Попался «В конце-то концов надо поставить этого ворюгу на место! Сколько же можно терпеть его? Уже которую осень, совсем как настоящий хозяин, шастает по чужой охотничьей тропе и снимает не принадлежащую ему добычу!» - размышлял, собираясь в лес, Михаил Николаевич Кирьянов. - О чём ты там сам с собой потихоньку разговариваешь? – рассмеялась жена Михаила - Мария Родионовна. - О чём надо, о том рассуждаю, - недовольно обернулся к супруге Михаил, чьи раздумья незаметно для хозяина перешли в тихий монолог. – До всего же тебе дело. Ты приготовь место для моей добычи, завтра ведь снова полный рюкзак привезу. - Как бы не так! Забыла уже, когда ты полные рюкзаки притаскивал из леса. Дай Бог, если хоть на донышке принесёшь! - Что поделаешь, тайга совсем обеднела. За целый день иногда никого не встретишь, даже мелких пташек нет. Остаётся только старые добрые времена вспоминать. Так разговаривая, Михаил надел пиджак, серой кепкой прикрыл поседевшую голову, навернул на ноги портянки и обул резиновые сапоги, потопал по полу, пробуя, не собьются ли портянки, закинул за спину выцветший до белизны брезентовый рюкзак, бывший когда-то зелёным, и вышел на улицу. Глубоко вдохнул утренний прохладный воздух, взглянул на небо, полностью закрытое набухшими влагой тучами и направился к остановке, чтобы рейсовым автобусом добраться до развилки на Демьяновку. Ночью прошёл небольшой дождь, земля сырая, но к утру поднялся ветер и, вполне возможно, раскидает по сторонам тяжёлые тучи. Утренний автобус полупустой, всего несколько пассажиров, зато обратно возвращается битком набитым, тяжело переваливаясь по ямам и колдобинам с боку на бок. Все стремятся в райцентр по своим делам, кому надо в больницу, кому ещё куда. Вечерний рейс из Веждино тоже переполнен, люди, справив свои неотложные дела, разъезжаются по-домам, в райцентр автобус возвращается снова налегке. Михаилу это на руку, утром спокойно без толкотни едет к Демьяновке, а вечером так же в просторном салоне автобуса без неприятной давки возвращается из леса. Прежде, когда проживал в Демьяновке, лес был рядом, только вышел на крыльцо и вот он, шумит возле самого огорода, приглашает к себе на прогулку. Но деревня осиротела, не по нутру нынешней молодёжи жизнь в таёжной глухомани. Вот и Михаилу с Марией, чтоб не остаться на старости лет одним в пустой деревне, пришлось перебраться в Веждино. Пока здоровье позволяло, свалили и привезли лес, срубили избу и поселились на новом месте, чтобы быть поближе к детям. А дом, построенный ещё в молодости в Демьяновке, Михаил разобрал, нижние подгнившие венцы выкинул, а из пригодных ещё брёвен поставил небольшую однокомнатную дачу. Вот и получилась у него уютная охотничья избушка, где в тепле и сухости можно спокойно отдохнуть, возвратившись вечером с охоты. Крепким мужиком был Михаил. Хоть росту небольшого, но всё остальное родители отвалили ему сполна, от души, коренастый, сильный, солидный. В середине круглого лица нос картошкой, а в больших синих глазах яркой искоркой прячется усмешка. Полные губы постоянно готовы раскрыться весёлым задорным смехом, при этом обнажались крупные, белые, как сахар, зубы, о которых теперь с сожалением осталось только вспоминать. Обычно носит только нижнюю вставную челюсть, верхняя постоянно выпадала, поэтому от неё Михаил вовсе отказался. Зачёсанные назад чёрные волосы густо покрылись инеем. Человек он спокойный, любую работу выполнял не спеша, обстоятельно, с толком. Сам аккуратный, при ходьбе ноги поднимает высоко, чтоб не испачкать сапоги, и в дом в грязной обуви ни разу не входил. После демобилизации из армии поженились с Марией и получилась отличная