ЧАСТЬ 26. НЕ МОЯ. Гофман, который до этого момента мысленно прикидывал, будет ли ему сейчас очень больно, очень стыдно или и то и другое вместе, внезапно ощутил прилив бодрости и, попытавшись выпятить грудь колесом, осведомился: - И кого это вы, сударь, презренным осквернителем окрестить изволили? Поскольку из представителей мужского пола в комнате был один Гофман, вопрос мог показаться несколько риторическим, однако Слива, не привыкший к напряжению своего воинственного ума, впал в некий ступор. А окончательно приободрившийся Гофман продолжил: - И как это вы осмелились произнести в приличном обществе слово «альков»? Анна Филимоновна, внезапно осветившись какой-то плотоядной улыбкой, воскликнула с плохо скрываемым упоением: - Mon cher! Но не придумаете же вы стреляться? ЧАСТЬ 27. МОЯ. Матильда Арнольдовна так поглядела на Анну Филимоновну, что той оставалось только покраснеть и умолкнуть. Софья Семеновна, как всегда решила добавить в атмосферу немного тепла и разряженности. Она не выносила гадких стычек и всяких кавалерийских разговоров, потому произнесла вдруг: - А вы не читали ли рассказ Петра Иваныча "Поп"? - Причем тут поп? - Удивилась Вероника Аркадьевна, которая только и ждала чем кончится разъяснение между Сливой и Гофманом, которые не сводили друг с друга глаз. - Нет-нет! Тут нравственный вопрос! Вопрос духовный! - воскликнула Софьс Семеновна и даже встала посреди комнаты, чтобы все ее видели и тем самым прикрыв Гофмана от внезапно осиротевших глаз Сливы, - так вот, сюжетец изысканейший! Жил-был поп, да такой мздоимец, что сам черт слюннявой завистью исходил...живет себе поживает и сладко ест и крепко пьет и не брезгует даже картами. И вот однажды, уснул после тяжких вечерних согрешений и вдруг...снится ему сон...будто бы он помер и вот собрались люди на поминки, рыдают, пьют, голосят, на кого дескать покинул и все в подобном минорном ключе...а тут вдруг сам же поп и является на поминки и будто бы никто его не узнает...а он вдруг как начнет всю правду про себя рассказывать...и о мздоимствах и о пьянстве и о прочих грехах о коих и упоминать-то стыд один...а народ не верит, глаза повытаращивали, повскакивали, да как начали мутузить попа и едва весь дух из него не выбили! Еле живым ушел! О как! О какая мораль! - Однако, - произнесла Матильда Арнольдовна, - копнул Петр Иваныч! Имеет ирод старый до печенок своими россказнями пронять. Это стало быть если всю подноготную из человека вынуть, да рассказать по совести, так никто же ведь и не поверит...вот какой черт в нас всех сидит! ЧАСТЬ 28. НЕ МОЯ. Ах, как интересно! - воодушевленно вскричала Вероника Аркадьевна, про которую все как-то вовсе забыли - А в чем, excusez-moi, мораль? - Ммммораль? - донеслось внезапно из распахнутой двери, и в проеме нарисовался Килькин, невесть как освободившийся из крепкой отеческой хватки Григория - Кто посмел читать мммммораль???? Извольте сссстреляться, и незамммммедлительна! Услыхав слово "стреляться", Гофман поморщился, словно раскусив лимон, зато Слива снова приободрился. - Mon cher ami! - Матильда Арнольдовна понеслась к новоявленному моралисту, аки пиратская шхуна - Как ваше la condition? Heureux de vous voir! Килькин, замер, ошарашенный отрезвляющим душем из иностранных слов, коими его щедро окатила Матильда Арнольдовна, которая, признаться, французским не владела вовсе. Понимая, что в такой галантерейный момент он, как честный человек, должен что-то ответить, однако смог только невнятно промычать: "s'il vous plaît", хотя так и не понял, что этим