Пробуждение Мишки-Алкаша Каждый житель села знает этого человека. Если будешь идти по центральной улице, обязательно встретишь его. Одет вечно в старую рваную фуфайку, без шапки, с землистым лицом, длинные, не знающие расчёски волосы спадают на бессмысленные глаза, потрескавшиеся губы раскрыты, изображают некое подобие улыбки. Блуждающим взглядом рыщет по окрестностям, выявляет сердобольную кандидатуру, с кого можно вытянуть рубль или два, не хватающие на бутылку. Прохожие, конечно, руками и ногами отмахиваясь от назойливого просителя, отвернувшись, чтоб не дышать исходящим от Мишки ароматом, стараются чуть ли не бегом проходить мимо. И прозвище от односельчан он получил соответствующее: Мишка-Алкаш. Некоторые по-другому его и не знают. И неожиданно Мишка куда-то исчез. Даже удивительно как-то, не пристаёт, не просит взаймы рубль-другой до понедельника, когда, если верить его словам, мать получит пенсию и вернёт. Может, умер уже? И вот позавчера встретил на улице Мишку-Алкаша и даже сразу не поверил: трезвый, как стёклышко! Одет прилично, пострижен, причёсан, выбрит до синевы, ну, жених, да и только! Издалека ещё меня приметил и радостно заулыбался. Поздоровались, и я пригласил его домой на чашку чая. Мишка не стал упираться, зайду, мол, только ничего покрепче не предлагай. Это меня уж и совсем ошарашило. За столом и поведал мне Мишка-Алкаш о том, что случилось с ним в последнее время, когда он исчезал из села. - Сам знаешь, смолоду я начал прикладываться к рюмке, но через пару лет после демобилизации совсем потерял человеческий облик. Никогда бы не мог предположить, что водка может так сильно человека под себя подмять. Всегда думал, захочу – буду пить, а захочу – нет. На деле же всё оказалось иначе. Если начнёшь пить, то организм требует постоянно свою дозу, а доза безразмерная. И ничего с собой поделать не можешь. Сначала выпивал со скуки, ради забавы, чтоб веселее время проводить со сверстниками. Да и к девушкам смелее подходишь, когда в голове шумит, как-то само собой получается. Робость куда-то исчезает. По утрам после вечерних возлияний в голове такой тарарам стоит, что только держись, во рту как кошки нагадили, опять надо подлечиться. Ну и друзья тоже твердят: «Какой бог вымочил, такой и высушит!» Так и пошло-поехало. Устроился в совхоз разнорабочим, но чаще трудился возле магазина, бригадир даже просил фотокарточку прислать, чтобы лица не забыть. О том, что с работы уволили, где-то через год узнал. И приблудилась ко мне женщина, такая лярва! Да ты её знаешь, в больнице одно время работала, но потом за пьянство вытурили. Старше меня на десять лет, двух детей имеет от разных отцов, но живут не с ней, а у старой матери, которая с ними и нянчится. И эта Рыжая Пьянь, теперь я только так её и зову, каждый вечер начала ко мне шастать, да не одна, а в компании с «Троей». Понимает ведь, что если пустая придёт, так я запросто её взашей вытолкаю. Ладно бы симпатичная была, а то ведь, сам знаешь, у пьющей женщины лицо не краше голенища кирзового сапога. Пьёт, курит, а я смерть как не люблю курящих женщин! По трезвянке, конечно, и близко бы к себе такую не подпустил, а с пьяных глаз и эта сгодится. Так и сожительствовали, пили, ели и снова пили. Матери, конечно, такая моя жизнь была хуже ада, сколько она из-за меня слёз пролила, не счесть. Как только она меня не пыталась на истинный путь наставить, бесполезно… Во мне же винный гад, видимо, глубокие корни успел пустить, из-за этого уже сам не мог ничего изменить. Поначалу ещё изредка кое-как выходил из запоя, а в последнее время совсем потерял контроль над собой, только и было в голове, чтобы любым способом найти спиртное. Раза два-три мои бывшие товарищи, с которыми в детстве вместе в школу бегали, а теперь в погонах и штанах с красными кантами щеголяют, после слёзных просьб матери возили в райцентр, где на нарах в КПЗ тяжко приходил в себя. Выйду уже с твёрдым намерением бросить пить, но как только встречусь с друзьями-алкашами и с Рыжей Пьянью, по слабости своего характера опять в ту же колею зарываюсь ещё глубже. И всё закручивается хуже, чем в американском триллере. Самое противное – это бесконечные ночи, тянутся и тянутся, и конца им нет. Время ну прямо останавливается. В конце концов окончательно опостылела мне такая моя жизнь, даже повеситься хотел. Но мать спасла, из петли вытащила, спасибо ей. А тут и крыша потихоньку поехала. Какие-то люди домой приходят, верёвку