пара. У обоих отцы сложили головы на фронтах Великой Отечественной, оба хлебосольные, никогда не пугались гостей. Деньгам счёт знали и понимали, каким трудом они достаются крестьянам. Работать приходилось не жалея себя, ведь большую семью надо прокормить, а по лавкам у Миши и Маши сидели пятеро сыновей и две дочери. Весной полевые работы, летом сенокос, а зимой в лесу на лесозаготовках. Как устанет от постоянного тяжёлого труда Михаил, то берёт несколько дней отпуска. Если увидишь, что по снегу босиком прогуливается, значит, человек расслабляется. Любит веселить народ своими задорными частушками, а им они всегда по нраву: - Я сегодня с утречка Кипятила чайник. Я любила дурачка, Думала – начальник. Дура я, дура я, Дура я проклятая, У него четыре дуры, А я дура пятая. Посидит, подумает, а после выдаёт: - Главное в жизни – это милые женщины. Ну как без них проживёшь? А как хватанёт ещё пару стопок, то тут же принимается хвастаться своей силой и красотой: - Вообще-то я крепкий! … твою мать, какой я здоровый! – при этом голос его уже звенит на самой высокой ноте, сожмёт пудовые кулаки, поднимет кверху, будто грозит кому-то. – Навряд ли на белом свете найдётся кто-нибудь сильнее меня, которого бы я не смог одолеть! Да ведь я к тому же красивый! Очень красивый! – выгнется всем туловищем, голову гордо откинет назад и оглянется вокруг. – Где ещё вы можете встретить другого равного мне красавца? Да нигде больше! Погуляет дня два-три, похлебает вволю водочки, расквасит кому-нибудь нос, сам заработает пару фингалов под глаз, чтоб было о чём вспомнить, и ставит на этом точку. Насытится. Спустится по снегу босиком к ручью, ляжет на лёд, опустит голову в прорубь, подержит некоторое время, вытащит, отдышится, затем повторит процедуру, сядет, тряхнёт головой подобно собаке, попавшей под ливень, старающейся освободиться от приставшей к шерсти влаги. Затем опять приляжет на лёд, припадёт губами к воде и долго пьёт её, пока живот не надуется, как барабан. Поднимется на ноги и спокойной гордой походкой направится к дому, где отлежится, переждёт, а назавтра снова берётся за работу. Что удивительно, никогда не простужался. Так и жил, работал, в лесу промышлял, поднимал на ноги детей и не заметил, как старость откуда-то неожиданно подкралась. Незваным гостем сперва робко возле порога притулилась, а через какое-то время, глянь, уже за столом на месте хозяина утвердилась. Да не одна пришла, а с собой целый ворох болезней притащила. И хочется мужику иной раз гульнуть, как совсем ещё недавно в молодости, да приходится уже осторожничать. То пошатнёшься и с лестницы грохнешься, ушибёшься, то в груди неожиданно колоть начнёт, да так, что в больницу недели на две придётся отправиться на регламентные работы. Всё реже и реже родные теперь слышат довольные речи Михаила о том, какой он сильный и красивый. В сыновьях у человека не вышло счастья. Как и отец, выросли они крепкими, выносливыми, работящими, все спортсмены, на спортивных соревнованиях постоянно в призёры выходили. Двое старших сыновей – Семён и Петро после службы в армии уже работали, когда на день 8 Марта возле клуба, как обычно, из ничего драка завязалась у третьего сына - Мирона с приезжими строителями. Старшие заступились за брата и основательно попортили фотомордочки чужакам. За это всех троих братьев отправили в места не столь отдалённые на разные сроки. И в этом же году по какой-то причине застрелился четвёртый сын – десятиклассник Толик, приставил к груди одновремённо два ружья и нажал на спусковые крючки. Вот так разом потеряли Михаил и Мария четверых сыновей. Лес был заготовлен для сруба на дом с надеждой на