напрасными, больше убирать было негде. Домой направились отец с сыном. - Стога деревьями скрыты, так что, надеюсь, никто их не заметит, - довольно бросил Дмитрий Гуриевич. – А оводов сегодня! Если голого человека привязать к дереву, то в такой день и полчаса не выдержит, сожрут, один скелет останется! Вроде и поработали-то всего ничего, а устал. А ты как, тоже устал? - Конечно, - вздохнул Евлог в ответ. - Ничего, дома отдохнёшь. Какой там отдых?! Если разрешат, то после ужина сбегает ещё на песок поиграть, если ребята соберутся. Вот не повезло Евлогу! Другие, наверно, целый день гуляли и накупались досыта. А он столько времени потерял из-за какого-то сена. Если отцу так нравится сенокос, то пусть бы один и работал, нечего Евлога за собой таскать! Отец рано утром отправился в Семнадцатый продавать лук. Из разговоров взрослых Евлог знает, что Семнадцатый – это дальний лесной посёлок, там живут русские, они заготавливают лес и отвозят его по узкоколейке к Пасаёлю. Почему-то их место жительства называют посёлком. Не село, не деревня, а посёлок. Видно, жители посёлка богатые, хорошо получают, денег у них много. Вот туда часто ходит Дмитрий Гуриевич и носит в рюкзаке на продажу то лук, то картофель. Евлогу непонятно, почему эти русские сами не выращивают лук и картофель? Деньги ведь можно и на другие цели использовать. Вчера отец с матерью рвали в огороде лук, разложили его на полу в сарае и долго сидели на опрокинутых набок табуретках, чистили и отбрасывали начинающие желтеть перья и связывали их в пучки по десять штук. Всё это сложили в рюкзак, чтобы к утру было готово, только забрось за плечи и неси. - Дети, вы без дела не сидите, идите в лес и наберите черники, говорят, поспела уже, - бабушка подала Евлогу и Кате небольшие берестяные наберушки. Вот тебе и на! Опять работу нашли! Так хотелось Евлогу поиграть с ребятами, а придётся в лесу среди тучи комаров и оводов собирать ягоды. - Давай мы с тобой оставим наберушки, а возьмём ведро и черники наберём полное ведро, всех удивим! – предложила Катя. - Навряд ли сможем полностью ведро наполнить, - с сомнением покачал головой Евлог. - Почему не сможем, если на это пойдём? Возьмём по стопке, будем сначала набирать туда и высыпать из неё в ведро. А само ведро поставим и пусть стоит, тяжело же его таскать постоянно. - Тогда посчитаем, сколько стопок надо набрать. Выбрали самое маленькое ведро, вышли к бочке в углу дома, куда постоянно стекает с крыши дождевая вода и начали стопкой наполнять ведро водой. - Смотри, восемьдесят стопок помещается. Значит каждому надо набрать всего каких-то сорок стопок. А сорок стопок мы моментом наберём, да ведь? - Да, конечно, - согласился с доводами сестры Евлог. Пошли по накатанной телегами дороге через поля и углубились в лес. Вот и черника, но что-то мало её тут. Но всё равно надо начинать. Первые стопки наполнили быстро, но сильно досаждали комары. Они постоянно кружили вокруг лица, садились, кусали и кусали детей. Евлог сердился на них, отмахивался: - Да отстаньте уж от меня! Покоя от вас нет! Что, сегодня не кормили? Невдалеке послышались голоса других детей, к ним приблизились Валя, Вера, Шурик, Маша и Галя. - Что вы тут на голом месте остановились? – удивился Шурик. – Пойдём со мной, покажу, где черники море, хоть лопатой греби! И правда, он привёл детей на какую-то поляну, где было много крупной зрелой черники. Дело пошло веселее, стопки наполнялись быстро, но в ведре всё ещё ягод было на донышке. Хорошо, когда народу много, бесконечные разговоры, громкий смех, но не забывали и о чернике. Шурик интересно собирает, даже смешно смотреть, одну ягоду в корзину, другую в рот, одну в корзину, другую в рот. И остальные тоже не забывали подкормиться. Евлог же добросовестно всё клал в стопку, спешил быстрее наполнить её. Наполнит - в ведро высыплет, наполнит – в ведро высыплет. При этом не забывал про счёт. Вот и первая десятка готова, вторая. Но со временем почему-то всё труднее стали наполняться стопки. Что же это такое? И комары всё злее, прямо не комары, а настоящие звери, грызут и грызут! - Ух-х, какие вреднющие! – сердится и давит на своём лице этих беспощадных голодных тварей Евлог. – Пойдём домой, Катя! Больше не могу! - Подожди! Дали же слово, что наберём полное ведро. У тебя которая стопка? - Тридцать третья. А в ведре и половины ещё нет. Что это? Ведь по расчёту по тридцать стопок на человека – это должно быть больше половины! А в ведре только третья часть! - Давай уж как-нибудь постараемся и соберём по сорок стопок, а? – Евлога уговаривает Катя. - Ладно. Собирали, собирали, набирали, набирали, набрали восемьдесят стопок. А в ведре чуть больше половины! Что это? Не ошиблись же в расчётах! Дома ведь всё точно проверили, в ведро вошло ровно восемьдесят стопок воды! А тут набрали восемьдесят стопок черники, а ведро наполовину пустое. - Пойдём, Катя. Не смогли полное ведро собрать, наверно, ошиблись. - Ну, хватит! – Шурику тоже надоело ягоды собирать, у него вообще черники только на донышке наберушки, зато рот весь синий. – Пойдём, к чёрту, домой! – и затоптал все кусты черники на полянке. Смешной человек! Дети весёлой гурьбой направились к деревне. - Вот же какие хорошие мои детки! Ах, сколько черники набрали! Я сейчас угощу вас молоком с черникой, а остальное высушим, - с улыбкой на добром лице встретила брата и сестру бабушка. Немного черники насыпала в миску, залила молоком, поставила на стол перед детьми, большую же часть высыпала на широкий железный противень и подняла на печку. – Зимой, когда молока не будет, сгодится на кисель. - Почему-то в ведро помещается восемьдесят стопок воды, мы набрали столько же черники, а ведро так и не наполнилось, - пожаловалась Катя. Бабушка на это долго смеялась: - Значит, хотели восемьдесят стопок черники набрать и надеялись, что полное ведро получится? Ну и дети! Черника ведь садится. Возле клуба Евлог повстречался с Тарасом. Они, может, целую неделю уже не встречались, но в маленькой деревне когда-нибудь их пути всё равно бы пересеклись. Некоторое время мальчики в упор глядели друг на друга. - Когда это я тебя колом по голове ударил? Почему на меня наговариваешь, всякое придумываешь? Меня ведь могли сильно выпороть, хорошо хоть, твой отец заступился. Ответь теперь, бил я тебя? - Нет, - так обыденно спокойно произнёс Тарас. - И в грязную лужу я тебя не толкал? - Нет. - А почему тогда на меня всё свалил? Знаешь ведь, что мой отец никогда меня слушать не будет, а сразу за ремень берётся! - Но тебе же за это ничего не было? - Нет. - Ну и всё. Что ты старое всё вспоминаешь? Забудь, и опять начнём дружить. Вот в этом весь Тарас, словно он абсолютно не виновен перед Евлогом. Конечно, снова подружились они, и дальше постоянно вместе интересно играли, но никогда не забудет Евлог о случившемся в его детстве, когда впервые столкнулся с предательством. - Ну, слава Богу, вернулся. Как сходил? – обратилась к Дмитрию Гуриевичу мать, когда усталый отец переступил порог дома. - Всё хорошо, только всюду новые делянки, тропу несколько раз теряли, блуждать пришлось долго, еле нашли. Но не зря ходил, весь лук смог продать. Сапоги детям купил, Евлогу резиновые, а Кате кожаные. - Ну и хорошо! А то осень приближается, а детям обуть нечего. Евлог широко раскрытыми глазами смотрел, как отец вытаскивал из