02.37 Одну ледышку, вторую, третью... Десятую, пятнадцатую... Двадцать-которую?.. Оуу?.. Ууу... Дохлый номер, счёт ушёл, числа превратились в каштаны, каштаны распростёрли крылья и взвились страшными кардиналами из фиолетовой бездны. Створками без тел. Крыльями безголовыми. Они зависли над гребнями волн, они машут крыльями, каждое величиной с облачный мир, машут, машут, но не удаётся погасить пожар на Великом Море. Кардиналы раздувают его. «Отто, встань за моей спиной!..» Пожар ширится, он захватывает облака, он ослепляет, веки прозрачны перед ним, и ладони прозрачны... «Оу, что я натворил!.. Но... Почему я, разве я? Это лиски! Лиски-намо танцует, её лапки темны как горелые спички. Они зажгли море, эти лапки, а я, я не виноват...» Белый Дракон Отто снижался где-то над континентом, над запрокинутыми головами. У него часа два до заката, на то, что бы путь к одному рынку узнать. Провожатый к Шамании, не подозревавший о том, куда провожатый, махнул ему с валуна, улыбнулся. Сощуренные, азиатские глаза. А посредник лишь кивнул, и то мимо глядя. Сейчас он их познакомит. Жёлтый как солнышко, стриженный ёжик, мрачный как Горькие Холмы. Каури не знал, к какому именно облачному рынку взялся человека проводить, не шаманиец. Его дракон запомнил дорогу по причине частых встреч с Чумой там, где облако Шамании маячит на пределе зрения. Встречались ради небесных драк и грабежей. А Суприори, что это та самая Шамания, логически вычислил слегонца. Неудобный факт ему тоже давно известен: шаманийца не купишь, они сами выбирают новых людей в лунный круг, шпионов не терпят, но и предательства ради не позовут. Лишку Суприори трепался об их земле с посторонним человеком, затем – недолго ему осталось, никакого риска. Провожатый не знает, куда ведёт. Шаманийцы, скорее всего, вовсе не узнают, что кто-то на раме разбился. Инструктировал Отто цинично: «Прыгай, а дальше всё случиться само». Тёмная ночь на сердце у Отто. Знал, что делает не то, шпионит. Так нежно они прощались... Незадача, прощание значило для Отто одно, для Пажа совершенно другое. Для Отто: расстанемся друзьями. Для Пажа... Паж так много хотел сказать ему! Столько прокрутил слов в голове, устающей от них, что не произнёс ни единого! Был уверен, что всё понятно без слов. Расставались-то на несколько часов, до Гранд Падре, до партии века! Как зеркало лежала гладь Великого Моря под Синими Скалами, а на вершине их горела крошечная, синяя звезда... Огонёк дроидов? Сиреневато-синяя. Они не бывают такими, не подмешивается к ним краснота. Паж очнулся от ледышек. Раскрыл глаза, поморгал. Не помогает. Плёнки тинистой будто нет, и век нет. Вспышки, всполохи. Ничерта не видно. Вспышки яркие, аж грохот прокатывается в ушах. Он тёр глаза, пытался разглядеть хоть что-то и с большим трудом обнаружил за буйством зарниц, сияний, всполохов, второй план: окружающее пространство. Выцветшая до белизны скала... Она горит? Что за блики на ней? «Что-то горит за спиной у меня?» Паж обернулся заторможено... Он поворачивался лицом к тому, кто уже бросил удавку и затягивает узел, к неизбежности. «Нет. Нет. Не верю... Не может быть». Пожар?.. Рановато и для заката. Пустынное облачное небо за спиной. У кромки скалы, подёрнутый рябью глянец водный отразил его – светлячка, пылающего насквозь. Вспышки перед глазами застилали видимое, шум в голове, словно Великое Море поместилось в ней с прибоями всех побережий. Припомнил Чуму... «Только не светлячком! Не хочу светлячком, док-шамаш!» Закрыв лицо руками, Паж качался на ватных ногах: к морю, от моря... Не заслоняли ни веки, ни руки от полыхания, внутреннего полыхания. Фатум. Рок. Поверить