02.29 Чего не принято у полудроидов, так это выше других карабкаться, сверху разглагольствовать или наблюдать. В пространственном понимании выше. Бывают рынки хитро закрученные, игровые, там ярусы лесов, гор, площадок препятствий, бывают распорядители игр, направляющие... Но это всё для дела, как в Шафранном Парасоле по необходимости. А чтоб так, с трибуны... Не, не бывает. Наоборот, пониже сидят те, кто поважнее, на ногах стоят, кто полюбезнее, прислуживает или выслуживается. Поэтому, сделав второй этаж над ширмой в Гусином Шатре, Биг-Буро не взирал оттуда за порядком. А, подумав, загородил интересным сооружением. Для хозяина оно было как жалюзи – подглядывать можно! Для публики внизу - опахалами. Из широких планок жалюзи, колыхавшихся, распространяющих ветер. Можно побрызгать, повеет дождём, слабым, Впечатления неразличимы, освежают... Ароматизировать, вообще кайф... Дивный шатёр, всякого благополучия хозяину! В счастливый, весёлый Соломенный День, не пожелал бы хозяину шатра благополучия один из посетителей... Ядовитую тень, ро-гласс подержавший в голой руке, незадачливый марбл-асс... Отто. Отчаялся до Гранд Падре сосредоточится на задании Арома-Лато. Все мысли мимо. Пузырёк с апельсиновым маслом доставал, глядел и обратно в карман. Сейчас подумал: «А нельзя ли этим маслом смешных марбл-теней подкормить?» Публика приманивала теней, чтоб рукавицей хватать, а он, дурашка, чтоб подкормить крашеной каплей, голую руку протянул сквозь водную стену. Вдаль, к ничейной тени протянул, к шарику, расправившему полусферы тонких, гранёных меридианами плавников. Сбоку прыг ро-гласс, и цап его! И руку, и каплю. Покрасил, ничего не скажешь... Занемела, как нету. И колет. А ему этой рукой играть... Колет зверски! В бадью с Чистой Водой забвения сунул. Стало хуже. – Бутон-биг-Надир наверху, – сказали ему, – беги! Или позвать? Ноги-то не отказывали, чего звать. Отто бесшумно взлетел по лесенке с поворотом площадки, раздвинул частую соломку аквамариновых бусин, перемежавшихся жемчужинами две через две, и увидел сцену... Однозначную сцену, не нуждавшуюся в трактовках. Собственно, не допускавшую их. Он был так быстр, так тих, неждан, что успел ещё увидеть, как, оправляет, запахивает одежду Буро... Как, сквозь жалюзи оглядывая шатёр, тихо смеясь и комментируя игру, они с Пажом прощаются традиционным рукопожатием Мелоди после парного танца, со взаимным, синхронным поцелуем рук. Обрывается что-то и встречает человека земля... Реальность, почва как бы... Над которой махал, махал крыльями, устал и упал... «О, так вот оно как обстоит на самом деле... В соломенных коронах гуляют... Паж в соломенном венке гуляет рядом с господином, к которому не каждый так запросто подойдёт... Оливково-зелёный Олив рядом с ними, клычками сверкает... А уж к Оливу-то совсем никто без нужды... Причём тут я, где мне среди них место?» Ревность у них не в почёте. Отто не приревновал, а увидел себя со стороны. Ничтожеством, полным нулём, как в день потери Чёрного Дракона, день чужой подлости и своей наивности, маленьким, ничтожным существом в мире существ хитрых, умных, огромных. Повязанных между собой, но не с ним. Безнадёжным, наивным идиотом. Глаза на неподвижном лице у него были такие, что Паж вздрогнул: «Светлячок на Южном?! Хуже. Ач-ча, ещё хуже...» На языке вертелось дурацкое, бессмертное: «Это не то, что ты подумал». А чего тут думать? Промолчал. – Почему – так?.. – прошептал Отто. – Врать, ждать... Чего? Ну, то есть, я не про других, я про нас... И поперхнулся. – ...про нас с тобой? «Каких нас? Каких с тобой, неудачник?..» Развернулся и вышел. «Тебя просто не надо. Пойми, признай». Соломенный День продолжался Соломенной Ночью. Отто брёл среди музыки и огней. Хромал. Тень, сброшенная на ногу, обожгла и её. Маски, маски... Как никогда. «Маятники-Кукушки», марбл-салюты рассеивали тьму над рядами и туман в рядах, распыляли сорбент и муск. Искры, пиротехнические залпы взлетали в небо, чтоб маятником из стороны в сторону метаться, исчезая в промежутке, взрываясь в крайних точках амплитуды со звуком похожим на «ку-ку, ук-ук!..» Красные, они напоминали Цокки-Цокки... Там Отто понимал себя в отличном приключении, теперь со стороны понимал – внутри неповторимого, оказывается, счастья, которое не вернуть, как глупость, наивность, как заблуждение не вернуть, которое недостижимо, оказывается. «Важна же для них эта