с петлёй закидывают на брус, требуют, давай, мол, вешайся, ты же обещал. Все двери на запорах, а всё равно заходят. Всё хорошо вижу, и как одеты, и какого роста, но лиц никогда не видел, безликие. На головах маленькие козлиные рожки, длинные хвосты с кисточками на концах. Как сейчас все они перед глазами, а лиц нет. По двое, по трое приходят, не в одиночку. И в основном по ночам. Но затем, видимо, осмелели, и днём гоняться за мной начали. Иду, бывало, по улице, и вдруг как кинут под ноги толстую длинную верёвку: «Иди, - крикнут, - вешайся!» Вот сам посуди, как после этого жить? Только в петлю! Жизни никакой не стало. С Рыжей Пьянью вместе пропиваем компенсацию на её детей, затем принимаемся за мамину пенсию. Если не даёт, изобью, в конце концов, даст, куда она, бедная, денется? Что можно было унести из дома, всё пропил, ничего не жалко. Дом пустой остался. Телевизор, гардероб, даже дрова спустил. Конец настал! И как-то раз, когда снова с рогатыми воевал, отец покойный во сне явился. Будто палкой гонит их от меня, а сам с виду грустный-грустный, видно, тоже не сладко видеть родного сына таким… И зовёт меня: «Сынок, в лес сходи, проведай охотничью избушку, может, совсем уже сгнила». И так запала эта его просьба в голову, что в то же утро вещмешок собрал: еду, топор, отцовские охотничьи принадлежности разные, которые он берёг пуще глаз своих. Уже болел, не мог ходить в лес, но всё надеялся, что выздоровеет. Мать смотрит на мои приготовления и только вздыхает, думает, верно, что дальше магазина не дойду. И действительно, выцыганил деньги на бутылку и через магазин пошёл в лес. До тропы дошагал и открыл пробку. Немного отпил, закрыл, положил снова в мешок и дальше иду. Так потихоньку и шёл, глоток сделаю и снова шагаю. Дошёл ведь до избушки-то! Раньше за три часа покрывал всю дорогу, а на этот раз целый день пришлось ковылять. Во многих местах тропу завалило, ведь сколько лет не чищена, хотя отец в идеальном порядке содержал свой путик. Избушка за долгие годы совсем обветшала, осела, нижние венцы сгнили, дверь в земле, не открыть. Пришлось подкопать. Новый хозяин успел завестись, росомаха себе жильё устроила, через разбитое окно ходила. Но, видимо, и она ушла. Печь глинобитная размякла и развалилась. Почистил маленько и на печурку костерок разложил, чтоб комары не досаждали. А выпить хочется страшно! Ту бутылку, которую на дорогу взял, уже, конечно, прикончил. Второй нет. Придётся теперь терпеть. Разлёгся на нарах, думаю, потихоньку отойду. Но куда там! Опять эти рогатые твари явились. В разбитое окно верёвку суют, которая, извиваясь, как змея, сама ко мне лезет, вокруг шеи закручивается. Схватил нож, возле шеи держу, а сам весь дрожу. Рогатые дёрнут за верёвку, чтоб меня за шею на улицу вытащить, а я ножом – ширк, и верёвка пополам. Слышу, между собой балакают, почему, мол, верёвка обрывается? Я же лежу, ни живой, ни мёртвый! Глаза закрыл, боюсь открыть. Они же приказывают мне глаза-то открыть, но я не слушаюсь, только крепко-крепко нож в руке возле шеи держу наготове. Чуть-чуть приоткрыл глаза, сквозь веки посмотрел, а в окно огромный паук лезет, величиной с барана. Я в угол нар забился, даже дышать боюсь. Один паук залез в избушку, второй, ползут и ползут, не счесть, сколько их набилось. По стенам на потолок забрались и по паутине на меня спускаются. Ножом их, как секачом, так и рублю, направо-налево. Их раздутые рюкзаки с громким шумом лопаются, на меня какая-то клеевидная жидкость из них льётся, обволакивает всего. Под конец меня целиком опутали этим клеем, который застыл, и зажало меня так, что ни руками, ни ногами шевельнуть не в состоянии. Вот и натерпелся страху! Глазами ещё видел, а эти пауки залезли на меня, уже неподвижного, и ещё раз связали всего своей паутиной. А один забрался на голову и давай сверлить своим острым носом мой череп. За одно мгновение пробил кость и начал высасывать мозг. Чувствую, как быстро-быстро опустошается черепная коробка, наконец, совсем ничего не осталось, и я больше ничего не помню, отключился. Ужас! До сих пор всё это перед глазами. Ведь до чего может довести человека водка! Пришёл в себя и никак не могу сообразить, где я нахожусь, может, уже в могиле? Лежу ничком, попробовал встать, не могу. Кое-как перевернулся на бок, потом на спину. Двинулся ползком назад, как рак, и освободился. Встал и осмотрелся кругом. Увидел, где нахожусь, и всё понял. Рядом с избушкой росла