рюкзака новые сапоги. Резиновые сверкали, как зеркало, мягко скрипели под руками отца, а кожаные тёмные и, видно, твёрдые. - А не малы будут? – взяла в руки резиновые сапоги мама. - Да нет, наверное… А если Кате малы будут, то Евлогу пригодятся, доносит. - Ну да, ну да. Садись, Митенька, поужинай. Проголодался за целый день. Отец долго гремел язычком рукомойника, мыл руки. - Я по пять рублей пучок продавал, а Филипп Пашков по шесть. Но зато у него два пучка украли и ничего в итоге не выиграл, - смеясь рассказывал отец. – Видно, решили наказать за жадность. Дома всё в норме? - Да, всё в порядке. Вот и пролетело короткое жаркое лето, как будто и не было его вовсе. Так и не удалось Евлогу вволю побегать и поиграть. Много ещё мыслей крутилось в его голове, но как-то заметил, что дни стали короче, ночи удлинились, стали тёмными. Уже не так палит солнце, заметно поредела прожорливая стая оводов. После Ильина Дня в колхозе вышли на уборку хлебов. Целыми днями трещит в поле трёхконная жнейка, косит поспевшую рожь. Бабы собирают скошенную машиной рожь, вяжут снопы, мужики вбивают в землю колья и строят похожие на маленькие домики суслоны. Дети маленькие тоже целыми днями крутятся подле них, играют в прятки в ближайшем лесу. Что ни говори, а всем вместе очень весело. Вечерами в темноте так хорошо играть на убранном поле в прятки, не сразу найдёшь, кто в каком суслоне притаился, а их вон сколько, стоят безмолвными часовыми. Ячменные суслоны маленькие, в них тесно, неудобно, а вот ржаные высокие, большие, залезешь и сидишь в них, как в маленьком домике. Но недолго простоят суслоны в поле. После просушки их разбирают, колья собирают и складывают на опушке под раскидистой елью до следующей осени. А снопы свозят на гумно и из них строят высокие скирды, где хлеб продолжает сохнуть. Уже в прохладную пору колхозники собираются возле большой молотилки, колесо которой при помощи широкого длинного ремня вращает трактор, стоящий неподалёку. Стоит оглушительный шум, гудит трактор, гремит молотилка. Снопы развязывают и кидают сверху в широкий зев молотилки. Что там внутри машины делается, Евлогу непонятно, но спереди из другого широкого отверстия вываливается солома, а сбоку по ременной трубе сыплется чистое зерно в приготовленные специально для этого мешки. Полные мешки колхозницы относят в сторону и тут же подставляют пустые. Да, умные всё-таки русские, хорошо придумали! После уборки хлеба с полей Дмитрий Гуриевич повёл сына на Тиманский Кряж ставить силки на рябчиков. Два года назад Евлог уже побывал там, когда в Демьяновку приходили старшие школьники с Веждино. Тогда ему было четыре года. Как раз Евлог с Тарасом собирались пойти к ручью играть в кораблики, когда услышали крик Шурика: - Веждинские пришли, на Кряж хотят подняться! От дома Настасьи Михайловны Пашковой под гору спускалась большая группа незнакомых старших школьников, все такие же рослые, как Шурик. За спинами каждого, как у паука, большие рюкзаки, идут тяжело, согнувшись, устали, видать, за долгую дорогу. Два мальчика кроме рюкзаков несли дочерна закопчённые вёдра. У некоторых были и небольшие топоры. С ними шли три взрослые женщины в брюках, наверно, они были за старших. Странно Евлогу видеть женщин в брюках, ведь демьяновские женщины ходили только в платьях или юбках. Пришедшие остановились возле ёлок, растущих за огородом Гриши, сняли с плеч рюкзаки и тяжело опустили их на землю. Выпрямились и поводили уставшими плечами. - Вот здесь костёр и разведём, место хорошее, сухое, - произнесла одна из женщин. – Мальчики! Ну-ка, быстро сбегайте в лес за дровами! Да срубите две рогатки и жердь потолще, надо будет ужин готовить. Коля и Ваня, сбегайте к ручью, принесите воды! Девочки, сразу картошку чистить! Что рты раскрыли? В первый раз в походе? «Какой поход? Сами пришли в Демьяновку, а говорят о каком-то походе?» - недоумевал Евлог, который вместе с остальными демьяновскими ребятами пришёл поглазеть на посторонних. А те такие гордые, что-то суетятся, чем-то заняты и даже не обращают внимания на местных, словно не видят. - Разве не на Кряж собираются пойти? Говорят тут о каком-то походе? – обратился Евлог к Шурику. - Они на Кряж в поход и собрались, - свысока взглянул на мальчика Шурик. Евлог так ничего и не понял, веждинские на Кряж собрались, или же в поход? И где находится этот поход? Почему-то ведь отец никогда ни о каком походе не упоминал, когда собирался на Кряж. Ещё раз спросить Шурика он не посмел. А возле разгоревшегося костра кипела работа, девочки и мальчики заняты общим делом. Два мальчика забивали в землю с разных сторон костра рогатки, а третий – сам конопатый, с длинным носом с горбинкой стоял возле них и поучал: - Да не так надо бить! Ты что, Жикин, топора в руках никогда не держал? - На, сам попробуй, если такой умный! – Жикин подал топор мальчику, который так рьяно поучал его. - Вот сейчас Боря научит с топором обращаться, - улыбнулась одна из взрослых женщин. - Смотри, как надо, у меня в один момент рогулька в землю уйдёт! – Боря, подняв топор выше головы, сильно ударил обухом по рогульке. Но она вместо того, чтобы войти глубоко в землю, треснула напополам. Возле костра раздался дружный хохот: - Ну и Боря! Ещё хвастался тут! А сам, оказывается, ничего не соображает. - Вот теперь иди в лес и сруби новую рогульку! – хмуро бросил Жикин. - Нет, лучше уж, Коля, ты сам сходи, а от Бори толку не будет. Он или по ноге топором саданёт, или, что ещё хуже, заблудится, а потом ищи его по лесу, - остановила Борю другая женщина. Жикина, оказывается, Колей зовут. Боря надулся и отошёл в сторону, а Коля через некоторое время принёс из леса новую рогульку и забил её в землю. На рогульки положили жердь, а на неё подвесили вёдра с водой. Вот, оказывается, отчего они закопчённые, ими пользуются вместо котелков. - Евлог! Катя! Быстро домой ужинать! – послышался голос матери от дома. Вот так всегда, как только начнётся что-то интересное, так сразу же надо опрометью мчаться на ужин. И есть совсем не хочется, хоть до утра выдержит! Вот именно теперь, и никак не позже матери надо позвать их домой. Не понимает Евлог взрослых. Какие-то они странные, постоянно стараются чем-нибудь да ущемить своих детей. Разве же нельзя попозже поужинать? Или пусть бы одни поели, раз они такие голодные! А Евлогу есть совсем не хочется. - Пошли, Евлог, - уныло проговорила Катя, которой, видимо, тоже ужасно не хотелось покидать весёлую компанию. Хочешь не хочешь, а придётся уходить. Брат с сестрой с кислыми выражениями на лицах побрели к дому. Много раз ещё оборачивались, чтоб взглянуть на шумных весёлых туристов, возившихся возле костра. Так хотелось подольше задержаться возле прибывших в деревню ребят из далёкого Веждино, поглядеть на чужих людей, на их весёлую возню, узнать от них что-то новое, неизвестное, и снова не удалось. Как будто каждый день тут полно посторонних! После ужина в дверь постучали. Катя с Евлогом удивлённо переглянулись, в деревне такой привычки ни у кого не было, все заходили просто так, распахивали дверь и шагали вовнутрь комнаты. Только Василиса Николаевна без стука не входила, но она сейчас на каникулах в другом районе у своих родителей. А тут постучали и замолкли. - Да-да! – громко отозвался на стук отец, конечно, догадался, что это гости из Веждино пожаловали. Дверь