партия у Гранд Падре! Для кого, для них? Я даже этого не знаю и не узнаю!.. Наивный неудачник. Я просто купил, попросту купил его, задорого, за очень дорого, как и обговорено. Но я не знал, что просто покупаю... Почему же не знал, когда так и обговорено? Я же знал. Мы же сразу договорились... Но Паж?.. Он был так искренен на Цокки... Да что такое искренность на Цокки? Неудачник, лузер. Видимо, за пологами рынков цокки она есть, как запах аниса, как струны, барабаны, бу-бум... А снаружи нету. Не долетает. Не доносится. Просто купил. Как голубя, как цокки-горлицу. Хватило мне, марбл-ассу, на один торг, да на то, чтоб продолжал врать до Гранд Падре... Просто – купил. Как голубя. Просто купил...» Отто заметил, что его тащат, а руки не чувствовал, не отошла она. Сквозь толпу, из толпы... Внешность у тащившего была солидная, рост выдающийся, выражение лица – смущённое и суровое, одновременно. Заискивающе. Он выглядел, как олимпийский бог, обмишурившийся в чём-то... Отто поднял глаза. «Ох, задушит... Или этот вельможа станет объясняться передо мной? Оправдываться? Как же важна для них грядущая партия с клинчами!..» Олимпийский бог тащил его безмолвно, пока на локоть Отто, вырывавшегося лениво, не взглянул при яркой вспышке фейерверка... – Что это?! – трубно, нахмурившись, возгласил Буро. Это был синий, лиловый локоть, почерневший до искры на сгибе, яркой звёздочки с красными вкраплениями. Отто посмотрел внимательно, безразлично посмотрел и ответил, слово за словом выпуская, как птенцов марблс: – Это доказательство, господин, что подсматривать за вами, шпионить за вами я не на-ме-ре-вал-ся... Бутон-биг-Надир? Уважаемый, чести не имел быть знаком с тобой, господин. Приношу свои извинения. – Принимаю. Взаимно. – Взаимно. Буро, он в общественном мнении, как ни крути, навсегда останется Чудовищем Моря. В такое время суток и при подобных обстоятельствах и знакомые побоялись бы следовать за ним. Отто было всё равно. До своего шатра Буро дотащил его быстро. Беглый осмотр показал, что руку легче отрезать. И даже правильней. Как раз по локоть, где яд временно сдержан от распространения поясом огоньков дроидов, во мраке ночи выглядевшим одной яркой звездой. Над ней следует отрубить руку, и предоставить дальнейшее дроидам регенерации. Ибо в противном случае выйдет то, что называется «оливкой прижечь». Альтернатива – промывать противоядиями человека насквозь целиком. То есть, ещё более неприятными ядами. – Как предпочитаешь? Разом или Олива звать? – Зачем тебе это? - цедя слова, спросил Отто. «Зачем, зачем, дурилка. Славный, но совершенно простенький пацан...» Зачем?.. Затем, что сто тысяч раз Пажу Буро клятвенно обещал покровительство для конкретно этого насупленного телёнка. Все морские клятвы перебрал, обещая! И своими же ро-глассами ущучил! – Вопрос на вопросом отвечают... – ...дураки, господин, знаю, ду-ра-ки. Имею полное право. Буро покачал головой, хорошая, несмешная шутка. – Не нужно Олива, сезон, два обойдусь левой рукой. – Пей. Графинчик был узкогорлый, хрустальный, тяжёлый. Вода ледяная, без вкуса и запаха. Буро так скоро извлёк из-под низкого столика широкий, тупорылый, разделочный нож, ясно, что неспроста он там живёт. На столик руку Отто положил и нажал. Без приготовлений, без какой бы то ни было паузы. Как приснилась рука, огоньки – и всё... Нифига не больно. – Очень сожалею о моих кусачих игрушках... Очень. – Пу-стя-ки... – Он не для тебя, мальчик. – Я уже понял. – Нет, ты не понял. – Куда яснее. Я не спорю, господин. Не пара, неровня, так далее... Я вижу теперь. В самых разных кругах, от специфических небесных рынков до крупных земных не принято цокки партнёров отнимать, присваивать. Ревность выказывать не принято. Но если уж случается, то, как личные коллекции, личные заморочки, обсуждению не подлежит. Отто понял ситуацию, как то, что это он вторгся в отношения людей, полудемонов, которые явно не завсегдатаи никаких цокки рынков. Вторгся, может, и по праву, но вот на продолжении настаивать не следовало. Ему было так горько и от глупости своей, и от надежд глупых, рухнувших. Биг-Буро за последнее время очень изменился. Застарелая боль, выдержка каждодневная и ежёминутная всегда облагораживали его лицо, но и убавляли яркость. Освободился, навёрстывал. Его кожа приобрела тёплого, янтарного цвета смуглость и здоровый гладкий блеск. Зелень проявлялась отдалённо. В довольно