Есть одежда, которая липнет к моему телу как вторая кожа. Я дышу в ней свободно и с песней шагаю по всем земным направлениям. Хоть одежде той много уж лет, но её мне менять никак не хочется – да она и сама прикипела сердечно, так что снеся на помойку, то заплачет горючими слёзками. Костюмчик лоснится давно, да и туфли два раза по лохмам прошиты – но всё они вынесли в жизни со мной, словно память моя, будто верность. Допустим, куплю себе новое. Шик. Выйду на улицу, как грач на межу. Крикну громко гаргар – а песенка эта совсем не моя, и голос чужой в ней хрипит глуховато, стыдится наверное. Поэтому я терпеть не могу всё блестящее, грачье, воронье. А особенно, что требует денег. Красивые ботинки стоят в обувном магазине. И не сказать, чтобы шиковые – особых фирменных изысков в них мало. Золочёные пряжки там всякие – нет; крокодиловые вставочки пополам с хамелеоновской кожей – нет; и шнурки из волосяного покрова лысеющего павиана – тоже нету. Но вот смотришь на них спереди или сбоку, и глаз не отвести. Цвет очень заманчивый: вроде б коричневый, но волнами на него наползает откуда-то изнутри тёмный, так что кажется ботинки сейчас загипнотизируют всех продавцов с покупателями, а потом сами пойдут совершенно бесплатно к тому человеку, в которого влюбятся. Когда к ним подошёл один неосторожный молодой повеса, то они ему оба язык показали поверх шнурков и нарочно выскользнули из его слабеньких рук, показавшись тяжёлыми неуютными. А зрелому но тоскливому джентльмену, похожему на лондонский дождь, что хотел прицениться к обновке, они по-моему приписали лишний нолик – потому что он едва лишь взглянул, и тут же возмущённо зажужжал как обманутая кислым вареньем голодная муха. Даже на мужчину-продавца они поглядывали с непередаваемым обувным высокомерием – как золочёные туфельки на голую королеву – хотя уж он был одет по последнему писку мировой моды, которая где-то там визгнула на заморском показе, а у нас её сразу услышали все блистающие модельки и пижончики. Я улыбался своим мыслям, отвлёкшись от дорогущей витрины; и вдруг вижу – идут они прямо ко мне, тихонько, даже не стуча подковками по мраморному кафелю. Кто-кто? Ну не конь же в пальто, в самом деле – это было б невероятно – а те именно ботинки, о которых я сейчас рассказываю. И главное, все заняты своими делами – продавцы покупатели – так что посоветоваться не с кем – брать ли, не брать – стою словно гамлет, со шпагой как с сумкой, и бедный мой йюрик задумался крепко, потому что цена на ботинки в ползарплаты моей. Пожадничав, я начал отступать к выходу; медленно, по шажку, не имея сил отвести взгляд от красавцев, но и не имая денег на их капризную покупку. Это ведь блажь – кто я такой, чтоб носить дорогущие вещи? Но я был один, а их двое: и они стали обходить меня с флангов, уже угрожающе притоптывая об пол. В их мерном шаге слышался мне маршевый топот солдатских сапог, которые грохочут по миру, выбивая искры из солнечной мостовой и воду из осенней распутицы. Я словно сомнамбула прополз ещё пару саженей, как в окопе под пулями, и опёрся спиной на открытую кассу. Сзади будто патроны в обойме застучали клавиши счетовода. - Выписывать?- спросила она меня ласково, томно, как и полагается с покупателями дорогих товаров. - Нет-нет, что вы...- едва промямлил я, стесняясь своей дешевизны, которая ей не была ведома. А ботинки гаркнули:- даааа!!!- в два басовитых голоса, да ещё притопнули об пол каблуками. Потом они залезли ко мне в карман, и достали оттуда последние деньги, которые я рассчитывал проесть в две недели. Доставали они, конечно, моими руками: но я ведь был обморочно загипнотизирован их красотой, и если бы вовремя приехала скорая помощь, то она б зафиксила потерю сознания. Только мне никто не помог. Я очухался лишь через десять минут в ближнем парке, на железной скамейке, от холодно заднице. Холод был и в мозгах – чем я буду питаться четырнадцать дней? – а сердце пело от радости, что я вновь подчинился молодому прекрасному чувству, но не старому плешивому разуму. Ботинки стащили с меня обтрёпанные, и кое-где уже рваные штиблеты, взяли мои ноги в свои руки, и