невозможно. «К Буро!.. Завещание, записку успеть оставить!.. К Докстри – если успею. Успею! Долечу и тоже, напоследок... На отшибе, вечно Шамания на окоёме... Успею ли, ач-ча!..» По дороге к материку, засомневался не только, выгадает ли в Шамании минуту на самоубийство, но что до земли долетит. «Снегурочка! – с яростью усмехнулся он на себя. – Любви захотелось демону! Ежа морского бы полюбил, прорва ощущений! И сильно, и не растаешь!» Он упал с дракона где-то между гранитных валунов, где Отто встретил Каури. Очнулся уже затемно. Однако в сознании. Его сияние освещало ему путь. Ночью он даже лучше видел, легче улавливая контраст между всполохами и темнотой вокруг. Паж брёл по Южному Рынку в рябом, волнистом тумане, и шустрые, мелкие тени шарахались от него, как от шагающего костра. Призрачно-синего. Буро углядел его из окошка второго этажа, откуда теней удили. «От отчаянья, к отчаянью. Потери, утраты. Потери, потери, потери...» – Я не настолько глуп, Буро, что бы лекарства просить! – усмехнулся Паж. – Но, если ты можешь... – Не могу! Ты цокки мне, я не могу! Буро усадил его и обложил мускусными подушками. В мощь повелительно-тяжёлого аромата он свято уверовал однажды и навсегда. – Я Чудовище Моря, а не чудовище в принципе, Паж! Как и ты! Я выпивал с ними, я соблазнял их. На игру, на коктейль, я делился с ними и отравлял, да! Но никто из них не был мне цокки! Ты у сердца мне, Паж, я не могу повредить тебе, пойми, прости. О, черти придонные, тьма, Великого Моря тьма, почему ты решил, что это жизни конец? Паж, скольким в Шамании ты сам внушал: неведомо, куда уходит светлячок? Может быть, это начало, оу? Начало! – Прости, прости, Буро. Извини, прости. Мне не следовало спрашивать. Знаешь, нужен помощник... Ха... Казалось бы, чего проще: нырни на ежа, и баста. Ну, глаза закрой!.. Ну, спиной упади!.. Пускай течение закрутит, бросит на шипы. Ан, нет! В человеке полно предохранителей. Их, кажется, больше чем самого человека!.. Я в полном ауте, Буро, и это не Аут Аволь. Я в полном смятении. – Привык, что не такой, как все? – понимающе усмехнулся Буро. – Ага, и подорвался. Вроде спешить есть куда, да спешить - невозможная глупость и сил нет... Буро рассказал ему самую грустную, красивую историю... Венец тонкой лирики. – Представь, от Суприори. Ничего добротного не исходило от этого технаря, фальшивки сплошные, а история чудная, неповторимая. Связное Впечатление. На Техно Рынке, откуда и пришло Впечатление, откуда Суприори его стащил, воспользовавшись положением дежурного, принимающего, скупающего, оценивающего новинки, оно было потенциальным ключом к старой загадке. Впечатление содержало пример кодировки не в цветовой, а в звуковой шкале. Из-за глупого воровства технарям дверь так и не раскрылась. Узнай Карат, незавидна была бы участь жулика. Но Буро его не выдал. Суприори нуждался кое в чём морском и время от времени просил Буро о посредничестве и защите. Случилось, что Буро рассказал ему про Шершня, который «коллекционирует», имеет пристрастие, к Впечатлениям взрыва Морской Звезды. Тогда Суприори и стащил Впечатление. А Буро Шершню его не отдал! Заинтриговало, запало, начал искать для себя. Не нашёл, но в Архи-Саду встретил того, кто знал о чём речь. Вдвойне потрясён встречей остался Биг-Буро: этот кто-то был дроид. Выяснилось, что память о кратком эпизоде на стыке эпох, загадка и для дроидов, хоть совсем по иной причине. Впечатление содержало момент, когда извержения обрушили города и открыли старые материки, пустые. Когда луна уже взорвалась, а солнце отдалилось. Троп носился, сравнимой с Солнцем размером, синей звездой. Держал