А.Л. - Кем Вы себя больше ощущаете: журналистом или поэтом? Т.Л. - Странно было бы, если бы я, придя из поэзии в журналистику, ощущала себя больше журналистом, чем поэтом. А.Л. - Значит, все-таки больше поэтом? Т.Л. - Я поэт, пришедший из поэзии в журналистику без ухода из поэзии. А.Л. - Поэта можно считать нормальным человеком? Я не с точки зрения психиатрии, а... Т.Л. - (смеется) Можно и с точки зрения психиатрии. С какой точки будем смотреть? А если уж совсем подходить по науке, то сначала надо дать определение понятию «нормальность». Или не будем давать? А.Л. - Не будем. Все мы примерно понимаем... Т.Л. - Да... Если признать, что кроме первой реальности, есть еще и другие, по поэт — это некое совмещение и первой, и остальных. Фигаро тут, Фигаро там... И даже если он вроде бы тут, все же можно быть уверенным, что он не полностью тут, какие-то маховики миров, отвечающие за творческие атмосферы, все равно работают. Говоря иначе, пишущий человек обостреннее воспринимает всю совокупность жизни. Но тем, кто читает стихи — а такие люди, слава богу, еще остались — нет дела как, например, жили Петрарка или Блок с точки зрения повседневности. Важен результат — для читателя. Остальное — личное дело пишущего. А.Л. - А для пишущего, для поэта важен тоже только результат? Т.Л. - Да нет — процесс тоже важен, может, так же важен... Ведь речь идет о тех состояниях, которые не променяешь ни на что на свете. Вечное приближение к тому, чтобы ухватить нечто ускользающее и успеть закрепить — уже словами. Это же тандем: состояние — слово. Он неразделим. А.Л. - А родные, друзья — им не трудно существовать рядом с человеком, который живет в нескольких реальностях? Т.Л. - Трудно, я думаю. Но здесь надо либо принять тебя — со всеми поэтическими, пардон, потрохами, либо уходить. А.Л. - Вы любите жить? Т.Л. - Люблю. Обожаю! А.Л. - Без чего вы не мыслите жизни? Т.Л. - Без ощущения трепета жизни. Трепет жизни неоспорим, это самое живое, что в жизни есть. Ну а трепещет она, извините за некий поэтизм, как бабочкино крыло, во всем, а больше всего в любимых людях, любимых книгах, вообще — в любимом всем. А.Л. - То, что вы из поэзии пришли в журналистику — случайность или закономерность? Т.Л. - Мне очень нравится фраза латиноамериканского писателя Борхеса: случайность — язык Бога. Когда я делаю сюжет или передачу, во мне все равно работает системное поэтическое мышление. Возможно, это не всегда заметно. А.Л. - Телезрители говорят: «Заметно». Т.Л. - Им судить, конечно. А.Л. - Кто оказал на Вашу личность наибольшее воздействие? Т.Л. - В ранней молодости — Белла Ахмадулина с ее высочайшей культурой стиха, даже с некоторым культом этой культуры. Потом я прочла стихи Бродского. Меня никто так сильно не поразил за всю мою жизнь. Бродский уникален — скрестить эту русскую эмоциональность, эту стихию с английским философским началом (я имею в виду англичан-поэтов), да так, чтобы философская мысль — а Бродский философичен — вибрировала как сгусток чувства, ощущения, впечатления... На стыках энергий рождаются мощные вещи. Вообще, это русло — русло Бродского — как ни парадоксально это может прозвучать, мне кажется продолжением русла Осипа Мандельштама, а такая поэтическая традиция мне наиболее близка... Личности, которые меня завораживали? Их много... Тютчев, Блок, Пастернак, Ходасевич, Мандельштам. Ахматова. Арсений Тарковский — последний отзвук, но какой абсолютный! — серебрянного века. А.Л. - Ваши музыкальные пристрастия? Т.Л. - Люблю музыку, в которой звучит та же экзистенциальная нота, что и в любимых мною стихах. А.Л. - Значит, Шостакович, Шнитке? Т.Л. - Не только. Бах. И даже Вивальди. Моцарт, с его высшей радостью жизни (до «Реквиема») — тоже ведь уникальное преодоление дыхания смерти. Там присутствует самый изумительный трепет жизни — будто бабочка села на вашу ладонь... Завершая тему влияний, хочу сказать, что на развитии моей личности существенно сказалась встреча с поэтом Иосифом Курлатом. Кроме того, благодаря ему я познакомилась с Беллой Ахмадулиной, Евгением Евтушенко, Юнной Мориц — именно Юнна Мориц дала мне рекомендацию в Союз писателей. А.Л. - Вы прошли через столько влияний... Возможно ли при этом сохранить индивидуальность? Т.