открылась и вошли две веждинские женщины. - Здравствуйте! – громко поздоровались они. Так в Демьяновке здоровались только с Василисой Николаевной. - Здравствуйте, - ответил, улыбаясь, отец. – Дальние гости пожаловали. Проходите вперёд, садитесь, отдохните. Женщины уселись на поданные им табуретки. Отец сел на лавку напротив гостей, приготовился их выслушать, мама возле окна, бабушка около колыбельки с Любашей. Евлог и Катя моментом залетели на полати, высунули свои головы поверх бруса из-за занавески и внимательно слушали и наблюдали за происходящим внизу. - Вы, наверно, по делу пришли? - Да, конечно. С огромной просьбой мы к вам, Дмитрий Гуриевич, - начала чёрненькая женщина. – Мы учитля Веждинской школы. Меня зовут Светлана Петровна, а она, - кивнула на другую, светлую, - Валентина Михайловна. Мы собрались в поход, хотим пойти на Тиманский Кряж. Нам сказали, что ваш охотничий путик ведёт именно туда и там у вас есть избушка. Вот мы и пришли спросить вас, не можете ли вы провести нас туда, а то ведь мы дорогу не знаем. Вот такая наша просьба. - Мы можем вам заплатить, Дмитрий Гуриевич, - включилась в разговор другая женщина, которую зовут Валентиной Михайловной. – Сколько скажете, столько и заплатим. Учительницы, оказывается, эти женщины! Неспроста Евлог отметил себе, что они красивые. Учительницы ведь все красавицы, Василиса Николаевна вон какая! Глаз не отвести! И эти, если приоденутся, тоже совсем другими станут, хоть сейчас и в рабочей поношенной одежде и в брюках. Понятно, что по лесу ходить не будут в праздничных платьях. - Плату не возьму, - отмахнулся отец. – Так проведу, раз уж из самого Веждино сюда добрались. Лишь бы погода не испортилась. От денег отказался, хотя и предлагали! А сам каждую копейку считает, удивился Евлог, который внимательно слушал разговор взрослых. - Там ведь детям ночевать негде и придётся за один день обернуться. Дойдут ли? - Не маленькие уж, - улыбнулась Светлана Петровна. – Да и сами же предложили на Тиманский Кряж походом пойти. Постоянно про какой-то поход упоминают. Что же это за поход? Надо и Евлогу тоже вместе со всеми на Кряж сходить, посмотреть на отцовскую охотничью избушку. - Сколько километров до избушки? – поинтересовалась Валентина Михайловна. - Отсюда до избушки около пятнадцати километров, да от избушки до вышки три. - Получается восемнадцать. А туда и обратно тридцать шесть выходит, - переглянулись между собой учительницы. – Ничего, выдержат. А кто испугается, на себя не надеется, пусть остаётся в Демьяновке и ждёт остальных. - Тогда, Дмитрий Гуриевич, завтра с утра пораньше и тронемся, - поднялись с табуреток гости. - Да, здесь внизу возле ручья соберёмся. - Что же вы, даже чашку чая не выпьете? – засуетилась мама. – Так и уйдёте? - Спасибо, мы уже успели поужинать, да и наших сорванцов надолго одних оставлять нельзя. - Вот и гости! – разочарованно произнесла мать. Как только учительницы вышли, Евлог тут же подошёл к матери. Если надо было о чём-то попросить отца, он всегда старался вначале переговорить с матерью, втайне надеясь на её поддержку. Прямо к отцу обратиться никогда не смел, чувствуя, что тот оборвёт сына на полуслове. А тут, если мать примет сторону Евлога, то, может быть, отец и согласится. - Мам, скажи отцу, чтобы меня тоже взял с собой на Кряж. Ладно? - Что-о!? В такую даль! – округлились глаза Фёклы Прокопьевны. - Мне ведь тоже хочется пойти вместе со всеми, - со слезами на глазах затянул Евлог. - А дойдешь? - Почему же не дойду? Мать недоверчиво взглянула на сына, покачала головой, но всё же обратилась к отцу: - Мить, Евлог вот тоже просится пойти с тобой на Кряж. Возьмёшь или нет? - Хочешь с нами пойти?! – покосился на Евлога отец. – Не дойдёшь! На полпути ноги протянешь! Вот если бы с ночёвкой, то другое дело, а за один день туда и обратно, нет! - Возьми, пусть попробует, раз уж так ему хочется, - настаивала мать. Отец оценивающе поглядел на сына, смерил его своим суровым взглядом с ног до головы, подумал и сердито выдавил: - Ну, раз уж тебе так сильно хочется, пойдёшь вместе со всеми. Но только знай: я тебя на руках нести не собираюсь! Как сам попросился, так сам на своих ногах и дойдёшь. Вот такой и есть отец, постоянно хмурый, никогда не улыбнётся сыну. Ну и пусть! Зато завтра Евлог вместе с пришедшими из Веждино старшими школьниками пойдёт на Кряж, ознакомится с охотничьим путиком отца, его избушкой. Утро ясное, солнце на небе весело улыбается, ласковые лучи на землю посылает. На небе ни облачка, тихо, только мелкие пташки беспрестанно поют. Целое лето пели, и голоса у них не охрипли. Евлог в резиновых сапогах, пиджаке, как и отец, довольный, в приподнятом настроении спустился вслед за Дмитрием Гуриевичем с горы, перешёл через ручей по двум широким плахам и влился в группу школьников, уже поджидающих их на другом берегу. И Шурик тоже, оказывается, собрался на Кряж, вот это уже отлично, веселее будет со своими. - И этот маленький мальчик тоже с нами пойдёт? – с удивлением обратилась к отцу Валентина Михайловна. - Пусть идёт, раз хочет. - Смотрите! Вон какой мелкий, а в такую даль собрался! А вы! Запаниковали! – обернулась учительница к своим школьникам. – Ну, кто с нами, пошли! Оказывается, не все пришедшие в Демьяновку решились дойти до Кряжа, многие остались, а вместе с ними и третья учительница. - Никудышные люди, слабаки, трусы! – обернулся к оставшимся и бросил напоследок Боря. – А нас ничем не испугаешь! Дмитрий Гуриевич тронулся первым, за ним пристроился Шурик: - Мы – демьяновские, так что пойдём впереди! Третьим оказался Евлог. Вот и изгородь, опоясывающая всю деревню, осталась позади, по мостам с перилами перешли медлительную и тёплую Северянку, затем стремительную и холодную Восточку, с этих двух речек и начинается река Вежа. С сенокосных лугов растянувшаяся верёвкой группа вошла в густой еловый лес, тут сразу стало темнее. От реки тропа круто повела в гору. Отцовская тропа широкая, с любовью ухоженная, ветки не мешаются, по лицу не бьют, они срублены руками Дмитрия Гуриевича. С одной и с другой стороны стали попадаться силки на рябчиков. - Вот это наземный силок, - показал детям Дмитрий Гуриевич. – Два колышка вбиты в землю, поперёк них сверху прищемлена перекладинка, на которой привязана петля из конского волоса. С одной и с другой стороны на прутиках подвешены гроздья рябины. Рябчик издалека видит спелые ярко-красные ягоды, подлетает, садится, склюёт слева, затем через приготовленные специально для него ворота переходит на другую сторону, не замечая петли, и в итоге запутывается. Чтобы он проходил только через ворота, а не обходил их стороной, тут вот лежит преграда в виде срубленной ёлочки. Всё просто. Прошли дальше. - А вот это навесной силок. Между двумя ёлками прикреплена перекладина, в центре которой ветки сплетены между собой и образуют кольцо, сверху тоже привязана петля из конского волоса. На концах перекладины на нитках висят гроздья рябины. Рябчик сядет на перекладину, съест ягоды с одной стороны, а при переходе на другую сторону попадает в петлю. В навесных силках дичь сохраняется дольше, не портится, тут меньше охотников полакомиться дармовой пищей, рябчик ведь висит в воздухе, а не валяется на земле. - А это петля на медведя, - Дмитрий Гуриевич показывает на привязанный к дереву трос. – С