хотел сказать. ЧАСТЬ 29. МОЯ. МАтильда Арнольдовна снова кликнула Григория, который упустил Килькина в темном коридоре, а потом по цоканью шаловливых каблуков выслеживал, и велела ему снова увести "это чудо" в покои и убедиться, что тот угомонился и слег беспробудным сном. Григорий зацепил Килькина за загривок, оторвал от пола и понес в почти обмякшем, но протестующем состоянии в опочивальню. - Несносный мальчишка! - проговорила Матильда Арнольдовна, - мало пороли его розгами! И вы, Гофман, тоже хороши! Уж так напоили! Гофман уже привыкший к ее шпилькам, за которыми уже какое-то время начал подозревать несколько румяную симпатию, с полуулыбкой принял этот укор и даже отреагировал на него с полупоклоном. - А мораль такова, что даже мздоимец такой безбожный, как поп этот и тот, за собой грехи знает! И стало быть еще страшней! - проговорила Софья Семеновна, - понимает, а все же творит и именем Господа прикрывается! Вот уж где грех отъявленный! ЧАСТЬ 30. НЕ МОЯ. - Кому уж знать-то о грехах, как не Вам любезная! - внезапно раздался ангельский голосок Вероники Аркадьевны, в котором отчего-то явственно прослушивались визгливые нотки. Как-то в пылу последних событий почтеннейшее общество подзабыло несносную манеру Вероники Аркадьевны заглядывать на дно бокалов, и прелестница, предоставленная самой себе, приняла на слабую грудь изрядную дозу сладостного нектара. Проще говоря, дамочка умудрилась основательно нарезаться, и, судя по всему, не собиралась скрывать это от окружающих. - Ma cher, Вы сегодня просто обворожительны! - отчаянно попыталась спасти положение Анна Филимоновна - У кого сей туалет заказать изволили? Неужто у самой madame Tyurlios? - А вам, милочка, сие ни к чему - отрезала Вероника Аркадьевна - Не к лицу, знаете ли, корове седло гусарское! Несчастная Анна Филимоновна обиженно хрюкнула и попыталась изобразить куртуазный обморок, никем, впрочем, не замеченный ЧАСТЬ 31. МОЯ. Тем временем к Сливе пришло осознание того, что момент эффектного появления и пронзания шпагой злосчастного Гофмана был безнадежно упущен. И даже, если бы он прямо сейчас снова вышел за дверь и буквально в ту же секунду вбежал бы снова сюда, чтобы пронзить врага, то и это не спасло бы положение. Иными словами, с каждой секундой Слива превращался в сухофрукт, то есть в посмешище. Надо добавить, что Слива уже бывал посмешищем и ой как бывал. Это положение должно было бы уже превратиться в привычку, но природная гордость этого не позволяла. Вообще Слива был довольно чутким до всяких человеческих поз и положений, он всегда понимал, когда кто-то из присутствующих откровенно считает его полным говном, и всегда обрушивал на такого человека свои негодующие взгляды из-под густых бровей, которые как бы должны были говорить - смотрите, как я негодую, оттого, что раскусил вас и знаю, что вы считаете меня говном! ЧАСТЬ 32. НЕ МОЯ. Вероятно, на негодующем лице Сливы отразились его нелицеприятные думы, потому Вероника Аркадьевна, возжаждовшая крови, повернулась к нему, подняв юбками легкий бриз. - А коли вы, сударь, супругу свою блудливую за подол ухватить не в состоянии, дабы смирно у штанин ваших сидела, так нечего приличных людей альковами обзывать! Гофман, внезапно окрещенный приличным человеком, немедленно впал в задумчивость, бесплодно гадая, что, по всеобщему разумению, человек приличный должен сказать или сделать. Тем временем, Анна Филимоновна окончательно раздумала падать в обморок, для чего ей пришлось замаскировать несостоявшееся беспамятство внезапным приступом