Анне Чулановой, с благодарностью Мамино лицо на экране монитора было напряженным, как при невыносимой боли… Свыклась с ней, но еще немного – и не выдержит. Закричит так громко, что все обернутся, изумятся ее долготерпению, кинутся на помощь, поднимут на руки, подуют «у волка заболи, у лисички заболи, а у Верочки – заживи»… И снимут, наконец, хотя бы часть той непосильной ноши, которую она так долго несет… Татьяна подумала, что и раньше, приезжая к матери, она замечала на ее лице это выражение сдерживаемой боли, натужной радости, которую положено высказывать при встрече гостей, но не проговаривала, не определяла для себя, что это значит, даже отмахивалась, потому что не хотелось вникать, брать на себя… Татьяна редко навещала маму и даже в скайпе общалась нечасто, потому что было реально некогда, а разговоры с матерью были тяжелыми и надолго выбивали из рабочего ритма. Татьяна готовилась к выставке, долго шла к ней, пробивалась… Она не любила пробиваться, любила работать. Но нельзя только лепить – нужно еще делиться, показывать свои работы, получать отклики, продавать… Не только ради денег, хотелось, чтобы куклы обрели дом… Пробивать выставку было тяжело, эта рутина отнимала силы, но когда, наконец, дело сдвинулось и дошло до рабочих моментов, выбора зала в выставочном центре и подачи материала, стало интересно. Татьяна продумывала оформление, декорировала свои работы и только сейчас поняла, что главной, основной темой выставки было одиночество… И, закончив, наконец, разговор с матерью, женщина неожиданно для себя подошла к столу в комнате, переоборудованной в мастерскую, взяла кусок приготовленной для работы глины и стала разминать ее. С мамой они снова поссорились. Не то, чтобы явно и бесповоротно поссорились, но мама опять умудрилась обидеться на дочь. Как она это делает, уму непостижимо, но всякий раз общение между ними сводилось к тому, что дочь в чем-то виновата. Может быть, поэтому Татьяна и не стремилась к общению. Мать была вечным укором. Размышлять о том, в чем именно она провинилась - не хотелось, увязать в этом чувстве вины, как в болоте - не хотелось. Можно захлебнуться и утонуть. Но сейчас, разминая в руках глину, Таня почувствовала, что на этот раз отмахнуться от темы взаимоотношений с матерью – не удастся. Но думать, работая – это совсем не то, что просто мучительно размышлять, ходить по кругу, путаться в мыслях о матери и своей неизбывной вине перед ней. Тане казалось, что по-настоящему она может хоть что-то понять, только работая… В словах она путалась, думала руками… Татьяна лепила женщину, старую, беспомощную, одинокую… Сквозь морщинки проглядывает лицо обиженного ребенка. Обидели, все обидели, а пожалеть некому. Пожаловаться - некому. Таня вылепила женщине-девочке рот в форме замочка. Нельзя высказать свои обиды, рот на замке. Придите, откройте замочек, дайте высказаться – выслушайте. Но кому захочется вывалить на себя целый сундук обид? Тане жалко девочку, хочется ей помочь. А чем поможешь? Нужно придумать для нее такие тайнички, которые есть у каждого ребенка и которые хочется всем показать. А другим – посмотреть. Таня вспомнила, как она, маленькая, разгребала ладошками во дворе за домом ямку, клала туда фантик, сверху стеклышко – и снова засыпала землей. Только ближайшей подружке она показывала свой секрет. Это объединяло их общей тайной. Было интересно. Пусть у этой женщины-девочки тоже будет секретик, который всем любопытно посмотреть. В кукле множество таких секретов, у каждого есть дверца, у каждой дверцы – ключик. И больше всего девочке хочется, чтобы нашелся желающий эти дверцы открыть. Это только кажется, что секреты делают, чтобы о них никто не узнал. На самом деле, секреты существуют для того, чтобы их открыли. Непостижимое одиночество, исходящее от куклы, больно отзывалось в Таниных