Это было давным-давно. Когда и где?.. Да, пожалуй, это не так уж и важно, поскольку вам, возможно, вспомнится нечто похожее . Так вот… Жила она по соседству, ходила легко, бесшумно. Была хороша собой, и все же, в выражении ее лица не хватало какой-то легкой черточки, которая бы уравновесила чуть тяжеловатый подбородок с ее огромными серыми глазами. Когда я смотрел на нее, то испытывал какое-то непонятное, сложное чувство, похожее скорее на нежное томление тоски. Да... да, именно - тоски. Мы - Витька, Серега и я, жившие в одном доме, и связанные общей дружбой, были влюблены в нее. Нам было уже по девятнадцать, а ей едва исполнилось семнадцать. Она окончила музыкальную школу, и часто бывая у нее в гостях, мы настойчиво просили ее сыграть что-нибудь на рояле. И когда тучный с одышкой рояль на опухших ногах издавал печальные звуки, что-нибудь из Шопена, когда аккорды задыхались как рыба, выброшенная на берег, моя любовь к ней была еще сильнее и мучительнее. Между нами действовало соглашение - гулять с ней только всем вместе. И было неважно, то ли это - кино, театр, музей, обязательно она и мы - ее верные слуги и охрана. О любви к ней между собой, мы старались не говорить, вероятно, это казалось нам глупым и бессмысленным - каждый мог сказать, что любит ее сильнее других. Серега был вспыльчив, увидев, как кто-нибудь из чужаков начинал заводить с ней разговор, тут же находил причину и отводил его в сторону, делая внушительное предупреждение. Витька и я были спокойны за него, он был до крайности убедительным. Я жутко стеснялся, был скован, и все связанное с ней кипело и взрывалось исключительно у меня внутри, не выплескиваясь наружу, отчего я меньше всех надеялся на взаимность. Витька же, напротив, был настолько уверен в своей неотразимости, что порой его самоуверенность убивала меня напрочь. Он был эффектен, его вспышки остроумия и умение преподнести себя красиво, элегантно, производили на нее яркое впечатление, что вызывало в нас с Серегой зависть и раздражение. Нет, мы не злились на него, но чувство соперничества не давало нам покоя. И вот, вначале лета, сдав сессию, все разбрелись кто куда, только я один остался в городе. Целую неделю слонялся по городу, думал о ней, она не давала мне покоя, состояние - вам скажу, идиотское - когда ни о чем другом думать не можешь, просто наваждение какое-то. Я весь извелся, и тут неожиданно, под вечер увидел ее, она с родителями приехала с дачи. Делая вид, что не замечаю, я хотел было юркнуть в подъезд, как она окликнула меня… И, что мне оставалось делать, не иначе как согласиться на ее предложение пойти в кино. Чувство вины перед ребятами я старался заглушить, но с этого момента, мной владело какое-то душевное жуткое беспокойство. Впервые я был с ней рядом в темном зале. О, если бы вы только знали, что творилось в моей душе, но еще больше – голове… Фильм я не запомнил - это уж, точно. По вечерам, мы стали бродить с ней по городу, я шел на расстоянии, проклиная свою скованность, тогда она мягко заглядывала мне в глаза, видела, как я немею, и это ее забавляло. Голова моя кружилась я, словно тонул в каком-то гулком, безмерном счастье, и в то же время, страшно хотел, как можно быстрее покончить с этой пыткой. «Где мои друзья?» - безнадежно спрашивал я себя. С каждым днем я все больше увязал в это тягучее, немыслимое состояние опьяняющего счастья, которое меня подбрасывало словно на гребне надежды, и тот час же, опускало в пучину сомнений. Как-то гуляя с ней в парке, мы забрели в глушь, и вдруг с того ни с сего она заглянула мне в глаза и вкрадчиво спросила: - Ты, когда-нибудь целовался? К такому, - что обухом по голове, - я не был готов. Мне стало не по себе, я почувствовал, как заливаюсь краской, руки мои вспотели, и что-то запершило в горле. Я стал рыться в памяти, и вспомнил, что однажды, в детском саду я поцеловал девочку в щеку... и нехотя признался. - В детском саду, разве что, один раз… - Ну, это не считается, - озорно улыбаясь, она снова посмотрела мне в глаза. Повисла минута молчания, я ощутил какое-то напряжение в этой паузе, а она, как ни в чем ни бывало… - Если хочешь, поцелуй меня. Я от такой неожиданности чуть было не потерял рассудок. Первый поцелуй был жалким, торопливым и бездарным, единственное, что сохранилось в сумерках памяти, это - жадный блеск ее широко открытых глаз. Это уже потом, когда мы целовались безудержно и где попало, испытывая полное наслаждение, я чувствовал ее легкую дрожь и видел, как мелко дергаются веки ее полузакрытых