радикулита. Сладчайшим голосом, минимально приправленным дозой змеиного яда, madame Слива проворковала: - Ma cher, а как поживает милейшая супруга капитана Хрякина? Капитан Антон Давыдович Хрякин был героем последнего скоротечного романа Вероники Аркадьевны, не вполне удачного, поскольку супруга последнего оказалась несколько прозорливее, чем предполагал Антон Давыдович. Посему шпилька, умело пущенная Анной Филимоновной, оказалась вполне удачной. ЧАСТЬ 33. МОЯ. Надо сказать, что супруга Антона Давыдовича была настолько прозорливой, что буквально могла именоваться каким-нибудь именем выдающейся гадальщицы и прорицательницы, типа Касандры! Заметив, как-то между делом, неладное, она тут же устремляла все свое любопытное внимание на мужа, который хоть и не был гулякой, а всегда предпочел бы даме рюмку хорошей водки, но все же был не без шерше-ля-фама в душе. Посему супруге приходилось быть начеку. Так однажды заподозрив еще ничего не подозревающего Антона Давыдовича в адюльтере с Вероникой Аркадьевной, она выждала момент, когда та вдруг осталась одна в какой-то комнате, после чего погасил совсем весь свет до полной тьмы в коей и видавший виды фельдфебель нашел бы нахождение некомфортным, после чего отдубасила мнимую соперницу зонтом по всем местам, которые только могли заинтересовать мужчину. ЧАСТЬ 34. НЕ МОЯ. Как это часто случается, результат ревнивой вспышки мадам Хрякиной оказался противоположным желаемому. Вероника Аркадьевна, одновременно обозленная и заинтересованная, занялась капитаном всерьез, быстро и умело разбудив в его сердце дремлющий шерше-ля-фам. Как обычно, опустошив душу и частично карманы незадачливого Хрякина, Вероника Аркадьевна попыталась традиционно отправить его на свалку истории, однако Хрякин, обычно флегматичный, чтобы не сказать вяловатый, проявил завидное упорство. Такое положение дел, разумеется, не способствовало сохранению мира в некогда дружной чете Хрякиных, и супруга капитана принялась искать встречи с Вероникой Аркадьевной со страстью, сделавшей бы честь самому Хрякину ЧАСТЬ 35. МОЯ. Иными словами, был полнейший, как сказали бы выпучив глаза простофили французы: intrigue! Однако, Вероника Аркадьевна, памятуя о "темных" проделках коварной супруги капитана, успела отбыть первым же поездом в Вену, где прожила последующие пол года, доведя незатейливую венскую публику до полного восторга, что за кончилось правда весьма трагично: двое влюбленных офицеров стрелялись и так как оба славились своей меткостью, то одновременно угодили друг другу прямо в сердце, а затем приревновавшая толстуха-жена одного банкира выбросилась было из окна семейного поместья от стыда утраты любимого, который так увлекся русской гостьей, что уже был готов бросить и само поместье и даже жену, если понадобится к ногам свежей возлюбленной, но на ее счастье под окном ее с раннего утра развели силосную яму, куда толстуха-жена и угодила, загадив нарядное платье и провоняв экологически чистыми запахами на целый месяц. ЧАСТЬ 36. НЕ МОЯ. Однако, как бы то ни было, оставить без внимания выпад Анны Филимоновны никак не соответствовало настроению Вероники Аркадьевны, уже вполне перешедшему от нетрезво-скандального к пьяно-агрессивному. Поэтому, придвинувшись к Анне Филимоновне и обдав ее аппетитным амбре поглощенных Chateau Haut Brion и Chateau Margaux, Вероника Аркадьевна нежно прошипела: - Ирина Акакиевна находится в добром здравии, милочка! Недавно вот о вас справлялась, не повредил ли вам последний конный променаж? Пришла очередь Анны Филимоновне покрыться