узких губах поселилось немного высокомерия и доли на две сверх него чувственности. Обыкновенной человеческой и ача... Без «короны» рогов, лысый, с обручем по лбу он выглядел мало необычно, и много внушительно, небожителем. Перенесённая скорбь не уйдёт окончательно с высокого лба, из миндалин глаз. Миндаль горький. Буро казалось, он всё время теряет, судьба его вымощена дорожкой сплошных потерь. Сетовал. А это не судьба, это сама продолжительность жизни. Долго жил, многих пережить довелось. Такому грандиозному существу Отто смотрел в лицо... Куда ему спорить? Не из трусости, а согласен: неровня, не пара. Единственное, что противилось: ожог белоснежный вокруг груди у Пажа, кораллом расходящийся, под левой лопаткой не замкнутый. Красный светильник Цокки-Цокки водил по нему лучом, как Отто губами. «И что, анисовый цокки, больше никогда? Совсем никогда?» Остаток Соломенной Ночи Отто провёл самым няшным образом, ноги в тазике полоща, выгоняя остатки злой тени с охромевшей ноги, обкусывая за соломкой соломку, безразличие к их дивному вкусу и кратким Впечатлениям переживая как неловкость. А Буро покоя себе не находил: безруким, так хоть не хромым! Дёргался, прекрасно зная, что поверхностной ране нужны лишь вода и время. Как мог, развлекал Отто, живописал радужные перспективы всего, чем он цокки своего цокки готов за отступничество утешить. Ещё вчера подобное Отто во сне бы не привиделось! Сегодня ему скучно слушать. Скучно и тоскливо. – Хочешь менялой быть в игровом районе? Кто с кем на обмен не сумеет договориться, все к тебе пойдут!.. Хочешь в единоличное распоряжение целую голубятню? Каждый вечер они приукрашенных сплетен, о, сколько в клювах принесут! А как опытны в ласках, а как безотказны!.. «Ага, – несправедливо думал Отто, – мадам в заведении, всю жизнь мечтал». Несправедливое пренебрежение, Буро предлагал шик. В реалиях же такого мега образования, как Южный Рынок, владелец голубятни, то бишь, владелец намоленого места, общеизвестного, удобного как птичкам, так и заказчикам почтовых, всяких прочих услуг, он – птица крупная, на узловом центре гнездящаяся, могущая тут же забацать что угодно по своему вкусу. Личные соревнования может организовывать, распоряжаясь универсальной доской объявлений. Голуби хозяину этого места на все лады ворковать будут, на глухие рыночные задворки нипочём не улетят, расчётливое племя. – Чего сам-то ты хочешь? – спросил Буро, поняв, наконец, что болтает не о том. – Нафинг... – в сторону глядя, бросил Отто на неизвестном ему языке и плеснул больной ногой в тазике. – Ты боишься меня? Затем и не хочешь ответить? – Нет, – улыбнулся Отто, почему-то вопрос показался ему смешным. – Тогда... Да ведь ты марблс-мания! Не сплетник и не торговец, я как-то запамятовал. – То есть, Паж говорил обо мне? – Угу... Да что же тут можно подарить... Ваши поля и столы не покупаются, не продаются, не в этом их смысл... Подыграть тебе что ли, хочешь партию, от меня – поддавки?! Что тебе проиграть? Отто рассмеялся и покачал головой. Если б он боялся этого вельможу, этого полудемона Южного... То ненавидел бы и презирал, и всё сразу стало бы где-то нормально, как-то разрешимо... Но, чем обаятельней, непосредственней, щедрей раскрывался Буро, тем глубже уходил в себя Отто, сознавая, насколько «мальчик, не для тебя». Можно со стороны принять за боязливое оцепенение. Ногами плескал, разговора не поддерживал, хотел исчезнуть, провалиться сквозь тазик и сквозь землю. Буро упрям. Задержать гостя ему необходимо. Хромым в утреннем тумане уйти – худшее, что мог сделать однорукий, несчастный телёнок. – О, знаю! Хочешь набор неприрученных цыплят? – нахмурился. – Не ври, что не хочешь! Опыт есть опыт! Попал, хоть и не с первого раза. Отто встрепенулся: – Цыпа?! Уважаемый господин имеет в виду... – Отто-марблс-бай! Прошу тебя, мальчик, просто – Буро. Имею их, и в виду, и в кисете. Два пятка Цыпа... Неприрученных цыпа, – подчеркнул Буро. По какой причине он подчёркивал это? Обобщающее название шариков марблс – птенцы. Наборы противников зовутся: канарейки и кукушата. Они могут отличаться по договорённости разными окрасами, качествами. Классика – когда размер одинаков. Канарейки однотонны и начинают, кукушат бросают вторыми и они пестры. Цыплятами же называются марблс редкостные, желанные, невзирая на то, что их отличительное качество не помогает в игре. Оно сближает цып с