обеих сторон огорожено сваленными ёлочками, чтобы Мишка строго по тропе прошёл, а не обогнул. - Что?! Медведи встречаются? – воскликнул Боря. - А как же! – удивлённо взглянул Шурик на Борю. – Ты что? Лес же всё-таки! - А вот и медвежий след. Посмотрите! Как будто босой мужик тут прошёл. Здесь в низине хорошо отпечатался. - А вдруг он на нас нападёт!? – испуганно дёрнул головой Боря. – Тогда придётся на дерево залезть. - Нет, не нападёт медведь, - успокоил мальчика Дмитрий Гуриевич. – Он сам нас боится. У него ушки на макушке, услышит шум и посторонится, чтоб не встретиться. Вот Мишка муравейник разрыл, яйца муравьиные он очень уважает, хоть они и маленькие, но вкусные. Смотрите, помёт медвежий, свежий, пар ещё идёт, значит, совсем недавно тут прошёл. - Может, лучше вернуться, пока не поздно, - крутил головой Боря, у него от страха даже лицо побледнело, а губы тряслись. - Да не бойся ты! – рассмеялся Дмитрий Гуриевич. - Мишка летом не опасен, пищи хватает, на человека не нападает, далеко обходит. Так что возвращаться не стоит. - А если в петлю попадётся? – подала голос единственная девушка, увязавшаяся с группой. - Летом никто не охотится, петли не ставят, так что попасться он не может, - успокоил её отец. Картина, разворачивающаяся перед глазами путников, постоянно менялась. Тропа то поведёт под уклон, в ложбину, то наверх поднимет, в гору, то по тёмной тайге, то берёзовая роща откроется во всей красе, где заметно светлее и на душе приятнее. - Ну вот, пять километров прошли, можно присесть, - остановился Дмитрий Гуриевич в одной такой зелёной роще. – Садитесь, пусть ноги отдохнут. Сняли рюкзаки и расселись кто как мог. А Евлог совсем не устал, хоть ещё семь раз столько километров отмахает. Хорошо, что у отца такой длинный путик, много рябчиков добывает. Евлог вот вырастет и ещё добавит, новую избушку даже дальше построит. - Ноги можно поднять повыше, чтоб кровь от них отошла, - сказал отец. - Вот так? – спросил Шурик, который лёг возле ёлки, а ноги поднял и скрестил на дереве. - Можно и так. Кто как желает, кому как удобно, так и отдыхает. Передохнув, снова тронулись в путь. Оказывается, после привала идти труднее, но через какое-то время ноги успокоились, привыкли и усталость пропала. - Ну, вот и до Медвежьего Ручья дошли. Здесь можно попить, жажду утолить, у кого горло пересохло. У меня и ковшик вон берестяной приготовлен, - указал Дмитрий Гуриевич детям, когда они спустились в лог, заросший высокой густой травой в человеческий рост. Интересно, как отец тут дорогу находит? – Это последний ручей, дальше до самой избушки воды не будет. И правда, пить хотелось давно, жажда мучала, никто не отказался от холодной воды. Попили, некоторые даже умылись. Евлог тоже, глядя на старших, умылся. Холодная вода приятно освежила лицо. Перейдя ручей тропа повела всё время в гору. Да, длинный, оказывается, путик у отца. Сколько времени уже идут, а конца и края не видно. Шагать становилось всё труднее, казалось, что к сапогам прилип толстый слой глины. Постепенно один за другим Евлога стали обходить веждинские ребята. Открылась поляна, где росли редкие берёзы. - Опять выжиг? – спросил Шурик. - Здесь когда-то пашня была, хлеб выращивали. Смотрите, возле ели два плуга всё ещё стоят. Видите, какие они прочные, крепкие, но и тяжёлые. Теперь на заводах в два раза легче изготавливают. И правда, под толстой елью находились два тяжёлых плуга. Такой плуг, наверно, вечный, никогда не сломается, лишь бы лошадь выносливая была. - Две бороны тут ещё раньше были, но зубья выбили и в Демьяновку для колхоза увезли. Полянка сплошь заросла дудкой. Евлог знал, что верхушка дудки съедобная, сладкая, он постоянно, где только увидит, лакомился ею. А тут у всех дудок верхушки почему-то грубо оторваны. - Видите, медведь у всех дудок верхушки оборвал, лакомился, - угадал Дмитрий Гуриевич мысли сына. – Он ведь большой любитель сладкого, особенно мёда. Так его и прозвали: «Мёд ведает». С поляны дорога снова завела путников в густой еловый лес. Удивило небольшое место, где вся земля была натоптана, как гумно, не росло ни травинки. - Почему здесь ничего не растёт? – удивилась девушка. - Здесь я с медведем сражался. Попался он в поставленную мной петлю и, видно, долго уже возился, пытаясь освободиться. А услышав мои шаги, притаился и стал поджидать меня. Я же, конечно, не забыл, что впереди ловушка для медведя мной приготовлена и подхожу осторожно. Взглядами встретились, тут Мишка понял, что его обнаружили, да как заревел на весь лес! В патроннике у меня дробовой заряд на рябчика был приготовлен, быстро сменил на патрон с пулей, другой патрон во рту прикусил, чтоб моментально можно будет сменить пустую гильзу на снаряженную. А медведь стальную петлю перекусил, как верёвку какую-то, и на меня попёр. Прицелился, выстрелил и сразу же незамедлительно вот за тем деревом с двойным стволом притаился, пока дым не развеялся. Упал Мишка, но сразу вскочил, встал на задние лапы, а передние поднял. Потерял меня из виду, не видит за деревом, ищет, головой крутит. У самого уже кишки вылезли, по земле тянутся, но не думает помирать. Тогда я из-за дерева второй раз выстрелил, пуля даже, видите, чиркнула по той ели, вон след до сих пор сохранился. Видите? – Дмитрий Гуриевич показал бороздку на дереве. – После этого только упал и больше уже не вставал. Снова сменил патрон в патроннике, подождал маленько, смотрю, не шевелится. Обошёл его кругом и топором голову отсёк, чтоб больше уже не поднялся. Евлог хорошо помнит, как однажды отец по возвращении с Кряжа вытащил из рюкзака лохматую медвежью голову со страшными ощерившимися клыками. Слушая рассказ отца, он приосанился, гордо выставил вперёд одну ногу и обвёл глазами ребят, плотно обступивших Дмитрия Гуриевича. Ничего, что они много старше его, ничего, что в школе уже учатся, зато какой боевой у Евлога отец! И в войну разведчиком был, живых фашистов из-за линии фронта в качестве «языка» таскал, и теперь вот не струсил, большого медведя завалил. Хоть и суровый, частенько беспричинно попадает от него Евлогу, но всё-таки ни у кого такого боевого отца нет! Дети внимательно слушали Дмитрия Гуриевича, рассматривали дерево, к которому была прикреплена петля и до сих пор ещё торчит огрызок троса, пробовали твёрдость почвы под ногами, где ещё не видно ни травинки, ладонями трогали шероховатую кору ели со следом от пули, откуда сочилась жёлтоватая смола. - Устали, поди? Ну, тогда присядем и передохнём. Немного уже осталось, километра три всего. Расселись прямо на голой земле, некоторые даже легли. Евлог тоже пристроился на стволе поваленного дерева. После привала тропа повела вниз. - А почему вниз идём, а не вверх? – спросил Жикин. - К избушке приближаемся. Жильё умные люди всегда устраивали возле воды. На вершине горы ведь воде неоткуда взяться. Вот и приходится избушки строить в низине, чтобы не таскать издалека воду. Там родник есть, как дойдём, сами увидите. Скоро и избушка показалась, как-то вдруг из-за поворота выскочила, словно стояла и поджидала детей. Евлогу стало не по себе, когда увидел отцову избушку. Он ожидал увидеть хоть и маленький, но красивый светлый домик. А тут стояла покрытая берестой и жердями самая настоящая банька. В Демьяновке и баня во много раз лучше, чем эта избушка. Евлогу, конечно, без проблем