взрослых детей, а тут Михаил один. Мария под сердцем пятого сына вынашивала. Было отчего упасть духом мужику. Тракторные сани взялся изготовить, чтоб лес перевезти в райцентр. В одном углу наладит, перейдёт к другому, а тем временем брёвна с первого угла с места сдвинутся, опять всё сначала приходится начинать. Помочь некому. Сядет, поплачет втихаря, но делать нечего, украдкой утрётся и снова за работу берётся. Дом строить пришлось постоянно людей нанимать. Но не пал духом, к приближающейся старости хорошую избу поставил в Веждино. Старшие сыновья после службы в «белой армии», так в народе в шутку называют места, огороженные колючей проволокой, вернулись, а Толик ушёл навеки. Семён самым хозяйственным был. Женился, большой дом построил в конце села с двумя верандами. Рядом кухня как небольшой домик с крестьянской русской печкой, всё как полагается. В огороде баня, колодец с чистейшей водой вырыл. Много труда вложил в обустройство своей усадьбы. Отлично зажил, но плохо кончил. Поехал в соседнее село помочь тётке по хозяйству, вечером навеселе возвращался обратно домой, а утром труп его бездыханный на дороге обнаружили. Так никто и не знает, что там произошло. Оставшиеся в живых сыновья перебиваются случайными заработками, крепко подружились с водкой, только родителям досаждают, не дают им спокойно жить. Петро в своё время был женат, трое детей один за другим на свет появились, но не задалась его судьба. В лесу промышлял, построил в разных местах восемь охотничьих избушек, а, может, и больше. Свиней дома выращивал, покоя не знал. Лосятину, шкурки куниц и белок без счёта сдавал в Госпромхоз. До полусмерти уставал, на снегу замерзал, но не разбогател, только кучу болячек себе нажил. Долго по больницам валялся, межпозвоночную грыжу вырезали, после этого ненадолго полегчало. Малость остепенился, умерил свой аппетит, сократил охотничьи угодья вначале до четырёх избушек, а затем и вовсе до одной. Раскаивается, зачем, мол, нужно было так жадничать, себя не жалея мёрзнуть и мокнуть в тайге? Не лучше ли было охотиться для души, отдыхая. Жадность, оказывается, до добра не доводит, поперёк горла встаёт. Из-за этого, а может и по другой какой причине влюбился Петро в «Трою». Умные люди этого добра навалом привозят, на каждом углу продают, наживаются за счёт здоровья неумеренных мужиков. А что, красота! И не надо в лесу по пояс в снегу мудохаться с тяжёлой бензопилой. «Троя» - она гораздо дешевле водки, а крепче, дурманит легче. Из-за постоянного пьянства жена ушла от мужа, теперь раздельно живут. Ближний охотничий путик в эту осень насторожил, но вскоре ушёл в загул и целый месяц в лес не ходил, в «тройную» колею заехал и долго выехать не смог. Вся дичь, которая попалась, сгнила. Спрашивается, зачем надо было настораживать? Мирон после смерти брата Семёна сошёлся было с его женой, оставшейся вдовой. Что было не жить, дом, усадьба, всё осталось в сохранности после крепкого хозяина. Но ничего не получилось. Опять зелёный змей вмешался и погубил наладившуюся было жизнь. Недолго терпела хозяйка Мирона, крепко опутанного этим гадом, отослала обратно к родителям на перевоспитание. Самый младший – Сергей, тоже недалеко от старших отошёл. Работы не боится, горяч, крепкий, как и отец, но устроится в какое-нибудь общество с ограниченной ответственностью, навалит вековых сосен на делянке, но продержится только до первого аванса. После этого войдёт в запой и блаженствует, пока карман не опустеет. Кто же будет держать такого ненадёжного, пусть хоть и трижды стахановца? Теперь не те времена, не то государство, никаких тебе товарищеских судов, под зад коленкой легонько