живыми артефактами. У марблс-мания море разливанное личных ритуалов, суеверий, амулетов. Из последнего наисильнейший, привязанность к которому достигает порой вершин безумия, это личный набор птенцов. Ими не всегда играют, не всем показывают, порой никому, но всегда носят с собой. Возможно – первый в жизни набор. Возможно, принесший особенную удачу. Возможно – цыпа. Качество же цып таково – они сбегаются к хозяину по щелчку его пальцев. Надо быть неподдельно повёрнутым на чём-либо, чтоб пережить восхищение таковой способностью вполне. Прикатываются цыпы не дальше, чем с противоположной стороны широкого стола, но выглядит... Обворожительно! Если проиграл сдуру марбл-талисман, за ним, за простым-то шариком идут гостем в Собственный Мир. Идут в слуги. За цыпа на дно бы морское пошли! За своих прирученных цыпа! На щелчок чужой руки они не реагируют, утратив хозяина, становятся обычными стекляшками. Скрытой механики наипростейший образец. После создания цыпы «приручаются» пальцами, тепловым узором подушечек пальцев и ладоней правой руки, хозяина впредь не меняют. Их редкость зависит от редкости материала. Почти любой модулятор скатает, а вот «цыпа-стекло», так его и назвали в честь марблс, модуляторы не производят. Это дополнительный пункт, сближающий цыпа марблс с живыми артефактами. Стекло для них производят левой рукой, превращением в Собственном Мире. Не кто попало, человека в цыпа-стекло превращают технари, схему материала держа в уме, проецируя в форму, пригодную для модуляторов. Стекло это магнитное, для экспериментов оно надо Карату, больше вроде бы и никому. Уже потому понятно, что необратимо запечатлеваются тепловые линии пальцев, когда технологии на грани дроидских, магнитное стекло, как материал. Торговать набором цыпа – признаваться в своём хищничестве. Кажется, что такого? Но есть разница, когда про тебя знают, что без Чёрного Дракона ходишь, другое вслух, в лицо произнести: «Гляньте-ка, что я вчера вечерком скатал!» В кругу Секундной Стрелки, подобное бесстыдство принято, в ещё худших узких кругах, а в широких нет. Нужно торговать через кого-то, то есть ему отстегнуть. Торговаться с богатым марблс-мания, достаточно циничным, которого не смутит свежее происхождение желанной игрушки. Проблемы, сложности... Поэтому цыпы торгуют как вина – выдержанными. На этих непритязательных с виду шариках есть знак, объединяющий набор. Добавлен одиннадцатый шарик, которым не играют, на нём – встроенный счётчик лет. Через тысячу лет цыпы считаются выдержанными, очистившимися от своего недроидского происхождения. Когда миновал тысячный год, не только закоренелый хищник, любой марблс игрок их без колебания возьмёт в руку. Чистоплюи, и ещё какие, страстные марблс игроки. Не играют ведь физически грязными шариками. Запрещено и неудобно. Идея символической и фактической чистоты – их суеверный пунктик. Когда марблс игрок собрался на Арбе ночь покататься или на облачный марблс рынок улетает на несколько дней, он суеверно старается подгадать, чтобы вход в начальную партию был против соперника – чистого хозяина. Биг-Буро ушёл за ширмы, погремел оттуда кисетом, произведя замирание у марбл-асса в животе, и потряхивая парчовым мешочком, на петле шёлкового шнура его небрежно крутя, вернулся. «Ууух ты!..» – протянула в Отто часть не затронутая грусть-печалью. В качестве противовеса нецке продет в шнурок одиннадцатый шарик-цыпа. Буро самодовольно предъявил его на широкой ладони, развернув счётчиком вверх. К удивлению самого Буро, давненько не перебиравшего свои сокровища, счётчик показывал красивое число: один – один – один – один... Тысяча сто одиннадцать лет прошло с их создания. Сделал Биг-Фазан, это помнил Буро, знаменательный день был... Сегодня тоже. И вдруг миндальные тёмные глаза Буро расфокусировались печалью... – Ведь ты же не решишь, что я тебя обманываю, Отто? Так дёшево... Не подумаешь, что подсунул чьи-то? – А в чём дело, уважаемый Бутон-биг... Буро... С чего я должен так решить? – В чём? Так ведь правой рукой проверяют неприрученность... – А, ну да... «Как можно было забыть?» – Нет, не подумаю. А обманешь, через год с претензией вернусь! Они хором засмеялись. Отто перестал и отрезал: – Уважаемый, я не возьму их. И буду делать, что захочу. И ты делай что хочешь. – Я и делаю, что хочу. Пытаюсь убедить тебя: просьба – не угроза, подарок – не цена. Я прошу понять... Отступиться... Если