пальцах, сдавливало грудь, перехватывало дыхание. До чего жалко ее, так и хочется обнять, укрыть от невзгод. Таня представила себе, как мама сидит тихонько у окна на своем десятом этаже пятнадцатиэтажного дома. За окном осень, холодно. Пойти не к кому, поговорить не с кем. Дочь подарила компьютер, чтобы общаться по скайпу, но никогда там не бывает. Хотя и приехать могла бы, областной город не за тысячу километров, всего два часа езды. Таня словно услышала мамин обвиняющий голос и сразу почувствовала, как внутри нарастает раздражение. Могла бы, конечно, приехать, но ведь некогда. Она работает без выходных, ставка в школе «Керамики» и ставка в Доме детского творчества. И подготовку к выставке тоже со счетов не сбросишь, причем она выставляет не только свои работы, но и своих учеников. Она шла к этой выставке три года. И вот именно сейчас, когда экспозиция практически готова, вместо того, чтобы наводить последние штрихи, вдруг начала новую работу. И по особенному волнению Таня почувствовала, что новая кукла должна стать центральной в этом ряду портретов одиночества. Вера прошла на кухню и налила чай. Это была третья или четвертая чашка чая за вечер. Вера не ужинала, не перекусывала, просто пила чай, причем не заваривала свежий, а заливала кипятком старую заварку, женила. Не экономила, просто ей было все равно. Для себя одной ничего не хочется. Вот если бы приехала дочь… Позвонила и сказала, что едет, у Веры сразу появился бы смысл жизни. Во всяком случае, она точно знала бы, что ей делать до приезда дочери. Срочно убраться, прогенералить квартиру. Не потому, что дочь проверяла бы, чисто ли дома, она обычно не замечает, что вокруг нее. Она вся в себе, в своих замыслах, придумывает новые куклы и сказки про них. Вроде бы выросла, а все как маленькая. Поэтому уборка квартиры – не совсем для дочери, скорее, для себя. Хочется убираться, когда есть, кого ждать. Дом наполняется радостным ожиданием и словно бы светлеет. Вера помыла бы окна, постирала занавески, и дом смотрел бы на них с дочерью просветленными глазами и улыбался. Потом Вера побежала бы в магазин, купила продукты, чтобы приготовить праздничный обед, холодильник совсем пустой. В нем стоит недельной давности маленькая кастрюлька супа, который Вера забывает поесть. Не то, чтобы совсем забывает, а – не хочется. Что воля, что неволя – все равно… В этой сказке Марья искусница тоже потеряла деточек, и свет ей стал не мил… Все – равно. Вера не потеряла, конечно, но все равно, что потеряла… Дочь вроде бы рядом, в соседнем городе в двух часах езды, а как будто на другом материке… У соседки сын в Америке, а – ближе. Каждый выходной болтают в скайпе по часу, не меньше. И находится, что сказать, и сын не жалуется на занятость, хотя в Америке ночь, когда у нас день, а подстраивается. А еще говорят, что дочь матери ближе. Не вся правда в пословицах, у Веры собственная правда, и горше, и обиднее… Вера заметила, что опять мысленно обвиняет дочь. И приедь к ней Таня, вслед за радостью из Веры, как из туго набитого и неловко раскрытого чемодана, обязательно посыпались бы упреки, и они снова поссорились бы. Вера положила в чашку с кипятком сахар и задумчиво размешала его ложечкой. Чем, собственно, дочь перед ней провинилась? Вера вспомнила, как однажды пришла за ребенком в садик расстроенная, ее тогда бросил Павел, и ей больше всего на свете хотелось бежать за ним, вернуть… Павел пригласил ее в «Лакомку», ближайшую к садику кондитерскую, для решающего разговора. Он принял решение – жениться, если Вера за него пойдет, или расстаться с ней и жениться на ком-нибудь другом. Он созрел для женитьбы, и окажись на месте Веры другая достойная женщина – тоже женился бы. Это в юности мужчины влюбляются и женятся. А в зрелости они ищут избранницу, с которой хочется свить гнездо. Поэтому Павел был