можно входить и выходить из неё, а вот отцу приходилось довольно низко пригибаться, иначе бы он не прошёл. Темно, маленькая толика света, пропускаемая небольшим оконцем, слабо освещает внутренность избушки, на стенах и на потолке толстый слой сажи. Четвёртую часть помещения занимает глинобитная печь без трубы, дым выходит прямо внутрь баньки, а оттуда уже через специальное отверстие в стене под потолком и открытую дверь на улицу. Перед печкой деревянная перекладина, на которой висят чайник и котелок. Деревянные грубые нары на два человека, лавка. Возле окна старая, вся потрескавшаяся и порванная иконка, что там изображено, даже определить невозможно. На маленькой дощечке, вбитой в щель в стене, самодельная керосиновая лампа из консервной банки без стекла. Под потолком на вбитых в матицу гвоздях висят свёрнутые в рулон старые фуфайки без рукавов, это отцовская постель. На них отец и отдыхает длинными осенними ночами. За избушкой на высоких столбах маленький амбарчик. - Это для чего? – указал Евлог на него. - Это лабаз. Здесь я храню припасы и добычу. Тут возле избушки очень много мышей, а в лабаз забраться они не могут. - А почему под лабазом земля такая мягкая, как лёгкий песок, как пух? - Здесь под навесом рябчики любят купаться, изгонять с себя вшей. - Прямо здесь и живут?! Возле избушки?! - Да, тут каждое лето несколько семей селятся. Это мальчика удивило. Прямо возле баньки и живут, детишек растят! И не боятся! И всё равно не понравилась избушка мальчику, какая-то неприглядная. А ещё дома отец, особенно, когда выпьет, хвастается, вот, мол, какая прекрасная у него избушка, дождь на него не льёт, тепло, сухо, после охоты так хорошо в ней заночевать и отдохнуть. Ничего, вот Евлог вырастет и лучше, чем отец, избушку себе поставит. Пойти к вышке решились немногие, с Дмитрием Гуриевичем пошли Шурик, Евлог, Жикин, Боря и девушка. Остальные остались возле избушки с учительницами. - А ты, Боря, тоже идёшь? – спросил кто-то из остающихся. - А как же без меня? Я первым залезу на самую вершину вышки, всю окрестность осмотрю, а в первую очередь на свой дом сверху полюбуюсь. - Да, ты смелый, ты залезешь! – вставил кто-то, и все рассмеялись. От избушки тропа круто повела в гору. Шли, шли, долго шли. Евлог, следуя за старшими, совсем упарился. При этом лес заметно изменился, деревья низкие, словно кто-то специально обламывал их верхушки. - На горе сильный ветер и снег ломают деревья, - объяснил Дмитрий Гуриевич детям, он опять угадал мысли сына. – А мы ведь уже довольно высоко забрались. Или не заметили? - Да, не заметишь тут, как же! Вон как все вспотели, рубашки хоть выжимай, - произнёс, отдуваясь на ходу, Шурик. - А вот и вышка. Открылась широкая поляна, в центре которой стояла высокая деревянная вышка на четырёх ногах – столбах. Брёвна прикреплены друг к другу крепкими болтами и гайками. Три деревянные лестницы ведут наверх. В конце каждой лестницы дощатая площадка. А на самом верху широкая площадка, по бокам которой перила из жердей. - Как высоко! Интересно, какая высота этой вышки? - Где-то метров тридцать пять будет, не меньше, - оценивающе взглянул наверх Дмитрий Гуриевич. – Кто-нибудь поднимется? - В такую даль забрались, и чтоб не подняться на вышку? Обязательно поднимемся! – ответил Шурик и бесстрашно первым полез по скрипучей лестнице вверх. После него с небольшим интервалом – Коля Жикин. Боря тоже набрался храбрости и ринулся вслед за ними, но, поднявшись ступеней на десять, остановился. - Нет, я, пожалуй, обратно слезу. Лестница слабенькая, шатается, поперечины наполовину сгнили, да и вышка сама под ветром качается, - с сожалением помотал головой и спустился на землю. – И если честно, то на что там смотреть?! Вокруг одна сплошная тайга. А лес я и с земли хорошо вижу. Сделала попытку подняться и девушка, но, взобравшись примерно на высоту дома, повизгивая от страха, быстренько спустилась. После неё на лестницу полез Евлог, но отец тут же осадил его: - Евлог, вернись! Вышка старая, того и гляди, свалится! Ничего не поделаешь! Отца ослушаться Евлог боялся. Так и пришлось ему снизу смотреть на Шурика и Жикина, которые смело расхаживали на верхней площадке вышки. - Чего тут только не видно! – кричал Шурик. – Кругом лес, вон Демьяновка на западе, Мусибед чуть левее. А там на юге что-то синеет что-то широкое! - Это, наверно, Донское Озеро! – ответил ему Дмитрий Гуриевич. - А вон там и Веждино так красиво раскинулось! Ульяновский монастырь немного севернее! Какие счастливые Шурик и Жикин! Выросли, им можно на вышки подниматься, никто им не указ, а Евлогу осталось только внизу торчать и тихо завидовать. Ничего, Евлог тоже вырастет и поднимется на эту вышку, всё внимательно рассмотрит, даст волю глазам. Будут и у него праздничные дни. - Ладно, спускайтесь. Долго уже любовались, - через какое-то время Дмитрий Гуриевич позвал Шурика и Жикина. Улыбаясь, у каждого рот до ушей, те спустились на грешную землю. Счастливые! - А ты почему не поднялся? – Жикин, ухмыляясь обратился к Боре. - Кому-то ведь надо же было в живых остаться, если бы вы слетели с верхотуры, - нимало не смущаясь ответил тот. До избушки добрались быстро, вниз по склону спускаться втрое легче, всё время шли почти бегом. За время их отсутствия оставшиеся приготовили обед, возле костра в ведре дымился суп из мясных консервов, от него исходил щекочущий нос приятный запах. На широкой осиновой чурке горкой лежали нарезанные куски белого хлеба. - Ну что? Поднимались на вышку? – спросила Валентина Михайловна. Она сидела на пне, намазывала большие куски хлеба маслом и раздавала детям. - А как же! На самый верх! Вся республика из конца в конец видна, - громко возвестил Боря. – А вышка совсем старая, брёвна гнилые, вся дрожит и шатается, того и гляди, опрокинется. Ветер завывает, в ушах свистит, чуть-чуть меня с лестницы не сорвал! На одной руке еле удержался. - Болтун! – запрокинув голову рассмеялась девушка. - Да, вот и страху я там, на сорокаметровой высоте, натерпелся! Зато даже вас видел, - продолжал балаболить Боря. Евлог разинув рот глядел на Борю. И как не стыдно ему так нагло всех обманывать? Сам на десять ступенек, может, и посмел подняться, а хвастается! Жикин и Шурик молчат, будто и не слышат, как Боря заливает, только ухмыляются. Взглянул на отца, тот тоже почему-то ничего не говорит. Тогда Евлог не смог удержаться и от души во всеуслышанье выдал: - Ты же не залазил на вышку! Жикин с Шуриком только поднимались! Грянул дружный хохот. Евлог покраснел и отвернулся, опять, видно, какую-то глупость сморозил. - Устами младенца глаголет истина! – это уже Светлана Петровна своё слово вставила. Евлогу стало не по себе. Какой же он младенец, если наравне со старшими школьниками на самый Кряж поднялся и даже к вышке ходил? - Устали? – продолжала Светлана Петровна. Она большой поварёшкой разливала по мискам суп из ведра. – Проголодались? Ну, подходите и подкрепитесь, пока суп не остыл. - Да! Страшно проголодался, все силы эта вышка из меня высосала, - вздохнул Боря, первым протянул руку к миске, выхватил из рук Валентины Михайловны бутерброд с маслом и, громко чавкая, жадно принялся хлебать. - Устал, сынок? – Дмитрий Гуриевич развязал вещевой мешок и вытащил румяные колобки, испечённые рано утром матерью. - Немного. - Покушай колобки, подкрепись, есть ведь