веришь, возьми. В играх марблс, как в самых разных обособленных областях наук и развлечений, обыкновенные вещи и понятия имеют свои названия на внутреннем арго. Чисто-белые марблс называются на нём «днешными», в смысле – нетронутыми, однодневными, как создаваемые ради одной партии, разбиваемые после неё. Белые шарики, в силу упомянутых суеверий, считаются днешными, чистыми навсегда, их не разбивают. При всей простоте окраса и материала, белые марблс особо любимы игроками. Отто перебирал в кисете, катал на ладони, пять и ещё пять цыпа-днеш, не глянцевых, матовых, как цыплята в пуху. Столкновения и ноготь его не оставляли следов на их боках. Два пятка неприрученных цыпа-днеш, которые будут сбегаться к нему по безобманному полю Гранд Падре, стоит лишь щёлкнуть пальцами... Взял. Не ради цып, ради дарителя. И Пажа, пусть будет счастлив. «Не виноват ты, что дурак я... Такой дурак, что, похоже, и сам не виноват. Была бы дурость рукой, попросил бы и её заодно отрезать...» Собрался повторить упрямо, что мол, всё понял, но ничего не обещает. Да зачем?.. После рассвета кто-то уже стучался к Буро, хлопал в ладоши. Пошептался с хозяином на входе, ушёл... Когда с главных рядов Южного Рынка ветер смёл сорбент, а на боковых высохли последние склизкие тени, Отто был с миром отпущен. Телохранитель, Биг-Фазан-Карат уже поджидал его за пологом. – Моё дело, – сказал, – до рамы проводить, или до шатра твоего. Имеешь его на Южном? Хоть сразу, хоть до вечера броди. Сразу. Отто был богат, однорук, разбит. Ожог от тени ро-гласс и тени, лечащие от ожога, сказывались. Обернулся в конце ряда. «Громадный какой... В жизни к этому шатру не подойду. Будь благополучен, будь счастлив Паж. С дроидами, ага, с чудовищами, ага, с цокки своими, в вашей Шамании... Где угодно, Паж, с кем тебе угодно!..» 02.30 Ближе к дальней стене Техно Рынка, где его элита, мастодонты его собирались обсудить текущие дела, уделяя этому утренних минут пятнадцать раза два в сезон, в остальное время тишину обеспечивал специальный модулятор, там и Карат отгородил себе уголок. Отгородил не по-научному, по-разбойничьи, как парни Секундной Стрелки в горах поднимают пирамидки для игры – минимальным из возможных треугольников. Хищник, охотник... Шатра не поставил. Диван под «деревом»... Под ветвистым держателем для аксессуаров и заметок, насаженных густо как листва на шипы, магниты и крокодильчики. Крона из записочек самому себе. К папкам имел нерасположение, таблицы создавал для конкретных надобностей, считал их подавляющими творческое начало. Экстравагантность, которую он мог себе позволить себе, обладая феноменальной памятью. Диван из пенки. Дешёвый... Просиженный, драный, скособочившийся. И громадный, хоть стол ставь и в марблс играй. Судя по квадратным углублениям от ножек, так порой и делали. Свисающие записочки, частью, как диван, истлевшие, скрывали его целиком, и пирамидки закрывали. Плакучая ива... Зайти к Биг-Фазану в логово, означало зайти в лес без шороха, – эффект модулятора-заглушки, – в лес, пахнущий химикатами и старой бумагой. Непроглядный лес в несколько десятков шагов. На свой страх и риск заходи. Кому-кому, а завсегдатаям известно, какой Карат бывает в проекте одержимый технарь, и какой он охотник. Имя его первое, борцовское тоже известно. Риска не понимал, или страха не имел? Суприори не стал дожидаться Большого Фазана на мощёных дорожках Техно Рынка, прямо нырнул под бумажки, шлёпающие по лицу. Вместо хлопков на входе пощёлкал пальцами. Модулятор, чётко отделяющий механические звуки от производимых людьми, пропустил щелчки. Пропустил и голос Карата, гнусаво имитирующий звуковые указатели с облачного Техно-Лаба, где впрямь нетрудно заблудиться: – Дредий повород налево, и вы дришли... Мрачный Суприори усмехнулся: «Дришли, мим с бубенчиками!.. Фазан щипаный, щаз, поверну за угол и дриду!..» Однако повернул трижды и всякий раз дальше на шаг, - как положено делать, следуя указателям с Лаба, - и звонко рассмеялся, уткнувшись взглядом в клык ярко светящейся пирамидки. Во всякой шутке комодо есть доля комодо. Суприори вручил ему пульки цилиндрических палочек, набор экспериментаторских пистонов... - и одно застарелое недоумение. Наконец-то сказал, а то молчанка затянулась сверх меры. Они посидели на краешке дивана, добивая его, кроша в задумчивости рыхлую пенку, попили братски из одной бутылки, и Карат