дадут и гуляй, Вася! Обе дочери вышли замуж, отдельно своими семьями живут. Пусть хоть у них жизнь нормально сложится. Крутятся в голове Михаила такие вот невесёлые мысли. Почему у сыновей всё пошло шиворот навыворот, наперекосяк? Ведь с малолетства их к труду приучал, не жалел, зная, что живя в обнимку с ленью человеком никогда не станешь. Ждал, что в старости подмога от них будет, а обернулось сплошным горем для родителей. Бывает, что случайно заработают где-то на стороне, подкалымят, принесут отцу с матерью трудовую копейку, а через день-два обратно забирают на опохмелку, прихватив и пенсию родителей. Если заартачится Михаил и скажет, что хватит, надо и совесть иметь, то могут и руку поднять на него. Вот до чего дошло. Вышел из автобуса Михаил Николаевич, не торопясь мотает километр за километром, приближается к родной Демьяновке. Тут недалеко, версты две от силы. Дорогу подремонтировали, расширили, когда Сплавная Контора организовала в Демьяновке подсобное хозяйство. Электричество провели, ведь старые столбы давно сгнили, провода пообрывались и света там не было, керосиновыми лампами, как до революции, пользовались. Дорогих породистых высокоудойных коров специально где-то в России купили и привезли, широко размахнулись, но все труды пошли насмарку, убыточным оказалось хозяйство и его быстро закрыли. Вот и деревня с несколькими домиками показалась впереди, а среди них и дача Михаила. Тщательно о траву вытер сапоги, зашёл в домик, снял с плеч рюкзак и, отдыхая, сидя покурил. Выложил из вещмешка всё лишнее, что не понадобится на путике, оставил на даче. Легко закинул рюкзак за плечи и тронулся к лесу. Охотничает Михаил без ружья. Два ружья, из которых застрелился Толик, изъяла милиция. Оставалось ещё одно незарегистрированное, с тем и промышлял потом года два, но Мирон и его кому-то пропил, оставив отца невооружённым. Да ладно, Бог с ним, с ружьём. Всё равно лес сейчас полупустой, подстрелить редко кого удаётся, да и ходить легче. Другое беспокоит, в последнее время стал примечать пожилой охотник, который сам ни разу в жизни чужого без спросу не брал, что двуногий волк повадился промышлять на его путике. Забирает из петель добычу. Всё меньше и меньше дичи, пойманной Михаилом, попадает в рюкзак хозяина путика. Насторожит тот волк обратно петлю, но следы всё равно оставляет, почерк другой, отпечатки чужих сапог в низинах появляются. И хитрый, не попадается никогда. Видимо, знает, когда Михаил путик проверяет. Менял свой график проверки петель охотник, то через три дня пойдёт, то через четыре, то с одного, то с другого конца тропы пойдёт, шагал осторожно, внимательно прислушивясь, но ни разу не повстречался с вором. Тогда и решился Михаил насторожить на этого волчару ловушку. При помощи лебёдки и гибкого тонкого троса согнул молодую берёзу, вручную ведь невозможно одному справиться с такой задачей, и прикрепил к другому дереву. Из троса сделал петлю, положил её на землю таким образом, чтобы волчару она захлестнула за туловище, а не задушила. Убийство хоть и никудышного, но всё же человека не входила в планы Михаила. Всё аккуратно замаскировал, прикрыл листвой, чтобы тот ничего не заметил. Проходя по тропе, волчара обязательно наступит на специально положенную невидимую жердь, сработает курок и освободит пригнутую берёзку, она, как пружина, мгновенно выпрямится, дёрнет за трос, петля захлестнёт незваного гостя и он взметнётся на несколько метров вверх. Будет там висеть и качаться между небом и землёй, любоваться красотами окружающей природы, пока Михаил не освободит ворюгу. Вот тогда окончательно определится, кто же этот бессовестный тип, прикрывающийся