стыдливым багрянцем попранной невинности. Казус был в том, что Анна Филимоновна, используя венский вояж Вероники Аркадьевны, все ж успела присоединить капитана Хрякина к своей адюльтерной коллекции и теперь не без основания опасалась карающего зонта мадам Хрякиной. ЧАСТЬ 37. МОЯ. Мадам Хрякина всегда относила себя к дамам изящных манер. Она никогда не пила наравне с русскими дамами спиртного, всегда при возможности пропуская рюмку-другую, чтобы не захмелеть и не потерять той самой бдительности, которая зачастую приводит к разного рода скандалам и разоблачениям, потому она всегда была трезвее остальных и, если и болтнула когда лишнего, так и то уже лежа в постели, сонно позевывая. - Эх, какая же все-таки старая кляча это графиня Писуарская?! И ведь мнит себя еще вполне ничего! Смех да и только! - А, княгиня Подмышкина? Да это ж просто лошадь! Одна улыбка чего стоит! Рассмеши и сразу будешь знать как выглядит наша победоносная конница! - А эта, как ее, черт побери,? А! Баронесса фон чего-то там?! Это же просто скандал в туфельках! И парик на ней всегда сидит, как-то не под тем углом! А уж особливо, когда выпьет! - Но все же надо признать, что настоящего пупсика по части завлекания мужчин умеет из себя сыграть княжна Петровская. Только мужчина в зале, как она к окну, на получальцы и пискляво так произносит: "ой! птички!" Уж тут и бывалый гусар умилится! Чертовка! Быть ей замужем сей же осенью! ЧАСТЬ 38. НЕ МОЯ. Тем временем полковник Слива, при всей своей недалекости, все ж догадался своим неповоротливым умишком, что мадам Хрякина была упомянута вовсе не всуе, тем паче, что роман Анны Филимоновны и бравого Антона Давыдовича не остался незамеченным, и лишь молодость да явное военное превосходство последнего удержали Сливу от очередной бесполезной дуэли. Слива ограничивался лишь тем, что периодически устраивал своей супруге ревнивые сцены, да при каждом удобном случае старался поосновательнее полить грязью капитана с шерше-ля-фамом в душе. Вот и сейчас, услышав ненавистную фамилию, полковник, поспешил отвлечься от Гофмана, который все еще сверлил Сливу взглядом, и ринулся в так кстати подвернувшуюся словесную баталию. - Да-с! Не ладно держался на своей кобыле этот Хрякин! То ли дело моя драгоценная Анна Филимоновна! – Слива тепловатым взглядом попытался примириться с дражайшей супругой – Как оседлает жеребца, так любо-дорого смотреть! Уж тому не скинуть ее, сколь не брыкайся! Однако сей патетический момент был самым неприличным образом подпорчен отвратительно визгливым смехом, которым так некстати разразилась Вероника Аркадьевна ЧАСТЬ 39. МОЯ. Матильда Арнольдовна взяла со стола мундштук, вставила в него какую-то дорогущую папиросу и протянула: - Полковник, поухаживайте за мной! Тот подскочил как юный безусый курсант и помог Матильде Арнольдовне прикурить. - Благодарю вас, полковник! - проговорила она и оглядела его с ног до головы, - должен же быть в вашем присутствии, хоть какой-то смысл! И я вижу вы не так безнадежны! Вот кабы вы не курили - пиши пропало! И оставьте в покое Гофмана, он итак весь сам не свой! Все это вздор и оговоры! А ваша благоверная ездила, в тот "пикантный период", из-за которого ходит столько разговоров и домыслов, со мною в Тверь к моей тетке, которая уже лет десять, как обещает помереть, да все никак не сдержит своего слова...