исчез со словами: – Вряд ли... Но мало ли... Суприори остался. Незаметно вернувшийся Карат мог наблюдать появившуюся у него привычку закусывать губы. В моменты одиночества, предполагающего снятие выражений с лица. Словно кто-то незримый поджидал Суприори в эти моменты, чтобы наедине, только наедине повторять ловкачу, посреднику, жулику от техно что-то, заставляющее его молчать и кусать губы. Взгляд тусклый, волосы отросшие, ёжик – жёлтый дикобраз. Карат был бы рад помочь ему. Какой ни не есть, Суприори их племени – технарь. Один гуляющий охотник и другой гуляющий охотник, это объединяет? Да, сюрхантеры им общие враги. Выбор темы для исследований и экспериментов их обоих обрёк на противодействие дроидов. Чтоб не сказать прессинг. Но где один почивает на лаврах, другой терпит поражение за поражением. Биг-Фазан изобретал оружие и был успешен. Суприори, в несчастный день избравший тему кибер-механики, изобилующей лакунами в сведениях, был, мягко говоря, неуспешен. Он старался, компоновал разрозненные факты и предположения, проверял, бесстрашно экспериментируя на себе, но при каждом новом шаге упирался в непредугаданную стену. Подвели его, однако, не опасные эксперименты, а мелкое жульничество. Среди технарей много затворников. Всегда имеется шанс для того, кто прижился на рынке, считает себя стариком, всезнайкой, наткнуться на того, кто в Собственный Мир со стопкой альбомов ушёл раньше, чем всезнайка увидел раму Техно Рынка! Чья белая борода всё ещё по дорожкам волочится, когда сам затворник уже в шатёр мастодонтов зашёл! На беду свою именно такой человек Суприори и повстречался. На Пароле, на входе, где дежурил случайных людей отсекать, богатых отсеивать. Если б внутри, в Пан-Квадрате, если б у Карата в гостях, беды не случилось бы. Этот незнакомец чётко указал, что ему надо. Их тема оказалась общей – кибер-механика. Время сразу насторожиться, товар искомый, хоть дешёвый, но редкий, а главное - обозначен правильно. Но жулики алчны и азартны. В глупой башке Суприори на тот момент ничего не крутилось, помимо выгоды. Без колебаний он подсунул покупателю муляж. Вскоре объявилась с поклонами и возгласами тройка в полном составе: Нота, Ментор, Свасти... Та-да-дам!.. Унцито разноцветноглазый, грубоватый всегда, заявившийся дежурного подменить, гостю едва не в ноги поклонился. Суприори настигло запоздалое осознание своей неправоты... Он и признал бы, и извинился... Попросил бы Свасти их нормально познакомить... Но покупатель, как назло, едва кивками поприветствовав старых друзей, всё вертел, всё разглядывал этот чёртов недоделок! Рукава широкие, такие карманами служат... Движением быстрым и незаметным покупатель вложил что-то в муляж, под крышку кальмаровидного веретена, и швырнул в лицо жулику: – Подавись своей ложью. Бросил как камень. И лжец подавился. Вложенное сделало муляж действительным «веретеном». Специфика от этого не появилась, но появился и сработал момент схватывающего контакта. «Бур, винт, поршень...» По всякому называют, в зависимости от конструкции. Вложенный был «крючок», рыболовный крючок. Запретная часть кибер-механики, сделанная в Собственном Мире, незаметно от дроидов. Стечение обстоятельств, Суприори попался. Отсутствие специфики стало последней каплей неудачных обстоятельств. Кальмар с крючком пробил голову насквозь, а щупальца раскрылись изнутри в межбровье, без выбора захватывая всё человеческое, все органы чувств. Муляж из тонких, мега тонких нитей, проволок... Пробив башку, он не торчал из неё. Канул, впитался. Ну, может, секунды три Суприори походил на ктулху, после чего опять на Суприори. Снаружи. Изнутри - на паралитика. Густава, использованная им, обладающая узкой спецификой, кибер-механика замедлила. Суприори внеспецифичная заготовка полностью остановила. Он сознавал окружающее с невероятной кибер-отчётливостью, но при этом настолько не имел личных побуждений, что не мог даже ходить, шага сделать. «Бур» и «крючок» от «поршня» отличаются, не правда ли, предполагаемой связью со второй стороной. Заезженной пластинкой в голове Суприори вертелось: «Похищение? Рабство? Грабёж?.." Не-а. «Крючок». Решающее невезение настигло Суприори, когда обидчик оборвал леску. Кибер травма не вытащила Суприори за жабры на берег смерти, не осталась с ним, как яд. Всё-таки Техно Рынок. Свасти уговорил жулика простить. Гость показал чертёж. Вытащил кальмара Ментор. Но