планету, балансировал Юлу. На пустынном континенте стояло «пианино кодировки». Инструмент рабочий, недолго служивший, оставленный на память и для научных целей. Люди и дроиды забросили попытки кодировать информацию полутонами звуков вместо оттенков цвета. Закономерно. Сколько оттенков можно увидеть разом, в единую таблицу сведённых, с выводами и обобщениями? То-то и оно. Звуковое направление поисков оставило после себя удивительные, не поддающиеся осмыслению артефакты. Пианино оказалось исключением среди исключений: оно объединяло два способа кодировки. Запись шла звуком в цвет. Хрустальное насквозь пианино. Без корпуса, без ножек, но педали есть. Они остаются на месте, а многоцветный ряд клавиш течёт. Уходит вправо над пустынной землёй без предела, пропуская навылет хлопья снега. Река бесцветного, струнного хрусталя не обретает устья, отсутствует часть, которая приняла бы клавиши. Слева ставятся «ноты», схема идеи, если был набросан черновик кодировки. Голографическая таблица, сплошь забитая разноцветными квадратиками разной величины, в зависимости от веса, роли компонентов в задумке. Ноты не обязательны, идею можно держать в уме. Играешь тему, на правом листе возникнет план в общих чертах. Закончил, переставляй налево, играй снова, уточняй схему воплощения до тех пор, пока модулятор не согласиться её принять. Или закодируй создание покладистого модулятора! Справа физически или виртуально ряд клавиш должен заканчиваться в модуляторе, которому служит панелью ввода задач. Если виртуально, если модулятор невесть где, от него отходит подобное пианино, а над этим, в конце ряда клавиш мерцает общая для них голографическая сетка таблицы, заполнялась по мере игры. Её с двух сторон можно заполнять. «Разговаривать» на её поле. Педалями выбирался регистр пяти основных цветов. Смысловой регистр, что кодируем: компоненты, процессы, пропорции? Красный цвет клавиш, например, означает и активное вещество, и смешение веществ. В зависимости от полутона, от соседствующих тонов, он может указывать: какими способами, каково оптимальное количество, распределение в объёме, и так далее. Технарь мог сравнить, насколько результат точной, практической кодировки совпадает с вариантом, который показался ему гармоничным при умозрительном подборе, с тем, что был предложен вирту. Не лучше ли тот или иной компонент заменить? Не замедлить ли некоторые процессы в модуляторе, не поменять ли порядок закладки компонентов? Характерно, что клавиши – алфавит и словарь текут со стороны результата, а не запроса. От момента начала заполнения таблицы пианино уже предлагает не в «алфавитном порядке» их, коих бесконечное множество, а блоками, подсказками. Пианино кодировки работало в какой-то мере дроидом желания, переводчиком с языка воображения, смутных желаний через звук на язык цвета. Пианист мог прикладной цели и вовсе не иметь! Следить за теченьем реки, слушать шум реки, касаясь то одной, то другой клавиши, пока не стукнет: вот оно! Эта самая нотка! Метод прямо противоположный идее абсолютной точности в кодировке, зато хорош для импровизаций и проверки интуиции. Для тренировки хорош. Нота – оно? Аккорд – оно? Сочетаются ли вещества – процессы – пропорции, как выглядят в таблице рядом? Ограничение: неживыми артефактами, вещами, граблями какими-нибудь, не сыграешь. Собственные, автоматические функции у дроида тоже были. Но уже в те времена никто не помнил, из присвоенных пианино, как громадному словарю, какие, что значили слога, слова, выражения, команды?.. Белый Дракон стоял за пианино. Вместо передних лап, на сгибах крыльев по когтю. Он играл ими. Поочерёдно ударяя