решительным: или идем в загс, или расстаемся. Вера тогда сказала: - Давай подождем, Танечке надо привыкнуть к тебе. - Ты уже год это говоришь, однако ничего не делаешь для того, чтобы она привыкла. Не зовешь в дом. Пойдем сейчас вместе заберем ее из садика, - умоляюще посмотрел на нее Павел. Вера всякий раз, заговаривая с дочкой о дяде Паше, наталкивалась на внутреннее сопротивление девочки. Таня боялась дядю Пашу, ревновала к нему мать и хотела сохранить ее для себя, для единоличного пользования. Дядя Паша передавал девочке через Веру игрушки, но Таня бросала их на пол: плохие. Однажды Павел пришел к ним в гости не званым, застал Веру неприбранной, ненакрашенной, в домашнем халате, чем она понравилась ему еще больше. Впервые увидел Таню и сразу же захотел такую дочь, с такими глазами и волосами, только пусть она не смотрит на него так ненавидяще, не поджимает так губы. Павлу срочно захотелось, чтобы девочка ему улыбнулась, и он сделал козу. Выставил вперед два пальца и шутливо ткнул ей в живот. Шестилетняя Таня не была настроена улыбаться незнакомому дяде, наоборот, она в штыки приняла вторжение дяди Паши, от которого исходила опасность. Он мог отнять у нее маму. Они могли завести другого ребенка и любить его вместо Тани. У Светы, Таниной подружки, тоже появился такой дядя, которого нужно было звать папой. А потом у нее родился братик, и Свету стали отправлять погостить к бабушке, а забрать из гостей забывали. А когда забирали, то заставляли сидеть с братиком, игрушки тоже покупали только братику, а Света играла только старыми куклами. Когда Таня со Светой гуляли, то Светина мама заставляла Свету играть с Димочкой в песочнице. Таня со Светой уходили на газон, делали там секретики и отгоняли от них Димочку. Димочка плакал, ему очень хотелось узнать, что там девочки прячут от него. Светина мама давала дочке нагоняй за то, что она, большая, обижает маленького братика. И становилось понятно, что сама Света больше ничего для нее не значит, а значат только Димочка и дядя Коля, которого Света называет папой, хотя он никакой не папа. И Таня такого папу тоже не хотела. Пусть у нее будет только мама, но пусть она будет только ее. И Таня оттолкнула дяди Пашину козу и убежала, и слышала, как мама торопливо говорила дяде Паше: - Ты иди, иди… Я потом с ней поговорю, я ее уговорю… Но Вера не сумела уговорить дочку. Она только кормила Павла обещаниями, словно не учитывая всю серьезность его намерений, не доверяя его желанию сделать их с Таней счастливыми, не хотела родить ему их собственного, общего ребенка. Она не понимала, что стремящегося в брак мужчину ничто не может остановить. Это только кажется, что если любит – будет терпеливо ждать. Павел решил, что она сделала свой выбор, поэтому он сделал свой. Вера не позвала его с собой в садик за дочкой, опасаясь дочкиных слез. И он ушел из кондитерской без нее и не пообещал позвонить. Веря готова была кинуться за ним, чтобы остановить его и сказать, что она на все согласна, но вдруг почувствовала, что он больше не поверит. Не вернется. Он ушел не просто от нее. Он ушел к другой женщине, которую хочет встретить в своей жизни. Еще не встретил, но обязательно встретит, потому что внутренне готов к этому. Вера шла с Таней по улице по направлению к дому. Шла словно на ощупь, не видя дороги. Смотрела и не видела. Она даже не заметила, что выпустила из руки дочкину ладошку, идет одна. Вера словно пыталась рассмотреть впереди Павла. Вдруг он недалеко ушел, обернется и не отведет больше от нее глаз… Женщина услышала за спиной топот маленьких ножек, оглянулась и увидела дочку. Из-за скопившихся и непролитых слез глаза девочки казались огромными… Что в них было? Обида, отчаяние, страх… - Ты не боишься меня потерять? – дрожащими губами проговорила дочка. Вера качнулась к ней навстречу, и девочка