Так что не думайте даже! И сам Гофман, об этом мало кто знает, так что не трезвоньте! был в тот период в лечебнице по поводу взбесившейся печени! Я похлопотала, чтобы приняли! ЧАСТЬ 40. НЕ МОЯ. Анна Филимоновна взглянула на Матильду Арнольдовну с плохо скрываемым раздражением, хорошо замаскированным под благодарность. Софья Семеновна же, напуганная было разгоравшимся скандалом, впрочем, умело погашенным Матильдой Арнольдовной, вновь ожила: - Вот это, дражайшая Матильда Арнольдовна, было с вашей стороны высоконравственным поступком – навестить свою хворающую тетушку! И вы, милочка Анна Филимоновна, были просто ангелом – так любезно сопроводили нашу Матильду Арнольдовну в ее нелегком вояже! Вам, голубчик – Софья Семеновна обернулась к Сливе, который, судя по всему, понял далеко не все из сказанного, но на всякий случай встал по стойке «смирно». – Вам, дорогой Андрей Кириллович, несказанно повезло с супругой! Слива, опять не вполне осознавший, в чем заключается его особое счастие, на всякий случай щелкнул каблуками. - Вы же, ma cher. – Софья Семеновна поискала взглядом Веронику Аркадьевну – стоит помнить, что высшая добродетель дамы есть ее скромность и добродетельность! Что же вы молчите, голубушка? Матильда Арнольдовна брезгливо взглянула на Веронику Аркадьевну: - Да она же пьяна, дамы и господа! Анна Филимоновна, сделайте любезность, помогите ей подняться, неловко звать прислугу! - Бог мой, какой конфуз! - Софья Семеновна всплеснула руками – Помнится, в наше время…. Однако почтеннейшему обществу так и не суждено было узнать, какими добродетелями отличались дамы в то благословенное время, потому что Софью Семеновну прервал отчаянный, и оттого уж вовсе неприличный визг Анны Филимоновны ЧАСТЬ 41. МОЯ. - МЕРТВА!!! - завопила Анна Филимоновна, - натурально МЕРТВА!!! - Как мертва? - спросили все разом, и даже Гофман замер с так и не поднесенной ко рту рюмкой. - Как мертва? Как мертвая дама! Мертвее некуда! - Проговорила растерянная Анна Филимоновна. - Так, тогда надобно же доктора?! - спросила Матильда Арнольдовна, изящно затянувшись. Слива подскочил к бездыханному телу жены. - Душечка, как же это? Доктора!!! В комнате появился Григорий, и объявил: - Матильда Арнольдовна, я уже послал Дуняшу за доктором. Прескоро будут-с! - Ступай! - парировала Матильда Арнольдовна, - всегда уважала слуг за предчувствия. Вот как то рюмочку подать, когда хозяину взгрустнулось или там пряника какого, когда истосковался на чужбине по родине, или вот, как сейчас - еще и не померла может вовсе, а уже и доктора побеспокоили. Ну что там она: дышит али нет? - Не дышит, Матильда Арнольдовна! Совершенно не дышит! - протянул Слива, - как же я теперь? Софья Семеновна закрыла лицо руками. ЧАСТЬ 42. НЕ МОЯ. Матильда Арнольдовна, неспешно загасив папиросу, приблизилась к Анне Филимоновне, оттеснив бюстом убитого горем Сливу. - Андрей Кириллович, что это вы, право, раскудахтались, ровно баба на сносях? В обмороке ваша дражайшая, будьте любезны, подайте воды! Совершенно сбитый с толку Слива неверным шагом приблизился к столу, взял графин, в котором, к слову сказать, была вовсе не вода, а вишневая наливка, и подал его Матильде Арнольдовне. Но Анна Филимоновна, не дожидаясь, пока ее окатят, подскочила и продолжила прерванное занятие: - Она МЕРТВА – завизжала Анна Филимоновна – МЕРТВА! - Да кто ж мертва-то? – обморочно закатила глаза Софья Семеновна - ОНА! – и Анна Филимоновна ткнула дрожащим пальцем на обмякшую в кресле Веронику Аркадьевну ЧАСТЬ 43. МОЯ. - Да что же это такое? - возмутилась Матильда Арнольдовна, - пригласили их ко мне в дом, а они тут понимаешь мрут себе, да и обмороки эти! Что за балаган вы тут устроили? Слива, я вас спрашиваю?! Слива снова весь вытянулся