- Привет, Мариночка! Не обижаешься, что давно не звонила? – прижав телефонную трубку к уху плечом, я привычно зашарила по столу в поисках сигарет. Потому как говорить с Мариночкой просто так не могу. Она – одна из самых старинных моих подруг, еще в детском саду мы с ней и ее будущим мужем сидели на соседних горшках, потом учились в одной школе, довольно долгое время жили в одном доме. Словом – соли мы вместе съели не пуд, а несколько. - Привет, Оленька, как ты там, как девки? В Москву собираешься? – Мариночка человек конкретный, всегда сразу к делу переходит. - Спасибо, слава Богу, - отвечаю я, перекрестившись. – Ничего особого не происходит, и это уже хорошо. А в Москве, если все будет благополучно, летом буду. - Мы недавно из Баку вернулись, на похороны ездили. Саша погиб. Ты помнишь Сашу? - Извини, Мариночка, я тебе попозже перезвоню. Впервые я увидела его у Мариночки много лет назад. - Оленька, приезжай, да гитару прихвати! Что значит, не можешь? Бери девок с собой, с моими поиграют! Нинка с Веркой вполне могут замкнуться друг на друга! А Ленку пусть Димка развлекает, он же старший! Брат моей мамочки прислал нам своего сынулю на зимние каникулы. И чего с этим отроком делать – ума не приложу! Я приехала. С обеими девками – Ленкой и Веркой, тогда 4-х и 3-х лет от роду. Гитару, ясен пень, не забыла, мы сидели за столом на кухне, и я пела все подряд: "Альпинистов" Матвеевой, "Зеленый чай" другой Матвеевой, "Песню баяна" Мирзояна, "Вино в тюрьме" Беранже, "Уист Уи" Уилсона Макдональда, "Веревочку" Высоцкого, "Забудешь первый праздник" Окуджавы, "А все-таки, жаль" Кукина, "Кита" Кима, "Дорогу" Визбора и так далее. Саша сидел напротив и не отрывал от меня глаз. Иногда задавал вопросы по песням, но мне было понятно, что его не очень интересует, что я скажу, он смотрит на мои губы, глаза, руки, грудь… Иногда он спрашивал: "Олька, а ты знаешь …?" Как правило, я знала. Над ответами я тоже особо не задумывалась, меня гипнотизировали его глаза – огромные еврейские карие глазищи в пол-лица. У Мариночки не такие, она вообще еврейка только по паспорту. Время от времени мы выходили на лестницу курить, Саша шел с нами, стоял на ступеньку ниже и неодобрительно на нас поглядывал. - Если бы я жил в Москве, вы бы не курили! Я бы заставил вас бросить! – внезапно заявил он. – Олька, тебе не идет курить! - А мне? – спросила Мариночка. - Тебе тоже, но ты – моя кузина, а родственников принимают такими, какие они есть. Мы поулыбались, надо же быть таким правильным! В таком-то возрасте! После "Хрюши" я засобиралась домой, детям спать пора, а мне пора к семейному очагу. Мариночка сказала: - Саш, проводи Оленьку, посади ее в такси! Он с готовностью бросился собираться, начал помогать мне одевать девок, Верка, видимо почувствовав в нем родственную душу, затеяла игру в прятки, а Ленка пыталась урезонить сестру. Мы вышли на улицу, Саша нес мою гитару и держал Верку за воротник шубки – чтоб не рыпалась. - Давай, я тебя до дома провожу! – предложил он, и я сразу согласилась. Зачем? И даже не спросила, что он скажет Мариночке, если вернется не через десять минут, а через… несколько часов. Такси нашлось на удивление быстро, дорога от Киевского до Спортивной много времени не заняла. Мы поднялись ко мне в квартиру, я уложила детей спать, заварила чаю, настроила гитару, и мы уселись на кухне. - Олька, у меня куча билетов на разные представления, - начал Саша, - давай куда-нибудь вместе сходим! - Саш, как ты себе это представляешь? - А зачем что-то представлять, просто пойдем вместе в театр! Хотя бы завтра, на Петросяна. И я опять согласилась. Петросян нам показался совершенно не смешными, представление – убогим. Мы сидели, взявшись за руки, мы были поглощены друг другом, нам было не до юмора. Со второго отделения мы ушли и направились пешком до Парка Культуры. - Как вы тут живете? – спросил Саша – Холод какой, не то, что в Баку! - Мы привыкли и не мерзнем, я вот даже без перчаток зимой. Он взял мои руки и прижался к ним лицом. - У тебя руки, как огонь! Назавтра я приехала к нему днем, он был один – все разбежались по работам, дети - по садикам. Мы опять сидели на кухне, я настроила Мариночкину гитару – настоящие дрова – и пыталась что-то исполнить. - Нет, ты не хочешь петь, я же слышу! – интересно, как это он догадался? - А чего же я, по-твоему, хочу? - Меня! - Саша, ты что, с дуба рухнул? - Нет, не рухнул, а если и так, то мы оба рухнули, нет? - Похоже на правду, - отвечаю я и отключаюсь от действительности. Остаемся только мы с ним, полумрак в пустой квартире, шорох машин по мостовой, тишина, которую нарушают только наши вздохи, а снег за единственным окном все падает, падает, глушит все… - Оленька! Саша пропал! – Мариночкин взволнованный голос рвался из телефонной трубки. – Ушел с утра, сейчас уже ночь на дворе, а его все нет! - Не шуми! – Я понимала, что обмануть Мариночку не удастся. – Саша у меня. - Ну, вы, блин, даете! - Ты выйдешь за меня замуж? – Саша совершенно серьезен, ведь ему только 16. - Саш, ты и правда откуда-то упал! О чем ты? - Не важно, так как? Выйдешь? - Саша, я замужем! - Я знаю. Но ты разведешься. У тебя есть 2 года на развод, пока я не стану совершеннолетним. - Саш, ты дичь несешь! - Я несу мудрость, Оленька! И опять снег за окном, и тишина, и только наши вздохи… - Оленька, ты спятила!? – это опять Мариночка по телефону вправляет мне мозги. – Он не хочет возвращаться в Баку, говорит, что останется в Москве и заставит тебя развестись! Оленька! Ему же 16 лет! А тебе 25! У тебя семья, дети! Ну, будь разумной женщиной, я тебя прошу! - Мариночка, не волнуйся, ничего не будет! Саша уедет, я тебе обещаю. - Ты его пошлешь? - У меня есть выбор? – отвечаю я вопросом на вопрос. А потом – суета Курского вокзала, метель и запах креозота. - Ани оhэв отах! – шепчет Саша на иврите. – Я тебя люблю! - Не надо, лучше забудь! - Я тебя никогда не забуду! И надеюсь, что ты передумаешь. - Это вряд ли, не жди! За все эти годы я получила от Саши одно письмо, уже в Израиль. Там были строки Окуджавы: В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы, Ее глаза в иные дни обращены – Там хорошо, там лишних нет, и страх не властен над годами, И все давно уже друг другом прощены… И вот, опять зажигаю поминальную свечу. "Итгадал ве-иткадаш шме раба ла-алма дивра херуте ва-йамлих мелхуте…" Ну и пусть, что кадиш должны читать десять мужчин! Я тоже прочитаю. За Сашу.