Л. - Я прошла не через влияния — через любовь к названным и неназванным. А.Л. - Вас привлекает тема жизни-смерти? Т.Л. - Что значит привлекает? Мы все живем в этой теме, то вдоль ее, то поперек, то наискосок. А.Л. - Как Вам удается в этой жизни быть одновременно поэтом, журналистом, женой, матерью... кем еще? Т.Л. - Еще — друзья. Порой не успеваю. А.Л. - А что страдает больше всего? Т.Л. - Да по-разному. Пытаешься рулить по какому-то золотому сечению, но на все не хватает времени, сил, состояний. А.Л. - Судя по всему, для Вас характерны большие эмоциональные всплески и последующие откаты к депрессии... Т.Л. - Характерны. Но не всегда к депрессии. Просто откаты. Это нормально для пишущего человека. А.Л. - Вы болезненно переживаете спады? Т.Л. - Болезненно. Ведь этот сонм несовершенств человека и мира становится очень личным и острым. У Ницше есть работа «Человеческое. Слишком человеческое...» Но, в общем, все эти «слишком» и есть просто человеческое. Или художническое, если хотите. Я всегда предпочитала сильные эмоции. Или они предпочитали меня? Ну и платить приходится — иногда кажется, что плата несоразмерна, а иногда — вроде бы и ничего. А.Л. - А что для Вас религия? Т.Л. - «Моя конфессия — поэзия». Я считаю, что искусство изначально свободнее и гуманнее любой религии. Искусство никогда не подавляло личность. Под флагом искусства не было ни одной войны, а под флагом религий? Искусство всматривается в человека, оно улыбчиво в каком-то абсолютном смысле. Искусство любит человека, даже когда исследует античеловеческие явления. Это самый гуманный Бог — искусство. А.Л. - И Вы считаете, что человечество должно идти к искусству как к своего рода религии? Т.Л. - Просто идти к искусству. Но я подозреваю, что человечество в массовом порядке туда не пойдет. Художники и те, кто им внимает, в широком смысле слова — это культурологическое меньшинство. Признать приоритет искусства или, скажем так, большой культуры, не рискнет ни государство, ни общество. А.Л. - А как Вы ощущаете время? Т.Л. - У меня много стихов, где я пытаюсь на это как-то ответить, хотя бы косвенно. Не природа — сфинкс, как изрек Тютчев, а время, время... А.Л. - Вы себя чувствуете счастливым человеком? Т.Л. - Иногда. А.Л. - В связи с чем? Т.Л. - Люди, которых я люблю, стихи — чужие, свои, свои, чужие... Нет, лучше так — у Сартра есть выражение «совершенное мгновение». Это и к счастью относится. А.Л. - Как поэт Литвинова борется с бытом? Т.Л. - Мне удалось достичь какого-то компромисса. Я далеко не идеальная хозяйка, но хаоса в доме нет. А.Л. - Вы считаете себя сильным человеком? Т.Л. - Я сильный человек в главной своей линии и достаточно слабый в первой, как мы ее назвали, реальности. А.Л. - Вам присуща амбициозность? Т.Л. - Думаю, что нет. Нормальное честолюбие — да. А.Л. - Вы не суетитесь вокруг своего имиджа? Т.Л. - Ну, в глаголе «суетиться» уже заложена оценка этого действия. Ощущение трепета жизни гораздо предпочтительнее. А.Л. - Вы умеете себя ограничивать? Т.Л. - Это жизнь умеет меня ограничивать, но иногда у нее это не очень получается... А о каких, собственно. Ограничениях идет речь? (смеется). А.Л. - Это я у Вас, вообще-то, спрашиваю. Т.Л. - Жизни не удается меня ограничить в силе переживаний. А.Л. - Остается время на хобби? Т.Л. - Чтение, понятно, хобби не отнесешь. Это образ жизни или даже основной инстинкт. Ну, тогда хатха-йога. Это великая вещь. Но при эмоциональных «качках» в образ жизни перевести такое хобби мне не удается. А.Л. - Самое интересное чтение за последнее время? Т.Л. - Бестселлер Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире». Не спорю,приятно было узнать, что часть Шекспира — это женщина. А.Л. - А Вы разделяете поэзию на женскую и мужскую? Т.Л. - Ахматова на такой вопрос ответила: «Я понимаю, что существуют мужские и женские туалеты, но при чем тут поэзия?» А.Л. - Без комментариев. Т.Л. - (смеется) Ахматова не дожила до смешанных туалетов по типу «евростандарт». А если серьезно, то творчество, видимо, не знает пола. Или мало знает. А.Л. - Много написано за последнее время? Т.Л. - Много. А за последний год — очень много. А.Л. - О любви? Т.Л. - А о чем же еще писать? Только о трепете жизни. Алекандр Лискевич для "Северодонецкий вестей"