уже сильно хочешь, наверно? Тут к Евлогу подошёл Коля Жикин: - Пойдём, Евлог, попробуй нашего бутерброда, - и подвёл мальчика к Валентине Михайловне. – В Веждино ведь очень вкусный хлеб. Какого бутерброда? Что за странные названия? Это ведь просто хлеб с маслом! - Валентина Михайловна, угостите и малыша хлебом, пусть покушает. - Да у меня есть хлеб, - для приличия слабенько попытался возразить Евлог, хотя на самом деле ему очень хотелось попробовать белого хлеба с маслом, который аппетитно уминали веждинские школьники. Валентина Михайловна ничего не ответила, только мельком взглянула на Евлога, а сама всё продолжала мазать маслом куски сахаристого, как показалось мальчику, и очень вкусного хлеба. Вот закончила намазывать кусок, Евлог уже и руку протянул к ней, но учительница подала хлеб другому мальчику. Взяла новый кусок и так же не торопясь, деловито смазала, водя ножом туда и обратно. Не собирается, видно, Евлогу дать. Вот снова веждинскому протянула. Видит, наверно, что у Евлога в руке колобок, поэтому и не даёт. И Евлог тихонько руку с колобком спрятал за спину, пусть думает, что у него ничего нет, будто отец забыл взять с собой еду, пустой рюкзак по лесу таскал. Хитрость удалась! Валентина Михайловна завершила намазывать маслом кусок хлеба и протянула его Евлогу. Взял в руки большой кусок с толстым слоем масла, откусил. И правда, хлеб оказался очень вкусным, а масло солоноватое, не обманул его Жикин. - Дмитрий Гуриевич! – окликнула Светлана Петрована. – Давайте свою миску, супу нальём и пообедайте с нами. - Да зачем? Вас, вон как много, самим не хватит, - отмахнулся отец. - Давайте, давайте! Тут много, ещё останется. Не будем же добро выливать. Каков отец, однако! Ему вкусный суп предлагают, а он отказывается, хотя сам всухомятку колобок ест. - Ну, хорошо, - согласился через силу Дмитрий Гуриевич, вынес из избушки алюминиевую миску и протянул Светлане Петровне. Та до краёв налила туда наваристого ароматного супа. - Иди, сынок, пообедаем. Да, такой вкусной еды Евлог ещё не пробовал, даже на сердце легче становится, когда полную ложку черпанёшь и проглотишь. А мясо совсем без костей! Интересно, где такое мясо берут? Почему только они с отцом из одной миски едят? Отец ведь большой, он весь суп сам и съест, Евлог только несколько раз успеет хлебнуть. - Не торопись, сынок, а то ненароком кусок в горле застрянет, - тихонько предупредил Евлога, торопливо работающего ложкой, отец. – Смотри, как учительницы аккуратно едят, вот с них бери пример. Наелся мальчик так, как никогда ещё не ел, живот надулся, как барабан. И почему человек не может наесться с запасом? Хорошо бы было, если бы один раз поел и весь день ходил сытый. Поднялся с чурки и ноги еле-еле может передвигать. Да, перестарался! - Ну что, все попили-поели? Всем хватило? – Светлана Петровна окинула взглядом детей, собравшихся вокруг костра. – Тогда быстро вымоем посуду и надо трогаться в обратный путь. Евлог уже и забыл, что сегодня надо ещё раз отмерить те пятнадцать километров, которые он прошёл ещё утром. Как-то даже неохота было трогаться, по сердцу ему пришлась молодая роща вокруг избушки. - Все здесь? Никто не пропал? – Валентина Михайловна, указывая пальцем на каждого, пересчитала детей. – Тронулись! И снова, как и утром, Дмитрий Гуриевич первым, за ним Шурик, третьим Евлог, за ними все остальные пустились наматывать километры. Но почему-то Евлог стал отставать от Шурика и его начали обгонять веждинские. Сначала один, потом другой, а затем и все остальные. Не заметил, как он остался самым последним, но и там не удержался, отстал от группы, которая быстро идёт всё дальше. Вначале ещё видел идущих впереди него замыкающих, но потом и вовсе они скрылись из вида. И вот уже Евлог совсем один плетётся по тропе, далеко отстал от остальных туристов. Нагнал их только тогда, когда те сели отдыхать. - Устал малый, - жалеючи взглянула на него девушка. - Конечно, устал. Вот если бы вместе со всеми он отдохнул в избушке, а не ходил к вышке, то, может, и выдержал бы, - добавил отец. – Ну, дойдёшь? – это уже к сыну обратился. - Дойду, - кивнул головой Евлог и добавил: - Ничего, мы люди нагорные! Все весело рассмеялись, а Евлог удивлённо покрутил головой. И чего они смеются? Что такого смешного он сказал? Ну и пусть ржут, за это время можно отдохнуть. Тяжело опустился прямо на землю. Ох, как приятно полежать вот так, когда ноги от усталости дрожат мелкой дрожью. Никак не ожидал мальчик, что сил совсем не останется, ведь дома целыми днями мог бегать и играть, не зная усталости, а здесь что-то быстро раскис. - Ну, отдохнули, подъём, пошли дальше, товарищи туристы! – поднялся на ноги отец. Снова идти надо? Только-только опустился на землю, а уже подниматься пора. А подниматься тяжело, не надо было отдыхать, а шагать потихоньку дальше. И снова самым последним тянется Евлог. Заблудиться он не боялся. Просека широкая, тропа хорошо утоптана большой группой детей, не собьёшься с пути. Впереди никого не видно и даже не слышно, они, наверно, ни чуточки не устали. Сейчас только не садиться, только идти и идти. А каждый шаг даётся с трудом, словно к ногам кирпичи привязаны, о каждый сучок спотыкаются. Вот снова споткнулся, упал, растянулся. Теперь бы полежать так, сил у матушки-земли набраться, как в сказках сказывается. Но почему-то не слышно, чтоб ноги и руки мальчика силой наливались, наоборот, подниматься совсем неохота. Долго же лежать нельзя, надо вставать, шагать и шагать дальше. Ничего не поделаешь, сам ведь вызвался, никто его верёвкой не тянул на этот далёкий предалёкий Кряж забираться. Тяжело поднялся на ноги и пошёл вперёд, то есть, назад, к дому. Ничего, когда-нибудь дойдёт. Вот тропа вниз повела, может, это уже спуск к реке? Вот спуск кончится и откроются луга, речка Восточка. Но это, оказывается, просто ложбинка, а по тропе снова наверх надо взбираться. Тропа идёт не прямо, а какими-то зигзагами, вправо-влево петляет. Может, дедушка, когда прокладывал путик, пьяный был? Вот Евлог вырастет большой и проложит тропу прямо-прямо, чтобы никуда она не виляла. Да и избушку построит поближе, возле Медвежьего Ручья, там и лес лучше, красивее. Для чего такие длинные путики? Просто, наверно, отец жадничает. Тяжело достаются шаги, совсем потерял скорость мальчик, еле-еле ноги передвигает. Но держится, хоть и медленно, но верно приближается к концу пути. Вот опять вниз повело. Это речка приближается, или снова ложбинка? Столько уже их перешёл Евлог, что со счёту сбился. Ой, слава Богу! Тропа и правда выводит на луга! Он всё-таки дошёл! Он смог преодолеть это испытание! Неважно, что далеко отстал от старших ребят, неважно, что смертельно устал, но ведь дошёл! Перешёл по мостам с перилами Восточку и Северянку, вот и изгородь деревни, за которой на высокой горе уже виден родной дом. Глаза видят, но не перелетишь к нему, не сможешь вприпрыжку домчаться до него, совсем силы оставили мальчика, ноги буквально не держат, будто не свои. Впереди никого не видно, давно отец с веждинскими школьниками тут прошли, теперь отдыхают уже, счастливые! Медленно-медленно, еле волоча ноги, можно сказать, почти ползком бредёт Евлог по лугу, где пасутся коровы и лошади. На горе возле изгороди кто-то показался. А, это мама вышла из дома, ждёт не дождётся маленького сына. Вот заметила