под именем честного охотника. Два раза после этого обошёл Михаил путик, но волчара, видимо, пока не появлялся. И вот сегодня снова пошёл в лес, не спеша обходит свои угодья, законно перешедшие к нему в наследство ещё от покойного отца. Специально сдерживает себя, чтобы идти не очень быстро, хотя нет-нет, да и забудется, невольно ускоряет шаги, любопытство берёт верх. Хочется же поскорее узнать, попался ли волчара в ловушку, а если попался, то кто он? Кто так нагло хулиганит на его тропе? Да, знакомая согнутая Михаилом берёза выстрелила, выпрямилась, но не до конца, а на петле из троса болтается человек. Издалека он кажется просто каким-то тёмным продолговатым непонятным предметом. Замедлил шаги охотник, надо всё-таки быть настороже, а вдруг у волчары в руках ружьё и он может и бабахнуть со злости, хотя сам в беспомощном состоянии. Крадучись, переходя от дерева к дереву, подошёл Михаил к месту поимки преступника и увидел, что ружьё у волчары действительно было, но тот с испуга либо уронил, либо специально бросил его, и оно одиноко в стороне валяется на земле. Тогда уже безбоязненно Михаил подошёл прямо к висельнику и тотчас узнал его. Оказывается, это был Пётр Викулов. Как же не узнать односельчанина? Он значительно моложе Михаила, всего-то около пятидесяти пяти ему. И живёт совсем недалеко от избы Михаила, через несколько домов. При каждой встрече любезно здоровается, остановит, расспрашивает про охоту, про добычу, да и вообще про жизнь. Оказывается, раньше просто прикидывался человеком, а нутро, как у червивого яблока, было с гнильцой. Как и рассчитывал Михаил, петля захлестнула Петра как раз под мышками, ноги на полтора метра до земли не достают, не успел, наверно, даже как следует испугаться. Всё же надо было трос покороче прикрепить, пусть бы на пятиметровой высоте поболтался, там веселей бы ему было. - Ну, здравствуй, сосед! Что это ты тут делаешь? Иль повеситься вздумал на моём путике? Тогда почему не за шею зацепился? Так ведь тебе долго мучаться придётся, пока концы отдашь. Пётр налитыми кровью глазами покосился на Михаила, покряхтел: - Здравствуй, что ещё тут сказать можно. - Давно уже летаешь? – спокойно спросил, прикуривая сигарету, пожилой охотник. - Второй день. Освободи меня, пожалуйста, или застрели, а то трос меня пополам разрежет. Михаил сбросил с плеч рюкзак, положил к берёзе, вытащил из-за ремня топор и бросил туда же. Сам присел на поваленное ветром дерево и, посматривая на болтающегося на тросе Петра, во весь объём лёгких с удовольствием затянулся сигаретным дымом. - Второй день, говоришь, тут? А сколько лет уже промышляешь на моей тропе? - Пару раз только и прошёлся. Я же не какой-нибудь…, - и умолк, не найдя подходящих слов. – Отпусти меня, дядя Миша, а? Тяжело здесь висеть. - Отпустить, говоришь? – Михаил поднял с земли валяющуюся двустволку и патронташ Петра, осмотрел. – Тут же одна дробь, а где пули? - По берёзе все расстрелял, надеялся, что свалится… - Ну и как? Удачно? - Да разве попадёшь тут, раскачиваясь... - Не позавидуешь тебе, однако. - Да, конечно. Освободи меня, совсем ведь занемог, дышать уже не могу. Ночью под дождём чуть не сдох от холода, только сейчас кое-как согрелся. Ох, как же я раскаиваюсь, что на чужую тропу ступил. - Вот в таком духе и продолжай, кайся, кайся. И помолись! А я тебя, Пётр, вот здесь и оставлю, пускай вороны чёрные тебя заклюют. Вора ведь иначе нельзя отучить. Искать же тебя на моей тропе никто не додумается. Михаил приставил ружьё Петра к дереву, открыл рюкзак, вытащил оттуда литровую железную банку из-под компота с приделанной дужкой, спустился к ручью и набрал воды. Поднялся, срубил