Она была ужасна. Ужасно назойлива и ужасно вульгарна. Даже ее появление я запомнил лишь потому , что оно было нелепо. В ней все было чересчур. Неестественно живая мимика, постоянные гримасы, ухмылки и достаточно мерзкие подмигивания; чудовищный слой голубых век над зеленью глаз, ярко фиолетовый, вечно искривленный рот и волосы всех цветов и оттенков довершали эту прелестную картину. Если бы она была немой. Но она ею не была. Она говорила голосами базарных торговок , постовых милиционеров , сюсюкающих девочек и отвергнутых жен. Она была многолика, и каждое ее лицо я презирал и ненавидел, и каждое из ее лиц я помню и безмерно страдаю из-за их утраты. Но вернусь к началу. Мне было хорошо и спокойно, моя жизнь была умеренна и нетороплива. Я жил в большом Доме на вершине холма. Дом был достаточно запущен, но мне это нравилось. Я жил поочередно в разных комнатах, заставленных многочисленной мебелью, и с удовольствием разбирал завалы странных вещей, невесть откуда появившихся в Доме. Дом жил своей жизнью. По-моему ему даже нравилось подбрасывать мне вещи, о названии и предназначении которых я даже не догадывался. Помню, однажды, он, в восторге от подаренной мною герани в вазоне, подбросил мне редкую вещицу, во всяком случае, выглядело это именно так. Небольшая черная книжица в золотистом переплете - это были сказки моей бабушки, сказки, которые я давно позабыл и вновь обрел. Я наслаждался ими всю ночь и заснул лишь под утро, спрятав свою драгоценность под подушку. Проснулся я от чьего-то чихания - на моей подушке сидел черный котенок, который все время безудержно чихал и тер лапой нос. Даже не заглядывая под подушку, я уже знал, что книжица исчезла - У Дома был своеобразный юмор , а может быть он на что-то обиделся. Дом не любил рано вставать, и когда я ненароком будил его, он моментально вскипал, будоражился и долго вспоминал мне мою бестактность; особенно когда его мучила бессонница. Я встал налил котенку молока и, когда он благодарно затих, начал раздумывать, куда его поселить. Это было непросто : учитывая необжитость пространства и мое желание поквитаться с Домом. Конечно, я мог бы его определить в кухню, в сияющее царство кастрюль и котлет. Но это было бы святотатством по отношению к Дому, и я ограничился тем, что посеребрил котенку усы и отвел его к Алисе. Во-первых , Дом почему-то ужасно не любил серебра, во-вторых, с трудом терпел Алису. Алиса -ворона моего деда. Она очень умна и почти также надменна. Она живет в самой светлой и большой комнате Дома и снисходит до разговора со мной исключительно по понедельникам. Она сама установила эти правила , объяснив это тем, что ей так будет лучше понятен весь ужас человеческих понедельников. Итак, я отвел кота к Алисе. Она сразу начала учить его французскому, а Дом тут же отомстил мне удушающим запахом тефтелей, и я позорно бежал... Я спустился с холма, раскаиваясь в затеянной войне без надежды на перемирие, как вдруг вспомнил о мечте Дома. Он мечтал о корове : он часто вешал картины с печальными коровьими глазами , поил меня из коровьей чашки и даже скрип его любимой входной двери был схож с длинным протяжным "му- у". Я отправился на базар за коровой. Я хотел купить самую лучшую корову из всех существующих и заручиться полной поддержкой Дома хотя бы на несколько месяцев. И тут я встретился с ней. Нет , сначала я увидел козу. Очень приличную, опрятную козу ,благодаря которой можно было примириться с Домом, и в тоже время не предаваться заботам о сене. Я решил купить козу, и поднял глаза на хозяйку в ее полном вульгарном великолепии. Она подмигнула мне двумя глазами сразу, и спросила: - Ну что, милый, будем покупать или зенками возюкать по моей Матильде? - Какой еще Матильде? - ошарашенно полюбопытствовал я. - Ой , да ладно какой! Матильде, козе моей! Но я ее дешево не отдам. И потом, не пойдет она сама. Я ей песни пою = она идет. Ты ее не доведешь. Пойдем побыстрее, уже скоро закат и мне некогда. Сраженный потоком слов и коровьим взглядом музыкальной козы я побрел домой следом за этой странной парой : тщедушной неприятной девчонкой, подпрыгивающей на каждой ноте, и опрятной белой козой , степенно шагающей в такт музыки. Дом обалдел. Мне трудно подыскать другое слово, потому что я никогда его таким не видел. Козу он принял сразу и безоговорочно, ее почетно водворили на кухне и окружили всеми необходимыми почестями. Но его сразила девчонка, и сразила наповал. Они почти не расставались : она высказывала восхищение перед дверными ручками старинной работы; она хихикала над картинками , которые Дом хранил в дальнем ящике комода; она замирала перед запахом его супов; рассказывала ему все свежие сплетни нашего городка и ,что самое неприятное, учила его петь свои самые ужасные песни и танцевать под граммофон. Я завидовал ей: она была обласкана Домом без всяких подарков и усилий с ее стороны, котенок спал в ее кровати , и даже Алиса любила подремать в ее кресле. Я пытался скрыться в своих комнатах и продолжить работу над книгой ,но она все чаще и чаще стала врываться ко мне, что-то бормоча на своем жаргоне. Это было невыносимо. Но стало еще хуже, когда она научилась пробираться в меня. Как-то она очень близко подошла ко мне, дотронулась до моей руки, и вдруг исчезла, а теплый мохнатый комок с визгом и причмокиванием стал бродить по моему телу. Покой исчез. Она входила и выходила из меня, когда ей заблагорассудится. Я научился хитрить и бороться. Я научился загонять ее, например в руку, и сжимать руку до тех пор, пока она не выползала из меня, жалкая и никчемная. Ее лица все реже и реже менялись, краска на лице становилась все менее заметной, волосы выравнивались и темнели. Иногда , я, просто не мог ее узнать : бледное лицо, темные пепельные волосы, тихий голос напевающий грустную песню, и глаза ... Глаза, в которые было смотреть - как будто вся ее сила ушла в эту зелень. Все в Доме затихло. Она слабела с каждой песней, я носил ее на руках по комнатам и пытался ее развеселить, придумывая совсем несмешные истории. Все было напрасно. Жизнь стремительно уходила из нее. Дом стонал ночами, хлопая ставнями; котенок куда-то исчез, а Алиса сидела все время нахохлившись и прикрывала бусины глаз большими веками. Девчонка боялась закатов; прозрачная рука судорожно стискивала ткань одеяла до тех пор, пока розовое не становилось черным. Однажды, в особенно розовый закат ,ее не стало. Просто не стало. Я не успел ничего почувствовать , только запах моря и шум ветра пронеслись через комнату и пропали. Все затихло. На подушке лежал камешек, маленький плоский морской камешек, который ,наверное, должен был мне что-то сказать , но не сказал до сих пор.