Да, другие об этом молчат. Да, и я не кричу об этом. Да, боюсь, что опять настучат, и могу распрощаться со светом. Не прибьют по дороге домой, так отправят на север дальний по статье пятьдесят восьмой обгрызать на карачках тальник, чтоб цинга не загрызла меня, чтоб она меня не доконала. Нет, не буду я власть обвинять, что она виновата сначала, а потом уж другие идут. Буду я говорить, что нужно, что на нас нечестивцы прут из Европ и Америк дружно. Каждый тамошний – это наш тать, в наших бедах они виноваты. И, конечно, я буду молчать, позабыв наши чёрные даты. Что вчера хоронили троих, что в быту нашем власть беспредела, что бараки не просятся в стих, что до нас никому нету дела, что шахтёрам дают ордена за «спасибо», утопшее в мате, ведь в продмагах везде ни хрена, кроме водки и кильки в тамате, что реальность – ЧП за ЧП, и везде беспросветное блядство, и что боль о шахтёрской судьбе, это вовсе не признак злорадства. А таким это могут признать лит.эксперты из серого дома. Потому я не буду писать то, что здесь хорошо мне знакомо Я семьёю своей дорожу! Ради них, признаюсь, лицемерю. Но, а правду я всё ж напишу – и, возможно, издам – в это верю… 60-е годы