старая ива, со временем она рухнула на землю, но корни ещё жили, питали гнилое дерево. И вот по всему стволу выклюнулись и буйно потянулись к солнцу десятки и сотни новых зелёных ростков, которые чудно переплелись между собой и образовали сплошной свод неприступных зарослей. Ветки, касаясь земли, образовали новые корни, и с боков получилось наподобие стены. Под этим сводом была неглубокая яма, откуда отец в своё время брал глину для печки. Вот в эту яму я ночью каким-то образом и забрался, видимо, спасаясь от нашествия ужасных кровожадных пауков, и ни вперёд, ни вбок не имел возможности двинуться, только назад. Весь день как чумной кантовался возле избушки, есть совсем не мог, душа не принимала, только чайком побаловался. Страшно болел, организм требовал водки, а где её взять? Если бы близко от села был, ей-богу, пошёл бы. Но знал, что так далеко ни за что ведь не дойду, сдохну в пути и звери обглодают дочиста. Поэтому и терпел, жить хотелось. А ночью опять явились рогатые, но было уже не так страшно, хотя сильно кричали на меня, заставляли повеситься. Опять воевал, но было всё же легче, чем в первую ночь. Только на четвёртую ночь черти перестали терзать мою измученную душу. Полегчало, аппетит появился, а следом и силы восстановились помаленьку, за работу принялся. Вырыл яму, глину замесил и печь отремонтировал. Начал на тропу выходить, на дичь петли ставить. Через неделю пришёл проведать меня двоюродный брат, хлеба принёс, ещё кое-что. Мать попросила, может, мол, уже окоченел в лесу мой Мишка. Да живой, говорю, не поддался старухе с косой. Так постепенно обратно человеком стал, дышалось легче, грудь так и распирает от гордости за себя. Вот ведь, смог!!! По тропе уже как заправский охотник стал ходить, расчищал всюду, в порядок приводил. Хлеб кончился, хотя еда была, ведь понемногу дичь-то попадалась. Одному много не надо. Но без хлеба не проживёшь. Надо в село сходить, а идти боюсь! Опять ведь встретятся кореша-алкаши и всё насмарку пойдёт. Но пришлось идти. После обеда тронулся с таким расчётом, чтоб вечером, как стемнеет, домой заявиться, и ни с кем уж не здороваться на улице. В дверь постучал, мать открыла и бросилась мне на грудь, плачет навзрыд, никак не может успокоиться. «Родимый мой, - причитает, - уж не надеялась живым тебя увидеть, да Господь, видно, опять мне, грешной, помог». Смотрит на меня, улыбается уже, а слёзы у самой так и текут ручьём. - А я твою Рыжую выгнала, - чуть погодя тихо мне говорит. - Ну и слава Богу, а я даже и не заметил, - отвечаю так же вполголоса. – Давай-ка, мам, затопи мне баньку. Смою с себя всю налипшую грязь. Ох и пропарился я в этот вечер, не жалея отхлестал всего себя пахучим березовым веником. Вышел из бани еле живой, кое-как доплёлся до стола, напился горячего чаю с малиновым вареньем, повалился в кровать на чистую постель, глаза закрыл… и умер до утра. На другой день проснулся, глаза не открываю, лежу. Мать, слышу, на цыпочках ходит, лишь бы не потревожить меня. Вскочил с постели, чувствую себя ну чисто новорождённым, весь свежий, чистый, сильный, мускулы так и играют. Даже зарядочку сделал, как в армии. Завтракаю с мамой, а в голове свербит, а как дальше жить? Остаться в селе, снова затянет в омут пьянства, и уже навсегда. Опять каждую ночь рогатые будут являться и заставят, в конце концов, повеситься. Но ведь уже вкусил человеческой жизни, теперь ох как неохота возвращаться обратно в ту грязь, из которой кое-как выбрался. На другой день обратно в лес сбежал. Помаленьку промышляю, хотя и сильно обеднела тайга, но ничего. Главное, что в работе постоянно. Раз в неделю только домой заглядываю помыться, дичь приношу матери. Набираю хлеб, сахар, другой провиант, и снова в лес. Так и жил до глубокого снега. Теперь дома, к водке безразличен. К старым дружкам охладел, Рыжую Пьянь к себе и близко не допускаю. Надо куда-нибудь на работу приткнуться, попробую в Госпромхоз штатным охотником. Ну и жениться мысль есть, семью завести, мне ведь тридцать лет только, или уже? Но этот пункт в план следующего года внесу. - На свадьбу пригласить не забудь! – крикнул я вслед уходящему Мишке. - Обязательно! – рукой махнул. * * * Смотрю в окно на удаляющуюся фигуру Мишки и сравниваю его с другими знакомыми, которые спивались, ездили в город кодироваться, непродолжительное время держались, а затем снова оказывались у разбитого корыта. Хоть уж ты, Мишка, покажи характер! Иван Ногиев 1998 год