клавиши, порой две за раз... Снег падал на землю с космической высоты. Из космической ночи непреходящей, как полнолунье Шамаш. Синейшая звезда сияла, попадая на клавиши лучом. Дрожала земля, вулкан просыпался к следующему извержению. Обнаружив однажды в альбоме-вирту сжатое описание и чертёж пианино кодировки, Буро задумался: «А случайно ли уничтожена его вторая часть, принимающая?» Вирту её не показывало. Там стоял неизвестный Биг-Буро значок. За расшифровкой отправился в Архи-Сад к Дикарю... Вот человечек, на которого не распространялось обаяние Бутон-биг-Надира! Демонов, полудемонов, чудовищ в любой степени тронутых морем, – даже не тронутых, а оливку выпивших позавчера! – Дикарь распознавал сверхъестественным чутьём. Его, нерешительного, раненого утратой изгнанника ненависть к Змею, ко дням, проведённым во власти чудовища, внушала изумление. Она не ослабевала. Но преданность Бесту не уступала в размере. Переводить если надо, консультировать он соглашался, не заставляя себя упрашивать. Однако загляни чудовище в его узорчатый ларчик, в каких мимы - грим, а танцовщицы украшения хранят, в записную книжку... Буро содрогнулся бы, хуже, чем от гостинца Котинички. Дикарь тщательно собирал информацию о веществах, приёмах, для теней и демонов категорически летальных. Ингредиенты в его колбочках и пробирках невинные по отдельности служили той же конечной цели. Буро он поклонился, в глаза не глядя, а сразу в альбом, переведя неведомый значок неведомым же словом. Бест помахал рукой: давай толкование, что ли. Но Дикарь, захлопнул вирту и пригляделся к форзацу, к корешку... Провёл по нему вдоль и сломал вирту! Раскрыл со стороны корешка на том же самом месте! Широким лопухом, они сидели в густой траве, прикрыл схему пианино, а по значку ударил пальцем дважды. И на месте значка, кружка с рогами, над чисто техническим вирту восстал голографический высокохудожественный чёрт! Чёрный, в пламени, с красными рогами! Он был так реалистичен, будто сейчас покажет язык и убежит! Рори, увлечённо следившая за ними, звонко рассмеялась. Чёртику и своей догадке! Карат кивнул ей: чего и следовало ожидать. Они часто пикировались, но не ссорились, что безусловная заслуга Большого Фазана. В числе несведущих оказались Буро и Бест. – Это Чудовище Моря? – спросил Бест неуверенно. – Нужно к морю развернуть пианино правым боком, или изловить тень? Дикарь поморщился. Гримаса не ясно сообщила Буро, что этого ему в друзьях не видать. – Ещё версии? – спросил Дикарь. – Погадай, если интересно. – Это дроид? Тут уж возмутился дроид. Индиго стоял над ними в воздухе, и назад отгонял собственный холод, как будто плыл. Будучи обнаружен, приветствие пробормотал: выражаю почтение господствующему... Отдалился и устроился на воздухе, ноги скрестив, не на разлапистой ветке, а под ней. – Киборг это, – недовольно просветил Индиго старого друга. – Обозначение кибер-механики. А пианино – дроид. В целом – мура, в музей. «В музей» – авторское ругательство Индиго, со смехом дроидской сферой одобренное и перенятое! – Оууу... – хором протянули Буро и повисшая на Бесте Мурена. Тогда Буро пересказал им Впечатление, как мог подробно, и добавил, что Суприори сказал: в той музыке дракон сыграл будущее мира. Индиго хмыкнул: – Августейший на моей уже памяти ох, как поскользнулся на этой теме! Не знаю, кто такой Суприори, но байка из нашей сферы. Не заметил ты, утративший Биг-Буро, что произнёс сейчас на дроидском эсперанто с акцентом: «Буд-щее мира?» На дроидском пропуск нарочный в слове «будущее» делается. Поскользнулся Августейший, как вепрь над Обманкой! И шлёпнулся! А именно... Над стократным Лалом