и хотел было что-то сказать, да тут в дверь вошел весь вымокший под дождем доктор Херес. Глаза его были всегда на выкате, словно он был болен базедовой болезнью. На самом же деле болезни никакой не было, а просто доктор Херес всегда вытаращивал глаза так будто бы был чему-то чрезвычайно удивлен, отчего люди всегда любили шепнуть ему лишнего, так как его взгляд всегда выражал такое удивление, будто бы он слышал это совершенно впервые и был сражен сообщением чуть не наповал. Он было кинулся лобызать руку хозяйки дом, но та строго указала ему на Веронику Аркадьевну, которая продолжала сидеть в кресле с запрокинутой головой и безумным взглядом застывших, не моргающих глаз, уставилась куда-то в потолок. - Мертва! - констатировал доктор Херес, - асфиксия! Удушье, - пояснил он раскрывшему рот Сливе. - Да как же она...- начала было Анна Филимоновна, но доктор перебил ее, сказав: - Все указывает на отравление каким-то цианидом...этот миндальный запах из ее бокала! - сказал он поднося бокал к носу. - Вы что же хотите сказать, что она отравилась? - спросил вдруг Гофман. - Пожалуй, так было бы для всех нас проще! - проговорил Херес. ЧАСТЬ 44. НЕ МОЯ. Гофман как-то сразу стал серьезен. - Проще? – резко переспросил он – Потрудитесь объяснить, что вы намереваетесь этим сказать, сударь! Доктор Херес вздернул брови. - Я полагаю, что выразился достаточно ясно. Дама отравлена, это несомненно. В комнате я наблюдаю – Херес прищурился, видимо напрягая все свои математические способности – четырех особ, не считая почившей дамочки. Итак, ежели несчастная не решила свести счеты с жизнью, остается одно – УБИЙСТВО! ЧАСТЬ 45. МОЯ. - Пятерых вы хотели сказать, - промямлил скисший Слива и вышел из-за кресла, за которым скрылся до этого почти целиком. - Ах, да! Господин Слива, я про вас забыл! - поправился Херес. - Вы что же всерьез полагаете, что кто-то мог желать смерти...- начала было пришедшая в себя Анна Филимоновна, но осеклась и приняла бокал с водой, который подал ей Гофман, проявив расторопность, за которую тут же заслужил недобрый прищуренный взгляд Сливы. - Анна Филимоновна...- проговорил Гофман, но затем снова вспомнил о присутствии ее мужа и закончил уже почти про себя, - просите супругу поднять вас с пола что ли... - Я не могу ничего утверждать, дамы и господа, - объявил вдруг доктор Херес, - но мне необходимо побеседовать с каждым из вас наедине, - Матильда Арнольдовна, вы не могли бы выделить нам для этого комнату? - Григорий...- начала было Матильда Арнольдовна, как из тени коридора вдруг показался огромного роста слуга. - Ой, и умеешь ты всегда эдак вот эффектно...- нахмурилась Матильда Арнольдовна, но больше для виду, чем из-за негодования, потому как она страстно обожала услужливых мужчин, и даже к прислуге в такие моменты, могла проявить слабость и как-то даже облагодетельствовать. - Матильда Арнольдовна, я приготовил одну из комнат на первом этаже...- сообщил он своим густым басом и хозяйка на мгновение ощутила прилив той самой некогда уже подзабытой юности, которая так не дает спать молодежи по ночам. - Итак, - хлопнул в ладоши доктор Херес, - кто пожелает быть первым свидетелем? Да, еще! Матильда Арнольдовна, кто-то из прислуги грамоте обучен? Мне надобен секретарь, что натурально все записывать, чтобы не упустить после, в размышлениях...