за нечестность своё Суприори получил. Пока бродил шагающей статуей по рынку, пока водили его приятели, консультировались, щипчики-магнитики для операции искали, только ленивый не преминул сообщить Суприори, что за дело он схлопотал, заслуженно... Это озлобило его? Нет, он им благодарен был, и с упрёками согласен. Суприори мучили фантомные боли. Не проходили. Почему? Он не отпускал их. Он побыл киборгом. Ужас в том, что благодаря вот такому стечению обстоятельств, он побыл полным киборгом, внеспецифичным, тем, кого не бывает, ибо - зачем? И как? Он помнил невыразимую силу безмыслия. Обычная человеческая страсть к жизни, в норме подобная лёгкому бризу, на пике – тайфуну, из киборга рвалась как радиоактивное излучение, сквозь все органы чувств, вне контроля разума. Ни одно желание ни во что не выливалась, каждое – охватывало с предельной силой. Страсть Шаманийцев к стрижиным «фьюить!..» – ничтожная толика обрушившегося на Суприори. Как человеку ему было порядком страшно, как киборгу – ему было никак. Вероятность подобного несчастного случая - косвенная вина дроидов. Ища спасения, Суприори нашёл выход на них, редко контактирующих с людьми. Не сразу. Суприори уже готов был искать морской помощи, когда через Олива вышел на Беста. Густав, старый знакомый в Архи-Саду оказался сюрпризом... Но вердикт был тот же: – Дроиды регенерации сработали полностью, отлично. Человек, ты здоров и цел. Бест поинтересовался, как такое может быть. – Очень просто, – ответил дроид, как две капли воды похожий на владыку Там. – Огоньки дроидов текут ритмично и верно, правильно захватывают влагу. Но человек ими помнит. Держит азимут. Не даёт растечься в иные пути. Густав глядел мимо. Перекодировав человеческий организм из белковых структур в «огоньки», каждую деталь дроиды сделали совершенной. По силе, по производительности, так сказать. И лишь затем положили ей нормальный, человеческий предел. Сверх того они сбалансировали триаду: восприятие-усвоение-преображение. Без такового баланса и ограничений, органы чувств выдавали бы атомный взрыв на всякий коснувшийся их импульс. Память хранила бы абсолютно всё воспринятое. Воображение предлагало бы все возможные варианты времяпрепровождения на следующий день, час, миг. Наконец, каждая мышца сжималась бы и расслаблялась полностью. Такой организм нежизнеспособен. Человек – это сумма ограничений. Кибер-механика – это таран, осадная машина под стенами его крепости. Суприори воспользовался ей, к сожалению, успешно. Кажется, ну, испытал ты разок нечто сверхъестественное, радуйся и живи себе дальше. Байки трави, важности напускай. Обнаружился подвох: дроиды регенерации следуют воле человека, производя работу. Утраченная рука восстанавливается, начиная с подушечек пальцев, с чувства хватания. Человек, лишившийся глаза, видит на следующий день, а друзья его глаз через четверть сезона увидят. Мускулы клинчей, борцов соответственно наращиваются. Как же начал меняться организм человека пережившего состояние киборга, побывшего вне дроидских ограничений? Лишь изнутри поймёшь, снаружи можно дать количественную характеристику – весьма радикально. Безо всякого морского яда Суприори быстро пришёл к состоянию, когда из Огненного Круга не проливается песня, он звал Белого Дракона, но сам не слышал зова... Вскоре не сможет и звать. Пороговое восприятие взлетело на нечеловеческую высоту и осталось там. Низлежащее утратило вкус, цвет, запах. Не представляло малейшего интереса. Вровень и выше лежащего не находилось для Суприори-киборга. Незаметные для постороннего взгляда, но жуткие и характерные, приметы скрывая, Суприори пребывал в трансе от единственного штриха... Сравнительно эфемерная потеря, для него - катастрофическая. Суприори утратил вкус к цокки. Напрочь. На этих рынках, при звуках контрабасов и виолончелей, при виде партнёров, действительно близких ему, на пороге всегда утешительных радостей он чувствовал столько же, сколько робот. Или меньше. Он думал, что меньше. И даже свою бесчувственность Суприори не ощутил, а увидел в чужих глазах. Он был не нужен, непонятен. Когда последний раз долетел дотуда, он понял, что стал на Цокки-Цокки чужим. И на Южном Рынке ему не улыбались голубки. Малейшие происшествия, всякая минута каждого дня болезненно фиксировались памятью, обретшей за короткое время страшную силу. Суприори помнил всё, как машина самописец. То