Евлога, вышла через калитку и спустилась до ручья. Мамочка! Мамочка! Родная милая мамочка! Кто же кроме тебя пожалеет мальчика? Одна она только и любит Евлога. - Устал, дитятко? – мама подошла, обняла Евлога и подала ему руку. Евлог взялся за руку самого дорогого человека на свете и почувствовал, как неожиданно прибавились его силы. Вот, оказывается, к кому надо прижаться, чтоб окрепнуть душой и телом! Несмотря на смертельную усталость, держась за руку матери, на удивление легко мальчик поднялся в гору. А теперь, когда со времени того похода на Кряж прошло уже два года, Дмитрий Гуриевич в первый раз взял сына на свои путики ставить силки. Значит, Евлог хотя и медленно, но всё же растёт. - Вдвоём с Евлогом идём, поэтому сегодня ружьё даже возьму, - отец снял с матицы ружьё и патронташ. – Обычно, когда один иду, то без оружия. Мешается только ружьё тогда, да и зачастую можешь забыть его возле силка. Но хочется Евлога угостить свежим супом из рябчика, чтоб не обижался. Отец настораживает петли, а Евлог с двух сторон грозди рябины для приманки подвешивает. Подвесные силки настораживать удобно, стоя, а вот к наземным надо пригибаться низко к земле. Дмитрий Гуриевич изготавливает их обычно возле муравейников. За лето эти трудолюбивые насекомые полностью заваливают силок, так что его даже не видно. Медведь навредничал, разворошил муравейник вместе с силком, теперь новый надо делать, на это столько времени уходит. Отец, опустившись на колени, убирает с одной стороны, а Евлог на корточках с другой. Интересно, почему отец не становится на корточки, брюки ведь на сырой земле промокают и пачкаются? То здесь, то там вспархивают с земли рябчики, питающиеся черникой, они садятся рядом на деревья, перекликаются между собой на своём языке и с любопытством глядят на людей. Отец убил несколько рябчиков, а больше уже не обращал на них внимания, мол, хватит на сегодня, нечего жадничать, и так рюкзаки тяжёлые. В середине дня отец с сыном сели и пообедали, желудок подсказал, что наступил полдень, его не обманешь. Как только опустеет, сразу начнёт орать, требовать пищу, садитесь, мол, отдохните и подкрепитесь, пока с ног не свалились. От силка к силку всё дальше продвигаются отец и сын. Останавливаются возле силка, быстро настораживают и снова вперёд, чуть ли не бегом, к следующему. Путики длинные, силков не счесть. Надо успеть насторожить все до сентября. Ведь первого сентября Евлог идёт в школу, в первый раз в первый класс. Хотя в прошлом году уже пытался проскочить, но неудачно. Но уж в этом-то году точно школьником станет. Тогда Дмитрий Гуриевич останется один, а одному вдвойне трудней, дело очень медленно продвигается. Вдвоём за неделю управятся, а одному две недели придётся мучаться. Пройдут, насторожат, пройдут, насторожат. Ну и нудная же работа! Так надоедает эта однообразная канитель. Евлогу уже кажется, что конца никогда не будет. И зачем отец такие длинные путики проложил? От жадности, наверно. Ничего, вот Евлог вырастет, повзрослеет и сократит их, зачем держать так много? Только лишняя забота. От темна до темна провозились на путике Дмитрий Гуриевич и Евлог. Поздно уже было, когда дошли до избушки. Евлог облегчённо вздохнул, слава Богу, завершили! Теперь вволю можно отдохнуть. Но отец и тут нашёл ему работу: - Сходи, сынок, к роднику, вымой посуду, а то без нас тут мыши нахозяйничали, в каждой посуде их помёт. И правда, повсюду разбросана какая-то чёрная крупа, а Евлог вначале и не догадался, что это такое. Собрал всю посуду и в роднике аккуратно прополоскал. Отец там же, черпая стеклянной банкой, наполнил чайник и котелок водой, родник ведь мелкий, по краям выложен камнями. - Теперь садись, почисть картошку и ощипай рябчиков. Надо ужин приготовить, здесь нас никто не ждёт возле накрытого стола. Мальчик, сидя на широкой чурке, почистил картошку, затем ощипал добытых отцом рябчиков, бросая перья в широкий берестяной короб. Дмитрий Гуриевич снял с матицы постельные принадлежности, как он их называл, вынес на улицу и развесил подсушить, проветрить, растопил печку, подвесил чайник и котелок. Избушка до самого пола наполнилась горьким дымом, который красивыми волнами выплывал наружу через открытую дверь и дымоходное отверстие в стене под потолком. Чёрная избушка она чёрная и есть, печка ведь без трубы. - На ужин, сынок, приготовим «Суп пюре гороховый с мясом», - прочитал Дмитрий Гуриевич на брикете, извлечённом из рюкзака. – Его быстро можно приготовить. А рябчиков оставим на завтра, утром сварим. В избушке уже заметно теплее, дым поднялся наверх, стало возможно сидеть, передвигаться же приходилось пригнувшись. Отец колдовал возле печки, Евлог глядел на игру языков пламени в печке. Сухие дрова сгорели быстро, остались только крупные ярко-красные угли, от них веяло жаром. Отец дверь оставил приоткрытой. Мальчику стало жарко, пришлось снять фуфайку и кепку. Ужинали при свете коптилки, слабо освещающей внутренность избушки. С аппетитом съели суп гороховый с хлебом, выпили по кружке горячего чая, заваренного чагой. - Вот, голод утолили, пора и баиньки. Отдохнём, а завтра снова на путик. Сейчас поставлю ловушку для мышей, всю ночь они шуршать будут, полно развелось их тут без хозяев. Одну фуфайку без рукавов он постелил себе, другую Евлогу. - А под голову что? - На, - отец подал сыну чурку, расколотую пополам. – Кепку ещё подложи, чтобы мягче было голове. Раньше лосиная шкура тут ещё была, но её почти полностью мыши съели, а остатки пришлось сжечь. Штаны сырые подвесь к матице, пусть сохнут. Рубашку не снимай. Евлог подстелил ещё свою фуфайку, надеясь, что так мягче будет спать, растянулся на нарах, вытянул ноги. Накрываться не надо, и так жарко в избушке. Да-а! Не очень-то удобно в отцовской охотничьей избушке! И почему он не заведёт нормальную постель? Ладно, Евлог тут только несколько ночей проведёт при насторожке силков, а отцу всю осень до самого снега придётся на жёстких досках валяться. Полежишь недолго на этих нарах, и уже кости болеть начинают, надо повернуться на бок, ещё через какое-то время снова сменить положение. И так всю ночь. Какой уж тут отдых?! Даже не заснёшь. Ночью избушку выстудило. Евлог вытянул из-под себя фуфайку, накрылся ею и снова уснул. Спит, что-то видит во сне, но чувствует, кости болеть начинают, надо повернуться. Только перевернулся на бок, как услышал слова отца: - Вставай, сынок, раз всё равно не спишь. Как это он не спит?! Ещё как спит! Он долго бы ещё спал, кабы отец не разбудил. Вот надо ему так рано подняться! Сам не спит и Евлогу не даёт отдохнуть. Весело пощёлкивая, топится печка, возле потолка белыми волнами колышется плотное облако дыма. Отверстие возле потолка и дверь открыты, в избушке холодно. Отец сидит пригнувшись перед печью и глядит на весело пляшущие языки пламени. Перед жерлом печки над огнём висят чайник и котелок. - Сходи к роднику и умойся, испачкался ведь, весь в саже, небось. Ничего не отвечая отцу, в душе очень недовольный, Евлог потихоньку поднялся с нар. - На, одевайся, сынок. Вот штаны, сапоги, портянки, всё хорошо высохло. Я перед топкой печи снял их с гвоздей. Штаны и портянки высохли так, что стали твёрдыми, не гнутся. На улице холодно, после выхода из избушки озноб пробирает. И темно, непривыкшие глаза ничего не различают, только звёзды на небе ярко блестят