поскольку не в наших общих интересах огласка, нам было бы крайне привлекательно решить этот вопрос здесь и сегодня же... - Дуняшу кликни, - распорядилась хозяйка и Григорий снова нырнул во тьму. ЧАСТЬ 46. НЕ МОЯ. - Позвольте – Гофман шагнул к Хересу, нежданная активность которого показалась ему несколько неуместной – По какому праву вы изображаете сыщика? Херес отступил на шаг и отвесил Гофману легкий полупоклон. - Разумеется, сударь. Засим позвольте удалиться, однако не прощаюсь с вами надолго. - Ах, доктор! – Софья Семеновна несколько сценическим жестом протянула к Хересу дрожащие длани – Не оставляйте нас, умоляю! Херес поклонился и ей. - Вынужден, сударыня, поскольку кое для кого – доктор красноречиво покосился на Гофмана – я являюсь persona поп grata – то я вынужден удалиться, однако, как уже сказал, ненадолго. - Отчего же? – поинтересовался Гофман, впрочем, скорее для порядка, поскольку ответ напрашивался сам собой. - А оттого, милостивый государь – ответствовал Херес – Что, повинуясь профессиональному долгу, я вынужден привести полицию! Слово «ПОЛИЦИЯ», впрочем, давно уже пришедшее в голову кое-кому из присутствующих, все ж прозвучало, подобно пушечному выстрелу. - Мой Бог, нет, нет! – дрожащие руки Софьи Семеновны на сей раз взметнулись вверх. – Только не это, умоляю! Матильда Арнольдовна, которая слушала доселе молча, несколько нервозно затягиваясь пахитоской, не без основания решила, что для не, как для хозяйки дома, пришло время внести в разговор определенное nota bene - Остановитесь, сударь, - повелительно произнесла она – Я не допущу присутствия полиции в своем доме. По моему разумению, несчастная Вероника Аркадьевна, без сомнения, изволила покончить с собой, вероятно, из-за причин….амурных. Однако, милейший Херес, чтобы развеять ваши сомнения, повторюсь, вероятно, беспочвенные, настаиваю на том, чтобы мы разрешили этот отвратительный инцидент сей же час без вмешательства извне. ЧАСТЬ 47. МОЯ. - Стало быть...- продолжила она, - вы, как наиболее опытный из нас в подобных делах, а я слышала о вашей помощи в расследованиях по некоторым делам...впрочем, сейчас это уже не так важно...но все же прошу вас провести все надлежащие мероприятия...Утомилась я вам все это объяснять, доктор! Иными словами, действуйте! А вы Гофман не пили бы больше водки, от вас итак уже дурно пахнет. И приберите, кто-нибудь уже Анну Филимоновну! Не звать же снова Григория в самом деле! Тут из глубины дома вдруг послышался пьяный голос Килькина, известивший присутствующих, что: - ...а сам Наполеон бежал от нас подлым трусом! И если бы моя лошадь не сломала ногу...то я нагнал бы его карету и взял бы под арест! - Георгиевский крест тебе на грудь, - проговорил Гофман, - итак, любезный доктор! Я к вашим услугам! Давайте, дабы не затягивать сие пренеприятнейшее мероприятие, начнем! - Дуняша уже здесь? - поинтересовался доктор. ЧАСТЬ 48. НЕ МОЯ. - Никак нет! – отрапортовал Григорий, появляясь в дверях. – Она, как свечную лавку пошла, так и не воротилась ишшо, третий час уж. - Вот мерзавка! – возмутилась Матильда Арнольдовна. – Небось опять Марусю, горничную Петровских встретила, да на пару теперь языками работают. И кому ж теперь Анну Филимоновну-то переместить-то? Анна Филимоновна, в очередной раз разлегшаяся в аристократическом обмороке, слабо застонала, будто она уже не Анна Филимоновна, а умирающий лебедь: - Ах, не беспокойтесь такими пустяками, мадам! Оставьте меня, дайте спокойно умереть! - Ну уж нет – запротестовала Матильда Арнольдовна – не приведи Боже, ежели в этом доме сегодня еще кто-то скончаться надумает. Анна Филимоновна с надеждой покосилась на Гофмана, застывшего посреди комнаты, олицетворяя собой статую под названием «Доколь продлится это безобразие».