четырьмя тронами собрались. Страж тогда сказал: – Удивительно ли сыграть буд-щее мира, если сам Троп и играл! Кому же знать, как не ему! Помянул паяц всуе великого Тропа. Он же пошутить решил, напугав весь дроидский рынок, подал голос из ниоткуда: – А вот и нет, плешивый. Я был занят, очень занят тогда. Играл Белый Дракон совершенно мне не знакомый. Более того, Хелий, – голос поплыл мягче, – слышишь меня? Чтоб дважды рот не открывать на эту тему, я искал впоследствии этого дракона. Без-ре-зуль-татно. Хелий, лови, догадался? Тьфу – передо мною ваши поисковики. Не нашёл, значит, его не было, значит скольки-то-фазный этот дракон был, лишённый передних лап... Как Многомил твой, га-га!.. Что-то да значит! – Стой, так полные киборги существовали? – удивился Бест. – Друг мой, господствующий над первой расой, ты что-то невразумительное говоришь, – пожал плечами Индиго. – Полный киборг – робот, машина. Ну, делали машины человековидные и что? Кибер-механика – ввинчивание неживого в живое, так, что задевает мозг. Сознание. Ввинчивание оливки в горло, тени в пятку – кибер-механика. Ножи отравленные, удавки, кастеты – кибер-механика. Они вынуждают к негативным эмоциям! Отдельно нож, яд, тень – не кибер-механика. – Откуда же чёртик? – Из сугубой неприязни дроидов к этому явлению, Бест! «Теперь понятно, почему схема дроида полностью не приведена. Кибер – запретное, кибер – вредоносное, довольно и значка». Ещё сильней заинтригованный, Буро покинул Архи-Сад, преисполненный огромной подозрительностью к Суприори. «То означает, что пианист... Пианист-дракон-дроид... Через нажатие клавиш вступал в кибер-связь... С чем? С какой кибер-механикой? Кодируя её на что? Это я вряд ли узнаю, но получается, кибер-связь возможна на расстоянии». Вряд ли узнает, оставшееся неведомым и Тропу: не с чем, с кем. Двухфазный дракон, говорил через пианино-кодировки когтями на сгибах крыльев, с тем, кого не может быть, с полным киборгом. С доком всех стрижей прощался его ездовой дроид. Буро – с Пажом. 02.38 В Шаманию. Сколько достанет сил. Через тернии, всю жизнь дремавших кошмаров, ждавших своего часа. Возможно, так проявилось для светлячка действие растворённых повсеместно и незримо в Великом Море, всеотторгающих Впечатлений тупиковой ветви дроидов... Впитываются они плохо, усвоиться не способны вообще, и продолжают кружение в теле, подспудно сообщая тревогу, когда сметён верхний слой, когда от сознания уже мало чего осталось. Лихорадочно скачут обрывки мыслей, ища выход, но выхода нет... Или это слишком сложное объяснение. А попросту уравновешены противоположности: опоры – потерями, надежды – предчувствием беды... Одно отступает, возрастает другое, свято место пусто не бывает. Чем крепче была надломившаяся уверенность, тем глубже провал в сомнения. «Разобрался ли я в азах?» Паж всю сознательную жизнь был ныряльщиком ловким и самоуверенным. «В море нельзя быть уверенным. А я был. Я рассмешил его, – лихорадочно Паж подыскивал объяснения галлюцинации. – Море смеялось и мне подыгрывало. Пока ему не наскучило. Я умираю. Ему наскучило. Оно хочет забрать своё себе». Ошеломляющая вначале, полиморфность Морских Чудовищ, при освоении глубин предстаёт банальной. Шаг за шагом раскрывает смехотворную примитивность импульсов и реакций. Деградация. Повсеместная. Единообразная притом. Тупые, тупые, тупые морские твари... Если изучил как, с какой стороны, в каком течении обогнуть гиганта, как и чем украсить себя, чтобы боялись напасть, как двигаться, чтоб, едва завидев тебя, разбегались, считай – хозяин моря. Не один ты, конечно, есть демоны не хуже тебя, сообразительные, присущими