палку, косо воткнул её в землю, подвесил на неё банку с водой. Наломал сухих веток с ближайшей ели и развёл под банкой небольшой костёр. Сам присел к костру и время от времени подкладывал сухие сучья, словно и забыл про висящего Петра. Вскоре «чайник» закипел и выплюнул на костёр лишний кипяток. Охотник насыпал в кипяток ложку заварки, снова подержал банку над огнём, чтобы чай хорошо заварился и поставил готовый чай на землю. Достал из рюкзака хлеб, сахар, приготовился пообедать. - А ты, Пётр, что отвернулся? Разве не проголодался ещё? - Куда ветер повернёт, туда и смотреть приходится, - тяжело вздохнул тот. - Так-то оно так. А расскажи-ка мне, сильно ли испугался, как в петлю попал? - Как же тут не испугаться?! - В штаны не наложил? - Немного было… - Я и чую, что откуда-то противным духом тянет, хотя в последнее время запахи почти перестал ощущать. Старею, видать. Ну и что мне с тобой делать? – мелкими глотками прихлёбывая горячий чай, продолжал приятную беседу Михаил. – Вообще-то хотел я тебя так и оставить, пусть, думал, повисит ворюга на свежем воздухе, пока не сдохнет. Сильно ведь я на тебя сердит был. Но на старости лет всё же не хочется на себя такой великий грех на душу брать, а вдруг да в рай не пропустят! Придётся тогда в аду вариться в котле с кипящей смолой, а такая перспектива кажется мне не особенно приятной. Михаил допил чай, аккуратно собрал и убрал своё хозяйство в рюкзак, снова прикурил, подошёл Петру, чтоб продолжить приятную беседу. Взял в руки ружьё и, прищурив глаза из-за едкого дыма, взглянул на мотающегося в петле Петра, произнёс: - Хорошее у тебя ружьё. Неплохо бьёт? - Отлично бьёт, дядя Миша. Если освободишь, подарю тебе, а в милиции скажу, что утопил нечаянно в Вычегде. - Я и без спросу мог бы забрать, только ружья мне уже без надобности. Оставить же тебе сердце не позволяет. Михаил Николаевич поднялся с насиженного места, закинул за плечи рюкзак, после чего взял ружьё за конец ствола и изо всех сил грохнул об дерево. Ружьё переломилось пополам, сверху посыпались сухие ветки и шишки. - Вот так-то, сынок, - и отбросил в сторону искривлённый ствол. Пётр покосился на валяющиеся железки, только что составляющие ружьё-двустволку и только горестно вздохнул. - Отпусти меня, Михаил Николаевич, всю жизнь добром поминать буду. Ноги моей никогда больше на твоей тропе не будет! Клянусь! Далеко стороной обходить стану, только отпусти …, - Пётр заплакал и вытер слёзы кепкой. – А тебя больше всех уважать буду. - Очень же сладко ты поёшь, однако. Вот так бы жил всю жизнь! Ну, да ладно, отпущу, жалко всё-таки мне стало тебя. Мне твоя смерть не нужна, просто страсть как хотелось узнать, кто на чужой тропе без зазрения совести хозяйничает, в глаза твои бесстыжие взглянуть, увидеть, осталось ли в тебе чего-нибудь человеческого. Михаил подошёл к согнувшейся берёзе и топором саданул по ней раз, другой, взглянул наверх, убедился, что она готова плавно опуститься и осторожно тюкнул в последний раз. Берёзка со стоном согнулась в поклоне, ноги Петра коснулись земли и он мешком повалился на бок. Михаил Николаевич подошёл к нему, освободил Петра от глубоко вдавившегося в одежду троса. - Хорошо ещё, что толстую телогрейку надел, видать, чувствовал. В одном пиджачке ох и тяжко бы тебе пришлось, тонкий трос запросто мог в мясо врезаться, - проговорил, сматывая трос кольцом, Михаил. – Так ведь? Но Пётр только покряхтел в ответ. - Сам идти сможешь? Или помочь? - Полежу малость, отойду и сам уж попробую. - Тогда будь здоров, охотник, - приладив топор за ремень за спиной, Михаил тронулся в путь. – У меня ведь дорога ещё дальняя… Иван Ногиев 2005 год