и подмигивают мальчику. Протёр глаза и удивился, почему-то стало светлее. Вот уже видны деревья, стена баньки, тропа, ведущая к роднику. Осторожно, чтобы не намочить штаны о росу, обильно осевшую на высокой траве, спустился вниз, плеснул ладонью холодной водой в лицо и вытерся кепкой. Сонливость тут же пропала и Евлог бегом поднялся к избушке. - Ночью долго уснуть не мог, на часок только и забылся. Две мыши попались в ловушку. Услышу, как хлопнет плашка, встану, выкину трупик и снова насторожу. Двух ястребов подстрелил. Прилетают сюда постоянно и сидят на верхушках елей. Темно, мушки не видно, так я по стволу прицеливался. Утром только нашёл их под деревьями, не промахнулся, однако, - поведал отец. Евлог же никаких выстрелов не слышал, значит, всё-таки крепко спал, хоть жёстко было на нарах и вроде всю ночь только тем и занимался, что ворочался с боку на бок. И зачем отец ястребов убил? Пусть бы жили и мышей ловили, они же ночью сюда, на полянку возле избушки, для того и прилетают. Сам ведь тоже их ловит. - На, ощипай ястребов, - Дмитрий Гуриевич передал Евлогу короб с перьями и двух ястребов. Он перья собирает, чтобы потом отнести домой, в Демьяновку. Интересно, почему здесь не оставляет? Сделал бы себе хоть перьевую подушку, нравится, что ли на деревяшке под головой спать? Пока Евлог возился с ястребами, рябчики в котелке сварились. Избушка наполнилась вкуснейшим запахом рябчикового супа. - Трёх молодых рябчиков сварил. Сейчас съедим одного, одного на обед возьмём и одного на ужин оставим. Радуйся, сынок, пока дичь ещё есть! Почему отец так говорит? Куда дичь подевается? Никуда не денется! Так же и будут каждое лето птенцов высиживать, по десять – двенадцать в гнезде. Не знал Евлог, что отцовские слова окажутся вещими. Не пройдёт и нескольких десятков лет, как опустеет тайга, дичи останется совсем немного, хоть в Красную книгу занеси. - А ястребов куда? - Выбрось в яму. Мыши съедят, сами ведь тоже много их поели. Уселись на нары рядом отец с сыном, впереди них широкая чурка, это стол, на котором исходит паром и вкусно щекочет ноздри горячий рябчиковый суп. От души позавтракали, наслаждаясь нежным мясом молодого рябчика, обглодали кости. Выпили по кружке сладкого чая из заваренной чаги. Да, если бы сейчас не надо было снова идти на путик настораживать силки, то очень даже неплохо жилось бы в избушке. - Ну вот, наелись до упора, - поднялся с места Дмитрий Гуриевич. – Осталось кипятком сухари ошпарить. Положил в миску сухари, налил туда горячей воды, подержал чуть-чуть, затем аккуратно, придерживая сухари ложкой, вылил воду обратно, а мокрые сухари разложил на чурке, которую поставил на другую чурку потоньше: - Это чтобы мыши не могли забраться и съесть наш хлеб. Так они за день полежат, вода испарится, а сухари превратятся в свежий, будто сегодня испечённый хлеб. Как раз к нашему ужину. Хитрый всё-таки отец! В лес берёт вместо хлеба сухари, их в рюкзаке нести легче, в лабаз положит и каждый день у него будет свежий хлеб. - Ну, теперь всё приготовим, чтоб ничего не забыть. Петли взял, ружьё и патронташ взял, топор за ремень, рюкзак с обедом, а короб с рябиной и нитки ты возьмёшь. Значит, ничего не забыли. Трогаем! И снова с раннего утра, ещё толком не рассвело, когда петли еле-еле можно различать, пошли отец и сын на целый день в сырой и тёмный лес. И не лень ведь отцу так возиться, мучать себя и Евлога! Холодно, постоянно роса тебя мочит, в лес заходишь, будто в воду ныряешь. Силков у отца не сосчитать. Целый день одна и та же нудная работа, которая страшно надоедает. С одной стороны рябину на нитке подвесить, с другой. Мокрая нитка прилипает к пальцам, невозможно узел завязать, но надо, никуда не денешься. Дмитрий Гуриевич петли настораживает, одной рукой быстро не может, другая, искалеченная на войне, только числится рукой, подолгу приходится возле каждого силка задерживаться. Евлог иногда возле наземных силков даже раньше успевает закончить, тогда приходится ждать отца, который другую сторону занял, после него уже свою работу сделать, а потом бегом догонять. Возле навесных силков значительно удобнее, не надо нагибаться, можно вставать по разные стороны, не мешая друг другу. Всякая работа когда-нибудь кончается, через неделю завершили отец с сыном насторожку силков, вернулись домой усталые, но довольные, ведь такую важную работу провернули. - Заходите, заходите, труженики тайги, - улыбается на крыльце Фёкла Прокопьевна. – Сильно устали? - Немножко есть, - как всегда без улыбки отвечает Дмитрий Гуриевич. - Сыночек мой маленький, отцов помощничек, ты тоже устал? – обнимает Евлога мать. - А как же? Одному мне ещё целую неделю бы пришлось стараться, - отец подаёт матери ружьё и рюкзак, садится на крыльцо и снимает резиновые сапоги, вытряхивает из них набившийся в них лесной мусор. Так же, как и отец, садится и разувается Евлог. Он тоже вроде как настоящий мужик, нарочно даже не смотрит на Катю, которая тоже вышла их встречать, будто вовсе не замечает её. - Ну, как, дома всё в порядке? – спрашивает отец, уже умываясь возле рукомойника. - Да не всё, - вздохнула мать. – Оценочная комиссия с Веждино была, прошлись по лугам, а заодно оба наших стога возле Пожегодской дороги обобществили. Василий Кирьянов, говорят, показал. - Да-а, - ещё более хмурым стало лицо Дмитрия Гуриевича. Он сел за стол и долго молчал, легонько постукивая согнутыми пальцами по столешнице, это показывало его глубокое душевное волнение. - Значит, опять для нашей Бурёнки полуголодная зима предстоит. Убить, что ли этого Василия Кирьянова? - Не пачкайся уж, сам когда-нибудь загнётся. - Загнуться-то, конечно, загнётся, но до этого сколько ещё зла добрым людям принесёт. И долго ещё будут эти коммунисты над народом издеваться? Я инвалид войны, Евлог совсем ребёнок, всё лето собираем-собираем по разным неудобьям корм для коровы, и на тебе – обобществили! Но ничего, мы люди не гордые, пробьёмся! Давайте ужинать. Мама к возвращению мужиков из леса напекла морковных пирогов, а они Евлогу очень нравятся, вкуснятина. Конечно, за день они успели остыть, но мальчик с великим удовольствием съел два сладких пирожка. - А вчера кино привозили, - похвасталась после ужина Катя. - Какой фильм?! – вытянулось от неожиданности лицо брата. - «Чапаев»! – будто обухом по голове Евлога бухнула сестра. У мальчика от горя руки опустились, чуть не заплакал от обиды. Вот это да! На один день всего опоздали вернуться из леса, на один единственный день! Вчера только ведь показали «Чапаева». Все смогли посмотреть его, а он, Евлог, как проклятый, по лесу шастал. Не удалось повидаться с легендарным отважным комдивом, его удалым ординарцем Петькой и пулемётчицей Анкой. Конечно, в «Родной речи» Евлог уже читал про Чапаева, но одно дело прочитать, а совсем другое – увидеть героя Гражданской Войны почти вживую на экране. Опять Гриша с Тарасом наперебой хвастать будут, пересказывая, как геройски Чапаев белых колошматил. Какой же, однако, несчастливый человек Евлог! И ничего не сделаешь тут, не прикажешь ведь киномеханику, чтобы ещё раз привёз в Демьяновку «Чапаева». Остаётся только ждать, когда же удастся посмотреть эту замечательную картину. Завтра первое сентября. Евлог пойдёт в школу, у него начнётся совсем иная, новая жизнь. Вот и кончилось детство! Иван Ногиев 2011 год