медленно повели домой, нежно даже, как выздоравливающего от тяжёлой болезни. Я шёл и думал: ну что толку от этой еды – лишний вес, отвисший живот, нагрузка на печень – в то время как достойной выделки ботинки представляют меня красивым молодым человеком, и не стану скрывать – я таким себе нравлюсь. Прошёл целый месяц. Я получил очередную зарплату, наконец-то расплатившись со всеми долгами. Да; трудное времечко было. Ни рыба ни мясо – одна лишь морковка, капуста да свёкла в моём постном дешёвом борще. А на ужин всякие растительные кашки на подсолнечном масле: гречка, овсянка, перловка - измучили. Боже мой! стыдно признаться, но из меня в туалете всё дождём проливалось. И тут ещё ботинки за штанины цепляют: - нам без друзей одиноко, вторую пару купииии... Шиш вам с подсолнечным маслом – мне и так было тяжко. Но идя по улице, стал я теперь замечать как люди на меня смотрят, оглядываются. Отражение моё в зеркальных витринах так и сверкает, мильёнами множится в блестящих искрах на прозрачном стекле. Сам собою любуюсь – хороши ножки, и хорошо что ботинки меня цепанули тогда, шнурками вкруг шеи обвившись. Одной моей смелости б не хватило: её бы разум за деньги прикончил. Теперь уже сознавая что исполнил мечту, грезившую меня может несколько лет, но в которой сам себе из жадности боялся признаться – я снова зашёл в этот модный магазин, бравируя красотой и отвагой. Сердце моё билось спокойно при виде сапог и туфлей, шляп зонтов сумочек; мой разум совсем не тревожился от созерцанья последних новинок. Витринки, стеллажики; там дальше гардеробная – вешалки, плечики, польта. Или пальто... как правильно?.. Вот в этом месте я сбился, позабыв русский язык и литературу – потому что увидел дублёнку. В груди не то чтобы ёкнуло, а взорвалось, словно случайно на обед проглотил я гранату с тушёной капустой – и она, зацепившись на входе кольцом, вот сейчас – сей миг – рванула на выходе. Я еле сдержался на глазах у всевидящей публики. Неужели опять? Я отвернулся, слепо отступая назад – а мерзкая память всё равно рисовала мне прекраснейший облик её, цвета топлёного молока с отложным воротником из белой овечьей шерсти. Прелестное создание: мне такие ещё не встречались. И ботинки шипели, шкеря подошвами по шершавому кафелю:- возьми её, дурень! ты же хочешшшь её, и она тебя жаждет! Не могу, не могу, я не должен... – отзывался мой разум на все изуверские просьбы, словно под пыткой приказывая себе не предаться и сдюжить. А ноги собственной силой опять разворачивались к дублёнке, и сердце призывало меня хотя б познакомиться с ней – просто без обещаний. Я не смог устоять пред соблазном греха. И примерил её. А когда открылись глаза наяву перед зеркалом, то понял, что сам не желая влюбился. Плечи, талия, широкая грудь – с ней я настоящий мужик. Тихими шажками, чтоб не спугнуть мою душевную прелесть, подошла продавщица; и восторженно ахнула так же тихонько:- ах, как она вам к лицу! Красивая одежда красит человека. Я мог бы ей сказать, что в пословице всё наоборот, но спорить уже не хотелось. Рука сама потащила из кармана кошель – будто вор да разбойник. И язык как предатель благодарил на все стороны – спасибо, спасибо, спасибочки. Так что к кассе я подошёл уже в новой дублёнке, держа свою старую задрипаную курточку наперевес. И тут кассирша ещё малость вспомнила:- Как же мы забыли! К ней прилагается симпатичная кепочка в виде бонуса. Девочки! Принесите. Я ошарашенно встал деревянным столбом с опилками в голове. Значит, у моей дублёнки есть ребёночек – думал я – уже вьяве представляя её своей суженой, а кепку дитём. Всё перепуталось: тем более, что вокруг напевали на разные голоса: - она ничего вам не будет стоить, они в лучшую сторону изменят вам жизнь. Очнулись мы все вместе на улице – единой большою семьёй. Я – братцы ботинки – дублёнка у сердца – и кепчонка на лыске. Скорым шагом, уже никуда не оглядываясь, я с суеверным ужасом на грош обедневшего скупца потащил их домой. Снова моя душа в един миг пела, и страдала. А в голове вертелась еретичная мысль: там сбоку, на плечиках, я видел однобортную тройку-костюм – ах! Ох... =======================