есть, сплошную боль отчуждения. Как она перемещается в оболочке его тела с Техно, на Мелоди, с Мелоди на Краснобай. Эволюция предыдущей эпохи повторилась в технаре следующей. Он начал искать выход, изобретать. Смоделировал то же самое, даже форма похожа: резак. И ощущения вернулись. Тема, некогда избранная произвольно, стала вопросом жизни и смерти, делом каждого дня. Суприори искал обход дроидских запретов, конструировал сверхмалые «винты», «крючки»... Что-то проходящее сквозь частую сеть дроидских фильтров. Чёрные Драконы уже заметили его и держали в поле зрения, когда Суприори пришёл к идее Астарты. Если ему не удавалось сделать кибер-механику столь малую, что можно в теле спрятать, не удастся ли противоположный ход: построить гигантскую и отдельную? Мнимо отдельную он него? Связанную слегка? Наделённую элементами распадающимися, «поршнями» не просто малыми, но сразу исчезающими? Астарта дала ему пережить нечто невероятное. Шаманийский стрижиный восторг, когда резак острым «фьюить!..» забирает инфра-ультра, полный спектр поддерживающей жизнь энергии, «пар», состояние вещества – между влагой и огоньками дроидов. Исчезающий на резаке тотальный импульс жизни. Контур-азимут всех людей. Гибнет один, весь мир гибнет – это не образное выражение. Когда моток перевязывают посредине и, затянув, разрезают по сторонам, выходит помпон, пушистая звезда. Стрижи и Астарта так и резали, не по груди, где сам узел жизни затянут, а по шее. Раскрывалась «звезда наоборот», лучами внутрь, в резак, в Астарту, в Суприори, пробивая, наконец, броню его кибер-бесчувствия. И только. Ничего кроме. На лицо главный закон: ужасающей бессмысленности злодеяний. Ни на какой мечте не коренился архитектурный кибер-шедевр Суприори, Астарта. Даже на мечте, подобной амбициям Карата, об умной отододи, новой удавке... Никакой нацеленности в послезавтра. То, что нацелено в завтра – просто голод. Астарта – просто зуб. Ошибки растут без корней, иначе сказать: в отсутствии корня заключается ошибка. Закон «сухой ветки в песке» – трудом, кровью, талантом её поливай, инфра-ультра, всё заберёт песок, но ветка плода не даст. Да, Астарта питалась людьми. Верней, тоже киборгами, невольными, ставшими таковыми на время полёта... Ничем она не питалась, она неживая. Астарта делала полудроида полукиборгом и забирала все три несовместимые половины... Так не может быть, три половины? Не может. Вот она и забирала. На гибельные мгновения между киборгом за секунду до смерти и киборгом у подножия пролегала не то, что прямая связь, образовывалось единство. Суприори был стриж, Суприори – его жертва. Когда очередной летун разбивался в лепёшку, разбивался и он, злорадно, неукротимо счастливый в самоуничтожении... Остатками воли и рассудка возжелав спасения, Суприори пришёл к Карату, угадав родственную душу, полную избыточных страстей. Пришёл очень поздно. На этот момент Бутон-биг-Надир уже решил, куда технарю следует отправиться с его помощью, чем скорее, тем лучше. Ну, Буро-то хоть от Пажа в общих чертах знал про Шаманию и ту эпоху. Ауроруа же, платиновый гений с надчеловеческим умом, пребывая в неведении относительно скучных закидонов истории, поняла исходя из пары бесед в Архи-Саду. Что случилось, поняла, и что такое Астарта. Суприори ещё пару раз появлялся среди и изгнанников, когда поднималась тема кибер-механики. Хмуро встречал хмурого Суприори гостеприимный Архи-Сад. И только Рори вдруг, улыбнувшись безмятежно, спросила: – А сколько стоит билетик? На «чтоб полетать»? Соль отрыла рот и, не обнаружив рядом с сумасшедшей девушкой, её Дабл-Пирита, устремила к Бесту жалобный взгляд, невозмутимому, точно каменная кладка за его спиной. Биг-Буро твёрдо обещал ему, что из Архи-Сада никто на эту штуку не ступит. Буро он верил и не напрасно. Нервно дёрнув бровью, Суприори ответил грубо и резко: – Дорого. Не для изгнанников. Почему самолюбивая Рори так весело рассмеялась? Реакция безумна под стать вопросу. «Ауроруа сошла с ума. Я так и знала, – подумала Соль, – нельзя постоянно думать о математике и абстракциях». Ауроруа видела лицо Беста, отправившегося с изгнанником на Южный, но вернувшимся без него... Поиграть, в игровые ряды зашли. Проклятые! Заколдованные ряды для Беста. Возненавидел их хуже правого крыла. О дальнейших успехах технаря-жулика-вельможи Суприори на Южном Рынке, речи быть не могло, вопрос лишь в том, кто кого опередит.