… Она стояла ко мне спиной, и я мог видеть только ее прекрасный затылок, который как будто кричал о том, что мне стоит заговорить с ней. На голове были ушки из мультика и я не могу понять как мне к ней стоит относиться: то ли как к ребенку, который не вырос или же к взрослой, которая хотела вернуться или удленнить минуты детства. Ее затылок кричал о каком-то одиночестве или независимости. Она была похожа на бабочку, но с каким-то страхом, болью и неуверенностью в том, что за спиной ее крылья. Я хотел запомнить ее одиночество, пока не войду в ее жизнь, запомнить этот одинокий и красивый затылок, который, возможно, скоро будет ложиться ко мне на плечо и рассказывать о чем угодно. Я два года не рисовал, не мог прикоснуться к кистям и снова начать творить. В тот солнечный вторник, два года назад, я потерял свою музу, нимфу, свое сердце, которое так берег и хранил для нее. Она долгое время скрывала, что больна, долго не говорила, что пьет таблетки и не может больше работать, не может ходить, поднимать тяжести и что силы ее покидают с огромной скоростью. Что я испытывал в тот момент, когда она мне все рассказала? Я чувствовал себя опустошенным, потому что болезнь у меня отнимает самый большой клад, который я только искал, который так долго берег. Да, во мне тогда говорил эгоизм, страх, что такую как она я не смогу встретить и что никто не будет меня так любить, как любила она. Я отпустил ее. На рассвете, около моря, как она и хотела. У нее всегда были глупые мечты, и в тоже время она была веселым ребенком внутри с огнем волевой и сильной женщины. Я тогда не понимал, как она могла сочетать в себе эти два образа, как она играла и решала, как она следила за мной и как любила во мне все мои капризы и недостатки. Она давала мне ту веру в себя, которую я когда-то искала в себе самом, но без нее я бы не смог отыскать все, не смог бы достичь того, что имел на тот момент. Мои руки прикоснулись к мольберту, провели по бумаге и снова почувствовали, что-то знакомое и нужное. Я взял карандаш и с огромным желанием, рвением начал рисовать линии, потом начал закруглять, появилась форма. Это была Она, девушка бабочка с грустным затылком, маленькая беззащитная. Она породила во мне желание творить, жить и дышать полной грудью, снова начать верить и искать. Два года я не рисовал из-за нее, из-за того, что она не боролась, а только давала мне веру в то, что я что-то стою, что я могу большего. Я смог, а она нет. Во мне тогда долгое время говорил эгоизм, как будто она была частью моего интерьера на равне с красками или мольбертом. Я приписывал ее к вещи. Я был дураком, который присвоил себе человека. Оправдывает ли меня то, что я любил ее? Нет. Эту фразу я ей не говорил, не смог найти подходящих слов, чтобы не показаться банальным, а ведь ей хотелось простой банальности. Да, я часто прикасался к ней, часто обнимал и ощущал от нее тепло, которое так пленило к себе и звало. Я верил ей и мог даже днями не говорить – все читалось в глазах: недовольство, что я долго пишу; радость, что я решил выпить чая и боль, что она не стала выше моего труда. Тогда я это не понимал и продолжал работать, писать, рассказывать ей о том, что завтра будет выставка. А она слушала и ходила со мной. Потом она начала уходить на пару часов в день, говорила, что за покупками, но никогда не приносила ничего существенного: фрукты, молоко, хлеб. А потом в ванной на полках начали появляться таблетки: без названий, в прозрачных баночках. Я не придал значения, а она сказала витамины. Она часто со мной говорила. Иногда приходила, садилась в кресло и начинала говорить. Ее мелодичный голос мог усыплять, а она любила смотреть, как я слушаю ее. Когда она стала пропадать больше, чем на три часа я начал расспрашивать что такое, где она ходит и есть ли у нее кто-то, а она стояла и смотрела своими большими глазами. Она начала плакать и тогда мне все рассказала. Я стоял и не мог поверить, что мой любимый человек умирает изнутри и уже поздно делать что-то. А она ходила на терапию, пила таблетки, которые немного замедляют процесс. Но рак не хотел отходить, он противостоял любым лекарствам, любым попыткам борьбы с ним, он находи лазейки и нападал с еще большей силой. Она ушла. Ушла через два месяца после разговора на кухне. Мы уехали из города, сняли домик возле моря и проживали последние мгновения друг с другом. Когда я остановился, мои глаза были наполнены слезами, а на бумаге был образ той девушки: такой же одинокий и нежный. В этот момент я осознал, что мне стоит творить ради нее, ради тех моментов, которые она подарила мне и ради той заботы, которой она окутала мой мир. А этот затылок открыл во мне желание. Я рисовал ночи напролет: рисовал вид из окна, чашки на столе, фрукты. Перестал выходить из дома и потом осознал, что как бы я ее не помнил – я не мог в точности передать ее целостность. Я рисовал ее веселую, со слезами, так как она сидела на кресле или же как держала чашку. Но я не мог отобразить ее всю в одном рисунке, она была во всем. Ее разные образы не сливались в одни как в тех портретах, которые я писал раньше. Хотелось передать нежность, потом радость, а потом боль, а одновременно больше одного качества – никогда. Не мог ограничить ее в одной рамке. Спустя месяц у меня было около десятка ее портретов. Около ста новых полотен, которые не отвечали качеству, которое было раньше. Но были дороже всех тех картин, которые были нарисованы с ней. Я не мог подумать, что новый человек сможет разжечь то, что было так давно запрятано во мне, что так давно не хотело выходить в свет. Один миг, пару мыслей и тот свободный затылок, который смог все вернуть на свои места, который смог оживить меня. Впервые за долгое время я обрел смысл, обрел желание начать все сначала: снова работать, дышать, общаться, заполнять свой день новыми впечатлениями, мечтами. Время лечит, но для этого потребуется много часов одиночества, чтобы снова ожить. Новые люди помогают забыть на пару минут о том, что когда-то дарило много радости, о которой сейчас даже вспоминать больно. Новый взгляд на привычные вещи, новые мысли, которые дают что-то большее, чем прошлые ощущения; новые работы, которые медленно и направленно остужают память, чтобы, когда подул ветер он смог с новой волной разжечь, то, что недавно было лишь пеплом. … Теперь он просто живет: работа, которая стала приносить прибыль и он мог не тратить деньги с продаж картин, которые теперь без него ездят по всему миру; мог оплачивать квартиру, которую он приобрел после того, как начал вести отдаленную жизнь от всех людей; писал, чтобы рука не забывала вес кисти, вес мыслей, которые посещали его достаточно часто. Он часто думал о том, стоит ли забывать то прошлое, которым наградила его жизнь? Стоит ли забывать человека, который был рядом и любил его, пусть даже пару месяцев, лет? Ведь без этого человека, он не смог бы понять ценность мгновений, цену времени и счастья. С прошлым нужно научиться жить и время от времени вспоминать, но ни в коем случае не выбрасывать на свалку те фотографии, которые сохранились в памяти – ведь без них ты будешь другим человеком. А он научился жить со всей своей болью, любовью, со своими воспоминаниями и картинами в голове, которые были лишь о ней. Точка. …