Расползается плесень съедающей ночь тишины, полотно облаков затянуло небесные пяльцы, и всё глубже врезается скальпель хирурга – струны, оставляя глубокие швы на подушечках пальцев. У струны не такая, как кажется, долгая жизнь: чуть сильнее ударь и, свернувшись сверкающей змейкой, обрывая в аккорды впряжённые слово и мысль отойдёт в лучший мир, оценив все старанья в копейку. Осторожно кручу с напылением хрома колки, голоса подавать заставляю капризные струны. Отзывается статика спазмами в сгибе руки и стекло серебрится пролёгшей дорожкою лунной. А вокруг – ни единой души… тишина… пустота… На стене, за спиною две тени – моя и гитары. И дорожка ведёт, полагаю, к тем самым вратам, за которыми крылья и нимбы дают под фанфары. Я по ней бы ушёл, видит Бог, над прорехами крыш промелькнув чуть расплывчатой тенью, мужским силуэтом. Я ушёл бы почти не жалея… Но есть мой малыш, чьей любовью согрет и обласкан, как солнечным светом. Он не рядом со мною сейчас, не моя в том вина… Но на всплытие память идёт, продувая кингстоны: и во власти души, а не пальцев, гитары струна, и находится те, кто поболее свят, чем иконы. Я полночи швырну, словно нищему в кружку пятак, во Вселенной бездонный карман малой толикой дани, а остаток зажав благодарно, как нищий в кулак, разделю между явью и сном у рассвета на грани. Поутру бутафория ночи растает, как миф, разменяв на бессмыслицу Аты потуги Минервы и накрутит колки, натянув, словно струны на гриф, суматошный уклад бытия дребезжащие нервы. Будет город штормить бесконечной людскою волной, будут души до пепла сгорать от эмоций пожара. В столкновенье идей и страстей будут бредить Луной, ожидая предсказанной встречи, поэт и гитара.