тенями не злоупотребляющие, но океан так велик, о конкуренции речь не идёт. Избегнуть столкновения заинтересован как ты, так и встречный. Без плавников и хвоста будешь в Великом Море главная рыбка, если пуст, тих, сосредоточен и ловок. Картой течений и сводом типичных атак хранилось в уме Пажа Великое Море. Запылившейся от времени картой в старом сундуке морского волка. Карта преобразилась и ожила. Паж мчал на порывистом Белом Драконе, не видящий ничего, навстречу вспышкам, сам вспышка, комета неоново-синяя, мчал в высокое небо, последний раз в Шаманию, а живая, древняя Тварь-Океан бушевала под ним. Чем выше взлетал, тем выше вскидывалась и она, хватая беглеца, захлёстывая ледяным ужасом. Всю жизнь ей отдал, разве отступит? Позволит бросить себя? Покинутая ныряльщиком стихия следовала за ним. Её очередь. Теперь он – океан, а она ныряет. Примитивная, изученная?.. Во всю глотку хохочет океан над удачным розыгрышем, над затянувшейся шуткой. Из преисподней догонял океанский страх, за тысячелетия набравший силу цунами в подсознании. На высоте, где пахло уже дроидской сферы сладкой мятой, Пажу всё мерещились горечь и соль. Вздымались валы под драконьими лапами, клубился тяжёлый, серый туман, ураганные порывы разрывали его. Сейчас захлестнёт, сейчас пропадёт дроид. Великое Море схватит песчинку, возомнившую о владычестве над ним. Схватит и водоворотом утащит на дно, к сиянию метаморфоз, в ледяной ад Морских Собак... А если ещё ниже? Вниз, в ультрамариновый космос, без донных актиний, без самого дна, где время застывает, а вода уже не может застыть. Где тонут Падающие Факелы, похожие человеческие скелеты, с гибкими костями, ниже – на рыб, ниже – на спирали водорослей... На что-то, обгоняя их, похож ты сам? Ультрамариновый, фиолетовый омут чернеет и сияет одновременно, не смотреть в него нельзя. Он весь – как крыло кардинала, финального синего, горячего цвета, выжигающего глаза. Им уже не увидеть свет дня, не увидеть снегопад в подбрюшье океана. Ничего, кроме падения. Кружения? Зависания? Кто ты, актинья на дне? Или Факел Моря... Горячие цвета холодного Великого Моря выжрали глаза, но почему, почему, если так, они пропускают это в испепелённые глазницы?.. Это?! Это – единственное «только не это!..», что угодно, «только не он!..» Необозримый Белый Дракон накрывает бездну, приближается, как горные отроги вправо и влево не кончающихся крыльев... Он видит тебя. Не убежать. Не спрятаться. Он всегда видел тебя, Троп, чьё имя, произнесённое вблизи него, порождает шторм. На огромной драконьей ладони держал. Песчинка ничтожная, под линзой моря, сквозь толщу моря, с момента первого погружения он видел тебя. Теперь в упор. Куда ни повернись. Не то, что сбежать, отвернуться некуда. Повсюду напротив. Дрожат как на разрыв затянутые струны: крик в твоём и клёкот в его горле, готовые вырваться одновременно. Если и тупы морские твари, сухопутные превосходят их в тупости, говоря, будто есть что страшней. Чем когда смотрят. Когда тебя увидели. Кода тебя видит Троп. Пажа ныряльщика в небе, в агонии пожирал типичнейший морской кошмар: быть замеченным, быть видимым тому, кто шире горизонта, кто со всех сторон. Быть замеченным из неопределённого далёка стаей гигантских ро, когда весь косяк разворачиваясь моментально, складывается единым ромбом, нацеленным в твою голову... – ослепительная гибель. Оригинальности лишённый, этот кошмар, очевидно, совпадал с действительной природой Тропа, которому, однако, до морских тварей и ныряльщиков мало дела. Паж летел широко распахнутыми глазами на вспышки. Каждая била. Зрачки не реагировали. Каждая била в мозг, в заднюю стенку