глаз. Близился сентябрь, а вместе с ним волнение, тревога - она уезжала заниматься музыкой в Гнесинское училище. Друзья простили мне, а заодно и ей наши невинные прогулки, понимая, что соглашение, данное некогда, трещит по швам. Настали холодные, тоскливые времена, и только письма были отдушиной, я перечитывал их много раз и писал, писал,…нетерпеливо ожидая её приезда. «Да… любовь требует присутствия» - не уставая, повторял я себе. Я даже сумел написать единственное в своей жизни стихотворение. Не знаю отчего, но так бывает, когда заладит дождь и ветер завывает, иду я через двор в знакомый переулок, где грустный дождь необычайно гулок. Не разбирая луж, иду как по осколкам. То небо в них, то дом - не знаю толком. Вот угол дома, сквер - стары приметы, но нет со мной тебя - одни приветы. Я весь как будто из дождя и ветра. Сыграй мне, грусть, мелодию из ретро! Пусть будет дождь и музыка реальной. Не знаю отчего, но чтоб печальной. И вот, в конце мая получаю от нее письмо, в котором просит встретить ее на вокзале. Когда она вышла из вагона, мне показалось, - то, что я так настойчиво дорисовывал прежде в выражении ее лица, теперь было излишним - лицо сделалось почти взрослым, женским. Мало того, на какое-то мгновение, мне почудилось, что оно совершенно незнакомое, и в то же время, между нами пробежал.. нет, не холодок, а мелькнула какая-то легкая растерянность, но уже через минуту, мое недоумение рассеялось. Она озорно посмотрела на меня, быстро поцеловала, и я понял, что по-прежнему, если еще не сильнее, люблю ее. Через неделю я уезжал со стройотрядом, а она с родителями в Крым. Лето пролетело быстро, вернувшись в конце августа, мы разминулись, дома ее уже не было. Прошел еще год. Я вспоминал ее часто, потом - реже, потом вновь вспоминал все чаще и чаще, и тогда в душе моей наметилось странное чувство - окажись вдруг она рядом, будет ли моя любовь так же сильна, как и прежде, или какой-то иной. В следующий ее приезд я заметил, что она все чаще стала посмеиваться над моей неуверенностью, хотя постоянно говорила, что я самый верный ее друг. Это было обидно и неприятно, оттого, что говорилось ею как-то обыденно без продолжения… В такие минуты мне казалось, что она как-то отдаляется от меня. Мы все реже говорили о любви, не касались вопроса будущего и вообще, чем кончится наша любовь, я представлял себе зыбко, туманно. Порой мне представлялось, что грядет что-то непоправимое в наших отношениях, и это все настойчивей начинало смущать мое счастье. Ах, это мнительное сердце! Как-то, осенним днем, я получил сообщение на переговоры по телефону, чего раньше никогда не было. На телеграф я бежал с чувством тревоги, всю дорогу меня неприятно подергивало, я не знал, что и думать… В трубке что-то потрескивало, я слышал ее отдаленное: - Алло?..алло?... - Я слушаю… слушаю, - кричал я в ответ. - Я написала тебе письмо. В общем… У меня радостное событие. Я выхожу замуж… Надеюсь, ты рад за меня… Ты слышишь меня? Что ты молчишь? Стараясь не задохнуться от услышанного, я только тяжело дышал в трубку. Немного придя в себя, я тихо процедил: - Я плохо тебя слышу. - Ты всегда был самым моим лучшим другом, - вновь послышался ее торопливый голос, - Помнишь, какие мы были глупые, целовались, глупенькие дети, да и только… Скажи, ты рад за меня? Тут я набрал воздуха и выпалил: - Очень, очень… Я поздравляю тебя. - Я обязательно приглашу тебя на свадьбу… Детство прошло, мы стали взрослые, правда? Почему ты молчишь, ты обиделся? - Нет, нет, что ты, нисколько… Я очень рад за тебя, - стараясь, как можно бодрее ответил я. В ушах у меня стоял ее счастливый голос, какого я не знал прежде. - Желаю тебе счастья, такого же, какое испытываю я, - радостно звучал ее голос, - Обнимаю тебя. До встречи, - и в трубке опять что-то защелкало, пискнув, смолкло. Я еще долго стоял с трубкой в руке, словно хотел услышать, что все это просто шутка, что вот-вот разольется ее веселый смех и все будет как прежде. Выйдя на улицу, я тупо брел в каком-то растрепанном состоянии. Зачем-то заглядывал в лица прохожим, ловил их взгляды, улыбки, отражения печали, и уже с отчаянной ясностью понимал, что и моя печаль обрела свой уголок. Все, чем до этого полнилась душа, чем она жила, вдруг выпорхнуло из нее, оставив знобящую пустоту, от которой ни мыслей, ни чувств, а только какой-то глухой однообразный звон. Бесцельно блуждая, я невольно заметил, как по дороге, гонимые ветром, ковыляли большие жухлые листья, едва успевая, шепнуть мне о чем-то грустном.