облегченно упала в объятия матери и, наконец, заплакала. Таня плакала долго и сладко, она поняла, что выиграла эту войну у дяди Паши. Мама обняла ее и больше никуда не денется, будет рядом. Вера на руках донесла дочку до дома. Она больше не оглядывалась, не искала глазами Павла. А он больше никогда не напоминал о себе. Так они и жили с дочкой вдвоем. И казалось, что больше им никто не нужен. Однако Таня росла, у нее появлялись другие интересы, подруги и друзья, мама больше не могла заменить ей весь мир. Тогда как мир Веры сузился, казалось, до маленькой яркой точки под названием дочь. И она скучала по дочери, и ревновала ее ко всему, что находилось за пределами их квартиры. И непостижимая обида, что она отдала ей все, а теперь Таня находит для мамы все меньше времени, неосознанно прорывалась в общении с дочерью. Росла, как сугробы во время снегопадов, а потом вдруг поднималась половодьем претензий и необоснованных упреков, которые невозможно сдержать. Стихия. Вера потом опомнится: что наговорила дочке, зачем? А поздно уже, холодок непонимания между ними разрастается, кажется, что и говорить друг с другом не хочется… Но это только кажется. На самом деле, хочется. Только как будто нечего друг другу сказать. Все меньше взаимопонимания между ними. Дочь увлеклась куклами, лепит их из глины, сделала это своей профессией. В детстве совсем не играла в игрушки, говорила, что ей это неинтересно, лишь бы не принять от дяди Паши очередной подарок, а теперь не может наиграться. Учит детей лепить, а у самой детей нет. Десять лет замужем, а все никак не заведут с мужем детей. То говорит, не получается. То, что еще не время… А когда время? Все-то ей некогда. Вера подумала вдруг, что просто не научила свою девочку быть счастливой. Не показала ей эту тропинку к счастью, простому, незатейливому, в котором есть мама, папа и ребенок. Сердцевина, основа, без которой ничего нет. Любые увлечения и любимая работа не заменят семьи. И до чего же Вере хочется, чтобы дочь поняла это, осознала. И не боялась быть счастливой. Не несла больше это бремя вины перед матерью. Нет за ней никакой вины, иссякли Верины упреки. Просто хочется видеть дочь, говорить с ней, общаться. Смотреть ее новых кукол. Пусть играет, раз хочется. Бог даст, слепит себе такую ляльку, которую захочется покачать по-настоящему, приложить к груди… И все у нее образуется… Татьяна задумчиво смотрела на своих кукол. Темная, как будто тучка обиды на лицо набежала, женщина-девочка с ртом-замочком… Таня видела таких женщин. Не только свою маму, много таких. Ждет- не дождется, чтобы выговориться…. Чтобы услышали, поняли… Дверца секретика плотно закрыта, а в руке ключик. Нужно только догадаться протянуть руку, взять ключ и повернуть замочек… И светлая, с открытыми счастью глазами, открытой к секретику дверцей… А в секретике – малыш, маленькая девочка с ангельским личиком… Женщина берет ее на руки, поет колыбельную… Рот не похож на замочек, открыт для песни и для поцелуя… Секреты женственности не сложны, нужно только уметь подобрать к ним ключик… Вера оказалась рядом с телефоном мгновенно, как будто знала, что сейчас раздастся звонок. Она не произнесла ни слова упрека, только кивала и соглашалась. - Я приеду, доченька, прямо сейчас куплю себе билет. Я очень хочу увидеть твоих новых кукол. Я буду на открытии выставки, не сомневайся. Ну, ты скажешь тоже, почетной гостьей... – Вера улыбалась сквозь слезы и слышала, что Таня на другом конце провода тоже плачет. Они снова вместе плакали, как много лет назад, но это были совсем другие слезы. Вера почувствовала, как энергия радостного ожидания наполняет ее. Завтра в дорогу. До дочки всего два часа езды, и они увидятся. Подумать только, как долго она к ней собиралась. Целую жизнь. Как будто только сейчас поняла, в каком направлении нужно брать билет.