черепа: нокаут, нокаут! Глазницы казались ему шире светлячковых, голова словно вмещала глазницы только. «К Шамаш, дракон, К Шамаш...» Всё, всё, всё в последний раз. Ещё один раз: последний каштан, последний разговор, завещание другу, последний лик Шамаш. Вспышки перемежались провалами глубокой фиолетовой темени... Глубоководного мрака... «Галлюцинация. Бред... К Шамаш, дракон, в Шаманию, дракон». Галлюцинация: сейчас Великое Море усмехнётся и скажет: «Было интересно наблюдать за тобой. Ты догадывался? Догадливая песчинка соляная. Кристаллик соли. Падай, тони, смотри... Увы, ты так ничтожно мал. Ты растворишься у Тропа на языке, на полпути до бездны, смутно угаданной тобой...» Галлюцинация: «Ну, а если... Если вдруг... Монстры - не монстры, и тени - не тени?.. Ширма?» Что если Тварь-Океан с первого дня наблюдает за ним, и понять человеку нельзя цель этого наблюдения? Оно выдаёт себя редко и отдалённо - огромным Белым Драконом показывает себя, летящим в фиолетовой бездне, превосходя её... Вправо, влево нет окончанья крыла... Галлюцинация: «А может быть, и Троп это - мираж?» Уравновешивающая противоположность желанному, спасительному миражу Лакричной Аволь? Но нет, ни Тропа, ни Аволь? «Дроиды, дроиды светлые, дракон мой, только дотянуть до Шамаш...» На случай, когда требуется подождать Харона, шаманийцы имели приспособления вроде парашютов, «пеги-парашюты», которые вскоре широко распространяться для игр. Не заслышав на подлёте равномерного, ждущего бубна, его раскрывают и парят на пределе притяжения рынка... Паж не имел пеги, забыл позывной свисток, не обратил внимания на феноменальное: Белый Дракон поднёс его к самой раме. Повеяло Шаманией. Зрение прояснилось немного, и он ступил на порог. «Нет Харона. Нет перевозчика. Пешком». Воспользоваться своей плоскодонкой – невыполнимая задача. Паж не ускорялся, не спотыкался, не делал остановок. Боялся: раз остановится и всё, прирастёт. Не так уж часто он проходил этот путь ногами, чтоб знать его с достоверностью, ан, – будто всегда знал. «Светлячковые броды... Ясно теперь почему». Не всюду удобные и мелкие, броды имели единую нацеленность, раскрылись перед его взглядом как люминесцентная паутина. Чем ближе к «жерновам» Шамаш, тем расстояние между радиусами уже. Они стрелками указывали на двухэтажные ангары. Светлячки встречались на паутинных нитях меж радиусов, и его неодолимо тянуло занять какую-то из свободных поперечин. Так тянуло, что, не обращающий сейчас внимание на светлячков, он, отшатываясь, разворачиваясь снова к избранному направлению, отметил, что свет распространяется от дверных косяков. Вокруг светлячков – светлячковые двери?.. Куда ведут? Когда светлячок приседал и манил кого-то у Пажа из-за его спины, его окатывало придонным ледяным ужасом. Навязчивый морок, следовал за ним: будто Великое Море не остановила рама Шамании. Будто, изогнутый как на картине, свирепый пенный вал идёт затопленными улицами, идёт по пятам, шипит, нависает, рухнет, накроет и поволочёт... Собачьими, кривыми зубами схватит и поволочёт... Обратно, обратно, обратно... За раму, под воду, без дна, без дна, без дна... Приземистый, криволапый, большеголовый тузик-смерть шёл в толще цунами... Шум, гудение в ушах поддерживали иллюзию. Далёкий лай... Вой... Паж бежал от смерти за смертью, бежал от доли светлячка, от Великого Моря – к Шамаш, чтоб дала ему смерть, дала спасение. Отто на периферии сознания сопровождал его путь крошечной звёздочкой, последней радостью, грустью от непоправимой, потому совершенно спокойной вины: «Буро опять оказался прав...» В эти минуты имело значение только одно имя и прощание: «Док-стри. Док-стри. Док-стри, найдись, услышь меня, хоть бы ты оказался на месте! Где обычно, где всегда. Докстри, Докстри...» Докстри был там, где обычно, где всегда. По лестнице Паж уже не понял, как поднялся. Замер, привидение светящееся. На полосатости балок развалился его старый друг и брат. Паж узнан не был. Удивлённое: «От, хех...» – на светлячка завершилось стоном гнева и досады, когда, с ног до головы оглядев, Докстри узнал, горящие синим, сиреневатым, знакомые черты. – Док-Паж, свет наш!.. Меня обогнал! – Я же не док-стри, – хрипло и тихо возразил Паж. – Так и я ещё нет. Я думал, может, нагонишь, обгонишь... Может каштан док-стри попадётся и тебе... – Что, жулан, не любишь ходить в разведку? – ухмыльнулся светлячок. – Надеялся по моим следам, за моей спиной, а? Думал, что я всё разузнаю, вернусь и расскажу? – Хех, а то ж! – Дык... Никто ещё не вернулся. – Дык – никто и не ушёл. В нужную сторону не ушёл. Кто котомку не собрал, кто не дождался часа, кто свернул с дороги... – На тебя вся надежда. – Я знаю, – без ложной скромности согласился Докстри. И допустил жестокость. Состояния друга он не смог понять. Когда обсудили тайник и записки, когда Паж ключ с резаками на брелке отдал, объяснил, где найти на Горьких Холмах нужное место, Докстри пошутил: – Выбрал особняк себе, пока бродами шёл, куда тузика манить будешь? Зачем спросил? Паж, у которого от сахара чуть прояснилось в глазах и в голове, снова провалился в ад. Не всемогущ человек, не достало ему сил отшутиться. – Тузик – реальность? – хрипло спросил он, словно они с Докстри не одной осведомлённости люди. Для Пажа сейчас тузик был настолько реальность, что, спиной к лестнице сидя, он гадал, сумеет ли собака-смерть по перекладинам взойти! Свою бестактность Докстри осознал, но вместо извинений, вместо утешений, вспылил! Шёпотом разговаривавшие, они теперь, оба сиплые, хриплые, едва не кричали. – Док-Паж, ты меня перепрыгнул! Через мою голову перемахнул, и ты ещё спрашиваешь?! Поешь сахарку! Освежись и ответь! Ты мне, а не я тебе! Что же ты бросаешь нас в середине пути?! Хотя бы на это ответь: что и почему они манят?.. Ну что, Паж, не уходи, а? Чёртов нырок! Сначала ты купался, потом ты перепрыгиваешь через меня, и уходишь! Док-шамаш, поплыли в лунный круг?.. Это может помочь. – Не поможет!.. Чёртов жулан, взгляни ещё раз, если плохо видать! Поближе подойди! Докстри, пожалуйста... От меня остаётся несколько бумажек и три слова пустых. От всей нелепой жизни нырка, да, да! Возьми, разберись, передай дальше! Парни будут сшибаться стрижами, будут каштаны сто раз ради этого проглочены! Тысяча и сто тысяч, ради кайфа стрижиного, но, но, но!.. Сто тысяч первый – ради того, чтобы понять... Корень кибер-Впечатления, почему он так губителен? Не соль отдельно! И не вода отдельно! Он! Мы очень близко к чему-то я это знаю, и ты это чувствуешь. Может быть, просто к последней грозе облака Шамания? Не угодно ли ей пролиться?.. Опуститься на континент? Ответ в прошлом, ты согласен? Шамания – это её каштаны, согласен? Я собирал, я думал, я записывал. Я ничерта ни в чём не разобрался! Постарайся ты... Докстри? – Ох, Паж, я верю, какой-то докстри когда-то пройдёт до конца, увидит что там. Оттуда увидит, что у тут нас, что мы неправильно делаем... И я пойду, куда донесут ноги, обещаю. Услышав это слово, Паж поступил, как поступил бы любой, не утративший силы духа, человек в его положении. Он сказал совсем небрежно, совсем мимоходом: – Ещё бы сахару. В воде разболтать... Есть, нет? Знал, что есть, и знал где. Докстри ушёл, Паж остался один над жерновами с каштаном в руке. Ожить им самое время.